Читать онлайн
"Н.А.Д.Я."

Тихий звон хрустальных колокольчиков разливается в голове. Смех Нади звучит похоже... Надя? Кто это? Имя незнакомое, но вспыхивает в голове вместе с мелодичным перезвоном, рассыпается снопом искр и кажется частью меня самого.

Открываю глаза, картинка рябит, уши заполняет шум помех старого приëмника. Сначала кажется, зрение обманывает меня, после я в этом убеждаюсь. Так не бывает. Не должно быть. Но есть, и меня трясёт от понимания, что неправильность не исчезает, даже когда щипаю себя и зажмуриваюсь до того, что голова кружится. Смотрю на небо, но его нет. Над головой темнеет чëрно-фиолетовыми переливами космос. Вспышки кометных хвостов и метеоров так далеко, но, кажется, вот-вот свалятся сюда.

Встаю, нет, сажусь. Двигаюсь со скоростью меньше одной десятой метра в секунду. Даже ленивец быстрее, да? Хрустальный звон в голове превращается в надрывный гул. Зажимаю уши — усиливается. Это не снаружи, всë в моей голове, а убежать от себя невозможно. И не важно, от своих мыслей или от своих своего тела.

Брожу, тяну ноги за собой. Город вокруг не такой, каким я его помню. Кирпичные викторианские дома стоят без былого лоска и очарования, стены в глубоких трещинах, окна разбиты и ветер воет в пустотах камня. Под ногами хрустят опавшие листья, мнётся трава и только разрывы в тротуарной плитке бессовестно разевают рты и пытаются схватить меня за ступни.

Людей нет. Совсем. И машин тоже. Город вокруг разбит, растëрт, заперт в липкой временной сети. Всë движение — в космическом куполе над головой и под неловкими выкрученными ногами. Шаги поднимают горькую пыль, я захожусь кашлем и падаю на дорогу. Шиплю сквозь стиснутые зубы: разодранные джинсы не защищают кожу. Я обдираю колени в кровь. В голове шумит отчëтливое: «Такое случалось уже не раз». Не помню.

В памяти мало что остаëтся. Этот город — блистательный, сводящий с ума очарованием, один из лучших для жизни в стране, он пах морем и лобстерами, а в синем небе блестел ярко-жëлтый алмаз солнца. Такие же блестели в глазах Нади, когда она улыбалась, стоя на мосту и закрываясь рукой от света. Таким он остался в голове, но теперь глаза видят разруху.

Кто, чëрт побери, эта Надя? А главное — кто я? Кажется, мы с городом сломались одновременно, теперь здесь есть место только призракам прошлого и гулко звенящим от прикосновений кускам арматур.

Пинаю смятую банку, и она с громким звоном катится по пустой улице, подпрыгивает на кочках и выросших в рытвинах корнях упорных сосен. Сами жухлые и тонкие, а корни до сих пор цепляются за землю и держатся. Есть в этом что-то более мотивирующее, чем в постах инфобизнесменов.

Останавливаюсь за поворотом. Здесь сложное переплетение переходов, в нескольких шагах от меня издевательски кривляется бледно-жëлтый знак «тупик». Отсюда видно длинный пояс моста и склад, смотрю на них понимаю: вывернутая железяка права. Это тупик. И после него нет ничего. Кажется, внутренности хватают и тянут к горлу, и мне остаëтся ждать конца. Конец не наступает. Нет. Вместо этого я поворачиваю, иду дальше, будто вообще-то ничего не происходит. Город-призрак и призрак-человек, мы сплетены друг с другом, потому что в каждом — даже в самом заброшенном — лабиринте должен жить Минотавр.

Ветер на перекрёстке воет особенно зловеще, я стою посреди улицы и вслушиваюсь в звуки. Вой, стоны, плач… Ветер оплакивает этот город и всех его жителей, но без слёз. Но этого мало: группа никогда не состоит только из солиста. Дверь дома напротив тоже распахнута настежь, в проёме блестят металлом синие трубочки и колокольчики, украшенные нитями, перьями и ловцом снов. Они подхватывают песню ветра, печальный перезвон наполняет улицу. Я знаю, что взрослый, но сейчас чувствую себя ребёнком, не могу сдержать слёз.

