Читать онлайн
"Пролайфер"

Я не кричу. Нет в мире такой силы, что заставила бы меня кричать. Можно сказать, что у меня нет рта, чтобы кричать.

***

Ветер упруго бьёт в лицо, мимо проносится размазанный мир, моя нелепая реальность, в которой я, словно в шутку, была рождена человеком, а не птицей. Скорость – вот то единственное, что помогает на время забыться, чтобы стать ближе к идеалу.

Я выжимаю 250, и байк довольно ревёт, словно монстр из глубин далёкого космоса. Мчусь по хайвею, и вслед за мной – моя команда, мои соратники, мои братья и сёстры. За спиной развевается знамя с раскинувшим крылья коршуном. И я, одетая в белопенное платье, сегодня праздную свой важный день. Кольцо под перчаткой немного жмёт, но вскоре я привыкну.

Сквозь ревущую песню двигателя слышу чьи-то приглушённые крики. Смотрю в зеркало заднего вида, и это оказывается ошибкой. Встречная фура возникает из-за крутого поворота, её заносит, затем тащит по дороге и, не справившись с управлением, один из друзей слева от меня попадает ей под колёса. Я словно слышу хруст его позвоночника, треск костей, перемалываемых этим монстром. По мне прилетает по касательной – и вот, бытие мелькает, и я лечу, а потом всё видится какими-то обрывками: ослепительная вспышка боли, красная пелена перед глазами, чья-то окровавленная рука в зоне видимости. Удара об асфальт я не чувствую. Моя глупая реальность меркнет.

***

Этот назойливый писк съедает мой мозг. Сердце бьётся с трудом, а тело превратилось в огромный комок боли. Я не чувствую ног. Я не чувствую рук. Боль поселилась где-то в грудине, и в голове ощущается нарастающий гул. Писк становится громче, напряжённее, быстрее, чаще. Пытаюсь повернуть голову в сторону источника шума, и у меня не получается. Горло дерёт, подступают рвотные позывы, что-то мешает дышать.

Боковым зрением вижу мелькание белого.

– Она очнулась, Господи, она очнулась!

Слышу, как плачет мама. Отчего-то я не могу пошевелиться. Глаза закрываются.

Когда я снова проснулась, уже наступила ночь. Тело всё ещё не слушается меня. Мама, где ты? Я попала в ад? Даже губы не хотят шевелиться. Всё, что я могу – моргать глазами, на которые навернулись слёзы. Что произошло после этой аварии? Что случилось со мной? Боль всё ещё не покинула меня. Так больно мне не было никогда в жизни. Чёрт, я не могу даже вытереть слёзы, из-за них всё расплывается, становится фрагментарным. Лицо липкое. Против моей воли накатывает тоска.

Я помню кружево штор, вспышки фотокамер, плачущую маму и счастливую улыбку Егора. Ликуют друзья, а потом мы мчимся по магистрали, мы мчимся… Тут память отказывается работать. Я хочу объяснения, я хочу хоть какую-то определённость, хотя бы клочок данных, но вместо этого слушаю ночную тишину, вглядываюсь во тьму, видя лишь цветные пятна, да слушаю этот писк, и неумолкающий гул в голове.

Утром я просыпаюсь, похоже, всё-таки впала в забытье. Тут же вспоминаю, что я – в кошмаре, из которого нет выхода. Слышу, как открывается дверь и кто-то заходит.

– Елена, вы здесь, с нами?

К кровати подсаживается мужчина в белом халате. Доктор. Я так и знала.

– Вы попали в страшную аварию и перенесли три операции.

Я моргнула.

– Вы парализованы. Мы будем искать способы, чтобы вывести вас из этого состояния.

Парализована? Я? Мозг, пытаясь осмыслить эту информацию, опять выдавливает из глаз слёзы, которые разъедают мои глаза, столько в них соли.

– Пока вы останетесь здесь, ваше состояние нестабильно.

В его глазах плещется сожаление, настолько глубокое, что я могла бы в нём утопиться.

***

Мне оставалось жить воспоминаниями, а ещё историями, которые приносили из внешнего мира родственники. Мама приходила каждый день. Она подолгу сидела возле моей кровати, держала за руку, которую я всё равно не чувствовала, и плакала. Она рассказывала о моих собаках, о том, как все ждут моего возвращения. Жалела, что не может приготовить мне котлеты. Папа заходил после работы, и долго жаловался на коллег, начальство, падение курса рубля и наглых букмекеров.

