Читать онлайн
"Мышка-норушка. Прыжок в неизвестность. Часть 1"

И зачем проснулась? Знай я, что произойдёт в этот день, предпочла бы спать дальше и не выходить из дома. Больше сплю – меньше ем – дольше живу… Но в том то и проблема. Я не могу делать то, что хочу. У меня нет прав. Никаких! Ведь я – обнуленная.

Даже право на жизнь мне не принадлежит. Им распоряжается правительство, которое по своему усмотрению способно лишить обеспечения. Моё право на жизнь принадлежит родителям, чьи продукты я ем. Мигающему идентификатору, вживленному в запястье через сутки после рождения. Именно он анализирует мое состояние и отсчитывает годы, месяцы, дни… Сколько там человек живёт без еды?

Когда цвет индикатора на браслете станет оранжевым, это значит, начался обратный отсчёт. Я умираю. Красный цвет не суждено увидеть никому. Даже бледный его оттенок. Он появляется в тот миг, когда угасает человеческое сознание.

Но пока... Пока свет бледно-голубой, и мне нужно пойти к пайкомату. Получить для родителей положенные по обеспечению контейнеры с продуктами. В назначенный день, в точное время, определённое не нами.

Не пойду или опоздаю – положенное на неделю отдадут другим. Нашу норму урежут вдвое. К тому же, это единственный способ выйти со двора. Обнулённым запрещено удаляться дальше пятисот метров от дома. В следующий раз смогу выйти только через неделю. Так что пора собираться. Надеть душный СКЗ[1], взять тележку и войти в биопропускник[2]…

— Рита! Собирайся! Пора идти за продуктами, – из раздумий выдернул голос мамы.

Она шарила руками по карманам, столику, полкам и с беспокойством поглядывала на часы:

— Где же мой пропуск на выход из дома?

— Ты вчера ездила на работу с сумкой, – напомнил папа, отрываясь от планшета.

— Ах да! Точно! В госпитале выдавали доппаёк, – обрадовалась мама, достала из шкафа пластиковый бокс с аксессуарами для улицы и открыла внутренний карман хозяйственной сумки. – По дороге домой нас еще патруль останавливал. Искали экстремистов. И зачем я пропуск сняла? Зачем сюда положила?

Посмотрев на старинные часы на стене, я вздохнула. Стрелка неумолимо ползла по кругу. Когда она остановится на цифре три, мне нужно выйти из дома. Хоть какое-то развлечение в череде однообразных дней полных вынужденного безделья и тяжких раздумий о беспросветном будущем.

Когда закрыли школу, уволили всех. И меня, хотя мои знания могли бы пригодиться. Но кому нужен профориентолог, если то, кем быть решают власти города Чернореченска после консультации с представителем Высшего совета Бинской агломерации?

Остаться без работы значит лишиться всего. Да! У меня ничего нет. Хотя мне и без малого двадцать пять лет, я завишу от родителей. Странно, что после обнуления у меня не отозвали разрешение на брак, выданное полтора года назад. Как раз за неделю до того, как в день обручения мой жених пропал. И никто не знает куда. Жив ли. Да и какая сейчас разница. Мне нужно думать о том, как продержаться подольше.

И раз уж я не в состоянии обеспечить себя сама, буду помогать родителям в меру сил. Моя помощь – это уборка, готовка, ведение отчётности и получение продуктов. И сегодня как раз такой день.

Я достала из шкафа объёмный контейнер, с моим именем на передней стенке. В таких мы храним защитную одежду для выхода на улицу. Поставила у двери на банкетку и сняла крышку.

Громкость на видеостене, занимавшей внушительное место посреди общей комнаты, увеличилась. Сама. Это происходило всякий раз, когда власти запускали в эфир срочное сообщение или экстренные новости. Прислушалась. Тревожный голос диктора становился всё громче и отчётливее:

«… коды доступа к системе спутниковой связи 15G-M оказались в руках террористов. Утром 19 августа на центральных площадях и улицах ряда городов смежных агломераций одновременно прогремела серия взрывов. Неустановленные лица дистанционно подорвали смарт-гаджеты, планшеты, а также мелкие и крупные девайсы горожан, ожидавших очереди у пайкоматов. По неподтвержденным данным, погибло более полутора тысяч человек. Радиус действия взрывных устройств составил от 50 до 150 метров…»

— Сколько они ещё будут крутить этот ролик? – недовольно пробурчала мама. – Уже две недели с утра до вечера твердят одно и то же.

Я прикрыла контейнер крышкой и вошла в комнату. С видеостены на меня бежали люди. Крича, и давя друг друга метались по площади, спотыкались, падали и в который раз не успевали убежать от двух взрывов, прогремевших один за другим.

