Читать онлайн
"Ангел"
— Я люблю курить.
— Я тоже. Надеюсь никогда не брошу. Мне нужно что-то стабильное в жизни.
— Это великая роскошь. — Затянули тонкие губы сигареты марки Kiss.
— Зависимости у нас крови, — простите за каламбур, — без них весь мир рухнет.
— Возможно. — Её голос был как дурман, он полнил уши табачным дымом.
В воздухе пахло развратом и амфетаминами. Белая сорочка, накинутая на голое тело, отдавала пластмассовой пошлостью — моветон.
Мы стояли на балконе и смотрели на самый обычный двор. Я бы мог тут родиться, прожить и умереть. Пусть меня закопают в песочнице, а она будет продолжать выходить на балкон, курить и смотреть на моё разлагающееся, среди песочных замков, лицо.
Но началось все до смешного нелепо. Жизнь подкинула игральную кость. Я постучал в дверь. Выпало двенадцать. Дверь отворилась. Я проиграл.
На пороге стояла она. Один быстрый взгляд, и я потерялся в дремучих лесах папоротника и хвои её радужек. Я упал на колени, нацепил красный ошейник и подал ей поводок. В голове заиграли Gorillaz, «She’s My Collar». Моргнув, все вернулось на свои места, а из ее квартиры звучали Blur, «Girls And Boys».
Она наклонила голову и спросила:
— Вам чего?
Голос, призраками прошлого, гладил по спине. Черное каре, обнимала тонкую шею. Я бы мог порезать свои запястья об её скулы.
— Алло? Связь с землёй потеряна? — Вопрошала она.
— Да. Что прости? — Вернулся в мир я.
— Связь.
— Можно и так сказать.
— Что-то хотели? — Она склонила на бок голову.
— Может сходим перекусим?
— Куда?
Мы молча сидели в Макдональдсе и смотрели друг другу в глаза, она улыбалась. Тут принесли наш заказ: ей самый большой бургер, который был в меню, — сок стекал с её тонких пальцев, но лицо было полностью чистым; я взял два маленьких, но из-за веществ от еды воротило.
— Зачем ты заходил?
— Разве теперь это важно?
— Просто интересно.
— Ошибся подъездом. — Уклончиво отвечал я.
На самом деле, несколько часов назад, Лёха попросил меня отнести пакет с вещами, и дал адрес. Это было по пути к университету, так что я согласился. По нелепой случайности, карты показали мне неверный дом, из-за чего я встретился с ней.
— Ого, смотри! — Она вскочила из-за стола, схватила меня за руку и поволокла в направлении выхода.
— Что там? — Чуть не упав, вставил я.
Мы вышли на улицу, а по ней шёл военный марш из нескольких колонн вооруженных до зубов монахов. Кто-то был одет в офицерские костюмы, а кто-то в камуфляжные рясы. Во главе столпотворения ехал танк.
— На таких в 93м расстреляли нашу свободу. — Произнёс я.
Мы держались за руки и смотрели на современный крестовый поход.
— Как твое имя?
— Ева.
У меня всегда было дуальное отношение к женщинам. С одной стороны, это библейские существа, подаренные нам по образу и подобию ангелов, дабы хоть как-то облегчить страдания. С другой стороны, история про запретный плод.
Но нельзя их винить, я уверен, что именно людские черты извратили низ посланный нам дар. В моей голове теория Дарвина живет в одном мире с ветхим заветом. Мы были просто обезьянами, как вдруг пришли Адам и Ева, и начали диктовать свои правила. Наш вид, из поколения в поколение, передавал только два навыка – извратить и трахнуть. Терроризм сидит у нас под кожей. Мы убили Адама и спаривались с Евой, пока не получился Homo Sapiens. Потом они всех по переубивали, и по перетрахали. Так получилось наше общество. Долгий путь мутаций и вот он — сверхчеловек залипающий в экран. Мы ничего не можем с собой поделать, животные чувства управляют нами. Сначала включается первый протокол: и мы рушим всё, что строили долгие годы. Потом второй: и мы делаем в руинах детей. Передавая все наши проблемы по наследству.
