Елена Кабардина

«Персонаж» Марка Форстера. Два взгляда (Юлия Митина и Елена Кабардина-Конусова)

• Юлия Митина (доцент, к.ф.н., поэт, прозаик):
- Фильм "Персонаж" (2006 г.) Марка Форстера о психологии творчества (в том числе - жизнетворчества). На мой взгляд, эта лента находится в одной смысловой парадигме с фильмом "В доме" Франсуа Озона. Та же нераздельность / неслиянность автора - героя - читателя, которые составляют "бермудский треугольник" художественного произведения.
Правда, "читатель" здесь - профессор теории литературы (блистательный Дастин Хоффман), выступающий отчасти в роли детектива и даже психиатра. Плюс ко всему - лёгкая пародия на современные романы и их авторесс. Но главное - это всё же проблема ответственности человека за "сюжет" своей жизни. А ещё - встреча человека с самим собой, настоящим. Много тонкого юмора, классная актёрская игра и вообще всё - с большим вкусом.
• Конусова Елена (aka Елена Кабардина):
- «Персонаж» Марка Форстера по сценарию Зэка Хелма
Оригинальное название «Stranger Than Fiction» (страннее – чуднее, причудливее – вымысла)
Второй раз смотреть бы не стала.
Жанр определён как «драма, комедия, мелодрама, фэнтези».
По сути – недокомедия и недодрама, фэнтези – этакой философской селёдкой в форшмаке.
Но не в жанре дело.
Запластовано и причудливо-ветвисто вполне удачно, на мой взгляд, и здесь тот самый случай, когда разбираться в сюжетных линиях и их пересечениях, выковыривать слои-пласты-подоплёки и аллюзии интереснее, чем смотреть сам фильм.
На поверхности – слой первый – две пересекающиеся сюжетные линии: размеренная, выверенная по часам-минутам-секундам (для чего у него наручные часы имеются) однообразная («без-слёз-без-жизни-без-любви») и правильная с точки зрения героя жизнь налогового инспектора Гарольда Крика («Нудный ты , ох, нудный!»), персонажа, которого я пока не стану называть главным, терзания писательницы Карен Эйффель, привыкшей «убивать» лучших героев своих романов, потому что «убивать» ей интереснее, это её фишка, да и создание шедевра (а её роман «Смерть и налоги» обещает быть именно таковым) требует «неизбежной жертвы». А какой шедевр без душераздираинки? Да и драматургическая логика требует того же: чем же ещё может закончиться пресное существование главного героя, загнавшего себя в рамки своих же собственных догм? Карен «жаждет крови», но ещё окончательно не решила, чьей, собственно: то ли своего героя, то ли своей-собственной.
Далее – по сюжету: у Гарольда слуховые галлюцинации, он слышит голос Карен, комментирующий его жизнь, мысли и поступки в весьма насмешливо-ироничной манере, догадывается, что он непостижимым образом стал персонажем романа, узнаёт, что по замыслу автора герой должен умереть, подсознательно чувствует, что и он сам умрёт вместе с ним, недокомедия перетекает в трагедию, он старается изменить стиль жизни, надеясь избежать «чуждого внешнего влияния» на свою судьбу, его любимые часы ломаются, он знакомится с профессором филологии Джулсом Хилбертом, который сообщает ему, что «не он контролирует сюжет», и советует «жить своей жизнью», т.к. уверения Гарольда в том, что он является чьим-то литературным персонажем, причём не очень ясно, кто чей аватар, его мало убеждают.
Примерно в это же время от линии Гарольда вырастает тонкая мелодраматическая (недо)веточка в виде внезапного романа с этакой неформалкой Аной Паскаль, не уплатившей налоги, и сам факт этой дерзости по отношению к правительству совместно с грудью и татуированным плечом злостной неплательщицы тоже пошатывают его цифровое сознание.
Далее параллельные линии пересекаются, Гарольд отыскивает обладательницу насмешливого голоса-в-своей-голове и – по совместительству - авторшу романа Карен Эйфель, просит не убивать героя, изменить концовку, дескать, сам Гарольд уже меняется, изменился, изменится, и «жизнь только начинается», а Карен даёт ему черновик романа. В общем – «попробуй сделать шаг, чтоб чудо совершилось, шаг в сторону всего лишь - и всё произошло!» (с), вполне банально, предсказуемо, прозрачно и даже как-то по-бардовски.
- Но тут вновь вступает литературовед Джулс Хилберт, к которому и спешит Гарольд с черновиком, и это второй слой. Хилберт читает черновик, сообщает, что это шедевр (причём как-то для меня неубедительно), именно трагическая концовка делает роман шедевром, и – аки змий-искуситель – убеждает Гарольда, что его смерть неизбежна, он должен умереть, ибо и так смертен, какая, мол, разница, когда, а шедевр будет жить века. И – стоп! – Гарольд принимает эту неизбежность, загнанный вглубь more-a-machine-than-a-man просчитывает правильность такого выбора, ради этой правильности Гарольд соглашается пожертвовать собой.
Аллюзия 1: на одном из литературных вечеров В.Долина сказала: «Будьте осторожны со словами, когда-то я написала: «Когда б мы жили без затей, я нарожала бы детей от всех, кого любила, всех видов и мастей», а теперь у меня шестеро внуков».
В начале было Слово.
Автор и его персонажи (третий слой).
Автор – творец (бог альтернативной реальности), лепит из глины слов всё, что захочет в состоянии изменённого сознания, а слово, как и мысль, материально, и неизвестно, чем и как отзовётся.
Аллюзия 2: в своей «жажде крови» ради слова Карен Эйфель (и Джулс Хилберт туда же) – почти Жан-Батист Гренуй Зюскинда.
Аллюзия 3: похоже, что все мы – персонажи (четвёртый слой), и я даже догадываюсь, чьего «романа», и этот автор так же, как любой другой земной написатель, решает, что с нами делать и как и когда закончить наше существование в зависимости от драматургии наших жизней и устремлений. Человек и Бог.
