Читать онлайн
"Амулет из волос ведьмы"

Свидерский Сергей Владиславович

Амулет из волос ведьмы

Предисловие

Перрон пробуждения безжалостно разлучил с экспрессом сна. Поезд, свистя и пуская пары, стуча колёсами, укатил в сиренево-тревожный влажный сумрак раннего весеннего рассвета. Отработал морзянкой «Пока!» ярко-жёлтый фонарь на торце последнего вагона.

В угрюмо-облипающей мгле стою один на краю перрона, заглядываю в бездушную полу-мглистую синеву, клубящуюся перед ногами. От сырости знобит. Нервное одиночество давит. Озноб перерастает в ужасающую дрожь. Клацают зубы, танцует мандибула.

В голове плавают ватные шарики воспоминаний. Мелькают эпизоды жизни. Живописные, туманные, теряющиеся в темноте. Разбавленное вино сна лениво цедит подсознание. Будто в бреду, проснусь, выпью пару глотков воды прямо из графина и очередной жутко-депрессивный комикс от Морфея.

Видение закольцовано. Тот же перрон. Низкое небо набухшими губами серых туч целует чёрный бархат земли. Слева от меня заброшенная будка обходчика. Справа – заброшенное здание вокзала. Голодными глазами разбитых высоких узких окон оно следит за мной. Покосившиеся серые деревянные столбы. Оборванные провода висят переваренными спагетти. Рассохшаяся облупленная дверь висит на верхней сохранившейся петле, как не удушенный висельник и поёт арестантские песни.

В тонких летних брюках, пиджаке на голое тело немудрено замерзнуть. Сандалеты на босую ногу и судороги в ступнях, корявящие пальцы. Пытаюсь согреться, кутаясь в пиджак. Прячу под бортом голову. Рыскаю взглядом. Нудно звенит растянутой пружиной ветер. В расплывчатой линии горизонта теряется тонкая ниточка вспаханного поля, разрезанная рельсами на равные промежутки.

Ине не по себе. Вокруг постоянно происходят едва заметные метаморфозы. Вот небо подтянуло чёрные губы туч и тонким серым мохнатым пледом повисло над изрытым полем. По нему в мелких ямах и глубоких траншеях разбросаны в хаотическом прослеживающемся порядке крупные, непонятного назначения технологические предметы.

Изредка из туч вырывается правильной кубической формы туманная сфера. Повисев немного, она стремительно летит к земле. Сильное лилово-янтарное пламя вспыхивает у неё внутри во время соприкосновения с землёй. Тотчас с отвратительным высоким звуком откуда-то слышится шипящий писк.

Сам момент соприкосновения мной не фиксируется. Ясно запоминается ослепляющий глаза всплеск яркой материи. То ли теряю зрение, то ли начинаю видеть в иных, неизвестных спектрах. Из мерцающей слепоты ко мне тянутся руки с какой-то безобразной безделицей. В голове отчётливо слышится похожий на детский высокий шепот: «Янек, возьми её, она оградит от несчастий…»

1

Бормоча неясности, прилипшие к языку, Иван еле-еле размежил веки. Второй своей половиной он ещё находился во сне. Унылый пейзаж ввергал в депрессию. По полю вскачь несётся перекати-поле, ловко проскакивая между змеящихся серых змеек из пыли. Нудный дождь сменяется снегом. Хлопья величиной с крупный арбуз скрывают все некрасивости, скрывая уродство местности подвижной бело-узорчатой кисеёй.

Открыв глаза, Иван напряжённо вслушивался в звуки за окном. Снаружи последние апреля радовали солнцем и теплом. Едва блаженно расслабясь, Иван напрягся: птичий говор, шум ветра, пение небесных сфер разрезал чудившийся во сне протяжный, жалостливый зов паровозного гудка.

Шутка ли, один и тот же сон снится на протяжении нескольких недель! Сюжет один с небольшими вариациями. Всё это вкупе заставит попотеть от умственного напряжения. Ведь сон снится для чего, чтобы передать некую информацию или предостеречь от чего-то, или подсказывает о несовершенных ошибках.

Внезапно соседский петух голосисто пропел, не менее мелодичным квохтаньем его соло поддержали куры. Всё это смешалось с прочими звуками и окончательно вывело из лабиринта сновидений, подобно нити Ариадны. Иван облегчённо вздохнул. Покрутился на диване. Тёмно-синий свет через перекрестье оконной рамы погрузил комнату в пугающе-таинственный сумрак. Неприятное что-то провело по волосам, задержавшись на макушке. Затем это неведомое нечто решительно сбросило Ивана на пол, и он подпрыгнул, дух перехватило до белых кругов перед глазами. Знакомый до последней малейшей щелочки пол покрывали мелкие острые кубики льда. Подпрыгивая, Иван подошёл к синему окну. Двумя руками распахнул створки. Противно скрипя, будто с неохотой, они распахнулись. Наполовину вынырнув наружу, от неожиданно представшего перед глазами Иван едва не задохнулся. Находясь в некой высокой точке осмотра, он увидел большое подворье. Кто-то неведомый услужливо подсказал ранее неизвестное слово – фольварк. Затем обзор немного сместился, и Иван чуть ли нос к носу столкнулся с симпатичной синеглазой дивчиной, выглядывающей из окна второго этажа дома под черепичной крышей. Дивчина с кем-то переговаривалась, задорно смеясь и смехом отвечала на шутки кого-то, находящегося внизу. Ещё немного переведя взор, как, Иван не мог представить, он увидел второе строение под шифером. На первом этаже ворота и второй этаж. Снова в мозгу всплыл незнакомый термин – мезонин. Если это был, то очень реальный. Эти акации со стороны посадки. Пирамидальные тополя с серебристой листвой по обе стороны дороги к фольварку. Чёрное вспаханное поле, теряющееся далеко в скупо светлеющей линии горизонта. Осязаемая густым потоком тишина нарушалась мягким шелестом листвы. Несколько дождинок ударили Ивана по носу. Интуитивно, он отпрянул внутрь дома, но некая сила выдавила в другой мир, наблюдаемый им минуту назад.

Дождь разошёлся. Тугие струи превратили двор в огромную свинцовую доску, на которой появлялись и исчезали круги, квадраты, волнистые линии и прочие геометрические фигуры. Вскипали на поверхности пузыри. С треском взрывались, брызгами рисуя дом. Кирпичная дорожка между домом и гаражом местами скрылась лужей. Неистовствовал ветер. Гнал рябь по луже. Рвал и гнул деревья. Подвыпившим гулякой танцевал гопак, топоча подкованными сапога по крышам. Древним рассерженным зверем рычал гром и толстые стрелы молний били во влажную землю.

«Янек! Янек! – звонкий девичий голос звал Ивана на польский манер, – закрывай окно, не то промокнешь! Смотри, что я тебе приготовила? Спорим, не догадаешься, что это? А вот и нет! Оберег! Один тебе, другой мне. Он…»

Голос пропал и снова зазвучал, полный тревоги, пробирающей до костей.

«Янек! Янек! Слышишь ли ты меня? Отзовись, муй коханы! Янек!.. для Йезуса Христа, помоги мне…»

Своё тело Иван чувствовал спелёнатым вервием. Рванувшись до боли в суставах и рези в горле, закричал: «Я здесь, Марыся! Чекай, юж бегнем… Марыся…»

Липкая боль и жуткая усталость пришли с пробуждением. Сквозь прищур в размытом ореоле Иван рассмотрел бабушку Зою. «Ванечка, золотой мой, что случилось?» Знакомая обстановка способствовала успокоению. Неожиданно для себя, Иван ответил бабушке по-польски: «Ниц, бабцю, вшыстко добже». Сказал и сразу поправился, мол, странный сон приснился, будто он в каком-то здании, где все говорят по-польски. Бабушка улыбнулась понимающе. «А сейчас я дома?» - уточнил Иван, ожидая подтверждающего ответа. «Дома, - подтвердила бабушка Зоя, - где же тебе ещё быть». – «Это всё сон», - повторил Иван. – «Как я тебя учила, - проговорила бабушка ласково, - увидел плохой сон, посмотри в окно и скажи…»

2

Потом бабушка поинтересовалась, что же такое внук сжимает в руке. Увидев плетёную фигурку из волос, от неожиданности всполошено охнула, перекрестилась, затем взяла её в руки. «Странно, - сказала она заинтересованно, - на конский волос не похоже. Слишком нежный. Да это же человеческий! Где ты взял эту мерзость?» Не раскрывая всей правды, нафантазировал с три короба, мол, гулял по парку, смотрю, висит на кусте. Бабушка строго сказала: «Выбрось немедленно! Лучше сожги. Кукла из волос с вплетённой красной нитью… Не к добру. Избавься скорее!»

С тяжёлым сердцем выхожу на улицу. После слов бабушки настроение полный швах. Ноги не несли, будто некая сила удерживает на месте мертвой хваткой вцепясь пятернёй в ворот куртки. В голове послышался крик девушки, просящей о помощи, и неприятное ощущение испарилось. Улыбнувшись, я пошёл в техникум. Проходя мимо дворов, здоровался с соседками, бабушкины подругами, и на вопрос, как дела, отвечал лаконично – прекрасно. Неприятные симптомы снова проявились, едва я приблизился к перекрёстку, где расположена третья школа. Сконцентрировавшись, прогоняю и загоняю всякие страхи как можно глубже и продолжаю путь. Как обычно, посмотрев по сторонам, ступил на дорогу и сразу послышался скрип тормозов и крик водителя, тебе, что, повылазило, не видишь куда прёшь. Могу поклясться, чем угодно, машины не было. Не это удивительно, экспрессия водителя и инфернальный всплеск, обрушившийся на меня. Выслушав о себе весьма нелестные слова, перешёл дорогу, не обращая на визг водителя внимания. Лишь только перед техникумом, перейдя две дороги с односторонним движением, разделённые аллей с каштанами, начавшими выпускать нежную зелень листьев, я снова ощутил необъяснимое чувство фатальной неизбежности. Я думал, избавился от всего этого, оказалось, ошибся.

Возле главного входа в техникум как обычно собралась огромная масса студентов. Большие и маленькие группы, гомон и табачные струи, крики приветствия и прочая повседневная ерунда, словесный мусор без интеллектуальной нагрузки. Генка, Санька, Игорь и Серёга, мои друзья стояли отдельно под одной из растущих ив. Подхожу и нарочито весело здороваюсь, стараюсь рассмотреть в их лицах хоть что-то, что может намекнуть на то, что и они что-то такое постороннее рассмотрели. Отпечаток того, что меня тяготило, они не увидели. И ладно, подумал я. Закурили и начали болтать о том, о сём. Кубинские сигареты из нашей компании курил исключительно я, поэтому друзья каждый раз иронизировали, мол, мы рылом не вышли, чтобы курить крепкие сигареты. Когда я предлагал им полюбившийся «Лигерос», они дурачась отказывались. Сделав затяжку, я начал разглагольствовать, мол, вижу плантации табака, смуглые мулатки в пёстрой одежде собирают листья и всё в том же роде.

3

Мечтательный трёп Ивана прервал Генка.

– Сейчас наш Ванечка, - он акцентировал на имени, - увидит ещё не то. К нам приближается её величество Ксения Первая Ткач! Поприветствуем её коленопреклоненными, - Генка любил дурачиться. – О, ясноликая и безнадёжно для простых смертных недосягаемая Ксения! Смилуйся над нами, государыня, пощади, не вставляй своему возлюбленному Ивану и нам, его слабовольным друзьям, по самые помидоры за слабость нашу – ничтожнейшую тягу к табаку!»

Иван заметно дёрнулся, затяжка получилась нервной, короткой, неприятное ощущение чего-то неизбежного вернулось, будто прозрачная костлявая рука проскользнула под одежду и провела холодной дланью меж лопаток. Вдобавок, это ощущение усугубила Ксения, боль и жалость сердца, она с каменным лицом приближалась, подобная безжалостной богине. Серьёзное красивое лицо, сведённые к переносице брови, сжатые губы открыто говорили об её недовольстве. Дочь директора Комсомольского рудоуправления категорически не любила хоть что-то, идущее вразрез с её пониманием и представлением. Иван и друзья сдержанно поздоровались с девушкой и решили отойти, но жестом руки Иван попросил остаться. Вместо приветствия, Ксения осуждающим взглядом окинула компанию юношей и задержала на Иване. Красивые серо-зелёные глаза подёрнулись дымкой печали. Дрогнувшим голосом, других бы это могло ввести в заблуждение, но Иван знал о театральном кружке, активно девушкой посещаемым, поэтому в искренность эмоций не верил, произнесла:

– Ваня, я тебя убедительно просила…

Санька встревает в её драматический монолог:

– Ксюх, ещё раз попроси, может услышит и мы послушаем, что ты там просишь, может что-то несерьезное, потому Ванька и забывает.

Санька откровенно недолюбливает Ксению, много раз предлагал другу отказаться от встречи с ней, убеждая его в неискренности девушки.

Ксения и бровью не повела на слова Саньки:

– Ваня, я настоятельно просила тебя не курить. Пользы ноль, один вред.

Иван замешкался, ему захотелось провалиться под землю от стыда, потому что начал искать способ куда бы примостить сигарету, просто взять и затушить он не мог, продолжить курить – окончательно на сегодня испортить себе настроение и настроить против себя девушку. Он метался меж двух огней, над чем друзья откровенно посмеивались, споря о том, чья в итоге возьмёт, друга или Ксении.

– Ваня, - проговорила Ксения.

– Что – Ваня? – Санька откровенно ёрничал, он подмигнул друзьям.

Каждое следом прозвучавшее слово отдавало металлическим тревожным гулом:

– Курение – это аддикция!

На этот раз не сдержался Серёга:

– Извини, Ксюха, курение это чего?

Ксения отчеканила:

– Аддикция – вредная привычка. Лучше бы книги читали, чем смолить табак.

Друзья как сговорились, теперь взорвался праведным гневом Игорь:

– Погоди, Ксюш, разве мы не читаем? Лично я записан в городскую библиотеку и в техникумовскую. Так что твои порицания не имеют почвы.

– Плохо читаете, не то, что нужно.

Санька приготовился выдать очередное смешное коленце, однако друзья, кроме Ивана, залились смехом. Он терялся среди тонких ветвей ив и уносился ветром в небо.

4

Ксения побледнела.

– Чего ржёте, жеребцы? Пройдёт время, ваши морковки потеряют упругость и будут никому нужны.

Санька бросил неуклюже:

– Ты лучше заботься о своей морковке.

Уязвить девушку не получилось. Холодно улыбаясь Ксения похлопала в ладоши.

– Зачем беспокоиться о том, чего нет? Молчишь, умник? Правильно, лучше помолчать. При всём твоём напускном половом геройстве вчера ты, - Ксения презрительно хмыкнула, вытянув вперёд губы, - оконфузился. – В заключение, Ксения Саньку морально уничтожила: - Расслабься, Санёк, если кто не знает, слушайте: вчера его морковка ни разу не вошла в лунку.

Едко закончив фразу, Ксения ехидно улыбнулась. Санька тотчас набычился и недружелюбно посмотрел исподлобья на девушку.

– Язва, - громко прошептал он и, протиснувшись меж друзьями, быстро пошёл к входу в техникум.

Площадка перед центральным входом на глазах пустела. Студенты плотной толпой протискивались в здание, продолжая обсуждать свои проблемы.

– Зря ты так, Марыся, - грустно говорю Ксении, не заметив, что назвал её другим именем. – Санька, он… безвредный, хоть 0и болтливый не в меру…

Ксения выпустила когти:

– Ваня, как ты только что меня назвал? Марыся?

Моё лицо запылало. Глаза моей подруги налились злостью.

– Ваня, - требовательно обратилась ко мне Ксения, - не молчи. Отвечай, кто эта Марыся. Мне не нравится… - Ксения задохнулась от переполнявшего её гнева, лицо побледнело.

Не чувствуя своей вины, я молчал, обдумывая ответ, глядя в глаза подруге.

– Отвечай немедленно! – почти кричала Ксения, - я приказываю!

Меня отчего-рассмешила эта ситуация. Глупая улыбка украсила моё лицо от уха до уха.

– Ну же! – губы подруги тряслись, в уголках скопилась слюна.

Подавив улыбку, отвечаю очень спокойно:

– Кто ты такая мне приказывать?

Мой тон выбил Ксению из колеи, она смешалась, но не настолько чтобы выпустить ситуацию из-под контроля.

– Говори правду, Ванечка, - как-то чересчур зловеще она произнесла моё имя и у меня слегка зашевелились волосы на макушке, - не лги, Ванюша, - мне послышалось змеиное шипение в её голосе. – Я тебе не кто-нибудь, чтобы со мной... Безнаказанно для тебя это не пройдёт. Если я захочу, если я использую все свои возможности…

Я решаюсь лгать, трюк этот прошёл с бабушкой, здесь он пригодится тоже, тем более, я чувствовал себя на высоте, когда импровизировал, и радовался своей лжи.

– Вчера Куприна читал. Известную повесть. У него главная героиня колдунья Марыся.

Ксения взвизгнула, топоча ногами:

– Олеся! Повесть Куприна «Олеся» и имя героини такое же!

Ничуть не растерявшись, отвечаю:

– Надо же, значит это был другой роман. В принципе, не важно. Ты не сахарная, Ксюха, не растаяла.

– У кого же ты взял… этот роман?

– Ну, - тяну и перечисляю: - Взял у Сани. Саня у Генки. Генка у Игоря. Игорь одолжил у Серёги.

Ксения открыла рот и не смогла ни слова произнести с минуту. Затем выдала:

– Ага, как же… как же раньше то не догадалась!.. Почти по библии: Авраам родил Исаака; Исаак родил Иакова; Иаков родил Иуду и братьев его… Ваня, ты сам себя слышишь! Серьёзно, ты взял книгу у Саньки и так далее? – она ткнула пальцем в сторону друзей. – Они… - она замолчала, обдумывая следующие слова: - Они… твоё полное отражение. Полные … неудачники. Господи, какие у них могут быть книги, Ваня! Они даже газет не читают!..

– Я, например, читаю «Комсомолец Донбасса», - сказал Сергей, - по телику смотрю «Очевидное-невероятное» и кое-что ещё.

Я понял, друзей слова моей подруги не уязвили

– Ксюха! – крикнул Сергей в спину уходящей девушке, - Я даже «Муму» Тургенева читал! – после сказанного он рассмеялся.

Генка озабоченно спросил:

– Что с ней?

Пожимаю плечами.

– Бесится.

Видимо, услышав мои слова, Ксения обернулась.

– Не вздумай! – крикнула она и ладонью крест-накрест перерубила воздух. – Уничтожу!

Игорь равнодушно резюмировал:

– Точно с глузду съехала.

Серёга как-то задумчиво сказал:

– Ушла…

Снова, как сказал бабушке, говорю друзьям по-польски:

– Баба з возу, конём льжей!

5

Иван не впервые с минуты знакомства с Ксенией, думал, как хорошо, что обучаются одной профессии в разных группах. Она на базе восьми классов. Он – на базе десяти.

– Вы идите, я сегодня пропущу занятия, - сказал Иван после третьего звонка.

– Засчитают прогул, - проговорил Генка, - ещё и степухи лишат.

– Да бог с ней, - Иван махнул рукой с некой обречённостью. – Практика будет оплачиваемая. Скоплю что-нибудь. Перебедую и выкручусь. Пока.

Распростившись с друзьями, Иван пошёл в парк. Единственное место в городе, где он чувствовал себя в какой-то природной изоляции от всего, мешающего думать и быть наедине с собой. Тем временем, в аудитории Татьяна Давыдовна, классный руководитель группы Ивана, проводила перекличку на предмет отсутствующих по любым причинам.

А – Не вижу Ивана Свидельского, - посмотрев на учащихся, сказала она. – Кто-нибудь знает, где он?

Иван был не единственным мужчиной в группе, сокурсники Женька Жуковский и Сергей Лазоренко смирно сидели за партой и преданно смотрели в карие глаза Татьяны Давыдовны.

– Повторяю, кто знает причину отсутствия Свидельского?

Перетеревшие в труху все события прошедшей ночи и сегодняшнего утра девушки молчали в ожидании.

– Женя, может ты скажешь?

– Не знаю, где Ванька, я же ему не нянька!

Не дожидаясь вопроса, Сергей выдал то, после чего понял, что полностью со всеми потрохами сдал друга:

– Я… Я ни при чём, что они с Ксюхой… Не знаю, ей богу. Хотите, перекрещусь?

Татьяна Давыдовна подняла правую ладонь.

– Не стоит, ты же комсомолец.

– Одно другому не помеха, говорит моя тётя.

– Серёжа, - мягко произносит Татьяна Давыдовна, - где Ваня?

Сергей развёл руками:

– Как и Женька, я ему не нянька.

– Вы ведь друзья, правильно?

– Да и что с того?

– А если он заболел? – продолжает Татьяна Давыдовна.

– Ванька? – в унисон крикнули Женька и Сергей, - да он здоров как бык!

Девушки пересматриваются друг с другом и ждут, чем окончится эта затянувшаяся перекличка.

– Например, он всё же заболел, - задумчиво проговорила Татьяна Давыдовна, - значит, ему нужно в больницу.

– Не в больницу Ваньке надо, - картаво высказалась Светка Мирющенко.

Татьяна Давыдовна внимательно посмотрела на Свету.

– Продолжай, пожалуйста, вижу ты в курсе всех событий.

Встревает Валька Рябоход:

– Заткнись, Светка!

Светка парирует моментально и хлёстко:

– Ты мне рот не затыкай!

Симпатизирующая Ване Таня Резун тихо говорит:

– Не суй свой нос куда не следует.

Светка выдаёт страшную тайну, сияя глазищами:

– Ванька себе другую нашёл, вот! Зовут Марыся.

В аудитории повисла тишина.

– Откуда знаешь? – поинтересовалась Татьяна Давыдовна.

– Случайно услышала, - рисуется осведомлённостью Светка, - как Ванька Ксюху назвал Марысей. Так Ксюха пообещала ему вырвать… Ну, понятно, когда старший брат замначальника милиции… - покачивая телом и головой, Света разводит руки.

Татьяна Давыдовна строго одёргивает Свету:

– Довольно сплетен. Записываем, тема нашего занятия «Азу по-татарски».

6

Побродив по весенним аллеям парка, я незаметно вернулся домой. В почтовом ящике обнаружил записку. Бабушка сообщала, что пошла к подруге бабе Клаве. Вот честно, я почувствовал облегчение, не надо лгать и выкручиваться. В летней кухне выпив вишнёвый компот с булочкой, закемарил. В полусонном состоянии ввалился в дом, завалился на диван и уснул.

«Янек! Янек! – срывая криком голос, звала меня Марыся. – Это я… Помуж ми… Проше, Янек…»

Срываюсь с дивана… Падение с любой высоты — это боль. Россыпь ярких брызг в глазах не помешала рассмотреть накинутую на окно шаль черно-синего ненастья. «Бабушка!» - кричу, треск в небе проглотил мой зов. Молния растопырила уродливые пальцы, мерцающие неживым блеклым светом. «Бабушка! – нечто пружиной сжало меня, сопротивляюсь немыслимо дикой силе и кричу: - Вы дома?» Открывающиеся наружу створки окна распахнулись внутрь. Зазвенело битое стекло. Неистовым разбойником по комнате прошёлся, присвистывая ветер. Сорвал с телевизора любимую вязаную ажурную накидку. С мясом вырвал из крепления плотные шторы. Могильный хлад повис в комнате. Паром с уст срывалось моё учащённое дыхание и оседало на предметах тонким слоем переливающегося инея. С трудом отрываю стопы от пола и делаю шаг. Дежавю в полной своей простоте: ухаю в раскрытую пасть земли, пахнущую перебродившей, перегнившей прошлогодней листвой, кореньями и мертвечиной. Летел ли я, висел на месте, какая-то часть сознания чётко руководила моим поведением. Из отвесных сырых, серо-чёрных стен щели потянулись гибкие фосфоресцирующие щупальца с густым слоем шевелящихся прозрачно-белых тонких отростков.

«Янек! Янек! – доносится издалека девичий голос, – амулет… Янек!»

