Читать онлайн
"Издалека"

Андрей Столяров

ИЗДАЛЕКА

История Москвы – это история Элла Карао. Это история человека, который пре­вратил миф в реальность. В истории иногда такое случается. Прошлое вдруг оживает и становится более ярким, чем настоящее. С Эллом Карао это произошло в четырнадцать лет. Однако прежде чем перейти к его жизни, которая сама похожа на миф, скажем несколько слов о месте, где он появился на свет.

Остров Рабануи – самый северный из островов Океании. От остальных земель метрополии он отделен барьером рифов шириной почти в пять сакелей. Верхушки некоторых рифов видны, но большинство зазубренных каменных пиков скрыто неглубоко под водой. Ни на одной лодке, даже с самой мелкой осадкой, это препятствие не преодолеть. Рифы охватывают Рабануи широкой дугой, и чтобы попасть на остров, нужно сначала плыть далеко на север, а потом осторожно, промеривая глубины, возвращаться на юг. Поэтому корабли на Рабануи практически не заходят. Ну а в период весенних и осенних штормов, когда на три человеческих роста вздымаются к небу зеленые горы воды, он вообще становится недосягаемым с материка.

Жизнь здесь медлительна и однообразна. Женщины собирают моллюсков и съедобные водоросли, покрывающие литораль, ухаживают за рощей хлебных деревьев, плоды которых равномерно делят на всех. Мужчины выходят в море и затем вялят на солнце туши разделанных рыб. Хижины строят из твердого плавника, который собирают на берегу. Квохчут редкие куры – содержать их может только состоятельный человек. Ворочаются в пыли несколько тощих свиней. На площади, как положено, возвышается небольшой зиккурат, сложенный из плоских камней, и ровно в полдень свободного от работы дня, каковым в Океании является каждый восьмой, на него поднимается староста, он же и жрец, и возносит молитвы Великому Тангулагу о мире и благополучии. Зиккурат невысокий, всего три микеля, и потому, вероятно, молитвы неба не достигают.

По праздникам – их четыре в году – варят хмельной напиток из горьких земляных огурцов и затем поют песни, прославляющие местного бога Мурмока. Староста закрывает на это глаза.

Элл Карао ничем не отличается от своих сверстников. Разве что он несколько энергичней и сообразительней. К этому его вынуждает жизнь. Еще в восьмилетнем возрасте он потерял отца – тот не вернулся с моря, сезон штормов наступил в этот год раньше обычного. Работать Эллу приходится больше других: в семье, помимо него, два младших брата и крохотная сестра. Поэтому, видимо, осеняет его любопытная мысль. Заметив, что моллюски предпочитают лепиться в расщелинах, он делает из ветвей хлебного дерева нечто вроде метлы и устанавливает ее на северной оконечности острова. Деревенские сюда практически не заходят: каменистый склон тут круто обрывается в глубину. Но сама мысль оказывается удачной. Когда через две недели Элл вытаскивает расшеперенную метлу из воды, она черна от налепившихся на нее продолговатых выпуклых раковин. Втрое больше, чем могла бы дать литораль.

Этим важным открытием он делится только со своим другом Пако – семья того так бедна, что не имеет даже фамилии, и еще с девочкой по имени Мимилао – они дружат семьями уже много лет. Конечно, статус лао заметно выше, чем статус рао, простых потомственных рыбаков, но остров маленький, жизнь у всех одинаковая – кастовые различия стираются сами собой.

Так бы он, наверно, и жил – незаметно взрослея, переходя из одного года в другой, но вдруг среди островного безмолвия сверкнула судьба.

Однажды, в конце сезона штормов, пробираясь на Северный мыс, чтобы собрать очередной урожай, Элл обнаруживает, что вечнозеленый кривоватый замшир, с древних времен возвышавшийся над тропой, вывернут с корнем – не устоял, по-видимому, от напора ветров – и открылся невидимый ранее узкий лаз, ведущий куда-то во внутреннее пространство скалы.

Мальчишеское любопытство неистребимо. В тот же день Элл возвращается, чтобы обследовать лаз, и попадает через него в небольшую пещеру, где находится множество странных вещей. Во-первых, большой заизвесткованный ком, в котором угадываются очертания сундука – попытки его расколоть оказываются тщетными. Во-вторых, спекшиеся, из бурого порошка, скелеты длинных мечей – возможно, это легендарный металл «зализо», тайну которого знали предки. В-третьих, несколько тонких, совершенно прозрачных камней, отшлифованных так, что сквозь них можно смотреть – вероятно, это загадочное «ситикло», также упоминающееся в древних сказаниях. Но главное – в пещере он обнаруживает старинную книгу: плоский четырехугольный предмет с выступаю­щими облицовочными краями.

Книга также совершенно заизвесткована – при попытке ее открыть, она разламывается на три твердых тетради. Самая интересная из них – центральная, на ней изображен город с громадными башнями-пирамидами. Правда, Эллу трудно поверить, что это дома: не бывает домов, взметнувшихся на двадцать и даже двадцать пять этажей. А от предыдущей тетради отслаивается карта: коричневые материки, которые разделяет голубоватый океанский простор. Краски практически выцвели, об их первоначальных цветах можно только гадать. Сначала Элл вообще не понимает, что перед ним карта. Откуда это знать неграмотному деревенскому рыбаку. Он лишь с восторгом смотрит на загадочные древние письмена, которые аккуратными строчками заполняют нижнюю часть страницы. Однако он понимает, что находку лучше сохранять в тайне и потому тщательно, камнями и дерном, заделывает лаз в скале. Книгу он все-таки захватывает с собой и не чуя ног мчится домой, чтобы поделиться секретом с Пако и Мимилао.

Впрочем, сохранить тайну не удается. Уже на следующий день в дом Карао является разгневанный староста, облаченный по такому случаю в синий хитон, и под угрозой проклятия – он тут выступает еще и как жрец – требует, чтобы ему отдали святотатственные предметы.

Староста не просто разгневан, он сильно испуган. Он еще помнит те жуткие времена, когда за хранение подобных вещей полагалась смертная казнь, и хотя сейчас законы стали значительно мягче, он вовсе не хочет, чтобы на остров явились правительственные чиновники и начали, шныряя повсюду, выяснять, как они здесь живут. Могут ведь и налоги поднять, поскольку население острова выросло, и мзду потребовать, и инспектиро­вать их теперь каждый год. Как тогда прикажете быть? Староста решает предать инцидент забвению: книга возвращена обратно в пещеру, и последующие три дня жители Рабануи собирают и носят на гору камни, чтобы завалить ими проклятый лаз. Староста лично присыпает его землей и накладывает запрет на любое слово, которое может быть об этом произнесено. Никто не должен более приближаться к этому месту – никто никогда!

На Элла теперь посматривают враждебно. Даже для ближайших соседей – это глупец, который чуть было не навлек несчастье на весь остров. Собственные братья взирают на него с недоумением, а на лице Пако – он и сообщил старосте о находке – читается явное торжество. Пако получил от старосты разрешение на установку по всему побережью мётел-садков, в результате его семья из двенадцати человек фактически монополизировала сбор моллюсков.

Элл Карао замыкается в одиночестве. Его не то чтобы избегают, но между ним и другими жителями Рабануи стоит невидимая преграда. В одиночестве он выходит на лодке в море, в одиночестве сортирует улов и вывешивает на семейном участке пласты разделанной рыбы. В одиночестве, когда выпадает свободное время, бродит по острову. Для подростка – а Эллу, напомним, всего четырна­дцать лет – это тяжелое испытание. Правда, в таких испытаниях крепнет характер, и, возможно, что непреклонная воля Элла Карао, его фанатичное стремление к цели формировались уже тогда. Лишь Мимилао скрашивает его отчужденность. Изредка и тайком от своей семьи, которая подобных встреч, разумеется, не одобряет, прибегает она к нему на Северное побережье, и тогда они вместе гуляют вдоль пены рушащихся на камни волн. Когда же Мимилао вырваться из дома не удается, то Элл подолгу стоит на взгорбленной оконечности мыса и смотрит, как перед началом сезона штормов тают где-то за горизонтом серебряные караваны птиц. Впервые ему прихо­дит в голову мысль, что если птицы туда ежегодно летят, то значит там, за бескрайней зеленью океана, быть может, существует земля.

Год проходит за годом.

Кажется, что так будет до скончания дней.

И тут судьба преподносит ему второй сюрприз.

В разгаре весны, когда жители острова готовятся к первому лову, на Рабануи высаживается чиновник с материка и оглашает указ великого тханга. Великий и сияющий тханг Селемаг милостью своей повелел открыть в столице школу для всех, чтобы дети даже из самых бедных и низких каст могли постигать в ней мудрость великого Тангулага. Каждый регион обязан отправить туда подростков в возрасте двенадцати – семнадцати лет. От Рабануи, учитывая малочисленность его населения, требуется всего один ученик.