«…В связи с трагическими событиям, после тщательной проверки и экспертизы обломков, власти вынуждены сообщить, что электронные устройства отныне не являются безопасными. Все гаджеты и девайсы, поддерживающие 2G и выше, являются угрозой жизни граждан и подлежат немедленной утилизации…»

— Они думают, есть ещё безумцы, кто оставил эти бомбы у себя? – каждый раз я смотрела ролик и не понимала, неужели можно быть столь беспечным, когда от твоих действий зависит не только собственная жизнь, но и жизнь тех, кто находится рядом.

Мама испуганно посмотрела на меня и перевела взгляд на папу:

— Твои девайсы ведь проверяли, верно? – в её голосе было столько тревоги, что мне стало страшно.

— Разумеется, проверяли. Это мои рабочие инструменты. В них нет ничего опасного. Я же должен следить за исправностью систем, – едва заметная улыбка тронула папины губы.

Но маму его слова нисколько не успокоили. Видимо, он это понял, отложил планшет, подошёл к ней и обнял за плечи:

— Мои девайсы работают от военной системы связи, не гражданской. Там нет опасных технологий. Верь мне! Я бы ни за что не стал рисковать вами. Прошу, не волнуйся понапрасну!

— Это хорошо! – с облегчением прошептала мама.

Она прижалась к папе и покосилась в мою сторону. Их редкие, неловкие минуты нежности смущали. То ли потому, что они родители, то ли от того, что я ещё не замужем. Память всколыхнула и без того тяжёлые воспоминания.

Мой жених, бывший одноклассник Ромка Юдин. Он офицер, и потому нам без проблем выдали привилегированное разрешение на брак, позволяющее иметь ребёнка. Не всем так повезло, как нам. В тот день, когда я видела его в последний раз, он пригласил меня вечером к себе. Сказал, что хочет поговорить о чём-то очень важном. Конечно все знали, что он собирался делать мне предложение. Ромка пообещал заехать после службы и… больше не появлялся.

—Перестань думать о нём! Не изводи себя. Люди пропадают и последнее время всё чаще, – твердил папа.

Но я не могла. То одно, то другое всё время возвращало меня к событиям того дня, не позволяя забыть…

От болезненных воспоминаний отвлек новый репортаж по видеостене:

«Сегодня утром пришло известие о трагических событиях в городе Лужине. На центральной площади террористы совершили подрыв нескольких электронных девайсов, находившихся в непосредственной близости друг от друга. Это вызвало цепную реакцию, что повлекло серию взрывов, полностью уничтоживших город и всех его жителей, – монотонно бубнил с экрана диктор, показывая жуткие картинки безлюдного, раскуроченного взрывами, города и обезображенные тела погибших. – Чтобы обезопасить общество от угрозы уничтожения, власти постановили: во избежание внезапного нападения, всем жителям Чернореченска необходимо сдать электронные приборы и приспособления в установленный срок. За своевременное выполнение распоряжения властей будет начислено две тысячи баллов кредита лояльности за каждый сданный девайс. Не подвергайте опасности свою жизнь и жизнь близких. Берегите себя!»

— Скорее бы всё закончилось! – вздохнула мама. – Смотреть страшно на эти ужасы.

В этом она была права. Бабушка рассказывала, как когда-то давно они любили с дедом провести вечер за просмотром фильма или интересной передачи по… как она это называла? А! По телевизору. Я его видела только на картинках. А этих развлекательных передач не застала вовсе.

Да и вообще не припомню, когда по видеостене показывали что-то жизнеутверждающее. Всё больше твердили о рейтинге гражданского доверия, о новых штрафах в форме списания баллов кредита лояльности, о комендантском часе, режиме пропусков на выход из дома, о террористах и масштабных разрушениях в разных местах агломерации и соседних регионов, погромах, набегах мародёров, разрушенной экстремистами инфраструктуре и отравленной окружающей среде. С раннего утра до позднего вечера мы все вынуждены слушать новости, сводки, информационные блоки и снова новости. И так по кругу, каждый день.

Помнится, ещё в детстве нашла у деда в ящике длинный плоский предмет с множеством кнопочек. Он сказал, это пульт от телевизора. Дед хранил его как память о тех временах, когда они сами могли решать смотреть им телевизор или нет, какой канал, какую передачу выбрать.

Теперь такого нет. Видеостена включается, как только в доме кто-то просыпается и выключается, когда последний ляжет в кровать. Отключить – невозможно. Убавить громкость – нереально. Видеостена управляется не жителями, а властями. И хорошо ещё, если она в доме одна. Были те, кто в своё время дал согласие на установку нескольких таких панелей. Бесплатно же. Вот им точно не позавидуешь. У нас можно на второй этаж уйти в спальни. Закрыть двери и если не скрыться, то хотя бы ненадолго приглушить поток негативной информации.

Громкость панели снизилась. Диктор монотонно зачитывал сводку за прошедший день по умершим и пропавшим без вести. Слушая вполуха и надеясь, что знакомых имён сегодня не будет, пошла одеваться.

