Мой ноябрь. Крышка гроба.

Здесь тихо, словно в гробу. Хотя не словно. Эта квартира и есть гроб. Глухой мрачный гроб, всякую ночь закрывающий свою крышку и лишь чуть-чуть приоткрывающий её с наступлением рассвета. Этот цикл бесконечен.

Возвращаться с работы домой в девять вечера. Разуваться, не включая света в прихожей и, надев тапочки, ковылять в зал. О, эта съёмная сталинка с её высоким потолком, скрипучим полом и холодными стенами.

Переодеться и, минуя коридорчик, оказаться в душе. За пронзительным шумом воды маскировать гулкое порывистое мычание. Его вибрации едва ощущаются в грудной клетке. Для чего я это делаю? Чёрт его знает. Может, у меня какое-то скрытое психическое расстройство?

Вернуться в зал. Включить телевизор, оставив уровень звука на отметке «0». Канал не важен — лишь бы «квадрат Малевича» не терзал своей пустотой. Картинка — да, но звук — ни в коем. Ни один децибел не смеет тревожить моё одиночество.

Одиночество… Оно гнетуще, но неприкасаемо. Ничто не вправе нарушить её  вселенское спокойствие. Воспроизводить какой-либо шум позволительно разве что закипающему чайнику да проезжающим мимо открытого окна машинам.

Вечер стремительно перерастает в ночь, и тогда крышка квартиры-гроба наглухо закрывается. Какая скулящая тоска... Устремляя взгляд в черноту, проваливаться в одиночество, срастаться с ним, становясь единым, как становятся единым влюблённые сердца. Быть может, моё одиночество питает горячие чувства ко мне? Но я не хочу отвечать взаимностью.

Одиночество паранормально. Оно сопутствует годами. Оно безмолвно, неосязаемо, но всё же в этой звенящей тишине я слышу его сухой, раздражающий слуховой нерв, шёпот и ощущаю острые, точно десяток безжалостных скальпелей, когти, скребущие мою спину вдоль позвоночника. Ширятся надрезы, из полости которых с пронзительным свистом выходит горячий воздух. То пустота, запёкшаяся в сжатом сердце. Пустота, которую некем заполнить. Разве что горькими слезами, но и для них нет сил. Их хватает лишь на непродолжительный тихий вздох, похожий на жалкий стон.

Годы... Без тех, на кого можно было бы опереться. Без тех, кто, положив руку мне на плечо, сказал бы «спасибо, что ты есть». Без тех, кто ворвался бы в эту изматывающую пустоту, закрыв собой всякую брешь, всякую прореху, всякое уязвимое место... 

Годы... Сырой промозглой осенью ощущать забытость и ненужность особо остро. Так же остро, как те самые когти одиночества, коими оно неумолимо терзает хребет.
Казалось бы, это должно превратить сердце в камень и сделать меня самодостаточным. Полагаться на себя. Терпеть своё «я» наедине с самим же собой. Выносить глухую тоску, сводящую с ума тишину и бесконечную черноту гроба. Чтобы однажды, направив ладонь в его крышку, хлесткими ударами разбить её, как Ума Турман...