Но хуже всего становилось, когда приходил Егор. Он подолгу молчал, смотрел мне в глаза, крутил сигарету в сильных пальцах, хотя специально бросил курить до свадьбы.

– Ну что, малыш, поправляться будем? – спрашивал он.

Не дождавшись ответа, говорил:

– Я так скучаю по тебе. По ожиданию тебя, по нашим горячим ночам. По запаху твоих немытых волос, по аромату кожи, по тому, как ты дышишь, когда я шепчу тебе на ухо милые пошлости, когда дохожу до оргазма.

Боже, если ты существуешь, что он несёт? У нас даже близости-то ни разу не было. Я всё ещё девственна.

– Спи, солнышко, спи.

И уходит, а мир, погружённый в удушающую тишину, вновь поглощает меня.

Здесь так скучно. Ужасающе скучно. И так тяжело становится от осознания, что мои босые ступни уже не смогут пробежать по траве, я никогда не займусь любовью, – да что там! – даже кино не получится включить на ноутбуке. И я жалею о том, что не любила читать. Сейчас я почку готова отдать за хорошую историю. И чтобы конец обязательно счастливый. Я даже намекнуть никому не могу, как хочется, чтобы мне почитали вслух.

Вновь распускаются крылья ночи. Я не могу уснуть. Мучают нестерпимые мысли. Я не знаю, сколько времени прошло с аварии. Не могу посмотреть в окно. Не понимаю, зима сейчас или лето. Мне кажется, что время тянется мучительно медленно. Имморталисты говорят о том, что хотят жить вечно. Я не представляю большей муки, чем это: вечный паралич, вечная неподвижность, вечное безмолвие. К тому же, я лежу в отдельной палате, а это значит, что я даже разговоры других пациентов послушать не могу. Спасибо, родные, удружили. Меня охватывает ярость. Как они могли так со мной поступить?

Начинаю жалеть о том, что я вообще родилась. Стоило жить двадцать лет, чтобы стать практически овощем. Практически – потому что я всё ещё могу думать, что гораздо страшнее. Лучше бы лежала в коме, на ИВЛ, и не осознавала происходящее.

Медленно, как в страшном сне открывается дверь. Я вижу руку, придерживающую её, я вижу тёмный силуэт неведомой твари, которая пытается проникнуть в мою комнату.

Некто входит в палату, осторожно притворив дверь. Моё сердце начинает колотиться о рёбра так, будто вот-вот пробьёт их и вывалится наружу неряшливым куском мяса. Дыхание сбивается.

Пришедший подходит к кровати, сдёргивает одеяло, затем долго любуется моим обнажённым телом. Убирает одеяло на пол и начинает мять грудь, зарываясь в неё лицом. Я хочу закричать, я хочу закрыть глаза, но не в силах сделать это. Чувствую поцелуй на своих губах, и в рот мне настойчиво проникает язык. Слышу, как расстёгивается молния на штанах. Скашиваю глаза, чтобы увидеть, что будет дальше. И, конечно, всё ещё не чувствую, как ночной гость проникает в моё тело. Кровать сотрясается. Если бы могла, я бы оттолкнула его, я бы треснула его между ног. Но я – неподвижный кусок плоти, что я могу? Его хрипящее с похотливым присвистом дыхание отдаётся в моих ушах, и я хочу зажать их руками, хочу не слышать это, не видеть ничего, хочу спрятаться, прижаться к маме, чтобы она отвела руками этот ночной кошмар.

Когда он заканчивает, прерывисто и нервно выдыхая, натягивает на себя штаны, к горлу подкатывает тошнота. Он торопливо накидывает на меня одеяло, якобы заботливо подоткнув его. И выходит из комнаты.

Я не могу уснуть. Лежу под светом выглянувшей из облаков луны, и молчаливые слёзы катятся из глаз. Если бы луна появилась раньше, я бы разглядела лицо моего насильника. Хотя что бы мне это дало?

***

Вновь открывается дверь, и заходит санитар. На его лице – безразличное выражение. Он омывает меня, вытирает полотенцем, меняет подгузник. Я чувствую резкую вонь слежавшегося содержимого кишечника. И тут меня рвёт. Секунду на его лице видно презрительное выражение лица, но он всё же поворачивает мою голову набок, чтобы я не захлебнулась в рвоте. Затем убирает это. Меняет испачканную наволочку. И уходит. Они все относятся ко мне, как к мусору. Я и сама считаю себя мусором.

Дни тянутся за днями, и я думаю о том, что меня изнасиловали. Было ли это в первый раз? Я просто надеюсь, что это не повторится. Я так мечтала, что это будет по любви, в романтичной, спокойной обстановке, а не так… мерзко на душе.

