Читать онлайн
"Отрочество"

Жили мы дружно с соседями. Мама угощала их пирогами, когда пекла. Людмиле Андреевне присылали родные из Краснодарского края мешки семечек, и мы грызли их на кухне всей квартирой.

Я перешла в 4 класс и ходила уже в среднюю школу недалеко от станции. Эта школа была в несколько этажей, туалет был холодный, на улице, с круглыми отверстиями. Папа строил террасу с отдельным выходом, как вдруг завод, на котором работал папа, дал нам комнату 16 м2 в Текстильщиках. Хрущёв только пришел к власти, папа написал ему письмо, он нам и помог. Папе давно должны были дать комнату, как молодому специалисту. Когда я это узнала, представляла себе старые московские дворики «колодцем», а оказалось - новый пятиэтажный кирпичный трёхподъездный дом. В подвале были техническая станция, лыжная секция и хореографический кружок, в который ходили все девчонки, я один раз побывала, с непривычки три часа занятий были очень тяжкими, и я забросила это. В лыжную секцию тоже походила немного, но потом мы с подружками сами катались на лыжах в Кузьминках.

Меня тянуло в места моего детства - в Бутово, я несколько раз ездила туда, мне было тогда лет 10, общалась с подружками, звонила им по телефону. Позже все уехали оттуда, всем дали комнаты в Москве. Но у них осталось жильё и в Бутово, и они приезжали туда летом. Нашу комнату в Бутово папа передал маминой глухонемой сестре тёте Нине. Он говорил, что было постановление, не разрешающее иметь две жилплощади, и в этом случае одну из них могли отобрать. Кроме того, родители не хотели там больше бывать из-за маминой сестры Мотьки и её мужа Ивана, много крови попортивших им. Лида, их дочь, с которой мы тоже играли в Бутово, как-то позвонила мне и предложила встретиться, я согласилась. Папа, узнав об этом, спросил меня «Ты будешь общаться с ними, когда они обижали твою маму?!» Я не стала встречаться, хотя к ней относилась хорошо.

Какая хорошая комнатушка была у нас на 7-ой улице Текстильщиков, дом 13а, кв.34: с двумя окнами, немного вытянутая. Это дало возможность сделать из неё как бы две: поперёк комнаты стояли книжный шкаф и буфет, перегораживая комнату пополам, в дальней комнате были родительская кровать и гардероб, в другой - обеденный и письменный стол и мой диванчик. Потом появилась радиола высшего класса «Эстония» и маленький холодильник «Саратов». Я, бывая в этом районе, всегда заглядываю в свои окна, и слёзы льются невольно, как хорошо мы тогда жили, были папа и мама.

Квартира у нас была большая, коммунальная, на первом этаже. Этаж был высокий, рядом находилась военная часть, так что было не страшно. Соседями были Людмила Андреевна Кардаш, заведующая хирургическим отделением заводской поликлиники, благодаря ней у нас в квартире был телефон, и Александра Поликарповна Шалагинова с мамой. Какое интересное совпадение получилось - две Александры Шалагиновы в квартире, причём совершенно чужие. Поликарповна побывала на войне, была членом партии, такая идейная, с длинной толстой косой, большим бюстом и такая неженственная, грубоватая, какая-то дребезжащая, старая дева. Мама у неё была верующая. Я имела такую глупость уверять её, что Бога нет. Жертва пропаганды. Когда она умирала, позвала меня и подарила мне вышитое полотенце, которым я никогда не пользовалась, и которое мне напоминает о ней. Поликарповна часто обсуждала с папой на кухне политику, я его ревновала за маму, мама совершенно спокойно относилась к этому, да и папа с сожалением отзывался о соседке. А Людмила Андреевна часто просила её выручить, у неё пропадали билеты в театр, обычно в Станиславского и Немировича-Данченко, благодаря ней я и приобщилась к балету. Первый раз я попала в театр с классом на спектакль «Самая счастливая» в Центральном детском театре. Я была потрясена эмоциями, вызванными у меня этим спектаклем. Он был об учительнице, как счастлива она своей профессией. Тогда я была в душе в обиде на родителей, что они не открыли до сих пор для меня такую радость. Театр я полюбила так, что ходила иногда по нескольку раз в неделю, родители меня не ограничивали, мы уже не так бедно жили, как в Бутово, мама теперь работала (правда, папа был против этого, он заботился обо мне). Пока жива была бабушка-соседка, было не так страшно оставлять меня одну дома.

