Читать онлайн
"Обречённые"

Девица скулила и плакала. Забившись в угол на грязном каменном полу, она размазывала слёзы по лицу перепачканными руками.

Сбившиеся на бок волосы, висящее лоскутами платье, местами обнажающее нижнюю сорочку, кровоподтёки... Солдаты явно не церемонились. Чисин отвёл взгляд. Не стоит ещё сильней клеймить позором девушку, разглядывая её в столь неприглядном виде.

Он присел на узкую лежанку, выдолбленную прямо в каменной стене. Девчонка продолжала скулить.

– Дура ты, — сказал вдруг он.

От резких слов бедная девушка подавилась своими рыданиями и закашлялась. Хотя Чисин мог поклясться, что голос его звучал больше устало, нежели угрожающе.

— Что толку выть. Плакать надо, когда есть надежда.

Взгляд устремился в угол камеры, из которого явственно веяло могильным холодом – тот самый угол, на стене которого висели кандалы. Наступит утро, придут палачи и сомкнут тяжёлые оковы на их шеях и ногах, оставив умирать в одиночестве от голода и жажды.

Но впереди ещё целая ночь. Последняя ночь в жизни Чисина. Последняя ночь в жизни девчонки.

Смертникам великодушно предоставили время отмолить свои грехи.

— Во мне нет надежды, — сказала девушка.

Голос её звучал приглушённо и гнусаво из-за распухшего носа. Притянув поближе колени, она обняла их. Согреться ли хотела, или прикрыться – кто знает.

— Я плачу не из-за этого.

Она смотрела на Чисина исподлобья, с немалой долей напряжения в позе. Он же продолжал старательно игнорировать её взглядом, в деталях рассматривая кандалы, словно бы уже примеряя их на себя.

— Из-за чего же? От страха?

— Нет. Скорблю по своей жизни. Кроме меня этого некому сделать.

«Интересный ответ», — подумал Чисин и поморщился – в душе от её слов неприятно царапнуло.

— Что же, совсем некому тебя оплакать? — спросил он и посмотрел на свои руки.

— Некому, — сказала девушка без особой грусти. Фраза прозвучала скорее обыденно, нежели печально.

Шмыгнув носом, она громко высморкалась в оторванный от подола клочок ткани.

— В самом же деле... Я ни дня в этой жизни не была счастлива.

Скомкав ткань, она швырнула её в сторону, будто разозлившись на эту самую жизнь, что так и не послала ей радости.

Чисин сомкнул ладони в замок. По лицу его пробежала сумрачная волна тщательно скрываемых эмоций.

— Что ж... В этом мы с тобой похожи.

И если в девушке ещё пылали костры ярких чувств, его собственный огонь давно потух. Всё, что осталось – безграничная усталость и бесконечная череда сожалений.

— Почему вы на меня не смотрите?

Вопрос оказался столь неожиданным, что вырвал мужчину из глубоких безрадостных раздумий.

— Разве это не очевидно?

— Нет. Очевиднее было бы другое поведение.

— Да? — Чисин изумился ещё сильнее. — И какое же?

— Пф-ф-ф, — фыркнула девушка, махнув рукой. — Стражи не просто так кинули нас в одну камеру, они-то как раз понимали. Эти ярые служители в самом же деле ненавидят женщин, — пробурчала она последнюю фразу – больше недовольно, нежели зло. — Мне просто повезло, что попались вы.

Когда до Чисина наконец дошёл смысл её слов, брови его взметнулись вверх. Действительно, очевидно. Но только полный болван может решить, что придаться плотским утехам на самом краю жизни – отличная идея. Чисин не святоша, и душа его черна от греха, но болваном он определённо не был.

— Мне это неинтересно. Уж точно не сейчас.

— Так а чего ж не смотрите? Страшна?

— Глупа – это да. Сначала боишься, что тебя домогаться будут, а потом сама домогаешься.

— Не домогаюсь я вас! Просто неудобно так говорить в самом же деле. Уж-то я даже от смертника уважения на дождусь?

— Я не смотрю как раз из уважения, дурья твоя голова!

— Ой, бросьте! Какие уже тут могут быть приличия?

