Читать онлайн
"отца и сына"
Рассказ
Новость о том, что из тюрьмы вернулся Кононов Павел Леонтьевич, облетела деревню в тот же день.
Вернулся досрочно, не отсидев назначенный судом срок ровно наполовину. Давали восемь лет, отсидел четыре года.
- Всё правильно, - судачили земляки. – Справедливо.
- Нет, не справедливо! – утверждали другие. – Его не должны были судить вообще! Да, грех большой. Но за грехи не должны судить такие же грешные судьи. Найди на земле праведника. Нет их! И судьей нет безгрешных. Вот то-то же! А за такой грех как у него, должен судить Господь! – и тыкали рукой в небо, туда, где по их пониманию и находился самый главный судья.
- Оно вроде бы и так, - сопротивлялись третьи спорщики. – Но тут такое дело, что сразу и не понять: убить человека – это уголовно-наказуемое деяние, преступление. И за это судить как раз судьям. Но с другой стороны… убить собственного сына, хоть он и вор, и насильник, и пьяница, и вообще… нет, тут простому смертному не понять, не разобраться сразу.
- Такие случаи уже были описаны нашими писателями, - вступали в разговор начитанные, более грамотные односельчане. – Помните у Гоголя: я тебя породил, я тебя и убью?
- Да много твой Тарас Бульба понимает? – парировали знатоки и сторонники закона. – Всё должно быть по закону. Только государство через применение закона имеет право карать или миловать. А здесь самое что ни на есть преступление – убийство. И за него положено судить по всей строгости закона.
- Закон, справедливость, - высказывали своё мнение более рассудительные сельчане, – всё правильно и с той стороны, и с другой. Вот только как всё это объединить, как вложить не только в головы, но и в деяния каждого из нас? Никто из нас не пытался поставить себя на место Павла Леонтьевич? Как бы мы поступили?
- Свят, свят, свят! – открещивались некоторые спорщики. – Спаси и оборони от такого, Господи! Боязно даже подумать, что в душе самого отца было в тот момент, когда он поднял топор на собственного сына.
- А ему ещё с этим жить, - поддержали несколько наиболее впечатлительных односельчан. – И как жить с такой тяжестью на душе? Душа… она душа. Постоянно с тобой. А её не обманешь, не скроешься от неё ни в тюрьме, ни на свободе. И отцовских чувств никто не отменял. Павел Леонтьевич – не бездушное бревно, а хороший человек, душевный, грех лишнее на него наговаривать.
Сам виновник деревенских споров старался в дискуссии с односельчанами не вступать. Да и не вступал. Так, при встрече поздоровается разве что, и скоренько мимо пробежит.
Но сельчане приметили, что после тюрьмы часто, очень часто стал ходить Павел Леонтьевич Кононов на сельское кладбище, что за деревней.
Ходит как на работу, в любую погоду.
Там у него жена и сын. В одной оградке. Оградку ту ставили старшая дочь вместе с отцом после смерти матери. На два места готовили. Отец настоял.
Да судьба распорядилась иначе.
Сейчас там мать и сын.
В деревне хорошо помнят их свадьбу, когда отслуживший в Кремлёвском полку бравый сержант Кононов женился на красавице Майе из заречного села.
Это была последняя деревенская свадьба, где были лошади с лентами в гривах, с бубенцами.
Свадебные тройки с гостями, с гармошкой, казалось, летали по снежной дороге от одной деревни к другой, от жениха к невесте.
Песни, танцы в сельском клубе.
Запомнилась землякам это веселье.
Суеверные люди говорили, предрекали беду этой семье ещё во время свадьбы.
Мол, имя не то у молодой. Майя – значит, будет маяться по жизни.
И жалели молодых.
- Глупости! – отвечали другие. - Суеверие. Это от зависти к их молодости да к красоте.
Как бы то ни было, но молодожёны сразу же впряглись в деревенскую работу. Оба работали тут же, в деревне.
Он – бригадиром полеводческой бригады, она – простой дояркой на молочно-товарной ферме.
Родили сначала дочь, потом и сына.
Дом родительский перестроили, улучшили и расширили, обустроили по-новому, по-современному.
Всё как у людей.
Дочь после школы поступила в области в институт. Там же вышла замуж, обзавелась семьёй.