Настало время, что театром я пресытилась, потому что ходила и на не очень хорошие спектакли, и на всякие нагрузки. Моя любовь к театру восстановилась, когда я после небольшого перерыва стала ходить только на лучшие спектакли и не так часто. Моими любимыми театрами были «Современник», театр Вахтангова, театр Маяковского, театр Сатиры, театр Моссовета, МХАТ, Кремлёвский дворец съездов, куда я ходила на балеты Большого театра, в сам Большой попасть было трудно. Ленком был тогда таким замечательным, спектакли «Мой бедный Марат», «104 страницы про любовь» с Александром Збруевым и Ольгой Яковлевой в постановке Эфроса были такими, что до сих пор только одно их название вызывает очень теплое чувство. Приезжал греческий театр, я ходила в зал Чайковского на древнегреческую трагедию «Медея», это было потрясающее зрелище по накалу страстей, учитывая ещё мою любовь ко всему древнегреческому. Один раз я была в консерватории на органном концерте Баха, мне, конечно, это было не понять.

Жили мы дружно с соседями. Мама угощала их пирогами, когда пекла. Людмиле Андреевне присылали родные из Краснодарского края мешки семечек, и мы грызли их на кухне всей квартирой.

Квартира была такая большая, с закоулками, что мне бывало страшно, когда я оставалась днём одна, я даже иногда закрывалась на замок в своей комнате, когда чудились какие-то звуки в квартире. Одно время по Москве ходил «Мосгаз», звонил в квартиры, ему открывали, он убивал тех, кто там был. Уже все об этом знали, знали, что нельзя открывать. Однажды в мою квартиру позвонили, я была одна, спрашиваю «Кто?», говорит «Мосгаз». Я, конечно, не открыла, может, там был и обычный слесарь, но мне было так жутко, что там, за дверью, стоит убийца.

К нам приезжала иногда мамина сестра тётя Маня с мужем Лёшей и дочкой Ирой моложе меня на 8 лет. Мы к ним реже ездили. Однажды привезли им хороших конфет, мы с Ирой сидели за отдельным столиком с этими конфетами, я не заметила, как съела все конфеты, таких вкусных я ещё не видела, я их и вообще не видела. Вот позор был.

Ещё приезжала к нам мамина тетка Марфа Егоровна, говорила «Поживу у тебя недельки две, пенсию сэкономлю». Где она у нас помещалась, не помню, места-то было мало, может, на раскладушке?

Когда приезжал дядя Лёша, мой двоюродный брат, так намного старше меня, что я звала его дядя, он спал на полу, привычный ко всему - полковник ракетных войск. Он привозил алкоголь, однажды я напилась до потери чувств, никто меня не остановил, наверное, хотели, чтобы у меня естественно выработалось отвращение, и хорошо, что это случилось дома.

Мама мне говорила: «Было бы у тебя моё здоровье, а не папино». Тогда мама никогда не болела, а папа – сибиряк, частенько куксился, простужался, печень и сердце давали себя знать, ездил в санаторий в Кисловодск.

Я всегда была худая и слабенькая.

Папа мне как-то сказал, что у меня правильные пропорции лица, хотел, наверное, чтобы у меня не было комплекса неполноценности. Я и не чувствовала себя хуже всех, об этом даже и не задумывалась, как всегда витала в облаках.

За нашим домом была школа, но мест в ней уже не было, и мне приходилось ходить в школу минут двадцать. Это была знаменитая впоследствии 654 школа Фридмана, рядом с баней. Уже тогда у нас были замечательные учителя, Ольга Николаевна по физике, Тамара Александровна по русскому и литературе, Майя Николаевна по истории, по математике был преподаватель, наверное, из какого-то института, такой он был незаурядный, очень умный, интеллигентный. Учительницей по биологии была молодая девушка, может быть, ещё студентка, она нам рассказала про гермафродитов, это, конечно не входило в программу, нас это поразило. Только по географии была неопрятная, некрасивая, похожая на обезьяну, неприятная особа, у неё на уроках было всегда шумно.