Я пусть и знал, про эти законы, но ничего с собой поделать не мог. Первый протокол запущен. Теракт, взрывы во всех отделах мозга. Кругом паника и крики. Связь с рациональным потеряна.
Бодрствуйте и любите, чтоб не впасть в искушение: дух бодр, плоть же немощна.
— А почему его зовут «Зуб»? — Спрашивала она, теснясь голым телом к моим рёбрам.
— Кому-то нос рассёк передним зубом. — Отвечал ей.
Эти изгибы, они чаруют. Лучи тёплого солнца, чуть касались её кожи. Нежность в каждом сантиметре. Не уходи никогда. Ты всё что я искал.
— Чем ты вообще занимаешься?
— Я журналист.
— О чём пишешь?
— О путешествиях. Обычно, в пределах черепной коробки.
Она посмеялась.
— Ты странный.
— Время такое. В кого не тыкни, все странные, ни одного нормального человека на улице.
Она была моей музой. Рядом с ней я чувствовал себя поэтом. Мы разговаривали на совершенно другом языке. В мою голову приходили великие мысли, она цитировала классиков. Время в комнате замирало, и мы уносились куда-то в даль открытого космоса. Все что было за пределами стен — не важно. Гибли цивилизации, рождались супер новые, большой взрыв. А мы где-то в мгновении между пустотой и целой вселенной.
Её веселила моя походка, а мне не нравился её макияж. Она не любила целовать меня после сигарет, а я был влюблен в пейзаж её глаз. Я обожал её смех, а она мой.
Первый протокол обрубил электричество всем нейронам в мозгу, а второй вновь запустил еле бившееся сердце. Может я способен измениться? Ради неё я готов на всё. В её взгляде, я отражался другим человеком, каким хотел бы видеть себя.
Я сменил свою зависимость. Теперь она мой главный поставщик эмоций. Жаль, что бюрократический ад, который мне предстоит пережить прежде чем получить штамп: «Снят с учёта зависимых», ехидно ждал момента, пока я не ударюсь об кирпичную стену реальности.
Сообщить товарищам о своём намерении я не решался. Просто обозначил некоторую непредсказуемую переменную в моих планах, и что они в её жизни — персоны нон грата. Она не должна обжечься об черноту моей тени, растянувшуюся уже на километры позади меня.
В то же время, я был убит пронзающим лазером в сердце. Мой труп вечно семенил где-то рядом с ней. Пока она чуть касалась ногами пола, хоть это и было лишь видимостью для конспирации. На самом деле, она парила над землёй, на своих белых, излучающих яркий свет, крыльях. Иногда появлялось ощущения, что только я их замечаю. Безразличие больших городов, убило в нас всякую возможность, заметить красоту божественного, окружающего наш мир. С языка сладострастно, якобы случайно, слетало её имя.
— Ева. — Лепетал я.
— Что? — Из другой комнаты кричала она.
— Может заведём кого-нибудь? — Криком отвечал я, плюхаясь в ванной.
— Кого например?
— Ну не знаю, котёнка или щенка.
— Я не люблю собак.
— Что?
— Собак!
— Тогда кота.
— Не люблю шерсть.
— Лысого.
— Пугают уверенные в своей истине.
Тут она скользнула по дверному косяку ванной комнаты, и сказала:
— Нужно что-то артхаусное и камерное.
Через несколько дней, я принёс в её квартиру фикус. Назвали Сариэль, потому что стоял он прямо около унитаза.
— Так что такое религия?
— Это когда ты веришь во что-то, без каких-либо вещественных доказательств. — Ответил я.
— А убежденность?
— Наивысшая степень уверенности, та самая вера.
— А как можно быть в чём-то убежденным, без явственно доказанного аргумента?
— В этом и кроется, главная опасность людей. Им не всегда нужны причины или доказательства, иногда во что-то можно просто поверить.
— Поверить, ну и что дальше?
— А это, самая главная уязвимость людей. Иногда можно просто поверить, и не пытаться разобраться или что-то сделать.