Понятно, что лучшей кандидатуры, чем Элл Карао, не сыщешь. И поселок, и староста облегченно вздыхают. Наконец-то им удастся избавиться от отверженного. Наконец-то он больше не будет неприкаянностью своей мозолить глаза. Чиновник торопится. На сборы Эллу предоставляют всего пару часов. Впрочем, столько ему и не нужно. Там же, на Северном побережье, он прощается с Мимилао. Элл дает клятву, что обязательно вер­нется за ней. А Мимилао, едва сдерживая слезы, в свою очередь, обещает, что будет ждать его несмотря ни на что. Год, два, пять, десять лет, сколько потребуется. Она будет принадлежать только ему.

Что может быть искренней юношеских клятв?

Вдохновленный их романтическими надеждами Элл Карао отправляется в путь.

Он даже не оборачивается на остров, когда резкий северо-западный самуаль надувает красные паруса.

Он лишь крепче прижимает к себе мешок с пожитками.

Там, укутанная в ворох рубах, завернутая в чистую ткань, покоится на дне тетрадка из книги, которую он сумел сохранить…

***

Ангулаг – Дом Единого Бога – потрясает провинциала. Элла поражает пестрота парусов в Королевской гавани: желтые – у военных галер, красные – у правительственных чиновников, синие – у торговцев, белые из некрашеного холста – у простых рыбаков. А есть еще полосатые – это каноэ аристократов, а есть ярко-зеленые, треугольные, принадлежащие Храму. На улицах же настоя­щее столпотворение: тысячи людей одновременно спешат куда-то, сталкиваются друг с другом, ссорятся, мирятся, разговаривают, смеются, кричат. Неторопливо шествуют патрули с бронзовыми мечами. Стучат молотками ремесленники. Сотни лавочников вопят, призывая хотя бы взглянуть на выставленный товар. Купить можно все что угодно – были бы деньги. Из окон трех- и даже четырехэтажных домов низвергаются то звон посуды, то музыка, то голоса. Тут же чадят жаровни с ломтиками рыбы, переложенной кругляшами батата, в больших чанах булькает похлебка из моллюсков или морских ежей. И над всем этим неустанным человеческим гамом, над этим будоражащим копошением, которое образует столичную жизнь, величаво, чуть ли не достигая причудливых облаков, возвышается посверкивающий алой глазурью дворец тханга «из десяти тысяч камней», а вровень с ним – гигантская уступчатая пирамида, зиккурат, Храм Великого Тангулага, высеченный, согласно преданиям, из цельной скалы, на верх которой ведет «тысяча священных ступеней». Поднимающийся по ним очищается от всех скверн и грехов.

Не меньшее впечатление производит на него школа: десятки казарменных зданий, где расселены более восьми сотен учеников. Множество незнакомых лиц, множество диалектов, некоторые из них он понимает с трудом. У юношей из отдаленных провинций на теле – племенные татуировки, а у нескольких даже – бронзовые кольца в носу. Элл чувствует себя песчинкой в этом оглушающем разнообразии. Мир оказывается огромным, он не ограничен пределами Рабануи. Впрочем, особенно переживать Эллу некогда. Распорядок в школе такой, что не остается ни одной свободной минуты. Подъем в шесть утра, час физических упражнений, завтрак, потом – занятия с краткими перерывами на обед и ужин, они заполняют собой весь день, в десять часов – отбой, никому не позволено это расписание нарушать. Нерадивых безжалостно отчисляют. И только лишь в день восьмой, особенный день, когда Милостивый Тангулаг, завершив создание мира, сел отдыхать, им полагается перед сном три часа личного времени.

Элла эта жесткая дисциплина нисколько не напрягает. Напротив, он чувствует, что она выковывает из него нового человека. Наказания за нерадение ему не грозят. Он впитывает знания, как пересохшая земля – воду. Он изучает математику и астрономию, которые открывают ему тайны счислений, он вгрызается в хиромантию, объясняющую, что есть здоровье и что есть болезнь, он тренируется в священных танцах, посредством которых человек общается с Сияющим Тангулагом, и к нему начинают понемногу присматриваться жрецы, потому что такое упорство, конечно, должно быть вознаграждено. На классическом тонго-тонго он уже через год говорит практически без акцента, ни один житель столицы не заподозрит теперь, что перед ним бывший провинциал. А что касается тонго-тао, магического языка жрецов, то Элл осваивает его вплоть до второго уровня – все, что допустимо знать человеку, не возведенному в сан.

Мир распахивается перед ним не только вширь, но и вглубь. Он узнает, что в начале всего был серый туман, а земля и море возникли только тогда, когда по волеизъявлению Тангулага был отделен свет от тьмы. Он узнает, что настроение человека зависит от соотношения гуморов, находящихся в нем: темный гумор порождает гнев и печаль, светлый гумор – радость, счастье, любовь. Он узнает, что воды океана зеленые из-за крохотных водорослей, содержащихся в них, и что штормовые ветра возникают, когда Тангулаг делает вдох и выдох.

Он испытывает ни с чем не сравнимую радость познания: светлого гумора в нем явно больше, чем темного. Впрочем, в энергичном преображении находится сейчас вся страна. Только что – четыре года назад – трон умершего отца занял молодой тханг Селемаг и за эти четыре года жизнь в Океании полностью изменилась. Вместо старых, осторожных чиновников назначены инициативные, молодые. Вместо прежних удельных правителей-санга приходят новые губернаторы-тхери, во всем отчитывающиеся перед столицей. Отменяются цеховые ограничения на торговлю и производство. Сын теперь не обязан наследовать профессиональное дело отца. Но главное – издан указ о «возвышении каст»: теперь каждый, благодаря личным усилиям, может повысить свой социальный статус. Даже рао и лао могут стать офицерами в армии. Даже безымянный, ничтожный пако, если он проявил мужество и талант, может быть возведен в ранг чиновника. Собственно, сама школа, где учится Элл Карао, учреждена для того, чтобы воспитать соратников нового тханга. В конце концов, если Великий и Единственный Тангулаг создал человека из липкой тины, которая годится лишь как удобрение для полей, то почему бы Великому тхангу не создать просвещенных граждан империи из простолюдинов? Так теперь объясняют эти перемены жрецы.

На судьбе Элла Карао это сказывается самым непосредственным образом. Его соседом по дортуару оказывается некто Кикко, старший сын владельца граверной мастерской, направленный в школу отцом именно в силу указа о «возвышении каст». Кикко-старший, довольно состоятельный человек, жаждет обрести соответствующее социальное имя. Подростки быстро сближаются. Элл теперь часто бывает у приятеля дома и с восторженным интересом рассматри­вает карты и лоцманские инструкции, которые мастерская печатает для моряков. Вот как, оказывается, выглядит Океания, империя тысячи островов, простертая с запада на восток. Тайком он сравнивает ее с картой, найденной когда-то в пещере, и убеждается, что Океания – это лишь крохотная пылинка в безбрежном пространстве Земли: к северу от нее лежат громадные материки. Неслучайно каждую осень тянутся туда караваны птиц. От этого открытия у него горячо бьется сердце, но наученный горьким опытом он никому об этих мыслях не говорит. Зато у него возникает интересное соображение. Буквы в «пещерной тетради», которую он с собою привез, мелкие и аккуратные, одна к одной, вряд ли их вырезали на гравировальной доске. Подобной точности не может выдержать ни один гравер. А что если эти же буквы отлить, например, из свинца, и закрепить на изложке, которую ставят под пресс? Таким образом можно будет набирать любой текст и он окажется гораздо лучше и точнее гравировального.

Старший Кикко тут же оценивает перспективность данного метода. Дело, конечно, не в том, что набор станет точнее, точность его печатной продукции и так достаточно высока, а в том, что новый способ копирования будет гораздо дешевле. Резать гравировальные доски – адски медленный труд, и основные расходы мастерская несет именно на этой стадии производства. Он решает, что есть смысл попробовать, и через полгода разнообразных экспериментов у них действительно получается четкий и аккуратный текст. Правда, Кикко-старший человек осторожный, и для начала он печатает «Голос Бога», священный канонический свод, над переписыванием которого корпят сотни жрецов, – один экземпляр новой книги он передает во дворец, а второй в Храм, подчеркивая, что единственное его желание – распространить по миру мудрость Великого Тангулага. Эффект превосходит все ожидания. Довольны жрецы, поскольку теперь они могут снабдить «Священными изречениями» каждый приход, каждый гражданин Океании может узреть неискаженное слово бога. Доволен тханг: в каждом поселке теперь будет свой экземпляр имперских законов, которые надлежит исполнять. А каждый полк и каждая боевая эскадра получат аутентичный военный устав. В результате гравировальная мастерская обеспечена заказами на три года вперед, а Кикко-старший, как и члены его семьи, возвышается до статуса лао.

