Читать онлайн
"На убой!"

История без прикрас о Великой Победе. История о том, как простые солдаты видели все ужасы той страшной войны. Командование Красной армии находится в затруднительном положении в плане снабжения продуктами. Советские солдаты откровенно голодают. И тут. На одном из участков Донского фронта - появляется информация... об огромной многотысячной отаре баранов, которую фашисты пытаются угнать к себе в тыл. Группа разведчиков и совсем молодых необстрелянных солдат, получают команду – «любыми способами отбить отару и привести в расположение своего полка!». Но задача почти невыполнимая…. Через что предстоит пройти советским солдатам и что они увидят в тылу противника?

НА УБОЙ!

Роман

Все описанные события произошли на самом деле, зимой 1943 года.

Простым солдатам Великой Отечественной войны посвящается:

Бой был короткий.

А потом

глушили водку ледяную,

и выковыривал ножом

из-под ногтей

я кровь чужую.

Семен Гудзенко.

Они так хотели согреться!

Окоченевшие тела жаждали тепла и света! Хоть на минутку!

Хоть на мгновение!

Руки не слушались. Почти ничего не чувствующие ноги месили ледяную жижу раскисшей дороги. Отделение молча брело в полумраке февральского вечера. Еще утром их полк покинул станицу Цимлянская и двигался на запад. Отставшее от основных рот отделение автоматчиков как могло, поспевало за авангардом. Но догнать своих просто не было возможности.

Холод мешал идти!

Семеро солдат и сержант обреченно шли по проселочной дороге, понимая, что силы на исходе. Холодный ледяной ветер хлестал по щекам. Обернутые в порезанные противогазы (которые зачем-то выдавали новобранцем в конце сорок второго) разбухшие от раскисшего снега валенки, казались пудовыми гирями.

Ночевать в поле было безумием!

Развести костер среди сугробов невозможно!

Да и где тут в степи найдешь дрова?!

Как спасение вдалеке показались скудные огоньки какого-то неизвестного маленького хутора. Несколько изб с соломенными крышами и пара сараев с кривыми изгородями выглядели сейчас для солдат как огни большого и сытного города! Москва, Ленинград!

— Шевелись! Подтянись славяне! – пытаясь придать оптимизм голосу, заревел усатый сержант.

Он был самым старшим среди семерых, не только по званию, но и по возрасту. Коренастый сорокалетний хохол по фамилии Хижняк уже успел попить немало крови у своих подчиненных, молоденьких солдат, которые на фронте были всего-то пару месяцев. Да и в настоящем бою никто из них еще не бывал! Но они знали, им уже повезло. Бывалые фронтовики говорили:

— Не убило в первых двух атаках, будешь жить! А если еще ты зачислен в «отделение автоматчиков», то точно подфартило!

«Автоматчики» — это солдатская элита! Ее, как правило, ротные берегут! Это их последний резерв! Последняя надежда!

В бой-то всегда бросают сначала простых «лаптежников», так на фронте некоторые называли не только немецкие пикирующие бомбардировщики «Юнкерс восемьдесят семь», а и деревенских малограмотных мужиков с «трехленейками», винтовками образца конструктора Мосина, который придумал это оружие еще к Русско-Японской войне начала XX века.

«Славяне лаптежники» – бедолаги, самые несчастные люди в пехоте.

Смертники!!!

Это они, как правило погибали первыми под пулями в лобовых и глупых атаках. Это они гибли сотнями тысяч на безымянных высотах и в неизвестных болотах огромной матушки России!

Но, солдаты, бредущие по вечерней дороге, были «автоматчиками»! И это уже вселяло надежду, но не сейчас холодным февральским вечером!

Когда отделение забрело в хутор их ждало разочарование. Все хаты уже были заняты остановившимися на постой солдатами из других рот, которые пришли в хутор еще днем.

Сержант Хижняк бегал от дома к дому и матерился, никто из хозяев изб помочь ему не хотел. Правда, им вновь повезло, один из колхозников предложил ночевать в свинарнике. Благо он пустой, немцы всех свиней с собой увезли, так что укрыться от ветра можно там.

— Ты щож, рожа кулацькия, предлагаешь бойцам червоний армии как свиньям спать? А? Рожа твия поросящая! - кричал с «хохляцким» акцентом на хуторянина озверевший Хижняк.

— Прошу прошения товарищ сержант, но нет места! – взмолился старик в тулупе. – Немцы и так всех обобрали, в доме крошки хлеба нет. А тут еще ваши сегодня днем пришли! Все дрова вон спалили! Нет у нас места товарищ сержант!

— Ладно рожа кулацкая, тащи тогда дрова! Костер жечь будем! Как я своих бойцов согрею?

Старик спорить не стал, понимая, что упрямый хохол все равно не даст ему спокойно уйти. Дед перемялся с ноги на ногу и побрел уныло в сторону хаты. Хижняк сплюнул и окликнул хуторянина:

— Эй дедо! – сказал сержант почти шепотом. – Может горилки нашукаешь? Мои-то вон солдатики совсем околели! Слягуть ведь! А завтра нам може в бой! А? Дедо? Нашукай горилки!

Старик тяжело вздохнул и махнул рукой:

— Давай своего бойца, будут тебе дрова, может и еще чего, - хуторянин устало двинулся прочь.

— Рядовой Мамонтов! - рявкнул Хижняк.

Но из свинарника никто не ответил, послышалось лишь слабое шуршание.

Сержант издал какой-то нечеловечный рык и вновь завопил:

— Мамонтов, бога душу твою мать! - далее прозвучал отборный мат с изящным украинским акцентом.

— Ну, я, - раздался из темноты вонючего сарая слабый голос.

— Дак сюда иди! Голова твоя бясова! Сюда иди если командир зовет! – обиженно голосил Хижняк.

Через несколько секунд, из свинарника показался силуэт в шинели. Едва передвигаясь, солдат подошел к сержанту. Хижняк всмотрелся в лицо паренька. Рыжий с настырной ухмылкой он не выглядел на свои восемнадцать, какой там! Пацан еще! Над губой еле-еле пушок пробивается, веснушки на щеках и лбу. Голубые глаза смотрели устало и обреченно. Фамилия Мамонтов парню явно не подходила. Щупленький и не высокий, он на гигантского доисторического волосатого слона явно не был похож. А сейчас так и вообще! Парню хотелось спать, но главное согреться! Его колотило. Зубы отплясывали чечетку.

Хижняк ухмыльнулся:

— Что змерз? А що ж тогда не отвликаешься? А?

— Так только примостился! – огрызнулся солдат.

— Ладно Леша, иди вон за тем дедком и он даст охапку дров. А мы пока тут в крыше дыру пробьем щоб дым у глаза не лез! Костер запалим! Тогда отогреемся! И еще! Дед тебе должен горилки дать! Ты ее за пазуху спрячь! Главное, чтобы, какой ни будь там политрук или начвзвода не набачил? Ясно?

— Ясно! – грустно вздохнул Алексей Мамонтов.

— Не ясно, а так точно!

— Так точно! – огрызнулся солдат и поплелся за дедом, который уже рылся у своей хаты, выбирая откуда-то снизу дрова.

— Вот бери! – зло сказал старик и ткнул пальцем на семь поленьев лежавших аккуратной стопкой.

Мамонтов нагнулся, чтобы собрать дрова в охапку. Но дед его остановил и толкнул в плечо:

— Погодь! Вот передай своему сержанту! – старик украдкой подал Алексею бутылку, заткнутую куском тряпки.

— Керосин что ли? – не понял Мамонтов.

— Какой там керосин?! Спирт! Вот последние запасы тут, когда еще ваши убегали в июле сорок первого, так машину с бидонами разбомбило! Так вот полуторка-то сгорела, а спирт нет, хуторяне вытащили и кто сколько смог набрал! Вот и до сих пор запасы остались кое у кого! А теперь один хрен кто-то из ваших найдет! Спать не дадут! – зашипел старик.

— Ты что дед такой злой? А? Тебя освободили, а ты! Прогнали немцев! Радоваться должен!

— Чему радоваться-то? А? Чему? Какая на хрен разница кто теперь стоять в хатах будет?! Немцы… иль вот… вы! Какая разница кто объедать нас будет?! Последнее забирать? А?

— Ты что такое дед говоришь-то? – обомлел Мамонтов.

Такие речи были чреваты. О таких разговорах нужно было немедленно докладывать «особисту»! А тут! Дед! Не боится! Сумасшедший старик!

— А что такое говорю! – шипел хуторянин. – Ты думаешь, при немцах нам плохо было? А? Может немцы и супостаты, враги как говорится, а они вон пока тут полтора года правили, церковь разрешили открыть, мы с бабкой хоть за двадцать лет первый раз помолится спокойно могли! Землю раздавали! Кто хочет пахал! Да и вон у нас унтер офицеришка ихний стоял на постое, так бабка ему стирала портки, а он за это крупу давал, сахар. Вина перед новым годом даже давал! Вот так сынок! А что теперь, придут опять председатели, комиссары, да парторги всякие! Опять все подчистую выгребут! Так, что сынок нам некоторым хуторянам и разницы-то сильно нет кто теперь у власти, фашисты, али коммунисты!

— Ты что дед?! – испуганно, шепотом, вновь спросил Леша. – Тебя ж за это вон в канаву сведут и пристрелят! Ты это! Ты молчи! - солдат судорожно прятал за пазухой бутылку со спиртом!

— Э-э-э! Сынок! Мне-то уже и бояться стыдно, да и смысла нет! У нас и так уж с бабкой теперь никого и ничего не осталось! Два сына вон, погибли еще в сорок первом, а дочь, где она теперь? Она уехала еще до войны в Харьков. Так и теперь ни слуху, ни духу! Может ее и в живых-то нет?!

Мамонтов быстро собрал с земли паленья. Тяжело дыша, он осмотрелся по сторонам и тихо сказал:

— Ты дед! Давай это! Брось упаднические настроения-то! Все нормально будет! Все путем! Кончится война, заживете еще с бабкой!

Но старик ничего ему не ответил, лишь махнул рукой. Постояв, смахнул слезу из уголка глаз и зачем-то перекрестил Алексея, повернувшись, грустно побрел в хату. Мамонтов смотрел ему в след. Ему, почему-то стало жаль этого человека. Хоть и говорил он не правильные вещи, но какая-то искорка сострадания обожгла сердце парня. Алексей вздохнул и решил об этом разговоре никому не говорить.

В свинарнике его встретили как спасителя. Почти околевшие сослуживцы выхватили из рук дрова и одобрительно усадили на солому в углу. Сержант кидал на Алексея многозначительные взгляды, но спросить о горилке не решался.

В помещение стоял мрачный смрад свиных испражнений, но никто на этот страшный запах не обращал внимания. Все с надеждой следили, как рядовой Голиков усердно разжигал костер. Когда дрова зализали первые языки костра, Мамонтов незаметно вытащил из-за пазухи бутылку и протянул ее Хижняку:

— Вот вам подарок!

— Ай, молодец! Ай, молодец! - обрадовался сержант. - Ну, хлопцы, давайте свои кружки! По капельки нальем! Уж если на голодный желудок спать, так хоть согреться перед сном!

Зазвякали оловянные кружки. Солдаты ободрились. Кто-то достал из вещмешков махорку, кто-то нашел кусок черствого почти засохшего хлеба. По свинарнику разлетелся запах сырых горящих дров, табака и еще чего-то, этот аромат на некоторое время перебил вонь свиных фекалий.

После того как все выпили, стало как-то спокойно и хорошо. Все как по команде замолчали, улеглись друг к дружке бочком. Костер сделал свое дело. В свинарнике заметно потеплело и хотя немного резало глаза от дыма, довольные и уставшие солдаты задремали. Сержант Хижняк умудрился уснуть первым. Он громко захрапел. Его подчиненные выслушивали эти рулады и улыбались, не все так плохо на войне, когда тепло и есть выпить.

Вот бы еще кусочек хлеба, ну да ладно!

Но Алесей Мамонтов не спал. Он все вспоминал слова этого старика. Он все вспоминал глаза этого человека. Как же так? Он, советский человек, колхозник и так тепло отзывается о немцах? Об этих зверях! Об этих страшных людях, которые хотели поработить всех? Нет, почему это произошло с этим стариком? Почему? Что толкнуло его?

За шоколад и пачку крупы продать Родину? Продать свое достоинство? А может, он, помогал этим немцам? Может он предатель? Может пойти к «особисту» и рассказать!

Пусть пристрелят деда! Нет! Этот старик не мог быть предателем, Алексей помнил его глаза.

Помнил и не верил, что этот дед мог стать предателем!

Вдруг где-то на улице послышались шаги. Медленное равномерное чваканье по раскисшему снегу. Человек приближался к свинарнику. Алексей потянулся за своим ППШ. А может это какой диверсант? Может это заблудившийся немец, откроет дверь и перережет их всех тут спящих?

Петли зловеще заскрипели. В темноте, в проеме, показалась чья-то голова. Человек просил тихо и опасливо:

— Эй! Автоматчики? Вы автоматчики?

— Ну, мы! – облегченно вздохнул Алексей.

— Ну, кто там у вас старший?

— Сержант Хижняк!

— Ну, давай его к майору! Быстро!

— К какому майору? – переспросил Алексей шепотом.

— К майору Петрову, зам полка по тылу!

— А ты-то сам кто будешь?

— Я сержант Смирнов, из хозвзвода! Давай быстрей буди своего командира! Майор ждет! А он ждать долго не любит! Суров!

— Ладно, сейчас!

Голова исчезла. Послышалось чавканье. Незнакомец удалялся от свинарника в обратном направлении.

Мамонтов тяжело вздохнул и привстав, потянул за ремень свой ППШ. Взяв за приклад автомат, он толкнул стволом лежавшего в углу Хижняка.

Вставать было лень.

Сержант вздрогнул и подскочил:

— А! Що? Кто? – заорал он спросонья.

— Товарищ сержант, вас к майору Петрову вызывают, – зашептал Мамонтов, стараясь не разбудить товарищей.

— Мать твою душу в рот! Какой еще майор? Мать и всех его родичей туды… – матерился заспанный Хижняк, застегивая ремень.

Он медленно поднялся и отряхнув с себя солому, надел шапку. Покосившись на тлеющий костер, недовольно буркнул:

— Майор-то в тепле там, на печке, а мы как скоты в свинарнике и вот не спиться этому майору!

Хижняк недовольный и заспанный медленно побрел в хату.

Где-то вдалеке залаяли собаки. Сержант удивился, псы пережили оккупацию?! Надо же! Не пристрелили их и не съели в голодное время?

Подергав за ручку, дверь открыть не смог. Заспанный голос спросил изнутри:

— Чего надо! Кто такой?

— Сержант Хижняк меня к Петрову майору вызвали?

— Ну и пошел на х… - зло ответили из-за двери. – Иди к своему Петрову, он в хате другой, что напротив стоит! Ходят тут спать не дают!

Хижняк хотел было обматерить в ответ человека в хате, но сдержался. А вдруг это был какой ни будь командир? Взводный или ротный не дай Бог! Мало ли чего! Потом беды не оберешься, отправят в штрафбат! Нет, лучше промолчать, мало ли чего, хотя ротный спать у двери не будет и все же!

Хижняк зло хлопнул себя по ляжке и погрозил кулаком в ночную пустоту. Повернулся и зашагал в хату напротив.

Майор Петров сидел за столом посреди комнаты. Тусклое пламя горелки освещала карту, что лежала перед офицером. Петров был хорошо выбрит, гимнастерка чистая свежая не застиранная. На груди орден красной звезды. Сразу видно начальник тыла! Весь ухоженный и отутюженный.

Знал бы он крыса тыловая, как спать в свинарнике?

Сбоку от майора сидели три солдата в фуфайках и сапогах. Вместо брюк стеганные ватные штаны. Солдаты курили папиросы и улыбались. В углу Хижняк успел рассмотреть три автомата ППШ и две полуавтоматические винтовки СВТ. Скорее всего разведчики, только они могут так хорошо быть «упакованными».

— Сержант Хижняк по вашему приказанию прибыл! – рявкнул сержант.

— Майор поморщился.

— Ты что орешь? Не на плацу? Чаю хочешь? Вон бери кружку, садись, разговор будет, – дружелюбно приказал Петров.

Через минуту Хижняк хлебал горячий крепкий чай из алюминиевой посудины. Майор не торопил. Дал солдату согреться. Разведчики попыхивали папиросками и перешептывались. Наконец Петров тоже подкурив, тихо сказал:

— В общем, так Хижняк. У тебя, сколько личного состава?

— Семь душ товарищ майор!

— Хорошо! Берешь троих, остальных передашь в роту капитана Селезнева, а сам возьмешь троих и пойдешь вот с разведчиками в тыл к немцам!

Хижняк чуть не подавился чаем. Идти в тыл к немцам не хотелось.

— Да ты не пугайся, подвиг тебя никто совершать не заставляет! Пойдешь вот с бойцами разведчиками, они проведут, они сегодня из-за линии фронта вернулись, так вот немцы перепуганные бегут, отступают и все что можно с собой гонят. Разведчики увидели, что драпая, они гонят с собой отару баранов, примерно пять тысяч голов! А гонят это стадо всего-то человек семь фрицев! Так вот что Хижняк, надо это самое стадо у них отбить! Отару отобрать и пригнать к нам! Что бы наш доблестный полк жрать мог нормально! Мясо бойцы, что бы поели! А то жрем каши вонючие на воде сваренные, да хлеб мороженный! Когда американцы тушенку пришлют, никому не известно! А тут бараны! Пять тысяч голов! Понимаешь какое важное задание Хижняк?

— Так точно! – Хижняк понял, что отвертеться от «охоты на баранов» ему не суждено.

Петров заметил, что настроение у сержанта упало.

Офицер решил подбодрить:

— Да и чтобы не голодными шли вы на это задание получите по дневной пайке хлеба! По девятьсот граммов! И махорки дадут! Ну, с чаем проблема, только морковный, ну хоть такой возьмите.

Хижняк покосился на кружку. Майор его угощал явно «грузинским» чаем. Петров понял намек:

— Да, ты сильно-то не умничай, это посылку я получил из дома. Там пачка чая была, понял?

— Понял, понял товарищ майор! – испуганно залепетал Хижняк.

— Ладно, чтобы ты не обижался, вот тебе хлеба кусок, да сахар! – Петров достал из ящика стола корявые три куска серого сахара и горбушку ржаного хлеба.