— Ну так, а где же тогда истина?
— Где-то посередине. — Произнёс я и облизал взглядом её голени.
— Хватить глазеть, дай мне уже сходить в туалет. И вообще, брысь отсюда! — Прошипела она сидя на унитазе.
Фикус стоял рядом с ней и одобрительно колыхался на сквозняке из окна.
Жизнь потихоньку складывалась. Я был счастлив, и думаю она. Я растерял всю свою злобу и ненависть, и сублимировал в чувства, которые раньше не испытывал. Она открыла какой-то тайный запасной выход в моей душе и впустила туда лучи света, а в них свой обнажённый силуэт. Кто-то наконец окунулся в пучину моей головы и не утонул в ней, а очистил омут. Я был живой. Я был настоящий.
Или мне так казалось.
— Он может глубоко и чувственно описать все оттенки обыденности, но всё что касается интимной части, там он груб и прямолинеен. У них там не принято выражать свои глубинные чувства, а из-за этого у всех них происходит массовая истерия и сдвиг по фазе. Оттого они и рукоплещут от всех возможных видов изврата. — Говорила она, попивая молочный коктейль через трубочку.
— А мне честно говоря нравится это в них. Чем глубже прятать, тем больше аппетит. — Отвечал ей я.
— Возможно.
— Меня влечёт его серость. Будто погружаешься в те 60-ые, но не как в кино, а в настоящие. Такое же серое как наше, только еще и мобильников нет. А потом резкий удар чем-то багровым, в виде описания минета, в каком-то сумеречном лесу теней. Вот что такое настоящий магический реализм.
— А мне и Гоголь нравился, было в нем что-то диссидентское.
— Я в школе не любил книги. Помню как однажды всё же решился и прочитал Капитанскую дочку, после чего всю ночь плакал. На этом моё знакомство с литературой и закончилось. Потом только в универе начал много читать, когда узнал, что бывают действительно интересные авторы.
— Ну классика — это база. Самые первые кто додумался использовать какой-то теперь изъезженный троп, оттого и считаются гениями.
— Я вообще не до конца понимаю зачем нужна литература в школе. Я иногда перечитываю что-то оттуда, и понимаю, что в юные годы бы не понял всей глубины мысли. Я бы не осознал ту тоску которую мне хотели показать. Такое способно только оттолкнуть от чтения.
— Может в этом и цель школы?
— Возможно.
— А я любила стихи.
— А я нет. Не понимал в чём их суть, и для чего они нужны. Если книжки ещё хоть как-то укладывались в голове, мол ну не было тогда еще кинематографа, то вот стихи, я думал что это вообще чушь.
— Поэтому ты сейчас и учишься на техническом, и всю жизнь будешь жалеть, что тогда не понимал грации рифмы.
— Ты в коричневом пальто,
А я исчадье распродаж.
Ты — никто, и я — никто.
Вместе мы — почти пейзаж.
— Из Бродского согласно только с тем, чтоб не выходить из комнаты. — Мы украдкой посмеялись.
— А мне нравится как ты одеваешься. — Сказала она и улыбнулась.
— Первый постулат моей философии ненависти: одевайся так, чтоб даже для пост-панка, было слишком странно.
— Это как?
— Сегодня ты в длинном пальто и сорочке, завтра в спортивном костюме с лампасами. Послезавтра — всё вместе.
— Тогда, послезавтра, я занята! — Она захихикала.
— Так, мне срочно требуется отлучиться в туалет. — Произнес я и встал из-за стола.
Всё шло как нельзя хорошо, всё было под моим чутким контролем, и в рамках заявленного плана. Но для достижения поставленных задач, требуется некоторое время, а также умение ждать.
Дорожка белого снега испарился с блестящего фаянса унитаза, и ужалила прямо в мозг. Нейроны в черепной коробке зашевелились, а в ногах появилась лёгкость.
