Смерти не будет(продолжение)

- Пусти! Мне в туалет надо!

- Стоять, сучка! – Как ни бежала, задыхаясь, к себе, точно гонимая кошка на чердак – поймал на лестнице, вывернул руку. А дом точно вымер - ни Тани, ни шофера, даже Сладкой Ребенки не слышно. – Где была?

- Пусти! – боднула в живот, рванулась к себе, в свою келью, муж встал на пороге, загородив вход и выход.

- Я спрашиваю – ты где была? На посту отмечено – в 11.32 уехала. Думала, раз машины нет, я ничего не замечу? Отвечай, где была?

- Я по делам. Честное слово …

- Нюха, не смеши. – Он сел в прогнувшееся под ним мягкое кресло. – У тебя – и дела??? В городе? Ну, какие?

- Я к архитектору ездила.

- Че-го?

- Дом для Насти! Должна же я что-то сделать для неё, сама! Ну, я и нашла … Он молодой, очень креативный. Говорят – гений. Вот! – Она взяла со стола прихваченный в прошлый раз в конторе каталог персональной выставки в ЦДА. – Мне нравится.

- Этот вот клоун с трубкой? – палец с кольцом ткнул в фото на первой странице. – И сколько он берет, этот гений, не поинтересовалась?

- Нет … - Она опустила голову. – Забыла. Но я узнаю.

- Ну, да, это ж не тебе платить …за это вот хуйло … Это – что?! А вот это? Дом, я спрашиваю?

- Это не дом! Тут же написано – композиция. Креос номер восемь.

- Та-ак, с этим гением всё понятно. Дальше смотреть не буду. Этим вопросом я сам займусь, не твое дело. Настя! Дочь, ха-ха! Тебе любой предлог нужен, чтоб в город улизнуть и нажраться.

- А ничего другого ты не можешь представить? Может, у меня с ним роман?

- С ним? Не-ееет. Тут я спокоен. Ты себя в зеркале видела? Год рождения ещё помнишь? Нет, если хочешь дом от этого гения – я не против. Заработай и оплати. Я тебе не мешал всё, что я тебе сдуру надарил, сдавать в скупку за бесценок, а потом нажираться.

-А почему – не мешал? Ждал, когда я стану – такой, как сейчас? Это ведь ты мне, когда слух пропал и жить не хотелось, подливать начал? Знал, что я слабая … не остановлюсь …

- Не знал, что ты дура. Нюха, прикинь, если одна останешься, на какой день околеешь на свалке - второй или третий? Черный мешок, братская могила. Для бомжей.

- Спасибо. – Она что есть силы сцепила пальцы. – Спасибо большое …

- Пожалуйста. Улицы мести не сможешь, в грузчики не возьмут, даже, по-моему, читать разучилась. Милостыню никто не подаст, у тебя вид такой, что пнуть хочетя. Почку не продашь, проспиртована. Разве что скелет для науки - всякие отклонения изучать.

- Ещё чучело можно набить … - сказала она сквозь зубы.

- А чего набивать, ты уже готовое чучело. В зеркало глянь. – Борис поднялся, снова встал в дверях. – Ладно, я есть хочу. За ужином договорим …

- Я не буду. Я спать лягу …

- Я сказал – за ужином.

Он взял со стола каталог, свернул в трубку.

- Борис, зачем ты это взял? Раз тебе не нужно?

- Чего?

- Каталог зачем взял. Оставь мне …

- А мне он нужен. Жаль, бумага жесткая. В гараже ремонт, нужно чем-то пол застелить, будет вместо газет.

- Оставь, дай сюда! – Она метнулась, хотела вырвать из рук.

Борис отбросил её на пол. Спрятал каталог за спину.

Она снова кинулась на него, ударила в грудь кулаком.

- Ты чего, тварь? Бешеная? Белая горячка? Татьяна! Звони …

- Я говорю, отдай… - Она извернулась, по-собачьи укусила руку, сквозь пиджак. Схватила каталог, прижала к животу. Потом легла на кровать, закрывая собой, сжавшись в комочек.

Он подошел к кровати. Стал, покачиваясь.

Навис.

- Ну, цы-ы-ырк.

Вынул из кармана айфон, установил опцию.

Прицелился, сделал фото.

Поднес ей экран к самому носу.

- Смотри на себя, красава. Какая женщина, ва-ах-х … Нюха, любой нормальный мужик бы тебя уже сдал. Я ещё потерплю. Да не прячь ты его, на хуй мне это нужно. Или ты чего …это самое? В клоуна? Мечтаешь у клоуна отсосать? Да не даст он тебе свой хуй, не надейся. Да ты же его и не увидишь, гы-ы-ы, я забыл. Нюха, дай мне фото, пожалуйста. Взгляну ещё раз на уёбка. Кому сказал …

Если я больна – он тоже. Это что, норма?

Вытащил каталог, выдернул, не удержала - зачем рвать? На две части разодрал, зачем потом на четыре?

Зачем потом на клочки?

Зачем потом топтаться на них – точно бьет чечетку…

- Это тебя сейчас снимать надо, член … Московской областной думы. За такой кадр любой папарацци удавится.

- Всё порвал? На … Дрочи теперь.

Белые клочки разлетелись по комнате – по столу, по кровати …

- Вот так. Можешь собрать и похоронить … Останки клоуна.

- Это ты сейчас – клоун. Нет, хуже … Ты просто дурак.

- Ма-а-а-м, ты чего, чего? Плачешь?

- Нет. Я простудилась. Нос течет …

- Ма-ам, иди кушать! Я без тебя не пойду! Я буду с тобой в комнате сидеть…

Блять …

- Как же вы меня заебали … Все …

- Не вугайся! Вугаться нельзя! – Настя подняла палец. – Свадкая Ебёнка не велит!

Опять этот бред…

Нет, она все же чокнутая.

Двойное наследство.

Она спустилась вниз, в столовую. Муж там уже сидел, во главе пустого стола.

С газетой в руках.

Таня его обслуживала.

Напротив была плазма. Точно аквариум.

В нем люди, как рыбы, бились об стекло, открывали рты.

Как рыбы в сети.

Зачем это все?

Как я сюда попала? Зачем?

- Я маму пъивела! Как ты пъосил! Сказала, что без неё кушать не буду.

Как же все меня …

- Мам, давай поигваем! В естован! Я буду тебе служить … Помнишь, мы с папой были в естоване! Ты что хочешь есть?

- Ничего.

- Как – ничего? Есть салат! Есть бъинчики! Есть тефтельки … Чего ты любишь?

- Твоя мама не любит есть! – хмыкнул отец. - Она любит пить …

- Пить? – Глаза чуть не выкатились из орбит. Мокрые, как у мопса. – А что будешь пить, молочко? Я тебе пъинесу!

- Оставь меня в покое! – не выдержала она.

- Оставь её в покое, Ребёнка, иди ко мне! – Борис похлопал себя по колену. Настя обрадовалась, побежала, уселась, обхватив за жирную шею ручонками в розовых перетяжках.

Что из неё вырастет? Ясно, что …

Киндер. Кюхе, Кирхен.

Ну и прекрасно.

Я-то причем?

Или, наоборот – блять … Липнет ко всем – как жвачка. И к мужикам взрослым, на колени.

- Пап, я хочу ещё бъинчик … С ваеньем …

Два сладких и жирных блина. Меня бы вырвало …

- Вместо того, чтоб следить что я пью, ты бы следил, что она ест! У неё уже лишний вес. Ей сладкого вообще нельзя давать.

- Че-го? Ребенка на диету? Это ты убить её хочешь, дистрофичка сраная! У неё нормальный вес!

- Нормальный? У неё руки и ноги все в складках, и вот такое брюхо! Щёки из-за ушей торчат …

- Заткнись, тварь. Закрой свою поганую пасть. Настя, не слушай. У неё уже мозги растворились в спирту.

- Это пъавда, мам? Я така-а-а-я товстая?

- Блядь, если ты не закроешь хайло, я тебя прикончу … Своими руками! Настя, иди к себе …

- Подожди. - Она встала, подошла к дочери. - Да, правда, правда! Ты толстая, как поросенок! Как свинья! Над тобою все дети смеются! У тебя даже имени нет! Ебёнка! Ни девочка, ни мальчик …

Глаза, огромные, круглые, с длинными загнутыми ресницами глядели на неё снизу вверх. Без всякого страха. Без всякой обиды.

С одним удивленьем …

Приоткрылся маленький ротик над двойным подбородком.

- Тупая овца! Говорящая сарделька! Пупс резиновый!

Надо остановиться. Такого ещё не было.

Никогда …

«Если я подниму руку, то уже не остановлюсь. Буду бить … Бить… Бить…»

Настя закрыла лицо ладошками. Потом вырвалась и побежала к двери.

- А я знаю кто ты! Ты не мама! Мамы здесь нет! А ты … - Она ткнула пухлым пальчиком в её сторону. – Звая ведьма!

- Тань, уведи её! Запритесь в детской пока! Всю обслугу сейчас предупреди, пусть по комнатам сидят. Ну всё, тварь, доигралась …

Она побежала вперед, как гонимая кошка на чердак. Чучело лося повернуло голову.

Чучело орла взмахнула крыльями.

Чучело белочки подмигнуло.

Поймал её на лестнице, прижал к стене.

Потащил вниз, за шиворот, как щенка за шкирку.

- Пусти … Пусти-и-и…

- Тварь, сейчас встанешь перед ней на колени и попросишь прощенья. А ну пошла ..

Она вырвалась. Упала.

Подогнал пинком. Потащил вперед – уже не за шкирку, а за волосы.