Хижняк тяжело вздохнул и встав, сгреб подарок.

— Ты что без оружия-то? – удивленно спросил Петров.

— Так это,… автомат мой там,… в свинарнике, за ним рядовой Мамонтов присматривает, - покраснев, соврал Хижняк.

— Ты что дурак? Тут фронт, а если немец выскочит из кустов?! А?! – рассмеялся офицер. - Тут даже в сортир с оружием ходить надо! Ладно, ступай, собирай бойцов и через полчаса, чтобы уже вышли. Пока темно. Идти долго! Все! Сбор у крыльца моей хаты!

Хижняк, пока шел обратно к свинарнику, первым делом съел горбушку. Сахар трогать не стал, а положил в карман брюк. Сахар - это явная удача! Нужно будет потом потихоньку с чаем его погрызть!

Как давно он не ел сладкого?! Уж полгода точно! Ну не полгода, а несколько месяцев!

Последний раз Хижняк ел сладкое, когда обшарил карманы убитого немца. Труп валялся на обочине, когда они шли с колонной. В кармане у фашиста Хижняку удалось найти плиточный шоколад и перочинный ножик. Все пришлось очень кстати. Правда, вот «поиметь» хорошие немецкие сапоги сержанту не удалось, обувь уже снял кто-то из красноармейцев до него.

— Рядовые Мамантов, Иванов и Подольский подъем! Собираемся! – разбудил подчиненных Хижняк.

— Что куда, ночь ведь? – недовольно огрызнулся Иванов.

— А, что тревога? Только согрелись! – ныл Подольский.

— Так отставить разговорчики! Одеваться и айда к складу провиантов, там получите хлеб и чай! Махорку кто курит, а через десять минут чтобы у второй хаты стояли как огурчики! - пробубнил Хижняк и добавил. – Остальным повезло. Переходите в подчинение роты капитана Селезнева. Утром придете и доложите. Все! Собрались! И оружие что б в порядке! На задание идем! Мамонтов, где мой ППШ?!

— А я почем знаю?! - зло бросил Алексей, поднимаясь с соломы. – Где положили там и лежит. Кому он нужен?!

Хижняк покрутил усы и пошарив в темном углу, нашел свое оружие и вещмешок.

— Да и что б когда хлеб получите. Не жрали его сразу! Оставьте трошки запаса! Дорога дальняя!

Но солдаты Хижняка не послушали. Вернее, почти не послушали.

Когда хмурый старшина продуктового склада выдал им черствые буханки хлеба, ребята набросились на него с животным остервенением. Они грызли всухомятку противный и пресный мякиш и чмокали от удовольствия. Через пять минут от пайки осталась лишь четверть. Просто съесть все девятьсот граммов без жидкости очень трудно. Животы приятно оттянуло и каждый почувствовал сытую усталость.

После такого раннего завтрака «идти» куда-то вообще расхотелось. Да еще и холодно. Морозец вновь пробрался под шинель. В общем настроение вновь упало.

Кроме Мамонтова «невезучими» оказались Виктор Иванов высокий парень из Свердловска и Андрей Подольский коренастый юноша призванный из Омска. Хижняк выбрал их не случайно. Эти двое были ровесниками и почти земляками. Алексей и Андрей Сибиряки. Леша из Красноярска. И главное все друг с другом находили общий язык, попросту дружили простой солдатской дружбой без всяких там лишних «слюней и соплей».

Хижняк это знал, поэтому и сделал ставку на «сибиряков - уральцев».

Разведчики встретили четверку автоматчиков высокомерно.

Старшими у них был тоже сержант. И тоже как назло хохол, по фамилии Глушко. А это сразу всем не понравилось, потому как майор Петров толи забыл назначить старшего группы, толи не захотел, а когда встречаются два хохла, ничего хорошего из этого не выйдет. «Там дэ два хохлы - там тры гэтьманы» как говорится.

Сержанты сразу повздорили, и как только группа удалилась из хутора на первые два километра, хохлы с «треугольниками» в петлицах, начали подавать совершенно противоположенные команды. Автоматчики и разведчики погон пока не носили, хотя уже зачитали приказ Верховного Главнокомандующего о введение «новых знаков различия» в рабоче-крестьянской Красной армии. Но этих самых «новых знаков» пока никто в полку не видел и не знал, как их пришивать. Многие не понимали, зачем ввели эти самые погоны, ведь теперь солдаты и офицеры будут похожи на царских солдат и офицеров?

— Привал через километр, - кричал Хижняк.

— Отставить привал! Отдых будет в полдень! – противоречил ему сержант разведчик.

Но рядовые были мудрее, не смотря юный возраст сориентировались сразу. Выполнять команды обоих значит сойти с ума. Поэтому и автоматчики, и разведчики негласно и не сговариваясь решили прислушиваться требований хохла Глушко. Он все-таки разведчик, да и дорогу к этим проклятым баранам знает.

Так что Хижняк остался в меньшинстве.

И он привык к этому уже к полудню. Оно и понятно, «отбиваться от коллектива» в таком рейде, да еще и почти на вражеской территории очень опасно. А Хижняк был хитрым и продуманным человеком.

Линия фронта. Для многих обывателей понятие очень зловещее.

Линия фронта для многих представляется как непреступная полоса из окопов, колючей проволоки и еще черт знает каких укреплений! Но многие фронтовики вам скажут: это и так, и не так. Когда одна сторона отступает, а попросту бежит, а другая ее преследует, какой-либо четкой линии фронта и нет вовсе. Более того, зачастую командиры – полковники и генералы, даже не знают: кто в какой станице стоит! Может там немцы, а может уже и наши ее захватили!

Зимой сорок третьего под Цимлянской, как таковой этой самой линии фронта как раз и не было…

Они шли уже полдня. Стараясь прижиматься к оврагам и редким перелескам. Они шли и сами не верили, что дойдут. Где искать этих чертовых баранов?

— Сколько еще будем ноги то бить, а разведка? – спросил робко Хижняк у одного из рядовых в фуфайке.

— Сколько надо столько и будем, – огрызнулся солдат.

— До отары примерно километров сорок. Так что сегодня, за день не дойдем! Ночевать где-то придется! А вот где пока не знаю, к вечеру сориентируемся! – деловито пробурчал сержант Глушко.

То, что он командир говорило еще и наличие карты в офицерской планшетке. Она висела у разведчика на шее словно талисман.

Через три часа сделали привал. Прежде чем разжечь костер из старых кустов, что торчали в овраге, осмотрелись. Кто его знает, кто контролирует эту территорию?! Немцы могут появиться внезапно, на своих мотоциклах БМВ или еще какой быстроходной технике. И тогда жди неприятностей. Хотя все понимали по таким раскисшим дорогам сейчас ездить «одно самоубийство», сам завязнешь.

«Группа по захвату отары» была вооружена прилично. У всех автоматы, по паре гранат, кроме этого у двух разведчиков были еще и винтовки СВТ (Самозарядная Винтовка Токарева, кстати, очень дрянная и от них ее обладатели старались всеми способами избавляться).

На привале разведчики сделали первую попытку примирения. Достали две банки американской тушенки и разогрев на костре, пустили их по кругу. Автоматчики в свою очередь достали свой оставшийся запас хлеба. В общем, обед получился более-менее сытный и продуктивный. Через пару часов личный состав уже сдружился.

Вечерело, солнце пряталось за полоску горизонта. Правда, само светило сквозь противные серые тучи, было не видно. И все же его кроваво красный отблеск пробиваясь сквозь облакам, зловеще разрисовывая их закатным бордовым оттенком.

— Слушай сержант, пора уже и о ночлеге думать, а впереди голое поле? Что там у тебя по карте-то? – подвывал Хижняк.

— Да нет ничего тут на карте на ближайшие двадцать километров. Разве что повезет - на какой полевой стан наткнемся… тогда и заночуем, а так придется в поле.

— Да ты що, в поле! Перемерзнем, простынем! Какие там овцы? Какие бараны? – скулил Хижняк.

Но слова Глушко оказались пророческими. Километров через пять, когда уже совсем стемнело, показались силуэты каких-то домишек.

Это был небольшой хуторок. Из труб хат сиротливо струился дымок. Настроение это всем прибавило и группа ускорила шаг.

В крайней у дороги хате дверь им открыла испуганная женщина, лет сорока. Прижимая платок к губам, она недовольно сказала:

— Здрасте, люди добрые еды нет. Все забрали. Нет, ничего. Кормить нечем. Все забрали.

— Ты, о чем тетя, нам не надо твоей еды! – обиделся Глушко. – Немцы есть? Или ушли?

— Ушли, ушли проклятые, - махнула рукой хозяйка, но в дом так и не пустила.

Но Глушко настырно вставил ногу в открытый проем и прищурив глаз, злобно спросил:

— А когда ушли?

— Так в обед и ушли. Были и на машинах своих в обед. В каком часу, не знаю, нет часов у нас, но в обед было дело. Так, что вот были и уехали. Все забрали из еды что было. Нет немцев, - бормотала тетка.

— Ну ладно, тебя как звать-то женщина? – устало спросил Глушко.

Было видно, что ему не нравится поведение хозяйки.

— Олеся, Олеся Ивановна, - смутилась женщина.

— Вот что Олеся Ивановна, пусти уж нас в дом-то переночевать. Не видишь, что устали мы с дороги, ноги разбили все. Поспим и дальше утром пойдем.

Женщина подозрительно осмотрела Глушко, потом провела взглядом по Хижняку и его молодым починенным.

— Да ты не бойся женщина, озорничать и вообще ничего такого не будет. Поспим, согреемся и уйдем. Давай пусти в дом!

Хозяйки ничего не оставалось, как растворить дверь.

Внутри хаты оказалось уютно и тепло. Посреди помещения стояла большая русская печка, в углу стол. Две кровати. По стенам лавки и два стула. Скромно и чисто. На окнах беленькие занавески.

Уставшие солдаты автоматчики рухнули у печки на пол, как подкошенные. Прижавшись спинами к теплым кирпичам, в блаженстве закрыли глаза. Разведчики деловито осмотрели весь дом, потом подозрительно выглянув во все окошки.

— Есть еще, кто в хуторе или нет? – спросил один из солдат.

— Так есть еще несколько женщин. Две в одном доме и еще одна в другом. И все. Дети у них.

— А ты, что одна?

— Да, я одна, – Олеся Ивановна была чем-то взволнована.

Солдат покосился на нее и, махнув рукой, деловито сказал:

— Ладно, пусть пехота на полу спит возле печки, а мы полезем на печку, там теплее. А сержанты на кровати пусть ложатся. Ты им застели чем-то грязным, чтоб постель не запачкали. И еще, кипяток-то есть? Мы хоть чая перед сном заварим.

— Есть-есть, - бормотала женщина и достала из печки чугунок с водой. - Только вот на печке нельзя спать! – тетка виновато опустила глаза.

— Это еще почему? – удивился солдат.

— Там занято! – совсем сникла хозяйка.

— Это еще кем? – насторожился солдат. – Ты же сказала одна в доме?!

— Так одна, одна! Только вот там я обувь грею! – выпалила женщина.

— Какую еще обувь? - солдат окончательно разозлился.

Поведение хозяйки его раздражало и пугало. Он подошел к печке потянулся и отдернул занавеску. Там наверху, стояло несколько пар сапог и бурок. Сапоги были солидные и почти новые пошиты из плотного фетра и кожи. Бурки тоже были в хорошем состоянии. Солдат достал один сапог и стал рассматривать, обувь судя по качеству, была явно немецкого производства. Рядовой решил засунуть руку внутрь голяшки и тут же ее отдернул. Пальцы испачкала темно-бардовая кровь. Солдат брезгливо бросил обувь на пол:

— Что там такое? Что? – закричал он.

— Ой, ой, там это… ноги! – зарыдала тетка.

— Какие еще ноги?! – испугался своих подозрений рядовой.

Он усердно вытирал запачканную в крови руку об штанину.

— Ой, простите, меня простите. Ноги там – ревела тетка и повалилась на колени.

— А ну, не реви, говори все толком! – вмешался в разговор Глушко.

Он деловито залез на печку и сбросил все стоящие там сапоги и бурки на дощатый пол. Внутри каждого торчал кусок человеческого мяса. Кровавые капли стекали по коже.

— Ты что это тут устроила? А?! – заревел Глушко. - А ну, говори!

От криков и ругани проснулись все. Недовольные автоматчики встали с пола и брезгливо рассматривали сапоги с человеческими обрубками. Тетка продолжала выть. Алексей Мамонтов снял со стола кружку и зачерпнув воды из бочки, что стояла в углу, плеснул на Олесю Ивановну. Той стало немного лучше.

Она, икая, стала пояснять:

— Мы с бабами, пошли,…там бой был у той вон высотки,… был бой зимой еще. И вот смотрим, лежат. Много народа лежит. Немцы лежат убитые. Бой был ох, злой, целый день. Там много убито народа было. Лежат, много! Вот мы с бабами потом как немцы ушли и пошли! Пошли и смотрим! Ой, страшно! Смотрим, там немцы лежат! Одетые. А вот когда немцы-то ушли, вот мы и пошли! Много там трупов-то! Пошли и видим, у многих-то обувь хорошая! А нам-то где обувь брать?! А там продадим на базаре, хлеба купим! Вот! И сняли!

— Что сняли? Как сняли с мясом что ли? - рассвирепел Хижняк.

— Да погоди ты! – осадил его Глушко.

Он стоял и смотрел на тетку, все мрачнее и мрачнее.

— Так, как, как? С мясом. Снимешь ты сапоги с трупа, если он окоченел! Нет! Ни по что! – хлюпала губами тетка. – Он же, как железный, как каменный становиться. Вот и пришлось…

— Что пришлось? – не выдержал Мамонтов и брезгливо поморщился.

— Вот и пришлось, - Олеся Ивановна виновато посмотрела снизу вверх на всех присутствующих. – Взяли с бабами пилу и отпилили ноги-то немцам! Они им уж ноги-то не нужны! А мы вот на печку поставим, отогреем и мясо-то вытащим! Вот! А потом отмоем и на базар! Продадим и хлеба купим? А как выживать! А? Люди добрые как выживать?! Дети же у нас! То немцы! То вы! Как жить-то? Всем хлеба надо! Как жить то?! А ноги-то! Ноги-то немцам теперь зачем? Они ж мертвые! Мертвые! – тетка вновь зарыдала.

Хижняк брезгливо подвинул ногой сапоги и бурки. Он сгреб их в кучу, двигая к двери. На полу оставался кровавый след. В этот момент стошнило Витю Иванова. Парня вырвало. Он не успел закрыть рот и так и выскочил из хаты, сложив ладошки лодочкой, полные блювотины.

— Ладно, черт с тобой, немцы эти сволочи, хрен с их ногами, убери только из дома эти обрубки, спать с немецким мясом мне не шибко-то охота! – махнул рукой на тетку Хижняк.

— Эй, постой! – осадил его Глушко. - Сразу видно ты как солдат то неопытный, – бросил ему разведчик.

— Это почему? – обиделся Хижняк.

— Да потому! Врет она!

От этих слов Олеся Ивановна насупилась и притихла. Она, как нашкодившая кошка, отползла в угол и притаилась.

— Это почему врет-то? – удивился Хижняк. – Сапоги-то немецкие. Вот и ноги немецкие!

— Да потому! Так это и не так! Ноги говоришь немецкие! Вон глянь на моих бойцах тоже сапоги трофейные! Потому как качество! Что скажешь ноги тоже немецкие?

— Хм. При чем тут это? – хмыкнул Хижняк, до которого стал доходить намек разведчика.

— А, вот сейчас мы и посмотрим, у кого она ноги-то отпилила? Просто ты знать должен, немцы не мы,… они, если есть возможность трупы своих не бросают, либо хоронят, либо увозят, если есть возможность! Вот так. А если она говорит, зимой бой был, то тогда наши прорвать оборону не смоги, и значит, контролировали территорию тоже немцы, а значит и трупы свои, вывезли, либо захоронили! А это что?

— А, что это? - вторил ему Мамонтов.

— А это значит, что ноги-то она у наших бойцов отпилила! Понимаете, у бойцов красной армии взяла с бабами и отпилила ноги! А ну, говори сука! У кого пилила?! – замахнулся на женщину Глушко.

— Ой, не надо, не надо люди добрые! Голосила хозяйка. Ой не надо! Дети у меня! Двое! Не надо! Не надо, ой простите! Я, что там видела? Смотрю, лежат трупы, вот и пилила!

— Говори наших пилила, сука? А? – рассвирепел окончательно Глушко.

Он схватил свой ППШ и передернув затвор, наставил ствол на тетку. Олеся Ивановна вообще застыла от страха. На ее лицо наползла гримаса обреченности.

— Эй ты Глушко, ты это поосторожней! Не начни стрелять-то! – попытался остудить сержанта Хижняк.

— А ты заткнись, у меня есть полное право взять и пристрелить эту суку по законам военного времени! Ты что не знаешь законов, что за мародерство бывает? А? А тем более она у наших ребят ноги отпилила! Вот сука!

— Ой, простите! Ой, простите! Был грех, был, я ж не разбирала там, что они бойцы Красной армии! Не убивайте! – завыла тетка. - Не убивайте! Все сделаю, все что захотите, все! Я женщина еще хорошая. Ну, хотите хоть все, по очереди? Только не убивайте!

— Что сука?! Я те дам по очереди! Ты за кого нас читаешь? А? Блядь немецкая! Небось и немцам тут оказывала услуги? А? – покраснел Глушко.

Молодые ребята разведчики стыдливо отвели глаза. Мамонтов отошел к окну и уставился в стекло. Хижняк махнул рукой и отвернулся. Глушко смотрел на женщину. Она билась в судорогах рыданий, ее спина колыхалась как морская волна во время шторма.

И тут произошло неожиданное. Глушко опустил автомат и спокойным голосом сказал хозяйки:

— Ладно, живи мразь, но если хочешь, что бы мы все тут эту историю забыли, что бы через полчаса еда была и горилка! Усекла?!!! И что бы мне тут сказки не рассказывала про то, что немцы все забрали! А ну! Неси пожрать!

