Григорий Кроних

Я проснулся утром улыбаясь, чего давно не бывало. Чувство такое, будто я отлично выспался, хотя на сон пришлось не более четырех часов. Хотелось продлить это сладкое ощущение истомы. Я словно купался в парном молоке – такое же приятное, обволакивающее, счастливое…
– Ваше благородие! Фаддей Венедиктович! – в комнату влез Ванька. Увидев, что я не сплю, и вовсе затопал через кабинет к дивану. Я, вернувшись под утро, устроился здесь, чтобы не беспокоить жену. – Ваше благородие, к вам господин Пушкин! Я говорю – почивает барин, а они слушать не хотят!
– Что ты болтаешь!.. – скривился я при имени, которое сразу обращает идиллию в кошмар.
Дверь распахнулась во всю ширь, Пушкин прыгнул через порог и предстал передо мной как табакерочный черт!
– Что вам, милостивый государь?! – я сел на диване, все еще не веря в происходящее. Глаза Пушкина сверкали гневом, он в упор уставился на меня, верно думая, что бы такое сотворить. Такое, отчего нам непременно придется драться. «Брысь!» – на всякий случай сказал я застывшему Ваньке. Тот исчез.
– Дано, так храни! – Пушкин замахивается рукой, я инстинктивно защищаюсь, и в меня летит что-то тяжелое. Я ловлю, рассматриваю орудие и вдруг узнаю портфель Рылеева.
– Как вы смеете врываться! Что вам надо? Извольте выйти вон! – я откладываю портфель и становлюсь напротив Пушкина. Его ноздри в бешенстве раздуваются, глаза налиты до красна.
– Дано, так храни! – повторил Пушкин, указывая длинным ногтем мизинца на портфель. – Память о рабе Божие Кондратии! На то его воля последняя, не то бы не вернул бумаги. Не зря он хотел вам голову на подшивке «Северной Пчеле» отрубить! Пся крев!
– Откуда это у вас? – спохватываюсь я и впиваюсь взглядом в черные непроницаемые глаза Пушкина. – Вы украли это у Каролины? Или вы с ней… Вы ее любовник? Вы посмеялись надо мной?!
Рот Пушкина кривится в ухмылке.
«Убью!» Я с криком бросаюсь к стене и срываю с ковра саблю. Хочу рассечь, перечеркнуть эту гадкую улыбку, но с трудом останавливаю руку и указываю противнику на второй клинок, а сам встаю в позицию.
– Дуэль? Отлично! – Пушкин снял со стены саблю и тоже встал в позицию. Я готов был атаковать, но вдруг Александр Сергеевич выпрямился и стал расстегивать сюртук, жилет и взялся за брюки. Потом он посмотрел на меня вопросительно. – Или, пардон, вы оденетесь, чтобы сравнять условия?
Моя ярость в мгновение дошла до точки кипения и вдруг вся испарилась. Я представил свою фигуру: в ночной рубашке и колпаке, на полусогнутых ногах, с занесенной назад левой рукой и с уланской саблей в вытянутой правой.
Я уронил саблю, фыркнул и, не сдержавшись, захохотал. Пушкин бросился ко мне в объятья и залился смехом облегчения.
– Я ведь думал – зарубите! – весело сказал он, швыряя свою саблю. – Впервые вижу перед собой влюбленного поляка во всей красе. Страшное зрелище, хоть и комичное – не в обиду вам будет сказано.
Я снова нахмурился, но злости в этом уже не было. Я бросился одеваться. Пушкин отвернулся.
– Я… – у меня в горле пересохло. – Ванька! Вина! – кричу я и, набравшись храбрости, смотрю прямо на Александра Сергеевича. – Я действительно люблю эту женщину. Очень сильно. Потому я и…
– Теперь я понял, – просто сказал Пушкин.

Историю искренней дружбы и такой же искренней вражды двух великих литераторов я реконструировал в форме романа
«Дневник Булгарина. Пушкин»

Книга в свободном доступе
https://litsovet.ru/books/984832-dnevnik-bulgarina-pushkin