И правда. Чисин покачал головой, сдаваясь, и обернулся к собеседнице.

Она всё также сидела в углу, только теперь расположилась там более расслабленно и вольготно.

— Имя назовёшь?

— Клемина. Для своих Мина.

— А были свои, или это ты сейчас придумала?

Он не имел ввиду ничего дурного, но прозвучала фраза просто ужасно. Чисин отвесил себе мысленную оплеуху.

Клемина отвела взгляд и после недолгого молчания ответила короткое:

— Сейчас.

— Что ж, ладно. Мина так Мина, — сказал он как можно более миролюбиво. Почему бы и не стать девушке «своим», создав иллюзию полноты жизни хотя бы напоследок.

Мина мгновенно оттаяла и улыбнулась.

— А вас как звать?

— Чисин.

— Имя, манеры... Вы аристократ?

Чисин хрипло рассмеялся. Вот только в смехе не было слышно и нотки радости, одна горечь.

— Нет, Мина, ты ошиблась. Я грабитель и убийца. И я здесь не потому что мир несправедлив, а потому что действительно заслуживаю кары. Да, я здесь за дело.

На какое-то время воцарилось молчание. Мина напряжённо раздумывала над его словами.

— Вот что-то мне кажется, что вы на себя наговариваете, — и снова её тон сделался недовольным, только на этот раз Чисину показалось, что рассержена она конкретно на него. — Видала я разбойников, какие там манеры! Ни стыда, ни совести. Мужланы вонючие.

Мина брезгливо сморщила нос, словно припомнила, как именно вонючи неведомые «мужланы».

Чисин не мог с ней не согласиться. В большинстве своём разбойники именно такие, какими она их описала. А ведь было время, когда он хотел показать себя перед такими людьми во всей красе. Чтобы заметили, чтобы зауважали, чтобы стать наконец важным и ценным...

Чисин прикрыл лицо ладонями. Оно горело от стыда. Он не знал, что срамнее: вот это вот желание выслужиться, либо же непомерные гордость и самодовольство, которые он испытывал в те времена, когда сам руководил шайкой грабителей.

Он вдруг почувствовал прикосновение к спине. Вздрогнув от неожиданности, отнял руки от горящего лица и увидел Мину, сидящую рядом с ним на каменном выступе. Она мягко поглаживала его по спине и приговаривала: «Ну, будет, будет вам в самом деле...», отчего ему стало так странно – не то смешно, не то...

Он глубоко задышал, стараясь обуздать шквал эмоций, вызванных в душе невинным жестом девушки.

Никто и никогда не проявлял к нему простого человеческого участия, и поэтому сейчас Чисин пребывал в состоянии, находящемся где-то между детским восторгом и глубочайшим шоком.

— Что... Что ты делаешь? — выпалил он.

— Жалею вас, мне кажется, вам это нужно.

— Не нужно меня жалеть.

Он грубовато отодвинул её руку и отвернулся, всё ещё внутренне содрагаясь от наплыва эмоций.

— Ну, ладно.

Девушка пожала плечами, принимая его грубость как должное. Чисину стало так невыносимо мерзко от себя, что аж перекосило.

— Прости, Мина, я...

Он тяжко вздохнул, растерев лицо руками. В компанию ко всему остальному букету появилось мимолётное желание расплакаться, благо, быстро отпустило.

— Почему ты так реагируешь? Неужели тебя не обижает, когда кто-то относится к тебе столь... Грубо?

Издав невнятный звук, Мина махнула рукой и принялась теребить остатки порванного на лоскуты фартука.

— Я привыкла уже. В самом же деле... Со мной по-другому толком-то и не разговаривали.

— Но почему же? — совершенно искренне изумился Чисин.

— Да как-то повелось так, вот и... — пожала она плечами.

Чисин нахмурился. Это казалось ему безгранично странным – ведь девушка была такой добросердечной.

— Но ведь это неправильно!

Она подняла на него глаза. На округлом лице расцвела улыбка.

— Здорово, что вы так думаете.

От искреннего блеска в глазах что-то ёкнуло в груди.