Успех столь очевиден, что Кикко-старший (Кикколао, как он теперь с гордостью именует себя) назначает Эллу постоянное жалованье, и хоть оно крохотное по сравнению с нынешними доходами мастерской, но у Элла впервые появляются свободные деньги.

Однако не это главное. На него обращает внимание один из давних заказчиков Кикко – гаун Фаранг. Это весьма влиятельный человек, занимающий должность директора столичной библиотеки. И если раньше, при старом тханге, в среде дворцовых чиновников он был никто, то теперь, в правление Селемага, гаун Фаранг становится заметной фигурой. Океания переживает период расцвета. Доходы государства растут, а вместе с ними растут и политические амбиции. Только что тханг Селемаг присоединил к империи последнее независимое княжество Тиану-ноа и теперь, когда объединение «тысячи островов» завершено, он обращает взор в сторону безбрежного океана. Он жаждет расширить пределы своих владений за горизонт. Его волнуют слухи о Восточной земле, где живут люди с песьими головами, слухи о большом Южном острове, зеленом и благодатном, могущим стать поставщиком зерна, слухи о громадном Северном материке, полном неисчислимых богатств. Строятся большие палубные каноэ, способные выдержать самый тяжелый шторм, совершенствуются инструменты для ориентации по звездному небу. Особое значение тханг Селемаг придает древним картам, хранящимся в библиотеке, и потому Фаранг, получивший к своему имени почетную приставку «гаун», теперь часто вызывается во дворец для личной беседы. На него возложено важнейшее поручение: собрать все мифы, легенды, сказания, накопленные за тысячу лет, в единый том сведений об Океане.

Гаун Фаранг захлебывается морем бумаг. Он пропитался пылью веков, которая ощутима в его сухом остром кашле. Он с радостью принимает помощь молодого ученика, к тому же обладающего уже глубокими знаниями. Одного слова гауна Фаранга достаточно, чтобы Эллу Карао досрочно выдали свидетельство об окончании школы и зачислили в библиотеку на специально образованную должность хранителя. Они словно созданы, чтобы работать вместе. Гаун Фаранг готов часами рассказывать о мифических землях – так, будто он сам там побывал, а Элл, в свою очередь, мгновенно запоминая каждый рассказ, готов сутками напролет рыться в рукописных завалах, находя подтверждающие эти рассказы факты и сопоставляя их между собой.

Здесь, в тиши библиотечных хранилищ, Элл Карао впервые слышит миф о Москве, городе на далеком Севере. Убедившись в преданности и серьезности ученика, гаун Фаранг однажды, понизив голос, сообщает ему, что «Священные изречения» Великого Тангулага, по-видимому, не совсем точны. Считается, что Океания была первой землей, всплывшей из водных глубин, но рукописи, собранные здесь, свидетельствуют, что еще раньше возникли древние могущественные цивилизации, о которых мы практически ничего не знаем. Мы также не знаем, почему они исчезли во тьме веков. Еще сто лет назад гаун Симогг высказал интересную мысль, что раньше климат на Земле был значительно холоднее и большую часть ее покрывало некое вещество под названием «лед». Возможно также, что лед, как считал гаун Симогг – это особый минерал, в который превращается вода при очень низ­ких температурах. А затем по каким-то причинам произошло всеобщее потепление, лед растаял, и древние государства про­сто ушли под воду. Возможно там, - гаун Фаранг тычет пальцем куда-то вниз, - скрыты величайшие тайны, которые нам пред­стоит разгадать. Однако пока это только гипотеза.

С другой стороны, говорит гаун Фаранг, работа в библиотеке убедила его, что мифы более правдивы, чем нам представляется. Может быть, когда-то существовали и Фарансия, и Гарамания, и Латалия, и обширная Росса, которую некоторые географы отождествляют с Москвой. Может быть, даже существует легендарный континент Ом Мерикка, лежащий поперек океана, как чудовищное бревно. А может быть, – гаун Фаранг вновь переходит на шепот, – сама Земля вовсе не плоская, как вслед за «Голосом Бога» утверждают жрецы, она скорее яйцо, висящее в пустоте, и если плыть непрерывно на запад или, что то же самое, на восток, – вернешься в Океанию с другой стороны.

В таких беседах проходит у них более года. Наконец Элл решается и после нескольких туманных намеков приносит тетрадь, найденную когда-то в пещере. Это, конечно, поступок рискованный. Любой чиновник тут же задал бы опасный вопрос: почему такая находка была скрыта им от властей? Но, к счастью, гаун Фаранг не чиновник, он подобных вопросов не задает. Он просто хватается за голову, таращит глаза, утирает лицо красной профессорской шапочкой с кисточкой на конце. Он поражен до глубины души. Значит, древние люди тоже умели делать бумагу, причем более высокого качества, чем в Океании: мы начали ее изготавливать лишь полвека назад. Но еще больше его поражает то, что впервые он видит подлинный документ. Это уже не побасенки моряков, кое-как записанные с третьих-четвертых слов. Гаун Фаранг знает древний ангильский язык, расшифрованный в свое время гауном Зарамангом, и теперь мучительно, перекашивая лицо, разбирает мелкие буквы. Он потрясен: значит, Паризий, Москова и Белиград действительно существовали. Значит, миф о северных странах имеет под собой основание. Правда, ныне эти легендарные страны скорее всего лежат под водой. Моряки, которых штормом заносило в эти широты, не видели там ничего, кроме водных пространств. А вот Москова-Москва вполне могла сохраниться. Она была расположена по самому центру Северного континента. И, быть может, мы уже в ближайшее время воочию увидим ее.

Он сообщает Эллу Карао тайну, известную лишь в высших правительственных кругах. Тханг Селемаг решил отправить экспедицию на поиск новых земель. Уже заложен корабль, способный нести пятьдесят человек, уже разрабатывается навигация предполагаемого маршрута. Эта карта, несомненно, может на многое повлиять. Отплытие экспедиции назначено через весну. Как жаль, что я слишком стар, чтобы принять в ней участие! Как жаль, что не дано человеку сбросить груз лет! Увидеть, что скрывает собой горизонт! Ступить на берег неведомого материка!

От волнения у него дрожит голос. Он вытирает слезы, внезапно хлынувшие из глаз.

Красная профессорская шапочка валяется на полу.

- Ах, если бы я был молодым!..

***

Ранним утром первого числа месяца орабора из Королевской гавани выходит корабль, украшенный множеством флагов. Отплытие его отмечается большим торжеством. Верховный жрец в струях разноцветных дымов выпевает молитву, призывая на корабль милость небес. Три десятка обнаженных ракхани, звеня браслетами, исполняют священный танец во славу Великого Тангулага. Сам тханг Селемаг поднимает в приветствии государственный жезл. Воины, вы­строенные вдоль набережной, грохочут мечами в щиты. Тысячи людей, собрав­шихся на церемонию, кричат «бао-бао» – древнее благословение странствую­щим. На мостике корабля вместе с капитаном и офицерами, которые, согласно уставу, мерно бьют себя кулаками в грудь, стоит Элл Карао, как он скажет потом, «с глазами, полными слез» и видит отплывающую назад пристань, крыши в чешуе глиняных черепиц, размахивающую цветочными венками толпу, а над всем этим – каменный величественный купол дворца и плоскую, чадящую жертвенными кострами вершину священного зиккурата.

Он не испытывает в эти минуты, как опять-таки напишет в своем дневнике, «ничего, кроме чувства колоссального облегчения». Позади два года неимоверных трудов: постройка корабля, самого большого в истории Океании, освоение навыков морского дела (без этого нечего было и думать оказаться в составе команды), кропотливая работа в библиотеке: составление схем ветров, меняющихся от сезона к сезону, вычерпывание из легенд и мифов крупиц сведений о Северном континенте. Он уже не прежний школьник-провинциал. Особым распоряжением императора он возведен в именной ранг лао. По социальному положению он равен помощнику капитана: офицеры, пусть неохотно, но обязаны отдавать ему честь. Хотя в действительности его экспедиционный статус неясен. С одной стороны, он как бы представитель тханга на корабле и потому у него есть формальная власть. С другой стороны, абсолютный диктатор на корабле – капитан, а каста морских офицеров не очень любит разного рода дворцовых выскочек.

Впрочем, Элла Карао это не слишком волнует. Жалеет он лишь о том, что верный друг Кикколао не смог отправиться в путешествие вместе с ним. Старший Кикко последние годы явно прихварывает, а громадное дело по печатанию государственных и священных книг требует твердой руки. И еще он жалеет о том, что так и не смог, как ни старался, вырваться на Рабануи. Как там живут его мать, братья, сестра? Что сказала бы Мимилао, увидев его в придворном мундире? Он даже не может бросить на остров прощальный взгляд: корабль сразу же берет резко на север, обходя опасный рифовый барьер стороной. Рабануи угадывается лишь тенью на горизонте – то ли остров, то ли иллюзия, на мгновение воплотившая жажду видеть знакомые берега.