Тетка, не веря в счастливое спасение, поползла на коленях к двери. Ее юбка задралась. Чулки сползли и Глушко невзначай рассмотрел, что ноги-то, у не действительно стройные и красивые. Разведчик отвернулся и сморщился. Ему стало стыдно самого себя. Он вспомнил, что последний раз имел интимную близость с женой в августе сорок первого. Глушко тяжело вздохнул и вытащив из-за пазухи кисет, ловко свернул самокрутку и закурил. Затянувшись, шумно выпустил дым из легких и довольный крепостью табака, закашлялся.

Когда дверь за Олесей Ивановной закрылась, Хижняк грубо бросил:

— Ты что тут такое устроил, сначала вон тетку чуть не расстрелял, самовольно, потом вон грабить ее надумал! Где ж она тебе жратвы-то возьмет! Это ж самоуправство! А еще вон вдруг она убежит. И к особистам, расскажет, что тут ты устроил?

— Не расскажет, - спокойно ответил Глушко, покуривая самокрутку. - А жратва у нее есть. И еще! Ты думаешь это первая партия сапог? Нет! Гадом буду! Они тут с бабами наверняка коммуну по распилу устроили! А на барахолке в Цимлянской сапоги и продавали или на хлеб с салом меняли. Просто немцев боялись, все втихаря делали! Немцы-то тоже сильно мародеров-то не жалуют! Они хоть и гниды фашистские, но порядок любят! Это я тебе точно говорю! Они суки все по порядку хотят делать! Даже умирать по порядку! Вот так! И потом, ты знаешь, сколько тут наших ребят на сопке лежит и вокруг? Нет? А я знаю, я тут все овраги облазил! Тут дивизия полегла! Дивизия понимаешь! И никто их не хранил, так ветер кости и моет. Дожди и снег! Да и вообще кто ни будь, когда ни будь их похоронит? Ой, боюсь, что нет!

Глушко оказался прав. Через полчаса все ввосьмером хлебали наваристые щи из чугунка и заедали их приличным, хотя и немного черствым ржаным хлебом. На столе красовалась большая бутыль мутного самогона из Буряка. И хотя его вкус был противный, никто из бойцов не отказался от двухсот граммов алкогольной жидкости. Когда щи и хлеб доели, тут же расположились на ночлег. Автоматчики легли на шинели у печки, а разведчики залезли наверх. Выставлять в караул никого не стали. Глушко был уверен, завтра силы понадобятся и «нечего личный состав без сна мурыжить». И хотя это было опасно, все с сержантом разведчиком согласились.

А Олеся Ивановна меж тем… очень тихо убрала проклятые сапоги и бурки и подтерла пол в хате. Как не странно, но женщина благодарно улыбалась.

Мамонтов думал, что опять не сможет заснуть от пережитого, но ошибся. Через пару минут как он улегся на жесткую подстилку, его сковал сон.

Никаких сапог с человеческими конечностями ему в эту ночь не снилось!

Ему вообще ничего не снилось!

Сержант Глушко разбудил их рано. В хате было темно. Подниматься не хотелось, но настырный разведчик больно тыкал стволом своего автомата в бока заспанным солдатам. Они хоть и чертыхались, но поднялись и стали одеваться. Позавтракать почти не удалось. Холодный морковный чай и небольшой кусок хлеба вот все что выдал все запасливый хохол-разведчик. Большой кусок ржаной «черняшки», почти пол каравая, он деловито запрятал в вещмешок своему подчиненному.

— Это стратегический запас. Мало ли когда теперь жрать придется. Так что будем экономить. Все давай всем строиться во дворе. Произведем небольшой развод.

- Развод, развод, что он тут самый главный? Нашелся тоже мне командир! – ворчал Хижняк, но все же подчинялся приказам Глушко.

На дворе было холодно. Небо затянуто тучами. И так-то темно, а с этой природной занавеской практически в двух метрах лица не разобрать. Снег пробрасывало противными горстями. Но он был хлипкий, на юге России снег живет вообще мало, эта каша, падая в раскисшую грязь, тут же тает, превращаясь в льдинки и мокрые капли. Где-то в углу завыл пес. Его противный гулкий баритон немного напугал. Стало жутковато. Все нахохлились, понимая, что сегодня день будет трудным. Наверняка придется столкнуться с немцами.

А это значит бой!

А это значит, нет, думать некому о будущем не хотелось.

На войне вообще думать о будущем нельзя. На войне и будущего-то нет.

Так ближайший, рассвет.

Ближайшая атака, а там…

Нет думать о будущем не хотелось.

Глушко раздал всем по щепотке табака и разрешил перекурить. В ход пошла старая пожелтевшая газета, которую сержант экспроприировал у хозяйки дома. Самокрутки свернули из передовицы, перед ней был напечатан большой портрет товарища Ворошилова, его и пришлось порвать на мелкие лоскутки. Конечно там, в полку на это мало бы кто решился. Узнай «особист», что члена правительства хоть и бумажного, и газетного порвали и сожгли так это однозначно в лучшем случае штрафбат, а в худшем…. Но тут, тут за линией фронта все проще. Тут нужно доверять своим товарищам и просто сослуживцам, а иначе, иначе идти с ними в бой просто страшно.

Дымили глушковским табачком молча. Разговаривать тоже было противно.

— Вы это, говорить на ходу запрещаю. Идем молча. Никаких завываний. Ноги натер, терпи! Замерз, терпи! Слушать мои команды. Я подавать их негромко буду. Так что слушать внимательно и передавать дальше, если кто не услышит. В голове колонны идет Симонов, замыкает колонну Орлов. Ну, а тои автоматчики и ты Хижняк в серединке. Всем все понятно? – деловито провел развод Глушко.

Он говорил тихо и медленно, стараясь произнести каждую букву.

— Ясно командир, - отозвался его боец-разведчик.

— Понятно, командир, - зло ухмыльнулся Хижняк.

Он все не как не мог смириться с лидерством Глушко.

Двинулись через пару минут. Алексею Мамонтову досталось идти за Хижняком, за ним семенили Ваня Иванов и Андрей Подольский. Когда колонна вышла из хуторка Алексей обернулся. Он попытался отыскать глазами окна дома, где они ночевали. И тут на мгновение, сквозь темное стекло он заметил лицо женщины, Олеся Ивановна внимательно смотрела им в след. Как показалось Леше, она плакала.

Светало медленно. Ноги чавкали по размокшей от снега жиже. Холод сначала пробрался под шинель, но через несколько минут отступил. Стало даже немного жарко. Глушко задал хороший темп движения. Он то и дело махал рукой и оборачивался, молчаливо подгоняя колонну.

Алексей боялся, что вновь придется идти весь день. А это значит, что когда они дойдут до цели сил совсем не останется. А вступать в бой уставшим – дрянь дело!

Местность, по которой двигалась колонна, была овражистая. Небольшие поля изъедены язвами природных обвалов. На дне оврагов колючие кустарники и сугробы снега, который в тени не таял, а лишь чернел и становился плотным и шершавым.

Но опасения Мамонтова не подтвердились. Неожиданно быстро, всего через какой-то час они услышали, где-то вдалеке баранье блеянье. Глушко остановился и присел, показывая рукой, что нужно сделать всем как он. Садиться в противную жижу не хотелось, поэтому все согнулись.

Окончательно рассвело, хотя краски еще были размытыми. Небольшая дымка стелилась по земле. Глушко решил повести колонну через неглубокий овраг, там сделали привал.

Глушко послал в разведку своих бойцов. Два солдата оставив свои тяжелые карабины СВТ, мелкими перебежками двинулись на звуки отары. Остальные остались ждать. Минуты тянулись долго, вскоре появились разведчики. Один из них запыхавшись, негромко доложил Глушко:

— Значит так, в метрах в двухстах там заброшенный колхозный скотный двор. Вот на нем и стоят наши бараны.

— Ну и много? – боязливо спросил Хижняк.

— Кого? Баранов? – не понял разведчик.

— Да каких баранов, немцев-то, что их стерегут много? – разозлился сержант.

— А немцев, нет, немцев человек семь восемь. Так, все какие-то пожилые, видно, что тоже наверное из хозроты,… с винтовками.

— Это ты на кого намекаешь? – обиделся Хижняк. – Мы не хозрота. Мы отделение автоматчиков!

— Да ладно тебе! – махнул на него Глушко. – Как там они их стерегут? Как выстроили охранение? Атаковать-то можно?

— Да никак они их не стерегут! Никак! Они просто их там палками гонят, в кучу согнали. Скорее всего, вот-вот отара двинется!

— А баранов-то много!

— Да много, целая туча! Как мы их поведем? Хрен его знает! – грустно вздохнул разведчик.

Глушко махнул рукой и приказал всем двигаться вдоль овражка. Через несколько десятков метров, они уперлись в стену и подползли к краю.

Осмотрелись. Метрах в ста действительно виднелся загон. Кривая изгородь забора отделяла нечто черное и шевелящееся. Алексей присмотрелся, это была отара! Причем не просто отара, а гигантское озеро из баранов!

Сколько там было животных, не сосчитать!

Так что разведчик был прав, когда говорил майору Петрову, что там пять тысяч голов!

— Господи! Как мы это все погоним! – причитал шепотом Витя Иванов.

— Да ты не думай, как погоним, лучше подумай, как мы это все отобьем! Немцы-то тоже просто так это не отдадут! – осадил его рядовой Подольский.

Но раздумывать было некогда. Через мгновение из открывшихся ворот двора выскочило с блеянием огромное стадо. Алексей заметил, что дрогу ему открыли два тучных немца. Их фигурки, в каких-то нелепых серых бушлатах и замотанными шарфами поверх пилоток головами, мелькали возле забора. У фрицев за плечами торчали винтовки.

Мамонтов немного поежился, он впервые так близко увидел врага. И не просто врага, а врага, которого через минуту придется атаковать! Напасть, убить!

Стало окончательно страшно!

Это страх сковал тело! Перехватило в горле! Губы высохли!

Господи, эти люди, толстые и неуклюжие, еще не знают, что через минуту их будут убивать! Они не догадываются, что через некоторые время кто-то из них будет мертвым! Вот так, валяться на холодной земле, со стеклянными и пустыми глазами! Вдалеке от родины, где быть может их ждут родные, дети и даже внуки! Но никогда не дождутся, а они так и сгниют тут, в донской земле! За что? За какую идею?!

Страшно! Как страшно!

Головная пара немцев, меж тем деловито пинала головных баранов, формируя отару в маршевую колонну.

— Умеют гады баранов-то пасти! – сплюнул Глушко. – Значит так, без моей команды не начинать! Ждать, когда стадо с нами поравняется и потом, потом мы с разведчиками тех, что с тыла идут, берем на себя. А вы чтобы вот эти передних! Понятно? – шепотом приказал Глушко и пополз со своими разведчиками, куда-то в бок.

Они остались один на один с немцами и баранами! Три молодых парня и Хижняк. Мамонтов увидел, что к первым двум немцам подошли еще двое. Значит врага поровну. Один на один по человеку! Значит, все решится так, кто первый и ловчей тот и прав, вернее тот и жив!

Тот и победил!

Алексей зажмурился на секунду, затем крепко сжал ствол своего ППШ и сглотнул слюну. Мамонтов покосился на Хижняка. Сержант вцепился ногтями в землю, было видно, что он тоже волнуется. Нет, не волнуется, он боится, причем панически!

Алексей повернул голову и посмотрел на других бойцов. Андрей Подольский, что лежал рядом, внешне был спокоен. Он уже пристроил свой ППШ на бруствер канавы, направив ствол в сторону отары, а вот Витю Иванова трясло. Парень боялся. Он, закрыв глаза, лежал распластав руки.

Алексей ждал команды Глушко. Секунды тянулись вечностью. А между тем первые бараны отары уже поравнялись с краем их оврага. Немцы тоже были очень близко. Какие-то пятьдесят метров, а то и меньше.

Команда?! Когда же прозвучит команда?!

И тут произошло неожиданное. Хижняк резко дернулся и поднялся в полный рост, встав из оврага. В руке за приклад он держал свой автомат. Глаза,… бешеные злые глаза! Лицо у сержанта перекосило. Рот исказился в какой-то кривой овал – черную дырку! Хижняк, как-то неуклюже навалился вперед и дико, нечеловеческим воплем заорал:

— За Родину! За Сталина! Урррраааа!!!!

Он выскочил из оврага и побежал на ближайшего немца, так и держа автомат за приклад как дубинку. Толстый и неуклюжий фриц опешил и бросил длинную палку, которой подгонял баранов, схватился за свою винтовку. Его руки судорожно передергивали затвор, досылая патрон в патронник. Но как назло, или на счастье для Хижняка, у немца это не получалось!

Мамонтов понял нужно, что-то тоже делать. Он на мгновение взглянул на Подольского, показывая ему, что Хижняка надо спасать, затем посмотрел на второго немца, который присел и тоже дергал за затвор своей винтовки. Они выскочили из оврага с Подольским почти одновременно. Андрей побежал за Хижняком, а Алексей кинулся на другого фрица. До него было три десятка шагов. Мамонтов бежал как в тумане. Ноги словно чугунные передвигаться не хотели. Двадцать, десять метров,… еще рывок. Алексей, почему-то приказал сам себе: «стреляй»! Что ты не стреляешь?!

И действительно его ППШ был готов! Затвор он дернул непроизвольно, еще когда увидел немцев.

Но какая-то невидимая сила не давала нажать ему на спусковой курок!

Не давала!

Вот, он уже видит лицо этого человека, которого нужно убить!

Просто лицо! Каких миллионы на земле!

На носу очки! Пухлые щеки! Глаза! В них страх, нет в них отчаянье! Губы что-то бормочут!

Немец смешно согнулся и крякнув, все-таки передернул затвор. Патрон звякнул и попал в ствол. Алексей понял, в него сейчас полетит пуля! Но фриц вместо того, что бы выстрелить снизу, с живота, где он и держал винтовку, решил поднять ее и прижать приклад к плечу. Еще потерянное мгновение!

Упущенное мгновение, которое стоит всего!

Жизни!

Алексей встал как вкопанный. Он все-таки нажал на курок!

ППШ харкнул короткой очередью.

Горячие пули-убийцы вонзились в грудь немца. Одна попала в приклад винтовки, выбив оружие из рук фрица. Он захрипел и повалился на бок. Алексей стоял и смотрел, как этот человек дергается на земле. Очки на носу толстяка покосились. Он так был похож на учителя… Обычного учителя…

Немец хрипел, на его губах выступила кровавая пена. И хотя крови на груди видно не было, лишь белые рваные дырки бушлата.

Алексей тяжело дышал. Он опустил автомат и подошел ближе. Умирающий фриц попытался даже улыбнуться.

— Нихт шиссен! Нихт шиссен! – бормотал он.

В этот момент раздались выстрелы сбоку. Алексей вздрогнул и присел. Он вспомнил, что бой еще не кончился и где-то рядом еще два немца. Но где?

Опять раздались выстрелы, на это раз уже совсем близко. Мамонтов упал на колени и развернулся. Он увидел, что среди бегущих мимо сотен баранов, на земле лежит Хижняк, а рядом с ним катаются еще два тела. Алексей понял, Подольский вступил в рукопашную с тем фрицем, что целился в бегущего Хижняка.

— Бее! Бее!

Звучали вокруг крики испуганных животных. Они словно черная, живая река растерянно и хаотично носились между убивающими другу друга людьми!

— Бее! Бее!

Страшно!

Алексей отдышался и привстал. Надо было помочь Подольскому. Оглядевшись, он не увидел других немцев, они как в воду канули. Опять раздались выстрелы. На этот раз стреляли, где-то в конце отары у оврага.

Это разведчики Глушко вели бой с оставшимися конвоирами отары. Мамонтов бросился вперед, но наткнулся на барана и упал. Рядом с головой ударило маленькое копытце. Вонь с грязью вперемешку. Алексей увидел, что запачкал раскисшей жижей ствол ППШ. Теперь может заклинить. Мамонтов встал, он вновь кинулся в то место, где видел боровшегося с фрицем Подольского. Но бараны так плотно облепили все вокруг, что Алексей потерял ориентир в этом круговороте черных тел животных.

Он, что есть силы, закричал:

— Андрей! Андрей, ты где?

— Я тут, - ответили ему где-то рядом.

Мамонтов побрел на голос, расталкивая блеющих баранов.

— Бее! Бее!

Через три метра он увидел, что на земле схватившись за голову сидит Подольский. Рядом с ним лежали Хижняк и немец, оба в крови. Хижняк как-то судорожно схватился за грудь и дергал ногами, а фриц был недвижим. У Подольского на голове тоже виднелось кровавое пятно.

Мамонтов подскочил к другу и опустился на колени:

— Андрей ты жив?

— Жив, жив. Вот гад, мне голову пробил своим прикладом. Сука! Сука! – закричал он.

Мамонтов испуганно покосился на Хижняка. Тот перестал дергать ногами и затих. Лицо его было бледным. Сержант смотрел куда-то в серое январское небо. Мамонтов подполз к командиру и дотронулся до его плеча.

— Товарищ сержант, товарищ сержант! Вас ранило?

— Отстань от него, убит он! – грубо крикнул Подольский. – Он дурак, со своим: За Родину, За Сталина, чуть нас всех не угробил!

Мамонтов в растерянности посмотрел на друга:

— Как убит? Он же, вон, шевелится?

— Да это судороги! Понимаешь! Судороги! Фриц ему пулю точно в сердце влепил! Он двух шагов не добежал!

— Бее! Бее!

Вокруг, продолжала кружиться карусель из тел животных.

Мамонтов помог подняться Подольскому. Они осмотрелись и увидели, что у оврага стоят разведчики. Живы и невредимы все трое и их командир Глушко. Увидев Алексея и Подольского, они замахали руками.

Когда они подбрели к разведчикам, Глушко не скрывая радости, воскликнул:

— Ну, слава Богу, живы! А сержант где?

— Убит!

Глушко помрачнел:

— А еще один ваш где?

— Мы не знаем, - грустно ответил Алексей и опустил глаза.

В этот момент из оврага послышалось, какое-то всхлипывание. Все непроизвольно повернули головы и посмотрели вниз. Там на дне канавы сидел на земле Витя Иванов и обхватив колени руками, горько рыдал.

Его тело вздрагивало.

— Так и этот жив! Уже хорошо! - ухмыльнулся Глушко и опустил свой ППШ на землю

— Вот сволочь! Он же струсил! Струсил! Нас там убивали, а он струсил! – зло бросил Подольский и покосился на Виктора, сжав кулаки.