Я училась хорошо, любила математику, физику и химию, и всё благодаря моему папе, который помогал мне в трудные моменты, причём никогда не подсказывал, а старался, чтобы я дошла сама до правильного решения. Я тогда и не подозревала, что у него был диплом с отличием, и школу он окончил с педагогическим уклоном. Все у меня списывали домашние задания. Мне тогда казалось, что если постараюсь, всё смогу. В каком-то, 5 или 6 классе я была старостой. Как-то стою посередине класса с котенком на руках, учительница меня отчитывает перед всем классом за то, что котенок оказался в классе, потому что я староста.

Я была страшной хохотушкой, особенно разбирало нас с подружкой тогда, когда смеяться нельзя, на уроке, например. Ну, просто невозможно остановиться, меня, конечно, ругали.

По дороге из школы мы заходили в книжный магазин, там были красивые открытки и фотографии артистов, я иногда покупала что-нибудь. Я так любила артистов, что впоследствии часто свои впечатления от их киногероев переносила на внешне похожих на них людей. Плохо разбиралась в людях, да ещё принимала их за других.

Сачком я всё-таки была, когда не хотелось идти в школу, шла к врачу, горло всегда оказывалось красноватым. Вот и «допрыгалась»: пришлось вырезать гланды. После операции надо было принести мороженое, мама принесла их штук 10, все врачи, наверное, полакомились, ну и я насладилась. Всё равно появилось кровотечение, мне его останавливали, прижимая тампон в горле.

Как я спорила с папой: он пытался меня предостеречь и говорил о том, что много плохих людей, а я их не видела и возражала, что все люди хорошие. Какая же я была наивная. Спор был яростный, мне не нравилось, что папа так считает.

Я взяла список музеев Москвы и наметила, какие надо посетить. Мы с папой были в Зоологическом (я была в восторге от коллекции бабочек, даже не подозревала, что их так много и они такие красивые), Палеонтологическом (скелеты динозавров впечатлили). В музее Ленина на пл. Революции мы были единственными посетителями, звучал голос Ленина, я чувствовала важность момента. В мавзолей меня почему-то никогда не тянуло. По-моему, я уже без папы ходила в Третьяковку и в музей изобразительных искусств им. Пушкина. На всю жизнь сохранила любовь к изобразительному искусству и художникам, любила ходить на выставки.

Как я любила придти из школы домой, когда все ещё на работе, пообедать и читать, читать, читать с яблоком вприкуску. Я перечитала всё, что было в книжном шкафу, даже то, что было запрятано от меня на самую верхнюю полку, типа «Американской трагедии» и «Сестры Керри». Когда я читала, как закрылась за ними дверь, у меня возникали такие эмоции, совершенно, казалось бы, невозможные у маленькой девочки, а когда он, узнав, что она беременна, утопил её в озере, я решила никогда не доверять мужчинам. Я была записана в 5 библиотек, в том числе в юношескую на Маяковской. Мама тоже любила читать. Папа читал больше газеты и журналы.

Папа подарил мне Детскую энциклопедию. Я привела в систему свои литературные запросы: выписала всех лучших писателей и их лучшие произведения и читала, а если мне нравилось, читала и другие их сочинения. Таким образом, я хотела «объять необъятное», хотя бы получить представление о том, что полностью прочитать невозможно. Читала такие книги, как Фейхтфангера «Гойя», Ромен Роллана «Очарованная душа» (я тогда думала, что надо перечитать позже, так как там хорошо описаны переживания женщины), «Жан Кристоф», Лопе де Вега и т.д., мне всё очень нравилось, сейчас некоторые не могут этого читать, говорят, что сложно.

Папа читал нам с мамой вслух книгу «Это было под Ровно» про наших партизан, «Кто Вы, Рихард Зорге?» о советском разведчике, это оставляло неизгладимое впечатление в моей детской душе.