- Пусти … Не буду …Н-не бу-ду … Хоть убей. Ты умеешь …

Впихнул её в комнату, швырнул, как щенка на кровать.

- Сиди. Я сейчас приду.

Вытащил ключ из двери и запер.

Что-то новое.

Раньше не запирали…

Вернулся через полчаса, при полном параде.

Волосы приглажены, блестят. Галстук, костюм. Умылся, оделся. Хорошо пахнет – дорогим парфюмом с коньячной нотой. Не как она, из горла, а в своем кабинете у камина, мелкими глоточками, с лимоном на блюде.

Все ясно – в ночное собрался. А он ещё ничего. Даже влюбиться можно. Особенно когда он в этом костюме, синем в белую полосу, скрывающем живот. И в черной рубашке.

Сел в офисное кресло, у стола с ноутбуком. Уставился глазами-маслинами. Раньше-то были черносливины. Нет, правда, все-таки красивый смуглый мужик с орлиным профилем.

Только, конечно, пуза бы поменьше.

- Ну, что? – не выдержала она. – Я кролик, ты удав? Дальше чего?

- «Чаво» …- передразнил он. – Совсем деградируешь, Нюха. Скоро хрюкать начнешь ...

- Это все?

- Нет. Ты провалила срок. Контрольный срок.

- И что засим – контрольный выстрел?

- Нет. Ссылка. Ты больше здесь жить не будешь. И дочь никогда не увидишь. Она тебя тоже.

- Ты меня отпускаешь? Так просто от тебя не уходят … Твой помощник бывший хотел, так через неделю его нашли. В лесополосе. Зарезанного, как зверь на бойне. Что, клиенты бывшие отдают долги?

- Нюха, ты чаво? Желтой прессы обчиталась?

- Я ничего уже давно не читаю. А она о тебе пишет? Пока не на виду, делай, что хочешь … Раньше хоть избивать у дома посылал, а теперь … Над трупом-то зачем издеваться, чтоб на маньяка все спихнуть?

- Ага, пошел по трупам, убираю свидетелей. Это ты была на виду – когда голая по поселку бегала под дождем. И когда в центре Москвы валялась на бульваре. И когда при людях обоссалась. Все знают, что ты мой крест. Не бросаю. Терплю ради дочери. Жалеют. Уважают. Так что хуёвый ты свидетель … На этой неделе поменяешь квартиру.

- А-а, все-таки в дурку упрячешь …

- Не в дурку, дура, а в хорошую лечебницу. Я не зверь, как в гостинице будешь жить. А станешь вести хорошо – отправлю куда подальше. В Швейцарию. Или Швецию.

- Борис, не надо… Я не хочу. Пожалуйста. Отпусти к маме, и все.

- Мама твоя в Питере, в квартире, которую я для неё купил. Живет и на тебя не нарадуется. Ты хоть ей не разбивай эту сказку.

-Да, думаю, и в самом деле, не стоит.

- Я до последнего терпел. Сегодня понял – Насте с тобой быть опасно. Ты её сегодня на всю жизнь покалечила.

- И что ты ей скажешь, когда обо мне спрашивать будешь?

- Что мамочка твоя бо-бо. И попала в больницу. Ходить к ней нельзя, она заразная. А потом сдохла. На небо ушла. И смотрит на тебя с небес, вместе с ангелами. Ей так, правда, лучше будет. Я ещё могилку тебе сделаю. Пустую. Чтоб навещать.

- И когда, интересно?

- Скоро. А пока – живешь под надзором. Кушать, какать, писать – все по звонку. Кстати, учти – я все режущее – колющее убрал. Медикаменты тоже. Со второго этажа не разобьешься. Так что не мечтай, не получится. Можешь голодовку объявить. Транспортабельней будешь. Нюх, если без шуток, это для тебя единственный выход. Что тебя ещё в жизни может ждать? Талант твой пропал, ты его давно пропила …

- Неправда. Я поэтому стала пить …

- Ой, не пизди, не надо. Мать далеко, ни друзей, не подруг. Их и раньше не было. У тебя вообще в жизни никого. Сегодня дочь была, а теперь и её нет. И раньше ничего не умела, а теперь, на всем готовом, не сможешь и спички зажечь. Любить никого не можешь.

- А ты - можешь?

- Короче, готовься. Я терпел. Всё. Могу, кстати, договориться, чтобы тебе там позволяли… так, понемногу. Это ж единственное, что тебя в жизни греет. Платить буду, я не жадный.

- Хорошо. Только, когда колоть будут – пусть лучше сразу усыпят. Как собаку. И дело с концом. Овощем делать не надо …

- А что тебя делать, ты и так овощ. Гнилая редиска. Ну все, я пойду. Ключ в кармане. Утром отопру.

- Погоди … Мне в туалет надо!

- Раньше говорить надо было. Некогда мне. Поссы в одеяло, Таня постирает. В дверь не стучи, никто не откроет.

- Что, женский концлагерь на дому?

- Да, в бараке на голых досках. Я же убийца.

- Я тебе другой вариант предлагаю. Зачем столько хлопот? Пристрели меня из бесшумного, и всё … Закопай и скажи, что пропала. Я, правда, сама уйти хотела …

- Заявление же делать придется, полицию принимать … На хуй мне этот геморрой? У меня и так столько дел …

- Ах да, скоро вы-ы-ы-боры …

- Всё, хватит. Надоело. – Он встал, подошел к двери.

- В ночное, да?

- Тебе этого не понять.

- А кому? Твоей пиар-службе? Слушай, женись на ней, а меня отпусти. Она красивая, молодая, на тебя похожа, вы хорошо вместе смотритесь. Будет тебе соратница и боевая подруга. Какой с меня прок? Я ничего не потребую, уйду и все. Хоть бы и сдохну – не всё ли тебе равно … Или ты меня ещё любишь, что ли?

- Чтоб ты потом за бутылку водки дерьмом торговала? Какой я садист, да ещё убийца? Им только палец покажи …

- Борис, прости, а кто о тебе пишет? «Подмосковная правда». Были съемки по московской программе. И всё … Или я что пропустила?

- Пока. Скоро всё будет по-другому. Очень скоро. И ты мне, тварь …

- Тебя там, часом, не в президенты готовят?

- Ну все, надоело. С овощем разговаривать …

В двери повернулся ключ.

Сколько сейчас времени?

Телефон показывал без пятнадцати девять.

Всего-навсего. А думала – уже утро.

Она достала из ящика стола записную книжку. Так и не научилась …

Вбивать номера в телефон. Отправлять эсэмэски и емейлы.

Разумеется, адресат недоступен. В такую-то пору …

Гудок …

Ещё один … Третий … Четвертый. Пятый …

Ещё один, и можно отбой.

- Контора Р-раевского! Слушаю!

- Алло. Лев Сергеевич …

- Ань, это ты, что ли?!

- Лев Сергеевич. Я сегодня вела себя очень глупо. Хочу у вас прощенья попросить.

- Ань, ты что, бухая опять? Или ещё обкурилась?

- Я хочу сказать… В общем, заказа не будет. Вы нам не подходите. И ещё – я скоро уеду … далеко… очень далеко. Дальше некуда. Лев Сергеевич, не поминайте лихом …

- Ань! Я не понял, что ты сейчас за хуйню несешь … Ты где?

- Дома. Не поминайте лихом … И ещё – я вам желаю удачи … Я вам желаю удачи … Я вам желаю …

Гудки. Короткие.

Все понятно … Юлечка за спиной. Руки положила на плечи. Широкие.

Или ладонью закрыла глаза.

Как у Бельмондо – серые, вкось, углами вниз.

Ну и ладно …

Заснуть и забыться. Забыться и заснуть.

Надо найти что-то острое. Гвоздь … Откуда тут гвозди?

Окно не разобьешь. Стеклопакет …

Можно просто руку себе прокусить. Под одеялом …

А что, может получится? Только не сейчас …

Не сегодня….

Она открыла одежный шкаф, достала с верхней полки плюшевого медведя – подняла над собой, глядя ему прямо в глаза.

Медведь был живой, не чучело.

Коричневый, с истрепавшимся ухом, с глазами, как пуговицы.

Купленный много лет в Ленинграде, в магазине игрушек.

Медведь сидел на рояле, когда она играла гаммы.

Медведь сторожил на кровати в гостинице. И в уборной, во время концерта.

Медведь объездил с нею весь мир. Рим, Токио, Нью-Йорк, Варшава.

В Париже не пришлось побывать. И уже не придется.

Ну и ладно … Бог с ним, с Парижем.

Она села на кровать, уткнулась медведю в мягкое брюхо.

С большим белым пятном, соленым по краям. Соль даже осыпалась, если поскрести ногтем.

Потом легла на кровать, не раздеваясь, поджав ноги, с медведем в обнимку.

Будильник звонил, как бешеный, над самым ухом.

Вставать? Куда …и зачем …

Нет, это сотовый.

- А…лло?

- Анька? Ты - живая?

- Д-да …

- Так. Ты – где?

- Дома …

- Ты там плела какую-то хуйню, я ни хера не понял! Что случилось?

- Ничего. Всё …в порядке …

- Погоди! Я сейчас подъезжаю …

- Ку-да?

- Да проснись ты! Я сейчас на Можайке. Въезжаю сбоку в ваш поселок. Встану у КПП, не хочу светиться. Ты одна?

- Да …

- Муж твой где? Спит?

- Нет, он уехал. До утра.

- Это хорошо. Та-ак. Собирай вещи …

- Какие вещи?