Но! Одна из ключевых фраз фильма: «Если человек знает, что умрёт, но делает это осознанно, значит он достоин того, чтобы оставить его в живых». Эту фразу говорит Карен Эйфель Джулсу Хилберту, когда приходит к нему сообщить о том, что она изменила концовку и оставила Гарольда в живых. Хилберт разочарован, трагедия превращается в недотрагедию. Эйфель смещает акцент. Герой её романа (и Гарольд) спасает жизнь наглому маленькому сорванцу-велосипедисту, который в лучших традициях виртуально-цифрового поколения-Next, презрев всё и вся, становится причиной дтп, и спасает его (вы догадались) по той же самой причине, по которой соглашается пожертвовать жизнью ради рождения литературного шедевра: потому что считает это правильным. После аварии осколок от любимых часов Гарольда остаётся у него в сломанной руке, как символ точности и обязательности, сюжет закольцовывается: по сути – Гарольд остаётся прежним, только теперь с любящей Аной. Изменения в его жизни – это всего лишь изменения обстоятельств, которые помогают ему проявиться, он не стал юморным и оригинальным, он им был, и выходить за рамки и из берегов, расплёскиваться и делать шаги в сторону от канона он начал, потому что подсознательно этого хотел, возможность скорой смерти просто ускорила эти проявления, и именно в силу своего базового характера у него изначально была способность к самопожертвованию.
Аллюзия 4: «человек в футляре» и «маленький человек» Чехова. (пятый слой)
У меня пока – так (сумбурно и сыро, можно шикать и махать руками), возможно, позже уляжется, что-то ещё нарисуется, возможно, завтра перечту и обомлею) Замечания и дополнения приветствуются, равно как и иные трактовки.
PS. Требуется телохранитель для хрупкой женщины)
• Юлия Митина:
- «ПЕРСОНАЖ» (2006, Stranger Than Fiction): О ЧЁМ ФИЛЬМ?
В начале фильма «насмешливый голос» авторши Карен Эйфель сообщает, что это – история о Гарольде Крике и наручных часах. Затем, ближе к концу, в телеинтервью она говорит, что её новая книга – о:
1) взаимосвязи событий,
2) неотвратимости смерти,
3) мужских аксессуарах (уже в первых кадрах акцент выставлен на наручных часах).
Часам предстоит сыграть важную роль в судьбе Гарольда: именно они спасут его от неотвратимой смерти. И если снять иронический флёр, эта история – о Гарольде и времени его жизни. Точнее, о наполненности этого времени жизнью.
ВСЁ, ВСЁ, ЧТО ГИБЕЛЬЮ ГРОЗИТ… ИЛИ «КОШКИ-МЫШКИ»
Итак, Гарольд Крик живёт в мире «бесконечных расчётов». И в этом деле он весьма поднаторел: запросто может умножать в уме большие числа. Тут вспомнился Германн из «Пиковой дамы»: расчёт, умеренность и трудолюбие – вот мои три верные карты... В общем, «Что наша жизнь? Игра!» (с). В том числе со смертью. Тема игры присутствует здесь и на более ироничном уровне: в определённом смысле, автор(ша) играет с Гарольдом в кошки-мышки. Кстати, аллюзия к традиции русской литературы, благодаря профессору Хилберту, здесь присутствует. Советуя Гарольду жить своей жизнью, он упоминает Достоевского (у которого, как помним, есть роман «Игрок»). Параллели с «человеком в футляре» и Башмачкиным тоже вполне ощутимы.
Кстати, настоящая игра – это способность доверять судьбе, а не только умение просчитывать вероятность выигрыша/проигрыша. Но Гарольду некогда жить, не то что играть. Он тратит 4,3 минуты на кофе!
Кстати, Гарольд ездит на автобусе «до авеню Евклида». В рамках евклидовой геометрии параллельные прямые не пересекаются. Однако в среду параллельные линии автора и героя странным образом пересеклись (совсем как в геометрии Лобачевского).
Размеренное существование героя нарушается «вдруг»: утром он начинает слышать насмешливый голос из "другого измерения". Между персонажем и авторшей возникает неучтённая односторонняя «связь». Эта связь не входит в планы Карен и доставляет огромное беспокойство Гарольду. Вопрос: кто её установил? Почему она возникла?
Поначалу Гарольд расценивает «голос свыше» как преследование. Больше всего его пугает то, что странный голос не только комментирует внешние подробности его жизни, но знает о его «сокровенных» ощущениях: например, о том, что шелест налоговых документов похож на шёпот волн океана. Одновременно в среду утром соседскому мальчику покупают велосипед, на котором он в финале спровоцирует ДТП.
ЯВЛЕНИЕ ГЕРОИНИ
Мисс Паскаль – полная противоположность Гарольда. Она может себе позволить всё, что считает нужным – вплоть до неуплаты налогов. Потому что, по её мнению, закон можно нарушать.
При этом Анна очень непосредственна и полна жизни. В отличие от Гарольда, она плотно, без зазора, вписана в бытие и никакой метафизический сквозняк ей, похоже, не грозит. Анна нравится Гарольду, и в его ушах звучит всё тот же голос, насмешливо комментируя пикантные подробности его эротических фантазий. Воображение героя, выйдя из-под контроля, начинает жить своей жизнью.__
Стоя на автобусной остановке, Гарольд получает новую дозу информации от голоса. Отчаяние героя усугубляется, и он кричит в небеса: «Заткнись!.. Оставь меня в покое!» Но, увы, существование героя выведено из привычного равновесия, и покоя ему не видать.
ЯВЛЕНИЕ АВТОРА
Карен Эйффель проигрывает возможные варианты гибели своего героя. Правда, делает она это без огонька, поскольку пребывает в «творческом ступоре». Она воображает себя на крыше небоскрёба, курит и представляет суицидный полёт над городом. Внизу проезжает всё тот мальчик на велосипеде.
Однако это – всего лишь авторские фантазии Карен, которые прерывает присланная ей из издательства опытная ассистентка. Её функция – помочь писательнице довести роман до финальной точки.
– Я не знаю, как убить Гарольда, – честно признаётся ей Карен.
– Я охотно и хладнокровно помогу убить Гарольда Крика, – отвечает ей ассистентка.