Мы выписывали много газет и журналов. «Литературную газету», «Московский комсомолец» (был очень интересным, не то, что сейчас), «Спутник кинозрителя», «Вечернюю Москву» и др. Журналы «Юность», «Иностранная литература», «Наука и жизнь» и др. В «Спутнике кинозрителя» было описание выходящих на экраны фильмов, артистов, в них занятых. Мы выбирали лучшие и каждую неделю ходили в кино, папа с мамой, я с Валей. На расстоянии 10 минут ходьбы были клубы «Центротранс-строй» и «Строитель», потом уже появился кинотеатр Молодёжный. Особенно любили зарубежные фильмы, франко-итальянские, индийские. Я очень волновалась, когда родители задерживались из кино, боялась за них, а однажды съела вечером булочку с маком, и они не могли меня добудиться, чтобы я открыла дверь, пришлось им ночевать у соседки.

Телевизора у нас так и не было, хотя он был уже у многих. Не знаю, по каким причинам его не покупали, может, чтобы я не отвлекалась от уроков и больше гуляла. Папа был дальновидным, умным, не шёл на поводу у общественного мнения.

Моей обязанностью было ходить за хлебом в булочную одну остановку, я там покупала себе иногда немного самых дешевых соевых конфет без фантиков «Домино» по 1 руб 50 коп килограмм, а потом стала покупать самые дешёвые шоколадные конфеты «Маска» по 3руб 50 коп. Рядом была детская библиотека, куда я тоже заходила.

Я убиралась в комнате, в квартире в дни дежурств убиралась мама.

Однажды в подъезде я нашла деньги, мелочь какую-то, может быть, чуть больше рубля. Я так обрадовалась, добычу свою показала родителям, папа мне сказал, чтобы я написала объявление, не потерял ли кто-нибудь деньги. Никто не обнаружился, и деньги остались у нас. Для меня это было уроком.

В теплое время года из окон доносилась музыка «Ландыши, ландыши, Первого мая привет...», «Мишка, Мишка, где твоя улыбка?..», такая душевная, жизнеутверждающая, жизнь была светлая, несмотря на не очень-то высокий её уровень.

У папы появилось увлечение - рыбалка, он ездил далеко: на реку Медведицу, на озеро Селигер, на водохранилища, привозил хорошую рыбу, как всегда, творчески подходил к этому занятию, ловил на спиннинг. Однажды я с ним сходила на подлёдную рыбалку на Люблинском пруду и наловила больше всех окуньков. Интересно было. Они так быстро клевали. На рыбалке папа нашёл друга Роберта. Он жил в ближайшем доме, был интеллигентным и музыкальным, играл на пианино, часто приходил к нам. Папе подходил такой друг. С ним папа советовался, какие классические пластинки купить. Он развивал мои музыкальные вкусы. Я слушала, когда никого не было, Чайковского, Бетховена, Шуберта, Брамса, романсы, и мне всё это очень нравилось. Конечно, любила я и популярную музыку «А у нас во дворе есть девчонка одна...», Трошина, Бернеса, Робертино Лоретти и много ещё.

Я купила себе маленькую гитару и по самоучителю училась на ней играть. Немножечко играла, но способностей у меня к этому не было, со слухом большие проблемы, было только сильное желание.

Родители редко рассказывали о своём прошлом, тем более о «личном». Мама как-то обмолвилась, что у неё был генерал в поклонниках (может быть, она предпочла ему папу?). Однажды папа показал мне на фото 10 класса девушку, стоящую рядом с ним, и назвал её Наташей. Симпатичная, задорная, я, как всегда, домыслила, что он в неё был влюблён, и кто знает, может, в её честь названа была я. Однажды к нам приехала незнакомая мне очень красивая молодая женщина, по моим представлениям - из высшего общества. Она называла папу «дядя Владик», они долго беседовали, видно было, что она очень хорошо к нему относится. Мама мне потом сказала, что папа жил у них во время войны. Перед войной его бабушка писала ему, что наконец-то осуществится его мечта стать москвичом. Наверное, что-то помешало.

Когда папа ухаживал за мамой, они ещё не были женаты, он приносил ей пирожные, наверное, после войны это было редкостью. А мама любила соленое и острое, как экзотическая женщина, и работу себе выбравшая необычную для женщины - шофёр.

Ласковым словом для мамы было у папы «заразочка», он это говорил так нежно, а если мама «проштрафилась», он говорил «а ещё шофёр», как видно, это было большим достоинством. Мама всегда называла его «Владик».