С улицы долетел гул медленно проезжающей машины с громкоговорителем, и противный электронный голос повторил всё то, что несколько минут назад мы слышали с экрана: про девайсы и гаджеты убийцы, отравленную природу и режим пропусков.

— Может, и правда не все сдали опасные устройства, – предположила я, натягивая на себя прорезиненный уличный комбинезон, надевая поверх обуви силиконовые защитные бахилы и застёгивая их на кнопки.

— Наверняка, – отозвался папа. – Иначе уже давно перестали бы об этом говорить.

Водрузив на лицо полнолицевую маску, затянула потуже капюшон, втиснула руки в высокие перчатки и обернулась. Мама и папа собирались на работу. Время неумолимо отсчитывало минуты до прихода их автобуса. Опаздывать – непозволительная роскошь. Транспорт ждать не будет. К тому же за опоздание можно лишиться нескольких баллов в рейтинге. Мысли обо всех этих ограничениях то водили меня в непонятный ступор, то раздражали до бешенства. Оглянувшись ещё раз, достала из шкафа тележку, поставила на неё пустые контейнеры и поёжилась. Внезапно накатило гнетущее ощущение надвигающейся беды.

— Ушла! – прокричала я и повернулась к биопропускнику.

Среагировав на браслет-идентификатор, внутренняя дверь открылась. Я вошла в камеру, нажала красную кнопку и прислушалась. За спиной щёлкнули запоры. Послышалось приглушённое шипение, громкий лязгающий звук и входная дверь плавно распахнула передо мной узкий проём.

Камеры санобработки появились во всех домах несколько лет назад, когда после очередных проб учёные подтвердили, что и воздух, и почва опасны для человека. По распоряжению властей в домах установили стационарные очистители и приборы контроля воздуха, агрегаты для насыщения его кислородом, биофильтры и биопропускники, внутри которого человек или груз три минуты обрабатывались водяной пылью со специальным обеззараживающим составом, потом ещё две обдувались воздушной смесью с антисептиком, и только после этого дверь в помещение автоматически открывалась. Такие меры защиты позволяли находиться в доме без масок.

Распахнув дверь, я шагнула на улицу.

Ветер теребил ветви деревьев, вырывая из памяти и поднимая в воздух картинки, далёкие и почти забытые. Как же приятно было ощущать на коже свежесть утреннего ветерка! Бывали дни, когда я шла к реке и даже в жару на берег долетала искрящаяся на солнце водяная пыль. Ощущение блаженства! Желанная прохлада в полуденный зной. Теперь всё иначе. Из дома можно выйти только в средствах комплексной защиты. Ни дуновения ветра, ни водяной пыли, ни запаха свежести…

Я подняла голову и посмотрела на старое дерево поздней алычи, что росло у забора. Её ветки облепили ярко-красные и бордовые плоды. Можно собирать урожай… Можно было собирать. Теперь нельзя. Вся эта красота осыплется на землю, покрыв её гнилостным ковром.

Всё, что растёт из земли в незащищённом грунте отравлено. А то, что кладут в продуктовые контейнеры съедобно, иногда даже вкусно, но думать, из чего это сделано и как выращено, совсем не хочется. Спасибо, что хоть снабжают продуктами.

Купить что-то и раньше было трудно. Все частные предприятия питания и торговли закрылись. Кто разорился из-за постоянных ограничений и отсутствия посетителей, кому власти запретили. Работали только государственные магазины и кофейня. Но с введением военного положения, закрылись и они. Говорят, где-то есть чёрный рынок продуктов. За золото можно купить всё. Но у населения золота почти не осталось. Его и выдавали-то крохи. А после энергетической войны и вовсе перестали.

Открыв калитку, я выглянула на улицу. Мимо, низко опустив голову, прошёл соседский мальчик с тележкой. По виду лет тринадцати, может больше. Его имени я не знала. На тележке – один большой контейнер. Отцу выдали, как работнику электростанции. А их в семье трое, и они всегда первыми получают продукты, потому, что живут в начале квартала.

Его мама работала в кофейне, здесь на острове, в городке химкомбината. Варила удивительный кофе с имбирём и корицей. Восхитительный аромат встречал меня ещё на соседнем квартале и вёл за собой на летнюю веранду уютного заведения. Теперь она без работы. Им с сыном продукты не полагаются. Моя мама говорила, что отец мальчика уже дважды попадал к ним в госпиталь. От недоедания у него случались затяжные обмороки. Он, как ей удалось узнать, совсем не ест дома, оставляя положенные ему продукты семье. Так и живёт от обеда, которым кормят на станции, до обеда.

Посмотрев мальчику вслед, поймала себя на мысли: хочу, чтобы он поскорее вошёл во двор. Мало ли что?

