Читать онлайн
"Аскольдова могила"

Русанов Владислав

АСКОЛЬДОВА МОГИЛА

1.

Смерть окружала его со всех сторон. Врывалась в ноздри запахом крови, пороха и немытых тел. Сотни, тысячи тел наполняли овраг...

«Все жиды города Киева и его окрестностей должны явиться в понедельник 29 сентября 1941 года к 8 часам утра на угол Мельниковой и Дегтяревской улиц (возле кладбища)».

— Немцы — культурная нация, — сказала бабашка Сара. — Они хотят вывезти нас за черту оседлости. Фима, ты знаешь, что такое «черта оседлости»?

Бабушка Сара никогда не упускала случай проверить — хорошо ли внук учит уроки в школе?

«Взять с собой документы, деньги, ценные вещи, а также теплую одежду, белье и пр.»

Дедушка Исаак собрал саквояж, куда сложил смену белья, золотые часы с гравировкой «...от благодарных учеников...» и любимую книгу — «Легенда о Тиле Уленшпигеле и Ламме Гудзаке». Дедушка преподавал сопромат в Киевском индустриальном институте. Дедушка не был членом партии, но он любил называть себя сочувствующим. Ему не нравилось, что Красная Армия оставила Киев, но он понимал, что по-другому нельзя. Дедушке не нравилось выполнять приказы оккупационной власти. Он так и сказал. Шёпотом. Дедушка старался не произносить вслух слов, которые не нравятся власти, какой бы она не была. Он многое пережил.

«Кто из жидов не выполнит этого распоряжения и будет найден в другом месте, будет расстрелян».

А мама ничего не сказала. Она плакала. Она боялась за всех. За дедушку, у которого больное сердце, за бабушку, страдавшую одышкой, за папу, который сейчас где-то на фронте и последнюю весточку прислал из-под Москвы, а потом письма перестали приходить. Она боялась за маленькую Розу и за третьеклассника Фиму.

«Кто из граждан проникнет в оставленные жидами квартиры и присвоит себе вещи, будет расстрелян...»

Они не стали закрывать дверь. Если немцы запрещают грабить, то никто не посмеет взять даже чайную ложку, сказала бабушка. Она жила в Киеве при гетмане Скоропадском, при Петлюре, при немцах... Она знала, о чём говорила. Бабушка вообще всё на свете знала лучше всех. Что кушать, когда гулять с ребятами во дворе, какие книги читать и как правильно учить математику.

А Фима математику не любил. И чистописание. Историю тоже — заучивать даты скучно и неинтересно. Фима любил зоологию. Первый том сочинения Альфреда Брема зачитал почти до дырок.

Они долго шли. Пешком. Мужчины глядели настороженно, женщины беззвучно плакали. Даже дети не шалили — настроение взрослых передалось им.

Столько людей вместе Фима не видел даже на Первомай, когда шла демонстрация по Крещатику. Сотни, тысячи людей... Фима тогда подумал — не так ли выглядели странствия евреев по пустыне? Идут, не зная куда, впереди неизвестность.

«После санобработки все евреи и их дети, как элитная нация, будут отправлены в безопасные места…»

После огороженной противотанковыми «ежами» заставы и походной канцелярии в конце улицы Мельникова, где у них отобрали документы, личные вещи, заставили раздеться, Фиме стало по-настоящему страшно. Он мало что запомнил. Ну, разве что духовой оркестр, изрыгающий из сверкающих туб и валторнов бравурные марши, лающие выкрики немцев в чёрной форме, местных полицаев, набранных совсем недавно — недели не прошло. Никаких воспоминаний. Лица родных, которые остались в памяти, врезались в неё раньше. Животный ужас, парализующий тело и разум. Липкие, холодные пальцы страха, сжавшие желудок. На деревянных ногах Фима подошёл к оврагу, шагнул... Упал. Разбил губу о чей-то локоть. Под ладонь попало ещё тёплое, но уже не живое, резиновое на ощупь тело. Скользкое от крови. Кто-то закричал, но без слов... Выстрел, выстрел, выстрел...

Пуля обожгла череп острой болью, но закричать Фима не смог — на спину навалилось тяжёлое тело, выжимающее воздух из лёгких. Мальчик потерял сознание.

В себя он пришёл уже в сумерках. Голова болела, руки-ноги онемели. Фима не мог вдохнуть полной грудью. Но пошевелиться удалось, хотя и с большим трудом. Смерть окружала его со всех сторон. Врывалась в ноздри запахом крови, пороха и немытых тел. Обоняние обострилось до предела. Равно как и слух. Он различал стоны таких же случайно выживших или отсрочивших свидание со смертью. Карканье ворон в перелеске за оврагом. Урчание мотора вдали.