У обоих родителей были права на вождение машины. Мама очень хорошо знала Москву - она ведь какое-то время работала шофёром в такси. Машину купить было трудно, почти невозможно, но на заводе МЗМА, где работал папа, была возможность работающим купить «Москвич». Даже мыслей таких у них никогда не было, тогда вообще редко у кого были машины, материально это было недостижимо многим.

Школьники собирали металлолом в то время. Мы однажды принесли в металлолом пожарную лестницу, всем классом тащили, она же большая. Как же нам досталось за это в школе, когда пришли пожарники. Папу больше всего возмущало то, что я пошла на поводу у всех. Как тогда говорили «все пошли, и я пошла». Он очень хотел, чтобы я была независимая. Он ещё хотел, чтобы я была «тургеневская девушка».

Подружкой у меня была Валя Поляхова, с которой мы учились в одном классе и жили в одном подъезде. Мы с ней выпускали газету и вешали её в подъезде. Это была моя идея, наверное, папины гены сказались, он же часто бывал в редколлегии. Потом мне захотелось в кружок искусствоведов, мы с ней ездили до метро "Курская" на улицу Обуха, недолго, правда. Я обожала Древнюю Грецию - Парфенон и др. Потом я потащила её в художественную самодеятельность на 1 ГПЗ, там ставили спектакль «Зыковы» и как раз на роли 2-х бабушек мы и пришлись. Нас с ней загримировали, какие-то косы на голову накрутили. Интересно было бы посмотреть, как мы выглядели, похожи были на старушек? Но фоток не осталось. Был спектакль, и родители мои смотрели. Потом мы выступали где-то за городом, в пионерлагере, папа заставил маму ехать с нами. Потом мы с Валей поступали в Народный театр завода ЗИЛ (это был большой самодеятельный театр, оттуда, кстати, вышли некоторые знаменитые артисты, например, Лановой), я не пошла на 2 тур, а Валя поступила, и потом позже поступала в театральное училище и даже прошла 1 тур, но родители её воспротивились этому. На 1 туре в Народный театр я читала монолог Татьяны к Онегину «Онегин, я тогда моложе, я лучше, кажется, была, и я любила Вас, и что же, что в сердце Вашем я нашла...», меня заставили прочитать ещё раз, обращаясь непосредственно к определённому человеку. Я не собиралась стать артисткой, просто очень любила театр, хотелось как-то приобщиться к этому.

Однажды мы с Валей купили на лотке пополам книгу «Вам, девушки» и прочитали её залпом в скверике, узнали много интересного про себя, о чём нам никто не говорил. Таким образом, стали подготовлены к изменениям в нашем организме. Потом мы познакомились с одной какой-то необычной красивой девочкой, у неё были длинные густые волосы, она нам сыграла на пианино, что для нас было диковинкой. Она нам показала на пальцах, как происходит интимное общение мужчины и женщины. Как я обиделась в душе на родителей, что они мне до сих пор (!) об этом не рассказали.

Когда Валя приходила ко мне, мы разговаривали, стоя у входной двери, никто ничего не мог понять, такие мы были тараторки. А когда начали изучать английский, в автобусе так разговаривали: «уан, ту, фри?» - «фоо, файф, сикс, севен...» и так далее. Это я придумала.

Мы с Валей каждый день под ручку прогуливались вдоль дома, летом играли в круговую лапту, в мячик «впристеночек», как я всё это обожала, на пруду катались на лодке. Один раз я надела мамины капроновые чулки, и во время игры в круговую лапту упала, на коленках были дырки. Зимой во дворе заливали каток, я купила себе коньки самые простые - гаги и училась кататься. Потом мы с Валей стали ездить в парк Горького на каток для начинающих. Там однажды кто-то ко мне подошёл и сказал, что я «прирождённая фигуристка» и пригласил заниматься в танцах на льду в Лужниках. Я купила фигурные коньки (на которых потом катались и дочка и внучка) и ездила в Лужники. Училась, но что могло у меня получиться в 11 лет, когда спортсмены учатся с 3 лет, да и была я нетренированна, слабовата. Но всё равно, для своего удовольствия я каталась ещё долго, последний раз встала на коньки лет в 38. Очень любила это занятие.

