Читать онлайн
"Девушка-из-Рая, или средний мужчина одинокого возраста"
Я вижу: едва касаясь брюхом тротуара, ветер ныряет под железные ворота и утекает в арку, зарождая в своём движении непринуждённый и грустный мотив. Я замираю и слушаю — слушаю, как перекликаются клавиши фортепиано, как мягко и ненавязчиво отвечают скрипки, как ударные добавляют мурашек телу; последний аккорд — и всё оканчивается убегающим вдаль плачем. Ветреная мелодия! Я ошарашен, мне недостаёт слов, чтобы передать ощущения, которые вдруг охватывают меня.
Слышал ли ещё кто-либо эти звуки? Оглядываюсь. Нет. Люди идут, спешат, торопятся, совсем не замечая того, что происходит рядом. А я замечаю, и эта обитая светом вечерних фонарей арка становится для меня проходом в потусторонний мир. Я толкаю ворота, но они закрыты — тяжёлая цепь стягивает створы, и в ответ на моё прикосновение цепь глухо звенит и скалится, будто Цербер. Я одёргиваю руку, но потом собираюсь с духом и снова прикасаюсь к воротам раскрытыми ладонями...
— Мужчина, вы что, не видите? Вот же калитка.
На углу стоит женщина, курит. Судя по запаху, сигареты не дешёвые, и это никак не объясняет нелепый макияж на её глуповатом лице.
— Извините...
— Вы в бар?
Киваю: да — хотя ни в какой бар не собирался. Я не любитель баров и вечерних коктейлей. Я предпочитаю прогулки: приглушённые огни рекламы, шуршание шин по асфальту, звон трамвая, вкус горячего июльского воздуха. А эти ворота — случайность сегодняшнего вечера. Звук ветра, или, вернее, плач его, заставил меня остановиться.
— Я думал, это ворота в рай, — говорю я с надеждой на чудо.
— Ну да, вот же написано.
Поднимаю голову. Над аркой тлеет вывеска «Райский уголок». Совпадение? Вряд ли. Я благодарю женщину и вхожу под арку. В полутьме различаю несколько силуэтов и рдеющие огоньки сигарет. Запах табачного дыма под каменным сводом душит; задержав дыхание, я быстро спускаюсь по ступеням в бар. Здесь не курят, здесь чисто, но непонятно. Широкая комната, столики в ряд, на стенах тяжёлые гобелены. Низкий потолок давит на плечи. По углам лампы в образе старинных канделябров, их свет слегка разбавляет мрак комнаты, создавая впечатление глубокого подземелья. Странное понимание рая у владельца заведения. Если он представляет его так, то что для него ад?
Смотрю по сторонам. Все места заняты, и только у стойки пара свободных стульев. Подхожу ближе. Люди разговаривают, пьют из высоких бокалов. Напротив бармена сидит девушка. Я сразу выделяю её среди прочих посетителей. На ней светлая облегающая майка и джинсы; волосы свободно падают на плечи и обрамляют лицо как оклад икону. Да, она кажется иконой, как бы кощунственно это не звучало. Она сидит в одиночестве, стулья по бокам от неё свободны. Я сажусь слева.
— Вы не против?
Она смотрит на меня искоса: прямая линия рта, большие глаза, чуть суженные скулы — она прекрасна, и я немею от осознания собственной смелости.
— Пожалуйста.
В её голосе звучит любопытство. Мысленно она уже задала себе вопросы: кто я и чего хочу? — и теперь ждёт ответы. А я ничего не могу сказать. Я слишком скован. Её красота не просто поражает, она побеждает. Я побеждён. Это чувство накрывает меня как саван, мне становиться страшно. Я уже не помню, когда в последний раз испытывал подобное, наверное, лет пятнадцать назад. Тогда я только окончил университет и встретил ту, которую посчитал единственной. Я уже почти забыл о том времени и о той женщине, только ощущение потери по-прежнему ютилось где-то в памяти. И вот снова.
Но я справляюсь с чувствами и говорю как бы между прочим:
— Вы когда-нибудь слышали, как плачет ветер?
— Конечно. У Морриконе есть такая мелодия.