Рывком из кармана брюк достаю волосяной амулет с вплетённой алой нитью, интенсивно вспыхнувшей слепящим пламенем, и, преодолевая сопротивление воздуха, протягиваю руку вперёд. Испарился тотчас запах сырости. Щупальца втянулись опрометью в стены. Снизу, где тьма клубится вместе с диким нечеловеческим шепотом и стонами, дует сильный ветер. Пахнуло откуда-то первым снегом. Мокрой землёй, вспаханной перед первыми морозами. Хриплым смехом зашёлся невидимый ворон, кружащийся над чёрной пропастью.

«Янек, помуж ми, проше бардзо, муй коханы!»

Отчего-то показалось, теряю контроль над собой, начинаю хаотично махать руками, дёргать ногами.

«Марыся!» – крик сухим песком перебивает дыхание. Чёрная, мрачная вспышка. Лицо неприятно колет травинка, упираясь в бровь сухим обломанным стебельком. Тело разбито, мышцы жалобно стонут, в глазах кружатся разноцветные круги, вожу вокруг себя рукой и ладонью натыкаюсь на отвалы перевёрнутой плугом земли, боюсь открыть глаза. Догадка только усиливает страх. Припорошенные снегом пополам с землёй веки разлепляю с трудом. В голове кружится мысль, что это сон, который, как говорится в фильме про Алладина и волшебную лампу, вовсе не сон. Твержу про себя заученную мантру опять-таки по-польски: «Гдже ноц там и сен». Твержу, не удивляясь, и понимаю, это не сон, кошмарная явь, и хлёсткий удар по лицу, наотмашь и вскользь вызывает просто натуральное ощущение боли вместе с выступившими слезами. Хочется высказать инвективы тому, кто сотворил со мной это… Это – что? Все-таки я во сне и в моём кошмарном сне я один и кроме меня никто моих гневных речей не услышит. Усмехнувшись, сажусь, осматриваю себя. М-да, пан Свидельский, такие лохмотья тебе ещё не приходилось на себя примеривать. Беру в горсть землю и пускаю тонкой струйкой, ветер дует, разносит землю. Куда теперь, горестные мысли вместе с лохмотьями плещутся на ветру и вострю слух: «Янек… Помуж… Проше…» Громкие хлопки ладонями. Вскакиваю полный решимости, её тут же решительно расстреливают залпом снежной картечи вперемешку с шрапнелью, выпущенной из невидимых оружий серьёзного калибра. Перед тем, как тьма накрыла и поглотила меня, я кричу, но это лишь кажется криком, молча шевелю губами: «Марыся…»

7

Через неистовый зов Морфея, Иван таки расслышал бабушкин голос:

– Ванечка, нездоровится?

Иван прищурился, улыбнулся и потянулся.

– Всё в порядке.

– Вижу я этот порядок. Взлохмачен, лицо мокрое.

– Душно.

Бабушка недоверчиво покачала головой.

– Занятия, так понимаю, прогулял.

– Отпросился, соврал, что заболел.

– Врать нехорошо.

– Ба, не ворчи, знаю, но мне захотелось прогуляться в парке и совсем не хотелось идти на занятия.

Бабушка едва хотела спросить, как внук добавил:

– Наказания не будет, стипухи не лишат, если что, принесу справку от врача, думаю, тётка Лида не захочет подвести племянника.

– Не нравятся мне твои фокусы, Ваня.

– Думаешь, мне нравятся. Но жизнь такая, приходится изловчаться, чтобы… Ну, ба, ты же умная, понимаешь, - Ваня улыбнулся бабушке, и она смягчила гнев.

– Теперь признавайся, кто такая Марыся?

Иван состроил непонимающее лицо.

– Ты во сне звал Марысю.

– Марысю? – повторил Иван, – не знаю никакой Марыси.

Бабушка подозрительно быстро согласилась с версией внука.

– Не знаешь и ладно. Вставай, лежебока. Пока спал, приготовила твои любимые вареники с вишней.

– Как здоровье бабы Клавы?

– Внучок, ты мне баки не заговаривай. И вставай, вареники стынут.

Иван встал с дивана и сделал парочку гимнастических упражнений.

– Иду, ба! Вот только приведу себя в порядок.

Выйдя на улицу, бабушка посмотрела задумчиво в небо, через переплетение ветвей разросшегося винограда.

– Марыся, – проговорила она вполголоса, - полька. Поляков у нас в городе нет. Приезжая, значит. Где познакомился? Надо расспросить.

Помешивая всплывшие вареники шумовкой-плетёнкой из тонких веточек вишни, бабушка Зоя думала о неожиданно появившейся в думах внука Марысе. Выйдя на крыльцо, Иван потянулся, покряхтывая, и, задержав дыхание, резко выдохнул – х-ха! И сразу полегчало. Всюду, где возможно. Внука бабушка увидела через окно и покачала головой, дыхательные упражнения она считала блажью, а когда узнала, что это дыхательные практики йогов, вообще начала считать это глупой детской забавой. И хотя внук не раз показывал ей книжку, отысканную в запасниках библиотеки рудоуправления, и не единожды говорил, это переиздание с более раннего прошло-векового издания какого-то английского популяризатора йоги, и выпущена книжка аж перед самой великой отечественной войной и называется просто, без всяких замысловатостей «Всё о йогах», бабушка Зоя так и не приняла к руководству уверения внука, что это для общего здоровья, старалась книгу не замечать и сердиться, видя её в руках внука. Внук влетел в летнюю кухню. Азартно втянул носом ароматный воздух.

– Ах, бабушка, какие ароматы! Какие запахи! – выпалив на одном дыхании, он схватил горячий вареник и начал на него дуть. – Ба! – в перерыве между остужением вареника успевал вставлять слово Иван, – какая прелесть эти вареники!

– Обожжёшься, внучок, - предупредила бабушка, а внук ответил, откусив вареник и высосав из него горячий вишнёвый сок, что горячие намного вкуснее. Следом он запихал в рот оставшийся вареник и принялся активно жевать и с набитым ртом нахваливать кулинарное искусство бабушки.

– Не представляю, что буду делать, когда женюсь.

– Жена будет тебе варить свои вареники, ты их тоже полюбишь, как и мои.

Иван отрицательно замотал головой.

– Не, ба, я её заставлю взять у тебя уроки, чтобы всё было, – Иван поцеловал щепоть смачно и звучно, - чтобы было – цимес! А ещё ты её научишь готовить борщ. Кстати, его люблю горячим и холодным. Обязательно со сметаной. Вот где вкуснятина! Язык проглотить можно, ба!

Бабушка Зоя рассмеялась, довольная похвалой любимого внука.

– Смотри, внучок, не перехвали.

Пару минут в кухне слышны были звуки чавканья, как Ваня ни старался есть беззвучно, но не чавкать не получалось. Когда бабушка сказала, это не культурно, он вставил, что в Корее не принято говорить лишних слов благодарности, достаточно громко чавкать, это и есть наивысшая благодарность за вкусную пищу. Насытившись, Иван откинулся на спинку стула и икнул сыто, бабушка поинтересовалась, где волосяная кукла. Внук похлопал рукой по правому карману рубашки, мол, здесь, некуда ей деться. Потом добавил:

– Она меня охраняет. Этот амулет мне дала Марыся.

Бабушка рассердилась.

– Дай немедленно. Отнесу бабе Клаве. Она знает, что надо делать с такими игрушками.

Иван послушно вложил в протянутую бабушкину руку амулет.

8

Очень скоро я понял преимущество прежней спокойной жизни. Это когда ничья злая сила не вторгается в жизнь, и она течёт как текла три дня тому назад и будет течь дальше. Оставшиеся дни апреля я не вскакивал вспотевшим среди ночи от приснившихся кошмаров. Не снились странные сны, происходившее в которых действие втягивало меня в какие-то авантюры и делало непроизвольным свидетелем. Не снилась симпатичная паненка Марыся, не просила прийти на помощь, не дарила подарки. Я снова почувствовал вкус и тягу к обычной равномерно текущей жизни. С энтузиазмом подтянул учёбу по каждому предмету, хотя и раньше уделял сильное внимание ко всем изучавшимся дисциплинам. Это вызвало крайнее удивление друзей, но никто не решался поинтересоваться этим фактом. Я и сам находил всё это невероятным, переставшим меня ошеломлять сюрпризам. Не моё, мнение Ксении, с кем наши отношения снова наладились и приобрели устойчивость, это замечательным образом отразилось на мне. Ксения призналась, в её глазах я будто физически и морально вырос. Не хочу вдаваться в психологические ноктюрны исследования тайн человеческой души, может в поведении моей подруги и просматривалась какая-то тайная преследуемая ею цель, или была обыкновенная уловка, типа приманки для рыб, на которую клюют большинство неокрепших впечатлительно-эмоциональных юношей и на те же грабли наступают суровые ветераны эротических баталий, прошедшие Крым, Рим и медные трубы, чьи похождения оканчивались в кабинете дерматовенерологов, ведь благодаря их опытным рукам все эти неустрашимые бойцы обретали здоровье и уверенность в будущих сексуальных поединках. Всего нарассказанного и напридуманного Ксенией я в себе не чувствовал. Остался тем же лентяем, обещавшим себе каждое утро в любое время года и любую погоду просыпаться раньше и совершать утреннюю пробежку в парке на стадионе, всегда открытом в ранние часы для любителей бега и зарядки на свежем воздухе. При всём при том, меня хватало лишь на утреннюю гимнастику во дворе. Интенсивные упражнения, приседания и отжимания, махи руками и ногами. Укладывался в пять-семь минут и чувствовал себя на протяжении дня великолепно.

Однажды в конце апреля, в воскресенье, мы с Ксенией прогуливались в парке. Болтали всякую ерунду. Целовались, как думали, в укромных местах. Погода ясная и солнечная, небо в редких перьях облаков. Счастье переполняло природу и нас. Внезапно Ксения остановилась и указала рукой вперёд, на клумбу вокруг памятника Богдану Хмельницкому. Возле неё на асфальте сидела непонятного возраста старуха в грязном тряпье. Такое для нашего города явление очень необычное. Последние нищенки, по достоверным сведениям, исчезли в середине шестидесятых годов. Поэтому сам факт появления нищенки вызвал некоторое замешательство. Издали рассмотреть лицо женщины не представлялось возможным, голову она держала низко опущенной, подбородком упираясь в грудь. Решительно направившись вперёд, потянул за собой упирающуюся Ксению. «Ты куда?» Я шарил рукой в кармане брюк, кивком указал на нищенку. «Зачем?» Показываю мелочь на ладони. Ксения рассмеялась: «Ты Крез, раздавать милостыню всем подряд? Одумайся!» Слова подруги не остановили. Она приводит аргумент: «Да от неё амбре – перехватывает дух даже здесь». Сдерживая дыхание, ссыпаю мелочь в картонную коробку. Ксения зло выкрикнула: «Дурак! Тебе что неприятностей мало! Так заразись какой-нибудь заразой от этой!» Старуха резко подняла голову. Наши глаза встретились. Глаза её покрывала белесоватая плёнка. По морщинистому лицо ползали насекомые. Она гипнотически изучала меня своими слеповатыми глазами. Что-то неприятное шевелилось в груди, волна отвращения поднялась, накрыла и не выпускала из сильных зловонных объятий. С тонких синих губ старухи хриплый смех, будто каркали, подавившись криком вороны. Высвободив из грязного рукава руку, нищенка указательный палец вытянула на меня, на нём, сверкая алой каплей крови светился в лучах солнца рубин. Неожиданно чистым молодым голосом со слегка заметным акцентом, нищенка произнесла, хищно щерясь: «Печалься или лыбься, помощь твоя нужна Марысе!» Хриплый, каркающий смех женщины разбудил спящих воробьёв на ветвях окружающих клумбу деревьев. Встревоженно они взлетели в небо и начали кружиться в одном месте. Что-то отталкивающее было в смехе старухи, в образе, атакующую неприязнь ударила в лицо. Инстинктивно, отгораживаюсь рукой, ступая назад. «Ваня, да что с тобой? – удивление, перемешанное со страхом, звучало в голосе Ксении, – то деньги рассыпаешь перед птицами, то гонишь их!» С глаз будто спала пелена. Нищенки на месте не было, вместо неё на покалеченной лапке скакала, подпрыгивая облезлая ворона и почти человеческим взглядом смотрела на меня. Громко каркнув, она схватила двадцатикопеечную монету клювом, и, прихрамывая отбежала, затем, помахав крыльями, улетела.

– Ваня, объясни, что это было? – спросила Ксения.

Чувствуя невероятную усталость, ответил подруге:

– Сам теряюсь в догадках.

9

Невероятным образом кукла из волос с вплетённой красной нитью снова оказалась в кармане у Ивана.

Примеряя пиджак, он проверил карманы похлопываниями ладоней, как делал всегда и что-то лишнее обнаружилось в правом внутреннем кармане. Он аккуратно вынул находку и неприятный холодок прошёлся по спине – это была кукла, которую бабушка Зоя вчера отнесла подруге бабе Клаве. Она занимается снятием порчи и прочими колдовскими штучками и называет себя потомственной целительницей. Таких потомственных целительниц, помимо наводняющих весной-летом кочующих из города в город цыган, в Комсомольске насчитывалось до десятка вместе с прилегающими посёлками и хуторами. Являясь материалистом, Иван не верил во сверхспособности гадалок читать чужие мысли на расстоянии, видеть прошлое и грядущее, тем паче не верил в способность перемещать материальный предмет из одного места в другое. Покрутив куклу в руках, Иван чему-то улыбнулся, сжал осторожно её меж ладоней и ощутил исходящее от неё тепло. Иван решил вечером поговорить с бабушкой, узнать о том, где находится кукла и продемонстрировать её, если бабушка сообщит, что волосяная кукла находится у подруги. Сейчас же нужно спешить в техникум. После сдачи сессии, начиналась летняя учебная производственная практика. Экзамены Иван сдал на отлично и ему рекомендовали остаться в Комсомольске, работать в одной из столовых ОРСа. Отказываться сразу ему не хотелось, и он объявил, что берёт тайм-аут для раздумий. Друзья на него набросились, мол, чего думать, соглашайся. Чем куда ехать, всё лучше дома. Игорь так вообще заявил: «Будешь ходить на работу, не снимая тапочек». Были и другие аргументы, переть против которых было глупо. Они могли каким-то образом повлиять на распределение на работу. Но впереди год и многое может измениться.

Самым главным препятствием перед выбором была Ксения. Ещё во врем сдачи экзаменов у них снова произошёл неприятный разговор. Критический – охарактеризовала Ксения. Она ставила одно условие за другим. Самые мягкие облекались в конкретно-обтекаемую форму: «Если ты меня, Ваня, любишь», «Если я для тебя что-то значу», «Если ты видишь наше будущее именно так», «Можешь ли ты, Ваня, пожертвовать». От всех этих инвектив шла голова кругом. В процесс подключились всемогущие силы из преподавательского состава. На гнилой козе подъехала Татьяна Давыдовна: «Почему бы тебе, Ваня, не остаться на практике в Комсомольске. Как члену профкома…» Заведующий технологическим отделением Александр Николаевич, всегда с иронией и ехидной усмешкой смотревший на Ивана, ставя под сомнение его способности, вдруг попросил задержаться после занятий. Он рубил прямо: «Как думаешь, Иван, будет справедливо оставить отличников для прохождения производственной практики в столовых Комсомольского рудоуправления?»

Бабушка Зоя тоже подключилась к эстафете: «Ванечка, внучок, а тебе, как отличнику, не полагаются никакие поблажки? Отработал бы в столовой здесь, дома. Вон и тётя…» Не дослушав бабушкин спич, Иван взорвался: «Вы, что, все сговорились что ли? Один, другой, третий – останься, останься! Моё мнение в расчёт уже не принимается? Всё решено на самих верхних этажах? Имею я свободу выбора или нет?»

После разговора с бабушкой Иван направился в парк. Остывая под вечерним бризом, он ломал голову, с чего бы такая забота? Кто приложил руку? Про влияние родителей Ксении, он не сомневался, но ведь должен быть кто-то ещё! Для подтверждения требовались доказательства. С ними было не густо. Погружённый в думы, Иван стоял перед аттракционом карусель, ждал своей очереди. Вдруг почувствовал лёгкое надавливание в спину. Глухой голос произнёс: «Ты тут веселишься, а дела плохи у Марыси». Дунул ветерок. Иван резко обернулся. Сзади стояла супружеская пара с детьми. Они вполголоса говорили, смеялись. Дети игрались рядом. И прочие ожидающие очереди прокатиться на карусели заняты были собой.

Одиночество – удел избранных. К ним Иван точно не относился. Ещё издали он заприметил Женьку Жуковского. Тот направлялся к нему, щерясь во весь рот и потирая короткий ёжик стриженых волос. Подойдя, как всегда, стрельнул у курившего рядом мужика сигарету, прикурил, поболтал с ним и посмотрел на Ивана.

– Не понимаю тебя, Ванька, чё ты артачишься? – Женька говорил громко, не обращая внимания на стоящих рядом. – Ксюха всё решила. Соглашайся на любые условия, если у вас всё на мази. Мне такую, как она, со связями, с приданным, с чётко очерченным будущим, ни минуты не сомневался.

– Ты что-то знаешь?

Женька двинул бровями, якобы выражая удивление и показал на колесо обозрения.

– Пойдём, прокатимся и побазарим.

– У меня билет на карусель.

Женька отмахнулся.

– Стоимость на все аттракционы почти одинаковая.

Колесо обозрения сродни колесу жизни медленно, поскрипывая механизмами, поднималось вверх. Вот показались крыши ближайших домов. Вот стал виден длинный бархан отвалов с горящими огоньками фонарей. Иван молчал. Женька отвлечённо смотрел вниз. Достигнув апогея, колесо на мгновение остановилось, как бы раздумывая, крутиться дальше и остаться в таком положении. Кабинка шевельнулась и пошла вниз.

– Темпур фугит еюнем, – вдруг произносит Женька и Иван отвлекается от созерцания.

– Не знал, что ты знаешь латынь.

– А ты вообще ничего обо мне не знаешь. То, что я есть, это для всех, что внутри – тайна. Даже для меня.

Иван промолчал. Слова сокурсника были правдой, он практически ничего не знал о Женьке, только пара сведений из жизни, которые рассказал. И то, что правда, что выдумка – поди разбери.

– Учил я латынь. Хотел стать врачом, – признался Женька.

Иван поинтересовался:

– Что помешало?

Странная улыбка искривила губы и лицо Женьки стало каким-то неприятным и чужим.

– Не думай, жаловаться на жизнь не буду. Она несправедлива. Это проверено на собственной шкуре. Отец ушёл от нас с матерью, когда мне не исполнилось и года. Мать потом быстро выскочила замуж. Отчим оказался мужиком неплохим, но его интересовали дочери, две мои единоутробные сёстры. После восьмилетки сказал, что в этом возрасте можно зарабатывать на жизнь самому. Я заикнулся, что хочу стать врачом, он рассмеялся и предложил идти работать санитаром в психушку. Я пошёл в училище. Окончил, сразу армия. После неё какой мединститут? Устроился в магазин в Донецке грузчиком и сразу поступил в торговый техникум. Оттуда перевёлся сюда. Учиться легче и так…

Женька замолчал. Иван переваривал услышанное.

– Время, Ваня, бежит быстро. Не успеешь оглянуться, как на горизонте маячит старость. Сядешь с ней в обнимку, вспомнишь молодость, вспомнишь упущенные возможности, а время прошло, не вернуть его, и заскулишь от глупости. А тебе жизнь все карты в руки даёт, все козырные, беспроигрышные. Ксюха – твой самый главный козырь. Поженитесь, окончите техникум, про распределение думать не надо, всё обдумано и решено. Ксюха в ОРСе на тёплом месте с перспективой стать начальником. Тебя заведующим базой устроят. Все товары, все нужные продукты через твои руки будут идти. Чем плохо, скажи, Ваня? Сразу не отвечай, подумай.

Колесо пошло на второй круг.

– Мне тут птичка в клювике весточку принесла, на день рождения папаша Ксюхе дарит «жульку»-семёрку. Представляешь?

Иван вздрогнул. День рождения подруги через неделю. Его официально пригласили. Вспомнилась Ксюха с своим загадочным видом и сообщением о некоем сюрпризе. Вот он оказывается каков сюрприз – автомобиль!

– У птички имя есть, Жека?

– Тебе какая корысть?

– Всё-таки.

Женька рассмеялся и повел рукой.

– Птичек много, выбирай любую. И вообще, меньше знаешь, крепче спишь.

– Тогда спасибо, Жека.

– За что?

– За информацию, - ответил Иван и почувствовал, кукла зашевелилась у него в кармане и схватился за грудь.

– Что там у тебя?

– Так, игрушка.

Женька осклабился.

– Скажи, что ещё в песочнице копаешься. Покажи, не бойся.

Иван протянул раскрытую ладонь.

– Откуда у тебя эта вещица? – спросил Женька.

– Да так, попала в мои руки случайно.

Женька задумался, поджав губы к носу.

– Выбрось, это колдовские штучки. Такими куклами парней приваживают, затем они с ума сходят и помирают.

– С чего взял, что она колдовская?

Женька ответил не в тему:

– С тебя за информацию пирожок. Вон стоит продавец.

Звонкий женский голос вещал на всю окрестность:

– Пирожочки! Свежие пирожочки! Налетаем и раскупаем!

Юноши подошли к женщине. Женщина расплылась в улыбке.

– Попробуйте пирожочки!

– Какая начинка? – спросил Женька.

Женщина затараторила:

– На любой вкус: с картошечкой, с капусткой, с мясцом и рисом.

– Свежие? – поинтересовался Иван.

– А то! – лихо ответила женщина, моргнув карим глазом, – и с рыбкой есть. Вчера плавала, утром мяукала. Ха-ха! Вас дожидалась.

С зажатой мелочью в руке Иван замер. Женщина улыбнулась, и он рассмотрел гнилые рыжие пеньки зубов. Глаза женщины неожиданно стали злыми и колючими.

– Пока ты веселишься, от страха дрожит Марыся.

10

Меня будто ожгло от этих слов. В глазах потемнело. Сбоку и сзади потянуло противной речной тухлятиной, тиной, гниющими водорослями. Послышался скрипящий крик ворон, похожий одновременно на судорожный старческий смех. Продавца пирожков не было. Мы стояли перед закрытым заброшенным киоском с проржавевшей табличкой «Касса».

– Женька, где тётка?

Женька удивился:

– Какая тётка?

– Только что стояла вот тут, на этом месте и торговала пирожками.

Женька с усмешечкой посмотрел на меня и даже привстал на цыпочки, как бы поглядывая на меня свысока.

– Ты серьёзно, Ваня?

– Конечно! Она про пирожки с рыбой сказала, что рыба вчера плавала, а сегодня утром – мяукала!

Женька поджал губы и изрёк:

– Тебе бы, Вань, писать надо фантастику, вместо того, чтобы переться в кулинарию.

– Я серьёзно, она стояла…

Женька выставил вперёд ладонь:

– Хорош дурачиться, не в садике. Никого здесь не было. Мы сошли с колеса и пошли по аллее. Ты сказал, нужно отлить и повернул к будке. Вань, ты не нервничай. Информация может и не подтвердиться, а может и наоборот. Ты на досуге обдумай линию поведения и прими верное решение. Верное! От этого зависит твоё будущее. Живём, как понимаешь, один раз. И прожить отпущенный нам век нужно максимально хорошо, со всеми вытекающими последствиями, чтобы не жалеть в конце, что что-то мог сделать, но не сделал в силу каких-то личных мотивов. Плюнь на свои убеждения. Если думаешь, что будет второй шанс, всякая фигня про реинкарнацию полная чушь. Это всё для лохов. Я не лох и поэтому буду стремиться урвать кусочек своего счастья любыми путями. К тебе счастье само плывёт в руки. Надеюсь, Ваня, ты тоже не лох».