К соседке Поликарповне приехал в гости сын её подруги из города Ельца - Витька Требухин, мой ровесник, я считала, что должна проявить долг гостеприимства. Мы с Валей приглашали его с нами на каток, Валя противилась этому, считала его провинциалом, относилась как-то презрительно, но делать ей было нечего, и мы катались на катке для начинающих в парке Горького. Мне было очень удобно, я ещё плохо держалась на коньках, и, держась за Витькину руку, чувствовала себя увереннее. Он был высокий, некрасивый, никогда не вызывал у меня симпатий, что-то типа Андриано Челентано, но без его шарма. Потом он уехал, мы долго переписывались, у него, по-моему, не было отца, скорее всего, он был довольно хулиганистый, часто писал мне, как они «бухали», а я ему писала про театр, что было ему совершенно непонятно. Но когда я написала ему стихи

В грехах мы все, как цветы в росе,

Святых между нами нет,

И если ты свят,

Ты мне не брат,

Не друг мне, и не сосед.

Я был в беде,

Как рыба в воде,

Я понял закон простой,

Там грешник приходит на помощь,

Где отвертывается "святой".

он читал их перед всем классом, стоя на столе. Это он мне написал. Ещё он мне писал, что раньше терпеть не мог отличниц и маменькиных дочек. Значит, мы с Валей слегка презирали его за то, что он не москвич (какие свиристелки!), а он нас презирал ещё больше. Кто бы мог подумать. Я так поняла, что его мнение обо мне всё-таки изменилось. Не помню как, но мы раздружились. Почему-то я написала ему какое-то гневное письмо, даже не помню, по какому поводу. Потом он очень рано женился, по словам соседки. Было продолжение, но об этом позже.

Были у меня подружки в нашем доме Галя Казакова и Аля Исаева. Как обычно, я была влюблена в Сашку Старостина, этакий киногерой, Аля знала об этом, он жил под нею, на первом этаже, она с ним была в хороших отношениях, а я стеснялась. После встречи Нового года с родителями мы выходили во двор, катались с горки, жгли бенгальские огни, однажды этими огнями прожгли пол у Али на кухне. Никто за нас не волновался, что мы ночью одни на улице.

Валя в 5 классе проболела месяц и осталась на второй год, в школу я теперь ходила с Люсей Глазуновой и Валей Пилипчук. В Валиной семье было 5 детей. С Люсей связана одна очень неприятная история. Она была из ранних, были такие девочки в нашем дворе, нам ещё не было и 13 лет, а они уже в подъездах обнимались с парнями. Одна такая, я с ней и не общалась, пришла вдруг как-то ко мне и попросила дать ей купальник на время. Я была в шоке, такими вещами нельзя давать пользоваться посторонним людям, а тем более таким. С Люсей было вот что. Не помню предысторию, в памяти отпечаталось только это: звонок в дверь три раза - это к нам, я, как всегда, рванулась к двери, папа встал на моём пути, это был единственный раз, когда он применил силу. Звонил парень из нашего двора, не помню даже как звали, но такой, из «хулиганистых», красивый, для меня не представлявший никакого интереса. Потом я узнала, что они с Люсей поспорили, что он меня соблазнит. Она с ним спорила, что это ему не удастся, и мне даже ничего не сказала. Вот такие подруги бывают. Хоть мы и не очень-то дружили. Но вот как папа узнал про всё это, осталось для меня загадкой. Может быть, у папы был какой-нибудь конфликт с ребятами нашего двора, он мог их приструнить, и они ему пригрозили? Потом у меня были подруги из класса Валя Пономарёва, такая вся отличница, Люся Жекина, очень романтичная, Надя Иевлева, Катя Скобелева, Таня Мудрова и её подруга Тамара, не помню фамилию, очень хорошие девочки. Я всегда была общительной и жизнерадостной.

Шефом нашей школы был 1ГПЗ, Первый Государственный подшипниковый завод - "Шарик" в просторечии. Где-то в классе седьмом нас послали работать на завод, раза 2 или 3 в неделю после уроков мы ездили на завод и работали в ОТК. Это был хороший урок. Цех. Вокруг нас горы подшипников, и их все надо проверить на маленьком приборчике, я страшно уставала. Я хорошо училась, впереди была перспектива - институт, опыт этот повлиял на моё окончательное решение учиться дальше.