— Понять не могу, а здесь-то ты за что? Ты же совершенно очевидно и мухи не обидишь.

Мина грустно усмехнулась, вновь потупив взгляд. Но потом, разгладив складки на обрывках платься, задорно выдала:

— Я вот не считаю, что не права. Но, к сожалению, Инквизиция думает иначе. Нет, я знаю, что нарушала закон, грешна и не искупить греха моего вовек... Но всё-таки не считаю, что была не права.

— Так что же ты делала такого?

— Варила специальные отвары, что помогали женщинам не понести.

Чисин, распахнув глаза, смотрел на неё в глубоком онемении.

— И... это всё?.. — проговорил он упавшим тоном.

Это никак не хотело укладываться в его голове. Как... Как такое может быть? Что это за странный мир такой, в котором в одну камеру бросают главаря банды разбойников и невинную девчонку, собирающую травы?

— Мне нравится ваша реакция. Вы так удивлены.

Мина по-приятельски боднула его плечом.

— Значит, мне не кажется, и это действительно бред сивой кобылы.

— Я большей дури в жизни не слышал! Получается, ты безвинно осуждённая...

— Ну, как безвинно... Нарушала небесный закон. Но всё же наказание слишком сурово. Вот только не исправить уже ничего.

Она подняла глаза и принялась разглядывать кандалы.

— Не знаю даже, что страшнее – если бы сожгли по старинке, либо вот так, медленно и мучительно...

Чисин тоже не знал. Он даже не знал, хочет ли умирать, несмотря на то, что всё уже решено. Страдать по своей жизни он точно не будет, но вот по жизни в целом... От ощущения, что ему так и не дали по-нормальному, по-человечески понять, что же это такое, в душе поднималась волна кипучего гнева. На всё и всех, но в особенности на себя.

Чисин сжал до скрипа челюсть, отчего желваки под кожей напряжённо перекатились. Вдруг опомнившись, скосил глаза на Мину – рожа его сейчас наверняка выглядела жуткой, но пугать девушку почему-то не хотелось.

Тусклый свет луны прокрадывался в камеру через зарешеченное окно, окрашивая бледностью лицо его собеседницы. Пугаться его она по прежнему не собиралась.

— Жалеешь о чем-нибудь? — спросил он вдруг.

— Жалею, — кивнула хмуро Мина, отводя взгляд от ржавых кандалов. — Корову жалко. Старая она у меня, молока не даёт... Никому такая не нужна. Зарежут её.

Чисин ошарашенно моргнул. Он даже не знал, чему удивился больше – тому, что Мина сама не зарезала бесполезную скотину и продолжала за ней ухаживать и кормить, или же тому, что это единственное сожаление в жизни девушки.

— Это всё?

Голос его отчего-то дрогнул. Мина вздохнула, почесала нос и покосилась на него, смущённо поджимая губы.

— Ну, как вам сказать... это не то чтобы сожаления, а скорее... Желания? Мечты?

Она тут же нахмурилась и сердито махнула рукой, шлёпнув при этом себя по коленке.

— Толку говорить о глупостях!

— Нет, почему же.

Чисин сел в пол-оборота, с интересом заглядывая в гладкое округлое лицо. В летние дни оно наверняка расцветало ярким румянцем во всю щёку, придавая ей облик бойкий и живой, — подумалось ему вдруг, вслух же Чисин сказал:

— Я бы послушал.

— Да бросьте в самом деле! Уж-то и правда интересно бредни деревенской девки слушать?

— Почему же бредни? Мечты – это не бредни. Мечты – это что-то красивое и светлое. Своих нет, дай хоть чужими насладиться.

Мина так эмоционально на него посмотрела, что Чисин невольно начал перебирать сказанные фразы, думая, чего же он такого ляпнул? Не нашёл. Мина помогла:

— Что значит – своих нет? — выпалила она с таким непостижимым удивлением в голосе, какое может быть лишь у человека, чья жизнь насквозь пронизана мечтами. Чисину стало горько, и впервые за этот вечер не за себя – девушка запрещала себе даже спасительные фантазии, приземляя настолько, насколько это возможно.

— Там, где есть тонна сожалений, нет места мечтам.