Тем временем часы Гарольда сходят с ума. Они как будто что-то хотят сказать своему владельцу (возможно, это – метафора сердца?) Но он привык смотреть на них только затем, чтобы узнать, который час. А в среду вечером часы остановились.
Гарольд заводит их снова, уточняя время у прохожего. И с этого момента его часы начинают спешить на 3 минуты.
«Так часы толкнули Гарольда» на тропу судьбы… – комментирует голос, – Мог ли он знать, что это простое движение неумолимо приведёт его к смерти?
– Алё! Вы что? Почему к смерти?! Эй! Когда?
Испугавшись, Гарольд пытается установить связь с голосом, добиться того, чтобы автор его услышала. Он разбивает лампу, кричит, наконец, замирает перед зеркалом. Крупный план: Герой смотрит на своё отражение. «Гарольд обезумел», – звучит насмешливый голос.
«Говорят, твоей крыше досвидос пришёл?», – спрашивают у него в отделе кадров, куда вызывают для беседы.
ЯВЛЕНИЕ ПРОФЕССОРА ДЖУЛСА ХИЛБЕРТА
По совету психиатра Гарольд отправляется к профессору теории литературы.
– Так эта женщина сказала, что Вы умрёте?
– Не мне. Она не знает, что я её слышу.
– Вряд ли это рассказчик. О Вас-то и рассказывать особо не о чем.
Профессор почти выпроваживает неинтересного ему посетителя, но на пороге Гарольд вспоминает, что голос произнёс слова «Мог ли он знать». Это меняет дело: безразличие профессора резко сменяется заинтересованностью:
– Удивительно. Я исписал тонны бумаги об этих словах. Сукин Вы сын. Это означает, что Вы чего-то не знаете.
И профессор Хилберт берётся за дело:
– Я пытаюсь понять, в каком сюжете Вы находитесь.
Путём тестирования исключаются античная литература, 7 сказок и 10 китайских мифов.
– Вы не рады узнать, что Вы – не Голем? (как знать… не владеет ли искусство тем самым тайным знанием магов-кабаллистов?)
Тем временем авторша продолжает придумывать "подходящую" смерть своему герою. Она много курит. В ответ на намёк секретарши о вреде курения, Карен как бы невпопад раздражённо произносит:
– Я не обязана сохранять жизни своим героям! Убивать – интереснее.
В финале окажется, что именно привычка к никотину спасла Гарольду жизнь. Автор захотела зажечь сигарету, не допечатав слова "die…" Но её подвела зажигалка, и нервы сдали. Но это будет потом, в финале.
А пока «расследование» профессора Хилберта продолжается. Свою задачу он видит в определении жанра: в трагедии или комедии находится его подопечный? Для начала прорабатывается вариант комедии.
– Развивайте эту линию, – подбадривает Хилберт Гарольда, – возьмите на себя инициативу.
И Гарольд в меру своего опыта принимается «развивать» комедийный сюжет – по долгу службы отправляется к Анне Паскаль. В конце рабочего дня Анна, сжалившись, предлагает своему налоговому "надсмотрщику" печенье. А в ответ на его отказ задаёт очень точный вопрос:
– Что с Вами не так?
Именно с ней он понемногу начинает оживать и получать удовольствие от жизни. Но, увы, Гарольд снова наломал дров, обидев Анну…
– Похоже, что я в трагедии, – сокрушённо объявляет он профессору. – Теперь она ненавидит меня сильнее.
И профессор сделает следующее предположение:
– Возможно, Вы сами управляете этим рассказом... Не делайте ничего, что может продвинуть ваш рассказ.
Однако и это допущение профессора не срабатывает:
– Вы не контролируете свою судьбу. Рассказчик в самом деле может убить Вас. Так что предлагаю забыть обо всём и жить своей жизнью.
И тогда Гарольд покупает себе гитару, играть на которой мечтал всю свою жизнь. Отношения с Анной у него тоже налаживаются.
– Это комедия! – с облегчением сообщает он профессору.
Но в это время по телевизору показывают интервью с Карен Эйффель, из которого становится ясно: её новая книга – о Гарольде. Плюс ко всему Карен пишет исключительно трагедии, которые всегда заканчиваются смертью героя.
У Гарольда очень мало времени. Он с трудом находит телефон Карен в базе данных налогового управления, звонит ей. Она поднимает трубку и, впервые услышав своего персонажа, испытывает сложный комплекс чувств: разрывается между жалостью и желанием дописать книгу. Смерть пока прописана только в черновике.
– Возможно, я уже мёртв, но пока в черновике, – говорит Гарольд профессору, который убеждает его смириться с этим, утешая: такая смерть гораздо «поэтичнее», чем любая другая.
Смирившись со своей участью, Гарольд прочитал книгу. И, несмотря на трагический для него финал, она ему понравилась. Свои последние дни Гарольд проводит спокойно и напоследок придумывает, как сделать так, чтобы Анна могла избежать тюрьмы.
Утром рокового дня он приходит на остановку на 3 минуты раньше. Их оказывается достаточно, чтобы спасти маленького велосипедиста от гибели. Зелёное яблоко катится по тротуару.
Аллюзия к Рене Магритт. Сын человеческий.
Параллельно этим событиям Карен печатает последнее предложение. На слове «di…» она хочет закурить, но её, как помним, подводит зажигалка. А часы, разлетевшись на осколки, спасают Гарольда, закупорив артерию и уменьшив потерю крови.
НОВЫЙ ФИНАЛ
– Думаю, Вас может заинтересовать новый финал, – говорит Карэн профессору.
Профессор оценивает изменения в сюжете крайне сдержанно:
– Это годится. Неплохо. Ничего…
Но Карэн и не думает огорчаться:
– «Годится» – меня устроит.
На замечание профессора о том, что финал не вяжется с предыдущим содержанием книги, Карэн легко отвечает:
– Я перепишу остальное.
Это её вовсе не пугает: она вышла из творческого ступора. Сейчас для неё важнее другое.
Так автор выходит на новый уровень ответственности за содержание своего творчества. А жизнь Гарольда становится достойной, чтобы ради неё не только изменить финал, но и переписать всю книгу. Он больше не слышит насмешливого голоса, и над ним не довлеет страх смерти.