После окончания каждого класса была практика - недели две или четыре мы работали на каких-нибудь полях, пололи. Трудно было без привычки, хорошо, что сейчас этого нет.

Однажды летом, когда окна были открыты, к нам влетел кенарь, никто его не хватился, он долго у нас жил, так хорошо пел. Потом папа купил на птичьем рынке щегла, купил ему большую клетку, какая это была прелесть!

Летом меня отправили в пионерский лагерь. В Бутово не было такой проблемы, родители и не торопились оттуда уехать, чтобы я была на свежем воздухе. Лагерь был заводской, девчонки в нашем отряде давно уже подружились, так как ездили туда ежегодно, мне было так некомфортно, хорошо ещё Галя Казакова из нашего дома общалась со мной, да и она должна была уехать из-за проблем с позвоночником (ей надо было спать на досках). Основным развлечением было валяться целыми днями на кроватях в громадной комнате человек на 15. Когда папа приехал в воскресенье меня навестить (мама работала), я, увидев его, неожиданно для себя разрыдалась. И папа послал маму на следующий день за мной. Семь километров было до станции, автобуса не было, наверное, мы шли пешком. Сейчас уже не помню, скорее всего, маме пришлось еще тащить мой чемодан. Но какое это было счастье! В Москве я стала ходить в городской лагерь, и проблем уже не было.

В следующем году мы поехали в лагерь с мамой в районе станции Румянцево по Ярославской дороге. Мама работала в интернате и летом была свободна (скорее всего, устроилась туда для меня). Лагерь был от завода Орджоникидзе, мама работала поваром, я всегда могла к ней придти. Там мне было лучше, но были проблемы с танцами (это в 11-то лет), вечерами были танцы, я не умела танцевать. Что делать? Папа стал учить меня танго, я никак не могла научиться, на танцах танцевали что-то другое, так это и осталось для меня недостижимым. Ещё была проблема. По ночам мне всегда надо было в туалет, никому не надо, а мне надо. Чтобы выйти на улицу, надо было пройти через терраску, где спали вожатые, они были недовольны. Пришлось вылезать в окно. Так и лазила. В лагере было много велосипедов, однажды мы отправились в велосипедный поход. Мне достался велосипед без тормозов, как хорошо, что его поменяли, дорога оказалась такой гористой, часто приходилось спускаться с довольно отвесной горы, без тормозов там делать было нечего. В «пересменок» я была у мамы. Как же я на неё сердилась, когда ночью оказалась запертой и слышала разудалые песни - это веселилась обслуга лагеря. Как она смела без папы с кем-то там развлекаться. Но виду я не показала, хоть и не спала всю ночь.

На следующий год родители сняли дачу недалеко от этого лагеря в крошечной деревне из домов пяти. Всегда на дачу и с дачи все вещи мы тащили на себе. Папе приходилось добираться до нас километров семь от станции пешком, да еще с продуктами в рюкзаке. Он ездил к нам каждые выходные. Мы все ловили рыбку в маленькой речушке - ручейке, это было так интересно, клевало каждую минуту, приятно было выдергивать маленьких рыбешек из воды, отдавать их кошкам, я ездила верхом на Полкане, для меня было открытием общение с собакой, мы не скучали. Самое большое моё там впечатление было от одной рыбалки. Мы с папой встали в 4 часа утра, один раз только он взял меня с собой. Уже совсем рассвело, такая тишина и легкий туман, всё это было как в волшебном сне, так было чудесно, природа божественная, как в раю до грехопадения, речушка в этом месте была шире того ручейка, наверное, там была запруда. Только одна семья приехала как-то в эту деревню, мальчик моего возраста мне рассказывал про Петра Лещенко, о котором я понятия не имела, он, по-моему, был в то время запрещён. Также позже мои знакомые удивлялись, что я ничего не знала об Элвисе Пресли. Откуда мне было это знать? Лето пролетело незаметно, но я решила, что в следующем году надо ехать на дачу в большую деревню, где будет больше ребят.