Выдав спич, Женька рассмотрел в толпе какую-то знакомую и, не прощаясь, быстренько скрылся из глаз, затерявшись среди массы гуляющих. Я поплёлся домой. В голову, вот уж правда, лезла всякая ерунда: Ксюха с отцом и подаренной машиной, которая перед моим взором сияла перламутровыми разводами и слепила глаза, приплелись почему-то экзамены с отличными результатами, кто-то внутри говорил, мол, мог сдать и лучше, и я спорил с неизвестным, дескать, куда уж лучше, на одни пятёрки, вдруг представилась баба Клава, с куклой в руках, танцующая посреди бабушкиного двора вокруг разведённого костра в странных лохматых одеждах, свисающих с неё длинными разноцветными лоскутами. По пути здоровался с кем-то, отвечал на вопросы, поспорил с другом детства Димкой о некоей безделице и с ним же выкурили по сигарете. А в голове всё время назойливо вертелись слова продавца пирожков: «Пока ты веселишься, от страха дрожит Марыся».

Выйдя за территорию парка, позади осталась высокая арка, белеющая призрачно в сумерках весеннего вечера, я остановился. Никто не сопутствовал в моём возвращении домой, и я не отвлекался на посторонние разговоры. Остановившись на открытом месте, свободном от густых крон вязов, я задрал голову в звёздное небо и мысленно проговорил: «Знать бы ещё, кто ты – Марыся?»

Разговор с бабушкой не клеился. Едва заикнулся о кукле, она вспылила, чего раньше за внешне спокойной и уверенной бабушкой прежде не замечал, мол, внучок, ничего не хочу знать и слышать об этом. Ни слова не говоря, она собралась и сообщила, гнев ещё бушевал внутри неё, будет ночевать у тёти, заболела младшая дочь. После бабушкиного ухода в доме долго ощущалась наэлектризованная атмосфера, я просто ощущал неприятные покалывания на коже и на кончиках пальцев. Почитав сонеты Шекспира, они всегда на меня производят успокаивающее воздействие, я уснул на диване, не раздеваясь.

В тёплое время года утреннюю гимнастику делал во дворе, на свежем воздухе с каждым вдохом в организм вливалась радость от наступающего дня. Вот и сегодня после некоторых упражнений, занимался с экспандером. Шумел ветерок, снимая с кожи лишний жар, шелестела листва, отвлечённой болтовнёй не мешая сосредоточиться на занятиях. Соседский пёс брехал по старческой привычке и бренчал цепью, лениво передвигаясь по двору и перетаскивая за собой дребезжащую эмалированную миску.

Выполняя упражнения, я мысленно вёл беседу с Ксенией, начатую ещё во сне. Как она ни хотела, как ни представляла меня подругам женихом, невестой назвать её не поворачивался язык. Сразу возникал невидимый вербальный барьер и мысли благополучно стопорились, не успев развиться в ненужном и критически опасном направлении. Позавтракав компотом с батоном, пошёл в техникум, сегодня намечается важное мероприятие – распределение по местам производственной практики. Я каждой клеточкой ощущал непонятную тревогу, она роилась внутри, холодным невесомым комочком застывала в груди или разливалась по телу отвратительным нервным ознобом. Передёргивая плечами всякий раз, невольно вскрикивал вполголоса.

По времени я не опаздывал. Даже вышел с большим запасом. Поэтому шёл вразвалочку, не спеша, едва передвигая ноги, считал птиц на ветках и проводах, смотрел на облака, любовался ослепительной чистотой неба. И готовился к беседе с Ксенией. Очень хотелось первому начать разговор. Инициативу Ксения перехватила первой завидев меня издалека, когда я приближался к универмагу. И сразу перешла в наступление, атакуя меня лавиной слов, перенасыщенных буквами и знаками препинания.

– Я вчера беседовала с бабушкой Зоей, – быстро тараторила Ксения, – и мы…

Дальше я ничего не слышал. Что-то внутри тихо и буднично, с невразумительной жалостливостью заскулило. «Всё решается споро без разрешения и за твоей спиной, – чётко говорил неизвестный, невидимкой стоя рядом, не отбрасывая тени, – и это сейчас, до свадьбы… Что начнётся после… Эх, да что там говорить, Ванюша, пиши пропало! Сейчас не припекает, потом, Ванечка, припечёт, - не останавливался неизвестный и в его голосе появилась новая манера, он начал пришепетывать, будто в течение высказывания, слегка прикусывал кончик языка. – Если рот не затыкают нынче, это не говорит, что этого после свадьбы не будет. Сколько примеров!.. Не перечислить!.. Сколько судеб мужских загублено!.. Сейчас за твоей спиной с бабушкой разговоры ведут, скрытничают и секретничают, а потом в глаза без стеснения начнут говорить. Решать самому. Сейчас ты свободен, волен в поступках, женишься, что будет одному богу известно. А пойдёшь в примаки, а жить вы будете у родителей невесты, с тобой считаться не будут. Сейчас сплошная видимость и покладистость у её родителей. А войдёшь в семью, роль обрисуют на следующий день и вякнуть больше не сможешь. Закроют рот».

11

– Да ты меня совсем не слушаешь! – возмутилась Ксения, увидев полное равнодушие будущего мужа к её персоне, – Иван, что творится? Что ты постоянно нащупываешь в кармане? Покажи!

Незаметно для себя Иван в самом деле поглаживал карман рубашки, где лежала кукла из волос. Прикасаясь к карману, он чувствовал, прилив спокойствия. Поэтому он не сразу разобрал, чего от него добивается подруга.

– Что у тебя в кармане? – повторила Ксения, – покажи.

– Это обязательно? – в голосе юноши скрытую иронию Ксения не ощутила.

– Да. Мне любопытно, чем ты так увлечён, что не слушаешь никого вокруг.

– Любопытной Варваре на базаре нос оторвали, - рассмеялся Иван и. посерьёзнев, спросил: – А теперь объясни, Ксения, кто тебе дал право лезть поперёд батьки в пекло?

Ксения вспыхнула.

– Это ты о чём?

– Твоём визите к моей бабушке.

Ксения всхохотнула коротко и махнула рукой:

– Вот оказывается… Разве не могу познакомиться с будущими родственниками. Думаю, это вполне мотивированный поступок: стать ближе, найти точки соприкосновения. Мне твоя бабушка… Э-э-э…

– Бабушка Зоя, – подсказал Иван.

– Именно, бабушка Зоя… Кстати, мне она очень понравилась.

– Настолько, что не удосужилась запомнить её имя?

Ксения скривила носик.

– Что за капризы, Иван? Вылетело из головы. Имя очень необычное для запоминания.

Иван фыркнул.

– Зоя – необычное имя? Какое тогда обычное? Твоё, что ли?

Неожиданно Ксения тяжело задышала, нервный румянец разлился по лицу.

– Ну, Иван, от тебя такого не ожидала! – выпалила девушка.

Сквозь прищур Иван посмотрел на подругу.

– Какого, объясни, такого – ожидала?

Ксения промолчала.

– Я просил не опережать событий. Не торопить время… – он осёкся, в глазах подруги он увидел пугающую чёрную тьму. – Всё утрясётся само, - не очень уверенно закончил Иван, следя за лицом Ксении, яркий румянец быстро сходил, уступая место синюшной бледности. Неожиданно Ксения встряхнула головой: она была прежней радостной и весёлой. Быстрая Ивана не избавила от неприятного впечатления, он всё ещё видел пугающую жуткую тьму, клубившуюся в её бездонных глазах. Стремительно схватив Ивана под руку, Ксения положила голову ему на плечо и обворожительно заворковала:

– Ванечка, прости меня, дуру набитую! Я очень боюсь всего, что может нам помешать. Я так хочу, чтобы всё было хорошо.

Она говорила и говорила, не уставая и не останавливаясь. Она использовала все уловки и хитрости, коими природа не обделила дщерей Евы, для достижения своих коварных целей. Не мычанием, так катанием, как говорят в народе. Любой способ хорош от высоких чувств и до низменных. Подверженный обаянию, Иван, почувствовал внезапно расслабленность духа и тела и поддался на льстивые речи подруги. Находясь в каком-то коконе, он понял, что ничего не может изменить, если не принять решительных мер. И он с невероятным трудом сбросил с себя накрывшее его покрывало морока.

– Помолчи, Ксения, – прервал он щебет и воркование подруги. – Знаю, чего ты добиваешься. Не прерывай, помолчи, пожалуйста, дай высказаться. Оно понятно, семья и соответственно ценности, всё такое прочее – очень хорошо. На страже стоят отец-мать, желающие дочери добра. Но я хочу знать, как я вписываюсь в рамки вашего мира? Пример: убеждаешь, честна и откровенна со мной, а про подарок отца – автомобиль промолчала. Это не колечко с бирюзой. Намного серьёзнее. Итак, кем я буду, мужем на равных правах, или водителем при жене? И ведь это, Ксения, первые настораживающие звоночки до свадьбы. Или цветочки, после которых пойдут ягодки, горящие ядовитым цветом обмана и лукавства. Могу заблуждаться и ошибаться, не безупречен и не беспорочен. Одни мои друзья чего только стоят, если верить твоим словам. Видя их в отрицательном свете, в нём же видишь и меня. Не трать время на объяснения. Это не разрыв, это время тщательно обдумать всё и принять правильное решение. Летняя практика покажет, прав я или нет. В городе не останусь. Решение окончательное. Пойми, спешка в вопросе семьи нежелательна. Семь раз отмерь, один отрежь, говорят в народе. Просто и понятно. Жизнь сама решит. Посмотри на иву. Спилишь, назад не привьёшь, усохнет.

Оставив изумлённую подругу стоять с открытым ртом, Иван слишком напоказ, загребая подошвами туфель землю и сор, пошёл прочь.

У входа в техникум столкнулся с Женькой.

– Да, Ванька, выдал ты стране угля. Нёс всё подряд. Да так тихо, что даже я услышал.

Иван не ответил, задумчиво глядя на сокурсника.

– Я думал, после нашего вчерашнего разговора, ты сделал правильный выбор, ты умнее. Или практичнее. Выходит, ошибся.

Иван пожал плечами.

– Можешь сам попытать с Ксюхой счастья. Авось, повезёт.

Женька загородился ладонями.

– Бог с тобой, Ванька! Разные весовые категории.

– Меду мной и тобой, что ли.

Женька усмехнулся.

– У меня и Ксюхи, – ответил Женька и потёр большой и указательный пальцы. – Я – обычный студент, она – дочь начальника.

Иван, не ответив, развернулся. Взялся за дверную ручку. Почувствовал руку сокурсника на плече.

– Чего ещё, Женька? Всё ведь выяснили.

Сокурсник выразительно покрутил растопыренными пальцами возле виска.

– Вань, у тебя всё в порядке?

– Без аномалий. Будь спок.

12

Возня птиц в ветвях ив отвлекала сидевших в аудитории студентов и членов распределительной комиссии. На предложение закрыть окно никто не положительно не отреагировал. Члены комиссии и студенты ждали начала собрания и оглашения списка мест прохождения практики. Напряжённая тишина висела под высоким потолком аудитории и казалось тихо звенела медным гонгом. Стихли самые разговорчивые подружки-кумушки, прекратились шушуканья. Осудительные взгляды комиссии нет-нет и осматривали помещение, пресекая саму попытку нарушить порядок. Не называя фамилий студентов, члены комиссии тихо перебрасывались короткими фразами. Студенты обострили слух, желая услышать заветное слово. Переживания никуда не делись, каждый знал место летней практики и морально подготовился, но зная прекрасно русское «авось», надеялись на лучшее, что не изменятся планы.

Электронное табло электрических часов зелёными цифрами показывало часы и минуты. Время шло. Время тянулось. Время будто остановилось. Оно стояло невидимым стражем за спиной студентов, напоминая о неумолимости Рока и наказании за совершенные проступки.

Вот замолчали и члены комиссии. Секретарь внесла стопки листов. Что-то прошептала председателю, директору техникума. Он согласно кивнул и посмотрел выразительно на остальных членов. Затем объявил о начале собрания. Слово предоставили классному руководителю Татьяне Давыдовне. Она встала и выдержала небольшую паузу, осматривая своих учеников, будто видя их впервые, после заговорила. Делала она это ловко, строила короткие доходчивые предложения. Поздравила с успешным окончанием учебного года, выделила некоторых не называя фамилий, кому следовало подтянуть теорию. Следом, улыбнувшись, чем внесла сразу разрядку в серьёзную атмосферу собрания, она добавила, что конечно же теория без практики это абсолютное не комильфо. Как в любой профессии, в профессии повара главное, чтобы теория шла об руку с практикой, второе же, умение вкусно готовить. Следом выступил заведующий технологическим отделением Александр Николаевич. В присущей ему манере продёргивать всех без исключения, он тоже поздравил с окончанием учебного года и успешной сдачей экзаменов. После него взял слово директор техникума Аркадий Фёдорович. Отточенные фразы всколыхнули воздух забытым энтузиазмом комсомольцев первых пятилеток и разгорячили уснувшие сердца. Затем напутственное слово сказала пре8дставитель ОРСа комсомольского рудоуправления Анна Ивановна, ведущий экономист предприятия и мать Ксении.

Когда задор и пыл поздравлений немного сбавил градус накала воздуха, Татьяна Давыдовна поименно зачитала список практикантов и места работы. Здесь был и Донецкий металлургический завод, Макеевский металлургический комбинат, дом отдыха «Металлург» в Новоазовске и ещё парочка интересных мест в рабочих столовых. Счастливчики брали направление и сформировавшимися группками выходили в коридор. Аудитория опустела. Остался я и Женька Жуковский.

– Евгений, ты просил оставить тебя в Комсомольске.

Женька радостно подтвердил слова Татьяны Давыдовны.

– Мы удовлетворили твою просьбу. С небольшим уточнением.

– С каким? – заинтересовался Женька.

– Будешь работать помощником повара, немного позже поваром в полевой столовой базы МТС колхоза «Путь Ленина». Жить, соответственно, определят к кому-нибудь из местных жителей.

Татьяну Давыдовну Женька выслушал, вытаращив глаза: вовсе не такой вариант практики рисовал он в своём воображении.

– Что скажешь, Женя?

– Переиграть можно? Правда ведь? Куда угодно, хоть к чёрту на кулички.

Заговорил Аркадий Фёдорович:

– Зачем же к чёрту на кулички? Есть варианты ближе. Правильно, Татьяна Давыдовна.

Она кивнула, полностью выразив согласие.

– Куда хочешь, Женя?

– В Макеевку. Предпочтительнее город полевому стану. Экзотикой сыт не будешь.

Татьяна Давыдовна усмехнулась.

– Пионерский лагерь «Рассвет» под Ясиноватой.

– Хорошо, – почти крикнув ответил он, схватил направление и выскочил, припрыгивая, из аудитории.

Я предупредил вопрос, который готов был сорваться с уст нашей классной.

– Я готов работать на полевом стане, спать в палатке, умываться росой, дышать туманами и летними дождями. Хочется самостоятельности. Взрослой самостоятельности без опеки и надсмотра, хочется свободы действий.

В робко кто-то постучал. В приоткрывшуюся щель пролезла Женькина голова и гомон студентов.

– Удовлетворим твою просьбу, Ваня, – проговорила Татьяна Давыдовна, увидев прежде немое согласие членов комиссии. – место работы повторять не буду. Жить будешь у начальника МТС Андрея Станиславовича Бурака.

Женька расхохотался и, едва сдерживая смех, проговорил:

– А что, Ванька, правильно! Заодно и свёклы наешься…

13

Низко и протяжно пел гулкий колокол утренней тишины. Ароматной, с тонким флёром жасмина и цветков акаций.

Иван проснулся рано. Лежал с закрытыми глазами. Слушал сердце, оно сильно колотилось в груди и временами ему казалось, от этого лопнет грудная клетка, рёбра и хрящи разойдутся, вспоротые вены и сосуды вскипят фонтаном зелёной, как окисел меди, крови. От пришедшей на ум ассоциации Иван улыбнулся, вот до чего доводят ранние пробуждения. Не жаворонок, ликующей песней утренней заре заявляющий наступление дня. Человек, про которого тихо, чтобы не услышал, говорят, мол, ему медведь на ухо наступил. Что с того, что играет на баяне, медведи в том же цирке на велосипеде раскатывают, мартышки, параллельная ветвь человечества, в том же цирке под аплодисменты чудеса эквилибристики показывают.

Внутренним хронометром Иван чувствовал ритм времени, который час он знал, не стоило смотреть на часы. Бабушка снова заночевала у дочери. Внутренним оком Иван видел не раскалившуюся от дневного жара жаровню небес, по лазурным отлогим стенкам скользят и срываются в бесконечность земной равнины солнечные лучи, отражаются в зеркалах озёр и прудов, ручейков и рек, разбрасывая щедро россыпи смешных солнечных зайчиков.

Следить за ветром легко. Вот он пронёсся над кронами деревьев. Стряхнул с акаций и ив, тополей и берёз бледно-серебристые ночные сны, навеянные проказницей луной. Симфоническим тутти звенит утренняя разминка кузнечиков, прячущих исполнительские таланты в матовом изумруде сочных трав.

Нежными руками время гладит первые облака, волнистые шёлковые пряди и волшебные кудри.

Иван потянулся. Выгнулся. Заскрипели-затрещали приятно суставы-сухожилия. Новое ощущение здорового молодого тела показалось приятным. Сразу пришла мысль, спорадически мелькнувшая в голове: вот почему кошки, часто потягиваются, они наслаждаются гибкостью тела. Что мешает делать это человеку? Мысленно Иван улыбнулся. Потягивания сродни гимнастике. Гимнастике для лентяев. Кому в облом корячиться спросонья с гантелями и прочими гимнастическими снарядами, тот вполне обойдётся гимнастическим минимумом.

Мысли будто утренний бриз, флиртующий с листвой, снова заполонили сознание, захлестнули разнообразием. «Свобода! – протянул Иван, продолжая со сладкой истомой потягиваться и вертеться в постели, продолжая начатый монолог с самим собой, – свобода… Не полная, конечно. Полная свобода – чушь несусветная. А всё же прекрасно: не нужно лететь сломя голову на занятия, учить-зубрить задания и рецепты, не надо корпеть над рефератами или докладами, выступать в самодеятельности. Э-эх!.. – Иван выгнул спину. Приятный озноб пробежал по телу. Хрустнули мелодично позвонки. – Предстоит работа. Это другое. Это первые шаги в профессии. Вот бы сейчас…Чтобы сейчас… О! босиком пройтись по траве, по росе, плюхнуться в траву и дрожать до пупырышек на коже от наплывшего волной счастья. – Иван соскочил на пол и едва не оскользнулся голой стопой, сохранил равновесие, выпрямился, развёл плечи, пару раз присел, сопровождая приседания махом рук. – Это осуществимо. Прямо завтра. Выйду в поле и – трах! – в траву!»

Складывая вещи в сумку, Иван вспомнил Женьку.

– Прекрасно тебя, Ванька, понимаю и, в некоторой степени, разделяю твоё упрямство. Ты действительно прав: своя печаль важнее чужой радости.

После собрания они вдвоём стояли в муаровом флёре ив, курили, сигаретный дым путался в гибких ветвях и тонких остролистых листьях длинными сизыми струями, будто детскими лентами связывая их с собой невыполнимыми обещаниями. Тут же следом всплыла Ксения.

– Не удивлена, Иван, – официальный тон не коробил парня, может, таким обращением она хотела уязвить, однако, результата нужного не вышло, – твоим демаршем. Иногда удобно для позёрства идти против всех. Умный не взбирается на гору, обходит её. Если тебе лучше вот это, противопоставление себя окружающим, твоё право. Подумав, согласилась с твоим доводом: три летних месяца не тридцать лет. Вопрос нашего благополучия решится. Со знаком плюс или минус – зависит от тебя. Я так решила.

Иван запомнил ответ:

– Смотрю на тебя, Ксения, и стараюсь понять, почему в последнее время не ощущал жар в твоей ладони, почему моя рука не горит, как прежде в твоей. Отчасти от того, что ты всё решила, продумала, сделала вывод. За всех. Поэтому холод уверенности льдом сковал твоё сердце. И взгляд у тебя стал тёмным, как ноябрьская ночь.

Легко позавтракав компотом и батоном, Иван пошёл на станцию «Каракуба». Откуда дизель довезёт его до нового этапа в жизни. Времени оставалось до отправления вагон с тележкой. Очень хотелось оставить в прошлом хорошее с плохим, выбросить мусор за борт корабля и налегке под полными парусами плыть навстречу неизвестности.

Жизнерадостными звуками встретила Ивана железнодорожная станция «Каракуба». Народной незамысловатой мелодией проплыл звонкий гудок паровоза, тянущего вагонный состав, гружённый щебнем. Ему вторил лязг колёс и свист стравливаемого пара и речью суфлёра разносился громкоговорителями неразборчивый речитатив диспетчера, сообщающий новости отправления грузовых составов, следующих на погрузку и информацию для пассажиров, следующих по маршруту станция Каракуба до станции Иловайск.

К месту практики предлагали добраться двумя вариантами. Первый – машиной трястись два часа по грунтовке. Второй – сорокаминутная поездка дизельным поездом, свидетелем послевоенных победных трудовых будней с зелёными вагонами и лакированными деревянными сиденьями, исписанными признаниями в любви или просто исчёрканными перочинными ножиками. Естественно, Иван выбрал второй вариант. В техникуме сообщили, в месте высадки поезд останавливается по требованию, запрос начальству железнодорожного сообщения направлен, и что Ивана сам Бурак. Поблагодарив секретаря, Иван взял предписание с проездным билетом и произнёс про себя, смотря на стены здания, выйдя наружу, до встречи осенью.

С увлечением Иван наблюдал за перепадом освещённости на асфальте и следил за игрой теней, всему виной сила ветра, от порыва оного то слабее, то сильнее трепетали листья и тем замысловатее получался узор. А уж когда на солнце находили облачка или сходили с него, на асфальте, как на экране в кинотеатре, разворачивались замысловатые картинки. Обладая фантазией, с лёгкостью угадывались силуэты людей и зверей в рисующихся тенях, и с такой же непринуждённостью разворачивались трагические и драматические сценки.

Засмотревшись и задумавшись, Иван едва не пропустил отправление. Он встрепенулся, когда его кто-то из-за спины окликнул знакомым девичьим голоском: «Янек собирается сидеть здесь до окончания практики?» Он вскочил. Забежал в вагон до третьего гудка паровоза. Показал билет проводнице. В это время состав дёрнулся. Послышался лязг соединений между вагонов. Раздались крики, что за безобразие, не уголь, людей везёте. Вдогонку прозвучало сообщение, что отправление поезда задерживается на некоторое время. Слова диспетчера приняли в штыки. Понеслись из вагонов экспрессивные высказывания, за что платили деньги. Но в это время дизель аккуратно тронулся с места и высказывания смолкли сами собой.

Иван уселся возле окна. От древесины пахло лаком и тонким древесным ароматом. За окном уплывало медленно здание вокзала. В ржавую ленту слились цистерны с надписями «огнеопасно». Зелёное кружево садов поселка Петровский осталось позади исчезло в мареве бесконечно село Пригорное, раскинувшееся на берегу реки Кальмиус и повторяющее его изгиб.

Изумрудный ворс полей уткнулся в горизонт. Яркое солнце слепило с безоблачного неба. Лепота и эйфория души и сознания. Холодной змеёй в сердце неожиданно закралась необъяснимая тревога. Иван быстро повернулся корпусов вокруг. Ничего подозрительного. Сзади сидят две бабушки с внучками. Одна девочка поёт песенку, вторая ей в такт хлопает негромко в ладоши: «У ручья под ивою слышу соловья, самая счастливая в это утро - я».

«Не то, – подумал Иван, – не оно. Что же тогда?» Снова откуда-то послышался знакомый девичий голос: «Янек, берегись… Падай… Быстрее…» Дальше Иван действовал на автомате. Острое ощущение трагической неизбежности нарастало. Будто смотря на поезд со стороны, Иван увидел, что очень скоро грубая, чужеродная сила скомкает, смешает, перемелет и сметёт в бездонность бытия и короткий, в три вагона, состав, и немногочисленных пассажиров, и землю, вскипевшую и обожжённую металлом. Спасение виделось в немедленном падении на пол. Медленно опускаясь на исшарканный металл пола, краем зрения Иван ясно рассмотрел свернувшееся небо, повисшее лохмотьями облаков, распоротое молниями и сопровождавшееся диким рёвом грома. Вызванные ударом молний огненные искры понеслись по проводам, перебегая с одного изолятора на другой слепящими дугами. Огненные бичи сорвались с проводов и начали полосовать вагоны. За мгновение до того, как искрящийся провод разбил стекло, Иван упал, больно ударившись лицом о край деревянного сиденья.

