Читать онлайн "Бисура"

БИСУРА

Осенние сумерки на Урале — не просто время суток. Это состояние мира. Багряное солнце, проваливающееся за зубчатый горизонт, утягивало за собой все краски, оставляя лишь оттенки свинца и пепла. Дорога, еще недавно резвая и четкая, теперь тонула в наступающей тьме, и свет фар бессильно скользил по ее серому асфальту, не в силах пробить густеющую пелену.

Я сбросил газ, уронив стрелку спидометра ниже восьмидесяти. Спешить было некуда — до дома все равно не добраться раньше полуночи, а этот участок пути, петляющий по предгорьям, и днем-то требовал полного внимания. Здесь, вдали от городов, темнота была не отсутствием света, а живой, плотной субстанцией. Она подступала к самой обочине, где вздымались вековые сосны, молчаливые и равнодушные ко всему, что мчится мимо.

Справа, светящейся нитью в обрамлении пожелтевших берез, проплывал Инзер. Для меня он всегда был незримой границей, последним рубежом условной цивилизации. Дальше — почти сотня километров глухого леса, где редкие поселения прячутся от дороги, как будто стыдятся своего присутствия.

Мысли о предстоящем одиночном пути прервала фигура на обочине. Тень, возникшая из ниоткуда. Я инстинктивно перенес ногу на тормоз, опасаясь, что она бросится под колеса. Но нет. Фигура, напротив, отступила к самому краю асфальта, на безопасное расстояние, и лишь энергично махала рукой.

Приблизившись, я разглядел девушку, молодую, кутавшуюся в длинную, до колен, кофту цвета свежей крови. Она переминалась с ноги на ногу, и ее жест был не требовательным, но почти умоляющим. А в глазах, широких и темных, стояла не просто просьба подвезти, а какая-то древняя, непонятная мне тоска.

Я никогда не брал попутчиков. Машина была моей кельей, одним из немногих мест, где можно было укрыться от внешнего мира. Но в тот миг нога сама нажала на педаль тормоза. Что-то в ее одинокой, замерзшей фигурке тронуло какую-то струну души, о которой я и сам забыл.

Дверь открылась, и в салон ворвалась струя ледяного, хвойного воздуха. Вслед за ней впорхнула и она.

— Һаумы, — произнесла она, и губы ее тронула легкая, смущенная улыбка.

— Здравствуйте, — ответил я по-русски.

— Здравствуйте, — повторила она, и в ее чистой, но немного замедленной речи угадывался мягкий акцент. Словно русский был для нее не родным, а выученным, книжным языком.

— Вам далеко? — Юҡ, — она неопределенно махнула рукой вперед. — Урман-тауға барам. До Урман-тау возьмете?

Название прозвучало для меня незнакомо. Я проезжал эти места десятки раз, но по указателям лишь скользил глазами, не запоминая разбросанные вдоль дороги деревни.

— Садитесь, покажете, где остановить.

Она прыгнула на сиденье, легко, как птица, и захлопнула дверь, отсекая внешний мир.

— Яҡында, — мелодично пропела она, и тут же перевела, — то есть… Рядом тут.

Машина тронулась. Воцарилась тишина, нарушаемая лишь шуршанием шин и завыванием ветра за окном. Я чувствовал на себе ее взгляд. Он был не грубым, а скорее изучающим, задумчивым, словно она пыталась что-то вспомнить или сопоставить. Краем глаза я видел, как ее тонкие пальцы перебирают бахрому на рукаве ее яркой кофты.

Мне стало неловко от этого молчания. Я почувствовал себя плохим хозяином, пригласившим гостя и забывшим о нем.

— Что-то не так? — наконец выдавил я, все еще глядя на дорогу. — Почему? — ее голос был тихим и мелодичным. — Смотрите как-то… пристально. Она помолчала, и тишина снова сгустилась, стала значимой. — Ты раньше чаще здесь ездил, — сказала она наконец, и от этих простых слов у меня по спине побежали мурашки. — Чаще. А в последнее время все реже.

Откуда она знала? Я и правда почти год не ездил по этой трассе, сменив работу. Холодок, пробежавший по коже, был не просто страхом, а чувством глубокой, почти метафизической странности. Это было невозможно.

Я повернулся к ней, забыв на мгновение о дороге. — Откуда ты... — начал я, но она меня перебила. Не грубо, а мягко, как бы угадывая мое смятение.

— Дорога помнит шаги, — ее голос прозвучал задумчиво, словно она говорила не только обо мне. — И колеса тоже. Безҙең юлдар оҫта тыңлай. Здесь всё помнит. Даже камни под асфальтом шепчут истории, которые старше всех городов.