Рядом с мемориальным парком парком любимая кофейня Нади. Или кафе. Каждый раз она говорила по-разному. Стекло в окне покрыто сетью трещин, дверь распахнута настежь, внутри пол вывернут, вздыблен. В кафе до сих пор пахнет жареным кокосом. Несколько секунд стою в проходе, смотрю на дыру в полу и жду, когда же оттуда выберется живой мертвец и попытается исправить недоразумение, уничтожить меня. И ничего.

В тишине выхожу обратно на улицу, останавливаюсь перед тëмным треснутым стеклом. В нëм отражаются искорëженная «Хонда» и... это что, я? Смотрю на человека в отражении — не узнаю. Длинный и худощавый, как его ветер не сносит? Даже оборачиваюсь, но не вижу посторонних, только пустую машину. Значит, он – это я. Значит, у меня синие глаза.

Бронзовый Том разбит на куски. Раньше здесь была красивая зелëная полянка, рядом с памятником собирались люди: бродили по аллейкам, читали книги на сочной траве. Потом ярко-жëлтые ленты и офицерское «здесь не на что смотреть»... И я не смотрю. Отворачиваюсь, перебегаю дорогу, оставляя ржаво-рыжий сор позади. Дом напротив бывшего памятника почти такой же, как в воспоминаниях: красные стены, окружëнные строительными лесами. Только теперь каминная труба и крыльцо разрушены, лежат кровавыми глыбами среди иссохших деревьев. Осколки цивилизации. Подхожу ближе, смесь сухой травы и стекла хрустит под ногами. У строительных лесов натянут широкий шнур, и что-то вгрызвется в меня, даëт понять, что так не должно быть. Но предупреждение не волнует, я прикасаюсь к нему кончиками пальцев — дрожит гитарной струной, отзывается в голове звоном колокольчиков. Теперь громче. Я зарываюсь в волосы, падаю на колени и поднимаю взгляд. Мир вокруг трещит и искрится, чернота космоса падает прямо на голову. Я вижу приближение планеты и теряюсь в темноте. И всё-таки конец настаёт.

***

Уставшая Надя проскользнула в тёмную лабораторию почти бесшумно: тихий шелест синих бахил выдал еë присутствие и заставил обернуться Дока, почти прилипшего к стеклу огромного био-резервуара экспериментальной версии прибора ВМУ-024. В тусклом синеватом свете прибора блеснули очки в тонкой оправе.

— Добрый вечер, Док, — она улыбнулась, на ходу собирая копну рыжих волос в тугой хвост. — Как у нас дела?

В приборе завис в сонном оцепенении молодой мужчина. Вокруг всë надрывно пищало, гудело, светилось сотнями огоньков всех цветов видимого глазу спектра. По длинным изломанным трубкам в био-резервуар текла, пузырилась, ярко-синяя жидкость. Вакцина R-47 поддерживала нейронные связи в теле, которое после удара пришлось собирать почти по частям, вытаскивать и склеивать снова в единую жизнеформу. Нулевой образец J почти восстановил нужный вид, а после добавления фермента K-03 в восстанавливающий реагент у него даже волосы отросли. Успех, на который ни Надя, ни Док не рассчитывали, только посмеивались над планами начальства. Но чем бы богатенькие дети ни тешились, лишь бы финансирование не урезали.

— А, Надьенька, — с явным акцентом произнëс пухлый круглолицый Доктор. В лаборатории РПО было немного правил, но одно из главных гласило: никаких настоящих имëн. Подписывая договор о неразглашении, они получали новое кодовое имя, иногда основанное на профессии, иногда похожее на набор букв, случайно сгенерированных нейросетью. — Процесс идëт, но это самый сложный проект в нашей практике, сами понимаете.

— Конечно, — она беззаботно засмеялась, будто ничего не происходило, и похожий на колокольный звон прокатился по подземной лаборатории. — Поэтому им и занимаются лучшие, правда?

— Да, да... Но одно дело оживить человека из своего времени, другое – перенести его тело через века и найти осколки сознания в нескольких измерениях... Мы с вами учëные, а не волшебники, но им, – с шумным вздохом Док показал пальцем вверх, – шиш что-нибудь докажешь.

Что такое «шиш» она точно не знала, но странные словечки давно стали частью образа Доктора. После месяцев сотрудничества его даже перестали спрашивать о деталях.

— Я вообще путешественница, — Надя пожала плечами, пропустив мимо ушей часть про начальство. — Покорительница времëн.

– И тем не менее ты в исследовательской группе, а не с этими ушлëпками, – последнее слово она и вовсе не поняла, не смогла даже закрепить в памяти, чтобы после спросить у ПСИИ¹, – которые только и могут что выдумывать какие-то несуразицы.

