Читать онлайн "ВЫДОХ ٱلسَّلَامُ عَلَيْكُمْ وَرَحْمَةُ ٱللَّٰهِ وَبَرَكَاتُهُ"

ٱلسَّلَامُ عَلَيْكُمْ وَرَحْمَةُ ٱللَّٰهِ وَبَرَكَاتُهُ (см.сноску)[1]

– Сказал я с поворотом головы вправо, затем повторил то же самое, повернувшись влево, заканчивая тем самым молитву – намаз и стал возносить дуа Аллаху.

Я благодарил Его истово, от всей души, как не благодарил, наверное, никогда. Благодарил за то, что после того мучительного перехода, после пыльных улиц, палящего солнца и того душевного надрыва на окраине, я всё-таки здесь. Не в той церкви с прозрачными стенами, где люди сходили с ума под ритмы корридо, а здесь – в прохладной тишине молитвенного зала мусульманского шелтера. Где был порядок, где была мечеть, где кормили бесплатной халяльной едой и где меня окружали братья по вере, а не смотрели на меня как на диковинку или потенциальную паству для обращения.

Воздух здесь был другим. Не спёртым и пыльным, а чистым, охлаждённым кондиционером, с лёгким запахом ковров и свежести. После дороги это казалось верхом блаженства. Я сидел на мягком ковре, чувствуя, как усталость медленно отступает, сменяясь непривычным, почти забытым чувством – безопасностью.

Ко мне подошёл Фарход, тот самый таджик, с которым мы разговорились у входа в первый день.

– АльхамдулиЛлях[2], вижу, ты устроился, – сказал он, опускаясь рядом. Его лицо выражало искреннее участие.

– АльхамдулиЛлях, – кивнул я.

– Аллах ведёт прямым путём, кого пожелает, – произнёс он, как отчеканивая. – Видимо, ты Ему нужен для чего-то. Раз уж довёл сюда живого.

«Живого» – это было точное слово. После того перехода я чувствовал себя не просто уставшим, а именно что можно назвать выжатым, почти неживым. А сейчас, после молитвы и сытного обеда, жизнь потихоньку возвращалась в тело.

– Где и как ночь провёл? – понизив голос, спросил Фарход. – Вид у тебя конечно…, не самый свежий.

Я только горько усмехнулся в ответ. Слов было не нужно. Всё и так было написано на моём лице.

– Понимаю, – кивнул он. – Город тут бывает жестоким к чужакам. Особенно когда один. А имам наш, – Фарход мотнул головой в сторону кабинета, – всегда говорит: «Настоящая мечеть – это Благодать для уставших душ. Здесь должен быть покой, а не суета». Здесь тихо. Можно отдохнуть и душой, и телом.

«Благодать» – может, и громко сказано. Но по сравнению с тем, что было в церковном шелтере, это действительно было им. Просто потому, что здесь были стены, которые защищали. И защищали они не от пыли, жары и голода, а от чужих взглядов, от давления, от этой вечной необходимости быть настороже. Здесь я мог, наконец, выдохнуть.

Позже ко мне подошёл и сам имам – мужчина лет тридцати с небольшим, но с не по годам спокойным, мудрым взглядом и аккуратной тёмной бородкой.

Позже ко мне подошёл сам имам – мужчина лет тридцати с небольшим, с густой окладистой чёрной бородой. Несмотря на молодость, в его манере держаться была какая-то особая основательность, которую как бы подчёркивал его длинный, почти до пола, светлый камис.

– Ассаламу алейкум, устаз, – сказал он, и в его голосе звучала та самая братская теплота, которой так не хватало в этом жестоком городе. – Как устроились? Всё нормально? Говорил он конечно с испанским акцентом, но на беглом английском, даже с претензией на литературность.

– Ва алейкум ассалам, – кивнул я, чувствуя лёгкую неловкость от его почтительного обращения. – Да, альхамдулиЛлях. Всё есть. Спасибо, что приняли.

– Решение принимает администратор Клара,– поправил он мягко. – Но раз вы здесь, значит, так распорядился Аллах. Наш дом – ваш дом, пока Он не откроет вам другую дверь. Вы не одни. Помните, терпение и упование на Аллаха – ваше оружие. Он не оставляет верующих в беде.

Он поговорил со мной ещё несколько минут, расспросил, откуда я, куда путь держу. Не как администратор, составляющий анкету, а как младший брат, с искренним участием в голосе. Эта простая человеческая забота, после всех унижений и отказов, стоила для меня в тот момент больше, чем любая материальная помощь.