- Самое необходимое. Паспорт! Страховку. Деньги можешь не брать. Спускайся, и беги на выход. Я уже по Немчиновке еду, сейчас вырулю на шоссе.

Она вскочила, раскрыла шкаф.

Достала сумку через плечо. Паспорт был там, заграничный тоже, страховки не надо, зачем …

Переоделась в майку, джинсы и джинсовый пиджак.

Сняла с вешалки платье – сиреневое, когда-то очень ей шло, теперь болтается на костях, как на вешалке.

Туфли на каблуке. Летний сарафан. Ещё брюки, капри.

Карандаш, обломанный, для подводки, валялся в ящичке. Зеркала не было под рукой. И в комнате. Сунула в сумочку карандаш и помаду.

Да, белье. Лифчик и трусики – застиранные, без затей. Лучше ничего не было. Положить не во что, сумки никакой – сняла простыню, сгребла все туда, завязала в узел.

Немного подумав, развязала, сверху положив медведя.

С пола зазвонил сотовый.

- Ань, я уже подъезжаю. Ты мою тачку помнишь. Стану за десять метров от КПП. Сигналить, думаю, не стоит, и так найдешь …

- Да!!! Сейчас, подожди минутку …

Сумку через плечо, узел в руках, дернула за ручку …

Забыла.

Меня же за-перли.

!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!

Окно не поддавалось. Вначале.

Р-раз … Два-а …

В комнату бурно ворвался ветер, влажный, точно с моря …

Даже как будто чайки кричали над водами…

Откуда тут чайки?

Второй этаж … Внизу – трава. Просто - трава. Трава у дома …

Больше ничего.

Она встала на подоконник, выставив перед собой узел с увязанными туда сумочкой и тряпьем.

Высоковато.

А – что ещё делать????????

Удар пришелся на локоть. И одно колено.

Но, кажется, ничего не сломалось.

И она бежала, бежала, бежала, теряя тапки на ходу, как внутренности из раны, запихивая тряпье в развязывающийся узел, по аллее, мимо соседских домов, мимо лающих собак, кустов с розами…

Чуть помедлила, прежде чем перейти границу.

Сделала глубокий вдох. Дежурный в стеклянной будке, приподнялся с места. Она ему помахала рукой, даже улыбнулась – мол, ничего особенного.

И побежала – несмотря на растерянный свисток за спиной.

К машине с откидным верхом.

Белый «форд-фокус», в которой сидел за рулем шикарный мэн из французского кино.

Черно-белого, старой «новой волны». При всем параде.

В замшевом полупальто.

В клетчатой кепке, надвинутой на глаза.

С трубкой в зубах.

Вынул трубку и улыбнулся ей, как в кино, растянув губы до ушей.

Махнул ей рукой, открыл дверь.

Она трюхнулась рядом, еле впихнув на колени узел с барахлом.

Дернула ручку.

Дверь не закрывалась. Как всегда.

Лёва потянул ручку, закрыл дверь. Помог перебросить узел на заднее сиденье.

- Ну, чего, моя хорошая? Погони нету?

- Нет … Пока.

Машина тронулась вниз, к поселку, дачному.

Старые дачи, построенные ещё до войны, дома с наличниками. Ели и сосны. Собаки перелаивались друг с другом.

Свистнуло, пронеслась электричка, остановилась на станции.

- А почему ты …приехал?

- Ну, я понял, что ты опять набухалась, поругалась с любимым мужем, и сейчас пойдешь в ванну топиться, с бритвой в руке. Или нажрешься снотворного. И найдут тебя утром, Не сегодня, так завтра. Или послезавтра. И решил тебя отсюда забрать.

- Куда?

- Вначале – к себе. А там - посмотрим.

- А почему?

- Ну …если бы при мне кошка тонула или собака, я бы тоже полез спасать. Ань, пристегнись Мы на шоссе выезжаем …Я сейчас скорость прибавлю.

Она чуть не вскрикнула – только ветер в ушах засвистел.

Полет, ночной, над березовой рощей, над спальным районом, над пустым и спящим сейчас кубом «Ашана», над автостоянкой, над …

Над крышами спальных коробок…

Над полем! Над лесом!

Как там, у Булгакова - «Невидима и свободна»!

Невидима!

И свободна!

Избавитель сидел рядом, стиснув челюсти, так что ямка на крепком подбородке казалась глубже. Кепка съехала на бок, на глаза упал рыжий вихор. Взгляд в зеркальце был отчаянным, лихим. Снова вспомнился лейтенант Лёнька.

- Ань, а что у тебя руки в земле? И на щеке полоса … Ты носом, что ли, землю рыла?

- Я с балкона прыгала, - призналась она, нечаянно шмыгнув носом. – Второй этаж.

- А ты, однако, романтическая натура!

- А ты – нет? Не романтик?

- Сама знаешь, что циник. – Он снял кепку, положил на колени, тряхнул головой, чтоб расправились вихры.

- Ну, да, - кивнула она. – А ещё ты …

- Вот именно. Кстати, я остановлю сейчас, мне выйти надо …

- Что, опять понос?

- Нет … Пописаю. Пока в город не въехали. Я в лесочек зайду у дороги …

- Нет! – Получилось слишком громко.- Не надо далеко. Мало ли что …

Встань рядом, чтоб я тебя видела.

- Вот не знал, что ты извращенка! К вашему сведению, однажды был невооруженный конфликт с четырьмя обкуренными арабами. За девушку, типа, вступился. Счет вышел в мою пользу. Правда, я тогда был горячий и молодой. Сейчас не такой молодой, но ещё не успел остыть. Ну, ладно, встану спиной к шоссе. Любуйся, если хочешь …

Он открыл дверцу, занес ногу в блестящем узком ботинке на асфальт. Дверца захлопнулась.

Она смотрела как он удаляется, этой своей походочкой.

Остановился, у края дороги – чтоб ботиночки не запачкать.

Дальше смотреть не стала, хоть очень хотелось. Закрыла глаза. Руками. И ещё зажмурилась.

- А ты всё-таки извращенка, - Лёва сел на водительское, достал из бардачка упаковку влажных салфеток, тщательно вытер руки. – Что, правда, смотрела?

- Неееет… Честное слово.

- А чего тогда вся красная?

Она опустила голову.

Шоссе было почти пустым.

-Ань, я ещё остановлю. Мне позвонить надо.

Она хмуро отвернулась.

Мог бы сейчас тоже выйти.

- Юль, это я. В общем, наша с тобой Испания отменяется. Да, можешь билеты сдавать! Я сейчас еду, срочное приглашенье пришло! Да, вот именно, опять все эти мои дурацкие бьеннале-хреннале … Нет, ты не поедешь меня провожать, потому что я уже подъезжаю к Шереметьево … И звонить не надо, я сам позвоню. Если будет время. У меня его нет. Не знаю, когда будет. Сейчас точно нет. Вот, уже зовут на посадку. А вообще – зачем тебе рыжий еврей с лошадиными зубами, да ещё старше почти на 20 лет? Со мною нет будущего. Никакого. И не может быть. Я не лучше всех, я очень плохой. Нет, ну не надо …

Он положил айфон в карман.

И насвистывая, взялся за руль.

- Зачем же так? Ещё сделает с собой что-нибудь …

- Ещё ни одна не сделала.

- Неотразимый, да? Герой - любовник?

- Ты чё, Ань, какой я герой … Я, скорее прекрасный Квазимодо. Ань, вытри щеку. Сейчас к посту подъезжаем. И сделай нормальное лицо …

Лейтенант ГИБДД, молоденький, подошел, проверил права.

За окном кончалась ночь – теплая, с тонким новорожденным месяцем.

- Мне кажется, я сто лет Москвы не видела. Как будто только проснулась. Какое все странное …

- А-а, ну тогда мы с тобой по центру прокатимся. Пока пробок и народу нет. Я верх откину.

Книжкой-бабочкой раскрылся СЭВ.

Проехали Новый Арбат – весь в огнях.

Теплый ветер дохнул в лицо.

Сво-бооооо-да !!!

- А куда мы едем? На Цветной?

- Не-ет, там моё бюро, а мы едем ко мне домой. На второй квартире ещё ремонт.

Кремль показался издалека – такой, как в детстве. Он изменился меньше всех.

Проехали Пашков дом, въехали на мост.

- Ань, ты что там шепчешь?

- Я думала, я кричу. Невидима – и свободна … Я сейчас, как Маргарита, лечу на метле. Только она голая над Москвой летела …

- Ты какая-то странная … Точно вообще жизни не знаешь. Я таких ещё не видел

- Не знаю! И знать не хочу.

Они подъехали к знакомому серому дому, раскинувшемуся в полквартала на другой стороне реки.

Тот самый, знаменитый, хранящий память о бессонных окнах, ночных стуках, шагах по лестнице под конвоем, отъезжающих в ночь «воронках».

Лёва припарковал «Форд» во дворе, под окнами.

- Приехали … Чего сидишь?

Она вылезла из машины, задом, вытянула узел с заднего сиденья. Лёва запер машину на ключ, пошел вперед, к подъезду, набрал код.

Дверь открылась. Он пропустил её вперед.

Место консьержки было пустым. Лифт подъехал, впустил, довез до последнего этажа.

До двери, обитой красным, с золоченой ручкой.

- Входи, - он прошел первым, включил свет. Кепочку положил на комод в прихожей.

Оранжевые стены. Желтый потолок. Коричневый пол. Ничего лишнего. Тот самый … как его … уютный минимализм.