Однако в одну из ночей всё повторяется. Он заходит в комнату, и повторяет свой грязный ритуал. На этот раз я судорожно вздыхаю, лёгкие расправляются сами, и я почти хриплю. Он останавливается посреди процесса, всматривается в моё лицо, а затем смыкает пальцы на шее и начинает душить. В момент, когда я почти отключаюсь, он заканчивает и уходит.

Я, всегда оптимистичный и радостный человек, начинаю думать о смерти. Сначала случайно, но потом практически все мои мысли начинают сводиться именно к этому. Я думаю о ней, как об избавлении, как о долгожданном конце, который исправит всё. И, когда он приходит в следующий раз, я начинаю надеяться, что он всё же задушит меня.

Что-то меняется. В этот раз его поцелуи действительно неистовые. И, подойдя к пиковой точке, он шепчет мне в ухо:

– Любимая.

Я знаю этот голос. Столько раз я мечтала, каков будет наш первый раз: как он подхватит меня на руки, понесёт до кровати, на которой, среди рассыпанных лепестков роз, в перерывах между поцелуями и шампанским, я потеряю с ним невинность.

Но я никому не смогу рассказать, что вышла замуж за чудовище.

– Ты такая покорная, такая податливая. Мне нравится чувствовать тебя так. Меня возбуждает твоё молчание и твоя неподвижность. Ни одна женщина не сравнится с тобой.

Кажется, он гладит меня по животу, а потом опускает пальцы ниже. Но я ничего не чувствую. На этот раз я рада, что ничего не чувствую.

***

Постепенно всё меняется. Я ощущаю это. Меня начинает чаще тошнить и рвать по утрам. Я больше не чувствую запах крови, такой привычный во время месячных. И врачи подтверждают мои догадки.

– Ваша жена беременна. Мы взяли у неё плановый анализ крови. ХГЧ повышен.

– Что? Не может быть! – так натурально кричит Егор, что даже я почти верю ему. – Это ваша вина!

– Будете делать аборт? В любом случае, выбирать вам.

Я молюсь, чтобы Егор хотя бы на этот раз поступил со мной порядочно. Чтобы не мучил ни меня, ни этого нежеланного ребёнка.

– Я не знаю, – растерянно говорит он, взлохматив шевелюру. – Это же изнасилование…

Да, милый, это изнасилование, и мы оба знаем, кто в этом виноват. Я никогда не хотела иметь детей, и ты об этом знал, и согласился с моим решением. Поддержи мой молчаливый выбор и сейчас.

Когда он отвечает, в его голосе слышится напряжение и едва сдерживаемая боль:

– Мы не можем убить это дитя. Это большой грех. Если бы Лена могла говорить, она бы поддержала меня. Мы всегда хотели иметь ребёнка, а лучше двух. Да, я оставлю этого малыша, и буду любить его, как родного.

Тварь! Только сейчас я поняла, как ненавижу его. Я хочу, чтобы он умер. Умер в мучениях.

Доктор согласно кивнул.

– Что ж, это ваше решение. Тогда пойдёмте, подпишем документы…

***

Жизнь превратилась в череду обследований. Бесконечные УЗИ, анализы крови, мочи, кала. Меня начали интенсивнее кормить. Появился живот, выросла грудь. Я всё так же могла лишь кричать внутри себя и желать, чтобы случился выкидыш. Мне казалось, что этот ребёнок сидит внутри меня, как Чужой, и ждёт лишь подходящего момента, чтобы прорвать живот, пожрав мою плоть, вырваться наружу.

Насилие с моей беременностью не прекратилось. Егор всё так же пробирался по ночам в палату, чтобы насладиться моим беспомощным телом. Я перестала плакать совсем. Теперь лишь целыми днями лежала в апатии, не могла уснуть, не могла потеряться в бессознательности. Постепенно мысли зациклились на смерти. Я представляла, как беру верёвку, вяжу петлю и… Мечтала, чтобы мама прекратила мои мучения, введя мне в капельницу яд.

Мама, когда узнала о моей беременности, так плакала, так плакала и кричала, что у неё началась настоящая истерика, и она упала в обморок. С тех пор она говорила со мной мало, просто приходила, тихо рыдала в платок, гладила по животу, и глядела, глядела мне в глаза с таким непередаваемым отчаянием, что сердце разрывалось на части. Отец перестал приходить вовсе. Зато Егор сиял. Он светился лихорадочным румянцем. От него часто пахло алкоголем и сигаретами. Я видела его торжествующий, полубезумный взгляд, и то, как он пожирал глазами моё меняющееся тело. Теперь он приходил каждую ночь, похоже, его возбуждала моя беременность. Он не думал о том, что это может повредить ребёнку, лишь стремился утолить свою похоть.