Вот тогда-то еврейский мальчик захотел жить. Выбраться любой ценой. Пусть даже придётся отгрызть себе лапу, как угодивший в капкан волк, о котором он читал. Кажется у Сетона-Томпсона... Или нет? Не важно... Извиваясь всем телом, он пополз, протискиваясь между начинающими коченеть трупами. Почему мальчик не умер раньше, задохнувшись, расплющенный весом тел? Он сам не знал, да и не было времени задумываться. Только желание жить. Хорошо быть дождевым червяком — он способен пробиться сквозь самую плотную землю. Кротом, землеройкой, слепышом... Броненосцы тоже, как писал Брем, при опасности зарываются за считанные мгновение. Зверей их природа наградила — кого гибким телом без костей, способным протискиваться в мельчайшие щели, кого могучими когтистыми лапами, кого зубами, которыми можно рыть землю. Но слабое человеческое тело еврейского мальчика, добросовестного ученика, которому хорошие оценки по физической культуре ставили только потому, что по остальным было «примерно», отказывалось бороться за выживание, хотя разум кричал: «Давай! Давай! Сражайся!»

На глаза Фимы навернулись слёзы отчаяния. Кровь стучала в висках, горело горло от нехватки воздуха.

— Давай! Давай! Сражайся! — прошептал он едва слышно.

Кто мог подчиниться столь жалкому приказу?

Но неожиданно тело отозвалось.

Словно в раскалённый лом превратился хребет.

Отозвались хрустом меняющиеся суставы, заныли связки и сухожилия.

Огнём вспыхнула кожа, когда наружу рванулись стремительно прорастающая шерсть.

Из горла вырвался нечеловеческий рык.

Несколько мгновений мальчик корчился, сжатый со всех сторон окоченевшим трупами, а потом ногти сменились крепкими, как сталь когтями, лицо вытянулось в продолговатую морду, туловище покрылось похожей на броню чешуей, а из копчика появился хвост-морковка. Словно живая торпеда из братской могилы рванулся к свободе кургузый зверь-армадилл, какого отродясь не было в Киевском зоопарке, зато Альфред Брем нарисовал с великой любовью и тщанием.

2.

Ветер гнал по улице обрывки бумаги, палую листву и какие-то тряпки. Срывал жёлто-бурые «трефы» с каштанов и багровые «звёзды» с клёнов. Луна выглядывала из-за плотного осеннего облака, как нашкодивший кот из-под скатерти. Скрипел тёмный фонарь над парадным. Вдалеке, по-над Днепром выла собака, тоскливо и жалобно.

Цокая подкованными каблуками по середине мостовой шагал немецкий патруль. С виду обычные усталые люди — осунувшиеся лица, мешки под глазами, натянутые на уши пилотки, ослабленные ремни свободно висят на шинельном сукне, винтовки не по уставу, дулами вниз. Оккупанты поглядывали по сторонам, зябко ёжась под порывами стылого ветра.

Киев смотрел на них невидящими глазницами тёмных и пустых окон.

Стоявшего, не таясь, человека патруль не заметил. Тот солдат, что пониже, с лычками ефрейтора, просто скользнул взглядом. Второй же, как продолжал следить за носками сапог, так и не оторвался от важного занятия. Неторопливо вышагивая, немцы скрылись за углом трёхэтажного здания дореволюционной постройки.

Незнакомец проследил за ними, словно за любопытными зверушками или экзотическими насекомыми, случайно встреченными на пути. Его резко очерченные губы кривила презрительная усмешка. Потом он вернулся к чтению объявления, приклеенного на столбе с не горящим фонарём. Разобрать буквы, пропечатанные на серой бумаге, сумел бы не всякий. Но он справлялся. Чёрные, расширившиеся на всю радужку зрачки, цепко бежали по строчкам:

«УКРАИНСКИЕ МУЖЧИНЫ И ЖЕНЩИНЫ!

Большевистские комиссары разрушили ваши фабрики и рабочие места и таким образом лишили вас зарплаты и хлеба. Германия предоставляет вам возможность для полезной и хорошо оплачиваемой работы. 28 января первый транспортный поезд отправляется в Германию. Во время переезда вы будете получать хорошее снабжение, кроме того, в Киеве, Здолбунове и Перемышле — горячую пищу. В Германии вы будете хорошо обеспечены и найдете хорошие жилищные условия. Плата также будет хорошей: вы будете получать деньги по тарифу и производительности труда. О ваших семьях будут заботиться всё время, пока вы будете работать в Германии. Рабочие и работницы всех профессий — предпочтительно металлисты в возрасте от 17 до 50 лет, добровольно желающие поехать в Германию, должны объявиться на БИРЖЕ ТРУДА В КИЕВЕ ежедневно с 8 до 15 часов. Мы ждем, что украинцы немедленно объявятся для получения работы в Германии. Генерал-комиссар Хельмут Квитцрау, бригаденфюрер С.А.»