В комнате было две оранжевых стены и две белых. Вторая была чем-то вроде ватманского листа, исписанная, расчерченная набросками, рисунками, даже отпечатками рук. В углу, на возвышении – рабочий стол с кульманом. Напротив, у окна - круглая кровать со стеганым покрывалом.

- Ты здесь снимаешь?

- Нет, я её купил. И переделал. И перестроил немного. Здесь четыре комнаты, я стену снес, сделал две, вроде квартира-студия … Спальня и кабинет. На хера мне четыре комнаты?

- Нехило живет простой советский архитектор. А вторая где?

- Вторая на Усачевке. Ещё третья есть, тоже студия, маленькая совсем.

- А на …

- На какие шиши? Ну, у меня заказов много. Ещё бизнес маленький, строительный, с другом на пару. А ещё я лекции читаю. Не только здесь, но и за бугром. Ань, если ты собралась на чердак к нищему гению, то опоздала лет на десять. Сейчас – никакой романтики. Я - рыжий, модный, успешный, заказов куча, девушки любят, на шею, блядь, вешаются, молодая поросль боготворит. Полмира объездил – нет, больше, и ещё хочу …

- По-нятно. – Она положила, наконец, на пол свой узел, подошла поближе. Он уже снял жилетку, повесил аккуратно на стул, оставшись в белой рубашке. – Яйца прошли?

- Что?

- Не болят больше? Ты днем, вроде жаловался …

- Вроде не болят …

- И понос не мучает?

- Сплюнь три раза!

- Тогда … - она подошла ещё ближе, - я забыла, как это ты говоришь …

- Йобнуться. Что, прямо сейчас? Мне же, хотя бы, помыться надо … И чаю выпить с бутербродом. Я же гнал, как бешеный!

- Хорошо. Я подожду. Да, помыться мне тоже надо.

- Иди в джакузи. Халат не взяла? Хм-м-м … Возьми там, в шкафу мою рубашку, любую. Какая понравится …

- Хорошо. – Она открыла шкаф, коричневый, на пол-комнаты. – Здесь их … Ой, не могу… Здесь их целый склад. Пиджаков, по-моему, сотня. А га-алстуков …

- Да ну тебя …- Он смутился, покраснел по-рыжему, красной стала даже шея.- Иди мойся. И в койку. Можешь белье поменять.

- А кто здесь спал – Юля?

- Нет. Я через день меняю. Только я, честное слово.

- Тогда не буду. – Она откинула покрывала. – Никогда не спала на шелковом белье. Лёвочка, да ты метросексуал какой-то …

- Я визуал. Люблю красивое. В любом виде. Хоть сам, как видишь, не Аполлон.

- А что - Аполлон, он мраморный. А ты ещё не остыл.- Она сняла с вешалки рубашку – белую, в синюю полоску. – Да и я тоже – не Афродита …

Она вспомнила про узел в прихожей, развязала, стала расправлять вещи и складывать их на стул.

- Можешь пока в шкаф ко мне повесить.

- А там места нет, по-моему.

- Ладно, - он открыл шкаф, заглянул. – Придумаем что-нибудь. Ань, кто так вещи мнет? Можно было хотя бы в чемодан уложить … А это – от дочки на память?

- Нет, ты что! – возмутилась она.- Это мой! Знаешь, сколько ему лет?

- А тебе – сколько?

- Это вы уже спрашивали. А теперь хамите … парниша.

- Ну, ладно, медведь, так медведь. – Он взял его в руки, поднял над собой, посадил на кровать. - Он, кстати, на тебя очень похож. Прямо одно лицо …

- Что, больше не с кем меня сравнить?

- А с кем тебя сравнивать, с Анджелиной Джоли?

Она молча сняла джинсы и майку через голову. Осталась как была, в лифчике и плавках. Накинула рубашку, стала медленно её застегивать.

- Полотенце у тебя есть?

- Погоди, Анька. Знаешь, что? Не надо в ванну!

- А что?

- А то, что я не могу смотреть на тебя в этой рубашке, у меня сейчас хуй треснет. Быстро, ложись. А то я сейчас йобну твоего медведя!

- Только в рот его не бери. Он у тебя не рабочий. И не для такого размера.

- Нет, я только его ещё раз поцелую.

- Ты его ещё к сердцу прижми.

Так она и сделала.

Потом перевернулась на спину, и запрокинула голову к потолку.

- А тебе точно, понравилось? А то я устал сегодня …

Она кивнула.

Кровать летела, летела голова, весь мир летел.

- А голый ты очень красивый, почти Аполлон. Ты что, в спорт-клуб ходишь, мускулы качаешь?

- На хуй мне время терять? Я просто кушать не очень люблю. Не то бы давно уже разнесло от сидячей работы.

Она уткнулась в мускулистое, без единой жиринки плечо, потянула носом. Пахло – от волос – дорогим трубочным табаком. А кожа – точно ствол сосны, в золотистых стружках, нагретый на солнце.

Это все рыжие, что ли, так пахнут?

- Это оттуда? Сюда ранило? – она пальцем провела по извилине у правого бока. – В Чечне?

- Нет, это аппендицит. Гнойный. Но резали в Чечне. В военном госпитале. Только я сбежал оттуда, через неделю – в свою бригаду.

- Ты сумасшедший?!

- А на хуя там валяться? Ничего, обошлось. Ну, мне двадцать было, что с меня взять. Боялся, что вообще тогда комиссуют. И потом – стыдно было. Там люди с настоящими ранениями, а я …

- А оттуда – есть что-нибудь?

- Вон там, на левой ляжке. Осколком. Могло быть выше. Мне вообще, повезло.

- Погоди! Так тебя же комиссовали в конце концов … По ранению?

- Всё, Ань, мы эту тему закрыли. – Он резко приподнялся, сел на кровати. – И вообще, хватит меня изучать, мне уже неловко. Ты что, хуев никогда не видела?

- Пять лет – не видела. Даже шесть. Дочь на ЭКО получилась.

- Страдалица ты моя …- Он погладил её по голове, как маленькую. – Ну, давай ещё раз. Последний. Ань, ты видишь, какой я бледный? Ты меня уже … заебала … А мне ещё вставать рано.

- Куда рано, и так уже рассвет…

Там, над Москвой – рекой, над кремлевскими башнями, над кирпичными стенами, над куполом «Ударника», над всею Москвой двенадцатого года занималось утро.

- Запомни: я очень поздно ложусь. И очень рано встаю. Каждый день.

Она и вправду, проснулась одна. Поздно, как привыкла.

Утро кончилось.

Как всегда, не стало её дожидаться. А день был хорошим, ясным.

Кажется, первый, по-настоящему майский в этом году.

Она накинула Лёвкину рубашку, не застегивая.

Пробежала на кухню, босиком. Пол был чистым, хоть на нем валяйся.

Было слишком хорошо, чтоб это было на самом деле.

И все же хотелось, по привычке – хоть глоток …

Но не было. Нигде не было.

Единственное спиртное – флаконы туалетной воды в спальне.

Она прошла на кухню без дверей, в стиле поп-арт, наверное, с белой босой ногой на красной стене, вскипятила чайник.

Кофемашину напрягать не стала, просто бросила в чашку горсть из пакета, залила кипятком.

Заглянула в холодильник гения, по-холостяцки пустой, только два яйца в коробке, в упаковке вялая нарезка, и початая банка черной икры.

Она съела две ложки на блюдце, как варенье. Запила кофе, целую чашку залпом, обжигая горло. Стало легче, чуть-чуть.

Прошла опять в спальный угол, ещё раз открыла шкаф гения, где было тесно от дорогих костюмов, рубашек, пиджаков, некоторые ещё с ярлыками. Другое отделенье занимали кепки. Одного фасона, но всех цветов. Нашлась там и шляпа с широкими полями, точно из кинофильма сороковых. Она её надела, подошла к стенке шкафа, блестевшей, как зеркало.

Отражение понравилось. Очень.

Первый раз за последние семь лет.

Телефон на столе, навороченный, под мобилу 90-х, беспроводной, пугал, как мина.

Хотелось его отключить, только не знала, как.

В коридоре стоял шкаф, типа одежного, но полный ботинок, некоторые ещё в коробках. Однако …

Вторая комната была заперта. Коню понятно – там гений творит. Здесь, в жилом отсеке, тоже на каждом шагу попадались то листок с чертежами, то фотография. Макет поселка, например.

Зато никаких чучел. Чучелам здесь не место.

Она вспомнила про тюк со своими вещами. Теперь он лежал на стуле. Вещей не хватало. Она вспомнила про затерявшийся в сумке огрызок карандаша. И тюбик губной помады.

Накрасила глаза – получилось густо, как в черно-белом кино. И губы накрасила – чуть-чуть.

Одела джинсы под рубашку. Зачем её снимать?

Шляпу сняла и положила на место. Вдруг ещё рассердится?

Звонил сотовый – давно не заряженный, на последнем дыхании. Странно, что хоть кто-то по нему прозвонился.

- Ань! – Как давно она его не слышала, как давно …

- Как давно я тебя не слышала …

– Ты что, спишь до сих пор?

- Не-ет …

- А что делаешь?

- Ничего …

- Это как? Ладно, Анют, я скоро еду, готовься. Я с твоей Рублевки, блядь …

- Какой Рублевки? Немчиновки …

- Ну, да. Я к тебе домой заезжал. Ты там забыла кое-что. Вернее …

Когда через пять минут зазвонил телефон на столе, она с опаской сняла трубку.

- Ты чего молчишь? Я звоню, звоню…

- Зарядка кончилась …

- Блядь… Ладно, готовься. Можешь дверь уже открыть. Мы сейчас на подходе к лифту.

- Кто?!