Обсуждение:
• Elena Kabardina
- "Причём Часам кажется, что этот пресловутый «быстрый» узел, позволяющий сэкономить время, полнит шею Гарольда. Не нравился Часам этот галстук" - полагаешь, это "ружьё" стреляет?
• Юлия Митина
- Мне кажется, да. Галстук в данном контексте - это символ несвободы, причём в широкой парадигме: от аллегории жёсткой регламентации жизни и упорядоченности жизни до метафоры верёвки на шее. В конце-концов он перестаёт носить галстук. Не исключено, что Карэн где-нибудь в предыстории прокручивала и такой вариант суицида.
• Elena Kabardina
- Но несвобода была не очень фатальная: галстук он завязывал лёгким узлом
• Юлия Митина
- Быстрым. Виндзорским)
• Elena Kabardina
- "Часам предстоит сыграть важную роль в судьбе Гарольда. Именно они спасут его от неотвратимой смерти" - а вот это ружьё точно стреляет. Жаль, что моя пунктирность не оставляет шанса для подробного прописывания: там часы и характер Гарольда очень сочетаются друг с другом, часы всегда были верны, а Гарольд верен правильному выбору
• Юлия Митина
- Почему не оставляет? У тебя всё понятно. Тут мы совпали.
• Elena Kabardina
- Аллюзия к Германну кажется избыточной. Нет?
• Юлия Митина
- Германн, человек расчёта, умеренности и трудолюбия, попадается на удочку тайны трёх карт (которая во много раз объёмнее его ограниченного и "оцифрованного" (твоё словечко) сознания. С Гарольдом происходит примерно то же: он оказывается перед тайной собственной смерти (и жизни, вообще-то), которая шире его интеллектуальных возможностей. Такой вот казус расширения сознания в обоих случаях происходит. Ну, хорошо, хорошо, недорасширения))
• Elena Kabardina
- Но у них же совершенно разные возможности характера! Разве Германн способен на самопожертвование? Так что, мне кажется, у Гарольда сознание как раз выше и шире... И благороднее...
• Юлия Митина
- До определённой точки они очень похожи. Причём именно по стилю жизни (если, конечно, это можно назвать стилем, точнее будет определить это как некий алгоритм действий). А после включения триггера (у каждого - он свой) они начинают проявляться по-разному. И тогда оказывается, Германн способен на азартную игру, а Гарольд - на самопожертвование. Так и в жизни: два, на первый взгляд, похожих и нудных человека - на самом деле - очень разные люди, с разными возможностями характеров. Но это так, реплика в сторону. Мне они похожи по схеме построения характеров. По содержанию они, конечно, разные. Просто ты меня заставила "доиграть" эту мысль. Больше для себя)
• Elena Kabardina
- "Между персонажем и авторшей возникает неучтённая односторонняя «связь». Эта связь не входит в планы Карен и доставляет огромное беспокойство Гарольду. Вопрос: кто её установил? Почему она возникла?" По-моему, я пунтирно, но ответила на этот вопрос (третий слой).
• Юлия Митина
- "Автор и его персонажи (третий слой).
Автор – творец (бог альтернативной реальности), лепит из глины слов всё, что захочет в состоянии изменённого сознания, а слово, как и мысль, материально, и неизвестно, чем и как отзовётся". То есть, по-твоему, это - результат выхода ситуации из-под контроля? Когда автор уже не управляет своим "проектом"?
• Elena Kabardina
- Нет, мне кажется, что здесь вступает "третья сила", тот самый Автор, у которого мы все в персонажах. Бог их свёл, чтобы они прочистили мозги друг другу и изменили друг друга.
Слово "изменили" нужно бы заменить, потому что меняется только Карен, Гарольд - проявляется. Имхо
• Юлия Митина
- Это очень хорошая мысль. Бахтинская. Человек по-настоящему проявляется только в отношении к другому. Или с другим. До этих пор он - "вещь-в-себе".
• Elena Kabardina
- Вот тема безумия мне в голову не пришла. Я не увидела безумия. Кажется, голос выразился фигурально
• Юлия Митина
- А кто намедни говорил о двойниках? Чем не шизофрения? Но я не совсем об этом. Скорее, о том, что с точки зрения обывательского сознания (например, клерка из отдела кадров) многие вещи могут показаться безумными. Норма понятие относительное. Да и авторша, скажем прямо, весьма шизоидна...
• Elena Kabardina
- Такая авторша и не может быть без истерического компонента, но Гарольд... Не знаю. По-моему, он вполне разумен в любой ситуации. Другое дело, что он кажется психом другим...
• Юлия Митина
- О! "он кажется психом другим". Это годится)
• Elena Kabardina
- "Расчёт из сознания Гарольда вытесняется любовью" - м-м-м-м... Он говорит не "я влюбился", он говорит "она в меня влюбилась". Это очень важно. Главная черта Гарольда - обязательность и желание поступать правильно.
• Юлия Митина
- Да, но предчувствуя время Ч, по сути, прощаясь с Анной, он говорит ей: "Я тебя обожаю". А потом - подсказывает, как ей избежать тюрьмы. Потому что так правильно? Он ведь мог этого и не делать. И просто побродить по городу, подумать о чём-нибудь более важном...
• Elena Kabardina
- Мне кажется, что он всё делает именно так, как считает правильным
• Юлия Митина
- Он только и думает о ней. И признаётся в этом профессору.
• Elena Kabardina
- Потому что она в него влюбилась, а он очень ответственный человек. И с ним такое случается, похоже, впервые. Хочу почитать оригинал сценария, но не могу найти...
• Юлия Митина
- Не веришь ты в него. Если это с ним впервые - тем более у него крышу рвёт. Она ведь его оживляет. Превращает из робота в человека.