Она руководила сбором первичного материала и понимала сложность авантюры лучше многих. Новый проект отрицал саму природу, давал жизнь тем, кто умер в прошлых веках. Затея казалась сомнительной, смерть в еë историческом виде к двадцать третьему веку была побеждена, восстановить родственников и любимых собачек можно было всего за три-четыре месяца в зависимости от степени повреждения физического носителя. Зачем тащить сюда кого-то из древности? Вопросов было много. Но не задавать их управляющей группе — тоже часть договора.

— Физически объект в хорошем состоянии, вижу, — она окинула взглядом поджарое тело. — Какие прогнозы по сознанию?

— Плохие, Надьенька, — Док кашлянул. — Сознание пришлось расщепить в пыль и пересобрать, в его голове должен быть хаос и не факт, что...

— Давайте сверим настройки, — прервала Надя.

Тронув натянутые струны проводов, она заставила прибор гудеть. Био-резервуар вскипел, пузыри с шумом поднялись снизу вверх, стекло треснуло с громоподобным скрежетом, от которого кожа под халатом и перчатками покрылась мурашками. Док схватил шипевшую рацию.

— Ситуация 3409, — скомандовал он.

Короткая фраза означала, что целостность резервуара нарушена и из-за потенциальной опасности сотрудникам лаборатории нужно немедленно покинуть помещение. В правилах уточнялось, что делать это нужно без паники, но попробовали бы сами составители правил не паниковать, когда есть риск остаться в одной комнате с живым мертвецом.

Редкие сотрудники бежали из лаборатории, система безопасности надрывно кричала, слышался треск стекла и скрежет... Надя прижалась к металлической стенке, пропуская паникëров. Капитан мог покинуть тонущий корабль только последним, даже если весь еë корабль — «Алекса 3.0», помещающаяся на ладони.

Био-резервуар лопнул с громким треском, вода и реагенты выплеснулись и залили весь пол. Надя прошлëпала к месту аварии — синяя жидкость чавкала в больших для неë ботинках, а бахилы делали всё только хуже — и осмотрелась. Образец J упëрся ладонями в пол, с шумом хватал ртом воздух, сжимал и разжимал пальцы, и вода звучно хлюпала от каждого движения.

— Привет?

Она не повышала голос и не подходила слишком близко, держала руку на ремне защитного датчика. На всякий случай. Щит был настроен на отражение энергетических ударов и вряд ли бы выдержал физический, но всë же ощущение знакомого замочка под пальцами дарило каплю уверенности. В теории выращенные образцы не должны проявлять агрессию, но любую теорию можно опровергнуть, пока нет опытных данных. Надя привыкла получать сведения первой. И терять ей, в общем-то, было нечего.

Образец поднял голову, одними губами произнëс: «Привет», — и часто захлопал огромными синими глазами. Нападать он не спешил, наоборот, с громким «плюх» сел в воду и подтянул к груди острые колени. Надя стащила с себя лабораторный халат и набросила ему на плечи. Образец кивнул, завернулся в него и вздрогнул. Снова поднял голову, и на бледном лице мелькнула растерянность.

— Пахнет... Надей... — голосом, похожим на звон от удара ножа по стеклянной бутылке, едва слышно сказал образец J.

Он мог говорить и не проявлял агрессии, пока всë шло ровно так, как было изложено в теоретических наработках Дока.

— Как ты себя чувствуешь?

— Голова... Звенит. Что... случилось?

— Поздравляю, ты умер, — бодро объявила Надя, протянув ему руку. Образец J отреагировал без привычного людям трепета. — Но мы вытащили тебя благодаря проекту Нейрофизиологических Альтернатив Достижения Ясности, сокращëнно Н.А.Д.Я. Да, название дурацкое. Но его не мы придумали.

— Надя... — он кивнул и потянулся кончиками пальцев к ладони. — Рыжая и в веснушках... Как я помню.

Помнить он не должен, но с этим лучше разобраться Доку. Кивнув, Надя схватила уцелевший приëмник. Все внешние средства связи глушили уже при приближении к лаборатории.

— Центр, говорит капитан группы «Альфа», кодовое имя Надя, — доложила она. — Нулевой образец J жизнеспособен.