— Эй, парень остынь! – похлопал по плечу его один из разведчиков. – С кем не бывает! Первый бой как никак! Я вон тоже первый раз даже в штаны нассал! Танк увидел и обоссался! И ничего тут такого стыдного! Умирать страшно! Так что ты не кричи на него! Ему сейчас трудно!

— Тебе вон надо голову перевязать, пойдем у меня там бинт и йод есть в вещмешке, – предложил Подольскому второй разведчик.

Он увел раненого Андрея. Глушко достал очередную самокрутку и закурил. Он внимательно смотрел на немного успокоившееся стадо и понимал, вести такую массу животных всемером очень трудно.

— А остальные фрицы? Вы их убили? – спросил Алексей.

— Ан, нет. Не убили, они как дали драпака, так мы их и не успели перестрелять. Сержант ваш все карты спутал. Заорал раньше времени.

— А тут еще двое были, я не знаю куда они делись?

— Да, наверное тоже сбежали. Им-то, зачем помирать, за баранов? За Гитлера своего? Так он в Берлине! А они тут! Кому охота помирать за баранов или за этого козла Гитлера? Убёгли наверное! Хрен с ними! А вы-то с кем тут сцепились? – спросил Глушко, попыхивая самокруткой.

— Да там двое, что впереди шли…

— Ну и?

— Одного я убил,… одного Андрейка…

— Ну-ну, с почином тебя! Смог! И то хорошо! Ведь многие погибают с дурру, не могут человека убить и все! А фриц он зевать не будет, раз и готово! Ой, много так гибнет! А ты молодец! Раз смог, будешь воевать! Глядишь, живым домой вернешься! Эх!

— А Хижняка похоронить надо… – совсем сник Мамонтов.

— Похороним,… похороним!

Через полчаса они стояли внизу оврага. Хижняка пришлось хранить здесь в этой канаве в неглубокой могилке, вернее в ямке, вырыть глубокую, было просто невозможно, да и некогда.

Все же немецкая территория! Они в тылу у врага! И каждая минута дорога!

Тело сержанта засыпали комками мерзлой земли. Завалили ветками. Вот и все похороны. Главное что бы собаки дикие, да волки не разрыли и не обожрали. Перед этим Глушко вытащил у Хижняка документы и спрятал себе в карман. Мамонтов стоял и печально смотрел на эту могилку на дне оврага большую похоже на мусорную кучу.

Как же так? Был человек и все! Нет! Полчаса назад он еще был, дышал, надеялся, надеялся дожить, вернуться домой! И вот все! Вообще все? Никогда этого человека не будет? Вот так просто и банально! Раз и нет человека! А там у него дома. Дети и жена, они еще даже не знают, что его нет. Нет! И никогда нет будет! Они все еще ждут письма! А он уже никогда не напишет. И узнают они только через несколько месяцев, когда придет похоронка, а пока все это время они будут думать что он жив и ждать! Как же так? Как же так? Его нет! Больше нет!

Мамонтов стоял совсем опустошенный. Он не понимал, как весь это кошмар устроили они, люди! Они и немцы другу друга убивают, что бы потом вот так мучиться? Бояться и дрожать! Как же так? Проклятая война! Проклятая война! Что она оставляет от людей, вот так лишь могилку больше похожую на мусорную кучу?

Мамонтов содрогнулся.

— Ничего, ничего солдат, вот победим и вернемся сюда! Памятник поставим! Ты место запомни! И все! – подбодрил Алексея один из разведчиков.

Фрицев хоронить не стали, много чести будет!

Их трупы оттащили, правда в другой овраг и бросили. Перед этим Глушко снял с немцев сапоги и отдал их Подольскому и Мамонтову. Как по заказу обувь подошла по размеру. Сапоги были почти новые кованные, кожаные!

Но Мамонтов противился, не хотел одевать:

— Я что мародер? А? Я не мародер!

— Да одевай, посмотри на свои обутки? Пальцы скоро торчать будут! Одевай! – уговаривал его разведчик.

— Нет! Не буду, вы вон тетку чуть не пристрелили за то, что она так же делала? А теперь одевать?

— Дурак! Она у наших ноги-то пилила! А ты вон у немца… позаимствовал! На кой ему сапоги? А? На кой? Он сгниет тут через пару месяцев!

— Рядовой я приказываю поменять обувь! Ты мне нужен, как работоспособная боевая единица и тем самым ты усилишь свою боевую оснащенность! Надеть сапоги! - приказал Глушко.

Пока уговаривали Мамонтова, Подольский и еще два разведчика, попытались сформировать отару и привести стадо в порядок. Но тщетно! Животные крутились как по спирали и не хотели слушаться.

— Бее!

— Бее!

Солдаты бегали вокруг и лупили бедных баранов и овец палками. Но не какого эффекта.

Мамонтов видя, что надо помогать, все-таки согласился поменять сапоги. Он надел немецкий трофей и осторожно прошелся. Глушко удовлетворительно задрал большой палец на руке, показывая, что Алексею идет обновка. Но солдат отмахнулся и посмотрел на баранов, печально вздохнул:

— Да, что с ними такое? А? Как мы погоним это стадо? Как, немцы-то справлялись? – спросил он у Глушко.

Тот почесал затылок. И вдруг, хлопнув себя по коленке, воскликнул:

— Знаю, знаю, что такое! Вон! Видишь посреди стада большого рыжего козла? А? Видишь? – разведчик ткнул пальцем, показывая на середину отары.

Алексей посмотрел и действительно увидел, что овцы крутятся, как заведенные, вокруг большого рыжего козла с винтовыми рогами. Как он затесался сюда, было не понятно, но то, что вся отара, по сути, крутилась вокруг этого «рыжего беса», было очевидно!

— Вспомнил! Вспомнил! – радостно закричал Глушко. - Баранов водят козлы! Надо козла захватить! Давай, захватывай!

И они с Мамонтовым кинулись в середину отары. Кстати им на подмогу выступил и пришедший в себя Иванов. Он скромно пробивался среди овец за Мамонтовым.

— Бери этого козла! Ай да молодец!

— М-э-э! – млеял козлище.

Его рыжие противные глаза нездорово горели.

— Вот так и у людей! Заведется один козел и мутит все стадо, и оно как бараны за ним плетутся! Друг друга давят! – приговаривал Глушко, схватив козла за рог.

За другой рог его держал Мамонтов. Иванов толкал животное в заднюю часть. Козел медленно, но продвигался вперед.

— Ты про кого это говоришь сержант, а? Кто козел? – не понял разведчика Алексей.

— Я-то?! Я про Гитлера! Вот козел! Смутил всех своих немцев! И они как бараны поперлись к нам! Идут и идут! На бойню! Кода уж мы этого козла вот так, за рога-то схватим? А? Уж не знаю.

Волочение козла тут же дало эффект. За ним медленно двинулись многие овцы, а там потихоньку потянулись и бараны. Через, минут двадцать, отара устремилась на восток. Козел поначалу шел медленно, но потом прибавил, резво шевелил копытами. Овцы послушно бежали вслед. Разведчики радовались, не нарадовались, все же вражеская территория. Да и убежавшие немцы могут вернуться сюда с подмогой и тогда будет туго. Надо торопиться!

Но через час козел заупрямился и встал. Никто ничего понять не мог, что происходит? Отара опять застопорилась и стала разбредаться по полю. Уставшие солдаты бегали и пытались вернуть животных в строй. Но ничего не получалось.

К тому же захотелось перекусить. Ух, как сосало в животе! Время было уже далеко за обед, поэтому мысли о куске хлеба все больше крутились в голове.

И тут вновь Глушко нашел выход:

— Точно хлеб! Хлеб! А ну, давай Анисимов, доставай из вещмешка наш эн-зэ! Краюху ту!

Солдаты с горечью смотрели, как Глушко жестоко ломал последний запас хлеба, горбатую краюху ржаной «черняшки» и мелкими кусками подкармливал «рыжего вожака».

Козел пожевал немного хлеба и пошел вперед!

Они остались голодными, но отара опять двинулась на Восток!

Но радовались они не долго.

Запаса хлеба хватило этому рыжему прожоре, лишь на полтора часа. Когда «черняшка» кончилась, козел опять встал. Надо было что-то делать! Глушко приказал тащить рогатого в сторону от дороги. По счастью метрах в пятистах виднелась не то старая силосная яма, не то какой-то карьер. Он и стал прибежищем для отары. Козла тащили, как могли по очереди. Волокли за рога, подгоняя пинками. Матерились, как могли, но мало-помалу, отара двигалась. Торопились.

Солнце уже клонилось к закату, а вечерело в феврале очень быстро. Опять с неба полетела противная белая крупа. Настроение окончательно испортилось.

Когда последняя овца спустилась в земляной загон, Глушко решил разделить группу на две части.

— Так, смысла нет, тут торчать всем! И ночевать в поле неудобно. Судя по карте недалеко в километрах в пяти, - Глушко достал из планшета карту и водил по ней пальцем. - Тут есть село, небольшое. Вот туда двинется первая группа. В нее войдут: я, рядовой Мамонтов, Подольский и Анисимов. Остальные останутся, будут стеречь отару!

Мамонтов понял, Глушко специально взял с собой лишь одного разведчика. Он все еще не доверял «молодым и чужим» солдатам из отделения автоматчиков. Да и поведение Иванова в первом бою не вызывало оптимизма.

Спорить никто не стал. Импровизированная малая разветгруппа двинулась в путь. Алексей, уходя, обернулся и посмотрел на Витьку Иванова. Тот стоял совсем поникший. Один из оставшихся разведчиков всучил ему свою СВТ. Тяжелая винтовка смотрелась нелепо в руках у солдата. На шее висел ППШ. Мамонтов махнул Витьке рукой и тяжело вздохнул, ему стало жаль парня.

Если он не приспособится к суровым условиям, точно погибнет. Пропадет, сгинет в этом чреве страшной и бесчеловечной мясорубки под названием война!

Странно! Как странно, чтобы выжить нужно научиться убивать, быть жестоким и наглым, тогда, лишь тогда, судьба даст шанс!

Получается, что война в первую очередь уничтожает добрых и совестливых!

А кто тогда останется? Кто? После победы, кто останется в этой стране?

В проклятой побежденной Германии?

Останутся лишь потенциальные убийцы и наглецы?

Страшно! Очень страшно!

Шли молча. Начало смеркаться, солнце садилось и опять окрасило противные серые облака кровавой палитрой. Глушко вел группу профессионально, двигались рядом с дорогой и в тоже время хоронясь от случайных глаз. Через полчаса все услышали хлопки выстрелов. Где-то вдалеке шел бой, Глушко поднял руку и остановился:

— Тихо! – прислушавшись, сержант печально сказал. – Похоже, стреляют в этой самой девушке. С одной стороны, ничего хорошего, а с другой, если стреляют значит там есть наши. Вперед!

Пошли еще быстрее, торопились, впереди показались силуэты редких домиков с соломенными крышами, всего десять пятнадцать хат. Канонада выстрелов усилилась, Глушко решил подобраться к деревне как можно ближе, чтобы выяснить все-таки: кто там ведет бой? Когда подошли на расстояние метров двухсот определили: стреляют из винтовок и автоматов. Где-то на окраине деревне короткими очередями бил пулемет, судя по звуку немецкий.

Неожиданно выстрелы прекратились, а через минуту послышалось, как заурчали двигатели автомобилей на дальнем конце села. Глушко показал рукой - надо бежать! Мамонтов сжал свой ППШ и кинулся к ближайшей хате, остановился и присел на углу. Огней в окнах домов конечно не было, кто ж будет зажигать лучину или свечу, если идет бой?!

Вдруг послышались крики, отборный русский мат. На сердце стало немного спокойнее – наши! Значит линия фронта близко, если она вообще есть в этой местности! Двигатели автомобилей урчали все тише и тише, похоже колонна уезжала куда-то на юго-запад.

И вновь выстрелы, на этот раз пистолетные. Мамонтов увидел, как силуэт Глушко двигается по направлению к канонаде, за ним семенил Подольский и еще один разведчик. Алексей короткими перебежками от одного дома до другого кинулся за ними.

— Обходи его слева, слева… мать его! – звучал где-то в сумерках голос.

Тюх! тюх! - бьет «трехлинейка».

- Вон они!... Вон!... Гранату швыряй! – вновь послышался крик.

Пах, Пах! - огрызнулся пистолет.

Глушко нырнул в дырку, в покосившимся заборчике и рванул на пистолетные выстрелы, за ним Подольский. Мамонтов направил ствол своего ППШ куда-то в темноту. Он словно почувствовал – враги где-то здесь, за ближайшим сараем. Покосившееся строение окружил Глушко с помощниками. Алексей напрягся и присел на колено, прицелился, но стрелять не стал. Краем глаз он увидел, что из-за угла дома выполз человек.

Секунда и оттуда грянул выстрел «трехлинейки» – тюх!

Пуля угодила в угол дома и Мамонтов даже заметил, как отлетела щепа от доски. Кляцканье затвора винтовки и снова – тюх! Пуля вновь застряла в бревне.

В кого стреляет это человек, судя по всему наш?! Немец не будет стрелять из «трехлинейки»!!

Тюх!

И, наконец, из-за дома прозвучала короткая очередь ППШ.

Тра-та-та! Тра-та-та!

Это Глушко! - обрадовался Мамонтов. И как в подтверждение еще три очереди!

Тра-та-та! Тра-та-та! - Подольский и разведчик поддержали сержанта.

И вдруг из-за угла сарая мелькнули две тени – немцы!

Мамонтов нажал на курок

Ба-ба-ба! – забарабанил его ППШ.

Отдача приятно вжала приклад в плечо.

Ба-ба-ба! – повторил очередь Алексей.

Хоть было уже сильно темно, но он заметил, что пули легли куда надо - в угол дома и хотя в силуэты людей не попали, но заставили их пригнуться.

— Эй, кто там из автомата долбит? Отрезай им путь к дороге, уйдут! - послышался крик сзади, это орал солдат с «трехлинейкой».

Ба-ба-ба! - Вновь нажал на курок Алексей.

Сзади тоже поддержали его Глушко с товарищами.

Ба-ба-ба.

Немцам деваться было некуда, они рванули через ограду и побежали в поле. Два силуэта в черной форме. На ходу они оборачивались и пытались стрелять из пистолетов.

Пах, пах!

Алексей кинулся в след врагам, он увидел, что его догоняют Глушко и Подольский, еще один разведчик отстал.

— Не подбегай близко! Не подбегай! – крикнул Глушко на ходу.

Он, пригнувшись как хищник, петлял по полю.

— У них патроны кончатся в пистолетах! Так возьмем! – опытный разведчик определил на слух, что немцы обречены.

Черные фигурки больше не отстреливались, а лишь семенили ногами, Глушко поднял ствол ППШ и дал длинную очередь вверх, над головами фрицев!

Ба-ба-ба!

Алексей увидел, что фигурки исчезли. Тишина, Мамонтов пригнулся и присел на колено. Глушко согнувшись, пробежал вперед метров десять и тоже замер. Так продолжалось несколько секунд. Прислушались, где-то впереди послышалось какое-то хлюпанье и чваканье. Осторожный сержант поднялся в полный рост и медленно пошел вперед, выставив ППШ. Алесей тоже встал и пошел за сержантом. Где-то впереди, в темноте булькала вода. Мамонтов рассмотрел, что на их пути большая яма, наполненная грязью, в нее и угодили фрицы. Они, как мухи, попавшие в сеть к пауку, чавкали ногами и руками в жиже и что-то бормотали по-немецки. Когда солдаты подошли, оба фрица затихли и притаились. Глушко наставил на них автомат и негромко сказал:

— Ну, что мрази вылазь по одному руки вверх! Ханде хок фашистские рожы! А ну вылазь сволочь!! А то покрошу вас в мелкий винегрет!

На угрозу сержанта отозвался один из немцев. Он что-то громко и противно заорал по-немецки! Из всех слов Алексей понял только «Русиш швайн»!

— Я тебе дам русская свинья! Свинья это ты собака вон в канаве шарахаешься! – обиделся Глушко. – Говорю, сука вылазь, а не то тут и останешься!

Немцы кое-как выбрались из ямы. Солдаты тут же связали им руки, у глушковского разведчика словно специально для этого случая оказалась припасенной нарезанная бичевка – сразу видно бывалый парень! Для «языка» за линией фронта всегда должны быть путы, что бы связать пленника. Когда грязь немного обтекла Мамонтов смог рассмотреть, что это были два обер лейтенанта СС. Довольный такой добычей, Глушко погнал пленных в село, подгоняя пинками. Один из фрицев, тот, что постоянно ругался, был низенького роста. Второй высокий и худой вел себя тихо. Вдруг навстречу из темноты выпали два силуэта. Послышался окрик.

Как показалось Мамонтову, прозвучал пьяный голос:

— Стой, кто идет мать твою!

— Свои, - отозвался Глушко.

— Что еще за свои... мать вашу? - и опять послушался отборный мат из уст, судя по всему, совсем пьяного человека.

— Свои разветгруппа сержанта Глушко! Вы кто такие? – грубо крикнул сержант.

— Да пошел ты! Кто такие?! Мы двадцать пятая стрелковая рота! – заорал пьяный мужик.

Когда они подошли совсем близко, то увидели двух солдат в шинелях. Они стояли, шатаясь и опираясь на «трехлинейки». Было видно, что солдаты совсем пьяные. Глушко чиркнул зажигалкой, которую достал из кармана и осветил лицо этим людям. От них несло перегаром. Мамонтов успел рассмотреть, это были мужчины лет сорока. Новенькие нововведенные погоны рядовых на плечах вместо стандартных петлиц, на головах грязные, мокрые шапки.

— Вы кто такие, чудики? А? – зло бросил Глушко. – Вы, что тут устроили? Пьяные, что ли? Что за стрельба была? А?

— Что за стрельбы была?! Бой был, мы у этих сук, обоз отбивали! Ну, суки, не отбили! Суки, ушли! – орал один из пьяных красноармейцев и замахнувшись на пленного эсэсовца, не удержал равновесия и упал на землю.

Низенький э-се-со-вец плюнул на красноармейца и крикнул:

— Русиш швайн!

Глушко на отмах саданул кулаком дерзкому пленному по уху. Обер лейтенант только замычал от боли, но сдержал удар, он злобно смотрел на сержанта. Второй пленный высокий и худой напротив жалобно переминался с ноги на ногу.