• Elena Kabardina
- Наоборот! Я только в него и верю! Просто причину срыва крыши вижу в другом
• Юлия Митина
- Хорошо: 1. Ты не веришь в то, что он способен на любовь. 2. Считаешь, что на протяжении фильма он не изменился (как был абсолютно правильным тоскливым дятлом, так и остался им). Тогда 3. Он не вышел ни на какой новый уровень после всего, что с ним произошло, и ничему не научился. Просто выполнил свою "сюжетную функцию" и стал "вторичным" персонажем. Да? Всё, увидела. У меня, видимо, был скопирован утренний вариант. "После аварии осколок от любимых часов Гарольда остаётся у него в сломанной руке, как символ точности и обязательности, сюжет закольцовывается: по сути – Гарольд остаётся прежним, только теперь с любящей Аной. Изменения в его жизни – это всего лишь изменения обстоятельств, которые помогают ему проявиться, он не стал юморным и оригинальным, он им был, и выходить за рамки и из берегов, расплёскиваться и делать шаги в сторону от канона он начал, потому что подсознательно этого хотел, возможность скорой смерти просто ускорила эти проявления, и именно в силу своего базового характера у него изначально была способность к самопожертвованию". Да, возможность скорой смерти в данном случае - это триггер.
• Elena Kabardina
- Вот. ИМХО. Человек не может в одночасье (без волшебной палочки) научиться шутить и быть оригинальным, играть на гитаре и петь. Да ему и не для кого было всё это делать. Потому и Анна (или Ана, не знаю, как в оригинале) в него влюбилась, что увидела, каков он на самом деле, не под маской.
• Юлия Митина
- Тут ещё вот какое дело. Мы с одними - остроумны и непосредственны, а с другими - скучны и неинтересны. Вопрос: мы когда настоящие? Гарольду захотелось повернуться к Анне своей светлой, а не тёмной стороной. Как думаешь, почему? Из-за её особого педагогического таланта или проницательности?
• Elena Kabardina
- Мне кажется, что ему просто захотелось быть самим собой. Он ей доверяет.
• Юлия Митина
- Доверие - это уже любовь)) Да, и он увидел (почувствовал), что она позволяет себе роскошь быть собой. Рядом с такими, как она, хочется быть собой. Она сняла с него зажим. Тут, по-моему, довольно тонко и деликатно обыграна тема доверия и понимания.
• Elena Kabardina
- Доверие - это уже любовь? Та шо Вы ховорите?) Т.е. ревность отметаем?)
• Юлия Митина
- Ни в коем разе. Но это другая история. Ок. Доверие - это один из уровней любви.
• Elena Kabardina
- "Мы с одними - остроумны и непосредственны, а с другими - скучны и неинтересны. Вопрос: мы когда настоящие?" - как это? В обоих случаях. Зажим не синонимичен неинтересности и скуке. Ладно уж, согласна я, согласна, Гарольд тоже влюбился) Но пока этого не знает, просто ловит кайф от освобождения) "Мы с одними - остроумны и непосредственны, а с другими - скучны и неинтересны. Вопрос: мы когда настоящие?" - опа! А это очень даже подходит к "Люби их всех". Там и название зеркальное: то ли люби всех своих мужчин, то ли люби все ипостаси своей женщины) Мне второе значение нравится, а тебе?))) (падаю)))
"голос произнёс слова «Мог ли он знать»" - и Гарольд узнаёт то, чего он не знал раньше, голос проболтался. А вот профессору кажется, что Гарольд не знает) Ему даже в голову не приходит, что какой-то пресный налоговый инспектор может что-то там знать) Гарольд уже знает, что умрёт, только не знает, как. Но и профессор этого не знает.
• Юлия Митина
- "Голос проболтался". Вот! В яблочко.
• Elena Kabardina
- "В финале окажется, что именно привычка к никотину спасла Гарольду жизнь. Автор захотела зажечь сигарету, не допечатав слова "die…" Но её подвела зажигалка, и нервы сдали. Но это будет потом, в финале" - отлично!
• Юлия Митина
- Это к вопросу "о взаимосвязи событий". Правильного и сплошь положительного Гарольда спасла неправильная, вредная привычка авторши. О, как! И к вопросу о непредсказуемости жизни: никогда не знаешь, что к чему приведет. Хорошее к плохому (благими намерениями выстлана дорога... сама знаешь, куда). И наоборот.
• Elena Kabardina
- В таком случае у Гарольда не перекрёсток, а прямая дорога)
• Юлия Митина
- Может, он научится быть неправильным?
• Elena Kabardina
- Вряд ли. У него даже неправильности правильные.) Разве правильно дарить даме набор муки (как набор мук) вместо цветов? А у него это - правильный выбор. И с автобусом то же самое) Разве правильно приходить на работу только для того, чтобы отыскать адрес Карен? А у него это - правильно. Тут - с какой стороны посмотреть)
• Юлия Митина
- Эпизод с мукой очень трогателен. У него это впервые - делать подарки женщине, которая ему понравилась. Так как она - кондитерша, ей нужно дарить муку.) Но она, кстати, отлично сыграла динамику эмоций: радостное удивление - разочарование - понимание.
• Елена Кабардина – в любом случае, если роман, фильм, картина или стихотворение рождает аллюзии, разночтение и споры, если в нем\ней присутствуют текст, подтекст, контекст и интертекст, то произведение по полному праву считается состоявшимся. «Вишнёвый сад» Чехова интереснее «разбирать», чем читать или смотреть в театре, то, что Чеховым определено как «комедия», в наше время меняет зрительское и читательское восприятие, жанр и подход к нему, поэтому эта пьеса на все времена, а значит – шедевр.