Губы искривились ещё сильнее, между ними блеснула полоска зубов.

— Вот вы как, значит...

Он шагнул в сторону, задумчиво заложив кулаки за спину. Высокий, плечистый и стройный. Седые — или просто белые? — волосы рассыпались по воротнику долгополого чёрного плаща, распахнутого на груди. От падения на глаза их удерживал узкий ремешок из тиснёной кожи. На щеке у человека выделялся неровный крестообразный шрам — будто кто-то приложил раскалённое распятие.

Беспокойства, а тем более признаков нетерпения, он не выказывал, но хмурился, будто художник, стремящийся вернуться к мольберту и палитре, но отвлекаемый докучливыми уличными торговками, которые в полный голос пересказывали друг другу последние сплетни. Прошёл два шага вперёд, развернулся, занёс ногу... насторожился.

Сгустком мрака из подворотни возник крупный пёс. В холке до середины бедра рослому человеку. Пружинистой трусцой выбежал на середину улицы, огляделся. Оскалился. И в этот миг даже записному горожанину, что ни разу в жизни не бывал в настоящем лесу, стало бы ясно — никакой это не пёс, а волк. Лобастая тяжёлая голова, мощный загривок, хвост-полено...

Зверь зыркнул на беловолосого жёлтыми глазами и скрылся в парадном с разбитой дверью. Оттуда послышались шорохи, возня, глухое рычание. Через несколько мгновений, в течение которых беловолосый стоял, склонив голову к плечу, на крыльцо вышел человек, зябко кутающийся в пиджак с наполовину оторванным рукавом и придерживающий одной ругой спадающие брюки без ремня.

— Приветствую князя Киева, — поклонился он, прижимая ладонь к сердцу.

— И тебе поздорову, наследник Вольги, — негромко ответил беловолосый. — Но ты заставил ждать.

— Прошу простить, княже. Немчура зверствует. Проверками замучили. Всё им «папир» да «аусвайс»... Еле вырвался.

— Болтаешь много, косматый.

Человек в драном пиджаке скривился, но смолчал.

— Ты поклялся доставлять сведения, — продолжал беловолосый.

— Верно, — кивнул оборванец. — Я приношу. Согласно клятве. Дети Протея служат кровным братьям.

Он снял с шеи гайтан с трубочкой, напоминающей футляр от сигары, и протянул князю. Тот принял, раскрыл, вытащил тонкий листок. Пробежал глазами ряды буковок, небрежно сложил бумажку и сунул в карман.

— Хорошо бы уничтожить, — негромко, но настойчиво проговорил оборванец.

— Будешь учить меня... — проворчал белоголовый. — Когда вдругорядь придёшь?

— Сегодня двадцатое, вроде бы? Тогда двадцатого, но только ноября.

— Да? Ну, ладно... Время значения не имеет. Следи за ними. Вдруг, германские кровососы объявятся, ты меня упреди. И не дожидайся назначенной встречи.

— Так разве Сиплый...

— Не твоё дело, — оборвал вопрос белоголовый.

Его собеседник обиженно засопел, но смолчал.

— Ты мне вот что скажи... — задумчиво протянул князь. — Вашего брата волкодлачьего в полицаи много подалось?

— Обижаешь, княже. Мало. Совсем мало. Я. И ещё один в управе.

— Не верится что-то.

Оборотень вскинул подбородок.

— Я ещё петлюровцам глотки рвал!

— Ты, может, и рвал... Ну, да ладно. Ты хорошо искал?

— Дети Протея не чувствуют друг друга так же, как кровные братья. Но я старался.

— Верю... — Князь вампиров города Киева вдруг нахмурился, огляделся, словно почуяв опасность. — Ты иди, иди... Встретимся здесь же.

— Помощь нужна?

— Благодарствую. Но ты иди... Геройствовать не вздумай. Сам справлюсь.

Поклонившись, оборотень скрылся в парадном.