14

Дьявольская по красоте картина открылась из разбитого вагонного окна с оплавленными по периметру фрагментами стекла моему взору. Ядовито-красного колера облака персидскими клинками расходились из пространственной точки небесной сфера. Безобразными кляксами пачкали низкое небо токсично-чёрные с фиолетовым налётом косматые тучи. Сотрясая конвульсиями испуганное и распоротое брюхо неба, рокотал сытно и довольно гром. С периферии небесного купола сыпались ужасные выстрелы молний. В сгустившемся до осязаемой плотности утреннем воздухе неприятно пахло сажей, противно резало обоняние расплавленным железом, мертвецки душило петлями тлеющей древесины.

Стряхнув с себя налипшие горячие шарики расплавленного остывающего стекла, невероятным, почти акробатическим образом мне удалось, не поранясь, выбраться окном наружу и без травмирующих последствий приземлиться на гравийную насыпь откоса и, свернувшись клубком, перекатившись спуститься по ней. Отряхнувшись и приходя в себя после спонтанного кульбита, я вернулся к вагону. Принял через окно от бабушек внучек и посоветовал женщинам без паники с осторожностью пройти в тамбур и выйти. Проводница наверняка пришла в себя и открыла дверь для эвакуации пассажиров.

Из соседних вагонов с гомоном и криком вываливались, давя друг дружку, женщины с сумками и баулами и, торопливо труся, спотыкаясь и падая, при этом визжа ещё громче и интенсивнее, стремились отдалиться на безопасное расстояние от ставшего неожиданно источником неприятностей и отрицательных переживаний паровозного состава.

Спасённые мною девочки оказались на проверку стойкими оловянными солдатиками. Они напрасно не кричали, без дела не производили ненужных движений. Держали меня за руки и спокойными голосами поддерживали бабушек, стремительно спешивших к нам.

Тем временем я осмотрелся. Невдалеке упирались в небо башни элеватора разъезда Войково. От посёлка пыля грунтовкой спешили две бортовые машины. «Скорая помощь» о своём приближении извещала сиреной, нагоняющей тоску и ужас. На путях перед дизелем вертелись, изучая рельсы, машинист с помощником и парочка любопытствующих личностей обоего пола. Той нередкой породы людей, без которых теля не родится и вода не освятится. Мне поспешно показалось, неприятности этого весеннего утра не окончились. Метрах в десяти от дизеля от правой рельсы выстрелила вертикальная прозрачная струя переливающегося воздуха. Внутри неё спорадически проскакивали яркие и болезненные для глаз вспышки. И тут со мной в очередной раз случилась метаморфоза: я увидел полную картину совершившейся трагедии. Неким внутренним зрением я, находясь в какой-то высокой точке над землёй, увидел всю жуть происшествия. Внутри меня что-то содрогнулось. Я хотел отвести взор, но мной, как и ранее в кошмарном сне, кто-то или что-то руководило. Быть марионеткой в руках неизвестного сомнительное удовольствие. Как я ни противился, мою голову с силой, хрустнули позвонки, этот некто повернул вправо и вверх. Мой взор наткнулся на идеально круглое отверстие в плотном теле мрачных туч. Из отверстия постепенно увеличиваясь, выдвинулся тонкий прозрачно-алый луч. Постепенно удлиняясь, будто осторожно исследуя пространство, он соприкоснулся с вертикальной мерцающей струёй, исходящей из рельса. До меня донёсся едкий, ехидный звук, похожий на старческий болезненный клокочущий смех. Дальше происходящее напоминало действие какого-то фантастического фильма. В месте соприкосновения луча и струи рельс раскалился добела и с протяжным гулким звуком лопнул. Красивый букет из земли, гравия, шпал вырос из насыпи и застыл, едва заметно тая и теряя первоначальную форму. Освободившись взрывом от мертвой хватки костылей, рваные концы рельсы, вибрируя и издавая звон, скрутились спиралью. Упругая взрывная волна разошлась вокруг, понимая пыль, сбивая и сметая всё на своём пути.

Будто от подсечки, я рухнул наземь, прикрывая собой девочек.

Ярким золотом небесного огня засияло пространство над местом трагедии.

В левом кармане рубашке я почувствовал шевеление и приятное тепло. «Этот амулет спасёт тебе жизнь, Янек. Носи его всегда с собой».

15

Кашляя выхлопными газами, оставляя за кормой шлейф густой серой пыли, сносимой в поля боковым восточным ветром, и постоянно дёргаясь, старенький «ЗиЛ», подрастерявший молодую удаль и задор отваги в битвах за урожай, трясся, скрипя гармонически железом, грунтовой дорогой, разделявшей зелёную линию лесопосадки и колхозные бескрайные изумрудные поля.

В такт общему подпрыгиванию на сюрпризах дороги, на сиденье машины скакал, как в седле, водитель-балагур Веня. Он развлекал бородатыми шоферскими байками хихикающих в кулачки и при каждой встряске театрально ойкающих двух молоденьких девушек в лёгких летних платьицах.

Не с большим комфортом ехали в деревянном кузове Иван с попутчицей, сорокалетней женщиной, представившейся Александрой Петровной. Разговорчивая от природы, женщина пыталась всеми правдами и неправдами втянуть в беседу молчавшего Ивана. Искала лазейки в молчаливой неприступности юноши, бросала реплики, смешила и сама же смеялась своим шуткам. Александра Петровна хотела полноценного живого общения. Молчаливая улыбка Ивана её не устраивала. Женщина сетовала на плохую езду, говорила, кося глаз на юношу, что не дрова везёт слишком общительный водитель. Качалась из стороны в сторону и всё не оставляла попыток разговорить юношу. Иван посоветовал разговорчивой попутчице крепче держаться руками за борт. Небольшая предосторожность предотвратит ненужные травмы или, что ещё более ужасно, вылет за борт. Это влечёт куда больший вред здоровью, при падении можно запросто кое-какой член повредить и наложения гипса точно не избежать. Творческий спонтанный спич произвёл на Александру Петровну мимолетное воздействие. Она всё же крепче вцепилась за верхний брус кузова, другой рукой она держала две полные хозяйственные сумки.

Отвлекаясь на открывавшиеся виды природы, уйдя в себя, в свои думы, Иван не сразу услышал слова попутчицы. Лишь когда она со всей предосторожностью подсела к нему, он услышал её слова. «Ваня, тебе плохо? Болит сердце? У меня завалялся валидол в сумке». Удивившись обеспокоенности женщины, он ответил, что с ним всё хорошо. «Ты постоянно держишься рукой за грудь, - не успокаивалась Александра Петровна, - вот я и подумала». Вместо ответа Иван громко вскрикнул. Машину сильно тряхнуло на очередной рытвине. Не повезло и Александре Петровне. Вместе с сумками она повалилась на пыльный пол и громко запричитала. Водитель остановился. Вылез на подножку. Спросил пассажиров, всё ли в порядке больше для успокоения совести. Так как воющая женщина явно не свидетельствовала о хорошем состоянии. Покачав головой, нравоучительно изрёк: «Мой «ЗиЛок» не вагон купе». Медленно грузовик тронулся с места. Успокоив женщину прикосновения к плечу, Иван сказал: «Теперь отвечу на ваш вопрос: привычка с детства поглаживать грудь в минуты задумчивости. Вроде массажа». Вот так, слово за слово, завязалась беседа. Александра Петровна поведала о своём вояже в Донецк, к брату, главному инженеру шахты «Засядько», не могла нахвалиться городом, но в конце заключила, дескать, в гостях хорошо, дома – лучше. В общих чертах Иван обрисовал цель своей поездки. Александра Петровна оживилась. «Очень хорошо знаю Бурака, живу недалеко от его фольварка». Услышав знакомое слово, Иван спросил попутчицу, почему она назвала именно это слово, а не иное. Александра Петровна рассмеялась: «Почему?! Все говорят, и я говорю!»

Поинтересоваться ещё кое-чем помешало происходившее неестественное оживление в лесопосадке. Веня сбавил ход, завидя большую лужу, оставшуюся после позапрошлого дня ливня, решив её объехать. Иван привстал и направил внимательный взгляд в аквамариновые заросли. Что-то больно бойкое, сродни сражению, происходило в зелёной гуще. Ветви кустарников ходили ходуном, тряслись нижние ветви молоденьких невысоких вязов и тополей. Затем Иван, от неожиданности растерявшись, увидел интересную картину: из густых сплетений ветвей выскочила ошпаренной шалуньей быстрая рыжая молния и полетела к дороге. Следом выскочили преследователи – четыре крупных снежно-серых зайца и направились по следу лисицы. Рыжая хищница бросилась под колёса грузовика, жалобно скуля и обиженно тявкая.

Свидетелями необычного представления оказались водитель и его пассажирки. Они от неожиданности оглушительно завизжали, приложив ладони к головам. Веня резко дал по тормозам, боясь задавить животное, хоть пока и не внесённое в красную книгу. Девушки лбами стукнулись о приборную доску и сильный визг распорол внутрикабинное пространство на тонкие звуковые ряды. Глядя в лобовое стекло, Веня не замечал набухающей на лбу крупной ссадины. Серая тень перелетела кабину сзади и опустилась аккурат перед бампером.

Хищница и Иван встретились взглядами. В глазах зверя читалась просьба защитить её от преследователей. Сбоку послышался дикий воинственный клич. Иван повернул голову на звук и сильный боковой удар опрокинул юношу навзничь. Через него, в невероятных длинных прыжках растянувшись почти в идеальную прямую линию, перепорхнули зайцы и поскакали в поле. Преследование лисицы не прекратилось. Постанывая, Иван встал. Держась за бампер, юноша увидел ещё более невероятную по правдоподобности картину: вырвавшийся в арьергард заяц на полном ходу протаранил головой вставшую в защитную стойку и оскалившуюся рыжую хищницу. По полю покатился, взлетая над землёй рыже-снежно-серый клубок.

Из кабины вывалился Веня. Потеряв дар речи, пребывая в неконтролируемой ажитации, он тыкал пальцем в поле, куда убежала лисица и зайцы, и силился что-то сказать. Неожиданно речь вернулась, и он закричал, весь дрожа от распирающего эмоционального нервоза:

– Нет… Нет, ты видел, да… Зайцы лисе дали прикурить! Кому расскажешь – не поверят…

16

– А ты никому не рассказывай, - посоветовал я Вениамину.

Он потряс головой.

– Почему?

– Всё равно не поверят, – объясняю шофёру.

Из кабины тихо и недовольно переговариваясь выбрались девушки. Потирая лбы, они начали выговаривать Вене, что такая езда с травмами им не нравится. Но Веня свысока посмотрел на студенток и проигнорировал их инвективы. Он смотрел на меня, поджав губы, лоб его пошёл морщинами – Веня старался выдать какую-то умную мысль, но судя по молчанию, ничего путного на ум не приходило.

– Почему? – снова спросил он, – почему не поверят? Я ведь видел своими глазами!

Мне надоело его почемуканье. Сдерживаясь, указал рукой на свою попутчицу. Александра Петровна с опаской, сгорбясь и держась рукой за верх борта, смотрела, приложив ладонь ко лбу в поле. Куда ускакала незадачливая лисица с преследователями-зайцами, скрывшись в густой зелёной шерсти всходов.

– Даже если чужими глазами смотрел, всё равно не поверят, – пытаюсь втолковать шофёру-тугодуму. – И ещё: свидетелей-то нет!

Веня едва не подпрыгнул.

– Как нет? – искренне удивляется он. – Ты разве ничего не видел?

Прикладываю руку к груди.

– Готов поклясться – ничего. Была остановка. По нужде. И разошлись мужчины налево. Женщины побежали в кустики направо.

– Ой, и вправду, надо в кустики! – крикнула одна из студенток. Схватила подругу за руку и вприпрыжку побели в густые заросли посадки.

– Идём? – киваю в сторону посадки.

– Вот ещё! – возмущается Веня, – буду по кустам как городской бегать! Я как все водители… – Без стеснения расстегнув замок на брюках Веня пустил струю на колесо со стороны водителя. – Вот так, – ядовито шепчет он, – чтобы на сук или на гвоздь не напороться.

Сердито сопя, Веня сел за руль и со всей силы нажал на сигнал. Раненным эхо он разлетелся по сторонам и устремился в поднебесье. Вспугнутые злым сигналом, с ветвей поднялись птицы и закружились, в полёте создавая симпатичные, непонятные человеческому пониманию фигуры из параллельного мира. Налетел ветер. Визжа на бегу, вернулись студентки, сопровождая недовольство отсутствием терпимости водителя. Также ворча, уселись и состроили кислые мины. Немного медленно, побаливала спина от дара о землю, забираюсь в кузов и встречаюсь с недоверчивым взглядом Александры Петровны. Она исподлобья смотрела и хмурилась.

– Избавься от неё, – хрипло произносит она.

– От чего избавиться?

– Сам знаешь, – уже сипло говорит попутчица. – Нужно было бабушку слушаться. Глядишь, всё обошлось бы ровно и гладко. А теперь… Бачили очи шо купували…

– Вы знакомы с бабушкой?

– Не перебивай! – резко оборвала Александра Петровна, – хотя теперь чего уж… – несколько слов женщина прожевала невнятно, – хоть сожги, хоть утопи, хоть распусти, не повлияет это ни на что.

Сам не робкого десятка, на практике одним махом семерых не побивахом, от слов женщины оробел. По спине прошёлся холодок, повеяло от них чем-то потусторонним, жутким, как пронзённая смертельным холодом зимняя предрождественская ночь.

Чистое небо затянули серые клубящиеся тучи, и оно приобрело вид давно не стиранной старой скатерти.

17

Удивления не вызвало то, что его никто не встретил. Насыщенный событиями день только перевалил через экватор. Честно говоря, за время, прошедшее с момента пробуждения и отправки на поезде в свою новую жизнь Иван устал удивляться. И было с чего! Невероятное приключение в поезде. Невесть откуда налетевшие тучи. Разразившийся орудийной канонадой гром. Вспышки молний, что сродни пламени огня, вылетающего из жерла пушек. Вот уж правда, жизнь хранит за пазухой много камешков сюрпризов. Не даёт расслабиться. Держит человека в тонусе. Чтобы ни шагу назад или в сторону от выбранной цели, иначе каюк. Казалось бы, железнодорожного происшествия вполне достаточно и нервишки пощекотать, и себя испытать на прочность. Так нет же! Вдогонку к уже испытанному и опробованному ещё одна инсинуация. На этот раз в пути к конечной цели поездки по дороге грунтовой, вьющейся между полями и лесопосадкой. Поневоле подумаешь, рассуждал на досуге Иван, то ли судьба тебя выбрала баловнем, то ли решила на тебе отыграться за все предыдущие неудачи. Иван вздохнул, наверное, на мне в этот день свет клином сошёлся. За какие заслуги, думать не хотелось.

Потоптался Иван посреди дороги, параллельной рельсовой ветке, как ни осматривался, но он представлялся себе одним из трёх тополей на Плющихе. Усевшись на обочине в траве, задумался. Мысли вернулись к произошедшим событиям. Иван даже усмехнулся, представив невероятно смешную картину, которая может померещиться либо с перепоя, либо спросонья: четыре крупных зайца преследуют лисицу, что вообще противоречит всем правилам дикой природы. Прерогатива хищника довольствоваться травоядным животным, выбрав себе добычу, гнать её, загонять, лишать сил сопротивляться. Сегодня, видимо, или пятна на солнце появились, или возросла его летняя активность. Иначе как тогда понимать агрессию любителей полакомиться дармовой огородной морковкой, которые вдруг решили показать хозяйке чужих курятников заячью кузькину мать.

Усмехнувшись, Иван тут же охнул. Тупой болью заныл левый бок. Задрав рубашку, Иван увидел растущий и темнеющий синяк в месте таранного удара зайцем головой.

– Точно кувалдой врезал! – одобрительно проговорил Иван вполголоса и погладил ноющее место рукой, успокаивая боль, – с ног сбил косой как заправский уличный драчун.

С небесных сфер приятных и не очень воспоминаний вернул на землю, погрязшую в символизме порока и красоте греха ломающийся юношеский, с деланной искусственной хрипотцой и немного блатными интонациями голос:

– Это тебя, что ли, на практику к нам прислали?

Подняв голову, Иван увидел обладателя неприятного голоса. Парень почти его лет демонстративно перекатывался с пятки на носок, скрипя кирзовыми грязными сапогами. На худом бледном лице висела приклеенной скабрезная улыбка. В верхнем ряду отсутствовали два центральных резца, что играло на образ блатаря и спичка, зажатая в левом углу рта, дополняла общую картину.

– Допустим, меня, – Иван легко вскочил на ноги. Играющий роль блатаря оказался щуплым и невысоким а-ля уголовником. Позади него на расстоянии стояли два архаровца, колоритные персонажи в дешёвых трениках с оттянутыми коленками и надетыми на голое тело пиджаках. Они тоже скалились, пялясь на Ивана, не предпринимая попыток вставить слово.

– Ты запомни, студент, здесь моя земля, - акцентировав на последнем слове цыкнув, сказал а-ля уголовник. – Я здесь хозяин. Кличут меня Сашком.

– Что мне за корысть от этого? – Иван чувствовал нарастающий конфликт, который нужно срочно пресечь на корню.

Сашок оглянулся на своих клевретов и заржал. За ним зашлись диким, глупым смехом подпевалы.

– Он не понимает, Сашок, – прореготал стоящий справа.

Стоящий слева тявкнул по-собачьи:

– Объяснить надо непонятливому, Сашок.

Пританцовывающей походкой, загребая носками сапог землю, хозяин земли подошёл на расстоянии удара рукой к Ивану и остановился. Прищурясь, нагло уставился в глаза и начал перекатывать спичку из левого угла рта в правый и обратно. Он ударил себя пальцем в грудь.

– Я повторю, я не гордый, – блестя фиксой в нижнем левом ряду красуясь собой и произношением, говорит Сашок. – Я здесь хозяин. Я живу на этой на земле. Все приезжие живут по моим правилам. Понятно, студент?

Высказавшись, Сашок демонстративно ткнул указательным пальцем в грудь Ивану.

– Понятно, я спрашиваю?

Дальнейшее представлялось пошло предсказуемым. Не став дальше слушать приблатнённого автохтона, Иван крепкой хваткой ухватил палец Сашка кистью и резко выкрутил в направлении, обратном естественному сгибанию суставов руки и кисти.

18

– Отпусти, сука, больно! – минуту назад он геройствовал, теперь жалобно скулил.

Я сильнее выгибаю кисть и палец. Не сопротивляясь, Сашок падает на колени.

– Отпусти, пидор! – никак не угомонится Сашок, – ты не знаешь, с кем связался.

Рывком на себя дёргаю руку наглеца, делая шаг назад. Почти коронованный сопляк бьётся грудью о землю, лицом приземляясь в свежую, пахучую коровью лепёшку. Приседаю на корточки, фиксируя болевой захват.

– Запомни, гнида, твои страшные слова – это всего лишь слова, – кисть давлю назад, Сашок кричит. – Кивни, если понял.

Голова поднимается из коровьего дерьма и опускается со стоном.

– Во-первых, заруби на носу, падаль, обет ахимсы я не давал. Насчёт ахимсы просвещу – это не причинение вреда всему живому. Ты и твои гнилые друзья – животные, вас нужно давить, чтобы окружающим легче дышалось. Во-вторых, держись от меня подальше. Увидишь меня, беги, что есть мочи. И наконец, встречу ещё раз, церемониться не буду – искалечу.

Отпускаю кисть Сашка. Встаю, отхожу в сторону. Сашок проворно вскакивает, кривясь от боли, отбегает и кричит своим корешам:

– Косой, Хилый, чо застыли? Этого козла испугались? Вломите ему самые…

Испуганно надухарившись, надув грудь, Хилый заявляет срывающимся голоском:

– Ты знаешь, кто Сашко́? Евонные два старших брата сидят на зоне!

Беру комок сухой земли и, не целясь, бросаю в Хилого. Он пятится, спотыкается, падает.

– Не повод гордиться братьями на зоне. Хилый и Косой – классно быть холуями?

Троица держится на почтительном расстоянии.

– За холуёв ответишь, падла! Сашкины братья скоро откинутся. Тогда посмотрим, как петь будешь, студент. Они всем покажут, кто здесь хозяин.

Неожиданно своеобразная антреприза заканчивается.

– Сдрыснули отсюда, шакальё! Быстро, кому говорю! Гляди, хозяева сыскались!

Сильный мужской голос зазвучал позади меня. Блатная троица притихла, отошла дальше. Ко мне приближался Андрей Станиславович Бурак. Он соответствовал своему описанию, данным в техникуме замдиректора по общей работе. Среднего роста, широк в плечах, буйная чёрная шевелюра. Рабочая спецовка сидела на нём как влитая. Подойдя, он улыбнулся. Блеснули радостно серые умные глаза. Обмениваемся рукопожатием.

– Смотрю, Иван, ты познакомился с нашей достопримечательностью.

– Так вышло.

Андрей Станиславович взял меня за плечи. Повертел, рассматривая.

– Именно таким, Ваня, тебя и представлял.

Отвечаю улыбкой. Она говорит обо всём. Бурак меня понимает без слов.

– Надеюсь ничего криминального не произошло с этими… – он произносит парочку непечатных слов, прежде мне не знакомых.

– Культурно поговорили, – отвечаю спокойно. – Обменялись, так сказать, верительными грамотами.

– Так-так… обменялись, значит…

Из анабиоза непредусмотренного его умом сценария выходит Сашок.

– Слышь, студент! Не прощаюсь.

– Мы не прощаемся, – подпевает Косой.

– Вот-вот, – выпячивает грудь Сашок. – Запомни, студент. Марыся моя…

Следующие слова Сашок проглотил беззвучно вместе с корешами. Андрей Станиславович присев резко, сымитировал наступательное движение, грозно поведя плечами и головой. Геройствующую тройку сдуло ветром.

– Три сына – горе семьи Панамарчук. Отец, Тарас Игнатович, комбайнёр, имеет правительственные награды. Мать, Надежда Остаповна, заслуженный работник сельского хозяйства, грамоты от колхоза, поощрения по линии республиканского министерства. Сыновья пошли невесть в кого; двое старших из тюрьмы не вылазят. Скоро Сашок отведает вкус тюремной баланды.

Я промолчал, скромно ожидая продолжения.

– Идём? Познакомлю с семьёй. Твои злоключения мне известны. Просто мистика какая-то. Сейчас на разъезде бригада монтажников тянет новые провода. Аварийная команда укладывает рельсы и шпалы. Комиссия расследовать ЧП из самого Донецка приехала! – Андрей Станиславович поднял смешно брови и состроил смешную мину. – Понял? Из самого Донецка. Ваня, тебе страшно?

– Ни чуточки.

– Мне тоже.

Я начал проникаться уважением к этому простому, но наверняка, очень умному человеку. Схватив сумку, я догнал ушедшего вперёд Бурака и постарался идти с ним вровень.

– Вообще-то, Ваня, будь с этой гоп-компанией осторожен, – заговорил Андрей Станиславович, – спиной к ним категорически нельзя поворачиваться. Подлый люд.

– Спасибо за предупреждение, – благодарю в ответ Бурака. – Кто предупреждён, тот вооружён. Но я тоже не лыком шит.

Андрей Станиславович понимающе улыбнулся. Вытянул вперёд руку.

– Видишь крыши?

– Ага!

– Почти пришли, Ваня.

Я вскрикнул от удивления: оказывается, мы не прошли и ста метров и как это я не рассмотрел с дороги то, что лежит прямо перед глазами.

– Это и есть ваш фольварк?

Бурак, казалось, не удивился моему восклицанию.

– Моё хозяйство. Домашнее. С колхозным познакомишься позднее.

Я остановился. Очертания крыш, вид домов очевидно раньше я уже видел. Стоял и старался вспомнить где и когда. Внезапно будто яркая молния прорезала сознание – во сне! Да-да-да, именно во сне я видел этот двор и во сне же прозвучало кем-то сказанное слово фольварк и сразу же что-то липкое и неприятное заволокло впереди расположенные дома и гулко отозвалось тревожным набатом.