Она говорит с едва заметным северным акцентом. Это придаёт её речи привкус медовой груши, а глазам медный оттенок, и мне хочется смотреть в эти глаза не отрываясь.
— Есть, — соглашаюсь я, и тут же спрашиваю. — Как вас зовут?
— Лариса.
Я отзываюсь эхом:
— Лариса... Лара... — и качаю головой. — Нет, это не ваше имя.
— Не моё? Почему?
— Не ваше, — упорно повторяю я. — Оно не подходит вам: ни к вашему лицу, ни к характеру.
— Вы не можете знать, какой у меня характер.
Она считает, что характер нельзя узнать, хотя он так ярко отражается в меняющихся выражениях её лица.
— А почему вы не утверждаете, что я не знаю, какое у вас лицо? — спрашиваю я.
— Вы его видите.
— Но почему вы думаете, что я не вижу ваш характер?
— Хорошо, тогда как, по-вашему, меня зовут?
— Не знаю, — честно отвечаю я. — Но только не Лариса.
Она улыбается.
— Меня зовут Инга.
Это звучит как музыка, которую я только что слышал на улице.
— Вы не русская?
— Очень заметно?
— У вас акцент и редкое имя.
— Моя мама из Прибалтики.
Мне хочется сказать что-то умное. Я пытаюсь вспомнить что-нибудь о Прибалтике: о людях, об истории, — но я не помню ничего, я просто знаю, что есть такое место на карте, где-то недалеко от Финляндии. Или Финляндия и есть Прибалтика?
— А кто ваш отец?
— Он тоже из Прибалтики. Но он точно русский, и значит, я тоже русская. Кажется, национальность принято считать по отцу?
Я никогда не задумывался над этим. Мне всегда казалось, что национальность заключается в душе, а не в наследственности.
— Что вы пьёте?
— Коктейль. Сухое вино и апельсиновый сок. И ещё кубик льда. Очень вкусно. Попробуйте.
Я поворачиваюсь к бармену.
— Можно кофе? Чёрный.
Инга смотрит на меня прищурившись.
— Не любите вино?
— Не люблю быть пьяным.
Бармен ставит передо мной чашку и сахарницу. Я кладу в чашку два кусочка сахара, помешиваю, делаю глоток. Горячо. Делаю второй глоток. На мой вкус кофе обычный, недорогой, немного терпкий, я бы сказал, слишком терпкий для рая.
Снова смотрю в глаза девушки.
— Чем вы занимаетесь, Инга? Вы учитесь?
— Я журналист. Пишу о моде, о красивых людях, о ярких событиях.
— В нашем городе бывают яркие события?
— В каждом городе бывают яркие события.
— А живёте в гостинице?
— Нет, редакция снимает мне квартиру. Это экономичнее и удобнее, — Инга чуть склоняет голову к плечу и говорит с затаённым сарказмом. — Мне кажется, вы меня клеите. Но так неумело и наивно, что это становится интересным. Скажите, вы меня клеите?
Я допиваю кофе, ставлю чашку на стойку.
— Это неправильное слово «клеите»... Вы мне нравитесь. Когда я вошёл и увидел вас, увидел, что вы одна... Удивительно, ведь вы должны нравится всем мужчинам. Я не понимаю, почему вы одна. Если бы я сразу увидел насколько вы красивы, я бы прошёл мимо.
Инга подпирает подбородок ладошкой. В её глазах играют смешинки.
— Это очень необычный комплемент. Это же комплемент, так? Я ещё не слышала подобного. Как правило, мужчины говорят банальности или пошлости, что-то вроде, у вашей мамы красивая дочь, или мои часы встали, и не только они. Вы другой. Вы отличаетесь от них. Но это не значит, что вы победили.
Я не собираюсь побеждать. Наоборот, я собираюсь проигрывать. Красивая умная женщина слишком опасна. Я уже жалею, что завязал с ней разговор, но не могу просто встать и уйти, это наверняка обидит её, а я не хочу её обижать. Жестом я прошу бармена налить мне ещё чашечку кофе, и пока он выполняет заказ, лихорадочно ищу тему для продолжения разговора. Инга находит его сама.
— Теперь я попробую угадать, кто есть вы. Вы... — она на секунду закрывает глаза. — Дайте подумать... Вы художник.