Мысли начали путаться. Я терялась во времени и пространстве, перестав осознавать себя как целостную личность. Я перестала желать смерти; если честно, я вообще перестала хотеть чего-либо. Я превратилась в пустую оболочку, но где-то глубоко внутри меня продолжала расти нежеланная маленькая жизнь.

Когда мне сделали очередное УЗИ, выяснилось, что ребёнок лежит неправильно, вниз ногами. Перевернуть его не было никакой возможности, ведь лежачий пациент не может делать никакие упражнения. Но, если честно, меня охватило полное безразличие и ангедония, мне всё равно, что станет с этим ребёнком, со мной, со всем миром.

Последними появились они. Чёрные люди из бездны приходили ко мне, тянули когтистые лапы, улыбались зубастыми ртами, смотрели пустыми глазами. Я не вполне осознавала, реальны они или нет, и просто наблюдала, как они кружатся вокруг, как стараются посеять ужас в моей разбитой душе.

А потом остались только два слова: «нет выхода». Всё остальное стёрлось. Я перестала видеть сны. И практически всё время находилась в полузабытьи, между явью и сном. Если бы я всё ещё могла, то обдумывала бы такую мысль: как другие парализованные люди остаются в своём уме? Но думать я не могла. Окружающее стало какофонией, мешаниной звуков и цветов. Я перестала понимать, навещает меня кто-то или нет.

Пока не начались перемены. Близился день родов. И тогда в сердце поселился страх. Когда появились первые схватки, я ощутила дикую боль внизу живота. Я, в силу своего психотического состояния, не поняла, что понемногу прихожу в себя. Меня раздирало болью, из-за которой я начала задыхаться. Врачи и медсёстры, собравшиеся вокруг меня в родильной палате, не понимали, что я чувствую, поэтому обезболивающее мне не полагалось. По лицу лился пот, застилающий глаза. Сердце сбилось с ритма, и стучало, как попало, из-за чего я начала дико кашлять. В следующую волну схваток я сдавленно замычала. Но никто не обратил на это внимания, потому что ребёнок начинал задыхаться. Вдобавок, открылось внутреннее обильное кровотечение. Мне начали делать переливание крови. Я плакала от сильной боли, страха и нежелания рожать ребёнка. Я не хотела это дитя насилия.

Когда сознание немного прояснилось от очередной вспышки боли, я заметила, что рядом находится Егор, и с каким-то извращённым удовольствием смотрит на мои родовые муки. Лицо его исказила отвратительная гримаса.

– Ребёнок выходит!

Моё тело всколыхнулось от конвульсий, выгнулось дугой, и я закричала уже в голос. Только теперь все обратили внимание на то, что ко мне вернулась речь. Егор смотрел на меня со страхом и ненавистью. Его пальцы нервно подрагивали. Будь его воля, он бы придушил меня тут же.

Я хотела потерять сознание, получить уже наконец своё обезболивающее, что угодно, но только не терпеть эту раздирающую на части боль в животе и ниже. Мне не было так больно, даже тогда, когда я попала в аварию и восстанавливалась позже. Я хотела умереть, я молила Бога забрать меня к себе.

– Кровотечение усилилось! В операционную её, анестезиолога, быстро!

Они засуетились вокруг меня, и тут, с последней разрушительной вспышкой боли и моим воем, из меня вышел ребёнок.

Я поняла, что он мёртв, ещё до того, как об этом сказали врачи. Пуповина задушила его, он был весь синий, его обмякшее, безжизненное тело, перепачканное слизью и кровью, не вызвало во мне никаких чувств.

Я перевела дыхание, собралась с силами, всхлипнув, выдавила из себя неразборчивые звуки. Язык и горло ещё только вспоминали, как говорить. Я сглотнула, набрала больше воздуха, пропустив его через лёгкие, вдохнула ещё и ещё. Не обращая внимания на боль, слабость и то, что перед глазами расплывались волны темноты, я посмотрела на Егора.

Смотря на него взглядом, полным ядовитой ненависти, прохрипела:

– Это он изнасиловал и убил меня. Чтоб ты сдох, мра…

Дыхание пресеклось, и я начала заваливаться набок, резко стемнело, а потом я не чувствовала уже ничего.