– Ваня, что с тобой? Нездоровится?

Встряхиваю головой, прогоняю мрачные видения и объясняю, дескать, это всё переживания одного дня, которых с лихвой в другом случае хватило бы на целую неделю и вставил, что однажды видел его владение, но скорее всего это конфабуляция. И встретив во взоре Бурака непонимание, объяснил – ложные воспоминания. Приезжаешь в новое место, а тебе кажется, ты прежде посещал сии прекрасные места. Сказав это, неожиданно ощутил дискомфорт в груди и машинально дотронулся рукой до кармана. Кукла была на месте. Я успокоился.

– У меня ты точно не был. Где Комсомольск, а где наша промежуточная станция. Даже названия нет. Но… – Бурак выдержал театральную паузу, – мы как-то живём и не печалимся. Потому что печалиться некогда. Посмотри, какая красота вокруг!

Мне передалось восхищенное отношение Бурака, и я тоже с удовольствием осмотрелся вокруг. Да нет же, чёрт возьми, ничто не хотело ликовать внутри меня, оно било в набат, будто здесь совсем недавно произошла человеческая трагедия! Снова закололо сердце. Решаюсь на вопрос:

– Андрей Станиславович, у вас здесь не было какого-нибудь очень тяжёлого случая?

– Кто-то ферму пытался поджечь по весне. Лихоимца не нашли. Да и искать не стоит. Наверняка Сашко со своей компанией. Ну, что это мы о постороннем. Обедать поздно. Пятый час вечера. Скорее всего будет у нас ранний ужин. Моя супруга Марина Евгеньевна отлично готовит. И Марыся, младшенькая моя скоро с работы вернётся.

Услышав имя дочери едва не споткнулся. Совпадения так и шли чередой, не уставая бить меня гипотетической дубинкой по темечку. Ворота во двор, как объяснил Бурак, всегда открыты, так как воровать нечего, никаких богатств у них нет, кроме дочек, Маргариты и Марии. По кирпичной кладке двора гуляли, квохча куры. Гуси с утками гоготали в загородке. В вечернем воздухе пахло удивительно чистым воздухом, от которого слегка кружилась голова и чувствовалось опьянение этой природой, не тронутой механической рукой цивилизации, как случилось в больших и маленьких городках.

– Мойте руки и проходите в беседку. Андрей, покажи гостю умывальник, – из летней кухни вышла и остановилась на невысоком крыльце стройная симпатичная женщина в домашнем платье и фартуке с миской в руках.

Я подошёл к ней, она представилась:

– Марина Евгеньевна (мне показалось или она в самом деле сделала полу-книксен)! А вы – Иван. Рада знакомству. Проголодался? Тогда не мешкая садимся за стол.

Миску с салатом из свежих овощей взял Бурак. Я же изящным жестом беру руку его жены, пахнущую вкусной едой, и целую.

– Только подумать! Какого галантного млоденьца привела судьба к нам за ронки в наш дом! – на крыльце двухэтажного дома стояла похожая на жену Бурака старуха в строгом бежевом платье, облегающем хорошо сохранившуюся фигуру, от меня не ускользнули крашеные волосы, собранные в пучок на макушке и обвязанные чёрной атласной лентой. Светло-карие, почти янтарно-медовые глаза смотрели озорно и с лёгкой ехидцей.

– Мама, пожалуйста, говорите по-русски, – попросил Бурак.

– О муй Боже! – естественно воскликнула старуха с неким артистизмом и не менее артистично всплеснула руками. – Неужели я мувем по француску! Ой, ой, ой! – старухе приносило удовольствие маленькое лицедейство, – пшепрашам милый юноша! Подойди те ближе, быстрее, быстрее, - поторопила она меня. – Я вас не съем. Сегодня – точно. А вот насчёт завтра – надо подумать! – старуха звонко рассмеялась и внимательно рассмотрела меня: – Я думаю, к чему приснился сон: мимо нашего подворья проходит стадо коров. Внезапно от него отбивается молоденький светлый бычок и заходит в наш двор!

Поддавшись веянию моды, за неделю до практики я, как и все мои друзья, высветлил волосы гидроперитом.

19

Громко спорили с ветром печные трубы. Выражали недовольство визгливым сопрано флейт или мрачным басом свинцовых труб органа. Тучи метались, сшибались сильными грудями. Резкое ухающее восклицание вспарывало тучные туши. Из них сыпались крупными бесформенными лепёшками серые снежинки. Кружась в полёте, они вовлекали в свой бесовской хоровод суетливо захлёбывающихся сиплым лаем сливающихся тёмным окрасом с мрачным фоном и тучами бестолковых ворон.

В его усталые очи сон не шёл. Погодная какофония отвлекала Ивана от погружения в дрёму. Едва смеживались веки, как новая вспышка молнии пресекала очередную попытку обосноваться ненадолго с комфортом в царстве Морфея. Сильно, до скрежета зубов, хотелось курить. Даденное себе слово, Ксения здесь не при чём, удалось продержать неделю. Крепился. Однако события прошедшего дня выбили из привычной зоны удобства. Поэтому желание сделать себе небольшую поблажку разгоралось сильнее с каждым артиллерийским раскатом грома, от него так и сыпались мурашки от макушки к копчику величиной с джонатан; с каждым проблеском молнии, слепившей глаза даже при закрытых веках.

Поселили Ивана в мансарде над гаражом в большой комнате с кроватью, старым платяным шкафом, тумбочка при кровати с невысокой настольной лампой напомнили ему что-то приятное из прошлой жизни, прожитой в ранней реинкарнации, те же воспоминания из прошлого вызвало арочное окно, занавешенное тонкими, почти невесомыми шторами. В малую комнату, она почему-то привлекла самый всплеск интереса, расположенную на другом конце мансарды, вела дощатая коричневая дверь, усиленная поперёк досок тремя широкими металлическими полосами с мощными заклёпками, закрытая на невероятно огромный амбарный замок. Ивана удивил торчащий в замочной скважине ключ. Андрей Станиславович с явной неохотой, она читалась на его лице, объяснил, что-де не помнит, что там хранится, а ключ почти заржавел и сросся ржой с внутренними деталями. Иван предложил повернуть ключ и снова Андрей Станиславович с той же неохотой ответил, что ключ может сломаться и тогда придётся в случае чего срезать дужку замка или металлические петли.

Стоя у окна, Иван невольно втягивал в плечи голову от дьявольского хохота, раздававшегося снаружи. Снова плеснула молния. В отражении стёкол Иван рассмотрел стоящую позади него фигуру женщины в старинном польском национальном костюме с распущенными волосами, тревожимыми ветром. Сердце у юноши зашлось и остановилось дыхание. Набрав воздуху в грудь, Иван решительно развернулся. Как и предполагалось, кроме него никого в комнате не было. В зеркале трюмо с потемневшей амальгамой отражалось окно и возможно этот отражательный эффект создал впечатление нахождения в комнате кого-то постороннего. «Игра воображения и только», – усмехнулся про себя Иван, но смех получился нервный и отрывистый ещё потому, что он явно услышал чей-то зов: «Янек, Янек! Ходжь тутай, муй коханы!» И лёгкое прикосновение к плечу, после которого У Ивана едва не случился нервный срыв.

По скошенному потолку, сплетаясь со своими товарками, ползали уродливые тени. Отдельно каждая бесформенная, но, когда соединялись несколько, на стене оживали фантастические фигуры людей и мифических птиц и животных.

В одном из переплетений Ивану снова померещился женский образ, виденный в отражении окна. Рефлекторно рука начала подниматься для наложения креста, как кисть внезапно замерла. Некая невидимая сила растопырила пальцы с болью, почти выворачивая суставы в обратную сторону. Тело сильно сдавили невидимые обручи. Рявкнул по-хозяйски гром. Залилась комната ярким светом.

Горьким, сухим, противным дымом «Лигероса» Иван поперхнулся и закашлялся. Странно, подумал он, кубинский табак всегда нравился характерной особенностью, отличался от других сортов табака. Машинально и задумчиво, Иван затянулся. Как и прежде, после первой затяжки привычно икнулось, затем вернулись неповторимые ощущения вкуса и крепости.

«Хорошо наблюдать за бешенством и неистовством непогоды, глядя на её безумие находясь в тёплом, сухом помещении, – проговорил юноша, не замечая, что разговаривает сам с собой. – Не везёт идущим под дождём и ветром».

Иллюзия собственной защищённости рассыпалась в прах. За окном разворачивалась ужасная трагедия. По всему простору безумствующего неба тучи свернулись в десятки, сотни оружейных жерл. Они развернулись в сторону мезонина и нацелились в окно. Ивана изумила бездонная темнота зрачков стволов, смотрящих ему в глаза. Страх заглянул юноше в глаза и ему показалось, будто мышцы наполнились медным песком. Скрежещущий рык «Пли!» раздался в голове Ивана. Из оружейных стволов вылетели длинные тёмно-серые, отливающие свинцовым блеском клубящиеся полосы. Одна из них упёрлась в среднюю часть окна. Огромная птица, сродни чудовищной смеси голубя и ворона, отвратительная химера, дело чьих-то дьявольски талантливых рук, широко раскрыла огромный, отливающий глянцем полированной меди клюв. Из него выскочил бледно-розовый широкий язык, извивающийся танцующей коброй, и распластался по стеклу. Оно выгнулось парусом внутрь мансарды и с невообразимым скользящим, обрывающимся резонирующим звучанием, как в раннем концерте для вокального дуэта и симфонического оркестра Софии Губайдуллиной, и разлетелось в воздухе мелкой стеклянной пылью.

Иван интуитивно отпрянул назад, прикрыв лицо перекрещенными ладонями.

20

Здоровый сон вкупе с усталостью такого сильного быка как я свалил с ног. Сначала я провалился в пустоту. Мягкая белая субстанция окутала, и я повис в невесомости. Моё сознание от ощущения отрыва от реальности застыло в некоем вселенском раздумье, словно маятник огромных космических часов. Печали и радости, горечь и веселие, тревога и боль погасли в моём сердце. В этом благостном состоянии пребывал я недолго. Передо мной возникло нечто аморфно-кипенное, объёмное. Что-то холодное, как осенний ветер в серых облаках, бережно коснулось моего подбородка, провело по носу и погладило по макушке. Взор мой погас и тотчас появилось всевидение: я увидел в лазурной дали изломанные контуры зари; рассмотрел пригревшиеся за ночь тучки на груди утёсов-великанов; заметил ранее мною игнорируемое или просто пропущенное за ненадобностью; нечётко различимое дорисовало воображение, придав затейливые формы или фантастические виды той или иной местности; ощутил нежное прикосновение лепестка цветка рассвета к моему разгорячённому сном челу и уловил печальное прощальное пение вечерней зари. Неожиданное умение испугало даже во сне. Сквозь негу и сон далёкий тихий голос позвал меня, поднял с постели; зов поднялся на тон и в нём прорезалась настойчивость. Мягкое прикосновение к руке потянуло к занавешенному окну. Резко распахиваю шторы, и чернота за окном таинственным воздействием сковывает мои члены. Внезапно мрак рассеивается яркой полосой и из открытого пространства на меня посмотрела Вечность чёрными бездонными глазами. «Янек! Янек! – окликнули меня, – будь на чеку! Янек, обуджь ще! Просыпайся!» Тотчас пелена наваждения испаряется и открывшееся взору будоражит нервы. Огромная туча птиц-химер, жуткое творение гениальных рук, полу-вороны и полу-голуби, свинцово-стального цвета, отливающие матовым глянцем летели в окно. Размером с индюка птица, вытянув вперёд клюв первой ворвалась в мансарду. Под массой тела стекло рассыпалось в мелкую крошку. В воздухе появилось загадочное мерцание, стеклянная пыль отражала тёмный свет, проецируя на стены зловещие подвижные картинки. В груди возник холод, тошнота подступила к горлу. Было страшно, но страх не сковал меня. Сознание также активно реагировало на всё происходящее. Защищаясь скрещенными руками, контролируя передвижение, отступаю от влетающих птиц. Внезапно спину обдал жар. Оглянувшись, рассмотрел краем глаза дверь в малую комнату. Поперечные металлические полосы и заклёпки пылали и искрились, разбрасывая мелкие малиновые искры. Быстро, спасаясь от птиц и оберегаясь, чтобы не обжечься раскалённым металлом, бегу вниз. Одна птица настигла меня, ударила мощной грудью, и я скатился по чердачной лестнице, сосчитав спиной ступеньки. Часть птиц последовала за мной и вылетела на улицу дверью, вторая часть развернулась в воздухе, описав огромную восьмёрку, и зашла на меня спереди. Схватив что попалось под руку, это оказались вилы, подумав про себя, дескать, была не была, начинаю обороняться. Резкие выпады иногда достигали цели. Острия зубьев вонзались в тела химер, не нанося им ущерба. Длинными острыми когтями и клювами химеры вспарывали воздух с невыносимым адским свистом.

– Ваня, – на крыльцо дома выбежал Андрей Станиславович, – одними вилами с ними не справиться.

– Чем предложите? – спрашиваю, безрезультатно вонзив вилы в очередную птицу. Однако она почему-то упала наземь, вскипела чёрной массой и впиталась грунтом.

– Держи ружьё! – хватаю на лету двустволку и полный патронташ.

– Думаете, свинцовая пуля поможет?

– Серебряная – да, – кричит Бурак, – в нашем случае картечь. Ваня!

– Что?

– Поступай как я! – Бурак стреляет дуплетом в центр стаи.

Быстро заряжаю ружьё и, не целясь, также дуплетом бью по птицам. То тут, то там в воздухе повисают тёмные клубки дыма. Мы выпустили по химерам четыре спаренных залпа. Птицы меняют тактику. Взмывают в небо и собираются в странную подвижную геометрическую фигуру, меняющую форму. Любоваться мурмурацией некогда, хотя, признаюсь, зрелище захватывающее. Я пропустил момент, но Андрей Станиславович свистнул, предупредив об очередной опасности. Стая разделилась на несколько небольших групп. Химеры начали атаку с четырёх сторон, резко изменив угол полёта, понеслись на нас.

– Вот теперь, Ваня, держись, - говорит мне Бурак, мы сошлись на середине двора. Грунт мелко дрожал, будто вдали великан развлекался, бухая в землю огромными ножищами.

– За что держаться?

– Шутишь? Молодец! – хвалит Бурак, – значит, не всё потеряно.

Почти как в американском вестерне, в котором герои отражают нападение грабителей, мы становимся спиной к спине.

– Готов?

– А то, – запальчиво выкрикиваю в ответ, щелкаю рычагом затвора, целую приклад и упираю его в плечо.

– Давненько их не было, – сплюнув, говорит Андрей Станиславович. – Думал, забыли сюда дорогу.

– Кто забыл? – спрашиваю машинально, не вникая в сказанное, следя за медленным полётом птиц, плавными взмахами крыльев.

– Стимфалийские птицы.

Поворачиваюсь к Бураку.

– Что?! – в моём голосе неподдельное удивление.

– А то, что видишь.

– Шутите? Они же в греческой мифологии… ну, там, всех подряд пожирали.

Андрей Станиславович выстрелил. Мне заложило уши.

– Какие шутки, Ваня. Вот они, вскормленные Аресом хищные птички. Берегись!

Бурак толкает меня плечом. Валюсь вбок. Там, где я стоял, в кирпичную кладку вонзились с десяток острых металлических перьев. На четвереньках быстро перебираюсь под навес, хотя шифер укрытие так себе. Его раскалывают металлические перья, пробивают насквозь. Вонзаются рядом со мной с тонким противным металлическим пением. Стреляю через образовавшуюся большую дыру с ломанными краями в птиц. В ушах грохот и назойливо звучит дурацкая песенка про милого Августина.

– Как дела, Ваня?

Отвечаю Бураку:

– Тут не ружьё нужно. Пушка с серебряной шрапнелью.

Снова стреляю. Рассеянная силой выстрела серебряная картечь настигает сразу несколько птиц. Острые перья засеивают двор. Химеры налетают, машут крыльями, перья со свистом вонзаются в кирпич. Повисает в воздухе мелкая красная пыль. Заметил ненароком, что прежде птицы превращались в тёмное облачко, то теперь на месте поражённой картечью птицы ненадолго появлялось мерцающее сияние.

«Да они, что, как головы дракона, испепелишь одну, три появляются, – ругаюсь про себя, - скоро патроны кончатся».

Заряжаю последний.

– Прям как в фильме «Последний патрон», Ваня. Тебе есть чем гордиться. – Произношу и стреляю в налетевших птиц. – Андрей Станиславович, я пустой.

Его ответ потонул в страшнейшем грохоте, будто кто-то, сойдя с ума, решил использовать железные бочки вместо барабанов. И я и Бурак выскочили из-под укрытия и посмотрели туда, откуда доносился шум. Из трубы появилась тонкая переливающаяся струйка дыма, сопровождаемая мерным железным гулом. полностью вышедшая из трубы струйка быстро закрутилась и превратилась в светящееся большое яйцо. Контур его подрагивая, моментально испарился. В воздухе висела Хелена Богуславовна в длинной белой рубашке с рукавами. В руках она держала невероятно большой медный тимпан и не менее крупную колотушку с накрученной медной проволокой на ударном конце. Она ритмично била в тимпан и кричала страшным голосом, исказив до неузнаваемости лицо, округлив и выпятив глаза: «Прочь, твари! Прочь домой!»

Сбросив ещё раз стальные перья, птицы-химеры соединились в стаю. Когда Хелена Богуславовна ударила в тимпан в последний раз, стая химер исчезла.

21

– Ты всегда такой стеснительный или только со мной? – с подковыркой спросила Марыся.

Иван хотел признаться, что рядом с ней почему-то робеет. Вместо ответа промолчал, лицо покрыл густой румянец. Иван налёг на вёсла. Лодка быстро скользила по глади большого ставка.

– Янек, – не успокаивалась девушка и обращалась к нему также, как и бабушка с момента знакомства, – можешь не отвечать. Не слепая, вижу, ты при мне и говорить разучился и не дай бой, ещё с неделю поживёшь, так и вовсе разговаривать перестанешь. Янек! – настойчиво повторила Марыся.

Иван мысленно проклинал свою застенчивость и сильнее работал вёслами.

– Эй, Янек, табань вёсла! – весело прокричала Марыся, – кажется, так у вас, флотских, говорят, не то войдём в густое тростниковое царство и выбираться оттуда будет тяжело. Янек, хотя бы покивай, как настоящий пан, если слова позабыл, – девушка играла с юношей, как с котёнком, – чтобы ветерок поднялся и резвился с моими волосами.

Прибрежная зелёная полоса тростника была в полу-кабельтове. Повторяя заученные движения вёслами, Иван развернул лодку в обратном направлении. Боковая волна ударила в борт. Лодка опасно накренилась, вода перелилась через планширь, и вернулась в прежнее положение, качаясь с носа на корму. Маленькая опасность развеселила Марысю. Она смеялась и не сводила с юноши озорных глаз и готовила, видимо, очередную каверзу.

«Янек!» – «Да». – «О, заговорил! – Марыся сделала серьёзное лицо или, по крайней мере, попыталась, сложила ладони, подняла очи в гору, – Дева Мария, благодарю тебя за твою милость!» – «Говори или спрашивай», – сказал Иван, уводя взор. – «Янек, – девушка кокетничала, жеманно водила обнажёнными плечиками, покрытыми лёгким весенним загаром. – Янек!» – «Слушаю!» – «Да нет уж, Янек. Я сотню раз повторю твоё имя Янек». – «Зачем?» – «Затем! – томно выдохнула Марыся. – Почему надулся? Обиделся, да? На бедную, некрасивую девочку обиделся симпатичный пан! Ай-ай-ай, какая девочка противная! Заставила пана гневаться!» Иван промолчал. Это девушку подстегнуло к дальнейшему. – «Очевишне ображоны! – выпятив красивые губки, высказалась Марыся, – какие мы обидчивые. Моя бабця говорит: на ображоных водем ношем. Могу перевести». – «Я понял. Не стоит». – «Чего тогда молчишь, будто воды на уст? Или я такая страшная пани?» – «Милая и симпатичная», – проговорил Иван и почувствовал облегчение. – «Янек, мне обидно, ты неделю живёшь у нас…». – «Я работаю на стане», – напомнил Иван. – «Вечерами-то ты возвращаешься». – «Мне у вас нравится. Комфортно». – «И я о том же! Бабця не нахвалится: пан Янек таки, пан Янек сяк, – девушка выпрямила спину, упёрла руки в бока, выставила локти «калачиком» и покрутила телом. – Начал с бабцей говорит по-польски». – «Да, она меня учит польскому. Мне это нравится». – «Янек, ты геронтофил?» Иван смутился: «С чего ты взяла?» – «Ха-ха-ха! Взяла, – Марыся зачерпнула ладошкой воду и брызнула на юношу. – Видзе! Вижу!» – «Прекрати, Марыся!» – «Ещё чего! – девушка снова облила Ивана водой и рассмеялась, – много хочешь – прекрати!» – «Ах так! – крикнул юноша и бросил вёсла. – Значит, не хватит!» – «Не хватит! – Марыся набрала в ладошку воду и выплеснула на Ивана, – получай!» – «Ну, погоди!» – крикнул Иван и начал в свою очередь обливать девушку водой. Дурачились они долго. Потом долго тихо сидели рядом, прижавшись плечами. Марыся заговорила первой, слегка наклонив и повернув голову на Ивана, чувствовалась в её словах обида: «С бабцей говоришь по-польски. Со мной по-русски - стесняешься». Иван почувствовал тяжёлый камень на душе и также тяжело заговорил: «Марыся, не думай ничего плохого. В самом деле, я чувствую себя рядом с тобой немного… очень скованно». – «Почему, Янек?» – в голосе девушки проскользнула нежность, она взяла Ивана под руку и положила ему голову на плечо. Иван потёрся осторожно о волосы девушки. – «Сам не знаю. У меня противоречивое ощущение, что это уже было: ты, твоя бабушка, родители, этот ставок и что всё это…» – «Плохо кончилось?» - предположила Марыся. – «К сожалению - да», – признался Иван. – «Давай не будем думать о том, чего не было. Сейчас у нас всё хорошо?» – «Бардзо добже!» – рассмеялся Иван. В неком ностальгическом порыве, даже не пытаясь объяснить его себе самой, Марыся притянула голову Ивана и поцеловала его в щёку. – «Уроки бабци даром не проходят!» – «Я старательный ученик, Марыся». Внезапно девушка переменила тему. «Янек, ты рассказывал… ну, когда зайонцы шчигали лиса…» – «Чистая правда!». – «Не в том справа, Янек. Ты помнишь, как зовут женщину, что ехала с тобой в кузове?» – «Зачем тебе?» Марыся помолчала. «Нужно». – «Александра Петровна. Она ещё мне что-то размыто и странно предрекала». Марыся облегчённо выдохнула, улыбнулась и погладила юношу по руке. – «Чёчя Саша… Знаю её… Забудь, что эта ведьма говорила». – «Ведьма?!» – поперхнулся словом Иван и холод пробрал по спине: он вспомнил суровый взгляд женщины, когда она посоветовала ему избавиться от амулета в кармане рубашки. – «Ведьма, – повторила Марыся. – Слабая. Ничего не бойся. Что она говорила, вшыстко бздура!» – «Спасибо, утешила, – усмехнулся Иван. – Слабая ведьма. Так полагаю, есть и сильная?» Марыся загадочно улыбнулась. «Ешче як ест! Ну…» – «Я понял. Кто это?» – «Я!» – с вызовом резко выкрикнула Марыся. Её голос отразился громким эхо м разнёсся над водой. Из тростника выплыли испуганные ондатры, поворотили крысиные морды к крикнувшей девушке, сорвались с воды прилетевшие на отдых утки, зашумел тростник, невысокая волна пошла по воде, рябью искажая отразившееся небо и облака. Марыся встала перед Иваном. «Я – сильная ведьма!» Иван разинул рот и молча захлопал ресницами. «Ну, не настолько сильная. – немного пошла на попятную Марыся. – Пока учусь. Вот бабця – та очень, бардзо сильна чаровница!»