Нам повезло. Мы живём в начале улицы, по соседству с пайкоматом. Наш номер в очереди третий. Дом совсем рядом и риск нарваться на мародёров невелик. Можно сказать, его вообще нет. Вокруг камеры, над дорогой летают дроны – следят за порядком. Хуже всего тем, кто живёт в глубине квартала. Там мало камер, да и дроны летают редко. В тех закутках часто совершают нападения.

Я огляделась. Пустынная улица навевала нестерпимую грусть. Когда-то мы бегали здесь детьми. Я, Ромка Юдин, Витька Болтарев, его младший брат Гера, маленькие Сева и Юра, да Маша, самая старшая из нас. Часами сидели под большим раскидистым дубом, что рос на развилке дорог. Прятались в ветвях, потом прыгали в траву. Бабушка всегда боялась, что переломаем руки и ноги.

С наступлением сумерек старшие рассказывали страшилки, а мы, с визгом разбегались по дворам, забирались под одеяла и по полночи тряслись от страха. А утром после завтрака, неслись к старому дубу, и всё начиналось сначала.

Теперь без надобности на улицу никто не выходит. При отсутствии особого разрешения от дома не отойти, а безработным пропуска и вовсе не положены. Единственная на острове школа закрыта. У детей бессрочные каникулы. Да их почти и не осталось.

Мои детские друзья не все успели вырасти. Юра умер в первую весну после войны, как сказали, от отравления воздухом. Севу родители сразу же увезли за реку. Больше они на остров в городок химкомбината не возвращались. Маше запретили создавать семью и иметь ребенка, а спустя полтора года она пропала без вести. Её тела так и не нашли.

С братьями Болтаревыми всё сложнее. Геру выгнали из школы за драку, которую затеял старший брат накануне выпускного. А вскоре их семью обнулили. Таким из дома не выйти. Остаётся только сидеть и ждать смерти. Папа говорил, какое-то время их выручала работа по социальным нормам.

Последний раз я видела Витю мельком. В начале зимы он приходил к папе. Хотела расспросить, как дела, но не успела. В его доме начался пожар. Родители погибли. Больше я про них с братом не слышала. Живы ли?

Нет, наверняка живы! Витька – проныра! Обязательно нашёл бы способ выбраться из передряги. Он такой!.. Из детской компашки оставался только Ромка. Но и он пропал. Давно уж нет раскидистого дуба. Его спилили, чтобы не мешал дронам летать. Осталась только я…

Вспоминая прошлое, подошла к пайкомату. И почему его сделали похожим на театральную тумбу? Бабушка показывала мне её на старых фотографиях. На подобных конструкциях размещали афиши. Теперь же цилиндр выдаёт продукты. Гладкая серебристая поверхность, никаких выступов, ручек и кнопок. Только узкий продолговатый сканер светится зелёным.

Я поднесла руку с браслетом к датчику. Наверху цилиндра загорелась широкая зелёная полоса, и тут же серебристая поверхность вспыхнула голубым светом дисплея. На экране побежали цифры и электронный голос произнёс:

— Здравствуйте. Маргарита Вардина. Рейтинг гражданского доверия положительный. Статус «обнулённая». Доступ разрешён.

В цилиндре что-то щёлкнуло, и нижняя часть передней панели сбоку от сканера опустилась.

— Поставьте пустые контейнеры на платформу. По одному, пожалуйста, – велел голос.

Привычным жестом я отправила тару на подвижную платформу. Когда приёмная ниша закрылась, распахнулась другая.

— Поднесите браслет к внутреннему сканеру и получите ваши наборы. К выдаче два. Два, – монотонно изрёк голос.

Подвинула тележку поближе, просунула руку в расцвеченный красным «рот» пайкомата с сенсорами, камерами, и датчиками вместо зубов. Поднесла браслет к сканеру. Красный цвет сменился бело-голубым. Платформа поднялась. Я достала первый контейнер. Ставя на тележку, подумала, что сегодня он тяжелее обычного. Второй по весу такой же, как и прежде.

Первый – папин. Второй – мамин. На меня, как «обнулённую», продукты не выдавали. Хорошо, что рейтинг гражданского доверия остался положительный. Значит, из базы потенциальных работников не исключили. Есть шанс, пусть и призрачный, но всё же не безнадёжный, однажды получить работу.

Обычно панель сразу закрывалась, но на этот раз осталась открытой. На неделе у папы день рождения. Юбилей. Так, что, если из-за военного положения дополнительных ограничений не ввели…

Внутри пайкомата раздался щелчок. Платформа вновь поднялась. На ней стояло два дополнительных контейнера – средний и маленький. Обрадовавшись, я схватила оба разом, поставила на тележку и краем глаза увидела, как серебристая панель закрылась.

— Благодарим за лояльность. Удачной недели.