— А вы, вы, что нажрались-то? А? Где напились? А? Кто командир? А ну, веди к командиру! – приказал Глушко красноармейцам и толкнул второго бойца в плечо.

Тот тоже потерял равновесие, но не упал. Что-то замычал и махнув рукой, поднял свою винтовку с земли, повернулся и неуверенной походкой пошел вперед к избам. На ходу он как-то обреченно бормотал пьяным голосом:

— Командир,… командир,… кто его знает, где командир?! Там, где-то среди убитых! Кто его знает командира, где он, там, где-то. Жив ли он вообще,… командир наш?!

Глушко и остальные ничего не понимали. Спрашивать еще, что-то у невменяемых от спиртного солдат было бесполезно. Поэтому шли молча. Впереди показались сараи и хаты. Миновав одну самую крайнюю у дороги, они свернули во двор ко второй тоже с соломенной крышей. На ее крыльце стоял совсем седой старик и со страхом смотрел на проходивших мимо пленных эсэсовцев.

Когда они вышли из-за угла хаты на небольшую поляну - то в ужасе остановились!

Вся эта поляна была завалена телами людей! Причем трупы или раненые, лежали практически друг на друге! То, что на земле распластались военные, поняли все. Лежащие в грязном раскисшем снегу, то ли живые, то ли мертвые люди, в основном были одеты в шинели.

— Боже мой, что это?! – Глушко задрал свою шапку на затылок.

Мамонтов бросился к ближайшему на полянке человеку. Он лежал вниз лицом. Когда Алексей перевернул его, то увидел, что это был рядовой красноармеец. Солдат словно спал. Он раскрыл широко рот и закатил глаза, но когда Алексей дотронулся до его щеки, то понял, что этот человек мертв. Холод покойника словно обжег руку. Алексей непроизвольно отдернулся и поднялся в полный рост.

— Мертвый… - выдавил он из себя.

Подольский и Анисимов бросились еще к двум солдатам, лежавшим на земле. Та же картина! Красноармейцы были мертвы!

— Они убиты командир! В основном, как я вижу колотые раны! Ножом порезали! – сказал разведчик.

— Что тут, живых, что ли нет? – не поверил Глушко.

Он, злобно покосился на пленных фашистов. Навел на них свой ППШ и крикнул:

— Эй, есть тут живой! Отзовись! Раненные, есть тут?!!

Но никто не отозвался. Глушко покосился на пьяных красноармейцев, они стояли в сторонке. Ужасная картина немного отрезвила солдат. Один из них икая, тихо оправдываясь, пробормотал:

— Так, это, тут второе отделение и третье ночевало, вот, это они тут в хатах этих на постой остановились,… и командир там,… в избе должен быть!

— А ну следи за этими козлами! – приказал Глушко Подольскому и кивнул на пленных эсэсовцев. – Если будут пытаться бежать, стрелять на месте! Понял?

— Так точно! – рявкнул Андрей.

— Так, Мамонтов, Анисимов за мной, и оружие наизготовку! – Глушко решительно пошел в сторону избы.

Но идти пришлось медленно, переступая через трупы, это был мертвый ковер из человеческих тел. Солдаты лежали кто вверх лицом, кто вниз. У некоторых были перерезаны шеи. Глушко осторожно толкнул дверь стволом своего ППШ. В сенях на полу сидел человек. Он обхватил колени руками. Мамонтову показалось, что он дергается. Глушко толкнул его ногой. Солдат вздрогнул и подскочил. Сержант от неожиданности чуть не выпустил в него очередь из ППШ.

— А-а-а! Не убивайте! А-а-а! – заорал красноармеец и поднял руки.

Это был совсем молодой парень, юнец лет восемнадцати, не больше. В шинели и грязной шапке, на носу круглые очки.

Глушко опустил автомат и спокойно сказал:

— Да не бойся, свои, ты кто такой?

— Рядовой Щепень! Щепень я из второго отделения!

— Щепень, а зовут как?

— Щепень Иван Петрович!... Щепень я, Щепень из второго отделения! Не убивайте! Прошу!... А! Не убивайте!... Щепень я!... Щепень! – бормотал парень.

Было видно, что он не в себе от страха, хотя спиртным от него не пахло, но бормотал парень словно пьяный.

— Да упокойся ты Щепень! Успокойся, никто тебя не убивает! Где командир? – сурово спросил Глушко.

— Щепень Иван Петрович! Щепень я, Щепень из второго отделения, - продолжал бормотать солдат.

Глушко влепил красноармейцу пощечину. Тот замолчал и испуганно посмотрел на стоящих перед ним людей. Поправил очки и сглотнув слюну, тихо сказал:

— Я им говорил, я им говорил, они не слушали, я на посту стоял, на посту. Пришел, говорю: менять, когда будете? А они не слушали, пили только и смеялись и все, потом я ушел. Ушел обратно, и все, потом и началось, началось, я стрелял!... Я говорил! – солдат скривил губы и заплакал как ребенок.

Он уткнулся носом в бушлат к Глушко и содрогался в рыданиях.

— Ну-ну, Ваня, Ваня! Спокойней! – похлопал парня по спине разведчик. – Этого возьмите, пусть посидит пока на крыльце,… нет, лучше отведите его за угол, там трупов нет. Пусть посидит, в себя придет, потом поговорим, – приказал Глушко Анисимову.

Разведчик взял парня за рукав шинели и поволок на улицу. Глушко шагнул дальше и толкнул дверь в избу, она заскрипела и медленно открылась. В помещении они увидели практически тоже самое, что и на поляне перед хатой.

Ужасная картина!

На полу лежали несколько человек в гимнастерках. На досках виднелись лужицы темно бурой крови. На кровати, что стояла у стены, лежали два солдата, они словно спали раскинув руки, правда на груди у каждого страшной кляксой светилось бурое пятно от крови.

— Господи! Да их тут всех как баранов порезали! – прошептал Глушко.

В этот момент, где-то в углу послушалось слабое шуршание. Мамонтов навел по направлению к звукам свой ППШ и шагнул вперед.

— Эй, Алексей, а ну посмотри, может живой, кто остался? – Глушко кивнул солдату.

Мамонтов медленно подошел к большому кованому сундуку. Осторожно приподнял крышку. Внутри, свернувшись калачиком, лежал человек в гимнастерке с новенькими капитанскими погонами. Мужчина лет тридцати сладко спал и временами дергал ногами, на которых были одеты шерстяные носки. У самого лица офицера лежала аккуратно свернутая в кольцо портупея с пистолетной кобурой. Капитан то и дело вздрагивал и что-то бормотал во сне. От него несло самогонным перегаром. Глушко подошел и медленно достав кобуру вытащил оттуда пистолет ТТ, засунул себе в карман бушлата.

— Спит собака! Пьяный вдрызг! Вот собака! - покачал головой Глушко. – А ну посмотрим, что за птица? – сержант достал из нагрудного кармана у капитана воинскую книжку и какие-то документы.

— Ага, значит так, капитан Самохвалов Илья Сергеевич. Командир двадцать пятой отдельной стрелковой роты сорок второй дивизии. Туды его в коромысло, так,… значит наступление тут было, вот как, эта ж рота стояла за нашим полком, она на марше вроде как была, в резерве. Значит, вот бросили ее в бой,… командир значит. Спит собака! – разозлился Глушко. – А ну Леша тащи его из сундука!

Мамонтов попытался достать офицера из сундука, но это у него не получилось. Пьяный капитан стекал как кисель из рук и снова падал на дно кованой коробки. Глушко грубо выругался и повесив автомат за спину, бросился помогать. Кое-как им удалось извлечь из сундука пьяного вдрызг капитана. Когда офицера бросили на пол, он замычал и приоткрыв правый глаз, недовольно буркнул:

— Кто тут меня шевелит?!…. Олег, ты, что ли, а ну, пошел вон!

Глушко пнул его ногой и грубо крикнул:

— А ну вставай собака! Вставай, посмотри, что с ротой твоей стало! Вставай!

Но капитан в ответ лишь перевернулся на бок и положив руки под голову, сладко захрапел.

— Так пусть проспится, потом потолкуем с этим командиром мать его! – махнул рукой Глушко. – Пошли Леша во двор может еще кого отыщем, что бы он рассказал, что тут произошло? Может местные есть живые! – сержант направился к выходу.

Мамонтов пошел за ним. За углом хаты их ждал Анисимов, он сидел на сложенных в стопку дровах, рядом с рядовым Щепенем. Парень немного пришел в себя, хотя громко икал.

Разведчик махнул на него рукой и сказал негромко:

— Вот командир, немного все становится ясно. Дело было так, вроде как эту роту бросили отбить немецкую колонну с продовольствием, которая остановилась в этом селе. Вроде как по данным разведки значит. Машин десять везли продукты, одежду спиртное и прочие подарки для армии, что в кольцо под Сталинградом попала. Ну, вот эта рота вроде как и от била колонну. Постреляли и немцы драпака дали.

— И что дальше? – насторожился Глушко.

— Ну а дальше пусть вон Ваня расскажет, его в оцеплении вроде выставили. Говори Ваня! – толкнул солдата в плечо разведчик.

Щепень всхлипнул и тихим и неуверенным голосом произнес:

— Ну, отбили колонну! Радости было! Никого даже не ранили, немцы сразу сбежали их, человек двадцать всего было, убежали куда-то в поле, мы за ними и не гнались, зачем? Ведь главное машины отбить была команда! Ну и на радостях командир разрешил всем немного продуктов взять! Полезли… там шоколад... И вина много было…

— Шнапса что ли? – переспросил Глушко.

— Нет не шнапса, нет. Такое красное… в бутылках… сухое вино,… нет, шнапса не было. Ну, вроде все сначала хорошо было, выпили вина многие, понравилось,… шоколадом там и консервами разными заели. Ну, все вроде хорошо, потом… нас молодых выставили… машины охранять, сказали ночью сменят. А сами пошли на постой устраиваться к местным… в хаты. Вот и все…

— Как все? А дальше.

— А что дальше? – шмыгнул носом паренек. – Дальше мы стоим с ребятами в оцеплении, а они там праздновали,… орали полночи,… потом вроде улеглись,… я пошел просить, что бы нас сменили, ну не всю ночь же стоять!

— И что?

— Ну и ничего,… никого поднять не смог,… командира будил, а он не в какую. Спят все! Пьяные были!... Я назад вернулся!... А потом,… потом немцы пришли,… ночью,… тихо так,…. – паренек опять зарыдал, он наклонил голову и задергался в судорогах.

— Эй, командир тут еще есть живые! – окликнул Глушко Мамонтов.

В этот момент из темноты появились человек восемь девять солдат. У всех в руках были винтовки, а у одного ручной пулемет Дегтярева. Глушко осмотрел подошедших и сурово спросил:

— Кто старший?

— Ну, я! – неохотно ответил коренастый боец.

Он смотрел сурово изподлобья. Глушко оценил солдата взглядом:

— Как фамилия?

— Младший сержант Корноухов!

— Ну, рассказывайте младший сержант! – Глушко уселся на поленницу и закурил папиросу.

— А что рассказывать, я командир первого отделения, меня начальником караула назначили, вот девять бойцов было! Сказали ночью сменят. Но никто не сменил, а потом на машины немцы напали. Много немцев, человек тридцать! Лезли как черти, но они нас врасплох-то не взяли,… вот рядовой Щепень… предупредил, он ходил справиться насчет смены. Ну пришел,… говорит смены наверное… не будет… там мол пьяные все… и ротный…. и взводные… и политрук тоже… в общем мы разозлились! Они там самогон жрут, а мы тут мерзни! И хорошо вовремя разозлились…. Замерзли,… глядим немцы ползут… тихо так! Ну, мы стрельбу сразу открыли, но они гады с пулеметами и давить нас, пару гранат кинули,… я дал команду отступить,… - солдат осекся. – А че? Че я мог сделать! Нас бы всех покрошили! Я понял так, подмоги не будет! От кого ждать?!!! Они ж пьяные все! – возбудился Корноухов, боясь, что его обвинять в том, что он струсил и дал неправильную команду.

— Да нет, нет, Корноухов все правильно сделал, дальше, дальше рассказывай, - успокоил его Глушко.

— А, что дальше?! Отползли, заняли оборону, а они гады, стреляют… головы поднять не дают, а сами меж тем машины завели и все… уехали… вот и все,… а тут вы. Вот мы вот стреляли, как могли…. Зато у меня никого в карауле не убили, никого потерь личного состава нет! – гордо закончил рассказ Корноухов.

— Да, сначала отбили обоз. Потом его профукали… вернее пропили,… - грустно бросил Глушко.

— А вы сами-то, кто такие?! А?! А, то тут дознание ведут, а сами не знай кто?! – вызывающе сказал Корноухов.

— Я командир разветгруппы семидесятого полка сержант Глушко! Мы совершаем рейд по тылу противника. Вот и на вас наткнулись, - сурово сказал Глушко. – А если кто сомневается, то я ему устрою хорошую очную ставку в особом отделе дивизии у майора Ситника! Слушали про такого?

— Да ладно, ладно слышали, слышали, - боязливо забубнили солдаты.

— Ну, вы нас извините, товарищ сержант, сами видите какая ситуация! – виновато бросил Корноухов.

Он явно испугался, после того как Глушко назвал фамилию Ситник. В этот момент раздались крики со двора:

— А сволочь! Сволочь!

Затем раздалась очередь из ППШ.

Ба-ба-ба.

Все бросились туда. Возле сарая рядовой Подольский бил одного из пленных эсэсовцев. Второй, что был худой и длинный растерянно стоял рядом. Глушко и Мамонтов подскочили первыми. Они оттащили фрица.

— Вот сука, сука! Вы знаете, что он кричал. Он драться лез товарищ сержант! Он кричал такое, ужас! Он на нашего вождя товарища Сталина всякие обидные вещи говорил! Я его пристрелить хочу! Товарищ сержант! Можно?!

— Отставить истерику! Что тут такое?! – Глушко сурово посмотрел сначала на одного фрица потом на другого.

Низенький эсэсовец вновь заорал и начал дергаться, связанные сзади руки не позволяли ему делать резкие движения. Эсэсовец кричал дико и в завершении своей гневной тирады он изловчился и плюнул в Глушко. Слюна попала прямо в лицо. Сержант утерся и мрачно сморщил лоб. Все стояли и ждали развязки этого скандала. Глушко посмотрел на Мамонтова, затем на Подольского и гневно сказал:

— Значит так, расстрелять этих мразей. Вот там за сараем, там вроде как овраг есть. Они нам точно теперь обузой будут и раз вот так ведут себя, мы их не доведем точно – суеты много будет!

Эсэсовцы замерли. Низенький растерянно посмотрел на своего товарища высокого обер лейтенанта. Тот грустно опустил голову и совсем сник.

— Значит так, слушай мою команду! Стройся!

Солдаты неуклюже начали выстраиваться в шеренгу. Сорокалетние мужики рядовые, которые не стояли в карауле и были пьяные, скромно примостились в конце строя. Кстати оба заметно протрезвели, понимая, что им сейчас лучше вести себя примерно. Глушко посчитал их взглядом, без Мамонтова и Подольского в шеренге стояло двенадцать человек.

— Значит так, - покосился Глушко, - Старшим назначаю младшего сержанта Корноухова!

— Есть! - радостно отозвался солдат.

— Всем сейчас пройти по домам сосчитать, сколько человек убито! Если есть раненные их в отдельную хату перенести, убитых всех сюда на полянку тащите и аккуратно складывать, документы что бы все честь по чести было, каждого человека что бы учли! И еще! Двое самых шустрых нужны! Корноухов назначит двух шустрых!

Корноухов выскочил из строя и крикнул:

— Остапов, Молотнюк на два шага вперед выти из строя!

Из шеренги вышли два солдата. Оба высокие. Оба боязливо покосились на Глушко, мало ли куда теперь пошлет этот сержант- разведчик!

— Этих, Корноухов, послать в штаб полка, тут недалеко, километров двадцать. И что бы привели сюда особиста и еще кого из офицеров. Что бы те подмогу с собой взяли. Доложите, все как было! Ясно?

— Так точно, – вяло отозвались солдаты.

Идти по ночи зимой, конечно им было не охота.

— А что бы шли шустрее Корноухов найдешь им хлеба, тушенки, если осталась она после пьянки и еще чего там пожрать и вперед! Ясно? – гаркнул Глушко.

— Так точно!

— Все. За дело, я в этой хате буде. Может там ваш капитан, в себя пришел. Надо с ним погутарить. Сволочь положил роту! Поскуда! – плюнул сержант. – А вы что стоите! А? – недовольно крикнул он Мамонтову и Подольскому, ведите этих гадов пристрелите быстро у оврага и ко мне, вы мне нужны! Вы что забыли, что у нас еще наши ребята там с баранами сидят? А?!

Мамонтов нерешительно толкнул в плечо высокого эсэсовца, тот вздрогнул. Подольский саданул прикладом низенького фрица, он опять начал, что-то кричать и ругаться по-немецки.

— Иди сука! Сейчас успокоишься! – Андрей поставил пинка немцу.

Мамонтову стрелять фашистов не хотелось. Одно дело в бою, а так,… расстреливать противно, словно на бойне,… нет, как-то не по-человечески. Если уж взяли в плен надо их в живых оставить. Алексей тяжело вздохнул.

Глушко уже было двинулся к хате, как неожиданно высокий и худой обер лейтенант заговорил на чистом русском:

— Товарищ сержант, погодите не уходите. Товарищ сержант мне нужно вам что-то сказать! Погодите это очень важно!

Сержант удивлено остановился. Посмотрел на эсэсовца и прищурил глаз:

— Хм, смотри этот фазан еще и по-русски вразумляет. Что так молчал-то? А? Гнида фашистская, что сказать-то хочешь, наверное понял, что стрелять тебя поведут?

Худой эсэсовец замахал головой и заикаясь затараторил:

— Не расстреливайте меня сержант. Не расстреливайте, я вам еще пригожусь, ой как пригожусь?

— Хм,… пригодишься, а на что ты нам? Мы что тебя в качестве мясной приправы сможем использовать?

— Нет, сержант нет, тут шутки не уместны, я вам точно пригожусь и к тому же расстреляете меня, а приедет особист, спросит пленные были, вы, что ему ответите? А? И что он вам потом скажет когда узнает, что вы расстреляли двух обер лейтенантов эс эс, которые могли знать ценные сведения? А? Сержант он по головке-то не погладит, более того потащит вас в свой особый отдел. Будет показания выбивать и все такое! Дело сошьют! А вам это надо сержант? А? Подумайте!