Подборка в журнале "Филигрань"

https://filigrani.ru/2022/04/10/elena-kabardina/

«Межсезонье»
Стихотворения
*
Александровский сад

В Александровском саду листья кружатся,
в Александровском саду осень светится,
проплывают облака в синих лужицах,
загорается фонарь белым месяцем.
В Александровском саду любо-дорого
тонкой грёзой рисовать лики нежные.
Господа сидят в тоске, чешут бороды,
ускользающему вслед смотрят вежливо.
В Александровском саду дамы грустные,
как вуали на челах, тени прошлого.
С немосковским говорком люди русские
на московское глядят огорошено.
Чередую тайный вздох тихим выдохом
в Александровском саду, как нездешняя:
то ли входа нет мне здесь, то ли выхода,
то ли разного всего понамешано.
*
Над садом

Прихожу в Александровский сад, как в надсадность впадая,
и иду по не мною расхоженным тёмным аллеям.
На почившую осень слетает зима молодая,
чтоб останки склевать, ни крошинки её не жалея,
у меня на плече ворковать Гамаюновы сказы,
заговаривать мысли до цвета прохладной досады,
и припомнив тобою в саду обронённую фразу,
я ладонью зажму мне на память осевший осадок.
Захотев от плеча отогнать эту вещую зиму,
я руками взмахну, словно крыльями зимняя птица,
и взлечу над аллеей с улыбкой Джульетты Мазины,
и уверую в то, что плохого со мной не случится.
Вопреки напророченным хворям, обидам и стужам,
пролетая над садом, я снова поверю, возможно,
что по-прежнему сад мне садовую голову кружит,
что по-прежнему песни мои тебе сердце тревожат.
*
Суть

Что ж ты, милок, не приходишь ко мне на болота?
Нынче они у меня зеленей изумруда,
даже шишиги зашлись от восторга икотой.
Ты заходи, если что, а не то позабуду,
как подносила полно подареньев лукошко,
как проявлялась то бабкой, то девкой пригожей.
Аль не отыщешь до сути заветной дорожки?
Али тебе расписные матрёшки дороже?
Хочешь – судьбу напряду из весёлой кудели,
синий туман подниму над лазурным колодцем?
Хочешь волшебный клубок? Доведёт за неделю
до тридевятого царства, а там – как придётся.
Дочку твою научу вышиванью шелками, —
будет носить самой чистой воды хризолиты.
Ты уж не мешкай, милок, бабье сердце не камень,
вон как прощенье моё по болотам разлито.
Да, не забудь лоскуты для святой Параскевы,
бисер да буски, рубаху с каймою узорной.
Скоро леса оголятся до каждого древа.
Скоро лазурный колодец под снегом замёрзнет.
*
Буратина (Бабье лето)

Бабье лето – бабьи вины
ярче, жарче, спасу нет –
догорел до половины
лет непрошенный ответ,
и буланая кобыла
над землёй, что нет светлей,
пролетев, позолотила
охру выцветших полей,
а просёлок рыжей ниткой
чётко выткал цель пути –
от вокзала до калитки
бабье лето перейти.
Месяц, выкрасив округу
в изабелловую масть,
скажет, что моя подруга
нынче сядет судьбы прясть,
мол, они необратимы,
эти травы у пруда,
мол, была, как Буратино,
я — когда-то — молода…
*
Ноябрь прокашлялся…