Обо всем этом мы узнаем из его дневника. Записи в нем Элл Карао делает практически каждый день, и как раз эта, одна из первых тетрадей, в отличие от других, полностью сохранилась. Нам поэтому хорошо известно, какое впечатление произвел на него океан и какие события происходили в данной части этого удивительного путешествия.

Погода им необычайно благоприятствует. Почти месяц держится устойчивый попутный ливаль, и корабль, не требуя никаких усилий, бодро бежит вперед. Распахиваются перед ними чудеса нового мира. Меняется цвет воды: из зеленой она становится серой и чувствуется в ней невообразимая глубина. Выскакивают из волн стаи летучих рыб и, взмахивая синими крыльями-плавниками, описывают над ними круги. Трое суток во время короткого штиля опоясывает корабль огненное кольцо медуз, и матросы начинают шептаться, видя в этом зловещее предзнаменование. А однажды средь бела дня они наблюдают рощу пенных фонтанов, вырывающихся из-под воды, и неподалеку от судна всплывает рыба чудовищной величины – она втрое больше их корабля, у нее тупая плоская пасть, усеянная внутри пластинчатыми перегородками. Бьет по воде толстый хвост, скорлупка корабля опасно качается. Матросы в страхе падают на колени и возносят молитвы Великому Тангулагу. В ту же ночь они слышат ужасный продолжительный стон, как будто изнывает от неимоверной натуги сам океан, и столько в этом стоне нечеловеческой муки, что даже офицеры вздрагивают, бледнеют и хватаются за рукоятки мечей.

Однако главная угроза заключена не в этом. Опасность представляет собой бесконечная ширь океана. До сих пор рыбацкие да и боевые каноэ рисковали отдаляться от метрополии лишь на обозримое расстояние. Бывало, конечно, что суда, попавшие в шторм, странствовали среди волн по неделе и даже по десять дней. Больше никто не выдерживал: кончались запасы пресной воды. Но вот они уже целый месяц углубляются в серую пустоту, а на горизонте нет никаких намеков на приближение к Северному материку. День за днем обжигает их блеск раскаленного солнца, день за днем распахивается перед ними одна и та же однообразная водная гладь, и лишь выгнутые паруса да легкий бурун у форштевня показывают, что они все-таки движутся.

Конечно, питаться они могут рыбой, тем более что добывать ее в океане не составляет труда, но к концу месяца у них все-таки протухает вода, и – что значительно хуже – запасы ее катастрофически уменьшаются. А как знает каждый матрос, остаться в море без пресной воды – это верная смерть. Неудивительно, что в команде начинается ропот. Матросы ворчат и даже в присутствии офицеров высказыва­ются, что этот проклятый океан просто не имеет конца. Нет никакого Северного материка. Они так и будут плыть, пока не попадут прямо в ад. Офицеры теперь выходят на палубу парами. Все оружие, имеющееся на корабле, перенесено в капитанский отсек. Бунт вспыхивает неожиданно. В обеденный час вдруг раздаются наверху дикие крики. А когда взбудораженный, в распахнутом кителе Элл выбегает на палубу, перед мостиком уже сгрудилась угрожающая, озлобленная толпа, в руках у матросов – багры, которые не менее действенное оружие, чем бронзовые мечи офицеров. Команда требует, чтобы судно повернуло назад. Хватит! Они не желают оказаться в аду! Напрасно капитан пытается объяснить, что за неисполнение воли Великого тханга их ждет на родине позорная казнь, и вообще с имеющимися запасами пресной воды им до Океании не доплыть. Он обращается к разуму, но разум во время бунта молчит. Матросы, испуганные до беспамятства, руководствуются лишь бушующими эмоциями. И вот уже первый багор пролетает у капитана над головой и втыкается в рубку, за стенкой которой отшатывается растерянный рулевой.

Кажется, что спасения нет. Шестеро офицеров с мечами не смогут сдержать ярость сорока человек. Элл Карао задыхается от отчаяния. Все погибло, экспедиция исчезнет в этих глухих просторах, не оставив после себя никаких следов. Великая цель не будет достигнута. Никто никогда не узнает, что с ними произошло.

Он уже готов безоружный ринуться на напирающую толпу. Лучше умереть сражаясь, чем видеть, как гибнет дело, которому он посвятил себя.

Данную секунду он будет помнить всю жизнь.

Потому что именно в это мгновение с марсовой площадки, где находится наблюдатель, раздается спасительный крик:

- Земля!..

В дневнике Элл Карао напишет, что «наверное, еще никогда разнузданная и агрессивная масса людей не превращалась так быстро в покорную и дисциплинированную силу». Как будто не было никакого бунта. Как будто не взметывались над толпой багры. Матросы мгновенно по приказанию капитана разворачивают паруса, и уже к вечеру того же дня судно подходит к покрытому пышной зеленью побережью.

И тут их ждет жестокое разочарование. Берег представляет собою мангру – фантастическое переплетение корней и древесных стволов, растущих непосредственно из воды. Промеры показывают, что глубина там – человеку по грудь, то есть до настоящей твердой земли еще достаточно далеко. Лодка же там не пройдет: ей не протиснуться сквозь первобытный ужасающий хаос.

Двое суток они осторожно движутся вдоль мангровых зарослей, двое суток с тоской взирают на пышные купы деревьев, на взметывающиеся из них громадные стаи птиц. Там – жизнь, там пресная вода, там пища – и все это буквально на расстоянии вытянутой руки. Командой вновь овладевает отчаяние. Неужели напрасны были все их лишения и труды? Неужели им суждено погибнуть в двух шагах от первозданного рая?

К счастью, третий день приносит им неожиданную удачу. Извилистые мангровые берега разрываются, перед взорами экспедиции предстает мощный водный поток, устремляющийся в океан. Радость команды неописуема. Во-первых, это запасы свежей воды – отдающая плесенью жижа, которую они зачерпывали из бочек, тут же выплескивается за борт. А во-вторых, в дельте реки обнаруживается уютная бухта – идеальное место для стоянки, защищенное от резких ветров. Гремит якорная цепь. Сразу две лодки плывут туда, где в мангре наблюдаются обнадеживающие просветы.

Правда, радость эта оказывается преждевременной. С берега доносятся крики, странные прерывистые раскаты, как будто рокочет вдали боевой барабан. Из двух посланных лодок возвращается только одна, и исцарапанные матросы рассказывают, что подверглись внезапному нападению дикарей. Ростом они человеку всего по грудь, но необычайно свирепы, проворны, ловки, мгновенно перепрыгивают с одного дерева на другое, визжат, стреляют из духовых трубок короткими, чрезвычайно острыми стрелами. Отбиться от них невозможно, они бросаются сразу со всех сторон. Одно спасение – они панически боятся воды, поскольку та, как выяснилось, кишит мелкими, но очень юркими крокодилами. Раненый матрос, упавший за борт, тут же был погребен кипением гребенчатых тел. Тем не менее матросы привозят двух подстреленных ими животных, длиннолапых, с выпученными глазами, по виду напоминающих обезьян, а также – десятка три довольно крупных, овальных, красноватых плодов, которые оказываются съедобными. В общем, здесь есть пища, вода, а корабль, стоящий посередине бухты, недосягаем для духовых трубок пигмеев.

На совещании, которое капитан собирает через несколько дней, решено, что часть команды отправится вверх по реке – на сборном шлюпе, который они привезли с собой. Командовать этой группой будет его первый помощник, а функции исследователя и летописца возьмет на себя Элл Карао.

***

Мы мало что можем сказать о пути Элла Карао на север. Записи за этот период утрачены, нам известно о нем лишь по отдельным фрагментам – по наброскам, по эпизодам, которые Элл впоследствии пытался восстановить, по рассказам приятелей, которые слышали это от него самого. Не всему тут, наверное, можно верить, далеко не все удается связать в единое и целостное повествование. Тем не менее можно считать, что плавание по реке продолжается около двух недель и примерно такое же время требуется экспедиции, чтобы пересечь цепь озер, откуда эта река, торжественно нареченная Селемаг, берет начало. Далее простирается безбрежная травяная равнина, изредка перемежающаяся цепями лысых холмов, а также рощами низкорослых деревьев, узкие листья которых плещут на ветру серебром. Впрочем, по равнине экспедиция движется совсем недолго, поскольку буквально через несколько дней на одной из стоянок рядом с озерцом, образованным родником, попадает в плен к диким украм.