Глушко нахмурился, пожал плечами, задумался. В это время второй эсэсовец напрягся и замер. Он внимательно смотрел то на своего сослуживца, то на Глушко, пытаясь понять, о чем говорит этот высокий обер лейтенант, который еще минуту назад был его товарищем, а сейчас стал предателем и просит пощады.

Глушко брезгливо покосился на эсэсовца и ответил:

— А ничего я этому особисту и говорить не буду. Потому как меня тут не будет, у меня другое задание. А пусть потом тут эти, вот кто остался в живых и распинаются перед особистом и все! А кто там, как в расход кого пустил, это уже дело третье. Да и к тому же мы же вас в расход пустили, а не отпусти! Вот! Так что пусть, если хочет, потом меня этот особист ищет по всему фронту, думаю ему не до этого будет. А таких как ты фазанов, я знаешь сколько из-за линии фронта вывел? Нет! Так что, одним фрицем больше, одним меньше!

Эсэсовец понял, что его уговоры не действуют. Он отмахнулся, как мог это сделать со связанными руками от Мамонтова и шагнул вперед, что бы подойти поближе к Глушко:

— Случайте сержант! Я сотрудник Киевского управления НКВД, я капитан НКВД. Вот! Моя фамилия Павленко! Вот! В августе сорок первого я попал в Киеве в плен. Ну и сами понимаете. Чтобы со мной было... Вот… предложил немцам вроде как свои услуги, чтобы ввести их в заблуждение! Поступил к ним на службу! Смалодушничал,… но предавать я не хотел, думал при случае убегу! Вот и представился, как говорится случай! Вот!

— Хороший случай… ты в меня ж обойму из своего «парабеллума» выпустил, нет… две обоймы. Что ж ты не сдался сразу, а? – ухмыльнулся Глушко.

— Нет, сержант нет, все не так, я стрелял специально выше… в воздух, более того этот вот второй… он меня все время на контроле держал и я не мог,… он вообще заставлял меня представиться им, а он что б представился мной! Хотел запутать! Вот! Даже форму хотел с меня снять и свою надеть!

— Ну, ты и врешь! – махнул рукой Глушко. – Как жить-то хочешь гнида?! Ты же сука, простая сука, ты с легкостью нас в сорок первом предал,… морда, а так же с легкостью вот, когда жаренным запахло… их в срок третьем предал! Поганая твоя морда! Тебе же веры никакой!

— Сержант ты не прав! - закричал эсэсовец - энкавэдешник.

— Прав не прав, нас история рассудит! – махнул рукой Глушко.

— Нет, сержант нет, я, правда, много знаю! Ну, зачем тебе меня стрелять?! А?! Ну, зачем? Меня ж все равно, если надо… чекисты к стенке поставят! Ну, я им успею еще рассказать много! Я полтора года у них служил и вот видишь… до обер лейтенанта дослужился, сержант! Зачем стрелять меня? А? Ты же разумный человек? – эсэсовец опустился на колени.

Второй фриц понял все, он кинулся к своему сослуживцу и что есть силы, пнул сапогом по лицу. Длинный эсэсовец ойкнул и рухнул в грязь. Низенький фриц дико заорал и кинулся на Глушко. Подольский еле успел схватить немца за плечо, но тот как-то ловко отмахнулся, хотя руки его были завязаны, и побежал куда-то в поле.

— Стреляй этого гада! – заорал Глушко.

Мамонтов вскинул автомат и дал очередь в сторону убегающего фрица. Тот рухнул как подкошенный. Подольский, подбежал к убитому фашисту и заорал:

— Сука! Это вам за все! – разрядил в труп почти пол обоймы, буквально изрешетив тело.

— Эй, Подольский выговор тебе! Ты что патроны не бережешь?! Их на живых фрицев надо беречь! А что толку мертвых потрошить? – рассердился Глушко. – Ладно, ведите этого козла, куда, ни будь и закройте. Мамонтов ты за него в ответе! Сторожить будешь, сейчас мне не до него! - кивнул Глушко на валявшегося в грязи эсэсовца.

Мамонтов проклинал этого человека! Этого фашиста эсэсовца - энкавэдэшника, предателя перебежчика, двойного причем! Этот мерзкий человек в эсэсовской форме он проблема для всех! И вот сейчас для него рядового Мамонтова. Когда через час остальные солдаты собрав убитых на полянке перед хатой ушли в дом греться, он должен сидеть и охранять этого предателя. Нет! Не справедливо. Эсэсовец сидел нахохлившись на поленнице и временами смотрел на своего сторожа.

Мамонтов презрительно смотрел на пленника.

А ведь простой человек. Такой же, как все, и вот тебе на - предатель! Страшно! Как там получилось, что он стал предателем? Смерть, она напугала. Смерть самый страшный преступник на свете и вовсе не потому, что убивает! Она из людей может сделать животных. Простые люди становятся животными вот так как он, этот человек в эсэсовской форме мразь и подонок! А ведь у него есть родные, возможно родители, отец с матерью, дети, жена, как же они, они думают, что он воюет с фашистами, а он? Нет, лучше им вообще не знать, пусть думают пропал без вести, чем такое возвращение! Проклятая война!

Алесей пытался согреться, дул за озябшие руки. Очень хотелось кушать и спать. Спать хотелось даже больше…. Глаза слипались. Не пугала страшная картина – целая гора убитых солдат, которых сложили штабелями. Просто все погибшие на земле, на полянке перед хатой не помещались.

Когда посчитали, ужаснулись - пятьдесят шесть трупов! Почти вся рота! Все с ножевыми ранениями. Немцы резали сонных и пьяных красноармейцев как баранов, методично и хладнокровно. Среди этой кошмарной ночной резни чудом удалось выжить, лишь троим, их фрицы в темноте попросту приняли за мертвых, настолько они были пьяны. Среди таких «трупов» и оказался командир роты капитан Самохвалов. В итоге от боеспособной роты осталось личного состава всего пятнадцать человек из семидесяти одного!

Какая несправедливость! Эти парни эти мужики они погибли не в бою, не в атаке, а по пьянке! Как же так? Они пошли защищать Родину и вот итак глупо и нелепо! Просто сгинуть тут в донских степях! Нет! Этого не должно было быть! Не должно!

Мамонтов уже начал клевать носом, как вдруг послушался хруст ветки. Где-то рядом шел человек. Алексей насторожился и передернул затвор автомата:

— Кто тут! Стой стрелять буду!

Эсэсовец тоже насторожился и встал с поленницы.

— А ты сядь сволочь! Сядь на место, пока я пулю не пустил! - кивнул на него стволом ППШ Мамонтов.

В этот момент из темноты вышел седой старик, тот самый, что стоял на крыльце дома на окраине села, когда они вели пленных эсэсовцев.

— Стой, кто такой! – вновь окрикнул его Алексей.

— Доброй вам ночи солдат, я к вам по делу… можно? - вежливо и опасливо сказал дед.

Мамонтов опустил оружие. Старик медленно подошел и протянул Леше какой-то маленький узелок, свернутый из тряпки.

— Вот, возьми добрый человек, що есть!

Алексей взял узелок и развернул. В нем были завернуты меленький кусок черного хлеба и почему-то половина луковицы. Мамонтов посмотрел на подношение, потом на старика. При виде хлеба невыносимо засосало в желудке, но Алексей нашел в себе силы и оттолкнул руку деда, в которой он держал провиант:

— Нет, спасибо уважаемый. Я не могу взять. Вы, наверное, сами тут не жируете и вам самим пригодится. Мне мои товарищи что ни будь, найдут поесть. Спасибо.

— Возьми сынок, - тяжело вздохнул дед. – Возьми тебе сейчас нужнее.

— Нет, спасибо, – махнул головой Мамонтов.

Но тут встрял в разговор пленный:

— Да возьми ты хлеб! У них в закромах жратвы навалом! Возьми, эти сволочи хитрые! Возьми не жалей! – воскликнул эсэсовец.

— А ты заткнись! Сядь, а то пристрелю! Это вы собаки только грабить умеете! Грабить и разбойничать!

— Да ты что солдат?! Тебе сталинская пропаганда совсем мозги разъела! Они при нас,…- пленный осекся, видно понял, что причислив себя к немцам, допустил ошибку, и тут же поправился. – Они при немцах… жили лучше, чем при большевиках! Конечно не все, те кто козни строил, тех они уничтожали, а те кто на рожон не лез, коммунистов сдавал, политруков, так те и землю в надел получали и иногда даже продукты и семена. Так ведь дед? А? Скажи солдату. Пусть правду знает, или стыдно!

— А ну заткнись мразь. Заткнись! Не посмотрю, что Глушко мне велел стеречь тебя пущу пулю! – зашипел на эсэсовца Алексей.

— Поготь сынок,… поготь сынок, постой. Не горячись,… есть в его словах правда, есть… были люди, що немцев с радостью встретили, были,…

Мамонтов оторопел. Он удивленно уставился на старика. Тот словно винясь, опустил глаза и спрятал за спину так и не взятый Алексеем сверток с хлебом.

— Да, сынок да,… многим советская власть беды натворила,… разорила,… в голод обратила,… только вот предателей этих меньше… чем людей що фашистов поханых гнали из своих хат! Сынок, Родина хоть у нас с тобой и жестокая мамка,… но все же она мамка и предавать ее грех. А этот,… - дед кивнул на эсэсовца. - Таж он навоз смердящий,… вроде тепло дает, а капни его… вонь от него и все,… - вздохнул старик. – Я що пришел к тебе сынок, ты бы со своим командиром заглянул ко мне у хату на краю… Я б вам показал,… - сказал дед загадочно.

Мамонтов удивленно посмотрел на старика. Тот, явно что-то хотел сказать, но боялся. Тут Алексей подумал, а ведь в селе были местные жители, вернее и сейчас есть, они-то как? Их-то фашисты тронули или нет? Страшные слова старика, о чем он говорит? Какую тайну знает, что так боится?

— Так я это дед. Видишь на посту, пока там мои товарищи с документами управляются и прочее, мне вон стеречь надо этого козла! Не уйду же я с поста!

— А що его стеречь? А! – улыбнулся старик. – Давай его у курятник посадим, он оттуда не за що не вырвется!

— В курятник? Это как? А вдруг он там стену проломит и убежит.

— Не, не убёгнет! – махнул рукой дед.

Эсэсовец при слове курятник насторожился. Ему явно не нравилось предложение старика.

— А где этот курятник? – Алесей глазами искал, что-то наподобие сарая или свинарника.

— Таж вот! – старик кивнул, куда-то в темноту двора.

— Где? – не понял Мамонтов.

Кроме какой-то собачей будки свитой из лозы он ничего не видел. За изгородью в темноте едва виднелась лишь высокая трава… да поле. Эсэсовец тоже внимательно смотрел по сторонам. Его пугало заявление деда.

— Слушай отец, где курятник? – пожал плечами Мамонтов.

— Таж вот! – еще раз указал рукой старик… на собачью будку из лозы.

— Это что ли? – удивился Мамонтов. – Странные, какие-то у вас тут на Дону курятники, маленькие.

— Таж зачем же больше? – усмехнулся дед.

— Ну ладно, а как он туда влезет? Он же не поместится? - кивнул на высокого и худого пленного Алексей.

— Да поместиться! Затолкаем! – злобно сказал старик.

— Нет, я туда не полезу! Не полезу!

— А тебя никто спрашивать не будет! А ну пошел! – приказал ему Мамонтов.

Эсэсовец медленно поплелся к будке-курятнику. Он обреченно хныкал на ходу:

— Вы не имеете право издеваться над пленными, не имеете!

— А когда ж вы издевались гады,… имели право? – зло спросил старик, который шел рядом.

Вталкивать эсэсовца в маленькую будку из лозы пришлось минут десять. Сначала пленный забрался в эту конуру ногами, но вот потом не как не мог пристроить свое длинное и худое тело, наконец, когда он все же залез в этот мини-курятник, оказалось что голова торчит на улице. Эсэсовец жалобно смотрел из дырки на своих мучителей:

— Как я тут лежать-то буду? Скорченный, голова на улице! Снег пойдет – замерзну ведь!

— А ты постарайся не замерзнуть, - язвительно ответил ему Мамонтов. - Если конечно жить хочешь! – он смотрел на будку, из которой торчала лишь голова и понимал одному из этой ловушки пленному никогда не выбраться.

— Вы бы мне хоть руки развязали! – ныл обер лейтенант.

— Нет, никаких поблажек.

— Да сынок. А щоб он точно не убег, давай его ещо петлей прихватим! - предложил озорно старик и полез куда-то за будку – курятник.

Дед достал оттуда веревку и смотав ее в петлю, накинул фашисту на голову, затем притянул к стенке курятника. Положение у эсэсовца было можно сказать вообще хреновое. Мамонтову даже на секунду стало жаль его, вдруг замерзнет!

— Да не жалей ты этого гада! Не жалей, ничего с ним не будет! Они ведь собаки живучие! – словно прочитав мысли Мамонтова, подбодрил его дед. – Пошли со мной. Пошли!

Мамонтов махнул рукой и сжав свой ППШ, двинулся за дедом. Они шли молча по задворкам словно крадучись. Впереди показалась хата старика. Дед сначала остановился и осмотрелся, затем махнул рукой показывая, что можно идти. Алексею все больше не нравился этот ночной рейд. Но делать было нечего, раз уж пообещал старику, надо довести до конца.

В хате натоплено. В темноте сначала было ничего не видно, но потом глаза привыкли. Алексей стянул сапоги и снял вещмешок. Расставаться с автоматом он не стал, мало ли чего. Их встретила старуха в рваной стеганой безрукавке, длинная юбка и платок на голове. Совсем желтое лицо изрезанное глубокими морщинами. Хозяйка ничего не говорила, прижав одну руку к губам, второй крестилась и почему плакала. Старик кивнул на табуретку:

— Сядь, посиди трошку, я сейчас, - предложил он Алексею. – Мать дай ему чай що ли, и хлеб вот возьми.

— Может що покрепче? – робко спросила старуха.

— Ты самогон будешь сынок? Трошки? Для сугрева? – стыдливо предложил дед.

Алексею совсем продрог и понял, что ему сейчас небольшая доза спиртного не повредит:

— Ну, если только немного.

Бабка засуетилась и достала откуда-то из-за печки бутылку самогона. Поставила граненый стакан и налила. На столе дед развернул тот самый узелок, в котором был хлеб и лук. Алексей, немного стесняясь хозяйки, взял кусок хлеба. Откусив, он быстро прожевал и потянулся за стаканом. Самогон был вонючим, Мамонтов сморщился и зажмурив глаза, сделал три глотка. Пищевод обожгло алкоголем. Через секунду стало приятно и тепло. Алексей закусил еще хлебом и луком. Он сидел, жуя угощенье и смотрел на старуху. Она тоже внимательно наблюдала за солдатом. Тут Алексей услышал, что где-то за печкой раздались глухие удары. Старик не то рубил дрова, не то забивал гвозди. Мамонтов насторожился и потянулся за автоматом, который стоял у него между ног.

— Да ты не бойся сынок, не бойся, выпей еще и закуси, - сказала ласково и жалобно старуха.

Но Алексей больше пить самогона не стал, ведь даже от небольшой дозы он опьянел, за сутки это был первый кусок хлеба, а на голодный желудок алкоголь может здорово ударить в голову.

— Нет, мать спасибо, я хлеб доем и лук.

Через пару минут из-за печки вышел старик. Он внимательно посмотрел ан Алексея и махнул рукой.

— Ну, пошли, глянь там...

Алексей встал. Голова немного кружилась от алкоголя, хотя внутри приятно жгло. Мамонтов медленно зашел за печку. В углу он увидел небольшой люк, вернее дырку в полу. Внизу горел слабый огонек. Старик подтолкнул гостя и сказал:

— Иди не бойся и спускайся там лестница…

Алексей подошел к дырке и заглянул внутрь, но ничего кроме земляного пола и лестницы не увидел. Осторожно вступив на нее Мамонтов, медленно спустился в подпол и осмотрелся. Эта была какая-то небольшая нора,… в углу этой земляной пещерки на деревянном топчане лежал человек с забинтованной головой. Алексей встав на колени, иначе передвигаться по этому помещению было просто нельзя, подполз к незнакомцу. Человек лежал закрыв глаза и тихо стонал. На белой тряпке, которой был замотан его лоб, виднелась проступившая кровь. На человеке надета грязная вся в бурых пятнах гимнастерка с голубыми петлицами и двумя красными шпалами в них.

— Это летчик, его самолет упал недалеко от нашего села еще несколько месяцев назад, – тихо прозвучал голос сзади.

Старик сидел у лестницы и внимательно смотрел за Мамонтовым.

— Их трое было, людей-то в самолете энтом. Такой большой с двумя винтами на крылах. Я шибко-то в этом не разбираюсь. Он летел куда-то на Восток кажись. Уже вечером,… вдруг на него налетели как супастаты черные такие малые аэропланы. Их самолет большой загорелся и упал. В двух верстах за оврагом, но там место такое що невидно. Мы боялись сначала идти туда. Вроде не взорвался аэроплан-то этот большой, но все равно боязно. А потом приехали полицаи из волостного управления и требовали указать, где самолет упал. Но у нас в деревне никто не сказал… Полицаи уехали и сказали, що воротятся с эсэсовцами и они-то уж заставят нас гутарить где самолет упал, и уехали. Вот вечером мы с бабкой-то и решили сходить побачить, мы-то бачили, где самолет упал. С нами соседка пошла и муж ее, фамилия у них Гаврилко, и пошли мы вчетвером, взяли волокуши. Там в самолете они все живы были только ранены. Двое-то сильно, а один, так то ж ногу сломал. Вот мы их и приперли в деревню…

— И что еще где-то есть летчики? Тут в хатах? – спросил Мамонтов.

— Нет, - грустно ответил дед.

— Что другие умерли что ли?

— Нет, не помёрли, их Гаврилки себе в свинарник занесли, там схоронили, а потом полицаи приехали и три вот таких в черных мундирах… що в курятнике лежит…

— И что нашли что ли?