Вечером, ложась на матрас своей кровати в общем спальном зале, я впервые за долгие недели не чувствовал того фонового гула тревоги, что стало назойливым саундтреком моей жизни последние два месяца, да и если… вникнуть то и в последние пару- тройку десятков лет

Вечером, ложась на свою кровать после Саляту-ль-Ляйль[3], я был уверен, что усну раньше, чем голова коснётся подушки. Физически я был выжат как лимон. Но стоило закрыть глаза, как мозг, будто разбуженный щелчком, начинал лихорадочно метаться от одной картины к другой, не давая ни одной задержаться и в то же время не позволяя забыть ни одну. Только-только перед глазами вставала хрупкая девочка-охранница с её ледяным безразличием, как её тут же вытеснял оглушительный гул корридо и исступлённые лица в церкви. А на их месте уже возникал оскал трущоб, эти лачуги-струпья на склонах каньона, и тут же — унизительный грохот собственных ног, бьющих по ржавым воротам. И сквозь весь этот вихрь проступало самое горькое: вкус солёных слёз на пыльном тротуаре и эхо того спасительного звонка, который стал одновременно и утешением, и укором.

Этот психологический «груз» давил на грудь невидимой плитой. Сон бежал от меня, как от прокажённого. Я ворочался, пытаясь найти хоть какое-то удобное положение для тела, которое никак не помогало уснуть душе.

Проворочавшись битый час, я тихо сполз с кровати, спустившись в тахаратхану[4] на первом этаже, совершил омовение прохладной водой, которая освежила не только лицо, но и мысли. И встав на намаз в пустом, погружённом во мрак и храп зале, я начал читать тахаджуд[5]. Так искренне и так проникновенно я читал тахаджуд наверное впервые за многие годы. В моём разговоре с Аллахом не было ни тени намёка на какую то обязанность, показушность, в нём не было ничего кроме голой, обнажённой нужды души. Это был стон души, вывернутой наизнанку. Я не просил богатства или успеха — я умолял о покое. О том, чтобы этот камень в груди наконец растаял. О том, чтобы усталость наконец победила тревогу. И с каждым поясным поклоном, с каждым земным поклоном, когда лбом я касался прохладной поверхности ковра, тот давящий «груз» дня по камешку осыпался с моих плеч, растворяясь в тишине ночи.

Когда я произнёс завершающий «Ассаляму…», вставая с ковра, я почувствовал себя не другим человеком — а тем же самым, но внутренний душевный шторм наконец улёгся, уступив место тихому покою… Давление в висках отпустило. Грудь расправилась, позволяя сделать первый за этот вечер полный, спокойный вдох. Тот самый «груз» не исчез, но он перестал давить. Он просто был. И его стало возможно нести.

Я вернулся на свой матрас. Тело, наконец, было готово к отдыху. И едва я закрыл глаза, как сон принял меня в свою мягкую, тёмную глубину, без кошмаров, без вздрагиваний. Только тишина.

[1] ٱلسَّلَامُ عَلَيْكُمْ وَرَحْمَةُ ٱللَّٰهِ وَبَرَكَاتُهُ (читается как «Ас-саля́му ‘алейкум ва-рахмату-Лла́хи ва-барака́туху») — традиционное мусульманское приветствие, означающее: «Мир вам, милость Аллаха и Его благословение». Этими же словами, обращаясь направо и налево, мусульмане завершают обязательную молитву (намаз), что символизирует приветствие ангелов-хранителей и всех верующих по правую и левую сторону.

[2] Альхамдули-Ллях (араб. ٱلْحَمْدُ لِلَّٰهِ) — «Хвала Аллаху». Фраза, которую мусульмане произносят в знак благодарности Создателю за любые блага, как в радости, так и для укрепления духа в испытаниях.
[3] Саляту-ль-Ляйль (صَلاةُ اللَّيْل) - ночная (пятая, последняя из обязательных) молитва.
[4] Тахаратхана — помещение для ритуального омовения перед молитвой у мусульман.
[5] Тахаджуд (араб. تَهَجُّد) — добровольный ночной намаз, который совершается после обязательного ночного сна. Считается одним из самых ценных видов дополнительного поклонения в исламе, признаком искренне верующих и особым моментом близости к Аллаху, когда молитвы принимаются с наибольшей благосклонностью.