После начала проекта Н.А.Д.Я. Саманту Ливингстон стали называть Надей — так, как в родном городе Дока. Он говорил, что она дарила надежду даже в самые провальные дни. Она подозревала в этом никчёмную попытку флирта и закатывала глаза каждый раз, когда он вновь заводил тему. Она предпочитала «Лив», но… кто её когда-нибудь слушал?

***

— Как это?

Говорит. Наконец-то после объяснений, привыканий, сканирования, часов тыканья фонариками в глаза он говорит. Надтреснуто, неумело, сбиваясь с мысли и тона. Голос взвивается до тоненького писка, как при загрузке операционной системы, и падает до моторного гула. Он похож на ненастроенный образец андроида и первые искусственные тела для ПСИИ, их голосам долго не могли придать живость.

— «Как» что? — Саманта бросает на него взгляд и снова щурится, подставляя лицо искусственному свету.

— Ты типа... — голос дрожит и замирает на несколько секунд. — Типа капитан. Так?

— Капитан группы «Альфа» временнóго корабля «Алекса 3.0», — отвечает, как по протоколу. Кажется, она и сама перенимает роботические черты за несколько лет службы.

— Как тебе это?

Длинные фразы ему ещë не даются: голосовые связки не выдерживают напряжения. Наученная опытом бесед с внеземными цивилизациями, она соединила обрывки предложений в целый вопрос: «Каково это — быть капитаном?»

— Сложно. Нужно научиться управлять «Алексой», а она своенравна, уметь быстро принимать решения, понимать несколько межпланетарных или межсистемных языков, нести ответственность за свою команду. Но интересно. Можно прыгнуть к началу или концу времëн, наблюдать, как нить за нитьюплетëтся ткань времëн. Это... Ни с чем не сравнить. После первого прыжка во времени ты ни за что не станешь прежним.

— Красиво. А минусы будут?

— Почему ты спрашиваешь, образец J?

Человеческого имени ему ещë не назначено, родного — из своего времени — он не помнит, поэтому пока для всех здесь он остаëтся просто образцом J.

— Мне любопытно?

Больше вопрос, чем утверждение. Образец J лохматит чëрные волосы, поднимает взгляд к искусственному солнцу и прикрывает глаза ладонью. Волосы ему обрезали, за несколько месяцев восстановления они доросли до пола, но среди учëных мало стилистов, и причëска получилась жутко неровной.

— Минусы — это люди.

— В смысле?

— Как бы объяснить... Это странно. К двадцать третьему веку мы победили смерть, но не смогли справиться с привычкой обесценивать чужие достижения. Ты прошла тесты лучше остальных? Так тебе повезло, вариант простой попался. Получаешь новую должность? Везучая! Или ещë лучше: конечно, с милым личиком легко получить бонусы. Плевать, на все бессонные ночи, стëртые в кровь ладони, на переломы во время тренировок. Что бы ты ни делала, любой успех — это везение!

Психология восстановленного человека ещë не изучена, и Саманта не знала, как образец J отреагирует на эмоциональный прорыв. Именно поэтому она не может держать себя в руках. Поэтому оставляет привычку держаться без лишних эмоций и оставлять каждое «как они меня бесят!» для себя. В исследовательском корпусе вообще не принято показывать эмоции, это позволяет себе разве что Док. Поэтому его и считают чудаком.

Образец J реагирует с привычным для него спокойствием. Поднимает руку касается еë рыжих волос и немного выжидает — не отодвинется ли?

— Ты злая? — спрашивает он.

— Я злюсь, — поправляет Саманта. — Вспоминаю об этих «просто повезло» и хочу им врезать! Ты знаешь это слово?

Кивает.

— Со стороны любая работа кажется простой. Люди не поймут, пока не столкнутся с этим лично.

— Помнишь что-то из прошлой жизни? С тобой было такое?

— Никому не придëтся обесценивать твои достижения, если ты сделаешь это сам. Я сам говорил, что мне повезло получить роль или хакнуть очередных крутых ребят или попасть в поле зрения спецслужб и получить работу, а не срок. Но думая об этом сейчас... Никому не посоветую такого везения.

Док уверен: у восстановленного человека не должно остаться воспоминаний из прошлой жизни, но почему-то раз за разом касался того, что случилось тогда, в двадцать первом веке. Роли, взломы и что-то ещë, о чëм он пока молчал, но что точно волновало его.

_________

¹ Помощник с искусственным интеллектом; у каждого «уважающего себя горожанина» есть персональный ПСИИ со своим именем и при желании (читай: при подписке++) физическим телом, имитирующим человеческое.