Колоться больше возможности не представляется, но и просто взять и бросить всё — опасно. Нужно постепенно снижать дозу. Пока что я научился перебиваться парой заходов раз в несколько часов. Но и уже это, довольно большой успех. Товарищей я вижу редко, так как почти полностью перебрался жить к Еве. Всё по заветам Гоши Стеклопластика, сорвать куш и вовремя соскочить.
— Люди всё время тянуться к метаморфозам, всё время хотят что-то поменять: тех сместить, этих на кол. Но больше всего в жизни, они бояться — что-то потерять. Не можем мы без постоянство, нам нужно хоть какое-то спокойствие. Человечество — это птица феникс, она сгорела, чтоб восстать и вновь сгореть. — Говорил я, лежа на полу.
— Какие-то вы люди странные. — Отвечала она, читая на диване.
— Панмонголизм.
— А причем тут монголы?
— Судьбою павшей Византии
Мы научится не хотим,
И все твердят льстецы России:
Ты — третий Рим, ты — третий Рим!
— А говорил: стихи не любишь!
— Так это раньше. Да и про такие не рассказывали.
— Может и хорошо, что не рассказывали, раньше бы не понял суть.
— А вдруг, я никогда бы не нашел?
— Тогда и рассказывать не зачем.
Мы помолчали.
— Может поженимся? – Сказал я.
— Можно. – Ответила она.
— Ну я серьёзно!
— Так и я тоже.
— Не шутишь?
— Почему нет?
Я вскочил прыжком на ноги и упал рядом с ней на диван.
— Я люблю тебя. — Сказал я.
Она в ответ улыбнулась.
— Ну постой! Ты куда? Ты что обиделся? — Доносился крик Евы, откуда-то из зала.
— Я курить.
— Ну прости меня!
— Я не обижаюсь. Просто пройтись захотелось. — Спокойно ответил я.
— Ты мне врёшь!
— Скоро буду. — Сказал я и закрыл дверь.
День был до безумного жаркий, а я был до нелепого тепло одет. Повязав бомбер на поясе, я устремился вдаль, до ближайшего магазина.
Сигаретный дым и яркое солнце заставило глаза пустить град слёз. Увидь меня сейчас Ева, я не смог бы больше никогда подтвердить свою мускулистость, хоть и плакал правда не от обиды. Я даже не уверен, обидно ли было мне. Но факт остается фактом. Я бежал до магазина и плакал.
Вся одежда, да даже кожа, ощущался на мне громоздкой и неудобной. Хотелось быстрее вернуться домой, сбросив все, представить миру свои внутренности: мышцы и кости, каждый сустав и хрящ.
Каждую вену, которую ищет слепая игла. Они где-то все попрятались, будто пытаясь разозлить меня еще сильней. Вены чуть покажутся и сразу уйдут, смеясь за поворотом. Их хохот разносится чудовищным эхо по закоулкам. Жара дробит меня на мелкие частички и гранулкни. Солнце уже тянет свою луч-трубочку, чтоб вдохнуть шрапнель из моих кусков. Я показываю ему средний палец, намекая, что я обязательно встану ему поперек горла. Подумал как глупо это выглядит со стороны и второпях скрылся в первом продуктовом.
Наконец прохлада. Гипермаркет, в котором найдешь, что душе угодно: хоть круглосуточно свежий хлеб, с сроком годности в вечность, хоть безнадежно блуждающие души, которые обречены на вечную борьбу в раздумьях: «взять эту сверкающую упаковку с блестками, или эту светящуюся со стразами?». Прости нас Чак, мы все не так поняли.
Магазины — олицетворения общества; у нас всё есть, и нам ничего не нужно, но все равно что-то берем. Общество витрин. Так и на моей витрине жизни, под пуленепробиваемым стеклом, — пластмасса, да синтетика. И все это — разновидности любви.
Я шел мимо отдела морепродуктов. Я не любил рыбу. Они мне больше всего напоминали людей. Мы все как сардины в банке, с головы до ног в масле (для придания вкуса), просто ждем своей участи. Но почему у рыб нет чувств? Очень даже есть! Просто они их, упорнее всех других, скрывают. Морская соль обжигает их жабры, а всё что они могут — это безмолвно кричать.