Судя по рассказам Элла Карао, укры – самое примитивное племя. Живут они в хатхах – земляных хижинах, крытых соломой, наваливая на них сверху сухой навоз, питаются топленым животным жиром, который называется салло (по мнению членов команды, имеющим отвратительный вкус), а запивают его огрилкой – мутным хмельным напитком, сбраживаемым в огромных глиняных чанах из злаков и кизяка. Металла укры не знают, ножи и наконечники стрел делают из расщепленных камней, бронзовые мечи офицеров вызывают у них почтительное уважение. Одеты укры в шкуры странных зверей, которые вместо гладкой кожи или костяной чешуи покрыты мягкими волосами, на языке укров – шерсть. Укрянский язык вообще необычайно прост: в нем всего около сотни слов, которые Элл Карао быстро усваивает. Остальное дополняется жестами и выразительной мимикой, превращающимися зачастую в целое пред­став­ление. Это сильно облегчает общение. Уже через несколько дней Элл узнает, что укры – остатки большого народа, обитавшего некогда в пределах земли, называвшейся Великой Укриной. Причем когда-то Укрина владела всем миром – от легендарной Уропы, которая платила ей дань, до страшных Восточных земель, населенных кровожадными русками. Обширной и могучей была Укрина, трепетали от ее грозной силы окрестные народы и племена. Свою огрилку и салло продавала она даже в далекую Ом Мерику – один за другим шли туда караваны тяжело груженых судов.

Однако тут же Элл слышит и противоположную версию. Дело в том, что племена укров, занимающие весьма небольшой ареал, смертельно враждуют с соседними племенами крайнов, несмотря на то, что те и другие говорят на одном языке. Столкновения между ними происходят довольно часто, причем, как правило, на ритуальном поле, вытоптанном до черноты и обозначаемом как «майда». Противники со страшным криком бросаются друг на друга – лупят чем ни попадя, но уже через пару минут панически разбегаются, а затем, собравшись у вечерних костров, пьют огрилку и празднуют победу над коварным врагом. При этом как укры, так и крайны подпрыгивают и что есть силы вопят: Хиднось!.. Хиднось!.. – слово, видимо, очень древнее и уже утратившее сейчас всякий смысл.

Так вот пленный крайн, обмен которого на пленного укра почему-то затягивается, сообщает Эллу Карао, что все это было не так. В действительности не было никакой Великой Укрины, укры такой народ: соврать – дорого не возьмут, а была Великая Крайна, простиравшаяся на север, на юг, на запад и на восток. Столицей ее был город Кив, самый древний и самый великий из земных городов, улицы там были вымощены драгоценным материалом сфальта, а дома золотыми своими крышами доставали до неба. Обширной и могучей была Великая Крайна, трепетали от грозной силы ее окрестные племена. Но пришли откуда-то из Москвы кошмарные москали, которые иначе называли себя русками, и прогнали сначала трусливых укров, а потом – мужественных и отважных крайнов.

Так Элл Карао впервые слышит из чужих уст слово «Москва». С осторожным упорством начинает выпытывать он интересующие его подробности, что очень не просто, поскольку о москалях как о нечистой силе укры говорить не хотят.

Узнать удается не слишком многое.

Вместе с тем сомнений у него уже нет. Москва действительно существует, она где-то недалеко, иначе укры и крайны ничего бы не знали о ней.

Значит надо идти вперед.

Не сворачивать, не терять драгоценного времени.

Цель близка.

Он будет первым человеком, который ступит на легендарную землю.

***

Здесь в дневниках Элла Карао опять крупный пробел. Подробные записи возобновляются лишь со времени, когда экспедиция уже оказывается в Москве. Непонятно, как им удалось освободиться из плена. Конечно, есть версия, кото­рую приводит верный друг Кикколао: дескать, в Элла влюбилась прекрасная мо­лодая укрянка, необыкновенного темперамента, естественно дочь вождя, преду­предила, что укры намерены их вскорости съесть, поскольку придерживаются древних традиций каннибализма, помогла им бежать и тайными тропами провела за границы укрских владений. Однако это слишком романтическая история, чтобы в нее можно было поверить.

Не будем строить умозрительные догадки. Обратимся к тем фактам, о которых сообщает сам Элл. Путь до Москвы, надо полагать, был труден. Во всяком случае, из десяти членов команды, отправившихся с корабля, до цели добираются только пятеро. Двое оставлены, чтобы охранять шлюп на озерах, и еще трое гибнут при невыясненных обстоятельствах. Кикколао предполагает, что их все-таки съели укры, но опять же никаких указаний Элла по этому поводу нет. В числе погибших и помощник капитана – с этого времени экспедицию возглавляет именно Элл Карао. Ему всего двадцать три года, но и оставшийся офицер и трое матросов признают его безоговорочный авторитет.

Итак, пять человек вступают в Москву. Их ведет проводник, неразговорчивый мрачный Ив Ван из племени русков, у них есть несколько лошадей (фантастические животные, на которых руски ездят верхом), спят они на шкурах ведмедей (другое фантастическое животное, мохнатое, размером с быка). Откуда такие блага, неизвестно. Правда, Элл утверждает, что им в этом отношении повезло: у русков, как впрочем и у родственных им москалей, существует легенда о некоем близком Пришествии – явятся из небесной страны боги, похожие на людей, наведут в землях русков порядок, укажут им, как следует жить, воцарятся тогда мир, счастье и процветание. И хотя Элл Карао отрицает какую-либо свою причастность к богам, атмосфера вокруг экспедиции исполнена почтения и даже некоторого раболепия. Каждый клан русков хочет видеть их в качестве почетных гостей, каждый род москалей стремится выказать им свое искреннее уважение. Условия для исследователей складываются чрезвычайно благоприятные, и Элл Карао, разумеется, использует их в максимальной степени.

Он подробно описывает жилища аборигенов: полые холмы, где под напластованиями земли сохраняются остатки древних строений. Он догадывается, что это фундаменты тех грандиозных зданий, которые он когда-то с трепетом созерцал в «пещерной книге». Ему даже дозволяют отколоть несколько кусочков педона – загадочного минерала, который, по утверждениям москалей, встречается только здесь и больше нигде, а одна из семей, обрадованная посещением «небесных людей», показывает ему в глубокой трещине легендарный металл зализо – как он выглядит до того, как превратится в бурый, спекшийся порошок. Элл осторожно гладит полированную поверхность. Какой магией следует обладать, чтобы плавить металл такой твердости и чистоты! Что против него бронзовый меч! Как жаль, бесконечно жаль, что он не может взять с собой образец.

Не менее удивителен и другой легендарный материал, ситикло: жрец одного из районов Москвы дарит Эллу прозрачный сосуд, наполненный пирватшом, священным, обжигающим мозг напитком русков. Сам пирватш Элл Карао пробовать не рискует: говорят, что человек, не приученный к нему с детства, просто сходит с ума, но сосуд в виде бутыли хранит как зеницу ока, и это чуть ли не единственный артефакт, который достигает затем берегов Океании.

Также потрясают его размеры города. Путь от окраин до центра, где находится некий загадочный Кром, даже на лошади (Элл уже научился ездить неторопливой трусцой) занимает не менее двух часов, а чтобы объехать Москву по периметру, не хватит целого дня. Он прикидывает, что на этой площади могло бы поместиться несколько Ангулагов, вместе с гаванью, вместе с десятками кораблей, и Дом Бога, коим он некогда восхищался, кажется ему деревушкой в пространстве древней Москвы. Вот где, вероятно, находилась подлинная столица мира! Вот где вершились судьбы народов, населявших землю в незапамятные времена!

Чуть более двух месяцев проводит Элл Карао в Москве, и каждый его день заполнен кропотливой, непрерывной работой. Он делает подробный план города с прилегающими окрестностями, наносит главные улицы, площади, реку, молитвенные холмы, где высятся жертвенники жрецов. Он зарисовывает дома, одежду, утварь и оружие москалей. Он записывает их древние сказания и легенды. Москальский язык оказывается близок к языку укров-крайнов, и Элл довольно быстро осваивает его. Он фиксирует самые фантастические подробности – например то, что древние москали использовали для передвижения особые механические повозки, влекомые магической силой «пен-син», секрет которой утерян, что они обладали способностью видеть и слышать на расстоянии, а также – трудно в это поверить – умели летать. Он рискует посетить даже Кром – проклятое место, куда москали стараются не заходить. Считается, что каждый, кто там побывал, впадает потом в депрессию, длящуюся много дней: человек не может ни есть, ни пить, в конце концов бросается в мутные воды реки.