Ноябрь прокашлялся, вздохнул и снова слёг,
всю ночь ворочался, искал очки и Фета,
смотрел в окно на сад нахально не одетый
и сам себе к утру придумал некролог.
Я тормошу его: «Дай мне ещё пожить,
смотри, под чьей рукой согрелись ноябрята…»,
а он талдычит об ошибках и утратах,
назойливой осой всё ноет и жужжит.
И я – подстать ему – вздыхаю и ворчу
на то, что ночь – темнее нет, — и ни до Фета,
ни до очков, ни до стихов, а до рассвета,
сжигая мысли, не одну спалю свечу, —
не спит, не слушает очкарик-остолоп.
Опять молюсь, мои б слова – да Богу в уши.
Посадский колокол звонит – так прямо в душу.
Посадский ветер, если бьёт – то сразу в лоб.
*
Синью была небесная Сва

Синью была небесная Сва, —
стала к утру рябой,
вместо неё сухая листва
кружится над водой.
Пруд возле церкви был голубым,
нынче – мышино-сер.
Ворону тоже не до глубин, —
вон как неловко сел,
ветка сломалась.
Лучше б не лез,
долго ли до греха.
Осень пустила в бежевый лес
красного петуха.
Серое правя заподлицо,
белое, как сама,
бывшая Ряба снесла яйцо, —
значит идёт зима.
*
На снегу следы проказы

На снегу следы проказы,
на ветвях хвосты зараз.
Мне твердили раз за разом,
у весны, мол, чёрный глаз.
Только тот, кто ладит с болью,
ею понят и прощён,
пьёт Посадской колокольни
предвечерний перезвон,
у него мечты искристы,
солнце светит прямо в лоб,
и хвостатые хористы
для него поют взахлёб,
и апрель его раскидист,
звёзды падают окрест, —
и никто его не выдаст,
и не сглазит, и не съест.
*
Мурашек

Всё сугробы да дерева, сугробы да дерева,
но уже под снегом поёт трава,
подо льдом очнувшаяся река
хочет взломать устои.
Всё сугробы да дерева, сугробы да дерева,
развяжите, к чёрту, мне рукава,
не утеку, как речкой ни нарекай,
даже держать не стоит.
Просто тесно, так тесно, что стало трудней дышать,
будто одеревенела душа,
под корою только игристый сок
пенью травы внимает.
Ох, как похруст коры шершав,
но смешной бубенчик звенит в ушах,
мурашом мотив щекочет висок,
как весна, к виску прижимаясь.
*
Апрель пасхальный

Когда апреля синяя вода
проспавшую траву поит ручьями,
бодрит кота шутливыми речами,
чтоб по цепи ходил хоть иногда,
тогда и небо – чистота и синь,
а в лужах – звёзды, а не керосин,
и за детей ещё не очень страшно,
а мы идём к скамейке на Твербуль,
как будто нет ни пламени, ни пуль,
и божий мир любовями раскрашен…
Упал с берёзы прошлогодний лист,
чтоб накормить побеги в огороде.
Восход сегодня несказанно чист,
как будто воскресенье есть в природе…
*
Когда по рельсам…

Когда по рельсам, стёртым добела,
уходят поезда к волшебным далям,
до боли распухающих миндалин
захочется купейного тепла…
И мнится, что, куда ни глянешь – пат,
обвалы слева, наводненья справа,
а небо осыпается отравой
и укрывает с головы до пят,
но ты смеёшься, словно нет беды,
грустишь, как будто радости не знала,
и кажутся прокуренным вокзалом
твои семирамидовы сады.
А осень, шестипала и худа,
вздымает клочья заячьего меха, —
и хочется куда-то ехать, ехать,
незнамо как, неведомо куда…
*
Полу-…

У нас с тобою – передозировка
любви, надежд, соитий и скандалов.
Свисает с люстры тонкая верёвка,
а люстра светит только вполнакала,
и ты сидишь ко мне вполоборота,
вот так, ни в полуфас, ни в полупрофиль,
и в полумраке пьёшь свой чёрный кофе
по полчаса,
от чая с бергамотом
воротишь нос и рвёшь на полуслове
вопрос, не озаботившись ответом.
И бьёт копытом бледный конь соловый,
жуя солому летнего рассвета.
*
Когда по жилам

Когда по жилам, сжатым добела,
божок (бабай ли) шаркает в сандалях
и кажется, что людям недодали
заботы, пониманья и тепла,
на головном очнётся третий глаз
и озарятся дали-без-просвета.
К обочинам столкнув лета и лета,
колёса жахнут вслед железный джаз, —
и люди всю, какую есть, беду
оставив на загаженном перроне,
толпой вплывают в мир потусторонний
и в тамбуры ныряют, как в бреду,
где, косточками честности давясь,
раскусывают цитрус разговора,
потом идут вагонным коридором
себя в окне разглядывать анфас…
Над головой качается рука
уснувшей в простынях на верхней полке.
Я, стряхивая шпильки и заколки,
валюсь в купель купейного мирка.
*
Межсезонье
*
Приму однажды