— Нашли сынок, нашли… и увезли… куда не знаю, наверное в Цимлянскую…. А Гаврило… их обоих повесили… у их дома… у колодца… мы уж сняли потом,… похоронили как могли… хотя полицаи приказывали не снимать до лета…

Мамонтов замолчал, ему стало больно и противно за себя. Еще несколько минут назад он пожалел эсэсовца, что тот замерзнет,… Алексею стало стыдно. Он посмотрел на измученное лицо летчика, который был судя по всему, без сознания и тихо постанывал, у него выросла борода пока он лежат тут в подполье, старику-то со старухой брить пилота, наверное было некогда да и нечем.

— А этого как удалось спасти?

— А этого,… у меня тут вот видишь погреб не дорытый был, я его копать весной сорок первого начал… да видно не судьба, а люка даже не было, я дырку только сделал. Так я его в погреб и спрятал, а пол забил досками. Два дня мы к нему не спускались, пока полицаи по селу рыскали. Но не нашли, а кабы нашли нас бы со старухой тоже как Гаврилок вздернули сынок… во так, - рассказал дед и вздохнул. – Его бы срочно к врачу надо, помирает он сынок. Вы бы взяли его и увезли. Помрет он.

Мамонтов тоже вздохнул. Летчика нужно в медсамбат везти. Но как? Ни машины, ничего.

— Ладно, де пусть он пока тут полежит, а мне нужно к командиру сходить, рассказать доложить.

— Ты сходи, сходи сынок, только уж помоги человеку, плохо ему, голова у него ранена, мы как могли уж, да только что у нас есть со старухой?

— Ладно, отец. Поможем, что ни будь придумаем.

Мамонтов выбрался из подпола и надев сапоги, взял вещмешок, направился в хату в центре села, где был Глушко. По дороге он решил зайти к мини-курятнику, чтобы проверить, как там лежит пленный эсэсовец. Когда он подошел к будке, то увидел, что голова обер лейтенанта торчит по-прежнему. Только глаза закрыты, лицо бледное. Мамонтов подумал, что фашист умер – замерз. Но как только он подошел к курятнику, пленник вздрогнул и ожил.

Он зло и противно крикнул:

— Вот он мой мучитель, вот он!

Из темноты выскочил Подольский, он испуганно зашептал:

— Ты что Леха! Ты куда делся? Пост оставил… Глушко злой. Мы уж думали, сбежал ты. Иди к нему в хату. Там пожрать нашли, иди поешь мы там тебе консервов и хлеба оставили, самогон есть…и поспать надо. Меня сменишь потом. Меня видишь, вместо тебя поставили, этого козла охранять…. Да, Леха, а Глушко понравилось, как ты этого козла в будку засунул!

Мамонтов двинулся в хату в центре села, перед которой лежали убитые красноармейцы. Тела уже аккуратно сложили и кого смогли накрыли тряпками. Алексей покосился на трупы, все равно, даже сейчас все выглядело жутковато, больше полсотни убитых! Мамонтов на секунду представил, что их всех надо похоронить. Но как зимой выкопать такую большую могилу? Но иначе-то нельзя, не бросать же их тут просто так?!!!

Страшно!

А сколько их погибших сейчас гниет в полях по всему фронту, тысячи, десятки тысяч!!! А может сотни?!!! И для всех для них нужно копать могилу! Нет, это война оставит после себя самою большую в истории могилу! Какая же она будет по величине? Что это за гигантская яма?! Может быть, те, кто начинал это войну, увидев какую могилу, придется рыть и вовсе не захотели воевать?

Когда Алексей зашел на крыльцо, то услышал, что внутри дома кто-то ругается. Мамонтов дернул дверь и шагнул в сени. В них сидели два солдата, один из них Щепень, второй какой-то незнакомый парень. У обоих винтовки с пристегнутыми штыками, сразу видно людей определили на пост. Рядовые встали, вид у них был испуганный.

— Что там еще? - хмуро спросил Мамонтов.

— Там, это… наш капитан проснулся, вернее очухался,… а ваш сержант его пытается арестовать,… - робко ответил Щепень.

— Ладно, разберемся, - хмыкнул Алексей и потянул за ручку двери.

Внутри хаты были сильно накурено, так сильно, что резало глаза. Алексей даже сразу не разобрал, кто есть кто, в свете маленькой горелки. На табуретке в центре комнаты сидел какой-то человек, рядом стояли два солдата. В углу, у стола сидел еще кто-то. Когда Мамонтов зашел все замолчали. Повисла пауза и лишь через несколько секунд, раздался голос Глушко:

— Мамонтов мать твою,… ладно потом поговорим, - сержант сдержался и не стал ругаться.

Алексей присмотрелся и понял, что человек сидящий на стуле у стола это и был Глушко. В этот момент раздался громкий голос:

— А я говорю, верните мне немедленно мои документы, мою портупею и табельное оружие. Я приказываю вам как старший по званию!

Алексей только сейчас рассмотрел, кто говорит, это был тот самый капитан, что валялся пьяным в сундуке. Он сидел в центре избы на табуретке, вид у офицера был помятый, было видно, что он еще даже не совсем протрезвел. В гимнастерке без ремня и без сапог он выглядел как военнопленный.

— Сержант я просто требую, я требую, чтобы вы мне вернули пистолет и документы. А не то, я вас отдам под трибунал!!!

— Ты капитан мне тут сильно-то слюнями не брызгай и трибуналом меня не пугай, я пуганый, я знаешь, сколько раз за линию фронта ходил? А сколько в меня фашисты ножи совали? Так, что мне плевать на твои угрозы. А документы твои и пистолет, я тебе не отдам, пока особист не приедет. Вот ему-то я тебя и сдам, как полагается по уставу, а пока, я тут главный по должности, а ты отстранен от командования роты,… если ее можно теперь так назвать, – попыхивал папиросой Глушко.

— Что?!!!... Да я тебя собака засужу,… сгною в штрафбате! Ты сволочь мне… за все ответишь! – капитан попутался вскочить с табуретки, но стоящие рядом солдаты прижали его.

— Да вы что,… рядовые… вы командира своего не узнаете?!! А ну уберите руки! На губу отправлю! В штрафбат! – заревел капитан.

Глушко затушил папиросы и встал со стула. Он медленно подошел к офицеру и, склонившись над ним, положил ему руку на плечо.

— Значит, говоришь в штрафбат? На губу их,… говоришь их командир?... Значит, говоришь ротой командуешь,… а хочешь ли ты посмотреть на свою роту?

Глушко неожиданно схватил капитана за шиворот и повалил на пол, сержант потащил его по полу к двери. У порога он поднял офицера под мышки и, отварив дверь пинком, вытолкал капитана в сени, а затем на улицу.

— Я тебе сейчас покажу твою роту! Покажу собака… роту твою! Увидишь сейчас!

Мамонтов и остальные солдаты тоже выскочили на улицу.

— Вот!!! Смотри на свою роту,… вот смотри пес на роту свою! – Глушко подволок офицера к убитым телам красноармейцев и бросил его рядом. - Вот сука смотри, на роту, как теперь ты командовать будешь,… смотри собака,… как ты роту-то свою пропил!

Разведчик поднял капитана за шиворот и тряс его как куль с картошкой. Тот, увидев эту кошмарную картину с десятками мертвых тел, которые были наложены почти друг на друга - зарыдал как ребенок. Глушко бросил офицера на землю. Капитан скулил и катался, его относительно чистая, хотя и мятая гимнастерка мгновенно стала грязной. Шерстяные носки на ногах почернели от раскисшей жижи.

— А-а-а, не надо, не надо! – рыдал капитан и хватал руками грязный снег. – Нет, не надо, я кровью оплачу. Не хотел я, простите меня, а-а-а!

Глушко нагнулся и сорвал с гимнастерки капитана новенькие погоны:

— Ты погоны успел нацепить и звезды в них наставлять, а сам?! Не достоин ты звания офицера, ты жизни то не достоин! – Глушко брезгливо плюнул на капитана. - Унесите этого козла в хату и глядите за ним. Сотрите в оба, - приказал он молодым солдатам. – А ты Мамонтов, пошли, расскажешь, где был и подкрепишься. Поспать надо. Завтра будет трудный день, как там наши с овцами?... У меня сердце болит за них! – вздохнул Глушко.

Через пару минут Алексей сидел в избе возле теплой печки и уплетал за обе щеки немецкую тушенку и хлеб. Глушко даже дал ему маленький кусок шоколада. Оказалось, что когда рота вовсю пьянствовала и поедала трофейные запасы из обоза,…. но все съесть все-таки не смогла. Несколько десяток банок со свиной и говядиной остались не открытыми. Плиток десять качественного немецкого шоколада тоже нашли молодые солдаты, еще сыр и даже бутылку красного вина. Видно фрицам, что попали в окружение под Сталинградом, пытались провезти с захваченным обозом праздничные подарки, только вот что за праздник собирались они праздновать, не понятно.

Но Мамонтов об этом сейчас не задумывался, он ел вкусную тушенку и заедал ее сыром и хлебом. Такого царского ужина у него уже не было с самого начала войны. Когда желудок оказался полным и Алексей почувствовал уже порядком забытое ощущение сытости, он откинулся на табуретке и удовлетворенно погладил живот.

— Ну, наелся?! Теперь спать ложись, – Глушко сидел напротив и грустно улыбался. – Нам завтра рано вставать. Поэтому каждый час дорог.

— Да, сержант мне кое-что вам рассказать надо, вернее доложить. – И Алексей рассказал разведчику о раненном летчике, которого спрятали в своей избе старик со старухой.

Глушко молча выслушал рассказ и стал грустным. Он тяжело вздохнул и тихо сказал:

— Ладно, завтра решим что делать, а сейчас отбой.

Алексей заснул, как только оказался на кровати. Он снял шинель и ей же накрылся. Впервые за три месяца ему удалось лечь на обычную гражданскую кровать. Оказывается это такое человеческое счастье, просто выспаться на обычной гражданской кровати с подушкой под головой. Это понимаешь только на войне, будь она проклята!

Что снится на войне? Многие думают, что солдатам на войне снится победа, да нет на войне порой сниться всякая ерунда. А порой вообще ничего не сниться, порой на войне сон это полет в черную бездну небытия, полет от страшной реальности. Ведь за день мозг принимает столько негативной информации, что он просто отказывается что-то анализировать ночью. Мозг человека просто отключается, какие там сны, ему не до сна, когда вокруг столько горя и ненависти. Поэтому выражение «спит как убитый» скорее всего пришло именно с войны…

Мамонтов спал как убитый. Ему ничего не снилось. Проснулся он от громкого голоса:

— А это кто такой?

Алексей раскрыл глаза и увидел, что у кровати стоит незнакомый человек. Это был офицер в темно-серой шинели с новенькими желтыми погонами и по одной большой звездой на них, на голове у него была надела фуражка с красных околышком, не смотря, на то, что на дворе была зима. Рядом с этим майором стоял Глушко. Сержант был явно взволнован, он как-то переминался с ноги на ногу.

— Это рядовой Мамонтов, он из моей разветгруппы, - виновато сказал Глушко. – Он спит потому, как всю ночь стоял на посту и выполнял мое задание.

Майор затянулся папироской и хмуро хмыкнул:

— Мамонтов говоришь. Его тоже ко мне на собеседование, ко мне.

— Товарищ майор, да его-то поверять и не надо, он-то со мной участвовал в атаке на деревню. И фрицев он захватил. Мамонтова-то поверять не надо.

Майор пристально и сурово покосился на сержанта:

— Ладно, я сам решу кого проверять, кого нет. А ты, вставай боец. Нечего лежать тут тебе не санаторий, а фронт. Сержант строй там всех на дворе.

Алексей испуганно спрыгнул с кровати. Он понял, что этот майор какая-то важная птица из штаба полка, а может дивизии, если его боится даже Глушко. Майор потоптался по избе, увидев в углу пустые бутылки из-под самогона, лениво подошел к ним и брезгливо взял посуду. Повертел в руках и даже понюхал горлышко:

— Это что ли пили они? – спросил он у Глушко.

— Так точно, - ответил сержант.

— Гадость какая, - фыркнул майор и вышел из избы.

Глушко секунду помолчал, а потом сказал шепотом:

— Из штаба дивизии приехали… две машины, видно бойцы, что мы послали ночью… добежали, это особист майор Ситник, мрачный человек, страшный, с ним надо осторожно он хоть и мой давний знакомый, но вот видишь как себя ведет, с ним взвод каких-то автоматчиков приехал и еще хмырь в кожаном пальто. Я подозреваю он из трибунала фронта. В общем ничего хорошего, застряли мы еще тут с тобой минимум на день. Эх, как там наши бараны? - сокрушался Глушко. – Ты Леша быстрей одевайся.

Мамонтов в спешке надевал сапоги, понимая, что позавтракать ему не удастся.

Когда он вышел на двор, сощурился. Солнце сегодня светило не по-зимнему. Наконец-то противные тучи расступились и местами проступило голубое небо. В таком свете деревня выглядела совсем по-другому. Алексей, наконец-то полностью рассмотрел, огромную кучу из тел убитых красноармейцев. При дневном свете она казалось еще больше в размерах. Возле трупов ходили какие-то солдаты в фуфайках с автоматами наперевес. Сбоку возле колодца, который ночью Мамонтов даже не увидел, на земле сидели: пленный эсэсовец и командир погибшей роты, тот самый капитан, что спал в сундуке. Рядом стояли еще два солдата в телогрейках, направив на них автоматы. Еще сбоку толпились оставшиеся в живых солдаты несчастной роты.

Мамонтов подошел к Глушко, который стоял с Подольским немного в стороне. Майор - особист сложив руки за спиной, мрачно смотрел куда-то в поле. Он прохаживался уставшей походкой вдоль изгороди. Резко вздернув голову, посмотрел на солдат роты и крикнул:

— А ну стали в шеренгу по одному, как положено по уставу!

Глушко махнул рукой и подозвал к себе Мамонтова. Он ему шепнул:

— Мы не будем вставать с ними. Не надо, вот тут стойте.

Алексей подравнялся рядом с Андреем Подольским. Их троица примостилась сбоку, Глушко, Подольский, Мамонтов. Алексей понял, сержант не хотел пристраивать свою разведгруппу к этим солдатам понимая, что сейчас майор - особист будет выяснять, что делать с этими бойцами разгромленной роты. По сути дела, должна была решиться их дальнейшая судьба.

Солдаты, стояли, опустив головы. Они боялись даже смотреть на этого человека в фуражке с малиновым околышком. Майор медленно ходил вдоль строя молча. Эта молчание особенно тяготило. Алесей вдруг почувствовал, что ему стало еще страшней, чем тогда во время атаки на конвой отары.

Наконец особист остановился. Он обвел взглядом шеренгу солдат:

— Ну и что я должен сейчас вам сказать, а, как вы думаете? Вам бойцам доблестной красной армии? Что я должен вам сказать? – повисла пауза.

Майор вновь тянул. Всем еще сильней стало страшно:

— А сказать мне вам нечего! Вы предатели и трусы! Вы преступники, которые ответят по всей строгости закона военного времени! Вы, кому Родина доверила оружие, попросту оказались мразями и подонками! Разве кто ни будь из вас, не слышал приказ нашего верховного главнокомандующего и вождя товарища Сталина ни шагу назад? Кто из вас не слышал этого приказа собаки? Разве вам не зачитывали его перед строем? Если есть такие, шаг вперед! – опять повисла пауза.

Алексею даже показалось, что майор как-то смаковал эти публичным издевательством над солдатами. Ему нравилось унижать людей и заставлять их превратиться от страха в ничтожество. Ведь все прекрасно понимали, что такие слова от начальника особого отдела дивизии по сути дела звучат как приговор.

— А раз вы знали такой приказ и отступили в бою, то вы есть никто иные как предатели и паникеры, а для предателей и паникеров у нас мера одна, расстрел на месте!

После этих слов у всех точно перехватил дух. И вдруг, раздался какой-то всхлип. Это не выдержал рядовой Щепень, он сначала громко как-то по-детски пискнул, а затем упал прямо лицом в грязь. Все в растерянности расступились. Майор недовольно посмотрел на лежащего в снежно-грязной жиже солдата и брезгливо крикнул:

— А ну уберите этого хлюпика! – солдаты подняли Щепеня под руки и оттащили к поленнице.

Там они положили несчастного солдата на дрова. Он пришел в себя и, размазав грязь по щекам, застонал. Особист недовольно ждал. В этот момент, где-то рядом прозвучал низкий голос:

— Иван Анатольевич. Мне кажется, вы перестарались. Не надо уж так.

Рядом стоял какой-то мужчина в кожаном пальто и фуражке. Никаких знаков различия не было видно. Незнакомец смотрел на особиста и качал головой:

— Конечно, надо со всеми повести индивидуальную беседу и выявить их степень вины. Но что бы вот так расстрелом сразу пугать не надо сейчас не сорок первый, – продолжал незнакомец в кожаном пальто.

— Да нет Игорь Петрович, не переборщил. Таких потерь надо избегать! Роту положили и из-за чего? Из-за тушенки с сухарями! Слишком уж высокая цена за фрицовский обоз!

— Согласен и все же! Не надо усугублять, расстрелять мы их всегда успеем, а воевать, кто будет? – сказал мужчина в кожанке и махнув рукой, пошел к хате.

Через пару минут все вновь стояли в строю, майор вновь ходил вдоль шеренги. На этот раз тон его голоса был значительно мягче:

— Падать в обморок это удел слабых! А вы никто иные как бойцы Красной армии! И вы не имеете права проявлять слабость! Никакого послабления трусам и паникерам! Бить фашиста и наступать на запад ваш долг как гражданина нашей великой Родины! Что нам говорит товарищ Сталин? Он говорит, наше дело правое враг будет разбит, победа будет за нами! С этими словами вы должны идти в бой и с этими словами умирать, если прикажет Родина! И это касается всех, все до одного не смотря ни на какие звания и должности! Только так мы можем сломить хребет этой фашисткой гидре! - опять провисла тягостная тишина, майор скорее всего понял, что вновь «перебарщивает» и уже более спокойно добавил. - Я, конечно, выясню, как были расставлены посты и почему личный состав, умудрился пить вместе с командирами роты. За это ответит капитан Самохвалов. Но и вы, каждый из вас будет лично отвечать за это позорное поражение. Каждый! И мы решим, что вас ждет! А пока разойдись!

Солдаты печально разбрелись. Майор довольно покосился на тройку под командованием Глушко и подозвал сержанта:

— Ну, сержант, что ты там хотел сказать.

— Вот товарищ майор. Мой боец рядовой Мамонтов, он обнаружил тут в одной хате раненного летчика, я думаю пусть он сам доложит.