И снова, снова она смотрит так поражённо – от этого взгляда становится неуловимо теплее. Где-то там, внутри, отчего закостенелая душа подняла вдруг голову и оглянулась в недоумении: что это?

— Вы как скажете, хоть стой, хоть падай... — пробормотала она.

— И всё же, — сказал Чисин, возвращая её внимание к основной нити разговора. — Что такого ты не сделала, но хотела бы?

Мина насилу отвела от него взгляд, всё ещё напряжённо косясь. Перенастроится на иную мысль после его броских заявлений ей было нелегко. Всё же, выпрямившись и в очередной раз разгладив складки на юбке, она заговорила:

— Я хотела бы посетить праздник Полной Луны. Хоть раз. Чтобы своими глазами увидеть это всё – гуляния, костры, танцы... Я бы платье себе сшила, если б ткань была, пошла бы туда нарядная-пренарядная. Принесла бы варенье с печеньем, угощала прохожих, а они меня... Ещё побывать на городской ярмарке в день летнего солнцестояния хотела бы. Я слышала, как девки рассказывали, что там целая площадь полна лавок да палаток, и чего только не продают. Поглядеть бы хоть одним глазом, что за ремесла бывают, а то я только слышала, не видела никогда. Что ещё... Бусы краснокаменные купить себе, ой, как я о них мечтала, когда мне было десять! Просто с ума сходила. Видел когда-нибудь?

Мина устремила на него разгоревшийся взор.

— Видел, — кивнул он, и дальше смолчал, не желая портить девушке воодушевлённый настрой.

Понятное дело, в каком качестве он их видел. Ещё мелкий когда был, шнырял между людьми в толкучке да замочек за замочком этих бус расщёлкивал.

— Что ещё... Хозяйство своё, чтоб всё было – и куры, и коровка, а лучше две. Земля чтобы плодородная, а то на моей не росло ничего...

Мина продолжала говорить, а Чисин чувствовал, как внутри всё сильнее и сильнее поднимается странное чувство, похожее на зуд, только за рёбрами. Неприятный такой, неостановимый зуд, становящийся всё сильней и сильней. Было ли это ощущение несправедливости жизни? Либо сочувствие к новой знакомой? Он не знал, но чем дольше она рассказывала, чем больше мелочей открывала, тем труднее ему становилось дышать. Потому что вещи, о которых говорила Мина, были такими... Обыденными? Ничего запредельного, просто самые обычные житейские радости.

Но он будто бы знал, что это ещё не всё. Далеко не всё. И захваченный каким-то безумным порывом разузнать, он начал задавать вопросы:

— А где ты жила?

— В Лунках. Деревня к востоку отсюда.

— Одна? С семьёй?

— Одна. Домик на краю деревни от бабки остался. Старый да покосившийся, зато свой. Бабки почитай уж восемь лет как нет.

— Скучаешь по ней?

Мина закусила губу, и Чисин понял, что задал какой-то неправильный вопрос, который задел её за живое.

— Честно говоря, Чисин... Я совсем по ней не скучаю. Одной тяжко, но под бабкиной палкой было тяжелее. За всю жизнь свою слова доброго от неё не слышала, только недовольство одно. И это не так, и то не так, и что не сделай, всё одно – бестолочь непутёвая да прочие ругательства. Осыпала меня бранью почище любого в деревне. Я... — Мина закрыла лицо руками. — Мне стыдно сказать, Чисин, но я обрадовалась, когда она померла.

Ох, как же ей было стыдно, бедной девочке. Съёжилась вся, словно исчезнуть пыталась. Чисин, припоминая её же действия, поднял руку и замер в нерешительности. Ему ещё ни разу не приходилось кого-то успокаивать, тем более уж – искренне сочувствовать. Но нелёгкая судьба Мины вызывала в нём отклик, за которым забывались даже свои собственные невзгоды.

Поэтому он всё же заставил себя двигаться – ладонь осторожно легла на спину, мягко постукивая пальцами. Через какое-то время Мина задышала ровнее, а потом и вовсе отняла руки от лица, тучно выдыхая.