Она произнесла это с такой простой, неоспоримой уверенностью, что у меня не нашлось возражений. В салоне повисло напряженное молчание, густое, как смола. Воздух будто наэлектризовало.

Именно в этот миг нарастающей паники она придвинулась. Плавно, словно течение подхватило и мягко принесло ее ко мне. Ее пальцы, легкие и теплые, коснулись моего предплечья, но не для того, чтобы удержаться, а словно проверяя пульс жизни под кожей. Потом ее голова коснулась моего плеча с доверительностью старой знакомой, от чего у меня перехватило дыхание. Рулить стало трудно, мир сузился до полоски асфальта в свете фар и этого необъяснимого, тревожного и сладкого присутствия рядом.

— Кто ты? — прошептал я, и пальцы так сжали руль, что костяшки побелели.

Она заметила мой испуг — не глядя, а почувствовав, как напряглись мои мышцы, — и отстранилась. Ее взгляд стал виноватым, почти печальным. — Извини. Я забываю... иногда. Я, наверное, мешаю.

Я старался не терять контроля над дорогой, но это давалось все трудней. Краем глаза я успел заметить, что ее черные, как смоль, волосы, заплетенные в одну густую косу, были перехвачены невидимой лентой и падали на спину, почти касаясь пояса. Мягкий овал ее лица подчеркивали высокие, благородные скулы, а темные, чуть раскосые глаза смотрели с бездонной глубиной, в которой искрилась то ли усмешка, то ли древняя мудрость. Ее чуть пухлые губы тронула улыбка, а на запястье, из-под длинного рукава красной кофты, мелькнул тонкий серебряный браслет с загадочным, геометрическим узором. Обычная девушка, в которой не было ничего зловещего, лишь глубокая, необъяснимая грусть. Но ее слова…

Вдруг ее глаза расширились от ужаса. — Стой! — вскрикнула она, рванувшись к рулю.

Я вперился в дорогу. Прямо перед капотом, в самом свете фар, возникла огромная, массивная тень. В следующее мгновение последовал удар. Он был сильным, громким, окончательным. Меня швырнуло вперед, голова с силой ударилась о руль, и мир взорвался болью и снопом искр. Последним усилием воли я вдавил тормоз, и сознание уплыло в черную, бездонную воду.

Пришел в себя я от пульсирующей, раскаленной боли в голове. В ушах стоял оглушительный звон. Первой мыслью была она. С трудом повернув голову, я увидел пустое пассажирское кресло. Выбросило? Но лобовое стекло хоть и было покрыто паутиной трещин, осталось целым.

И тут до меня донесся низкий, грудной, яростный рык. Звук, от которого кровь стыла в жилах. Преодолевая боль, я обернулся.

Мир за задним стеклом тонул в густой, кроваво-багровой тьме. Красные огни габаритов, как раскаленные угли, отбрасывали зловещее зарево на происходящее. В этом алом мареве, метрах в десяти от бампера, вырисовывалась колоссальная, массивная тень. Медведь. Он казался не живым существом, а вырезанным из самого мрака ночи монолитом ярости. Его шкура отливала мрачным пурпуром, а глаза — две узких, сверкающих желтым огнем щелки — были прикованы к машине. Он раскачивался, и его рык, глухой и влажный, сотрясал воздух, сливаясь с прерывистым шипением пробитого радиатора.

Но поразило меня не это. Перед ним, заслоняя собой разбитую машину, стояла она. Моя попутчица. Высокая и прямая в багровом свете, она казалась не жертвой, а жрицей, проводником в этом диком, первобытном мире. Она вытянула вперед руку. Ее поза была не вызовом, а увещеванием. Она что-то говорила ему. Тихие, странные слова, похожие на шелест листвы и журчание ручья. Язык был мне незнаком, но в интонации была властная нежность. Я поймал обрывки звуков, похожих на башкирскую или татарскую речь, но это было не то. Это был язык, на котором говорили эти холмы и реки, когда людей здесь еще не было.

И чудо — зверь не бросался. Он бурчал, фыркал, бил лапой по земле, отчего багровые блики плясали на асфальте, но не делал ни шага вперед. Казалось, длилось это вечность. Я замер, завороженный картиной этого невозможного, инфернального противостояния, освещенного адовым светом габаритных огней.

Наконец медведь опустился на все четыре лапы, еще раз фыркнул — уже почти обиженно — и, развернувшись, неспешно побрел в сторону леса. Добравшись, он почти мгновенно растворился в нем.