Конвейерная лента удушающи медлительно тянет баночку соды. Кажется мы больше не поколение пепси, все вновь пьют колу.
— Пакетик нужен? — Противный голос, странно накрашенной женщины, почти проскрипел.
Откуда такая любовь к футуристическому мейкапу у кассирш?
— У меня одна баночка.
На самом деле, я не из тех, кто вечно ругается на кассах, просто вскипевший мозг и дикая жажда опиатов, выпали именно на учесть данного диалога.
— И что?
— Не нужно.
— Карта магазина.
Я молча смотрел на неё.
— Алло гараж?! — Не выдержав дуэли, завопила тётка.
— Нет, спасибо. — Сквозь зубы, протянул я.
— Молодой человек, вы в порядке? Вы бы хоть ели, у вас вон: щёки впали, мешки под глазами, а взгляд как у дохлой рыбы.
— Со мной это сотворила городская похоть и жара.
— Ну оно и видно.
Наконец на табло кассы вывели цифры, и я прикладывая усилия оплатил. Я подумал, что наконец выдержал еще одну подножку судьбы, но как бы не так.
— Чек нужен? — Слышу я в спину.
Отметка горения пройденя, все системы дали сбои. Я повернулся и закричал:
— Да кому он вообще сейчас нужен?! У меня смска в банке прийдёт, и у всех так! ЗАЧЕМ МНЕ ЧЕК?! – Выпалил я.
Оглядевшись, я понял, что все сардины, глазели на меня. Кажется я услышал тихий возглас: «отброс». Я развернулся и молча ушёл.
Знаете что отличает настоящего торчка от показушника? То, что даже в такую изнуряющую жару ему хочется совершить инъекцию. Я был весь в поту, вся кожа покрылась липкой слизью, на голову давал свирепый кулак солнца.
Выбора больше нет, день обретает пугающе тяжелые обороты, пора чуть его облегчить. Всего один, и прощай вся усталость. Я не сдался, просто мне плохо.
Время всё так же продолжала неустанно куда-то шагать. Зачем и куда — не ясно, но больше всего меня пугает вопрос: кто ему это наказал и когда оно остановиться? И если уж даже время способно слепо следовать приказу, то на что тогда способны мы?
— Пугают твои мысли. — Сказала мне Ева.
— Почему?
— Они все какие-то деструктивные. Я думаю, что ты бежишь от реальности, задаваясь вопросами, на которых нет ответа.
— Скорее всего. Но что в этом такого? Мне нравится думать о таком.
— Почему бы не подумать о чем-то, чуть более реальном?
— Например?
— Ну не знаю, вечно твои книжки, да Декарты. Ты словно не интересуешься ничем существенным.
— Думаешь Декарт писал о чем-то несущественном?
— Он не писал о том, как жить жизнь дальше, после всех его книжек. Ты не собираешься работать по профессии, не уверен кем хочешь быть. Я конечно понимаю, что ты вроде хочешь стать журналистом, но для этого же нужно что-то делать.
— Делать что?
— Не знаю, устройся в газету.
— Никто сейчас газет не читает.
— Ну тогда пиши текстики для сайтов.
— С этим сейчас прекрасно справляются машины.
— Да уже хоть чем-нибудь займись, кроме лежания на полу!
— Хорошо! Пойду поищу работу. — Вяло отвечал я и второпях начал собираться.
— Давай ещё обидься и дверью хлопни!
— Вечером вернусь.
Я понимаю Еву, она чуть старше меня и явно дальновиднее. Ей нужно то самое постоянство. Не уверен почему я от него бегу. Наверное мне кажется, что оно губительно для человеческого индивида. Мы перестаем понимать ценность возможности к изменениям, и задыхаясь цепляемся за всё, что хоть как-то удерживает наш распадающийся на части внутренней мир.
Я не понимал почему Ева со мной. Я не перспективный, забитый, странный, неказистый, брошенный окурок с балкона судьбы. Мне ничего не светит, кроме срока. Но она все равно со мной. Может тогда стоит хоть попробовать?