Однако самое сильное впечатление на Элла Карао производит «метро» – подземный город, который, по слухам, даже больше Москвы. Редкие смельчаки, отважившиеся спуститься туда, выносят затем на поверхность удивительные предметы: длинные медные жилы, сплетенные наподобие женских кос, трубки из белого ситикла, сказочно гладкие и такие же сказочно хрупкие, разноцветные смальты, оплавленные по краям, круглые барельефы с изображениями странно одетых людей. Правда, спускаться в «метро» – это самоубийственный риск. В подземных залах, отделанных, согласно молве, с невиданной красотой, обитают демоны, кошмарные порождения тьмы, и человек с горячей кровью и сладкой плотью для них – самая лакомая добыча.

Тем не менее Элл пренебрегает опасностью. Он не для того пересек океан, чтобы остановиться теперь в одном шаге от тайны. Заручившись помощью нескольких русков, по характеру более смелых и решительных, чем москали, он все же спускается по веревочной лестнице в подземелье и обследует его, насколько хватает сил. Сказать, что он опять-таки потрясен, значит ничего не сказать. Только теперь Элл окончательно понимает, какая могущественная цивилизация здесь когда-то существовала. Он видит колоссальных размеров залы, облицован­ные квадратными плитками, – света факелов недостаточно, чтобы озарить своды, скрывающиеся в темноте, он видит лестницы, окаймленные балюстрадами, и цветную мозаику пола, складывающуюся в волшебный узор, он видит колонны, украшенные резьбой, и странные зализные полосы, уходящие в непроницаемый мрак. Он не может понять, для чего служило это грандиозное сооружение. Если это храмовый комплекс, то он слишком велик даже для такого гигантского города, как Москва. Если же это пути, в древности связывавшие городские районы, как объясняют ему руски-проводники, то передвигаться по поверхности проще, чем под землей. Для этого не нужно выкапывать колоссальных туннелей, где к тому же, как выясняется, обитают полчища хищных кырс, которые могут сожрать человека за пять минут.

В общем, назначение станций остается для Элла загадкой. Зато он жадно разглядывает громадные, от потолка до пола панно, во множестве располагающиеся на стенах. Это настоящие картины минувшей жизни, и чем больше он всматривается в них, тем лучше понимает, что мифы, которые он считал фантастическими, на самом деле являются обыденными элементами прежней реальности. Неизвестно, могли ли древние москали видеть и слышать на расстоянии, неизвестно, были ли у них «движущиеся картинки», как это утверждают жрецы, но у него больше нет сомнений, что они действительно использовали для передвижения механические повозки и что они – как ни странно это звучит – в самом деле умели летать. Иначе что означают изображения гладкотелых, обтекаемых птиц, раскинувших такие же гладкие крылья, чуть скошенные назад? Это наверняка летательные аппараты. Подобных птиц в природе просто не может быть.

Аналогичные изображения, правда в форме чеканки, он видит на больших медальонах, которые вывешены в порталах, поддерживающих свод. Один из таких медальонов, диаметром с локоть, ему удается отделить от стены, и, несмотря на предупреждения проводников, что это опасно (демоны подземелья будут безжалостно мстить), он поднимает его наверх. Ему нужны вещественные доказательства того, что он был в Москве, и медальон, сделанный из какого-то прочного, но очень легкого материала, годится для этого лучше всего.

Именно в эту ночь, то есть после возвращения из «метро», Эллу Карао снится удивительный сон, который он подробно описывает в своем дневнике. Ему кажется, что он находится на улице громадного города и, как он догадывается, этот город – Москва. Вокруг него дома по двадцать и более этажей, окна в этих домах плоские и прозрачные, отражающие слепоту бледных небес. Бесчисленные толпы людей заполняют обочины, они текут нескончаемыми потоками, как диго-диго, большие синие муравьи, которые мигрируют в Ангулаге каждой весной. А посередине улицы, такой гладкой, как будто ее полировали рабы, мчатся обтекаемые, сверкающие, самодвижущиеся повозки, похожие уже не на муравьев диго-диго, а на тупорылых жуков-бронзовцов, в несметных количествах наводняющих Океанию к концу лета. Но самое поразительное, что в этом ошеломляющем потоке людей, он видит девушку, странно похожую на Мимилао, – она оборачивается на мгновение, а потом растворяется в нахлывах человеческих волн.

Трудно понять, что этот сон означает. Здесь нет жрецов Тангулага, которые могли бы его грамотно истолковать. Но ему бесконечно жаль всех этих людей, ушедших в забвение, всех этих человеческих судеб, оставивших после себя лишь один зыбкий сон. Почему исчезла могущественная цивилизация? Почему превратились в развалины великие города? Почему миллионы людей, как тени, канули в небытие, став мифом, где их уже нельзя различить?

Его охватывает тоска.

Ничто, ничто в этом мире не удержать.

Он судорожно вздыхает, и вздох ускользает от него, точно жизнь.

Он даже не плачет – слезы у него испаряются, прежде чем выкатываются из глаз.

***

Между тем время экспедиции на исходе. Дни все темнее, идут дожди – пока теплые и короткие, но проводники-руски предупреждают, что еще неделя-другая и наступят настоящие холода. По некоторым приметам они считают, что зима в этом году будет ранняя. Если выпадет снег, то обратный путь до цепи озер будет не преодолеть. И хотя Эллу Карао безумно хочется посмотреть на такое чудо, как снег, – на твердое холодное вещество, в которое превратится вода, – но он понимает, насколько это опасно: даже руски, выросшие в этих местах, предпочитают зимой держаться поближе к домам, а уж что говорить про жителей Океании, которые просто не представляют себе, что такое мороз.

Однако Элл не может оторваться от развалин Москвы. Ему все кажется, что его работа не завершена, что он упустил в суматохе самое главное – то, о чем будет потом жалеть долгие годы. И он лихорадочно мечется из конца в конец города: зарисовывает, записывает, расспрашивает, собирает мелкие артефакты. Он будто не замечает, что небо с каждым днем становится все мрачней, что за хмурыми тучами уже совсем потерялось солнце, что без теплой накидки наружу уже не выйти и что слякотная земля по утрам стоит в гребнях мерзлых комков. Наконец после ливня, длившегося трое суток подряд, он понимает, что тянуть больше нельзя, иначе им придется остаться здесь до следующей весны, но корабль – так предупредил капитан – их ждать не будет. Как только задует устойчивый самуаль, каноэ устремится на юг, к берегам Океании.

Торопиться заставляет не только погода. За два с лишним месяца пребывания Элла в Москве здесь ощутимо осложняется политическая ситуация. Конкретных деталей местной политики Элл Карао не понимает, но, насколько можно судить, до появления экспедиции тут существовал баланс трех или четырех крупных родовых кланов. Теперь этот баланс расползается: каждый клан пытается использовать «небесных гостей» как козырь в борьбе за власть. Истолковывается в том или ином смысле каждое их слово, каждое передвижение по городу, каждый случайный контакт. Обретает политическое значение каждый их жест. Разговоры с представителями любого из кланов полны туманных и опасных намеков. Уклонение же от разговоров влечет за собой цепь мелких и крупных обид. Неважно, что Элл Карао, глава экспедиции, старается вести себя как можно сдержаннее, ему совершенно не хочется встревать ни в какие политические интриги, но даже случайный взгляд его, случайная интонация служат причиной самых невероятных домыслов.

Обстановка становится напряженнее с каждым днем. В городе уже начинаются мелкие, но тревожные столкновения. Возникает угроза настоящей гражданской войны. И наконец руски-проводники, у которых есть свои тайные связи в Москве, извещают его, что один из кланов, по традиции именуемый «солнцевским», собирается в ближайшее время совершить государственный переворот. Впрочем такие же планы, по сведениям русков, вынашивают еще два крупных родовых клана: «измайловский» и «бирюлевский».

Элл в отчаянии: почему совершенно мирная экспедиция становится катализатором самоубийственного конфликта? Ничего подобного он не ожидал. Ему даже приходит в голову мысль, что и Великая Москва древности погибла именно из-за непримиримых амбиций политиков. И вообще – это причина гибели всех великих цивилизаций.

Однако размышлять на данную тему некогда. У них, чтобы не быть втянутыми в кровавую кутерьму, остается единственное спасение: бегство. Той же ночью экспедиция трогается в обратный путь. На возвышении километрах в двух или трех от города Элл Карао последний раз оборачивается на Москву. Последний раз бросает он взгляд на величественную панораму: серое, тронутое рассветом небо, земляные холмы, тусклая, медленная река, подернутая туманом мо­роси. Погони за ними, к счастью, нет. И тем не менее Элл ощущает слабое томление в сердце. Он словно предчувствует, что об­ратная дорога будет нелегкой.