Голосов на лестнице было два.

Один - тот самый, от которого, опять, как минуту назад – дернулось и затрепетало сердце, и все прочие внутренности, и привычно бросило в жар.

Второй …

- Маааааам! – Настя с разбегу, от лифта, бросилась, чуть с ног не свалив, повисла на шее.

- Проходи, Настасья …

Лёва вошел, включил свет в коридоре.

Снял плащ, аккуратно повесил на вешалку.

- Вот она, живая и целая, я тебе говорил. Целуйтесь, девушки. А я сейчас чайник поставлю.

- Мааа-ам! – Настя обняла её, обхватив сзади («опять эти липкие ручонки»). – Пвости, пожавуйста … Ну, пожавуйста…

- Что?

- Я тебя обидела и ты ушла… Я больше никогда … И сладкое есть никогда не буду. Я больше вообще не буду есть, только не уходи-иии…

Ну вот, опять ревет. Почему всегда она клейкая, сладкая, сопливая… Я в её годы вообще не плакала.

- А почему сладкое есть не будешь? – спросил Лёва, подойдя к ней ближе.

- Потому что я толстая! Очень толстая, очень, как поосенок. Или даже свинья …

- Эту хуй … чепуху тебе кто сказал или сама придумала?

- Сказали! Это пъавда.

- Тому, кто это сказал, надо голову оторвать. Или с балкона его сбросить. В общем отпиз …избить до потери сознания.

- Это мама сказала!!! Значит, пъавда ...

- Я же пошутила! Настя, ты совсем, даже шуток не понимаешь! Чтобы от сладкого зубы не заболели.

- Дурацкие у неё шутки. Ну, вот видишь … У меня, правда, сладкого нет. Я в магазин пойду, куплю все, что ты хочешь. Вон там дверь … Иди, сделай там свои дела, и сюда приходи.

- Раевский, это что значит? – спросила она шепотом, когда дверь в туалете закрылась… – Борис разрешил тебе её взять?

- На хуй мне его разрешение! Ребенок должен жить с матерью, и все. Не видел я его, он в своей мееерии был, что ли. Увидел бы, поговорили б.

- Ты что ….

- Ань, я не понимаю, ты, вроде, взрослая? Даже ноты знаешь? – Он подошел ближе. – Это что, криминал – твоя баба ушла к другому? Или у членов, там, на все неприкосновенность, что движется? Или ты, блядь, его крепостная?

- Ты его не знаешь …

- Я о нем все знаю. Видел уже этот сортир с колоннами. И ближе знать не хочу.

- Погоди … Так ты её украл, что ли?

- Почему украл? Я к дому подъехал, вижу, она на крыльце с нянькой стоит. Ну, я сказал, что ты теперь со мной. За дочкой приехал.

- И она что, тебе её отдала?!

- Ещё нет женщины, которая бы могла мне отказать. – Он раскатал вывороченные губы в неотразимой усмешке, - ни одной …

- Её уволят теперь. Из-за тебя.

- А я ей свой номер телефона оставил. Если уволят – пусть мне звякнет, я ей работу найду.

- И Настя с тобой поехала?

- Ещё б не поехала! Знаешь, мне по дороге тебе врезать хотелось, как приду. Она вся заплаканная была! Я же представить не мог, что ты уебнешь, и слова ей не скажешь. Могла бы хоть позвонить! Ты, по-моему, не только последние мозги пропила.

- Я собиралась. Вот как раз, хотела …

- Не звезди, а? Ладно, с тобой ещё поговорим. Ну что, Настасья? Руки помыла? Не знаю, правда, чем тебя кормить …

- Я могу сама кашу тебе сделать… Или омлет …Тебе и маме.

- Класс! А чего ты хромаешь?

- Ботинок не снялся …

- Он развязался, ты сейчас упадешь. Сядь на диван, я тебе его сам сниму. – Он опустился на одно колено, чуть наклонив голову.

- Лёва!

- Какой он тебе Лёва … Лев Сергеевич!

- Ага, ещё скажи – дядя Лёва …- фыркнул он, не поднимая головы.

- А ты – лев, да? И хвост, что ли, есть …

- Не-а, хвоста нету. Львы всякие бывают. Бля …блин, у нас же тапочек нет. Дай я тебе обратно надену …

- Настя, что ты делаешь? – не выдержала она, когда дитё опять, по хозяйски, запустило руку в рыжую шевелюру, на самой макушке.

- Я смотрю. Лёва, повейни голову вот так …

- Вот так?

- Где солнце …

Да, она это видела уже – сейчас, на встречном свету, и рыжие крутые волны, и чуть выбивающаяся прядь, на самой макушке – как будто золотым пламенем горел каждый волос.

– Ты такой ыжий, ыжий, ыжий, ыжий … Маам, смотри, как красиво!

- Не хочу!

Она встала и прошла на кухню, громко захлопнув дверь за собой.

Блядь, да что ж это такое …

Дверь открылась. Лёва встал рядом, тронул за плечо.

- Ты что?

- Ничего! – Она снова закрыла дверь. – Раевский, ты такой чадолюбивый, да? Уси-муси, сюси-пуси … Тьфу! И зачем с отцом разлучать? Борис её действительно любит, это единственное человеческое, что в нем осталось!

- А я что, против? Пусть видится с ним сколько хочет, в гости ездит. Но жить будет с нами.

- За-чем?

- Я так хочу! Ань, я слишком много видел, как дети плачут, сама понимаешь, где. Я не понял, а почему ты не хочешь?

- Потому, - она крепко сжала руки, что есть силы, чувствуя то самое, смутное, поднимающееся с самого нутра. – А она тебе что – нравится?

- Очень! У-хх, какая девчонка. Я её рисовать буду … Ань, ты может, просто завидуешь, что она красивая, а ты – нет?

- Иди ты на хуй!

- Я пошутил. Слушай, ты бы при ней не выражалась. Видишь, даже я держусь. Что ты, вообще, материшься? Я на войне был… А раньше и слов таких не знал

- А говорил, что был байкером.

- Да. И первым на Заднепровском районе. Но из о-очень интеллигентной семьи. Где над золотым Лёвушкой тряслись и мама с папой, и дед-профессор, и вся еврейская родня. Пока Лёвушка не выдержал и всех послал на …очень далеко.

- Понятно. А почему она тебе нравится?

- Я люблю все красивое. Глаза у неё вообще – нечеловеческие. Ресницы в два ряда.

- Понятно. Живую куклу нашел, играться? Моя дочь не кукла!

- Аня, ты охуела?

- Ботиночки снял. Купать ты её тоже будешь?

- Блядь, ты что имеешь в виду?!

- То самое! – Она встретилась с ним глазами, не отвела. – Ну, ударь! Я привыкла. Да, глаза нечеловеческие. Не человеческие!!! Как у коровы! Или у овцы …перед убоем …

- Господи, да ты же больная совсем. Ну, мне повезло…

- Ну, давай, тоже сплавь меня. Один уже собирался. Не дождетесь! Когда за мной приедут, я с балкона спрыгну, вот и все.

- Я, по-моему, поторопился, - сказал он, поднимаясь.

Прошел в комнату, она за ним следом.

Настя сидела на диване с плеером, очень смешная в больших круглых наушниках.

- Настасья, сейчас твой отец звонил. Он тоже по тебе скучает. Плакал весь день. Ну, ты же увидела, как мы живем. С мамой все в порядке. А ты сейчас поедешь домой. За ней может ваш шофер приехать?

- Я сейчас позвоню. Может, и мне с ней уехать? Обратно

- А ты хочешь?

- Не хочу, - сказала она честно.

- Оставайся.

- А я?

- А ты едешь домой. Мы сейчас в Макдональдсе поедим, там машину дождемся.

- Хорошо-о … А можно я тебя обниму?

- Не надо … - он опять покраснел, - лучше маму свою обними. И поцелуй. Вот она сидит …

- Мама это не любит. А можно я тебе ещё волосы посмотрю?

Он кивнул. Сменил позу, в профиль повернувшись к солнцу, так, чтобы волосы были на свету.

Чтобы каждый волос точно светился сам по себе.

Она запустила пальцы, осторожно, потом смелей.

- Ты мне что, вшей ищещь?

- А что такое фши?

- Откуда тебе знать, дитя Рублевки.

- Мам, а что такое фши?

- Она тем более не знает. Я по тебе скучать буду.

- Я тоже … Пъощай!

- Чего-чего?

- Ой, я перепутала … До свидания.

Настя выбралась из-за столика и побежала к «Ниве», стоящей у обочины.

- Какой, однако, экономный твой член, - Лёва стоял, чуть расставив ноги, руки в карманах пиджака. – Свою дочь в такую отстойную тачку сажать.

- Слава Богу … Я боялась, что он сам приедет.

- Ну, и что такого? Застрелил бы меня, а потом тебя. А потом сам повесился. Я вот думаю, что бы я сделал, если бы у меня хоть раз кого-то увели …. Ничего не приходит в голову, кроме как морду набить.

- А если это любовь?

- Любовь, так любовь. Но морду набить не помешает. Ань, а ты её не любишь, что ли, совсем? Ни капли? И вообще не любила …

- Нет. Ты же видишь …

- А почему? Потому что его дочь? И на него похожа?

- Не только. Она … отняла мою музыку. Что ты так смотришь? Я родила её и перестала играть. Нет, ещё раньше, на последнем месяце. Даже слух пропал.

- Понятно … - Он посмотрел на часы. – Ань, садись в тачку, поехали.

- А я хотела ещё пройтись. Я Москву забыла.