— Ненавидела она меня, бабка-то.

— За что?

— За то, что родилась не в браке и своим появлением принесла позор в её дом. Мать заклеймили, а бабка, как та родила, из дому её и выгнала.

— Жестоко...

— Я в юности сильно на мать гневалась. Что она меня с собой не взяла. Всё казалось мне, что уж она-то наверняка любила бы меня... А потом повзрослела и поняла, что даже если б и хотела, не могла она меня забрать: жизнь клеймённой женщины, да ещё и бездомной, тяжела и... коротка. Померла бы я с ней вскорости.

— Так вот почему к тебе в деревне твоей так относились...

— Бездушная бастрачка*, да.

*Бастрак – незаконно рождённый ребёнок. Считается, что у таких детей нет души, ибо рождены они во грехе и без благословения Великой Матери.

— Но за отварами ходить к тебе не побоялись.

Чисин презрительно скривил губы.

— Ну так – души-то нет. Только и годна, что умерщвлять. А я ведь столько о травах знаю, Чисин! Я лечить их могла, и детей их, и скотину. Но разве же доверят бездушному существу с жизнью дело иметь...

И столько печали было в её голосе... Впервые за вечер он слышал столько печали. Она струилась, лилась потоком густым и чистым. Вот оно – истинное сожаление.

— Ты не бездушная, Мина, — сказал Чисин. Рука его всё также лежала на её спине. — Это совсем неправда. Напротив, я душевнее человека за всю жизнь не встречал.

Мина мяла в руках кусочек фартука. Пальцы перебирали ткань всё быстрей и быстрей, пока она не содрогнулась всем телом и, развернувшись вдруг к нему, не ткнулась лбом в плечо.

Сердце вдруг сорвалось и заколотило о рёбра часто-часто. А пробудившаяся от глубокой спячки душа моргала недоуменно и словно шептала ему: сделай же что-нибудь!

И он сделал единственное, что пришло в голову: поднял вторую руку и пригладил волосы на голове незамысловатой лаской. Оказалось, когда ты кого-то успокаиваешь, внутри рождается какое-то странное тепло. Чисин даже нахмурился – настолько это было чудно и незнакомо. Но успокаивать самому оказалось гораздо приятней, чем когда успокаивали его. Эмоции мягче, не били столь сильно по нервам.

В какой-то момент он так увлёкся, что неосознанно прижал девушку к себе ближе, крепче обхватывая за плечи и голову. Мысли таяли в голове, уступая место чувству тёплого уюта и покоя. Чисин закрыл глаза – не хотел видеть холодные мрачные стены камеры. Тепло разрасталось, а в голове рисовалась картинка: они с Миной сидят обнявшись у камина. В доме тепло, язычки огня красиво трепещут. На стенах висят пучки трав, Мина рассказывает, как прошёл день, а он держит в ладонях её руки... Он больше не вор, а честный торговец, и они живут душа в душу, и нет никого на всём белом свете, кто дорожил бы им сильнее и кем он бы дорожил...

— Чисин... — тихо зовёт она, и что-то лопает в груди и растекается горячим и терпким.

— Что?..

Глаза его всё ещё закрыты, а он погружён в свои фантазии так, что не различает, где вымысел, а где реальность.

— Чисин, вы... — вздох. — Спасибо вам.

— Это тебе спасибо.

Он боится, что она отстранится. Он не хочет, чтобы она уходила. Она мягкая и тёплая, и в душе тоже мягко и тепло. Но Мина лишь неуверенно двигается ближе и обхватывает его руками в ответ.

— Вы первый, кто обнимает меня.

— Ты первая, кого я обнимаю.

— Расскажите мне о себе, Чисин.

— Мой рассказ больше будет похож на исповедь.

— Исповедуйтесь мне. Я отпущу ваши грехи.

— Разве это в твоих силах? – он улыбается, но не зло и не ехидно, а просто... улыбается.

— В моих.

Одно короткое слово, произнесённое с упрямой непоколебимостью. Он мешкается всего мгновение. А после отметает сомнения. Вверяет в её руки всё самое сокровенное, самое тайное, самое постыдное. Всё, из чего состояла его жизнь.