К сожалению, предчувствия его оправдываются. Льют затяжные дожди, земля раскисает, тяжело груженные лошади едва-едва вытаскивают из нее копыта. Их приходится то и дело подхлестывать. А через три недели, когда они выходят на земли укров, дождь превращается в хлопья, мерзко тающие на лице. Это и есть тот самый снег. Элл жалеет, что нельзя его как следует рассмотреть на теплой ладони. Попутно обнаруживается еще один любопытный факт. Мелкие озерца, которые им встречаются, покрыты твердой прозрачной коркой, напо­минающей загадочное «ситикло». Правда, оно, как и снег, тает в руках. Значит, «ситикло» (местное его название «лёд»), может пребывать в двух состояниях: одно – вечное, сохраняющее твердость даже при высоких температурах, а другое – временное, превращающееся при нагревании в обычную воду. Удивительная трансформация! Опять-таки жаль, что нет времени ее изучить. Здесь, у первых озер, с ними расстаются руски-проводники. Они спешат вернуться домой, пока не закрутилась со всех сторон крупитчатая метель. Теперь экспедиция может рассчитывать только на свои силы – брести сквозь снежную муть, которая с каждым днем становится все гуще и холодней.

Записи в этот период становятся неразборчивыми. Угольный карандаш рвет намокающую бумагу. Однако можно понять, что один из матросов смертельно простужен – ему разрывает грудь кашель, не прекращающийся ни на минуту. Идти он не может, тело у него пылает огнем, приходится устроить его на лошадь, сбросив для этого пару мешков с бесценными образцами. А вскоре происходит настоящая катастрофа. Однажды утром их, промокших, озябших, выдергивает из сна жуткий рев. Картина, которую описывает Элл Карао, ужасна: громадный зверь, тот самый фантастический мохнатый ведмедь, встав на задние лапы, вперил в них злобный взгляд. Тюки разодраны, лошади исчезли, впрочем одна из них лежит на земле – на снежных развороченных комьях ярко выделяется кровь.

Дальше им приходится двигаться без лошадей. А из собранных в Москве образцов сохранились лишь бутыль «ситикла» (правда, уже пустая) и медальон, которые удалось подобрать. Пропала также часть дневников. Теперь, распределив заново груз, они бредут пешком по бесконечной белой равнине. Через пару дней простуженный матрос умирает, а еще через день простужается сам Элл Карао. Почти три недели пребывает он на грани жизни и смерти – впадает в беспамятство, у него начинается бред, пути по реке он совершенно не помнит, приходит в сознание лишь на борту корабля, когда его начинают отпаивать горячим питьем.

Обстановка на судне, впрочем, тоже не радует. Во время одной из вылазок за припасами команда попадает в засаду: погиб капитан, погиб десяток матросов, потеряны обе лодки, им теперь не высадиться на берег. Из мангровых зарослей доносится торжествующий визг дикарей. Вновь команда требует немедленно вернуться назад. Вновь зреет бунт, предотвратить который удается с громадным трудом. К счастью, начинают уже бродить пласты холодных дождей, и однажды утром вдруг обнаруживается, что мангра пуста: наступила осень, пигмеи, видимо, откочевали на юг. Тогда удается сколотить нечто вроде плота и как раз к возвращению экспедиции запастись плодами и пресной водой. Командование кораблем принимает на себя штурман. А поскольку начинает дуть северо-западный самуаль, он отдает приказ поднять паруса.

Осторожно лавируя, выходит корабль из бухты. Шуршит вдоль борта вода, проваливается вниз, в глубину, илистое темное дно. Ясно, что к этим берегам они уже никогда не вернутся. И потому Элл Карао, к тому времени немного пришедший в себя, сжимая поручень, в одиночестве стоит на корме, пока фиолетовые, мокрого прощального цвета мангровые леса не исчезают за горизонтом.

***

Чуть больше года прошло с тех пор, как экспедиция покинула Королевскую гавань, чуть больше года отсутствовали они в Океании, а насколько изменилась за это время ситуация в Доме Единого Бога. Нет ни торжественной встречи вернувшихся с края земли, ни тысяч людей, восторженно выкрикивающих «бао-бао», ни почетного караула, ни цветочных венков, ни танцев обнаженных ракхани, ни приема во дворце у Великого тханга. Верный друг Кикколао – кажется, единственный, кто им рад – шепотом, то и дело оглядываясь по сторонам, объясняет, что ровно через три месяца после их отплытия Великий тханг Селемаг ушел в высь небес (иносказательный оборот, означающий погребение), на троне теперь его двоюродный брат Великий тханг Рамулаг, который провозгласил Эру Спокойствия и Процветания. Основой же данной Эры, которую, разумеется, благодарно встретил народ, новый тханг объявил «духовное наследие наших отцов, кое не может быть ни отринуто, ни искажено». Необычайную власть в Ангулаге теперь имеют жрецы, которые строго следят за исполнением старинных обычаев и обрядов. За всякое отклонение от них полагается наказание. Злостных же нарушителей, упорствующих во грехе, стража отводит в Храм, откуда они больше не возвращаются.

Также шепотом Кикколао рассказывает, что их соратник и покровитель гаун Фаранг, который ранее считал Землю круглой, теперь публично отрекся от своих языческих заблуждений, объявил их ересью, которая только смущает разум людей. Великий Тангулаг создал Землю плоской, утверждает теперь гаун Фаранг, а если мы не видим далее горизонта, то это лишь потому, что ничего достойного зрения там нет. Однако жрецы даже это утверждение считают сомнительным. Ведь если Сияющий Тангулаг создал ясный ограничительный горизонт, значит он и не хотел, чтобы люди заглядывали за него.

Впрочем, сам Кикколао при дворцовом перевороте не пострадал. Пока большинство высших каст Ангулага охало и стонало, заламывая руки, гадая, как избежать опалы или тюрьмы, он на свои средства издал «Полное описание чудесной и богодухновенной жизни Великого Рамулага», за что удостоился монаршей милости, подтвердившей все его привилегии и права. Состояние его увеличилось почти вдвое, он теперь человек почтенный – один из самых богатых в городе, а следовательно, и в стране. Его успех отражается и на положении Элла Карао. Тот ничтожный процент, который в свое время за идею наборной печати предложил ему Кикко-старший, теперь превратился в весьма круглую сумму. Во всяком случае, бедность Эллу отнюдь не грозит. Он теперь тоже довольно обеспеченный человек, хотя, конечно, и не в первых рядах богачей.

Однако на эту удачу он почти не обращает внимания. Его волнует и даже мучает нечто совершенно иное. Экспедиция, в которую он вложил столько сил, оказывается, никому не нужна. Еще по прибытии в порт чиновник, он же по рангу и жрец, конфисковывает его дневник – вместе со всеми лоциями, картами и астрономическими наблюдениями. Конфискованы также бутыль из ситикла и загадочный медальон – вещественные свидетельства об иных мирах исчезают в тайных подвалах Храма. Невозможно издать книгу про это удивительное путешествие, как предполагалось когда-то. Невозможно снарядить следующую экспедицию: сама мысль о том, что за горизонтом существует какая-либо земля, считается ныне вредной и опасной крамолой. Естественно, он пытается восстановить по памяти свой дневник – работает целыми днями, не разгибаясь, исписывая горы бумаги, приходит в отчаяние от того, что память слишком слаба, а Кикколао, почтительно взирая на человека, побывавшего там

Этим Элл Карао занимается почти три года. Постепенно складывается возле него круг людей, интересующихся тем, что находится где-то «за краем вод». Они обсуждают его рассказы, они классифицируют байки, которые бытуют среди матросов и рыбаков, они пытаются вычерчивать карты земель, лежащих по другую сторону океана. Слухи об этом постепенно распространяются по всему городу. Возникают косые взгляды – странное слово «москва» начинает будоражить умы. И однажды на их собрание врывается встревоженный Кикколао и сообщает, едва отдышавшись, что по его сведениям ими заинтересовались жрецы. Уже собирался, оказывается, Малый духовный совет, и на нем уже прозвучало грозное определение «ересь». Члены кружка поспешно расходятся. Что такое Малый духовный совет, им хорошо известно. Человек, попавший в поле его внимания, исчезает, и рискованно, очень рискованно даже спрашивать о его дальнейшей судьбе. Почти всю ночь Элл и Кикко лихорадочно совещаются и наконец, когда край неба уже начинает синеть, решают, что будет лучше, если Элл на некоторое время скроется на Рабануи. Остров географически отдаленный, глухой. Малый совет, если потеряет его из виду, скорее всего успокоится, а когда можно будет безопасно вернуться, Кикко даст ему знать.

С первыми лучами солнца отходит из гавани лодка под синим парусом, и через десять часов Элл Карао ступает на хорошо знакомый ему каменистый берег.

Он видит рыбацкие сети, развешанные на шестах, длинные пласты харуса, вялящиеся на солнце, вдыхает влажный йодистый запах водорослей с литорали.

Круг замкнулся.

Отсюда он начал свой жизненный путь, здесь он его и закончит.