«Боже мой! – пронеслось в голове юноши, – куда я попал: там ведьма, сям чаровница, куда ни плюнь – одни колдуны с ворожеями!»

Девушка присела перед Иваном. Заглянула ему в глаза. «Испугался?» Иван отшутился парочкой ничего не значащих фраз, хотя сердце скакало бешеной лошадью. «Знаешь, Янек, я тут немного почаровачь… Не бойся, я добрая чаровница, я поколдовала и сделала вот что. Это немного глупо. Даже, ребячеством отдаёт. Скажи, что не будешь смеяться. Нет, Янек, честно скажи, что не будешь смеяться. Не то я вообще замолчу! И разговаривать не буду! Янек, скажи мне: я…»

22

«Ведьма… Ведьма… – будто бешенный пульс, билось в голове, – пани Хелена ведьма, Марыся, Марина Евгеньевна до кучи… Тогда много становится ясным и объясняется, почему пани Хеля с такой лёгкостью разогнала и прочь прогнала стимфалийских птиц, лишила их силы! Час от часу от не легче! – одна мысль наползала на другую, в голове полный сумбур. – Где правда и вымысел, где фронтир меж явью и сном?»

Кладу руку на сердце.

– Клянусь своей жизнью: смеяться над тобой не буду!

– Стоп-стоп-стоп! – яро запротестовала Марыся, поднявшись и положа руки мне плечи. – Янек, не разбрасывайся своей жизнью. Она и тебе, и мне может вполне пригодиться.

– Сама же… – умолкаю на полуслове, увидев интригующий блеск глаз девушки.

– В том смысле, что… Я тебе, Янек, верю. Смотри! – Марыся поднимает прядь волос на затылке с таким видом лица, будто выдаёт всем известную тайну.

– Смотрю.

– Что видишь?

– Я что вижу?

– Водяной, пся крев! – вышла из себя Марыся, как выходят северные реки во время вешнего половодья. – Ну!

Требовательного «ну!» не вполне понял и переспросил:

– Что я, Марыся, должен увидеть?

Девушка возмутилась:

– Як цо! Волосы!

– Волосы… Вот в чём дело… Прекрасно вижу, - говорю и хвалю: – Восхитительные, вьющиеся, каштановые…

– Я не о том, Янек, – сердито свела брови к переносице девушка. – Вшыстко вем о своих волосах. Бабця с детства все уши прожужжала, равно як и матка. Ты точно ничего не видишь или решил меня, наивную девушку из богом забытого фольварка позлить. Зря. Я на это не поведусь.

Смех разобрал меня, как ни сдерживался.

– Ты наивная девушка… Ха-ха!.. Та, которая утверждает, что она самая сильная ведьма, оказывается ко всему прочему наивной девушкой!.. Марыся…

– Цо, Янек?

– Нужно выбрать что-то одно: либо ведьма, либо наивная девушка. Тотчас оговорюсь: одновременно быть и той, и той нельзя.

– Ты хотел сказать: или кшыжтык здьёнч, или споденки надеть.

– Именно: или крестик, или трусы.

Сложившаяся ситуация меня развлекла. Марыся восхитительно выглядела в гневе: настоящая ведьма, потемневшие, как осеннее небо глаза, развеваемые бризом волосы, сама так и вибрирует от распираемой ярости и внутреннего электричества. Сжав губки, Марыся фыркнула, но продолжила стоять в качающейся лодке, невероятным чудом удерживая равновесие.

– Неджьведжь неокшесаны!

– С мишкой меня пока никто не сравнивал. Спасибо, Марыся!

– Было бы за цо! – каждое слово слетало с уст молоденькой ведьмы вспыхивающей яркой искрой. – Я хотела, чтобы ты увидел место, откуда срезала прядь волос.

– Зачем? – спрашиваю, начиная кое-что понимать.

– Почекай.

– Покажи ещё раз.

Под приподнятой копной волос я с трудом рассмотрел участок розовой кожи с еле отросшей щетиной. Какая-то мелкая черта, похожая на нераспущенный бутон, резанула глаз и что-то больно отдалось в сердце.

Встав, беру девушку за плечи:

– Погоди, Марыся.

Девушка кокетливо улыбнулась:

– Заприметил что?

– Хочу внимательно рассмотреть, – провожу пальцем по шее, раздвигая отросшую щетину.

– Это родовой знак Черноградских, – пояснила Марыся. – Принадлежность к древнему роду. Проявляется у женщин только после совершеннолетия.

Ляпаю не к месту:

– Как ведьмина отметина.

Марыся повернулась ко мне лицом.

– Считай, как хочешь. Мне она не мешает.

– Тогда посвяти в тайну пряди волос. Это же из-за неё ты просишь меня не смеяться?

Марыся непринуждённо и как-то по-детски вскрикивает:

– Ой, глупя естем глупя!

При этом лодка опасно накренилась на левый борт. Рефлекторно хватаю девушку за плечи и прижимаю к себе. Марыся не отстраняется, но сильно поводит плечами.

– Почекай, Янек, для ласки ещё не вечер.

Приблизившись губами к моему уху, таинственно шепчет:

– Из волос сделала две ляльки.

Мне бы промолчать, но мой язык – моя смерть. Опережая девушку, говорю:

– Два амулета из волос с вплетённой красной толстой нитью от сглаза, порчи и так далее.

Марыся снова изменилась в лице. Ноздри хищно раздулись.

– Как ты смел, як злоджей, залезть в мою комнату и рыться в моих вещах!

Оправдание в моём случае, лишнее подтверждение вины. Поэтому говорю всё, как есть:

– Ты мне сама дала амулет.

Тяжело дыша, Марыся интересуется:

– Напомни, когда. Не припоминаю прежде нашей встречи.

Горло моментально высохло. Язык с трудом ворочается. Смачиваю скудной слюной и выдавливаю через силу:

– Ты не поверишь…

– Постарайся, чтобы я поверила. – Грудь девичья так и ходит ходуном. – И не лги.

Вкратце пересказываю содержание апрельского сна. С каждым словом Марыся становится всё смурнее и смурнее и непроизвольно сжимаясь фигуркой.

– Янек, покаж ми… Покажи ляльку… Амулет. – Голос Марыси напряжён и тих.

Беру с банки рубашку, снятую, чтобы немного загореть. Кожа плеч отвечает болью. Ощупываю карман и холодею, просто чуть не покрываюсь льдом.

– Её нет… – говорю растерянно и повторно ощупываю рубашку и залажу в карманы. – Пропала. Она была утром. Ночью – в кармане. Амулет всегда со мной, с того самого дня. Он помогал.

К несчастью или к счастью человека неприятности ходят за ним попятам. Пока мы увлечённо беседовали, затем я рассматривал Марысину отметину, внимание ослабло. К нам незаметно под водой подплыли Сашко́ с своими холуями. Ухватившись ладонями за борт лодки, сдувая с лица воду, Сашко́ цинично улыбнулся, сплюнул в воду слюну:

– Вот и свиделись, студент. Что, не ждал, да? А мы такие: нас не ждут, а мы приходим. Предупреждал, не трожь Марусю? Теперь поквитаемся. Проучим городского.

Сашко́ резко вынырнул по пояс и обрушил тело на борт. Перед погружением в воду увидел мелькнувшие ноги, перекошенное злостью лицо Марыси и расслышал её «Пшел преч!», произнесённое с дикой ненавистью. Сразу почувствовал хватку за ноги и рассмотрел Косого и Хилого, тянущих меня вниз. Попытался сбить их резким движением ног. Воздуху было мало. Я держался из последних сил, чтобы не захлебнуться водой, что и являлось целью корешей Сашка́. Только подумал о нём и из-золотисто-зелёного сумрака появилась его кривая ухмылка. Он сжал кулак и повернул оттопыренный большой палец вниз, показывая, что мне конец. Его худощавое лицо показалось похожим на лицо утопленника, я улыбнулся, согнул руку в локте и положил ладонь на сгиб. «Выкуси!» Сашко́ пустил струйку пузырьков, улетевших вверх. Его протянутые руки отбил на последних силах. Также я не пускал из внимания Косого и Хилого, они так и висели гирями на ногах, и мы все вместе погружались ко дну. Затем что-то наверху произошло. Мелькнула длинная тень. Лицо Сашка́ скривилось. Он раскрыл широко рот и медленно начал погружаться, оставляя идущий из головы расплывчатый кровавый след.

23

Не вникая в суть, Иван, улыбаясь, слушал и следил за Марысей. Девушка яростно размахивала рукой с зажатой в ней вилкой, будто дирижировала гигантским оркестром, а не сидела за обеденным столом. Марыся раскраснелась, – Иван для себя отметил её необычную привлекательность в состоянии аффектации, – расписывая подвиги Ивана и непременно добавляла, дескать, я тоже не оставалась в стороне. Для убедительности и наглядности иногда вставала, показывая, как она фехтовала веслом, сохраняя равновесие и опуская его, как карающий меч на головы хулиганов. При этом, сознавалась, – ещё больше пунцовея и хорошея, – что и Янеку, – она артистично умолкала на самом интересном моменте повествования и бросала пламенный взгляд на юношу и после ферматы продолжала, – могло хорошенечко достаться. Пани Хелена веско и со скрытым юмором вставляла, что в большой драке без ушибов не остаться. Андрей Станиславович убеждал дочь в обратном, мол, гляди-ка, цурка, на хлопце ни ссадины, ни царапины. Пани Хелена и тут находила, что вставить с умным и немного саркастическим или смешным видом, дескать, это настоящее искусство бить человека и не оставлять следов побоев. После слов пожилой женщины над столом и в комнате повисал ненадолго смех. Все понимали, даже раскрасневшаяся Марыся, кому адресована шпилька. Иван и смеялся и незаметно, – впрочем, от внимательных глаз бабци Хели и Марины Евгеньевны это не ускользнуло, – двигал поочередно плечами. кто бы из присутствующих сомневался, Марыся бесстрашно орудовала веслом, крутила-вертела им, как ученик у-шу шестом, и не менее отважно опускала его в воду. Летел фонтан брызг. Перепадало всем: и Ивану, и Сашок отведал своей доли, и холуи его получили достаточно. Вышло, как в народной поговорке: раздала всем сестрам по серьгам.

Слушая героический эпос из уст молодого скальда Марыси, слушатели не забывали о главной цели, ради которой собрались за накрытым столом, помнили о хлебе, коим обычно не только сыт человек.

Не менее героически, –аппетит приходит не только во время еды, но и после баталий, – Марыся принялась за сольтисон, щедро намазывая его горчицей. Пани Хеля попросила внучку быть осторожной с «цыганским маслом», на что Марыся с набитым ртом возразила, что она давно не маленькая, если кто этого не заметил. Мама Марыси поспешила объяснить дочери коварство «цыганского масла», но опоздала: острая и крепкая, вырви глаз, горчица сыграла с ней злую шутку. Услужливо протянутый мамой стакан вишнёвого холодного компота Марыся проглотила, не заметив вкуса и сидела с открытым ртом, вдыхая учащённо воздух и махая перед лицом руками.

– Ваня, – обратился Андрей Станиславович к юноше, – хочу ещё раз попросить тебя быть предельно внимательным и осмотрительным. После выходки этого байстрюка на ставке́ я предпочёл бы обратиться в милицию. Скоро, как я упоминал, со дня на день, приезжают его братья. Выпустили по УДО уж не знаю за какие заслуги. Приедут они не одни. Наверняка. Участковый уже готовится к встрече с ними. Очень на тебя, Ваня, надеюсь. Вижу, вы с Марысей подружились. Не скромничай, ничего плохого в этом нет. Только не теряй головы, будь начеку. Как бы цурка не хотела выглядеть смелой и сильной, она девушка, хрупкая и добрая… – голос Бурака дрогнул. – Она моя дочь. Она мне дорога. Будут свои дети, поймёшь сам. Поэтому, отнесись к моим словам с должным образом.

Пока мужчины секретничали, за столом, незаметно произошла перемена. Пани Хелена интересовалась у внучки, откуда у Янека такие способности, он не растерялся в воде, оказал сопротивление нападавшим. На что Марыся прямо посоветовала бабце с этим вопросом обратиться непосредственно к Янеку. Пани Хелена, как и все пожилые люди, за словом в карман не лезла и сразу переключила внимание на смелого юношу.

– Служил в военно-морском флоте! – с гордостью пояснил Иван, – матрос запаса!

Пани Хелена неслышно соединила ладони в хлопке.

– Пан Янек настоящий марынаж!

Марыся крутанулась на месте, показывая бабце, вот, мол, каков он, её защитник.

– Военный!

Пани Хелена ещё больше растрогалась от слов внучки.

– Бардзо, бардзо добже, – бабушка Марыси не сводила с юноши взора, чем его смущала, – просто страшно представить, служил бы он в кавалерии… Например…

– Бабця, кавалерии давно нет! – смело заявила Марыся.

Пани Хелена мастерски, по-актёрски закатила глаза и приложила ладонь ко лбу.

– Господи, брак кавалерии! Как так! Кто теперь на фронте ломает линии врага во время стремительной атаки? Разве можно представить армию без этих отважных всадников!

– Хочу заметить, кавалерию успешно заменили танки, – произнёс Иван, не обращая внимания на знаки Марыси.

– Човг? Танки?

– Так точно, танки вместо конницы.

Закрыв глаза, пани Хелена покачала головой.

– Что такое кавалерия, эти прекрасные животные – лошади и страшные изделия из металла – танки. Разве можно их сравнить! – женщина посмотрела на юношу. – Прекрасно знаю, в чём между ними разница, муй добры!

Внезапно женщина всхлипнула. По морщинкам покатились слезинки.

– Если чем-то вас обидел, пани Хелена, простите.

– Не поспешь ще з пшепрошинами, Янек. Я в том возрасте, когда любые обиды кажутся несущественными.

Ваня растерянно посмотрел на Марысю.

– Не зврацай уваги на мое лзы, Янек. Мои слёзы – это слёзы старости по быстро ушедшей мводошьчи. Какие были планы, Янек! Как ми мечталось! Если бы не пшеклента война…

Пошатнувшись, пани Хелена встала из-за стола и выставила руку, оградившись от порыва дочери и внучки помочь ей, и объявила, что хочет отдохнуть, успокоить разволновавшееся воспоминаниями сердце и нервы.

– Хербатем пий безе мне, – сказала пани Хелена, – Марыся, накроешь стол к чаю, потом…

– Цо потом, бабцю?

– Чуть позже, проше, принеси ми напар з румянку.

– Добже, бабцю. Мёд добавить в настой ромашки?

На полпути к двери пани Хелена остановилась, замерла, развернулась и что-то неприятное увидел Иван в её улыбке, что-то тревожное и печальное отразилось на лице между складок морщин, будто несчастье махнуло чёрным крылом над её головой.

– Очевишьче, моя кукувка! Додай трохем мёду.

Тут и Марина Евгеньевна спросила мать:

– Мама, с вами всё в порядке? Капли или лекарство?

Пани Хелена остановилась в дверях.

– Не мартв ще проша, Марыня. Мне хорошо, как никогда не было после смерти твоего отца. Не мартв ще, цуречко, – печально проговорила пани Хелена дочери и, глянув на Ивана, сказала по-русски: – Не беспокойся, доченька, всё хорошо.

Андрей Станиславович дождался, пока не стихнут шаги матери. Затем налил полный фужер вишнёвой крепкой настойки, выпил и повернулся к Ивану.

– Ваня, ты куришь? А то я что-то не заметил за всеми делами.

– Редко.

Андрей Станиславович посмотрел на жену.

– Мариночка, где мои папиросы?

24

Марина Евгеньевна с дочерью в унисон изумились:

– Ты же бросил!

– Бросил, – признаётся Бурак.

– Так в чём дело?

Бурак стыдливо взмахивает руками, опуская плечи.

– Не поверите, мои любимые, вот что-то так остро захотелось, – мужчина резанул по горлу ребром ладони, и жена с дочерью поняли без слов.

– Папиросы в буфете, завёрнуты в газету.

– Принести? – спросила Марыся, – я мигом, – прокричала на бегу.

К Бураку подошла жена и посмотрела в глаза.

– Здесь неспокойно, – постучал он по груди.

– Выпьешь настойки пиона?

Из дому вылетела Марыся.

– Папа, держи папиросы.

– Настойки, – повторила жена. – Немного.

Разминая гильзу папиросы, Бурак улыбнулся:

– Тут и ведро не поможет, Мариночка.

– У меня «Партагас», – протягиваю мягкую кремовую пачку Андрею Станиславовичу. – Берите.

– Крепкие?

– Реально!

– Это, когда при затяжке нечаянно пёрднешь? – лукаво смеётся хозяин, развеселив вопросом своих родных и меня.

– Случается, – отвечаю, – негромко.

И тут Марыся, как без неё обойтись!

– Деликатно, хочешь сказать, пердишь?

– Марыся! – голос матери звучит с укором, – как не совестно задавать скользкие вопросы молодому человеку!

– Я не при чём.

Мама растерялась ответом дочери.

– Янек сам начал, – развивает мысль девушка. – Янек!

– Что?

– Не «чтокай», лучше заступись за свою храбрую спасительницу.

Не успеваю раскрыть рта, на помощь приходит отец Марыси.

– Ваня, пойдём попер…

– Ендрусь! – удивлённо восклицает Марина Евгеньевна.

– Хотел сказать – попыхтим. Правильно, Ваня?

Киваю, вовлечённый в игру.

– Пока не прикуришь – не пёрд…

Женщины заливаются смехом.

– Ну, ты посмотри, и он туда же!

– Пока не прикуришь – не попыхтишь. Кубинский табачок ох как зол! Продирает до самой…

– Задницы! – кричит Марыся, хлопая в ладоши, – ой, в том смысле, что до дупы.

– Марыся! – в голосе матери появляются строгие металлические ноты, – по ком-то плачет горько хворостина.

– Мамуля, я взрослая.

– Тогда веди себя скромнее.

Взявшись кончиками пальцев за подол платья, Марыся слегка приседает:

– Сама скромность, Мамуля! Покидаю вас! Какие вы, взрослые, скучные! – Марыся взбегает на крыльцо, – Янек, как напер… накуришься, зайди ко мне. Что-то покажу!

– Марыся! Цурка! Дочь! – кричат наперебой родители.

Марыся улыбается загадочно.

– Ничего предосудительного, дродже родзиса. Клянусь Юпитером. Так говорили древние римляне. Ис-че-за-ю!

– Видишь, Ваня, какова дочька?

– Насчёт древних римлян – это мощно.

– Скажи, можно на неё сердиться? – спрашивает отец.

– Никоим образом.

Бурак хочет что-то сказать, да передумывает. Мы закуриваем. Бурак затягивается осторожно, прикрывая глаза, мелкими затяжками. Смакует дым, надувая щёки, затем глотает и медленно выпускает носом – это ему приносит наслаждение, сужу по эмоциям на лице. Сам же затягиваюсь смелее в силу привычки. Дым выпускаю в синее небо, слегка запрокинув голову, следя за плывущими облаками.

– Ты чем-то встревожен, Ваня?

– Сильно заметно?

– Лицо у тебя сейчас…

– Есть немного.

– Поделишься?

Не отвечаю. Думаю. Докуриваю до фильтра и прикуриваю новую сигарету от уголька огонька.

– Не здесь. Давайте выйдем на улицу. Ни к чему, чтобы услышали женщины и раньше времени начали беспокоиться.

– Резонно, – соглашается Андрей Станиславович и предлагает выйти в поле.

– Чёртово колесо памяти вертится вверх-вниз, события прошлые всплывают и исчезают, – начинаю неуверенно хоть с чего-то. – Конечно, начало разговора так себе. Но вот конкретно с чего начать… – вздыхаю глубоко, –… понимаете, Андрей Станиславович, вы признались жене, вам неспокойно. Те же тяжелые ощущения и у меня. И дело тут не в Сашке́ с его холуями, не в его братьях. Как бы точнее выразиться, всем своим нутром ощущаю приближающуюся беду. Только распознать не могу. Чтобы предупредить. Началось это недавно…

Андрей Станиславович оказался внимательным слушателем. Ни разу не перебил, не переспросил. Мне даже показалось, он мою историю знает наперёд. Не знал, да и откуда мог? Поэтому мне было легко говорить. Я будто исповедовался батюшке. Старался изложить подробно, не упуская мелочи. Описывая своё состояние до всех тонкостей. Сон… Первым делом рассказал сон. Вспаханное поле, низкие хмурые тучи, воющий в проводах ветер, заброшенную железнодорожную станцию.

Некоторые эмоции и сопереживание появились на лице мужчины в момент получения мною амулета из волос девушки с вплетённой красной нитью. Описал девичий голос, зовущий меня Янеком, чтобы я быстрее пришёл на помощь. Теперь я знаю – это Марыся и от этого мне вдвое больнее. Что именно случится… Не знаю…

– Покажи амулет, Ваня.

– С радостью бы это сделал, но на ставке́ он исчез, когда признался Марысе о его существовании у меня. Он всегда находился в нагрудном кармане рубашки.

– Всё это очень интересно, – задумчиво произносит мужчина. – Амулет. Видения. Они и сейчас у тебя иногда бывают?

С неохотой рассказываю.

– Самое запоминающееся, когда мы с вами шли к вам домой. В солнечном свете я увидел ваши постройки, объятые сильным пламенем. Полотнища огня вырывались из окон и дверей. Через лопающийся раскалённый шифер выстреливали огненные протуберанцы. Раскалённые куски кровли летели высоко в небо и разлетались по сторонам. Температура огня была настолько высокой, что плавился кирпич и расплавленными потёками стекал на землю дымящимися лужами.

– Ваня…

– Слушаю вас.

– Задумался. Мысли вслух, Ваня.

Мы повернули назад. Неожиданно мужчина остановился, нахмурясь глядя под ноги. Он о чём-то усиленно думал. Энергия его размышлений передалась мне. Мелкие безболезненные уколы пробежались по телу. Мне показалось, маленькие искорки слетали с кончиков моих пальцев. Высказавшись не почувствовал облегчения. Напряжение тревожности возросло.

– Хочешь услышать моё мнение, Ваня?

– Желательно, хоть и будут они далеко не радостны.

– Ответь ещё на один вопрос: Марыся с тобой больше ничем не делилась?

Заминаюсь и не спешу с ответом. Бурак ждёт.

– Призналась, она самая сильна чаровница… ведьма в округе. Естественно, после бабушки. Это правда?

– Что именно? Про Марысю или бабушку?

– Ну… – тяну неопределённо, – да…

Усмехнувшись про себя, Бурак выдохнул с каким-то облегчением и закурил папиросу, от «Партагаса» отказался.

– Где здесь правда, где вымысел, трудно разобраться. Верования людей в древности распространялись на все сферы жизни. Она была очень тяжёлой. Полной лишений. Прибегали к самым разным способам, как-то её скрасить. Придумать оправдание каким-то природным или иного рода явлениям. Самые прозорливые и умные от природы старались найти всему объяснения. Это правда, – резко сменил курс разговора мужчина. – Пани Хелена ведьма. Не единожды был свидетелем того, что трудно укладывается в материалистическое объяснение, просто чудеса, к которым не подойдёшь ни с научной, ни с логической точки зрения. Определённо, чем-то таким она владеет. В последние годы старается устраниться от дел.

– Как же Марыся?

Бурак посмотрел на меня и подумал.

– Дар переходит по женской линии через поколение. Думали, он достанется Малгосе, старшей дочери. Оказалось, он перешёл к Марысе.

25

Ретироваться спокойно не удалось.

Едва Иван отошёл от Андрея Станиславовича, попросившего оставить наедине со своими думами, как дорогу буквально в полукабельтове дорогу перегородили три больших лохматых чёрных пса. Они улеглись на тропинке и уставились на юношу сине-воспалёнными глазами, вывалив длинные сиреневые языки, с которых капает серо-мутная слюна. Пока Иван стоял, псы не проявляли знаков внимания. Стоило ему сделать шаг, шерсть на загривке псов дыбилась, они начинали угрожающе рычать. Сменив позу, вскочив на мощные лапы и агрессивно рыча.