Князь дождался, когда он, переменив обличье с человеческого на волчье, растворится в ночи, прислушался. Несмотря на показную суровость, он уважал тех из оборотней, кто верно служил кровным братьям, не нарушал Закона и Великой Тайны. А уж тем паче тех, кто, рискуя жизнью, доставлял ему сведения о планах оккупантов. Амвросий был стар — один из старейших вампиров Европы и, уж без сомнения, самый старый из всех, оставшихся в Советском Союзе после октябрьской революции. Правда, он по старой привычке именовал его то Киевской Русью, то Российской Империей... Киевский князь не привык тешить себя пустыми иллюзиями и, в силу опыта, прекрасно понимал, что человеческие войны обязательно влекут за собой свары в среде кровных братьев. Он бы уже поднял этот вопрос в Высшем Совете Европы, что базировался в Цюрихе, но ситуация складывалась таким образом, что связь между Киевом и Европой оборвалась. Гитлеровская армия продвигалась столь стремительно, что Амвросий не мог пообщаться даже с князьями Москвы и Ленинграда, Прозоровским и Бестужевым. Но ждал подвоха, памятуя по прошлых войнах — первой мировой, Отечественной с французами, о шведском «Потопе», когда вампиры Речи Посполитой схлестнулись со скандинавскими кровными братьями.

Тряхнув головой, Амвросий отогнал неуместные мысли. Сейчас не время рассуждать. Надо действовать. Князь всегда мог чувствовать, что сейчас делают обращённые им Птенцы и полагал, что имеет право пользоваться этим преимуществом.

Влив толику Силы в паутину невидимости, окутывающую его, Амвросий скорым шагом поспешил вниз по улице. Сила, скорость и выносливость, присущие кровным братьям, позволяли Амвросию мчаться со скоростью призового жеребца английской породы. Попадавшиеся пару раз на пути завалы из битого кирпича, оставшиеся от рухнувших зданий, он перепрыгивал, лишь самую малость помогая левитацией. Силу князя удваивала злость.

Но, как не торопился владыка всех вампиров города Киева, он опоздал. Немного, но опоздал. Несмотря на темноту, он разглядел ночным зрением два неподвижно лежащих на мостовой тела и склонившиеся над ними две чёрные фигуры. Третья стояла немного в стороне, скрестив руки на груди. Семён, служивший в Крымскую кампанию во втором Кубанского казачьего войска пластунском батальоне, за отменную храбрость и уничтожение двух французских мортир представленный к «солдатскому Георгию» и едва не преставившийся от дизентерии и Екатеринославском госпитале, но найденный Амвросием и обращённый в кровное братство — в то время Киевское гнездо переживало не лучшие времена. Семён очень быстро выбился в лучшие ученики, отличался бескорыстием, в отличие от большинства кровных братьев, не гонялся за роскошью и наслаждениями. На взгляд князя, имел лишь один недостаток — очень уж любил порядок, до истовости, и терпеть не мог любых завоевателей земли русской. В этом он даже превзошёл Селивана, казака, послужившего под хоругвями Петра Конашевича-Сагайдачного, бравшего Синоп и Кафу.

Князь, ещё разговаривая с оборотнем, почувствовал Семёна, а так же двух других новообращённых вампиров — Афоню и Фёдора. Именно они копошились сейчас у тел умирающих немецких солдат.

Амвросий, не останавливаясь, со всего размаха залепил Семёну затрещину, которая вполне могла раскрошить бетонную плиту.

— Ты что творишь, кровосос поганый?

Бывший пластун легко уклонился от удара — только княжеская ладонь по волосам скользнула. Отпрянул, принял боевую стойку, но без особого воодушевления. Что такое уважение к старшим, Семён понимал. В этом он также был непоколебим.

— Врагов родины убиваем, княже.

— Врагов родины? — Оскалился Амвросий. Прикрикнул на юных птенцов. — А ну отлезьте от трупаков, желторотые!

Афанасий и Фёдор, оба сибиряки, красноармейцы шестисотого стрелкового полка, попятились от холодного металла, прозвеневшего в негромком, но клокочущем ярсотью, голосе князя. Когда Красная Армия оставляла Киев, выходя из-под угрозы окружения и «котла», попали под артобстрел и контуженные угодили в плен к немцам. Немного оклемавшись, парни голыми руками раскидали охранявшее их пехотное отделение, вооружились, чем смогли и пошли на восток, но Фёдору не повезло. Осколок гранаты перебил ему голень. Афанасий, сколько мог, тащил товарища на себе, заблудился, каким-то чудом забрёл на окраину Киева. Здесь они напоролись на входящих в город мотоциклетчиков. Теперь уже оба раненные, расстреляв все патроны и в горячке боя позабывшие оставить парочку для себя, сибиряки спрятались в подвале полуразрушенного здания. Немцев им удалось обвести вокруг пальца, а вот выбравшегося на ночную разведку Семёна — нет. Бывший пластун нашёл их по запаху свежей крови. Вот тут красноармейцам повезло, что столкнулись они именно с ним. Не помочь солдату, а, следовательно, собрату по оружию, Семён не мог. Перевязал, поговорил, привёл к Амвросию. Сибиряки недолго раздумывали и обратились с просьбой к киевскому князю согласно старинному уставу сообществу кровных братьев. Обоих их инициировали и сейчас обучали, как обучают любого птенца, вступившего в вампирское гнездо.