Я правда пытался найти работу, но никак не получалось. Я возможно и хотел измениться для неё. Как и обещал – стать другим человеком. Но подходящей работы не было. Везде либо каторжный труд за копейки, либо я лицом не вышел.
— Нет, ну ты только представь? — Сказала Ева.
— Что? — Ответил я.
— Ну как что? То что… — Её слова почему-то теряли смысл на пути из её рта к моим ушам. Я многозначительно кивал и украдкой смотрел из окна кафешки на проезжающие мимо машины. Вот черная, вот серая, вот… цвета тауп?
— Понял? — Вновь спросил она.
— А, ну это вправду, действительно, невероятно.
Я не знаю точной даты, когда это случилось. Да и не могу быть уверен, что это «случилось», может просто секундное помутнение разума. Её ангельские крылья совсем облезли и стали серого цвета. Её лицо больше меня так не очаровывало, глубина глаз напоминала ямы, а макияж выглядел просто обычно.
Осознание, сильнее нашатыря, ударило в голову: “кажется, мне с ней скучно”. Может этот сбой, в пыхтящей машине мозга, уже и прошёл, но сама мысль осталась висеть в рамочке, где-то в районе лобной доли.
Я смотрел на самое обычное лицо, с самыми обычными чертами. Возможно, оно меня даже чуть отталкивало, или скорее вызывало недоверие. Как будто лицо, которое вечно вещает о грядущих успехах нашей страны, с экрана стройного телевизора.
— Может куда-нибудь сходим? — Предложил я, в самый обычный вечер на диване.
— Не знаю.
— Тут спектакль новый в театре проходит.
— Это краситься надо, не хочу.
— Ну просто пройдемся по парку, который вот у дома. Погулять вечером, без какой-либо цели – блаженно.
— У тебя это и днём отлично выходит.
— Понятно.
— Ну что? Я устала. Что мне нельзя просто полежать один вечерок?
— Да я молчу.
Я встал с лежбища и направился в туалет. Зайдя в пучину тёмной комнаты, я прикрыл дверь, взял с подоконника пачку сигарет и поджёг крохотный огонёк в мерцающем мраке.
— Всегда мечтал об окне в туалете. А ты что думаешь?
Фикус не изъявил желания отвечать, лишь чуть колыхнулся на сквозняке.
— Вот и я так думаю. — Произнес я, и облокотился на вычурную дыру в стене, показывающую сияющий город.
Жёлтые, белые, оранжевые огоньки, грузно стояли в ожидании. Вот и показался зелёный фонарик, отчего все цвета смешались в одну длинную струну, мелодичной гитары. Вены города, а по ним бегут сотни мертвых душ. Прекрасная мелодия. Оркестр жизни. Я вынул из влажной пасти бачка унитаза инструменты, и собрался подыграть данному концерту.
— Наверно мне просто не повезло. Кому-то просто прийдётся прожить такую жизнь, чтоб её не прожил кто-то другой. А ты что думаешь, Сариэль? — Сказал я и сел на унитаз.
— Молчишь? Молчи. За это ты мне и нравишься. А мне вообще-то, мало кто нравится, так что считай это наивысшей мерой любви.
Луна успокаивающе смотрела на меня сквозь оконную раму. Её свет нежно касался моего лба.
— Скрипка настроена, смычок смазан – всё готово.
Я ввёл иглу под кожу и чьи-то слёзы побежали по кровеносной системе. Словно раскаленная магма, они согревали каждую частичку моего бездыханно холодного тела. Я расплылся на белом троне.
Неуследив за степенью расслабления, я скользнул своей тушей вниз, прямо на коричневый домик фикуса. Горшок вдребезги, Сариэль и я лежим на полу. Я понимаю, что почему-то не могу встать.
Дальше, воспоминания остались в голове лишь старыми, выцветшими снимками полароида: Ева, в дверном проёме ванной комнаты, слёзы, крики, ночные звонки. Разве вы не слышите? Как же всё таки прекрасно вписался аккомпанемент моей одинокой скрипки.