А вот с сыном им не повезло, как считали земляки.
Лёнька был в семье любимцем и баловнем.
Но баловали в меру. Приучали к труду с детства.
Всё шло, как обычно идёт в деревне, пока не поймали Лёньку на воровстве.
То в сад кому залезет, то стекло оконное разобьёт, то младших ребятишек обидит.
Вроде как и не воровство вовсе, а детские проказы, шалости, но отец воспринимал это очень серьёзно.
Уговаривал, убеждал, стыдил сына.
Не помогало.
Сынок продолжал шалить.
Доходило и до рукоприкладства.
Не раз слышали соседи истошные вопли поротого солдатским ремнём отпрыска.
Вроде как усмирялся на какое-то время, пока синяки ниже спины не исчезали вовсе, и забывался отцовский ремень.
И начинал сначала.
Дальше – больше.
После десятого класса съездил в райцентр, хотел поступить там в сельхозтехникум. Отец настоятельно советовал.
Но не поступил, вернулся домой. А вслед за ним приехал из района следователь. Мол, в студенческом общежитии, где жили во время вступительных экзаменов абитуриенты и Лёня в том числе, у некоторых из них пропали деньги. И все улики указывают на Леонида Кононова.
До суда дело не дошло.
Отдал отец требуемую сумму. Даже с лихвой. Потому как стыдно ему за сына. И чтоб загладить вину перед потерпевшими.
Серьёзный, очень серьёзный разговор состоялся между родителями и сыном. Очень серьёзный. И не раз. А по нескольку раз за день. Правда, до солдатского ремня дело не дошло. Вымахал сынишка к этому времени ростом чуть выше отца.
- Только тронь, убью! – насупившись, зло произнёс сын, смело и нагло глядя родителю в очи.
Это была первая угроза сына родителям.
Первая, но не последняя.
На работу не пошёл, хотя отец с матерью настаивали.
Каждый вечер исчезал куда-то на мотоцикле.
Возвращался к утру пьяным.
Бросал технику на улице у забора. Сам же добирался до своей кровати и затихал до вечера.
Если Павел Леонтьевич ещё терпел как-то, виду не подавал, то мать извелась вся. Осунулась, подурнела. Гримаса боли и скорби не сходила с некогда красивого женского лица. За последний год муж не видел улыбающуюся жену. Разучилась улыбаться мать. Полными слёз глазами смотрела с некоторых пор на мир.
Беседы с сыном не прекращались.
- Отстаньте! Надоели! – шипел в ответ Лёня. – У вас своя жизнь, у меня – своя. Так как вы живёте, я жить не буду.
- Мать бы пожалел! – увещевал отец сына.
- Ещё чего? Она что, больная? Так я не доктор.
Вот и весь сказ.
За какие деньги пил сынок, родители не знали, пока не приехал к ним участковый милиционер.
- В соседнем селе Дубровке третьего дня обокрали сельский магазин, - делился новостями участковый. – Вынесли несколько ящиков водки, и какую никакую снедь. А перед этим в соседнем районе в двух деревнях такая же история приключилась. За руку вашего сына не поймали пока, но подозрения на него уже есть. Во всех этих точках он объявлялся на своём мотоцикле накануне ограблений.
А дело было осенью.
Ничего лучшего отец придумать не смог, как поехать в райвоенкомат.
- Пусть идёт в армию. Там его образумят, - пояснил жене свой поступок.
Проводов как таковых Кононовы не делали.
Так, посидели за столом по-семейному, несколько родственников пришло. И всё.
Друзей и товарищей в деревне у призывника не оказалось.
Мать с отцом вздохнули облегчённо.
Ждали от сына вестей из армии, встречали почтальона, но, оказалось, зря. Не спешил сын писать письма родителям.
Зато приехал к ним домой представитель военкомата со страшной вестью: покинул их сын рядовой Кононов воинскую часть самовольно и исчез в неизвестном направлении. А прослужил-то он чуть больше трёх месяцев.
Отец крепился, как мог.
Мать сильно взяла в голову. Так сильно, что пришлось её направить на лечение в психоневрологический диспансер.
Но и это ещё не всё.
Открылась у неё на нервной почве болезнь тяжкая, неизлечимая. Так сказал врач, который привёз на «скорой помощи» жену домой.