- А я не хочу это смотреть. Ты мне ещё по Манежной предложи прогуляться. Как-нибудь выберемся, я тебе сам все покажу. Москву, которая ещё осталась.

Он сел за руль. Протер лицо влажной салфеточкой. Расстегнул пиджак, оставшись в одной рубашке с галстуком.

- Я его сниму. Подержи на коленях, только не сомни, аккуратно. Я не понял, зачем ты его нюхаешь?

- Так. – Она снова зарылась носом в подкладку воротника.- Прости меня. Я что-то страшное тебе сегодня сказала. Честное слово, я так не думала … Это я просто, чтоб побольнее ударить.

- Тебе хочется меня кусать и бить? Я очень испуган. Ань, пристегнись, мы же по центру едем. А штрафы опять повысили. Ты будешь лечиться.

- Что? Ты тоже считаешь, я ненормальная…

- Нормальные люди любят своих детей. Это – инстинкт. Если по-другому – это психоз. У тебя, кажется, послеродовой затянулся …

- Откуда ты это знаешь?

- У меня знакомая девушка рожала. Не от меня. Она лечилась. Даже под гипнозом. Я тебе найду специалиста. У тебя все, конечно, запущено…. но поправимо, надеюсь.

- Ладно. А ещё что мне делать?

- Ань, если по пунктам, то их три. Первое – не бухать. Совсем.

- Я не поняла, а ты совсем не пьешь?

- Ничего утром не нашла? Любимая, я уже понял, что этот вопрос тебе не даст покоя ни днем, ни ночью. Нет! Нет … Ничего крепче кофе.

- Второй я уже слышала. А третий?

- Вернуться к музыке.

- Что-о?!

- Ты глухая? Снова играть – на пианино, на рояле … Можно на органе.

- Как?

- Тупо сидеть и играть гаммы. По шесть часов в сутки.

- На чем?

- На рояле.

- У тебя есть рояль?

- Будет. Завтра. Сегодня уже не успеем. В крайнем случае – послезавтра …Блядь, опять пробки. Опять застрянем на час. Я больше не могу так жить. Ты что-то спросила?

- Я спросила – а что тогда? Когда я выполню все три пункта.

- Какого конца, блять, когда это на всю жизнь?

- Ну, когда я начну все это делать. Пить я уже не буду.

- Тогда – я на тебе женюсь. По настоящему, - сказал он, не поворачивая головы. – Любимая, а ты согласна?

- Согласна, - кивнула она, - если ты не из жалости … А ты не из жалости? Ты там про кошку что-то говорил …

- Я что – похож на зоофила?

- Нет. Ты не похож на зоофила. Ты похож, - она пальцем провела над верхней губой, - ты похож на авантюриста.

- Я не похож на авантюриста. Я и есть авантюрист, - бросил он, чуть повернув голову. – Так ты согласна?

- Да! А когда это будет?

- Ну, ты же ещё ничего не сделала …Минимум – через недельку. Разумеется, без фаты и прочей хуйни

- А …Борис? Разрешение на развод?

- А его вообще кто-нибудь тут спрашивает? На хуй мне его разрешение, скажи, что не справляется с членскими обязанностями – мигом разведут. И вообще, у меня везде свои люди есть.

- А ты, часом, не мафиози?

- Ну что ты, любимая? Я – простой московский архитектор. И даже не член Союза. Кстати, мы приехали. Тебя всякий раз приглашать на выход?

Она включила свет в прихожей.

Яркий оранжевый шар.

Прошла босиком в комнату, накинула Лёвкину полосатую рубашку, успевшую пропитаться её, собственным запахом.

Лёвка вышел из ванной, в полосатом махровом халате нараспашку. Видны были гладко выбритая мускулистая грудь, живот, плоский как доска.

Она подошла ближе, замлела, прижалась щекой к плечу.

- Ань, ты что?

- Та-ак. Смотрю на тебя. Ты такой – стройный …

- А я в Париже одно время подрабатывал манекенщиком. Какой только хуйней не приходилось в жизни заниматься, блять!

- А стриптизером не был?

- Ань, что за дебильные шутки! И вообще, хватит, мне одеться надо …

- Ну, Лё-ёвушка … Ну, ещё чуть-чуть …

- На, смотри, - он снял халат, кинул его на стул, оставшись в одних белых плавках. – Ань, я понимаю, что у тебя сейчас ебальный жор, но если ты будешь за мной ходить, как охуевшая кошка, я тебя выкину! У меня завтра дел невпроворот, я хочу сейчас до утра над креосами поработать. Какое счастье, что ты далеко не юная девушка, не надо с тобой по ночным клубам таскаться, меня это все заебало!

- А мне что делать?

- Не знаю. Носки мои постирай, там, в ванной лежат. Извини, я рубашки тебе стирать не доверю.

- А потом? Дай, я хоть в магазин схожу, у тебя же в холодильнике пусто.

- Мы, по-моему, в этом гребаном «Макдональдсе» сейчас по горло наелись! Неужели тебе ещё чего-то хочется?

- А завтра?

- Завтра будет завтра. Завтра и пойдешь …

- А один раз нельзя?

- Анюта, если тебе так неймется, сиди и мастурбируй на мое фото! Я тебе найду такое, где я получше и помоложе. У меня нет времени, ни секунды!

Значит так. Вот так …

- А ты что, куда-то уходишь? Зачем другую рубашку надел?

- Анют, я над креосами работаю всегда в белой свежей рубашке. Мне это помогает.

- Ясно. У гениев свои причуды. Ты здесь будешь работать?

Она вошла, наконец, в эту комнату – с серыми стенами и белым потолком.

С макетом татлинской башни у стены.

А у другой – храма Покрова-на - Нерли.

С чертежами и огромными папками.

Книжный стеллаж – все книги, кажется, по специальности, только архитектура и живопись. И два больших портрета на стене.

- Это кто?

Фото из другого времени. Похож на Хлебникова, Велимира. Когда-то очень любила, до сих пор помню многое, наизусть. Даже придумала на «Бобэоби» что-то вроде этюда на пальцах. Похож как брат, но не Хлебников.

- Это Татлин. Ань, я тоже не знаю, кто такой Бетховен!

-Нет, я о нем слышала. Так вот он какой был … А где его башня стоит, я так и не поняла. В Париже?

- В Царстве Небесном! Посмотри в Википедии, Ань, мне некогда …

- А это кто? Красивый какой? – Человек на портрете был смуглый, черноволосый, в кожаном черном пальто. С цепкими серыми глазами – старше, чем лицо, точно из иного века.

- Это Давид Саркисян, директор музея архитектуры. Мой друг.

- Он тоже архитектор?

- Нет. Но он – гений. Был … Умер в позапрошлом году. Я все равно не буду его фото в черную рамку вставлять. Ненавижу смерть!

- А это? – она подошла к макету здания, вращающегося по часовой стрелке.

- Это дом-солнце. Дом, который вращается по часовой стрелке. Блядь. Не могу на этот креос спонсора найти. Никто не хочет жить в таком. Ещё был креос – дом на лето, плавучий, как баржа. Ни хуя … Все хотят сортиры с колоннадой. А для себя сделать – пока средств нет. Не будешь же для себя спонсора искать …

- А там, на стене? Тоже твои проекты?

- Мои. Анечка, здесь трогать нельзя ни-че-го. Если сдвинешь тут хоть одну пылинку, запомни – ты мой хуй никогда больше даже во сне не увидишь. Поняла?

- Да, - кивнула она. – Понятно. А можно, я рядом посижу?

- Нет, любоваться на меня не надо. И вообще, сиди тихо. Потом я тебе постучу, сделаешь мне чай. Пакетик чая, две ложки сахара. Кофе ты сварить не сумеешь. Ну все, Ань, все … Ты тут топчешься, непонятно зачем, а время уходит!

- Только дверь не запирай … Пожалуйста! Я буду тихо сидеть. Очень тихо.

- Только сюда не заходи. Без спроса зайдешь – я тебя зверски убью. Телефоны я все отключил. Лучше ложись спать. Меня не жди!

- Хорошо …

Она вышла. На цыпочках.

Слышно было почти все.

Как гений ходит по комнате, что-то достает, раскладывает как это …кульман, что ли? Зашелестели листы. Ватманские. Что-то упало, он выругался. Закрыл форточку.

Она села на кровати, обняв колени.

Вот так, наверное, живут собаки – изо дня в день.

Ждать и слушать. Слушать и ждать.

Больше ничего и не надо …

Он поднялся со стула.

Потом – как будто что-то упало на пол.

Тяжелое. И звук – точно от удара.

А потом – вскрик, что ли? Н-нет …

И – тишина.

Ни звука.

Она досчитала до ста двадцати.

Сунула ноги в тапки и остановилась у двери.

Где всё ещё было тихо – точно никого там нет…

Она поскреблась в дверь. Потом постучала.

Потом стала бить в приоткрытую дверь кулаком.

Ни звука …

Он лежал на полу, между рабочим столом и книжным шкафом. Лицом вниз. Левая штанина на ноге задралась.

Правая рука согнута в локте.

Она тронула его за плечо. Он промычал что-то (или простонал?).

Перевернула, что есть силы, взяв за плечи.

И заорала. Лицо было в крови.

Кровь текла по подбородку, по шее, вниз, на белую рубашку.

И на полу была пятно. Или лужица.

Она стала тормошить его, кажется, даже ударила по щеке.

Он помотал головой, потом открыл глаза.

Взгляд был бессмысленным – секунду-другую.