Он говорит. Обо всём, с самого начала. О детстве в школе для мальчиков, где строгость граничила с жестокостью. О похищении, страхе, голоде и холоде. О том, как богатые родители отказались платить за него выкуп... и как похитившие его разбойники просто выбросили его на улицу. Как он, не зная, куда идти и что делать, прибился к табору, спал на голой земле и ел выброшенные остатки пищи. Как, дойдя до отчаяния, пытался отвоевать себе место под солнцем и увязывался за разбойниками, когда те шли на «дело». Как те быстро поняли преимущества иметь в банде мелкого мальчишку, что без мыла в любую щель пролезет да своим болезненным и ободранным видом вызывает сочувствие у проезжающих по лесу торговцев. Как десять лет он занимался разбоем вместе с теми, кто его же и похитил, как он по-своему любил их и считал семьёй, ведь другой не было... Как они предали его, как схватила Инквизиция и пытала четыре дня и три ночи... Как смог сбежать, как затаил злобу. Как в порыве ярости наведался сначала к своей настоящей семье, что отказалась от него, и под покровом ночи обчистил их до нитки. А после, наняв на вырученные деньги людей, стал отвоёвывать одну зону влияния за другой у табора, что посмел предать его верность. Как купался в золоте и утопал во грехе долгие семь лет, самодовольный до отвращения.

И как пробудился в один из дней, испытав ужас от того, в кого превратился.

Его банда начала убивать людей. И это оказалось той чертой, за которую он не смог шагнуть.

— Что же было дальше?

— Я ничего уже не мог исправить. Единственное, что было в моих силах – не участвовать в этом. Я ушёл.

— Но, получается... Вы бросили это дело? Почему же тогда вы здесь?

— Я сам пришёл.

Мина оторвалась от его груди, чтобы поднять на него глаза, в которых ярко читалось непонимание.

— Настолько сильно корили себя?

— Не совсем.

Он привлёк её обратно, поближе к сердцу. Так оно болело не столь сильно.

— Последние шесть лет я провёл в скитаниях. Шёл проводником в торговые караваны, чтобы они могли добраться до конца своего пути без происшествий. Но в последний раз... Просчитался. Банда, что некогда была моей, напала на караван, который я вёл, и убила всех до единого.

Мина сжалась, стиснув в ладонях ткань его рубахи. У Чисина сдавило горло, воспоминания ярко вспыхнули перед глазами. Он продолжил говорить, но речь его стала монотонной и отстранённой.

— Я смог спастись, но... Оставить это как есть уже не смог. Я понимал, что за действия этих людей именно я несу ответственность. Это я научил их, это я собрал их вместе. Это я трусливо бежал вместо того, чтобы разобраться с ними сразу. Поэтому я разведал, где они сейчас базируются, пришёл в Храм и сдал, назвавшись их главарём. Очень надеюсь, что солдаты Инквизиции их всех перебьют. Они этого заслужили. Как и я.

Наступила тишина. Чисин отсчитывал секунды до того, как Мина оттолкнёт его. Назовёт отвратительным и жестоким слюнтяем, питающим глупые надежды на то, что его смерть сможет искупить его грехи.

Он закрыл глаза. Сердце тяжело билось о рёбра, заходясь в истерике. Никогда ещё он не сознавал скверну души своей столь остро. Никогда ещё он не жаждал прощения столь сильно.

Мина зашевелилась в его руках, и он ослабил хватку. Как бы ему ни хотелось не выпускать её, он не смел удерживать девушку силой. В конце концов, все получат по заслугам. И это правильно. Это правильно – а своему эгоизму нужно наступить на горло.

— Вас нельзя назвать праведником, Чисин, это правда, — заговорила Мина.

Ощущение было такое, что в него уже летит выпущенная на свободу стрела. Он втянул носом воздух, разжимая ладони. Чтобы в следующую секунду распахнуть в удивлении глаза, когда она сжала их в своих подрагивающих руках и прижала к себе.

— Но мне хотелось бы, чтобы вы ушли из жизни без этого груза сожалений и боли. Что было, то было, вам этого не исправить. Но вы набрались храбрости искупить свои грехи, и разве это не очистит вашу душу? В самом же деле, я не могу назвать вас злодеем.