- Крепитесь, отец, - доктор старался не смотреть Павлу Леонтьевичу в глаза. – Крепитесь. Она - не жилец.
И добавил, как добил окончательно:
- Месяц-другой. Не больше.
Выгрузили жену из машины и уехали.
Что чувствовал в тот момент Павел Леонтьевич, никто не знает. Да и он сам не помнит. Как выключилось где-то что-то в его мозгу, в его организме. Провал памяти. Полный провал.
Дочь приехала. Со внуками. С мужем. И вроде как стал оживать мужчина. Оттаивать стал. Стал возвращаться к жизни. Особенно когда внучата на руки залазят, обнимут, прижмутся.
Тогда же и похоронили жену.
Майю.
И оградку тогда же.
На двоих.
Деревенские злопыхатели вроде как припомнили и имя Майя, и то, что они предрекали этому имени.
- Говорили же ещё тогда, что маяться они семьёй будут, маяться. А люди не верили.
Но их не слушали.
Напротив, односельчане цыкали на них.
- Рты закройте, прорицатели недоделанные! У людей горе, понимать надо и сочувствовать, а не злорадствовать.
Правда, до Павла Леонтьевича такие разговоры не доходили. А, может, и были, но он их не помнит. Или не обращал внимания.
Да и работа не давала возможности расслабляться.
А тут как гром среди ясного неба: Советский Союз перестал существовать.
Развалилась страна, развалилась и Советская армия. Исчезла вслед за Союзом.
Вот тут-то и объявился сынок.
Отец, конечно, рад.
Но и новая тревога поселилась в его сердце. Как же, дезертир. А это наказуемо во все времена и в безвременье. В любой стране. И в Росси в том числе.
Но на этот раз в военкомате отнеслись к бывшему дезертиру вполне себе лояльно.
- Объявился? Ну и слава богу. Пусть встанет на воинский учёт, а там дальше видно будет. Воинскую часть-то его, где он служил, из которой сбежал, расформировали уже.
Отлегло от сердца.
Но, оказалось, рано.
Смутные настали времена не только в стране, но и в жизни каждого её гражданина.
Не обошли стороной и Павла Леонтьевича Кононова.
Исчез совхоз, а с ним пропала и работа у бригадира полеводческой бригады.
К счастью, к этому времени трудовой стаж уже был выработан, а года позволяли уходить на пенсию. Чем и не упустил воспользоваться Павел Леонтьевич.
С горем пополам, но пенсию ему оформили. Правда, он её увидел не сразу, а через некоторое время. Получал то через месяц, то через три, а то и реже. Но, слава Богу, свой огород, своё хозяйство не давали повода для сильного огорчения.
Огорчал сын.
Как и прежде, нигде не работал. Исчезал из дома на несколько суток, потом появлялся пьяным, заросшим, неопрятным.
Отсыпался, приводил себя в порядок и снова исчезал.
С отцом старался не общаться.
А если и разговаривал, то так, через силу выдавливал из себя слова.
- Успокойся и не лезь ко мне. Меньше знаешь – целее будешь, - даже вроде как угрожал.
Хорошо бы. Но разве сердцу отцовскому прикажешь? Болит душа, стонет.
Потом сын стал отнимать отцовскую пенсию.
- Тебе она незачем. Живёшь с огорода.
Павел Леонтьевич вроде как стал противиться.
- И не стыдно тебе? Взрослый мужик, а на отцовскую шею садишься?
В тот раз впервые сын взял за грудки отца, приподнял чуток над землёй.
- Запомни, старый! – зло прошипел в лицо родителю, прижав его к стенке родительского дома, – встанешь на моём пути, зашибу! – и сильно встряхнул батю. – Убью, и рука не дрогнет!
Понял тогда Павел Леонтьевич, что это была не шутейная угроза, а самая что ни на есть реальная.
В подтверждение этому, в следующий месяц, когда отец заикнулся о пенсии, сын просто его избил. Избил безжалостно, ногами, бил с придыханием, уже лежачего и беспомощного.
Больше недели старший Кононов не появлялся на людях. Стыдно было показаться соседям с ранами на лице, с кровоподтёками.
Да и вообще было стыдно смотреть людям в глаза. Стыдно за сына, за себя, не сумевшего воспитать достойного ребёнка.