- Блядь …

- Лёва, Лёва, Лёвушка! Лёвушка …

- Тихо. Не ори …

- К-кровь, откуда?! Ты поранился, да? Я сейчас … сейчас … сейчас соседей позову …

- Тихо. – Он больно схватил её за руку. – Каких соседей? Непонятно, что я себе нос расквасил? Принеси полотенце, мокрое.

Она бросилась на кухню, намочила полотенце под краном.

Он приложил его к носу, потом вытер подбородок и шею.

Она протянула руку, он её оттолкнул резко, почти ударил.

Поднялся боком, сел на стул.

Сжал голову двумя руками изо всех сил.

- Блядь, что ж такое, ещё и башкой ударился…

Она сидела, ни жива, ни мертва.

Дрожали руки. Стучали зубы.

Особенно пугало полотенце, наполовину вымокшее в крови.

Она открыла форточку.

- Лёва, ещё что-нибудь нужно?

Он покачал головой.

Потом медленно поднялся, прошел в ванную, включил воду.

Вернулся голый по пояс, с намокшими волосами на лбу.

Лег на кровать, запрокинув голову. На лице, белом, ни кровинки, резко выделялись синюшные губы.

- Я сейчас воды! И скорую … Это сердце?

- Нет, это ни при чем. Надо было тебе сказать …

- Что-о?!

- Да не пугайся ты, я не припадочный.

Лицо медленно становилось таким, как всегда, с кожей, «по рыжему» точно обгоревшей чуть-чуть на солнце. Губы были сейчас светло-розовые.

- Я сам себе вызову «скорую». Придется ехать …

- Куда?! Я с тобой!

- Ещё не хватало. Ань, не говори ничего, только сиди и слушай. Я так полежу минут пять. Потом вызову себе «скорую». Соберусь и выйду к подъезду. Ты сиди на кухне. Меня провожать не смей. Завтра утром позвоню.

- От-куда?!

- Понятно, что из больницы. Получишь от меня дальнейшие инструкции. Придется опять лечь – самое большее, на две недели. Блядь, что же эта голова …Я думал, больше не будет.

- Что - не будет? Ты можешь мне сказать?!

- Потом. Я сказал – иди на кухню. Не зли меня сейчас. Ты же видишь …

Она не могла не послушаться.

Прошла на кухню, тихо, как овца, как мышь.

Не зная, что делать, села у стола.

Слышно было, как он открывает шкаф, собирает сумку.

Принес ведро и тряпку, вытер пятно на полу. Потом взял на кухне пакет, положил туда запачканную рубашку и полотенце, вынес на лестницу, в мусоропровод.

Потом взял со стола телефон, вышел с ним на балкон.

Потом прошел в комнату.

Снова открыл шкаф.

- Аня! – он стоял в дверях, уже одетый, в плаще и кепке, с сумкой через плечо. – Я пошел. Завтра утром тебе позвоню на сотовый. Свой телефон я выключил.

- Что с тобой, куда ты едешь, ты можешь сказать по-человечески?!

- Завтра скажу. Ну все, трусиха. Не сиди так, ложись лучше спать.

Он растянул губы, пытаясь улыбнуться.

Получилось плохо.

Дверь в коридоре захлопнулась.

Подъехал лифт.

Она вышла из кухни на балкон. Спускались сумерки, темно-серые, как этот дом, точно из другого дня.

Видно было, как въехала во двор «скорая» с синей мигалкой, вышли двое, в ярко – синих комбинезонах, он подошел – в плаще и с сумкой через плечо, сказал что-то, потом сел в открытую дверь, точно в маршрутку.

Обычно «скорая» долго стоит, а тут отъехала, точно её не было.

И снова – двор, серый, точно каменный мешок.

Она зачем-то запоздало спустилась на лифте вниз, небо было почти одного цвета с домом, едва-едва с синевой, цвета грозовой тучи.

Прошли двое, видно жена и муж, с большой собакой на двоих.

Прошли мальчишки, двое, в наушниках, и кожаных куртках говорили громко, точно глухие, только ни слова не понять.

Дом точно проснулся, вспомнил – бессонные ночи, стуки, шаги по лестнице, воронки у крыльца.

Зачем, зачем, зачем, не надо здесь жить, это опасно….

Она прижалась к серой прямой колонне – женщина с короткой стрижкой, в платье с короткими рукавами.

Точно попала сюда из такого же вечера, больше чем полвека назад.

Лифт был занят, пошла по лестнице пешком, останавливаясь на каждом пролете.

Кого только не уводили по этой лестнице, отсюда …

Насовсем….

Навсегда.

А если дверь захлопнулась?!

Нет, дверь была открыта. Настежь.

Ничего не понимаю. Где он?

Нужен хотя бы глоток … Полглотка.

Нельзя.

Я обещала …

Аптечка была, на кухне, довольно большая, целый шкафчик. Таблетки, таблетки, есть желудочные, есть от простуды, ещё какие-то непонятные, маленькие, по рецепту …

Нашлась коробочка с таблетками «Экстракт боярышника».

Успокоительное. Она сжевала сразу три, запила водой из под крана.

Потом легла на кровать. Чего-то не хватало.

Нестерпимо.

Она пошла в ванную, достала сложенные на краю ванны пару носков – нестираных, влажных, положила на подушку темно-синий комок, уткнулась в него лицом, потянула носом, потом стала дышать на него, часто-часто-часто, точно пытаясь согреть …

Дверь в прихожей открылась и захлопнулась.

Квартиру заливал свет. Было утро.

В комнату вошел человек – смуглый, с бирюзовыми глазами, каштановой стрижкой с проседью, в кожаной куртке и здоровенной сумкой через плечо.

Она не вскрикнула. Просто вскочила с ногам на кровать, прижалась к стенке, зачем-то двумя руками закрывая голову.

- Хорошо хоть, не кричишь, - усмехнулся гибрид братка и Алена Делона. – Я позвонил – тихо. Я дернул за ручку – дверь открылась. Ничего, что я на ты?

- Н-ничего, - она спрыгнула с кровати. Тапок был один, пришлось лезть под кровать за вторым.

Гость терпеливо ждал.

- З-здравствуйте, - наконец, сообразила она, - вы - к Лёве?

- От него. Сейчас к нему поедем, Аня. Ведь ты – Аня?

Она кивнула.

- Ахмед, - он протянул руку – жесткую и широкую.

Блеснул здоровенный перстень с печаткой – не то из бронзы, не то из красного золота.

Говорил он без всякого акцента. Только в лице угадывалось восточное – и то, если очень вглядеться.

- А …куда? И что с ним?

- В военный госпиталь, в Лефортово. Он там опять курс будет проходить.

- Я поняла. Это – контузия? Оттуда?

- Оттуда.. Его потому и списали. Сам бы он никогда …

- И что – все это время – вот так?

- Да нет, он лечился … Последние два года опять началось по новой – боли эти, приступы. Ему рентген делали и …- Ахмед снял ботинки на липучках, прошел в комнату в носках. – Погоди. Чайник поставь.

- Да, конечно. Извините … Чай? Или кофе?

- Мне только чай. Разбери сумку. Это тебе на две недели. И сядь. Лёва сказал – ты должна поесть.

- Я не смогу …

- Попробуй.- Он достал сырокопченый балык, отрезал ломоть, положил на хлеб. Достал плитку шоколада. – Чай я тебе сейчас налью. И все сложу в холодильник. Ничего, что я хозяйничаю?

- Ни-чего. – Она сжевала осетрину, без хлеба – в самом деле, силы нужны.- Все. Едем к нему!

- Погоди,- он достал из сумки бутылку виски, плеснул четверть чашки. – Быстро выпей, залпом.

- Я не пью!

- Он сказал – чтоб ты выпила. Как лекарство. Больше тебе нельзя, поэтому я это с собой заберу …

- Надо же, ну все про меня знаешь …

Джип стоял во дворе, прямо у подъезда.

Настоящий «Гранд-чероки», самый бандитский, с тонированными стеклами.

Она, тихо ойкнув, села на сиденье рядом с водительским.

- Аня, ты не обиделась? Что я так, просто – и на ты?

Она покачала головой.

- А ты – его друг?

- Да.

- Оттуда? С войны?

Он кивнул.

- Я старше его на пять лет. В Чечне последний год увиделся. А до того слышал. Он, в самом деле, отчаянный был. Ему бы и Героя могли дать, если бы не … Мальчишка худющий, старлей, голос простуженный, а за его голову давали …

- Погоди! Ты же сам …

- Я – наполовину русский, наполовину чеченец. Родился в Москве. Служил у Ямадаева, в батальоне чеченской РОН. Роты особого назначения.

- Это - на нашей стороне?

- Да. На нашей стороне. Мы с Лёвкой на войне два раза виделись всего, вместе не служили, только пересекались. По настоящему сдружились уже потом. Я сейчас при правительстве Кадырова работаю, стройки курирую, мотаюсь между Грозным и Москвой. Сегодня вечером уже улетаю.

Они ехали по мосту в сторону Таганки.

Солнце то пряталась за тучи, то светило в глаза.

Когда я была здесь последний раз?

Ахмед посмотрел на неё, усмехнулся.

- Ты что?

- У тебя такой вид, точно ты десять лет где-то на Луне провела, свалилась и ничего вокруг узнать не можешь. Впрочем, Лёва и сам иногда такой …

- Он, если свалился, то не с Луны, а с Солнца! – Нестерпимо, не к месту сейчас, ни к чему встала перед глазами картина - рыжие, вьющиеся крупной волной вихры, где каждый волос точно светится изнутри на свету. – Ты можешь сказать подробней – что у него за контузия? Это сильно …опасно?