Последнее пожелание я всегда воспринимала как издёвку. Какой удачи можно желать, если живем, будто звери в своих домах – клетках? Адская обыденность, которую и жизнью-то сложно назвать.

Когда после смерти бабушки мы переехали из центральной части Чернореченска на остров в городок химкомбината, я думала, что с получением продуктов возникнут проблемы. Но как оказалось, если переезд согласован с властями – нет проблем.

На острове выдача происходит быстрее. Это в городе на один пайкомат больше двухсот пятидесяти жителей в день. Опоздал, пропустил свой номер, кто-то замешкался и время ушло – никому и дела нет. Закончились сутки, не успел получить – твои проблемы. В полночь начинается выдача за следующий день. А здесь на острове не более ста человек на один пайкомат. Все успевают.

На противоположной стороне улицы приоткрылась калитка, и пожилые соседи выглянули со двора. Их номер четвёртый. Для получения продуктов достаточно, если придёт кто-то один. Но эти двое стариков всегда приходили вместе.

Их тоже в семье было трое, но контейнер с продуктами полагался только сыну, который служил в полиции. Когда он погиб в схватке с экстремистами, пытавшимися прорваться в город через заграждения, его набор закрепили за родителями. Правда, мне кажется, что с введением военного положения их контейнер стал значительно меньше.

Неправильно это, выдавать продукты только работающим. А как же те, кто не по своей воле лишился должности? Как же старики, которые всю жизнь трудились? Дети? Ходили слухи, что для детей работающих, пусть мало, но всё же продукты выдавали. Так это или нет, кто знает? А вот безработные в семье – лишние рты. Нахлебники. Это и про меня…

Нет, я не жалуюсь. Нашей семье хватает. А профориентолог теперь никому не нужен. Это к выпускному классу ученики должны иметь подробную карту личности, чтобы получить направление на дальнейшую учёбу или работу. Во взрослом мире мои знания не нужны. Так что и обеспечение мне не полагается, а на родителей выдают максимальные наборы.

Папу кормят в столовой при комбинате. Он не берёт с собой еду. Да и маме в госпитале два раза в месяц полагается доппаёк, как она говорит «за вредность». А как живётся этим старикам? Один контейнер на двоих, это же так мало…

Задумавшись о несправедливости, я не вписалась тележкой в калитку и сбила на землю верхний бокс. Хорошо, что их герметично закрывают, содержимое осталось внутри. Нагибаться в защитном комбинезоне неудобно. Присев, подняла контейнер. Моё внимание привлекла яркая этикетка внутри. Обычно упаковка продуктов не радует игрой красок. Попытка разглядеть через матово-белый пластик незнакомую обёртку оказалась тщетной. Водрузив маленький контейнер поверх больших, я потащила тележку к крыльцу.

До того как ввели военное положение, обеспечение было лучше. Сначала проводили опросы, выясняли вкусовые предпочтения, сверяли с медицинскими картами, чтобы никто не вписал лишнего. За участие в социологических программах обещали начислить большое количество баллов. Многие согласились. Те, кто отказался, потом жалели. Во-первых, они лишились сразу пяти тысячи баллов за каждого члена семьи. Это почти средняя зарплата за месяц. Такая удача за простой опрос. Во-вторых, содержимое их продуктовых контейнеров после корректировки не отличались разнообразием.

Нормы были рассчитаны так, что всего хватало. Люди не голодали. Теперь же всё изменилось. Если в семье нет работающих, или того хуже, у кого-то рейтинг гражданского доверия отрицательный, то о продуктах можно забыть. Долго ли проживёт семья на скудных запасах? Это неправильно!

Обычно я захожу в биопропускник вместе с поклажей, нажимаю красную кнопку. Входная дверь герметично закрывается, а после пятиминутной обработки загорается зелёная лампочка и открывается внутренняя дверь. Я втащила ношу на крыльцо, поднесла браслет к сканеру. Зашипев, входная дверь щёлкнула и открылась, и тут в привычную тишину улицы ворвались крики и шум.

Я вкатила в камеру санобработки тележку с контейнерами и выскочила на крыльцо. Просунув руку в дверной проём, нажала кнопку и поспешила вниз, к калитке.

Осторожно высунув голову, выглянула на улицу. Дядя Жора, сосед, получающий наборы под номером шесть, колотил продуктовый терминал кулаками и кричал:

— Открывайся, ты, консервная банка!

Серебристый цилиндр отсвечивал красным, и электронный голос громче обычного вещал на всю улицу:

— Вы утратили рейтинг гражданского доверия. Рейтинг отрицательный. Статус «обнулённый». Ваш кредит лояльности заблокирован. Доступ к системе жизнеобеспечения заблокирован. Отойдите от терминала. Доступ заблокирован. В случае неповиновения вызывается наряд полиции.

Со двора напротив выбежала тётя Люся и бросилась через дорогу к пайкомату.

— Что случилось? – кричала она мужу.