***

Медленно и спокойно течет время на Рабануи. Раз за разом воспроизводит оно привычную обыденность жизни. Утром рыбаки на лодках выходят в море, а затем женщины до позднего вечера разделывают улов. В день восьмой староста, как положено, поднимается для молитвы на зиккурат, а в конце сезона все население пьет горький забродивший папаль и, простирая руки к зеленым волнам, славит бога Мурмока.

При всем желании Элл Карао не смог бы включиться в этот круговорот. На нем городская одежда, которую жители острова видели до сих пор лишь на чиновниках, он жил в столице, он образован, он знает важных людей; по слухам, он даже был приглашен во дворец Великого тханга. К тому же, по представлениям рыбаков, Элл несметно богат: он строит себе первый в истории острова двухэтажный уступчатый дом. Те, кому посчастливилось там побывать, рассказывают о вощеных полах, в которые можно смотреться, как в зеркало, о полированной мебели, о дорогих узорчатых покрывалах, о серебряной утвари, об окнах в причудливых бронзовых переплетах. К тому же дом возведен не из черного и кривого минерализованного плавника, а из светлых бревен настоящего дерева, завезенного из метрополии.

Подобострастно приветствует Элла староста – бывший друг Пако, купивший себе наконец статус мао, немедленно замолкают в его присутствии братья – угрюмые рыбаки, чьи лица уже шелушатся от ветра и соли, почтительно кланяется ему Мимилао – грузноватая, обремененная хозяйством матрона, за юбку которой цепляются четверо вихрастых детей. Это все – чужие для него люди. О чем разговаривать с ними – о моллюсках и рыбе? О том, что харус в этом году не тот, что прошлой весной? О том, что милостивый Мурмок, если принести ему жертву, пошлет хороший улов? Вообще все здесь такое маленькое, серое и убогое, такое нищее, такое замороченное тягостями прибрежного быта, что Элл Карао, хочет он того или нет, чувствует себя пришельцем из дальних миров.

Собственно, он пришелец и есть. Он побывал там, где до него еще не был никто. Он заглянул за таинственный горизонт. Он видел то, чего не видел до сих пор ни один человек.

Одиночество его полное и абсолютное. Оно намного сильней отверженности, которую он испытал после находки «пещерной книги». Тогда он был пусть отторгнутый, порицаемый, но все-таки свой, а теперь – ни на что не похожий, непонятный и, возможно, опасный чужак.

От такого лучше держаться подальше.

Впрочем, Элла Карао это вполне устраивает. Монотонное время, сливающее начало с концом, действует на него как успокаивающий отвар. Целыми днями гу­ляет он по скалистому побережью, часами, расположившись на каком-нибудь ва­луне, смотрит в бирюзовую даль. Кричат над островом чайки, распахивая жесткие крылья; накатывается на камни, шипя, одна зеленая волна за другой; веют над мелкой зыбью залива то самуаль, то ливаль; и уже через год, который незаметно соскальзывает в никуда, само путешествие, которое он совершил, кажется ему сном – мороком, охватывающим человека в лунные ночи. А вдруг ничего этого не было? Ни бескрайних равнин, засыпанных страшным снегом, ни подземного храма, уходящего в темноту почвенных недр, ни стен Крома, ни по­лых холмов, где живут люди – эхо прошлых веков. Ему все это только пригрезилось. Это лишь видение, навеянное ветрами, посвистывающими в рас­щелинах скал. Ему еще нет тридцати, но он чувствует, что его жизнь закончена. Он совершил все, что мог. Ему больше нечего делать в мире.

Некоторое разнообразие в его жизнь вносит лишь странный случай. Как-то, вернувшись с прогулки по побережью раньше обычного, Элл обнаруживает своего слугу за чтением экспедиционных заметок. Подростка звать Типпо, ему одиннадцать лет, в его обязанности входит уборка дома и приготовление нехитрой еды. Он так увлечен своим занятием, что не слышит шагов хозяина. Элл пора­жен: мальчик из бедной рыбацкой семьи умеет читать! Кто его научил? Выясня­ется, что Типпо освоил грамоту сам: рассматривая картинки с подписями, со­относил загадочные значки с изображениями над ними. Тут же по требованию Элла он, хоть и с запинками, но вполне уверенно воспроизводит вслух довольно замысловатый текст. У мальчика явный талант. Оказывается, он уже прочел по­ловину книг из библиотеки Элла, а заметки об экспедиции в Москву знает чуть ли не наизусть. У Элла появляется заинтересованный ученик. Теперь, вечерами, когда дела по хозяйству завершены, Элл понемногу занимается с ним: рассказы­вает об устройстве мира, делится воспоминаниями о своих странствиях, отвечает на многочисленные вопросы, советует, какие книги еще нужно прочесть. У Типпо горят глаза. Он впитывает знания, как пересохший дерн – воду. Даже сам Элл в разговорах с ним слегка оживает. В нем начинает брезжить надежда: может быть, это все не напрасно? Может быть, наступят дни, когда по его пути пойдут и другие?

Однако продолжается это недолго. Уже в начале весны к Эллу является отец Типпо, морщинистый, рано состарившийся рыбак, и объясняет, что мальчику пора выходить в море. Не может же он всю жизнь быть прислугой. Ему надо освоить серьезную мужскую профессию, чтобы он мог содержать семью. Элл – в панике. Он понимает, что если Типпо отдать, то искра, разгорающаяся в нем сейчас, безнадежно погаснет. Вместо исследователя, путешественника, ученого вырастет еще один нищий рыбак. Начинается упорный, изматывающий торг. Отец Типпо по обыкновению местных ловщиков рыбы хитрит и мнется, боясь, что его обманут. Разговаривать с ним очень трудно. Но наконец соглашение, устраивающее обоих, все же достигнуто. Из рук в руки переходят серебряные монеты. Через неделю (Элл торопится, чтобы семья Типпо не передумала) мальчик поднимается на борт первого торгового судна, следующего в Ангулаг. Указ о «возвышении каст» никто не отменял, школа для детей из народа в столице по-прежнему существует, гаун Фаранг все также является ее бессменным директором, и в кармане куртки у Типпо, завернутое в чистую ткань, лежит письмо Элла с настоятельной просьбой при­нять талантливого ученика. Прощание получается скомканным. Типпо, конечно, волнуется, впервые покидая родной поселок, но мыслями он уже там – в громад­ном городе, среди шума и блеска столицы, в стенах лабораторий и библиотек, из окон которых распахиваются бескрайние дали. Элл узнает в нем себя, и у него от сладкой боли сжимается сердце.

И вновь зыбь времени смыкается над Рабануи. Год проскальзывает за годом. Осенние штормы, весенние ливни сменяются летним спокойствием. Жизнь здесь не нарушает даже вторжение артактидов. Грозный флот с далекого Южного ма­терика внезапно подходит к берегам Океании. Боевые каноэ не могут противо­стоять извергающим длинный огонь мощным палубным кораблям, бронзовые мечи бессильны против мечей, сделанных из таинственного металла зализо. Пылает Королевская гавань, дымится Дворец, выплескивая из окон жар черных клубов, бросается с верхней террасы на острые камни Великий тханг Рамулаг. Океания повержена и разорена, обращены в развалины ее пышные города, дороги зарастают травой, тысячи людей скитаются по стране в поисках пропитания. По слухам, убит старый друг Кикко, типография его сгорела. Исчезло множество друзей и приятелей Элла, сведения о них противоречивы. Неизвестно, что с Типпо: писем от него нет, да и некому доставлять их на отдаленный остров. Впрочем, на Рабануи все остается по-прежнему. Правда, высаживается и туда взвод артактидских солдат, но увидев, что взять с нищих рыбаков нечего, быстро уходит. Командир лишь приказывает разобрать стоящий на площади зиккурат и возвести из этих камней столп в честь Великого Артактана…

***

Мы не знаем, как завершилась жизнь Элла Карао. Сумрак Разоренных десятилетий плотно сгустился над Океанией. Лишь недавно при разборке древних развалин были найдены фрагменты его дневника и, благодаря трудам гауна Планга, приведены в порядок и напечатаны.

Тогда же восьмидесятилетний гаун Планг, гордящийся тем, что происходит из рода потомственных гаунов Типпо, поставил перед Академией исследований вопрос об организации экспедиции на край Океана.

Больше о судьбе Элла Карао мы ничего не знаем.

И вряд ли узнаем что-то еще.

Зато мы знаем теперь, что волны, накатывающиеся на берег, смывают не все, что фантастический миф действительно может превратиться в реальность, что за линией непостижимого горизонта тоже существует земля, и, вероятно, когда-нибудь нам удастся ступить на нее.

Вот что мы знаем теперь.

Когда смотришь издалека, то кажется, что ничего невозможного нет.