Девушка проводила его взглядом и повернулась к машине. Ее движения были плавными, полными какого-то неестественного достоинства. Я нашел силу дотянуться до рычажка и толкнуть дверь.

Она наклонилась ко мне, и ее лицо снова оказалось совсем близко. В ее глазах не было страха, лишь легкая усталость и участие.

— Ҡурҡма, — сказала она тихо, и тень улыбки тронула ее губы. — Не бойся. Он разозлился, что мы ворвались в его мир. Ул — иҫке хужа, аңлайһыңмы? Он шел по своим древним тропам, тем, что были здесь задолго до этой дороги, и наш шум стал для него грубым вторжением. Но теперь он понял, что сам вышел на свет. Его вина.

— Ты… ты в порядке? — это был единственный глупый вопрос, который смог выдавить мой онемевший мозг.

— Да, — ее шепот был похож на шелест. — И ты будешь в порядке.

Она коснулась пальцами моего виска. Ее прикосновение было подобно льду и огню одновременно. Пульсирующая боль в затылке отступила, ушла туда, откуда пришла. Смятение в мыслях улеглось, сменившись странным, всеобъемлющим спокойствием. Я смотрел на нее и понимал, что вижу не просто девушку.

— Что ты? — спросил я, и в голосе моем не было ни страха, лишь тихое, бездонное изумление перед этой иной, нечеловеческой реальностью, что приоткрылась мне.

Но она не ответила. Резко, почти порывисто, она приблизилась и коснулась губами моих губ. Ее поцелуй был вкусом дикого меда, хвои и далеких, забытых времен. Отталкивать ее не было ни мысли, ни желания. В этом поцелуе был ответ на все вопросы, который нельзя было выразить словами.

Внезапно послышался шум подъезжающей машины, и ослепительный свет фар ударил в лицо. Её тело съёжилось, и она, резко отстранившись от меня, метнулась на свое сиденье, как испуганная лань.

— Эй! В машине! Живые есть? — раздался грубоватый мужской оклик.

— Да… — голос мой звучал глухо и странно. — Мы… мы в порядке.

К двери подошел мужчина лет пятидесяти, за его спиной виднелась испуганное женское лицо.

— Мы? — переспросил он, светя мне в лицо фонариком, а затем переводя луч внутрь салона.

Я обернулся. Справа от меня никого не было. Задние сиденья тоже пустовали. Она исчезла бесшумно, мгновенно, словно ее и не было.

— Девушка… — начал я бессвязно. — Здесь только что…

Мужчина, снова посветил фонариком на пассажирское сиденье. И замер. Его спутница ахнула и прикрыла рот ладонью.

Я посмотрел туда же. На сиденье, где только что сидела девушка, лежала небольшая горстка странных монет. Они были не круглыми, а скорее слегка выпуклыми, неровными, словно чеканенными вручную, и отливали глухим, старым, желтоватым блеском. Я не сомневался ни секунды — это было золото. Древнее, чистое.

— Ильдар, киттек инде! — испуганно, почти плача, прошептала женщина, с силой оттягивая его за рукав. — Уға ярҙам кәрәкмәй. Бында Бисура йөрөгән...

Ильдар отшатнулся от машины, его лицо, освещенное фарами, стало серым, землистым. Он что-то беззвучно прошептал, и его пальцы сложились в немой мольбе, отстраняющем жесте — дуа.

Женщина, уже отступая к своей машине, метнула на меня испуганный взгляд и, словно выдавливая из себя последнее предупреждение, сказала на русском:

— Она тебя нашла... чтобы домой вернуться! Ей проводник нужен был... из мира живых! Не задерживайся тут!

Они вскочили в салон и буквально рванули с места, бросив меня наедине с тишиной, ночью и нежданным подарком.

Я остался сидеть в разбитой машине, касаясь ладонью прохладные, тяжелые монеты. И на сиденье, кроме монет, лежала небольшая, засохшая веточка пихты, перевязанная тонкой красной нитью. Боль ушла, осталась лишь легкая дымка воспоминаний и вкус ее поцелуя на губах. Я понимал, что старый мир, мир асфальта, скоростей и логики, треснул и развалился вдребезги, как лобовое стекло моей машины. И мне открылся другой — древний, дикий, полный тайн и неведомых сил. И меня это больше не пугало. Это манило, и я понял, что моя старая дорога кончилась здесь, у обочины, а новая — только начинается, уводя в ту самую тьму, что теперь сияла для меня как тысяча свечей.

И где-то там, в темноте хвойного леса мне почудился тихий, одобрительный смех, пахнущий медом и хвоей. И тихий, уже знакомый девичий голос прошептал: — Һау бул, иркәм...