Когда я начал что-то понимать, передо мной было размытое лицо Зуба. Он примчался с спасительной дозой налоксона под покровом ночи.
Думаю, такое было со мной впервые: аж три человека в комнате, одновременно, тихо плакали.
Я постучал. На пороге стояла Ева. Я не смог в точности определить, что именно означал её взгляд. Способен ли он означать ничего?
— Может сходим перекусим?
— Куда?
Мы молча сидели в Макдональдсе, и оба смотрели в пустоту.
— Прости меня. — Виновато выдавил я, но ком в горле не давал словам нормально покидать открытый рот, так что получилось довольно нелепо.
— Всё нормально.
Мы помолчали.
— Знаешь, мне кажется, что последние месяцы своей жизни, я безостановочно несусь в различные стены. Жаль, что ты увидела, как я, в очередной раз, разбился. — Произнёс я.
— Я думаю, что встречаются в жизни такие люди, которых просто нужно пережить. Стены о которые нужно разбиться. Этим стенам не нужно особой глубины или многогранности характера. В конечном итоге – плевать даже на цвет. Можно конечно раздобреть, дать им пару деталей вроде: чёрного каре или что она курить сигареты марки Kiss. Иногда правда кто-то нужен, чтоб просто, мимолетно упомянуть его в своей книжке. Ты просто нужен для моей истории, чтоб персонаж, что-то понял. А я нужна твоей. Но смотря со стороны автора, появляется вопрос. А разве это честно? Никто не ожидал, что ты потом решишь написать книгу о своей «тяжелой» жизни. Может знай я это раньше, повела бы себя чуть более грациозно. Понятно, что мир в целом, не особо честное место, но всё же. Ну или хоть тогда скажи мне, кто я? Впиши чьё-то имя в графу, а не просто “женщина”. Чей труп ты решил воскресить, чтобы сказать то, что не успел? Она же курила Winston, а не Kiss? Или может цвет волос другой. А, точно, цвет глаз! Хотя стоп, ты не просто воскресил чей-то труп. Ты сшил его из различных кусков и деталей людей, которых предпочёл забыть. Он вроде стоит, вроде дышит, но лишь дунул ветер и он развалился по частям. Хотя возможно та, о который ты говоришь, ты её даже не знал. Есть какой-то образ, который не оправдал ожиданий. А может ты даже побоялся узнать, какая же она, настоящая. Так ответь, кто я? Почему ты от меня сбежал? От каждой из нас? Ты ведь специально не закрыл дверь. И ты всегда знал, что этим кончиться. Всегда так кончалось. Для удобство ты всё забывал, и бежал дальше, но не все так умеют. Скольких еще ты собираешься переступить? Это скорее риторические вопросы. На самом деле, в конечном итоге, это всё — не имеет смысла. Какая разница, если мир вот вот рухнет, разве у тебя есть время на что-то извне? И я не про внешний мир. На самом деле, такое просто иногда случается, а иногда нет. Всё не важно, у этой игры — нет имени.
Мы помолчали.
— Я пожалуй пойду. — Ответил я.
— Прощай Вань. — Наконец произнесла она.
Я вышел из ресторана быстрого питания и нацепил наушники. Быстрое питание, быстрое переваривание, быстрое общение, быстрые отношения, быстрые чувства. В тот день я узнал, что же по настоящему значит быть взрослым. Быть взрослым, значит каждый день, лицом к лицу, встречаться с последствиями твоих действий. Если раньше нам всё сходило с рук, то теперь даже неверный вздох раздается разрушающим твою дальнейшую жизнь эхо. Каждая стена, несёт после себя неминуемый выхлоп, а всё что тебе остается, это пытаться не задохнуться угарными газами, твоих поступков.
Не знаю, действительно ли Ева тогда сказала всё это. Во всяком случае, так услышал я. В динамиках играли Smashing Pumpkins. Я брёл по голубому городу с карманами полным печали.
Посвящаю тебе, мой павший, сшитый из кусков, обыденный ангел.