Заметив стоящего юношу, Андрей Станиславович поинтересовался, чем он занимается, напомнив о просьбе дочери. Из чего Иван резюмировал, Бурак не видит псов и рассказывать ему, значит, расписаться в собственной слабости.

Впервые после происшествия на ставке, Иван пожалел о том, что у него нет амулета. Едва мысль промелькнула в голове, юноша почувствовал невесомость. Затем незаметный подъём. Разведя руки, Иван упёрся в прозрачную стенку сферы. Об её наличии свидетельствовало слабое фосфорическое свечение по окружности.

Опустив взгляд, Иван рассмотрел мечущихся на месте чёрных псов. Они бегали по кругу, задрав хищно раскрытые пасти, из которых вырывался едва заметно сизый пар. Мгновение спустя, псов окружила чёрно-подвижная клубящаяся дымка, в которой они растаяли.

К Ивану обратились. Он повернул голову вправо, чтобы рассмотреть говорившего и …

…Марыся сновала по комнате, обегая стороной застывшего посреди девичьей комнаты Ивана. С нескрываемым интересом он рассматривал неприхотливое убранство. Просторная кровать с неизменным крестом с Иисусом над головой покрыта вязаным домашним покрывалом с белыми с красным кистями и бежевой бахромой по периметру в тон покрывалу. Книжная полка, заставленная впритык беллетристикой и научной литературой по ветеринарии и глянцевыми журналами. Этажерка ручной работы. На верхней полке расписная глиняная ваза с свежими полевыми цветами. Подробное исследование дальше оказалось под угрозой. Перед юношей стояла Марыся, глядя на него исподлобья синими красивыми глазами. Поймав её взгляд, Иван с тихо и напряжённо спросил: «Как я здесь оказался, Марыся?» Девушка хмыкнула: «Хорош гусь! Пробрался к девушке и спрашивает, как он тут оказался!» – «Марыся, спрашиваю на полном серьёзе, – говорит Иван, – вот не поверишь, иду себе, а тут вдруг – бац! – ничего не помню!» Марыся обошла вокруг Ивана, скептически осматривая с ног до головы. «Зато я прекрасно помню. Ворвался в комнату, будто вихрь. Даже не разулся. Вручил букет и слова не сказал. Нет, заикнулся, мол, весенние полевые цветы самые лучшие. А я стою, ничего не понимаю, на улице лето. Середина июля». Иван незаметно опустил взгляд. «Снимать поздно, – звучит в голове мужской голос, – стой как стоишь». Марыся указала на один стул возле стола: «Садись, Янек». – «Воспитание не позволяет садиться в присутствии стоящей женщины». – «Мы оказывается такие воспитанные, - с усмешкой говорит Марыся и плюхается на кровать. – Ещё чего удумал, чтобы я стояла. И не подходи, Янек. Помнишь, что обещала роджицом…» – «Ты обещала родителям, что ничего такого не будет. Только не уточнила - какого». Вообще-то Иван хотел встать. Ноги затекли. Икры будто налились металлом. – «Ничего такого – значит, ничего такого». Высказалась Марыся и заметила на лице Ивана что-то, что заставило переменить точку зрения. Попросила встать и походить в ей джевченцей швятельца и тут же поправилась, произнеся по-русски: по её девичьей светёлке. «Когда волнуюсь, начинаю говорить по-польски, – то ли оправдываясь, то ли просто поясняя говорит Марыся. – Бабця завше злы… сердится, мол, забываю родной язык. Так, дескать, легко потерять связь с Родиной». – «Я тоже, когда волнуюсь…» – «Говоришь по-польски? Так?» – залилась смехом Марыся. Иван растерялся, но тоже не отстал и засмеялся вслед девушке. «Нет, Марыся. Я говорю… Предлагаю сменить тему. Какой смысл ты вложила в слова «ничего такого». Я понял тебя прекрасно. Хочу уточнить, что в первую очередь…»

Неожиданно Марыся встала и двигая пальцами вверх предложила подняться Ивану. «Ты вставай! Вставай!» Иван встал. «Что чувствуешь?» Он помолчал, прислушиваясь к себе. Тяжесть в ногах исчезла. Он заметил движения рук девушки. «Легче?» – «Немного». – «Удивлён?» – «Естественно. Как у тебя получилось?» Марыся почти вплотную подошла к Ивану. – «Янек, у тебя корутка паменьчь?» Ответить не дала Марыся. – «Молчи уже. Ты забыл – я самая сильная ведьма!» – «После бабушки, – напомнил Иван, – хорошо запомнил». Девушке не понравилось напоминание, но она, выполняя ей одной известные танцевальные па, то ли балетные, то ли народные, расставив руки, пошла вкруг Ивана, не сводя с него глаз. Иногда едва приседая и еле-еле притопывая правой ножкой. Будто отбивает такт мелодии. «Амулет! Амулет! – читал Иван в синем прищуре хитрых, блестящих глаз. – Спроси про амулет!» Марыся остановилась за спиной юноши. «Не оборачивайся! – строго приказала она, – сейчас поймёшь, почему». По комнате пронёсся ветерок. Всколыхнулись расшитые необычным узором белые занавески на окнах. В воздухе повис тонкий цветочный аромат. «Снова твои ведьмины проделки?» – «Это проделки залетевшего форточкой ветра и аромат твоего букета. Никакой магии. Я пригласила по другому поводу, Янек. Не перебивай. Твой вопрос читается в глазах и готов сорваться с языка. Держи!» Марыся вложила в подставленные ладони Ивана куклу из своих волос с вплетённой красной нитью. «Её видел в своём видении?» Иван почувствовал, как у него перехватило дыхание – это была именно та кукла из сна, он незаметно повязал узелок на одном конце красной нити. – «Что ещё? Видел?» – «Не люблю повторяться». – «Неужели? – вскинула брови девушка, – напшыклад папежови рассказал. И, заметь, язык не отвалился. Не заливайся румянцем, Янек, ты не червона джевчина. Хотя реакция говорит о многом. Приедет Госька, она учится на психиатра, она много чего понарасскажет. Уши трубочкой свернутся. – Марыся прыснула, – или опухнут. Говори, Янек, пожалуйста!» Обдумывая каждое предложение, Ваня начал рассказ. После нескольких предложений Марыся его перебила, попросила ничего не утаивать, не приукрашивать и обойтись без гипербол. «Уверена, это слово тебе знакомо». Слушая рассказ, Марыся то меняла позу, – забиралась с ногами на кровать; то соскакивала на пол с широко раскрытыми глазами; то задумчиво слушала, сложив ладони перед собой, как во время молитвы, то громко ойкала, прикрывая рот ладошкой. «Во сне я тебе дала амулет. Верно? И ты его обнаружил у себя, уже проснувшись?» – «Не именно ты, Марыся, тогда не подозревал о твоём существовании. Девушка из сна дала его. Черт её не видел. Она сказала, он из волос ведьмы и убережёт меня от всех напастей. Как-то так. Потом она звала меня на помощь. Что-то с ней приключилось очень страшное. Добавить больше нечего, Марыся. Дополню: как амулет из сна оказался у меня в кармане рубашки разъяснить не могу. Рационального объяснения этому нет».

Некоторое время девушка и юноша сидели молча. Ваня оседлал как всадник стул, положив руки на спинку. Марыся снова забралась на кровать с ногами и уткнулась лицом в колени. «Вставай, Янек!» - Марыся соскочила на пол, едва не растянувшись на полу, поскользнувшись стопами. – «Зачем?» – «Много вопросов! Вставай!» Иван встал, отодвинув ногой стул. В ответ он жалобно проскрипел ножками по покрашенным половицам. Марыся решительно, – чего от неё не ожидал Иван, – подошла к нему. «Ручаюсь, этого в твоих видениях не было!» Девушка обвила руками шею юноши, прижалась сильно гибким телом, впилась горячими губами в его уста.

26

В первые минуты, – такой экспрессии от Марыси не ожидал, – я растерялся. Стоял столбом. «Что теряешься? – спросил знакомый голос с запоминающимися интонациями, – хватай за жабры смело!» Затянувшийся пламенный поцелуй, – «ничего такого!» – приятное тепло юного, гибкого тела, ощущаемое через тонкий сатин летнего платья, намерение не прекращать процесс, в итоге, заставило действовать, – если и были сомнения, они развеялись, – решительно. Мичман Вершигора в Пинской учебке наставлял по такому поводу, коли, хлопцы, коли рыба сама идэ в руки, то трэба её схопыты. И я, – уж если и бросаться куда с головой, то лучше в омут страсти, – кладу правую руку чуть ниже поясницы, чувствуя упругость ягодиц, левой обнимаю спину. Марыся ещё крепче вжалась в меня, ещё сильнее принялась целовать, едва заметно постанывая. Это был полёт! Полёт над светлыми и просторными, солнцем залитыми зелёными лугами и долинами Любви! Марыся шла мне навстречу. Отдавалась всем своим чувством и страстью. Отвечал ей тем же. В какой-то миг осознал, насколько естественна и непритворна Марыся в проявлении чувств. Она раскрывалась волшебным цветком и поила меня сказочным нектаром. Она не шла ни в какое сравнение с Ксенией! Внезапно увидел свою подругу и едва сердце не остановилось. Её строгое лицо, натянутое, как оболочка воздушного шарика воздухом. Ни морщинки на коже, ни проблеска интереса в суровых очах. Целуясь с нею, не раз ловил себя на мысли, будто целуюсь с куклой или манекеном. Свою парадигму она объясняла так: «Ванечка, я всегда контролирую свои эмоции. Мне не всё равно, как я выгляжу в чужих глазах, что обо мне скажут или что перетирают языками злые завистники!» Бог мой, можно подумать, «злых завистников» никогда до неё не было! Ксения сама делала всё, чтобы спровоцировать и, абстрактно, оставаться выше всех и в стороне неким отстранённым созерцателем. Если говорить начистоту, Ксения никогда не оставалась самой собой: ни наедине, ни вместе со мной или подругами, ни в обществе. В каждом жесте, в каждом слове сквозила фальшь. Марыся выигрывала во всём! Чего только стоит «этого не было в твоих упёрне визье, Янек?» И этот жаркий поцелуй. «Нет, Марыся». – «Правильно, это должно быть въяве. Сон уходит с ночью. Хороший или плохой, оставляет горькое ощущение неестественности». Отдышавшись, предпринял попытку поцеловать Марысю. Деликатно ладошкой она отстранила меня. «Могут войти родители. Что они скажут, глядя на целующихся нас? Я слышу мамино: Ой-ой-ой, така млода пани и таке неповажне захожане! Как им после этого смотреть в глаза?» Как раз в эту минуту раздался стук по наличнику коробки. В комнату вошёл Андрей Станиславович. «После вашего приключения на ставке надо кое-что вам рассказать. Пригодится услышанное или нет, час покаже». Не сговариваясь, мы с Марысей садимся на кровать. Она, как обычно, с ногами. Я примостился с удобством с краю. Андрей Станиславович после некоторого раздумья, сел на стул, как прежде я, верхом.

– Плавая на лодке по ставку, ты, Ваня, в первую очередь обращаюсь к тебе, заметил его особенность. Он больше похож на маленькое искусственное море. Раньше на его месте был длинный глубокий овраг, на дне которого бил родник. Именно это и некоторые другие факты послужили тому, чтобы создать этот ставок. Было это до революции, до начала первой мировой войны. В Донецке, тогдашней Юзовке, было много иностранцев. Одни занимались торговлей, ростовщичеством, держали продуктовые лавки и фотосалоны. Так вот, один хозяев фотосалона Клаус Шмидт помимо портретных снимков обожал запечатлевать на снимках живую природу. И преуспел в этом. Сумел объездить на тот момент почти весь наш край с экспедициями. Но он свои выезды на пленэр называл экскурсиями. Выезжал с помощниками и сыновьями. В одну из таких поездок они добрались до наших мест. Они и сейчас балуют красотой природы. Представь, что было тогда, когда цивилизация в виде тракторов и комбайнов не пришла и не переменила весь уклад! Степь тогда оставалась девственным пространством. Среди трав носились зайцы, лисы, волки, сказывают, были. Флора и фауна разнообразна! Сделав много фотоснимков, Шмидт с компанией решили остановиться на отдых и набрели на овраг. По дну которого струился ручей с прохладной чистой питьевой водой. Место прекрасное для отдыха. Густые заросли ивняка и кустов. Высокая зелёная, почти непроходимая трава. Остановились лагерем на поляне. Поставили палатки. Пикник, веселье, песни под гитару. Наступила ночь, все улеглись спать. Один Клаус не спит. Сидит возле костра, бодрствует, то пламенем любуется, то высокими чистыми звёздами. Вот тогда он и увидел на месте оврага и окружающих холмов широкую водную гладь и пологие берега, травянистые и посыпанные золотистым песком. Пришла идея соорудить дамбу. Надо её воплотить. На тотчас старший сын Теодор Шмидт окончил инженерные курсы в Берлине и вернулся домой, ища приложение полученным знаниям. Отец предложил ему своё видение, съездил с ним к оврагу, обрисовал мечту. Сын тоже впечатлился красотами и ответил отцу, мол, идея выполнима, техника позволяет воплотить мечту в реальность. Неделю спустя сын вернулся с помощниками и работниками. Провели замеры, прочие земельные работы. В какую сумму обошлось строительство дамбы, документов не сохранилось. Назывались фантастические и космические по тем временам вложенные авуары. Кажется, они были далеки от действительных размеров. Известно одно, тяжёлую, грязную работу выполняли наёмные подёнщики. Нужно было углубить дно будущего ставка, поэтому объём земляных работ был колоссальным. Помимо этого, расширить берега. Затем построить дамбу. Вот с нею-то и связана одна интересная история. Саму дамбу возводили инженеры и рабочие выписанные из Германии. Работы были окружены секретом, вокруг территории установили высокий забор, охраной занималось частное бюро Гектора Вайса из Петербурга, национализовавшегося немца.

Решаюсь вмешаться и спрашиваю, ну и дать, заодно, перевести дух рассказчику:

– Андрей Станиславович, к чему эта длинная прелюдия? Ну, вырыли котлован, появился ставок, дамбу просили. Что такого необычного?

По тяжёлому сопению Марыси догадался, ой, как ей не понравилась моя словесная экспансия. Весь её вид так и кричал: «Не надо перебивать папу, Янек!» Но, что сделано, то сделано.

– Ничего странного, Ваня, – продолжил Андрей Станиславович, его будто не задел бестактный факт моего интереса. – Много вопросов вызвал факт строительства дамбы из дубовых брёвен. Их привозили специально с Кавказа и откуда-то из Сибири. К тому же, на тот момент давно и прекрасно отработан процесс возведения промышленных объектов из бетона. Зачем эта ненужная трата ресурсов? Это, во-первых. Во-вторых, сразу пошли гулять в народе слухи, не без помощи принимавших участие в строительстве рабочих, дескать, дамба пустотелая. Как объяснить наличие огромного количества телег, на которых привозили щебень, камни и песок? Куда пошёл материал, на какие нужды? Вопросов много и предположений тьма! Появились версии, Шмидт-отец задумал построить некое убежище внутри дамбы, где можно спрятать накопленные богатства в случае непредвиденных политических катаклизмов. Личная пещера Сезам. Слухи частично подтвердились во время революции, тогда на Донбассе бог весть что творилось. Власть менялась каждые сутки. Красные, белые, петлюровцы, зелёные, махновцы и прочие банды мелкие и вовсе микроскопические. Всем хотелось добраться до богатств, накопленных проклятыми буржуями и прочими асоциальными элементами из среды капиталистов. И после установления советской власти предпринимались попытки найти спрятанный клад Шмидта. К началу первой мировой войны, поговаривали небезосновательно, скопилось достаточно активов, денег, драгоценностей. Во время ареста в семнадцатом году не нашли ровным счётом ничего. Сам Шмидт утверждал, все деньги отдал для нужд фронта. Какого государства? России или Германии? Он не ответил. Перевернули дом вверх дном в Юзовке. Поместье, сейчас это территория Старобешевского района. Предположение, что богатство спрятано внутри дамбы, слухи о пустотах курсировали и тогда, и сейчас приходят в буйные головы искателей-любителей и краеведов. Однако, хорошо, что дамбу объявили объектом исторической ценности и любые работы запрещены. Либо после получения разрешения. Но кто его даст? Вход внутрь дамбы пытались отыскать, чтобы убедиться пустотелая или нет, не нашли. Во время великой отечественно войны во время фашистской оккупации немецкое командование, подпитанное теми же слухами о небывалом богатстве, решили взорвать дамбу.

– Им помешали? – догадываюсь я, не обращая внимание на сопение Марыси.

– Как говорят, перст судьбы! Но перед этим вокруг дамбы установили забор из колючей проволоки. Нагнали военнопленных. Приехали военные инженеры. Сапёрные подразделения. Привели невероятное количество взрывчатки. Активность свернулась после приезда, это задокументировано точно, после приезда сына Теодора Шмидта. Семью расстреляли, он уцелел один. Добрался в Германию. Пошёл служить. К началу войны дослужился до высокого офицерского чина, был связан с тайными секретными делами. Вот он приехал в окружении таких же высоких военных и гражданских чинов третьего рейха, и вся деятельность прекратилась. Территорию вокруг дамбы и ставка тщательно заминировали. Карты минных полей не сохранилось. Разминирование велось вплоть до середины пятидесятых годов. Сейчас можно кое-где встретить столбики с табличками «Achtung! Minen!», некоторые их растащили на память. В ставок выпустили рыбу, колхозу разрешили заниматься рыбным хозяйством. Кстати, сам отец-Шмидт тоже разводил в ставке рыбу и успешно реализовывал через посредников.

– Ещё вопрос, Андрей Станиславович. Марыся, не сопи в ухо! Огромный котлован под ставок сколько времени наполнялся водой. По простым прикидкам, лет пять, не меньше, так?

– Быстрее, Ваня, – ответил Андрей Станиславович. – В те далёкие годы зимы стояли не только суровые и морозные, и крайне снежные. Крестьянские хаты заметало снегом в пургу по самые крыши. Вот первый ответ. Склоны ставка сохранили в естественном уклоне, во время таяния снегов талая вода поступала прямо в ставок. Ещё об одном позаботился Теодор Шмидт. Рассуждал логично, есть один источник подземной воды, обязаны быть другие. Вызвал гидротехников и оказался прав. Они обнаружили дополнительно три источника воды. Пробурили скважины. Через два года на месте оврага плескалось искусственное озеро. Наш ставок. Его называют немецким. Другие названия не прижились.

– А что же с богатством Шмидта? – это снова я.

– Повторюсь, его не нашли.

– Не исключено, его спрятали в пустотах плотины. Недаром Теодор свернул взрывные работы. Надеялся на что-то. Так?

– Переменится власть и так далее? Советский Союз показал свою живучесть и что отступать от своего прогрессивного пути не намерен. И про клад, Ваня, ты плохо слушал…

– Хорошо слушал.

– … плохо слушал. Поиски входа в внутрь дамбы велись после революции два раза. Цель та же – богатство Шмидта.

– Остап Бендер и Киса Воробьянинов промахнулись!

– Перед великой отечественной войной приезжала компетентная комиссия из Москвы. Геологи и прочие спецы. Вход не нашли, – сказал, как отрезал, Александр Станиславович. – Немцы, думаешь, Ваня, глупее тебя?

– Не думаю.

– Они тоже не нашли.

– Им помешал Теодор!

– Ты не наивный простачок, Ваня. Если бы что-то хотя бы близко напоминающее вход в дамбу или иные доказательства наличия чего-то более конкретного были на руках у немцев, неужели бы руководство рейха остановил бы какой-то там Теодор Шмидт. Пусть и высший офицер армии.

– Ничто бы не остановило, – признаю я.

– В заключение: пять лет назад приезжали из Киева умные дяди и тёти в очках с бородами и без, со званиями научными. Знаешь, сколько оборудования навезли передового? Передовые технологии на благо человека! Эхолокатор. Прочие приборы. Вердикт – пустот в дамбе нет! Даже составили акт. Такая красивая бумага с гербом СССР и кучей авторитетных подписей. На все вопросы ответил, Ваня?

– На все. Постойте! Ещё один: где располагалось поместье Шмидта. Вы говорили где-то…

– На месте моего фольварка, Ваня. Дом восстановили. Надстроили второй этаж. Гараж – бывшая конюшня с мансардой, там жили работники. Потом облицевали кирпичом. Все строения выглядят цивилизованно. Надеюсь, всё?

Догадка блеснула у меня в голове.

– Такое вот предположение: вход в дамбу находится где-то в доме. Замаскирован, не подкопаешься. Тайный ход в подвале конюшни.

– Вот же ты неугомонный, Ваня! Повторюсь для особо одарённых и Марыся подтвердит: искали и не нашли. Много раз. Фундамент простучали, пол в подвале. Напрасно.

– Янек, успокойся, пожалуйста! Вариантов перепробовали много. Хода нет.

– Значит, дети, с одним выяснено. Что это мы покраснели? Не стоит. Завтра праздник – двадцатилетие нашего колхоза. Отмечаем на стане. Ваня, Марыся – быть обязательно! Мама приедет, смотря по самочувствию пани Хелены.

27

– Бабце намного лучше, папа, – заверила отца Марыся.

– Вот как? с чего бы?

– Мама ужаснулась, когда бабця вечером попросила принести папер для папирос и тутоню. Заявила, хочет выкурить пару скренток.

– Что за ребячество! Доктора ей запретили курить!

Марыся улыбнулась.

– Бабця так ответила маме: меня не забива война с её треклентыми бомбами и пулями, табаку тем более это не по силам. Если верить лекажом и выполнять каждый их совет точка в точку, тогда лучше и вцале не жичь. Янек, совсем не жить.

– Где сейчас пани Хелена?

– Дымит, як локомотыв в спальне, папа.

– И как себя чувствует?

– Отлично, – сказала Марыся. – Пойдёмте к ней. Бабце будет очень приятно.

– Сколько скренток она выкурила?

На вопрос Андрея Станиславович ответила пани Хелена из своей комнаты.

– Много! Чувствую себя досконале! Неужто не слышно по моему голосу – отлично! Анджей! Марыся! Ктошь, принесите ми ещё бумаги и табака!