Она улыбнулась, и на пухлых щеках проступили ямочки. Чисин завороженно смотрел на неё, ловя каждое слово.

— Я знаю вас прошлого только с ваших слов. А вас настоящего я знаю лично. И вы настоящий – хороший человек. Сколько лет вы себя мучили? Думаю, этого достаточно. Вы заслужили хотя бы несколько часов не думать ни о чём плохом. Поэтому, Чисин...

Мина подняла ладонь и коснулась его лба, прочерчивая двумя пальцами спираль с точкой внутри.

— Я отпускаю ваши грехи. Вы свободны.

И если Чисин думал, что самый сильный и с трудом поддающийся контролю поток эмоций он уже испытал – он жестоко ошибался. То, что произошло в его душе после её слов трудно передать словами. Он дышал полной грудью; он задыхался. Ему было больно; ему было сладко. Тяжело и легко. Горько и радостно. Мучительно и томно. Он сгрёб её ладони и уставился на них так, словно в них заключался смысл жизни.

Возможно, так оно и было.

— Как ты думаешь, Мина... Можно ли полюбить человека, проведя с ним бок о бок лишь несколько часов?

— Что вы такое говорите в самом деле... — пробормотала она, чуть сжимаясь и неуловимо краснея.

— Я говорю – ты замечательная, Мина. Я благодарен небу, что повстречал тебя. Одна эта ночь драгоценней всей той бесполезной жизни, что я прожил.

Откуда в нём вдруг проснулось столько пылкости, Чисин и сам не ведал. Но он сжимал в ладонях её мягкие руки, обводя большим пальцем натруженные мозоли, и от каждого движения всё переворачивалось в груди.

— Я счастлив, что мы встретились, но почему же всё так для тебя обернулось... Ты не заслужила этого. Почему ты должна умереть? За что? Почему...

Мина прервала поток его сетований, крепко сжав ладони в ответ и требовательно за них дёрнув.

— А что мне толку от моей жизни? — сказала она сердито.

Чисин поднял глаза – она сверлила его недовольным взглядом из-под нахмуренных бровей.

— Если цена за встречу с вами — смерть, я готова её заплатить.

Выпалив это, она округлила глаза и поджала губы.

— Да. Ты права.

Он мягко убрал рассыпавшиеся по плечам волосы за спину, мазнув неуловимо кончиками пальцев по шее.

— Нам стоит быть благодарными. За этот короткий миг счастья, подаренный небом.

Аккуратно заправив порядку за ухо, он коснулся тыльной стороной ладони её щеки и замер, ощутив жар её лица.

— Вы п-поцелуете м-меня? — начав вдруг заикаться, спросила взволнованная Мина. Глаза её блестели ярче звёзд, видных в узкое зарешеченное оконце под потолком, а щёки грели сильнее солнца в зените.

— Да.

Обхватив ладонями пышушие жаром щёки, он склонился и коснулся губ в лёгком, ласковом поцелуе. Тем морем нежности, что родилось в этот момент в его груди, можно было бы затопить весь мир.

Он отстранился и открыл глаза, разглядывая мелькающие на молодом лице яркие всполохи эмоций. Её реакция привела его в восторг.

— Вау, — выдохнула Мина. — Какое, оказывается, приятное занятие.

— Продолжим? — спросил Чисин, улыбаясь.

— Давайте.

И он поцеловал её снова.

***

Остаток ночи пролетел незаметно. Они обнимались и болтали, смеялись и целовались. Позабыв о прошлом, не думая о предстоящем, они утопали во мгновении. Мгновении тепла и нежности, понимания и взаимности.

— Так что ты думаешь случилось на следующий день? — спросила Мина, посмеиваясь.

— Он пришёл снова?

— Не только пришел, а ещё и семью свою привёл! Воровали у коровы сено и ломились пожить в хлеву. Еле выпроводила их. Но он потом изредка всё равно приходил. Повидаться. Ласка ему нравилась, не уходил, пока не поглажу.