Приму однажды лучший из миров
и проживу в гармонии с собою,
и с этим серым небом над водою,
и с обережной синью куполов.
Ты видишь, Господи? Я принимаю всё:
архангела с мечом над колыбелью
и дьявола в деталях коктебельих,
и смерти шар, и жизни колесо,
не спрашивая, что ж ты так остыл
к содеянным тобою homo-тварям.
Твой замысел был чуден и коварен:
синь куполов — и чёрные кресты.
*
Дуб

Ошотландившийся дуб
рассыпает медь и бронзу,
раньше был силён и грозен,
нынче светел и негруб.
Справа колокол звонит,
хмарь осеннюю голубит,
слева бьётся медный бубен, —
звёзды катятся с орбит…
Звёздам легче: бряк — и всё,
нам — лететь сто лет и метров —
большей частью против ветра —
вслед за рыжим колесом.
Да не плачь ты, льёт и так,
нам с тобою плакать поздно:
межсезонная нервозность, —
межсердечный кавардак.
На, возьми моё весло,
и крыло, и зонтик рыжий.
Нас не так-то просто выжать,
если выжить повезло.
*
Макошь ушла

Страшна была Макошь, прядя судьбу
кому из шерсти, а кому льняную,
к её подолу чьи-то звёзды льнули,
и пряди вились у неё на лбу.
Иным пряла из шёлка, только нить
оборвалась на самом нежном месте,
и нам отныне биться с бездной бестий,
пока она – в поля любовь любить.
А бестиарий – мрачен и велик,
цветы и птицы выжжены на вёрсты,
их белый свет распластан и расхлёстан,
и перехожен сотнями калик.
Кликуши накликают потный страх,
юродивые мажут плотной сажей
чела, тела, клобуки и плюмажи.
Веретена наивноглазых прях
не вертятся.
Макошь уже в лесах.
Не верится, что снова за пряденье
возьмётся, возвратившись в запределье,
где аннам не спастись от колеса,
где ангелы взбесились и грешат,
а мир искристых слов хрустит, расхристан, —
как лодка, не вписавшаяся в пристань,
моя Макошь была бы там смешна.
*
В огромном городище

В огромном городище, где метро,
где магазины, парки и бульвары,
у всех подъездов на скамейках старых
сидит бабьё, сощурившись хитро,
а пёстрая простывшая толпа
спешит под вечер с тягостной работы,
не чтя ни воскресенья, ни субботы,
ни молота, ни звёзд и ни серпа.
Здесь неспокойный и упрямый люд
так нетерпим к приезжим и уставшим,
но жалует больных и пострадавших,
а к превосходству беспощадно лют.
Где зелье приворотное реки
волшебно перемешано со рвотным,
темнеют арки древних подворотен,
а голуби клюют пшено с руки.
И в стольном этом граде, где людьё
прощает душегубство и юродство,
я чувствую, как тоненько и остро
стучит в виски отчаянье моё.
*
Где твоя хата

Где твоя хата, детка, с какого краю?
Ветер, играя, с крыши сорвал солому.
Где-то был мостик, чтобы пешком – до рая,
уж не в Дону ли тонет его обломок?
Где твоя хата, детка? Шажок до края –
и ни ловца во ржи, лишь ковыль да ветер.
Камень – с души – да в руку, в ладонь вонзаясь, —
и под косою месяц уже не светел.
Ты говоришь, мы листья от разных веток,
ты говоришь, отныне судьба иная…
Я понимаю, ты не хотела этак.
Я не хотела тоже,
ты это знаешь.
*
Вагонное

Откуда мы едем,
во что мы ворвёмся
гудком паровозным?
Купейные леди
в колготках от omsa
белы, как берёзы,
мужчины им шёлково
смотрят на ноги
во снах крепдешинных.
Верстами отщёлкав,
дорогам дороги
мечты искрошили.
Путей перекрёстки,
бесед передряги,
гудков переклички,
зажатые в горстку
обрывки сермяги
признаний привычных.
Снега полустанков
и станций далёких
за бежевой шторкой.
Меня – наизнанку
дорог подоплёки,
путей оговорки.
Куда мы спешим
и откуда нас гонит,
я точно не знаю,
ан анну души
под идущим вагоном
мне вновь разрезает…
*
Анне

Давай рискни, шагни через провал,
куда, как в пропасть, кто ни попадал –
смешные тётки, дети, три собаки,
нелепый дедка в кепке набекрень –
вступи в купе, достань французский крем,
намажь лицо,
а пледом цвета хаки
укройся непременно с головой,
и думай, что открылось пред тобой,
какие дали, — воля и простор,
но ангел боли крылья распростёр,
а в твой простор ворвался крик вороний
и волю раскачал на волоске,
а кто-то на оставленном перроне
сутулится и молится в тоске…
Тогда очнись, живи едва живой
и думай, что
закрылось за тобой.
*
Некорабли

А может быть, не стоит повторять
того, что раньше было – благодать
и укрывало ветви белоснежно.
Да разве повторить нам эту нежность?
И всё-таки попробуем – опять –
туда, где так медлительна река,
и волны в ней, как за строкой строка,
обтачивая мысль о неизбежном,
уверят в том, что всё у нас – как прежде,
и наша нежность так же глубока.

А вдруг вернёмся мы издалека –
и перед нами вспыхнет не река
в разрыв-траве, а озеро в полыни,
монашью ряску не надев пока,
прищурившись глядит на облака
и ждёт своих обещанных поныне,
где синий камень – словно пуп земли,
и хрупких наших снов некорабли
всплывут со дна, белее белых лилий,
береговых не признавая линий.
Когда-то мы с тобою так могли…