Качаю головой. Я не могу быть художником, для этого я слишком реально смотрю на мир.
— Музыкант?
Снова нет. Я не более чем слушатель — благодарный и отзывчивый. Увы. По выражению лица Инги я вижу, что она разочарована. Но разве виноват я в том, что она хочет видеть во мне то, что мне не нужно? И может быть, это шанс встать и уйти?
Я начинаю подниматься, но тут же понимаю, что не хочу оставлять её. Я знаю: стоит мне покинуть бар, рядом с ней сядет другой, тот, кто начнет говорить те самые пошлости, которые так ей не нравятся, — и в этом будет моя вина. Так может это знак остаться? Или это причина?
Её бокал пуст.
— Могу я вас угостить?
Не дожидаясь ответа, поворачиваюсь к бармену, он уже ставит перед Ингой новый бокал. Мы чокаемся; кофе и коктейль — странное сочетание. В этой райской полутьме происходят вещи, которые совершенно не совместимы при солнечном свете. У меня определённо есть возможность остаться и есть надежда на — я боюсь подумать это слово, но всё-таки думаю — взаимность.
Пальцы начинают дрожать. Это от страха, что опять я всё подумал прежде времени и опять ничего не сбудется, и я пытаюсь оправдаться:
— Я оказался здесь случайно. Я услышал, как плачет ветер, и что-то подтолкнуло меня к этим воротам. Я совсем не ожидал встретить вас и уж тем более не ожидал, что вы станете со мной разговаривать.
Я жду, что она ответит, но Инга не слышит меня, она продолжает допрос.
— Если вы не художник и не музыкант… И не поэт? — качаю головой. — Тогда кто вы?
Она хочет знать правду, и я не могу дальше держать её в неведении.
— Я ночной сторож в детском садике. Сегодня у меня выходной.
Всё оказывается настолько простым, что медь в глазах Инги покрывается зелёным налётом.
— Вы не кажетесь сторожем.
Голос тоже покрыт налётом. Это от того, что ей не нравится род моих занятий. Но другого нет и не надо. Я люблю свою работу, люблю, закрыв на ключ двери, ходить по комнатам и, подсвечивая себе фонариком, разглядывать детские рисунки на стенах. Вислоухие лошадки, зелёные кошечки, смеющиеся мыши. Какие яркие в них откровения и какой огромный задел для свершений. Я смотрю на эти рисунки и силюсь понять: куда подевался мой задел, ведь я тоже когда-то рисовал лошадок.
Инга снова меняется, она оживает, налёт уходит в прошлое.
— А знаете, это даже интересно. Сторож в детском садике! Многие ли могут похвастать тем, что среди их знакомых есть детский сторож? Пожалуй, я возьму у вас интервью.
— Это будет весьма экзотическое интервью, — говорю я с затаённой иронией. — Как будто встретил в зоопарке редкое животное — мгновенное удивление, восторг, желание понять, как он устроен. Вашим читателям понравится.
— Не обижайтесь. Это действительно интересно.
— Я не обижаюсь. Я давно ни на кого не обижаюсь. Обижаться можно только на тех, кого сильно любишь. На остальных можно лишь злиться.
— Значит, сейчас вы злитесь?
— Наверное. Хотя мне бы хотелось обидеться.
Инга пьёт из бокала, смотрит на меня поверх кромки. Она понимает, что я влюблён, да я и не скрываю этого. Но я ни на что не претендую, и это она понимает тоже. Интересно, а как часто ей доводится разговаривать с мужчинами, которые влюблены в неё? Наверное, часто. Ведь в неё невозможно не влюбиться: в эти глаза, в этот голос, в эти волосы; тёмные вьющиеся локоны, как приятно, наверное, пропускать их между пальцами, а потом припадать к ним губами и целовать…
Я чувствую, как влажнеют виски, как крупная капля пота скатывается по щеке и уходит под воротник рубахи, и как по спине бегут точно такие капли. Я достаю платок, вытираю лицо, беру чашку кофе, она пуста. Поворачиваюсь к бармену, он смотрит вопросительно: «Ещё?». Я вспоминаю, что денег в кармане едва ли хватит на третью чашку, и качаю головой: «Спасибо, не надо».