— Эта консервная банка не выдаёт мои продукты, – дядя Жора ещё раз стукнул терминал кулаком. – Должно быть, сканер сломался. Ещё дед говорил, если что-то не работает, нужно как следует потрясти или хорошенечко стукнуть. И всё будет как надо!

Озираясь по сторонам, тётя Люся потянула мужа за руку:

— Может, твой идентификатор испортился? Дай я попробую.

Она поднесла к сканеру руку. Раздался пронзительный сигнал и электронный голос повторил:

— Вы утратили рейтинг гражданского доверия. Рейтинг отрицательный. Статус «обнулённый». Ваш кредит лояльности заблокирован. Доступ к системе жизнеобеспечения заблокирован. Отойдите от терминала. Доступ заблокирован. В случае неповиновения вызывается наряд полиции.

Соседка опустила руку и повернулась к дяде Жоре:

— Это что же, мы умрём от голода?

— Как бы не так! – взревел тот и принялся колотить терминал ногами. – Я не уйду, пока чёртова штуковина не отдаст мне мои продукты! Я работаю! Они мне должны!

Тётя Люся схватилась за голову, заходила туда-сюда, а потом набросилась на мужа:

— Всё из-за тебя! Это ты виноват! Я говорила, отдай всё, что они требовали! А ты…

Тётя Люся содрогнулась всем телом и заскулила.

— Как они узнали? – колотил кулаками по цилиндру дядя Жора.

— По излучению или радиоволнам, – мотала головой жена. – Не знаю, как это работает.

— Да какие волны, что ты мелешь? Он же выключен! Связи уже давно нет. Но я его не отдам. Слышишь? Это подарок моей матери. Последний! Это память!

Дядя Жора с силой пнул пайкомат ногой.

— Я же просила всё отдать! – схватив его за руку, тётя Люся попыталась оттащить мужа от цилиндра. – Теперь мы умрём! Твои дети умрут от голода! Это ты понимаешь? Что нам теперь делать?

Дядя Жора развернулся и что было сил, ещё раз пнул ногой пайкомат. Серебристый цилиндр полностью окрасился слепяще-красным и стал издавать резкие короткие звуковые сигналы, такие, что даже на расстоянии в капюшоне ушам было больно.

Из-за угла показался грузовик военных и машина полиции. Резкие звуки стихли. Зато из громкоговорителя послышался уже не электронный, а вполне человеческий голос, пропитанный угрозой:

— Отойдите от терминала! Вернитесь домой!

— Эта дурацкая консервная банка сломалась! Сканер заело! – закричал полицейским сосед. – Я работаю. Вот!

Он сорвал с комбинезона прикреплённый к карману пропуск на выход из дома и потряс им в воздухе.

— Мне положено обеспечение!

— Отойдите от терминала! Вернитесь домой! – угрожающий тон не предвещал ничего хорошего.

— Мне нужны продукты!

Как ни старалась тётя Люся сдерживать мужа, он всё не унимался. Вместо того чтобы отступить и подчиниться, стал выкрикивать ругательства. Его не остановил даже резкий треск автоматной очереди, выпущенной в воздух.

— Ну и что вы сделаете? Застрелите меня? Да? Стреляйте! Я и так скоро сдохну!

Дядя Жора подпрыгивал, размахивая кулаками, и кидался на, вышедших из машины, полицейских.

— Вернитесь домой! – рычал голос в громкоговорителе.

— Пойдём, Жора! Прошу тебя! Пойдём! – умоляла тётя Люся.

Но сосед, словно цепной пёс, огрызнулся на неё и вновь бросился на полицейских.

Следующая автоматная очередь угодила в основание между бордюром и дорогой. Я почувствовала, как по лбу побежали струйки ледяного пота. Любой бы на месте дяди Жоры испугался и отступил, но не он.

Всё произошло так быстро… Не уверена в том, что увидели мои глаза. Сосед, зарычав, бросился на полицейских. Тётя Люся повисла у него на руке, пытаясь оттащить прочь. Стрекочущий звук новой очереди разорвал мир, и…все звуки вокруг исчезли. Как в замедленном кино, о котором часто рассказывал дед, дядя Жора вскинул руки, тётя Люся неестественно выгнулась назад, и оба они рухнули на проезжую часть. В руках у дяди Жоры осталась перчатка тёти Люси, обнажив её пальцы и запястье с мигающим идентификатором.

Выбежав из калитки, я бросилась к соседям. Вдох, другой, третий… Видно, бытовые маски не предназначены для бега. В глазах потемнело. Дышать полной грудью никак не получалось. Ещё вдох. И ещё. Соседи всё ближе. В мире нет звуков, только моё прерывистое дыхание, да гулкие удары сердца в горле и ушах…

Обессилив на полпути, остановилась. Вспомнилось, как в детстве дед читал мне заметки о Великой отечественной войне 1941-1945 годов. О концлагерях. О душегубках. Попыталась продышаться, но воздуха не хватало. В голове мелькнуло: так вот, что чувствовали люди, умирая в газовых камерах? В глазах потемнело. Непроизвольно дёрнула шнурок капюшона, сорвала маску, сделала глубокий вдох...