— Не страшно тебе было? Всё-таки такой здоровый зверь. Рога ещё эти...

— Ни капельки. Со зверями нужно знать просто, как себя вести. А я как-то знаешь... Как само собой понимала их. Не могу объяснить.

— Они просто чувствовали доброту твою, — улыбнулся Чисин, прижимая её покрепче и целуя в висок.

— Ой да брось.

Мина шутливо пихнула его в бок, в следующее же мгновение приникая головой к груди. Они сидели на полу, подложив на холодный камень его сюртук, и обнимались. Он держал её мягкие, округлые плечи, и от прикосновения рождалось в груди совершенно потрясающее чувство. Чувство, что ему всё же посчастливилось испытать – покой, что приходит лишь тогда, когда ты оказываешься на своём месте.

Тьма за окном постепенно разгонялась наступающим рассветом. Сумерки отступали, начинался новый день.

Чисин понял, что время их вышло ещё до того, как услышал шум из-за двери. Словно интуитивно почувствовал. Он обернулся к ней, глядя в чудесные карие глаза тёплого, медового оттенка – сейчас при свете утреннего солнца всю их прелесть было видно особенно хорошо.

Она тоже всё поняла. Обхватила лицо, огладила мягко ладонями, прошлась по волосам и шее. Притянула к себе и поцеловала.

Он сжал её так крепко, как только мог. Уткнулся носом в макушку, вдохнул поглубже.

— Обещай встретиться мне в следующей жизни.

— Обещаю, — прошептала Мина.

Чисин открыл глаза. Взгляд его упал на тяжёлые железные оковы. Он представил висящую на них Мину, медленно и мучительно умирающую на протяжении долгих дней, и сердце чуть не встало от ужаса.

Решение пришло со скоростью ударившей в землю молнии. Поцеловав её в последний раз, он поднялся.

Мина взволнованно посмотрела на него. В её глазах читался немой вопрос.

— Доверься мне.

— Но нам не сбежать... — прошептала она.

— Я знаю, — сказал Чисин и затаился за дверью.

Шаги, голоса, звон ключей. Долгий зловещий скрип проржавевших петель.

— Не говори ерунды, Хранительница прибудет позже... — разнёсся по камере голос первого шагнувшего внутрь солдата. Он был неосторожен – разговаривал с товарищем позади, легкомысленно отвернув голову.

Сделав резкий выпад, молниеносным движением Чисин выхватил из его ножен меч. Он был быстр, словно жалящая змея – солдаты растерялись от неожиданности, что дало ему время осуществить задуманное.

Чисин метнулся в другой конец камеры, замахнулся и пронзил грудь сидящей на полу Мины.

Она даже не вскрикнула. Только распахнула беззвучно рот и страшно захрипела.

А в следующую секунду и его тело пронзило нестерпимой болью. Из груди навстречу Мине вышло окровавленное лезвие.

Слабость подкосила колени, он упал. Поднял на неё глаза, смаргивая влагу.

— Прости... Так было нужно... — прошептал Чисин, и вскрикнул от резкой боли, взорвавшейся внутри – это солдат вытащил меч. Кровь брызнула на пол и на одежды Мины.

— Я поняла... — шепнула она в ответ и потянулась дрожащей окровавленной ладонью навстречу.

Опираясь на пол и придерживая рану, он подполз к ней ближе, обхватывая перепачканной рукой её мягкую руку. Она сжала её изо всех сил. Его кровь смешалась с её кровью – так же, как слились воедино их судьбы.

— Спасибо, что дала мне мечту, — сказал Чисин на грани слышимости – так тихо, чтобы никто, кроме неё, не услышал.

— Спасибо... что исполнил мою, — почти беззвучно ответила она.

Он смотрел в её глаза до самого последнего мгновения.

Он видел, как из них уходит жизнь.

Когда взгляд остекленел, а ладонь в его руке опала, он лёг рядом, положил голову ей на колени, накрыл сверху мёртвой ладонью и закрыл глаза. Теперь и он может позволить себе уйти.

Один знакомый однажды сказал ему, что смерть – это не конец, а новое начало.

В следующий раз он всё сделает правильно.