- Ладно б только контузия. – Глаза в лобовом стекле смотрели хмуро. – Аневризма. Вот так аукнулось, через несколько лет. Я не врач, не знаю, как тебе сказать лучше. Один сосуд в мозгу – точно впадина … или трещина. Это как мина замедленного действия. Может оторваться, и – все, хорошо если сразу. А можно с этим прожить – десять лет…двадцать … тридцать …да, сколько положено. Если не очень волноваться, конечно.

- Я слышала про такое. Это же лечат, операцией. В Израиле, Германии. Сколько?! Ну, что ты молчишь?

- Аня, успокойся,- он тронул её руку.- Думаешь, я не узнавал? Да, лечится, в основном, операцией. Только у него в таком месте, что … В общем, оперировать нельзя, риск большой. Можно очень важные участки задеть.

- Он – знает?

- Знает, конечно. Просил тебе не говорить. Но я решил – тебе лучше знать.

Пробка кончилась, как кончается все на свете.

За спиной просигналили, Ахмед нажал на педаль, прибавил скорость.

Все было прежним, только уже не цветным – черно-белым.

Черное небо.

Нестерпимо-яркий свет.

Точно ожившее старое фото. Или кадр любимого кино – из маминой молодости.

- Ахмед, притормози, пожалуйста. И дай мне … Я же знаю, ты взял с собой. Один глоток, не больше. Мне очень надо, сейчас ...

Он кивнул, полез в сумку, достал початую бутылку виски. Она сделала глоток, большой, потом ещё один.

Исчез озноб.

И лиловые снежинки перед глазами.

- Спасибо. – Она завинтила крышку, протянула бутылку. – Больше не попрошу. Я не уйду оттуда. Я у него в палате эти дни сидеть буду. Или перед дверью …

- Ты что думаешь, он в палате лежит? Он ходит, там просто процедуры всякие. Мне сказал, позвонить, как подъедем, он сам выйдет, на скамейке посидим.

-Ага, - она посмотрелась в зеркало, поправила волосы, косынку на шее. – От меня несет?

- Есть немного. На, заешь шоколадкой. Думаю, выдохнется, пока доедем.

В саду, за оградой, у здания с колоннами было пусто.

Со стороны парка доносилась музыка – точно репетиция военного оркестра.

Орали вороны на лету.

Прошли несколько парней, двое в форме, один на костылях и в пижаме.

Ветеран в кителе с планками поверх больнично-серого, сидя на скамейке, читал газету.

Лева вышел в полосатой пижаме, показалось – слегка похудевший, встрепанный, даже великолепные вихры слиплись и торчали в беспорядке. Точно её не замечая, протянул руку Ахмеду, достал из кармана трубку и зажигалку, закурил, без всякого форса, судорожно, торопливо.

- Ну, что, опять вся эта хуйня, - с раздражением заговорил он, встретившись глазами с Ахмедом, - все то же самое. Опять колют, опять томограммы эти, всю ночь в электродах, блять, просидел, точно собака Павлова. Хоть наголо не обрили, как в прошлый раз. Пить уже три года нельзя, теперь курить тоже. Блядь, не объяснишь же, что я не затягиваюсь, это мой имидж, меня уже десять лет таким помнят. Ну, и чего ты её привел? – спросил он, все так же глядя в сторону. – Чтобы она глядела на меня глазами побитой собаки? Ладно, Ань. Приехала, убедилась, теперь езжай домой. Нам с Ахмедом о делах поговорить надо. Есть деньги на метро?

- Зря ты так, - покачал головой Ахмед. – Я здесь хоть одну из твоих девчонок видел когда-нибудь?

- Еще не хватало! – фыркнул он. – Ни одна не в курсе. Как и о моем, блять, гер-роическом прошлом. Жаль, что нельзя её к тебе на дачу сбагрить на это время. Твоя жена бы её хоть кофе научила варить …

- У меня, конечно, двойная охрана, жена и дети живут, племянник приехал. Но …

- Д-да … Я вот думаю, к кому б из знакомых её сплавить. Она бухло достанет, нажрется, заснет и газ не выключит. Или дверь оставит открытой. А у меня там самое важное …

- Знаешь что …- она сделала вдох, обиду между зубов разжевав, сглотнув, как таблетку.- Лева, я не пью, и пить не буду. Честное слово. Не надо так со мной. Я буду дома тихо сидеть и ждать тебя.

- Гм-м-м … А вот сейчас, сегодня – что будешь делать?

- Я в церковь пойду. – Она опустила глаза, как подсудимая. Чтобы жалость, неимоверная, нестерпимая, рвущая сердце, не выдала себя, не просочилась наружу. – Всю службу отстою, за тебя свечку поставлю. Раз больше пока ничем не могу помочь…

- А - в какую? – спросил он с внезапным интересом, первый раз посмотрев ей в глаза.

- Ну, не знаю. В какую-нибудь …

- Только не в новодел. Я тогда сразу копыта откину. Я все церкви знаю, наизусть, только не внутри, а снаружи. Даже сам проектировал.

- По заказу, что ли? – удивился Ахмед.

- Да нет, по какому заказу … Кто мне закажет, когда я нехристь некрещеная и богемный чувак. Хотя три уже сделал – жалко, что так и останутся, на бумаге. Если пойдешь, то в Сокольники. А ещё лучше – а Новодевичий, там Татлин в тридцатые работал.

- Чуть не забыл – тебе от Рамзана благодарность. – вспомнил Ахмед. - Личная.

- Вот как? Даже личная? Бля-адь …

- Мне что, просил передать, я и передаю.

- А может меня почетным гражданином Чечни сделать, после того, как я стольких замо … Ну, бляаать… Ладно, Ань, мы поговорим. А ты иди к машине.

- А когда тебя …

- Не знаю. Самое большее – через две недели. Не вздумай больше приходить. И не звони! Я буду сразу трубку класть, вот и все.

Оркестр уже отыграл – там, за трамвайными путями.

Вдруг захотелось туда, на дорожки Лефортовского парка. Сесть на скамью, закинуть голову вверх.

И тихо повыть, как потерявшийся пёс.

Ахмед появился бесшумно, тронул за плечо.

- Ты не в разведке, часом, служил? – спросила она, захлопывая дверцу в машине.

- И в разведке тоже.

- По-нятно. А за что ему благодарность, я не поняла?

- Он очень многое там построил. Дома, кварталы целые по его проектам. При этом – бесплатно. Он ни копейки ни за один из своих проектов в Чечне не взял. Ты можешь такое представить?

- Могу, - кивнула она. – Я бы тоже так сделала.

- Почему?

- Не знаю. Но я бы так сделала. Вот как это можно - убить? Вот ты – убил, идешь дальше, а его уже нет. Это как?

- Смотри, только у него об этом не спрашивай.

- Не буду. Я потому у тебя спрашиваю.

- Если честно, - Он повернулся к ней, - Мне некогда было об этом думать, Аня. Думаю, что и не только мне.

- Понятно. Скажи только, правда, что там … - она прикусила губу.

- О зверствах русских федералов? – Ахмед усмехнулся, точно гримаса или нервный тик прошел по щеке. – Я не зверствовал. И никто из моих друзей. Ни с той, ни с другой стороны. Про остальных говорить не стану. А Лев…. Я не видел, я от других знаю. Аня, ты не торопишься, давай встанем у обочины. – Она кивнула. – Там в селе дом разбомбило, целая семья под завалами. Был приказ – идти вперед. А он приказ нарушил, полез туда, завалы разбирать, а за ним и вся бригада. Там из большой семьи только один мальчишка остался в живых, четыре года ему было или пять. Все равно умер, через пятнадцать минут, до госпиталя не довезли. Раевскому трибунал грозил. Несмотря на все его прошлое. Там шум был большой по этому делу. За него вступились. Бывший командир, и не только. Тогда как раз под Хасав-Юртом мир подписывали. Генерал Лебедь сам этот приказ о расстреле перечеркнул.

- А почему – трибунал?

- Потому что приказ на войне нарушать нельзя. Аня, ему вообще – повезло. Могло быть хуже.

- А - тебе?

- Мне – ещё больше. Тогда – повезло, зато теперь – каждый день, как на войне. Ямадаева грохнули, а я пока жив. Ладно, ерунда это все. Не обижайся.

- На что?

- На него. Аня, я не знаю, насколько ты … Насколько у вас … Понимаешь, у него приступы бывают время от времени, голова болит очень сильно, а снимать боль нельзя … Ань, ты что?

- Ничего, я слушаю.

- Он может быть … не таким, как всегда. Не обращай внимания. А самое главное – не смотри, как на больного.

Она кивнула.

- Знаешь, он ведь и вправду, наверное – гений. – Заговорил Ахмед, немного погодя, когда опять выехали на Садовое кольцо.- Про него и у нас, и за границей много всяких статей, в Польше даже фильм сняли, документальный. Я, правда, весь этот архитектурный авангард не очень понимаю, если честно, но у него ещё картины есть. А он стесняется их выставлять. Есть о Чечне, целый цикл. У Пикассо одна Герника, а здесь, по моему, больше ста картин. Только я один их видел. Он считает – это видеть не должны. Сжег половину, если не всё.

- Зачем ты мне это говоришь, - перебила она. – Мне это все равно. Это для меня вообще неважно. Знаешь что? Завтра я сюда приеду, сама с врачом поговорю

- Поговори. Я сам вчера говорил. Только ему на глаза не попадайся.

- Не попадусь. Под окнами-то могу постоять? Я каждый день сюда буду ездить. А сейчас поехали, что ли, в Новодевичий. Только обратно меня не жди, я там долго пробуду.