Перед моим взором заплясали разноцветные блики и побежали чёрно-белые круги. Слабость разлилась по телу, сделав его неимоверно тяжёлым. Я стала оседать на дорогу, и в тот же миг сильные руки подхватили меня и усадили на бордюр. Это был… полицейский? Или военный? Не разобрала… В ушах шумело, а в глазах стало совсем темно.

Мне на лицо легла мягкая маска, и сладковатый газ мощной струёй потёк в рот. Вдох. Ещё одни. В голове прояснилось.

— Вам надо вернуться домой! Вы подвергаете свою жизнь смертельной опасности! – ворвался в оглушающий стук сердца спокойный обволакивающий голос. – Сделайте три вдоха и задержите дыхание. Одену вам вашу маску.

Я подчинилась. Дышать кислородом было легко и приятно. Сделав два коротких и три глубоких вдоха, замерла и отчего-то зажмурилась. Почувствовала, как исчезла маленькая маска, а на её месте появилась моя полнолицевая. Он даже капюшон мне натянул и заботливо завязал шнурок.

— Можете дышать, – услышала я.

Открыла глаза и посмотрела на спасителя. Военный. Маска почти полностью скрывала его лицо. Только вот глаза…

— Вам помочь подняться? – спросил он.

Молча протянула ему руку и встала. Где я видела этот взгляд?

— Спасибо, – прохрипела, смущенно опустив голову.

Только теперь до меня дошло, что я натворила. Об отравленном воздухе по видеостене без устали твердят из месяца в месяц. Какая же я дура! Чуть сама себя не убила!

— Вернитесь домой! – немного помедлив, повторил мой спаситель.

На этот раз он говорил громко, сухо и отстранённо.

Покосившись на полицейских, столпившихся возле тел соседей, я испытала дикий страх. Мне бы бежать, да нет сил двинуться с места.

— Не приближайтесь! Вернитесь домой! – прокричал военный, видимо старший офицер.

— Немедленно вернитесь домой! – так же громко повторил мой спаситель.

Я кивнула и побрела к калитке. Но, сделав два шага, остановилась и оглянулась. Что-то изменилось. Нет, не кровавое пятно привлекло моё внимание, хотя, должна признаться, оно было огромным. Я не могла оторвать взгляд от идентификатора на руке погибшей. Браслеты родителей, мой – светились бело-голубым. А у тёти Люси оранжевым как апельсин.

Старший офицер склонился над застреленными, а, выпрямившись, что-то негромко сказал стоявшим рядом военным. О чём они говорили, не расслышала. Стараясь не думать о том, чему стала свидетелем, пошла домой. Ноги отказывались подчиняться, словно к ним привязали пудовые гири. Да и как выбросить из памяти увиденное? Только что люди были, и вот их уже нет.

У калитки обернулась и наткнулась на колючий взгляд старшего офицера. Не сводя с меня взор, он о чём-то говорил подчинённым. Неужели обо мне? Взгляд привлекло яркое пятно на руке тёти Люси. Идентификатор стал насыщено-красным. А был оранжевым. Страшная догадка пронзила ударом тока – тётя Люся была жива, когда офицер склонился над ней. Он не помог ей. А теперь она мертва…

Мертва!

Военные принесли пластиковые пакеты, налетели на погибших гурьбой и вот они уже несут их в машину.

Судорожно вздохнув, раскрыла калитку и шагнула вперёд. За спиной послышались крики. Обернулась. Со двора соседнего дома полицейские выволокли на улицу двух упирающихся подростков. Старший офицер подскочил к ним, что-то говорил, потом стал кричать. Из обрывков долетавших фраз я поняла, что их забирают в приют. Офицер говорил им что-то ещё – не разобрать. Сыновья дяди Жоры и тёти Люси успокоились и сели в машину полицейских. Хорошо, что место гибели родителей от них заслонял грузовик. Что им скажут? Как оправдают смерть близких людей?

Улица опустела. Заходя в биопропускник, я никак не могла собраться с мыслями. Вид смерти навеял страшные воспоминания детства, на многие годы изменивших моё отношение к этому событию.

— Что там произошло? – в дверях меня ждала встревоженная мама.

— Мы слышали стрельбу. Рита, с тобой всё в порядке? – папа подошёл так близко, что не будь он в защитном комбинезоне, я прижалась бы к нему как в детстве.

— У дяди Жоры и тёти Люси заблокировали доступ. Их обнулили, –стянув капюшон и маску, я повалилась на банкетку.