Но не так же!

— Я тебе давал позволение? — снова напустился Амвросий на Семёна.

— Я что, смотреть должен, как немецкие сапоги мою землю топчут? — набычился бывший пластун. — А тут убиваем двух уток одним выстрелом — и птенцы силу набирают, и фрицев меньше в Киеве. — Он оскалился, готовясь выслушивать упрёки и обвинения.

— А ты не подумал, горячая голова, что завтра этих немцев найдут?

— И что тут такого? Пускай находят. Другим острастка будет.

— Нет, за сотню лет дураку, а он ровно птенец несмышлёный! — Амвросий заговорил негромко и спокойно, что стоило ему, несмотря на опыт, немалых усилий. — Ты о Законе Великой Тайны позабыл, видать? Что творишь? Молодых в силу вгоняешь через смерти людские? Понимаю, лучшего пути ещё не придумал никто... Только сила без выучки — тьфу и растереть!

— А выучка в бою придёт, — твёрдо ответил Семён.

Одним движением бровей Амвросий окружил их непроницаемым для прослушивания коконом. Птенцы переминались с ноги на ногу, бросали любопытные взгляды, но разговор был не для их ушей.

— Слушай меня внимательно, отрок... И не спорь, супротив меня вы тут все отроки. Ну, разве что Андрий Грабовский уму-разуму учён годков за двести до твоего рождения. Правда, не знаю, где он. Как уехал в восемнадцатом, так весточку не шлёт. Так вот, отроче! Война эта не наша. Не нами начата, не нам на ней воевать. Люди сами разберутся. Они и раньше умудрялись разобраться. И на сей раз справятся.

— Значит, мне смотреть, как германский сапог топчет землю русскую?

— А тебе деваться некуда. И мне тоже. Если прознаю, что кровососы германские встряли в дело, вмешаюсь. А до того и сам с места не двинусь, и вам не разрешу! Зась, горячие головы, зась! Пойми ты, нам выживать надо. Ты облав хочешь? Хочешь, чтобы сюда рванули охотники? Баварские охотники злее других будут.

— Да не могу я, княже, в стороне оставаться... И хлопцы просятся. Счётец у них к фрицам.

— Аники-воины! Ишь ты! И что вы навоюете втроём?

— Что не навоюем, всё ж подмога.

Амвросий вздохнул.

— Вот упрямец... Ты с другого бока глянь. За русских людей переживаешь? О России печалишься?

— А как иначе? — развёл руками Семён.

— Ты думаешь, если здесь завтра мертвяков найдут, оккупанты киевлян по головке погладят? Нагонят карателей, вытащат всех жителей из домов окрестных и к стенке! Ты этого добиваешься?

— Но, мы... — опешил бывший пластун.

— Потому я тебя отроком и зову, что ты бежишь вперёд желаний своих. А головой подумать забываешь. Ты же кровный брат, у тебя вечность впереди — думай! А не будешь думать, кол в сердце получишь или рассвет на солнышке встретишь. Думай головой. И молодых учи. Я один не успеваю и вас в узде держать, и птенцами заниматься.

— Эх! — сокрушённо вздохнул Семён.

— Учи молодых. Нам скоро каждый боец пригодится. Но только не из солдат кровь по улицам сосать...

— А может, мне генералами заняться немецкими? Я бы эту штабную сволочь по одному выхватывал бы.

— Успокойся. Не время пока.

— А когда будет время? Уж больно кулаки чешутся?

— Не знаю, когда. Но, чует моё сердце, ждать не долго осталось. — Амвросий покачал головой. — Может, и разрешу. Поглядим. — Махнул рукой. — Забирай птенцов и в логово. Чтоб я вас не видел и не слышал, пока команды не дам!

Не дожидаясь ответа, развернулся и пошёл по улице, которая вела на Беличи. В спину ему ударил свистящий шёпот Семёна.

— Всё равно буду давить фашистов, где поймаю...

Князь прекрасно расслышал каждый звук.

И Семён не мог этого не знать.

3.

Тарас Парасюк по кличке Мастак прикрутил связку динамитных шашек к опоре моста и ловко вставил детонатор с запальческим шнуром. Лучше, чем у него в отряде батьки Матвея, ни у кого не.