Когда к мужу с дочерью и Иваном присоединилась Марина Евгеньевна, пани Хелена попросила исполнить один небольшой её каприз: поужинать всем месте в её комнате, выйти в столовую она пока может из-за общей слабости организма. Все согласились. Тогда пани Хелена озвучила просьбу, чтобы ужин был лёгким. Марина Евгеньевна приготовила наваристый куриный бульон, испекла пирожки с грибами, нарезала свежих овощей. Одной рюмкой вишнёвки пани Хелена на ужин не ограничилась и пожелала выпить кофе всей компанией под вишнёвку. Велась неторопливая беседа. Пани Хелена то и дело сворачивала новые самокрутки и на попытки дочери напомнить о запрете врачей, отмахивалась и смеялась. «Сегодня мне намного легче», – признавалась пани Хелена. – «Это очень хорошо, бабцю», – подбадривала Марыся. Пани Хелена прижала в порыве нежности внучку к себе, поцеловала в макушку. Глаза у пожилой женщины увлажнились. «Хотела бы я, чтобы оно так и было, но наши жизни в ронках божых». Марина Евгеньевна заверила мать: «Всё будет хорошо, мама, вот увидишь!» Пани Хелена обвела всех влажными глазами. Задержалась взглядом на Иване. «Ты оказался хорошим учеником, Янек. Бойко тараторишь по-польски. Я даже иногда не успеваю понять, цо ты мувишь. Сиди, Янек, и слушай. Это, в самом деле, хорошо. Наше поколение, те, кого не убили война, голод и болезни, пережившее несколько войн, уходит, состарившись. Глядя на тебя и Марысю, уверена, эстафету жизни передаю в надёжные руки». Марыся расплакалась и сквозь слёзы заговорила: «Бабцю, ты мувишь так, будто завтра собралась умирать». Пани Хелена с сожалением посмотрела на внучку, потом на выкуренную самокрутку. Помедлив, ответила, как Иван понял, обращаясь сразу ко всем: «Надходзонцы джень покаже!» Что может показать грядущий день, Иван узнал не сразу. Когда узнал, догадался, лучше бы этот день не наступал. А пока пани Хелена поцеловала всех и пожелала спокойной ночи. Лёжа у себя в мансарде, Иван смотрел на потолок. На нём в перманентном молчании метались тени. Ветер усилился к полуночи. Грозовые облака затянули небо. Луна и звёзды скрылись. Под мерные удары первых капель дождя об оконное стекло, Иван погрузился в беспокойную дрёму. Разбудил его не приснившийся шум дождя, не мышиный шорох. Очнуться заставил чей-то внимательный, интригующий взгляд. Веки юноши раскрылись, тёплая девичья ладошка легла на рот, предупреждая не издавать лишние звуки. Учащённо забилось сердце. Было от чего: от кровати до двери добрых два-три метра. Марыся стояла возле двери, а её вытянутая неестественно рука… Почти через всю комнату девушка протянула руку. «Это возможно, – предвосхитила Маыся вопрос Ивана. – ты имеешь дело с самой сильной ведьмой, Янек. Или забыл?» – «Ни на минуту не забываю, но всё же…» – «Очень просто, – против всех законов материализма и физики, девушка проплыла от двери к кровати, не совершая никаких движений ногами и фигура Марыси показалась ему неестественно выглядящей. – Для нас, ведьм, нет ничего невозможного. Или почти ничего». – «Выходит, ты через дверь…» Иван едва не поперхнулся словом: девушка молнией переместилась к двери и между полом и её ногами было небольшое пространство в несколько сантиметров. «Ничего сложного. Крок до тыву, – Марыся прошла через закрытую дверь и снова вернулась в комнату к обескураженному Ивану, – и до пшоду! Шаг назад, – холодок побежал у Ивана между лопаток, и он от неожиданности вздрогнул: Марыся сидела рядом на кровати. – И вперёд. Зря боишься и думаешь, что это тебе снится. Это не сон. Почти не сон. Я живая. Возьми меня за руку. Медленно, иначе твоя рука пройдёт через мою. Повтори, Янек. Медленно. Обязательно получится». Понемногу, в голове роятся мысли одна круче другой, Иван приходил в себя. Ему очень хотелось ущипнуть себя за ухо, убедиться, происходящее снится. Раскатистый гром наложился на голос девушки, зазвучавший в его голове: «Ущипни, ущипни! (Ему даже почудилось смех девушки.) Происходящее не сон, Янек. Не уверена, что есть более точное определение, но не сон. Хочешь узнать, зачем пришла?» Иван судорожно кивнул, холодные бисеринки пота выступили на лице. Марыся усмехнулась не менее загадочно, чем само её появление. Сверкнула молния, зазвенели стёкла на все лады фальшиво и чисто беря высокие звуки. Отсвет вспышки лёг на стену уродливой тенью, исказившей очертания предметов и феноменально ярким огнём заиграл в девичьих глазах. «Папа тщательно хранит эту тайну и разозлится, узнав, что я поделилась ею с тобой. Ты ведь умеешь хранить тайны, Янек? Я в тебе не ошиблась. Кивни. Молодец. Я в тебе не сомневалась. Рассказ о богатствах Шмидта не выдумка, равно как и история о пустотах в дамбе ставка. Вход в тоннель, ведущий к ним, находится в мансарде, за дверью. Почему, подумай, она всегда на замке? Почему никогда туда никто не заходит? Тяжёлое заклятье лежит на ней. Нарушивший лишится жизни. Хочешь узнать, откуда мне известны подробности? Янек, я дочь своего отца. Его дед служил управляющим поместья у Шмидта. По наследству роль смотрителя за дверью и её тайной передались сыну, затем моему отцу. Затем мне. Покажи амулет, Янек». Иван сунул руку под подушку и обомлел: его нет! Марыся засмеялась. «Незаметно вытащила, когда ты отвлёкся на молнию! Возьми». Иван взял амулет и почувствовал прилив сил и уверенности. «За дверь не пойдём и не проси. Можем ненадолго прикоснуться к ней руками». – «Какой смысл, Марыся, если нельзя за неё пройти?» Девушка улыбнулась и приподнялась над полом на полметра. – «Смысл? Обязательно нужен смысл? Нельзя просто идти по дороге без всякого смысла и любоваться красотами окружающего пейзажа».

Руке передавалось тепло и вибрации полотна двери, чем поспешил поделиться с Марысей Иван. «Она тебя приняла». – «За кого?» – «Ни «за кого», а за причастного к тайне». – «Ясно. Значит, я могу через неё пройти?» – «Никто не может: ни папа, ни я, ни ты. Обратного выхода с той стороны нет». В подтверждение слов девушки, дверь начала трансформироваться: доски одна за другой выгибались дугой или прогибались внутрь. Толстые металлические поперечные полосы покрылись мелкими белыми точками. Мосле этих метаморфоз вместо одной створки получилось две. Они бесшумно распахнулись одна внутрь, другая – в мансарду. Взору Ивана открылась ночная степь, укрытая чёрным покрывалом тьмы. Из степи тянуло сырым, промозглым ветром. Несколько крупных капель оставили мокрые серые следы на полу. «Сюда нам войти можно, Янек. Хотя это очень не умно. Пойдём?» Иван отрицательно замотал головой. «Не хочу!» – «Испугался, Янек?» – «Страшно!» Что-то чужеродное, мерзкое, обвило кольцами грудь, сдавило. От недостатка воздуха рот Ивана открылся. Из него в мрачное пространство за дверью вылетела стая небольших чёрных птиц с медными клювами, с острыми лезвиями мечей вместо перьев в крыльях. По мере удаления птицы увеличивались в размере и вскоре они заполнили своими чёрными телами поднебесье. Сильный толчок в спину выбросил Ивана и Марысю в степь. Дверь за ними закрылась. Они стояли посреди дикого поля. Вокруг них носились серые тени с истошным завыванием. Фигуры тощих людей с непомерно длинными конечностями и трансформированными головами, животных и птиц появлялись и исчезали. На их место из тёмной бездны выскакивали новые, похожие на чудовищных существ из самых страшных снов. Внезапно послышалось громовое конское ржание и звон металлической упряжи. Из инфернальной мглы на Ивана с Марысей неслась четвёрка вороных коней, маслянисто блестели их бока, с губ срывалась серая пена. Огромные головы, вытаращенные безумные глаза, отражающие белыми зрачками зловещую пустоту, раскрытые пасти с крепкими крупными зубами. На телеге стояла ехавшая с Иваном женщина Александра Петровна. На ней серая просторная накидка, большой лоскут ткани с прорезью посередине для головы. Ужасное, искажённое мукой и ненавистью лицо. На нём начертаны странные знаки, они тускло светились в темноте жутким жёлтым светом. Глаза женщины источали неприятие. Длинным поводом из крупных металлических звеньев женщина осадила четвёрку, прокричав, почти прокаркав нечто неразборчиво и обрывисто. Пытаясь предотвратить наезд коней, Иван решил ближнее животное схватить за узду. Рука прошла через неё и натолкнулась на пустоту. Не удержав равновесие, Иван упал лицом в кусты прелой, отдающей болотом полыни. Задержав дыхание, рвоту удалось укротить. Ветер рвал космы прямостоящей женщины, старался сорвать накидку, обнажая истощённое тело, на котором, как и на лице, мрачно и зловеще светились желтым пугающие символы. Небо рыдало ненастьем. Стимфалийские птицы выписывали круги и овалы, то исчезая в небе, то вспарывая воздух над самой землёй, оставляя за собой недолгий шлейф пыли. Обломки хмурого неба валились на степь крупными и мелкими кусками серого льда с вмёрзшими в них фрагментами животной плоти.

– Как погляжу, ты непонятливая, Марыська, – зарокотала медным басом Александра Петровна. – Я предупреждала, не суйся сюда, хорошим для тебя твоё самозванство не окончится. Это моя территория! Это всё моё! Ты ослушалась, и я уничтожу тебя вместе с твоим глупым кавалером! Ха-ха-ха!

– Теперь выслушай меня повторно, Сантия! Мне ни по чём твои угрозы. Сильная ведьма – это я, не ты. Не тебя мне запугивать, угрожать расправой! Я обещала уничтожить твой ведьмин род и выполню обещание.

Марыся выкинула вперёд руку с амулетом из своих волос. В сторону повозки с конями и ведьмой, разрезая с свистом мрак, полетел яркий огненно-красный луч. Кони встревоженно заржали. Встали на дыбы, перебирая передними ногами. Ивану удалось схватить двух средних коней схватить за уздцы. Рванув головы вверх, они оторвали юношу от земли. Он только сумел заметить мелькнувшие ноги в старых кроссовках.

– Янек, держись! Я помогу! Амулет! – последнее слово утонуло в клёкоте Сантии, конском рёве, гроханье ветра, через всю адскую какофонию Иван его расслышал и свободной рукой вытащил из кармана, крепко сжав пальцы. В лицо летела пыль, трава, корешки растений, мелкие камни. Внезапно плечи и спину обожгло. Он проморгался и потерял способность думать. Сантия стоя на повозке крутила в воздухе длинной плетью, на конце которой развивались тонкие гибкие тела змей с открытыми пастями. Сантия наносила удары Ивану, что-то крича. Змеи больно впивались в кожу спины и предплечий. Яд серпент прожигал кожу, проникал в мышцы, сковывал движения. Удары сыпались часто. С каждым ударом Иван крепче сжимал амулет. Ему были не страшны удары, укусы и всё остальное, стремившееся нанести ему вред. Его охранял амулет из волос ведьмы…

28

Празднование годовщины образования колхоза имени Ленина было в самом разгаре, когда я почувствовал усталость. Так и тянуло удалиться куда-нибудь, спрятаться от неназойливых глаз, схорониться в тени кустов или забиться и сном забыться в палатке, давануть шестьсот минут здоровым сном.

Танцы под оркестр городской самодеятельности дома культуры Комсомольска, выступление хора комсомольского рудоуправления, в перерывах между выступлениями руководители районного и областного ранга поздравляли колхозников с знаменательной датой, вручали отличившимся колхозникам благодарственные письма, почётные грамоты, денежные премии и чеки для отоваривания на складах ОРСа для получения бытовой техники и мебели.

Длинный стол с яствами и напитками оскудел как едоками, так и блюдами. Оставили спиртное и холодные закуски с бутербродами. Я не налегал на спиртное, руководство колхоза расстаралось: присутствовали отечественные крепкие напитки и импортные, чешское и немецкое пиво, пепси-кола и сладкая газировка комсомольского цеха разлива соков и газированных напитков. Из еды постарался отведать не всё, физически не сумел бы, но многое: с хреном съел заливной язык, с горчицей запечённого поросёнка, утку с яблоками, шницели и антрекоты, гусей и кур жаренных на вертеле. Успел и потанцевать. Марыся сумела подарить только один танец. На остальные была составлена огромная очередь из многочисленных поклонников. Я не догадывался, как популярна Марыся в молодёжной среде наряду с остальными молоденькими и симпатичными девчатами. Воздыхатели так и крутились вьюнами вокруг Марыси. Сыпали комплименты и остроты, расшаркивались и восхищались её умом и красотой. Не обуреваемый ревностью, – «пока не окончу ветеринарный институт никаких коханем и свадьбы!», – я с интересом наблюдал за молодыми и средневозрастными павлинами, распушившими яркие хвосты перед симпатичной девушкой.

Наши предположения идут врозь с расположением неких высших сил, контролирующих наши поступки от колыбели до могилы. Выбор пал на одну палатку из-за удалённости от основного места празднества, и она оказалась занята. Три дивчины-практикантки из колхозной бухгалтерии курили и кого-то обсуждали. Как ни был я осторожен, моё появление их не испугало. Три грации в замешательстве, у меня желание развернуться и идти искать новое место. Поспешно ретироваться красавицы, аки драконы, пускающие носом ужасающие клубы дыма, не дали. Окружили и взяли в плен. Затем посыпались вопросы, наводящие и уводящие, прямые и кривые, зачем да почему, а как и так далее. Только один заставил меня насторожиться, когда одна из молодых драконш сказала, эстетично пустив носом табачный дым: «Смотри, Ваня, будь аккуратен с Марысей. Это ведь правда, ты ухаживаешь за ней? Ох, смотри, Ванечка, будь начеку. Они поляки. Не дай бог что-то не так, пиши пропало». Я интуитивно спросил: «А если что-то так, девчата? Всё-равно пиши пропало или как?» Молодые драконши погрозили пальчиками с жёлтыми следами никотина, рассмеялись и убежали в сторону танцующих, там из колонок резво неслись популярные мелодии «Модерн толкинг».

Внутри палатки прохлада оказала чудотворное действие сродни снотворному. Не скажу, что крепко спал или это была одна из форм летаргии. Пробуждение и провал в мрак чередовались, пока меня растолкал тёзка-тракторист: «Ваня, еле отыскал тебя! Просыпайся, да просыпайся же!» С трудом разлепил вежды. «Что, Ваня, без меня вода не освятится и праздник не праздник?» Ванька-тёзка орёт прямо в ухо: «Ты что не в курсе?» – «В курсе политики партии и правительства?» – получается кособоко сострить. «Бурак с Марысей уехали. Мрачные. Молча собрались и айда домой!» – «Причина какая, Ваня?» – «Так, это, пани Хелена, тёща Бурака умерла…» Холодок могильный пробежал у меня по спине, в груди, замерло сердце. – «Почему мне не сообщили?» – «Не нашли. Потом кто-то вспомнил, видел тебя идущим сюда. Я прибежал».

Запряжённая лошадь в телегу еле плелась. Так мне казалось. Казалось, спрыгни и полети на крыльях ветра, и то я буду медленно ползти. Лошадь сколько ни подгонял, она неторопливо передвигала тощими ногами и копыта поднимали дорожную грунтовую пыль. Колёса телеги противно скрипели каждое на свой лад: «Опоздай… Не опоздай… Зелен гай… Мрачен рай…»

Во дворе фольварка людно. Чувствуется тяжёлая атмосфера. Все присутствующие мужчины и женщины в чёрном. Костюмы и платья, платки. Еле слышно переговариваются, соблюдая уважение к усопшей. И о ней же говорят в уважительном ключе: «Елена Богуславовна одним своим появлением вызывала улучшение», «Пани Хелена едва войдёт во двор и спросит, кто у нас болеет, хвороба сама убегала со двора» и все речи сводятся к одному.

Неизвестный грузный мужчина во всём чёрном молча протянул чёрную рубашку и показал, что мне нужно её одеть. Благодарю кивком и бегу в мансарду переодеться. Следом раздаются беспокойные шаги. Входит Марыся. Чёрное платье с высоким воротом оттеняет прозрачно-бледное строгое лицо, на голове ажурная чёрная повязка. Глаза красные от слёз. Подхожу к ней, беру за руки. «Янек, наша жизнь в руках Господа. Он один знает сроки наших лет». Спазма сжимает мне горло: хочу сказать что-то утешительное, не могу и слова будто все вылетели из головы. «Янек, не представляю себе, просыпаюсь завтра, а бабци Хели нет. Я привыкну, мы все привыкнем. Теперь, Янек, я в самом деле самая сильная ведьма. Бабця Хеля полностью передала мне свой дар. По обычаю я дала ей кружку родниковой воды. Она отпила из неё. Вернула мне. Я тоже отпила. Это делается наедине. Затем вышла к родным и пришедшим и перевернула пустую кружку. Янек! Янек! Бабци больше нет, Янек! Как жить?»

Марыся прижимается ко мне, ткнулась лицом в грудь и заплакала. Глажу её и у самого слёзы выступили на глазах. «Янек, это не всё, – немного успокоясь, говорит Марыся. – Бабця бардзо переживала, цо не може поговорить с тобой в свою последнюю минуту и благословить тебя. Она попросила мне передать кое-что вместе со словами: в молодости до войны, она бардзо кохавам одного молодого человека. Ты ей напомнил её первую юношескую любовь, офицера польской армии Яся Кохановского. Он погиб, героически защищая Родину, любимую Польшу в первые дни сентября, когда германские войска вошли на территорию страны». Марыся остановилась. Грудь вздымалась от волнения высоко и дыхание было частым тяжёлым. Помолчав, продолжила: «Бабця просила передать тебе самое ценное, что сохранилось у неё о воспоминаниях той прекрасной довоенной поры. Вот, Янек, это книжечка из коричневой замши с молитвами. Бери, Янек, раскрой. Молитвы – не самая большая ценность». Осторожно пальцами беру книжечку, пальцы ощущают мягкую кожу. На лицевой стороне тиснение католического креста с распятым Иисусом и какая-то неразборчивая надпись по-польски, скорее, религиозная. Я испытываю некое мистическое благоговение перед этим артефактом, этим свидетельством эпохи, канувшей в Лету, как судьбы многих других людей. Раскрываю и замираю: со снимка на меня смотрит молоденькая симпатичная пани Хелена и… Поначалу подумал, это фотомонтаж. Смотревший на меня с фото мужчина в форме офицера польской армии был полной моей копией. На меня смотрел, улыбаясь Янек Кохановский. Да уж, молитвы – это не самое главное в нашей изменчивой жизни. Молодые и счастливые Хеля и Ясь смотрели с фото. Могли ли они тогда думать о том, что огромным безжалостным катком война прокатится по их судьбам, как и по судьбам других, кто жил, влюблялся, женился, рожал детей. Хеля и Ясь молоды, красивы, улыбчивы. Красивая надпись на польском: «Любимой Хеле от Яся. Навеки вместе. Август, 1939 год». С трепетом складываю книжечку. «Спасибо, Марыся. Я сохраню подарок пани Хелены. Буду его хранить вместе с твоим амулетом возле сердца». Внезапно на улице поднялся людской гомон и понемногу стих. «Что там происходит? – сказала обеспокоенно Марыся и подошла к окну. – Неужели это правда и их отпустили?» Последние слова Марыся произнесла громким шепотом. Становлюсь рядом. На улице, за воротами происходит следующее: Андрей Станиславович вышел навстречу двум одинаковым с лица мужчинам слегка за тридцать. «Они двойняшки», – обречённо говорит Марыся. Бурак что-то им говорит, жестикулируя рукой. Стоящий первым из двойняшек начал говорить, и я воспроизвёл его речь: «Вуйко Андрей, понимаем, вы не рады нашему приходу. Мы пришли отдать дань памяти пани Хелене. Родители придут позже. И вы ведь понимаете кто-то должен ответить, расплатиться за произошедшее с нами. Нас оклеветали. Мы знаем кто и он понесёт наказание». – «Ты умеешь читать по губам, Янек?» – «Приобрёл навык на службе. Всегда можно узнать, что о тебе говорят окружающие, думая, что обсуждают тебя находясь на расстоянии». – «Стоящий первым – Степан. Позади – Фёдор. Те ещё мрази. Значит, они пришли чинить расправу?» Почувствовав, что речь идёт о них, Степан и Фёдор подняли головы. Наши взгляды встретились. Мрак и ужас прочитались в их взглядах. И снова перед моим взором пылающие строения фольварка Бурака. Пламенный смерч уносит в небо рои алых искр. Жирные большие чёрные хлопья сажи медленно кружат в раскалённом воздухе. Внезапно из пламени показывается лицо Марыси и слышу её крик: «Янек, коханы муй, помуж ми!»

Послесловие

Из мрака небытия то выныриваю, то снова погружаюсь в него. О смене дня и ночи сужу о свете, который проникает через веки. Днём подвешенное бессознательное бодрствование. Ночью снится один и тот же сон. Иду по осеннему вспаханному полю. За спиной дымящиеся руины. В небе парят чёрные странные птицы с медными клювами. Жутко воет ветер. Свист закладывает уши. Вдалеке раздаётся и гаснет, обрываясь, паровозный гудок.

Не помню, в четвёртый или пяты раз рассказываю свою историю. В больничной палате я, Татьяна Давыдовна, классный руководитель, следователь областной прокуратуры, капитан милиции из Старобешево, ещё двое человек в гражданском. Они не верят ни одному моему слову.

Первой говорит Татьяна Давыдовна.

– Ваня, ты направления в колхоз имени Ленина не получал. Ты даже не был на распределении. Бабушка сказала, ты вышел из дому. Но в техникум не дошёл. Тебя видели перешедшим дорогу к техникуму и всё. Ты будто растаял.

Затем заговорил сиплым голосом следователь прокуратуры:

– Твоя история похожа на правду. Частично. Дом и гараж Бурака сгорели год назад. Тогда пропал Бурак Андрей Станиславович с семьёй. Останков на пепелище не обнаружили.

– Я же вам твержу, дом Бурака подпалили братья Степан и Фёдор.

Следователь прокуратуры:

– Один нюанс, кроме Марии у Андрея Станиславовича больше не было детей. Мария единственный ребёнок. Второй нюанс, братья Панамарчуки погибли за год до пожара в усадьбе Бурака на зоне при невыясненных обстоятельствах.

Вскакиваю с кровати.

– Я не лгу! Могу чем угодно поклясться! Могу перерезать вены!

Капитан милиции из Старобешево:

– Вены резать не стоит. Такая жертва нам не нужна. Мы должны проверить все версии. Вдруг ты вспомнишь кое-что, что забыл. Например, кто отвлёк тебя, когда ты был непосредственно возле техникума?

– Никто не отвлёк. Я проходил практику. Где, уже рассказал и у кого жил, рассказал тоже. Почему вы мне не верите? Проверьте ещё. Например, вы пытались найти вход в дамбу на немецком ставке? Предок Бурака служил управляющим…

Берёт разговор в свои руки один из гражданских:

– По поводу так называемого немецкого ставка и существующей якобы на нём дамбе. Ваня, на территории Старобешевского района описанного тобой немецкого ставка с дамбой нет.

Спрашиваю с надеждой в голосе:

– Её разрушили, воду спустили?

Вступает второй в гражданской одежде:

– Ваня, ты служил? Так ведь? Так вот, ты можешь поверить мне, как своему командиру старшему мичману Борисову. Помнишь такого?

– Забудешь его, – усмехаюсь непроизвольно.

Второй в гражданской одеже продолжает:

– Со ставком разобрались, надеюсь. Далее, никогда в помине не существовало владельца фотоателье Клауса Шмидта в Юзовке, таких данных в архиве нет, следовательно, не было и его поместья. Точка!

– Как же так, – говорю удручённо, чувствуя пустоту в душе, – ведь я…

Некоторое время в палате тихо.

– Неделю назад в наше отделение милиции поступил звонок с хутора Войково, что за хуторским кладбищем обнаружен молодой человек с сильным ранениями на плечах и спине, – говорит капитан из Старобешево. – Это ты. Как объяснишь этот факт.

Говорит прокурор:

– Надеюсь, найдётся логическое объяснение, где ты был три месяца?

Снова вскакиваю с кровати:

– Три месяца? Какой сейчас месяц?

Татьяна Давыдовна отвечает:

– Сентябрь, Ваня. Ты пробыл неизвестно где ровно три месяца. Мы хотим узнать, что с тобой случилось за это время. Где ты был, Ваня?

– Могу повторить заново свой рассказ. Нечего добавить.

– Повторять не надо, – встаёт со стула следователь прокуратуры. – Память у нас прекрасное. Одна закавыка всё же есть в твоём повествовании. Оно, допускаю, правдивое, но очень похоже на выдумку.

Меня распирает от негодования.

– Выдумка? Выдумка? Это тоже выдумка?

Выкладываю вынутые из кармана чёрной истрепанной рубашки амулет из волос с вплетённой красной и замшевую книжечку.

– Это, по-вашему, тоже выдумка?

Сую каждому под амулет и книжечку. Все отворачивают, морщась, лица.

– Выдумка? Да?!

Кладу амулет на кровать. Раскрываю книжечку. Беру фото пани Хелены и Яся Кохановского.

– Смотрите, пожалуйста, смотрите на выдумку!

Некоторое время все присутствующие рассматривают фотоснимок в моих руках. Затем замечаю, что их лица меняются. Смотрю на фото и челюсть отвисает: изображение пани Хелены и Яся Кохановского постепенно исчезает. Проявляется новое: лица мои и Марыси и проступает новая надпись на польском внизу снимка: «Над любовью не властно время и смерть. Марыся и Ян Свидельские».

Якутск – Глебовский – Комсомольск, август 2022 – ноябрь 2024 гг.