— О чём ты думаешь? — спрашивает Инга.
Я замираю. Если она догадается, что я думаю о том, как целую её… Неловко и стыдно. Хорошо, что здесь полумрак, и Инга не видит, как я краснею. Но что-то нужно ответить, что-то нужно сказать.
— Я думаю… Как часто в жизни бывает так, что два человека встречаются, понимают, что нравятся друг другу, но ни один из них не может признаться в своих чувствах другому, и потенциально счастливая пара расходится, так и не познав своего счастья.
Инга с интересом подвигается ближе ко мне.
— И как быть?
— Кто-то должен сделать шаг навстречу.
— Кто? Мужчина?
— Необязательно.
Она выпрямляется и восклицает с напором:
— Нет? Не мужчина? А как же стремление победить, овладеть?
— Оплодотворить, — продолжаю я за неё. Она смеётся, бьёт шутливо меня по руке.
— Перестань, это пошло! Ты прекрасно понимаешь, что первый шаг должен сделать мужчина.
— А как же равноправие? — не сдаюсь я. — Женщины всё время твердят о равенстве полов, но как только дело доходит до первого шага, они сразу ссылаются на свою слабость. А вот ты смогла бы первой открыться мужчине, который тебе понравился?
Мы переходим на «ты». Это случается вдруг, и мне начинает казаться, что так было с первой минуты нашего знакомства. Инга не обращает на это внимания. Она улыбается и говорит уверенно:
— Надо быть смелее.
— Кому?
— Кому-то из двоих.
Этот ответ лишь открывает новую серию вопросов, которые, скорее всего, так же не приведут к ответу. Поэтому я молчу. Я сижу, положив руки на стойку. Сейчас бы ещё кофе или просто воды. Кончиком языка я провожу по пересохшим губам. Как же душно в этом раю, как хочется назад на свободу, к чистому воздуху, к простору, где можно с лёгкостью проходить мимо таких вот женщин, делая вид, что не замечаешь их, а на самом деле… На самом деле запоминаешь их контуры, и уже лёжа дома на диване додумываешь для себя их глаза, волосы, запах, и хорошо при этом поставить красивую музыку, которая каждой своей нотой будет трогать душу, если она у тебя ещё осталась.
— Мне пора, — Инга встаёт. — Очень поздно. Завтра много работы.
Я тоже встаю. Мне нечего делать в этом раю без неё. Вместе мы идём к выходу, проходим через арку. Ветра не слышно, и только запах табака по-прежнему клубится под сводом.
У края тротуара Инга останавливается, смотрит на меня. Я мнусь, ибо не знаю, что делать. В душе возникает ощущение потери. Никто из нас не может решиться на первый шаг: я откровенно боюсь, она явно требует, чтобы это сделал я. Но я по-прежнему боюсь. От мысли, что она откажется от предложения встретиться завтра, по телу бежит дрожь. Но в то же время я знаю, что она согласится, и дрожание от этого усиливается. Так что страшит меня больше: что она согласится или что откажется?
Инга смеётся. Не вслух. Её смех отчётливо проступает в глазах — они сужаются, а от уголков к вискам тянутся тонкие смешинки. Удивительный смех. Его вроде бы нет, но с другой стороны, его можно видеть.
— Ты не сказал, как тебя зовут, — говорит она.
Я действительно не называл ей своего имени, потому что не уверен, что она хочет его знать. Мимолётные встречи не нуждаются в именах, им достаточно внешнего облика — контуров, которые не позволяют чувствам зацепиться и жить друг с другом против желания хозяев. Я знаю её имя, я зацепился. Зацепится ли она?
— Меня зовут Кирилл. Кирилл Корнев. Я живу в этом городе с самого детства.
Ну вот, теперь она знает обо мне всё. Какая короткая у меня биография.
— Ты интересный, — говорит Инга, и машет рукой. — Такси!
Возле нас останавливается иномарка. Инга садится в машину, я остаюсь на тротуаре. Сейчас она уедет. Я тянусь к ней, но всё тот же страх к первому шагу сковывает меня, и тело остаётся недвижным. Иномарка трогается, огни удаляются, становятся меньше и прячутся среди прочих огней.
.
ЛитСовет
Только что