Слова давались с трудом, застывая на языке:

— Они не смогли получить продукты. Вместо того чтобы уйти, дядя Жора стал тарабанить по пайкомату. Приехали военные, полиция…

У меня сдавило грудь. Я шумно схватила ртом воздух, будто выброшенная на горячий песок рыба:

— Их застрелили… Застрелили, представляете!

Обжигающие слёзы побежали по щекам.

— Я бросилась к ним. А мне велели идти домой.

— А дети? – мама испуганно покосилась на папу.

— Их забрали. Они не хотели идти, но полицейские что-то говорили про приют, еду… Я не разобрала. Они пошли. Сами.

— Для них так будет лучше, чем от голода умирать, – папа вздохнул и посмотрел на маму.

На мгновение мне показалось, что я вернулась в детство. Родители всегда так переглядывались, когда пытались от меня что-то скрыть.

— Не понимаю, – удивилась мама. – Мне всегда казалось, что соседи были лояльны властям. У Жоры была хорошая работа. Что могло произойти?

— Тётя Люся обвиняла дядю Жору в том, что он не сдал какой-то гаджет… Кажется, подарок его матери.

— И ты ещё удивляешься, почему целыми днями крутят этот ролик про девайсы-убийцы? – замотал головой папа.

— Как они смогли узнать, что сосед его припрятал? – я и правда этого не понимала.

— Они могут всё! – тихо ответил папа. – Видят нас насквозь. Даже сейчас следят за нами.

Столько тревоги в его голосе я не слышала уже очень давно.

— У нас в доме камеры? – испугалась я.

— Ты не так поняла. Они следят за нашим состоянием.

Папа развернул руку. Его браслет мерцал бело-голубым. Едва заметные вспышки. Папа медленно выдохнул, и вскоре свечение стало ровным, как и прежде. Он взял меня за руку и развернул внутренней стороной наверх. Мой браслет буквально сверкал голубоватыми всполохами.

— Возьми себя в руки. Слышишь? Дыши ровнее. Медленнее. Вот, умница!

Я постаралась успокоиться. Мерцание браслета и, правда, погасло. Свет стал ровным бело-голубым, как и прежде.

— Зачем ты это сделала? – мама покосилась на часы.

— Что сделала?

— Ты сказала, что бросилась к соседям, когда они упали.

— Я хотела помочь.

— Рита! – тяжело выдохнул папа. – Сколько раз об этом говорили? Тем, кто утратил рейтинг гражданского доверия ни в коем случае нельзя помогать. Ты навлечёшь на нас беду.

— Но они же люди! Наши соседи! Неужели ты остался бы в стороне, случись такое у тебя на глазах?

Папа задумался:

— Не знаю, дочка! – он выглядел растерянным. – Наша жизнь никогда не была лёгкой. Хорошо ещё, что у нас с мамой есть работа.

Он понизил голос, и заговорил совсем тихо:

— Люди пропадают… Взрослые, старики, подростки… Мы должны думать прежде всего о себе, а не о тех, кто нас окружает. Понимаешь?

Я видела, что папа напуган, но его слова никак не укладывались в моё понятие о справедливости.

— Я не понимаю! Бабушка всегда говорила, что нужно помогать тем, кто попал в беду. Она рассказывала, что именно это помогло им с дедом выжить в… Как она их называла? Лихие девяностые!

— Всё верно! – согласилась мама. – Тяжёлое было время.

— Всё верно! Когда-то так и было! – поглядывая на часы, закивал папа. – Добрососедские отношения, взаимовыручка, состраданье были в цене. А теперь если у тебя низкий рейтинг гражданского доверия или недостаточно кредитов лояльности ты никто. В дом не подадут ни воду, ни свет. В пайкомат не поступит обеспечение. Ты не сможешь рассчитывать на медицинскую помощь, завести семью, детей. Ничего не сможешь… У обнулённых есть лишь три пути – стать мародёрами и ждать, когда их отловят и расстреляют. Свести счёты с жизнью, чтобы избежать голодной кончины. И, собственно, она сама, голодная, холодная, мучительная смерть. Понимаешь? Так что давай без глупостей, ладно?

Меня пугали папины слова, но я знала, что он прав.

— Хорошо, папа! Обещаю!

— Вот и молодец!

Папа коснулся моего подбородка и легонько стукнул по кончику носа, как когда-то в детстве. Он всегда так поступал, желая меня подбодрить.

Раздался короткий звук зуммера, пронзительный и неприятный, заставивший нас всех встрепенуться.

— Нам пора, – грустно улыбнулась мама и протянула папе перчатки. – Сейчас придёт автобус.

— Берегите себя, – проронила я вслед закрывающейся двери биопропускника.

[1] СКЗ — средство комплексной защиты, включает герметичный комбинезон с капюшоном, обувь, полнолицевую маску и перчатки.
[2] Биопропускник — камера для санитарной обработки.