Он продолжал винить себя. Только себя. А сына в своих мыслях выгораживал, оправдывал. И вроде как ему становилось легче. Легче от того, что во всём виновен он сам. Лично. Что не уберёг жену. Не направил сына на путь истинный. Что… что… что. Он и только он виновен и должен нести наказание через муки телесные и душевные.
А раз виноват сам, то и исправить этот грех можно легко и просто. Избавиться можно играючи. Искупить свой родительский грех и грех мужа. И избавиться от терзаний. Стоит только взять верёвку, а место он себе уже давно выбрал: в сарае, на матице. Там и крюк есть.
Но тут Лёньку арестовали.
Вроде как был он участником коллективного изнасилования какой-то городской девочки.
Сидел в следственном изоляторе в областном центре.
Несколько раз отец ездил к нему, возил передачи.
Даже позволили один раз переговорить, пообщаться через решётку.
На счастье ли, на беду ли, но отец возрадовался немножко. Терпеть-то больше не было сил.
Но недолго радовался. Отпустили сына на подписку о невыезде. До суда.
В тот день, как на горе, почтальон принесла пенсию.
Не бил сын отца.
Просто забрал пенсию и ушёл в сельский магазин.
Вернулся поздним вечером.
Что в этот раз не понравилось сыну в отце, Павел Леонтьевич не знает.
Вроде и ужин отец приготовил, ждал сына, чтобы накормить горячим.
А тот с порога, с ноги отцу в промежность. Сильно, что есть мочи.
Упал батя мешком на пол, скорчился от боли.
- За что, сынок? – ещё успел прошептать.
В ответ сынок стал добивать отца ногами. Тот уже и не сопротивлялся, и не молил о пощаде. Сознание у старика то пропадало, то появлялось вновь.
Но и не успокоился и на этом.
Сходил в сарай, принёс топор.
- Только пикни, сволочь, только пожалься кому-нибудь, и тебе больше не жить. Понял? – и для убедительности приставил топор лезвием к горлу отцу.
Павел Леонтьевич так остался лежать на полу.
А сын в это время уселся за стол, достал бутылку водки.
Ещё через какое-то время Лёнька уже спал на своей кровати.
Отец пришёл в себя.
Смог подняться.
Рядом на полу лежал топор. Тот топор, который принёс сын, чтобы постращать отца.
С трудом нагнулся, поднял топор.
Хотел прибрать его к месту.
Долго, слишком долго стоял так, то ли привыкал к темноте, то ли ещё чего.
И не отрывал взгляда от мерцающей в лунном свете иконы.
Он смутно помнит тот момент.
Урывками.
Как сквозь сон.
Помнит, как подошёл к кровати сына.
Помнит, что всё старался рассмотреть его лицо. Но видел лишь какую-то тень, тёмное пятно вместо лица.
Помнит, как сотворил крестное знамение.
Очнулся, пришёл в себя, когда запели первые петухи.
Ощутил и увидел себя сидячим на кровати в ногах у сына. И увидел окровавленную голову сына. И топор, с застывшей на нём кровью рядом, у изголовья.
Прямо на подушке.
Старик закричал.
По своей силе, по отчаянию, которое звучало в этом крике, то был не человеческий крик. Это был предсмертный крик какого-то доисторического зверя-человека. Крик отчаяния на грани помутнения сознания. На грани голосовых связок. Так кричать человек не может по определению. Это за гранью его физиологических возможностей.
…Это уже был не тот бригадир полеводческой бригады, каким знали его сельчане. И осанка, и походка его изменились. Это был старец. Старый, немощный человек. Достойный жалости и сострадания. Так считали земляки. И не лезли с расспросами. И с советами.
Соседка приходит к нему в дом, убирается, топит печку. Еду готовит у себя дома, приноси старику.
Приезжала старшая дочь.
Всё упрашивала поехать жить к ней в областной центр. Мол, и коттедж, и огородишко при нём, и места всем хватит.
Отказался категорически.
Боится, что могилки родных ему людей останутся без присмотра. Что не сможет он приходить к ним, когда душа зовёт, когда душа велит.
.
Книга находится в процессе написания. Продолжение следует…
ЛитСовет
Только что