Мамонтову пришлось снова рассказывать про пилота в хате у деда. Особист внимательно слушал.

— Значит, спасли летчика, это хорошо. Ну что ж пусть приведут ко мне этого деда и пилота пусть несут в машину. Надо его в госпиталь отвезти, - как-то мрачно и зло сказал майор.

Алексей после этих слов почему-то вообще пожалел, что рассказал этому особисту про старика. Мамонтов, испугался за этих пожилых людей, которые по сути дела совершили подвиг, ведь если бы пилота нашли немцы, их ждала смерть, а теперь?

Что теперь ждет этих людей? А вдруг их в чем-то обвинят?

Странно, но Алексей никакого облегчения, после того как приехала эта «подмога» во главе с особистом не почувствовал. Вроде «свои», вроде «наши» и в тоже время внутри какое-то непонятно напряжение, как будто сделал что-то противное и незаконное. Состояние такое, что вроде как «совершил преступление» и тебя сейчас выведут на чистую воду.

Летчика принесли минут через пятнадцать. Его уложили в хате на кровать. Среди приехавших бойцов оказался санитар, он и занялся пилотом, осмотрел его и сделал перевязку.

Старик пришел к особисту не один. Вместе с ним появились еще человек десять местных жителей, это были тоже пожилые мужчины и женщины. Они робко стояли и смотрели на майора. Тот недовольно косился на делегацию. Глушко и Мамонтов с Подольским сидели в сторонке на завалинке. Им не терпелось поскорей отправиться к своим ребятам и отаре, но майор Ситник попросил почему-то задержаться.

— Вы, как я понял, главный, уважаемый? – тихо спросил старик у особиста.

— Да отец, чем обязан таким вниманием?

— Вот пришли, вам уважаемый, кое-что сказать, сначала не хотел, ну тут люди ко мне приходили. И настояли вот прийти и сказать.

— И что ж такое сказать вы хотите?

— Мы хотим, що бы вы у нас у деревне одного человека суду придали…

— Хм, судили человека, кого, за что? – удивился особист.

— Да есть тут одна особа, есть,… - вздохнул старик.

— Ну, рассказывайте тогда за что ее судить надо?

— Так я уж гутарил этому вот солдатику, - старик махнул головой на Мамонтова. – Жили у нас в деревне Гаврилко, муж и жена, соседи наши. Уважаемые люди, тож они вместе с моей старухой помогли летчиков раненных вытащить из аэроплану. Спасти, так сказать.

— Я слышал эту историю отец, слышал, - мотнул головой майор Ситник.

— Слыхать-то ты можэ и слыхал, но не все уважаемый, я не все служивому-то догутарил…

— И что ж вы не рассказали солдату?

— А то и не рассказал,… то и не догутарил,… - старик вздохнул. – Про летчиков, что у Гаврилко в сарае схоронились, немцам доложила некая Щипочиха, баба одна тут живеть на краю деревни в хате, одна живеть…

Особист задумался, посмотрел на старика. Покачал головой:

— И с чего ж вы это взяли? Так догадались, или злобу какую на нее затаили? А? Уважаемый?

— Какая там злоба, у Щипочихи вечно немцы останавливались, как в село наведываются, – заступилась за старика одна из женщин. - Наведывались и полицаи наведывались и она им все гутарила все що в деревне происходит, они это ей за это и провиант разный давали, так оно и есть Щипочиха… судить ее надо,… она это выдала Гаврилко, она знала. Больше некому, она видела…

— Точно, точно говорят люди, есть такое, видела она и знала, про тех двух пилотов! -вступил в разговор еще один дед.

— Так есть ей и повод щоб Гаврилко с земли сжить… сыновья-то у Гаврилок в милицию пошли служить… вроде как в Харькове работали… а у нее, у Щипочихи мужа посадили энто еще в году тридцать восьмом… да детишки у нее дочка малая и сынок... но Щипочика когда в магазин ходила гутарила, Гаврилко мол заслужат-то, что они с ее семьей сделали… гутарила мол всех коммунистов надо повесить… еще разные там разговоры страшные про советску власть гутарила, - добавила какая-то старушка. - Ещо мил человек, той ночью що ваших солдат порезали…. Щипочиха куда-то ходила… я лично видела… хаты у нас рядом. Так пес мой забрехал... он так брешет що она выходит.. смотрю, идеть куда-то… куда она шла не знаю…

Особист задумался. Такие аргументы кого хочешь, заставят задуматься.

— Ну, пошли, покажете хату, где живет эта Щипочиха. – сказал он делегации.

— А що ее показывать вон на краю с синими оконцами. Идите да увидите, не ошибетесь, – махнула рукой старуха.

С собой к Щипочихе особист взял еще трех автоматчиков из взвода, что с ним приехали. Глушко и его подчиненные пошли с ними так из любопытства. Делегация местных жителей шла сзади метрах в двадцати. Дом у Щипочихи действительно стоял на краю села. Аккуратный такой домик, с соломенной крышей и синими рамами. Когда майор с солдатами подошел к хате, на крыльцо вышла женщина. На вид ей было около сорока. Высокая, стройная, на голове шаль, на ногах вязаные носки и калоши, длинная черная юбка и фуфайка какого-то рыжего цвета. Женщина внимательно смотрела на особиста и его солдат, они вошли в ограду и остановились в нерешительности. Глушко, Мамонтов и Подольский остались стоять за плетенью. А делегация местных так вообще топталась метрах в тридцати.

— Добрый день хозяйка. Это вы Щипочиха?! – начал майор.

— Здравствуйте, каков он добрый ил нет день-то, сказать не могу. Для кого добрый, а для кого и нет. Это они вас привели? – женщина кивнула на соседей, которые стояли кучкой вдалеке.

Майор обернулся и ухмыльнувшись, ответил:

— Может и они, но дело не в этом,… это вы Щипочиха?

— Смотрю я на вас офицер и удивляюсь, с каких это пор органы у нас так граждан называют?

— Как? – удивился майор.

— Ну, вот по прозвищу?

— Хм, хорошо поставим вопрос по-другому, как ваша фамилия гражданка, имя отчество?

— Ну, так бы и сразу, – грустно улыбнулась женщина. – Марина Ивановна меня зовут фамилия Щипочева, дальше что?

— Ну, ничего, вот пару вопрос задать хотел, - неожиданно смутился майор, он не ожидал такого отпора.

— Ну, так задавайте! – ухмыльнулась женщина. - Вот я вся перед вами.

— Гражданка Щипочева где вы были этой ночью? – сурово спросил майор.

— Хм, где… дома спала!

— Да?! Дома? А вот соседи ваши уверяют, ходили вы куда-то?

— Куда ж я могла ходить? Если на двор только… - пожала плечами женщина.

— Интересно, а вот соседи…

— Да мало ли чего там эти соседи гутарят! – перебила особиста женщина. - Они такое набрешат, вы им верить будете?

— Ну не знаю… во всяком случае… проверить надо!

— Ну, так проверяйте, – помрачнела женщина.

— Тогда вам нужно пройти с нами вон в ту хату, там вас допросим и если все чисто отпустим, – майор стал суровым.

— Некуда я не пойду! На всякий вздор не буду отвечать!

— Как это не пойдете?! Мы тогда силой вас уведем! – прикрикнул майор. – Так… взять ее! – приказал он солдатам.

Автоматчики медленно двинулись к крыльцу дома. Женщина неожиданно выхватила из-за лестницы топор и подняв его к плечу, дерзко сказала:

— А ну, попробуйте, подойдите! По башке вмиг рубану!

Солдаты в нерешительности остановились. Майор удивленно уставился на женщину. Правой рукой он непроизвольно расстегнул кобуру на поясе:

— Вы, что команду не слушали? Задержать гражданку! - металлическим голосом повторил приказ особист.

Солдаты кинулись к женщине. Та не испугалась и не растерялась, а ударила топором наотмашь одного из них. Боец кое-как увернулся, но топорище зацепило ему руку.

— А! - вскрикнул солдат и упал на ступени.

Второму удалось выбить топор из рук бойкой хозяйки дома. В этот момент к нему подскочил третий. Они скрутили дерзкую женщину и потащили с крыльца.

Она закричала:

— Сволочи, мужа моего вам мало! Сволочи, вы как были собаками, так и остались ими! Ненавижу вас рожи большевистские! Собаки! Мало вас Гитлер давил! Вы ж никого не жалеете детей малых и тех не жалеете! Это вы и есть фашисты! Сволочи! – солдаты пытались заткнуть женщине рот, но она не давалась. – Смотрите все, как с женщиной и детьми сволочи насилие делают! Освободители поганые!

— Оставьте мамку! Оставьте мамку! - раздался крик с крыльца.

Все повернули головы. В проеме двери стоял мальчик лет тринадцати, в руках он держал охотничье ружье. Ствол был направлен на солдат.

— Оставьте мамку! - кричал ребенок, по его щекам текли слезы.

— А ну, малой… брось ружье!.. Не балуй! - сказал солдат, которому женщина ударила по руке топором.

Он кинулся к мальчику, но ребенок шагнул вперед и выстрелил дуплетом. Картечь разорвала в клочья фуфайку на груди у солдата и отбросила его назад, боец скатился по ступеням и упал на землю. В этот момент прозвучала короткая автоматная очередь, мальчик тоже свалился, как подкошенный пуля угодила ему прямо в лоб.

— Не стрелять! Не стрелять! – заорал особист. – Кто стрелял? Кто стрелял?!!!

— А-а-а! - дико завыла его мать. – Ваня сынок! Нет!!!

Один из солдат виновато опустил голову. В руке он сжимал автомат:

— Извините, товарищ майор… я как-то машинально,… он же Кольку, Кольку Васильева,… вон наповал,… кто ж знал,… я машинально! – чуть не плакал солдат.

— Убийцы. Вы убийцы! Сволочи! Вы поганые убийцы! – билась в истерике мать убитого мальчика. – Будьте вы прокляты все! Все! До одного!

— Заткните ей рот! Тащите ее туда к штабу! Тащите отсюда! – ревел особист и размахивал зажатым в руке пистолетом ТТ. – Да что ж за деревня такая проклятая! Что за деревня?!

Глушко сурово посмотрел на Алексея. Мамонтов обернулся и увидел, что местные жители, которые привели сюда особиста с солдатами, в ужасе разбегаются к своим хатам. Дикие крики Щипочихи звучали не умолкая, солдаты тащили ее по улице деревни.

Подольский подошел к лежащему на земле солдату и расстегнул ему рваную от картечи телогрейку. Печально покачал головой и тяжело вздохнул:

— Нет, на повал…

И тут случилось то, что вообще никто не ждал. На крыльцо к убитому брату из избы вышла меленькая девочка лет пяти. Она была одета в какую-то нелепую длинную рубаху, ребенок хныкал и ничего не понимая, склонился к мертвому мальчику:

— Ваня… Ваня… мама, Ваня, мама.

Мамонтов увидел глаза этого ребенка. Глаза полные отчаянья и страха. Глаза маленького человека, который лишился всего за одну секунду в своей короткой жизни. И никто на свете, никто уже не сможет помочь ей! Никто и никогда не сможет заменить ей мать и брата! Кто ответит за эти потери? Кто возместит этой девочке все, что она потеряла? Она осталось одна, такая маленькая и беззащитная в этой вселенной ненависти и горя! Одна в целом мире злых и циничных людей, которые затеяли эту страшную войну!

На глазах у Алексея навернулись слезы. Он увидел, что Глушко тоже прячет взгляд. Майор особист стоял растерянный. Он, всесильный и всемогущий, наконец понял, что все его регалии и властные полномочия сейчас не имеют никакого значения перед этой маленькой девчонкой, которую его солдаты лишили брата и может быть матери.

Все, стояли оцепенев и не понимали, и даже не представляли, что теперь им делать! И лишь один из бойцов упал на колени. Он склонился над телом убитого мальчиком солдата. Скорее всего, это был его друг. Рядовой гладил побелевшее от смерти лицо своего товарища и тихо, как-то по-детски причитал:

— Коля, друг как же так. Мы же договорились с тобой! Коля друг! Как же так, ты почему? Почему? Это ведь совсем не то, не то, что мы хотели! А? Коля! Как же так?

Мамонтов видел, что этот человек находится в шоке. Еще несколько секунд назад его друг был жив и вот, вот все закончилось. Этот солдат! Он погиб так нелепо! Возможно, он прошел горнило Сталинграда! Возможно, он ходил не в одну страшную и смертельную атаку, возможно он выжил под градом свинца и железа и вот тут, в этой забытой Богом деревушке его настигла смерть, нелепая и слепая! Глупая и неоправданная!

Хотя, как может быть смерть вообще оправданной?

Как?

Смерть не может быть оправданной!

Но война, проклятая война переворачивает все!

Все законы жизни!

И тут на войне люди научились говорить про оправданность смерти!

Это так странно и нелепо когда миллионы людей знают, как должен быть убит человек! И что он должен сделать перед своей смертью!

Бред всего человечества сейчас отразился на этих двух людях!

Маленькой беззащитной девочки и простого русского солдата, который был убит ее братом!

Они шли молча! Говорить не хотелось, всем на ум лезли страшные и противные мысли. На войне сам того не замечая, человек становится циничным и жестоким! Он привыкает ко всему, ломается психика и порой даже самое страшное горе кажется обычной и обыденной реальностью, которая в принципе должна происходить!

Но иногда!!!

Иногда даже среди этой страшной мясорубки человеческих судеб бывают такие моменты, которые заставляют вновь стать обычным человеком с нормальным восприятием жизни! С нормальной оценкой ситуации и мерилом человеческих поступков.

Это происшествие в деревне, вернул их в обычный, не военный мир, когда трагедия не кажется будничной и закономерной. Смерть солдата и мальчика вновь заставила их быть нормальными людьми…

Вид унылой степной дороги раскисшей от противного талого снега дополнял противные ощущения страшной безысходности и обреченности нелепого конца их жизни, который как казалось, обязательно наступит…

Он просто не может наступить тут на войне!

Миллионы людей обречены на смерть, кто из них сможет выжить?

Счастливцы, которые должны знать, им повезло за счет других…

Страшно,… страшно…

Унылая степная дорога, что может быть хуже? Зимой тут на войне?

Понятие Родина тут навевает на страшные мысли!

Родина, а что это такое?

РОДИНА – звучит пафосно и в тоже время не понятно, Родина - странное слово. Родина, она как абстракция как непонятный памятник, вылепленный странным художником.

Родина - что это?

Никто не ответит на этот вопрос, никто не даст даже приблизительного ответа. Родина она как жестокая мать, которая смотрит за своими детьми, откуда то издалека, от куда-то сбоку. Словно давая своим сыновьям возможность стать настоящими людьми.

Причем Родина у вех бывает разная. Как она может быть одна? Как? Нет, Родина у всех разная просто миллионы людей говоря это слово РОДИНА, подразумевают одно и тоже.

Вот, например, какая тут может быть родина для Мамонтова, Подольского или Иванова?

Для них сибиряков - уральцев? А?

Какая? Тут Родина, за тысячу километров от их дома?

Степь грязная и не приветливая, степь ради которой помирать точно не охота!

За что тут помирать?

За эти кусты? За эти канавы? Нет, такая Родина не нужна!

Мамонтов, смотрел на унылый пейзаж и печально сглатывал свои мысли.

Вот у него Родина в Сибирь, она конечно та Родина, за которую и помирать-то не стыдно!

И не больно и не жалко или еще, как там со смертью?

Нет, это не то… так говорить и думать нельзя…

Помирать вообще-то всегда страшно, это лишь россказни людей, которые придумывают всякие поговорки пред смертью, что помирать не страшно…

Но Родина, Родина у всех она разная, там в Сибири она правда прекрасная…

Сморишь и страшно от красоты становится… реки и горы тайга и небо … оно в Сибири особенное…

А тут?

Тут в степи?

Кому она нужна такая РОДИНА?

И все-таки нет,….. именно за нее за эту неказистую на первый взгляд землю и помирают миллионы обычных мужиков… называющих себя РУССКИМИ ЛЮДЬМИ!

Рядом с дорогой на обочине, то и дело встречались сгоревшие и искореженные танки. Сначала попался немецкий, с короткой пушкой и большими передними колесами, больше походившие на зубы какого-то страшного сказочного чудовища. Перебитые снарядами гусеницы уныло весели на скатах.

Метров через двести попались два советских сгоревших танка, один «тридцатьчетверка», второй КВ. Возле танков валялись полусгоревшие тряпки и еще какой-то хлам. Было видно, что бой, в котором подбили эти танки, прошел недавно.

— Судя по всему, линия фронта откатилась уже на запад километров на двадцать тридцать, - нарушил тишину Глушко. - Мне особист сказал, что пока мы со своими баранами возились и в этой проклятой деревушке торчали, наши сильно рванули вперед. Так что ребята мы уже вроде как на советской территории. Вернее, она конечно и так советская, в общем, фрицы драпают! – запутался сержант.

Новость вроде всех немного взбодрила, но говорить все же не хотелось. Мамонтов то и дело оборачивался и пытался найти взглядом ту проклятую деревушку, которая как он чувствовал окончательно в нем, что-то перевернула. Эта граница между смертью и жизнью она, как казалось Алексею, сошлась именно там, среди этих убогих хат с соломенными крышами и покосившимися плетнями.

Вдруг все неожиданно уловили сладкий запах!

Нет, это запах нельзя было не с чем перепутать, запах жареного мяса!

Где-то впереди клубился дым и именно оттуда доносился это аромат, который выворачивал их кишки как умелый борец профессионал выворачивает на тренировке неопытного салагу.

Всем, ужасно захотелось кушать и, хотя они подкрепились тушенкой и хлебом свежий воздух и усиленный замес ногами раскисшей дороги сделал свое дело.

Да и вообще на войне, если ты не ранен,… кушать хочется всегда! Ночью днем утром и вечером у большинства солдат одна дума… выжить и поесть…

— Черт. Это наши, я чую это наши! – выругался Глушко.

Сержант прибавил шаг, все подтянулись за ним и действительно, через пять минут они услышали слабое блеение и какое-то шуршание. Метрах в двухстах они увидели ту самую заброшенную силосную яму, в которую они и загнали свою трофейную отару.

— Стой, кто идет?! – раздался голос из придорожных кустов.

— Свои, сержант Глушко!

Сержант остановился и показал всем рукой - прекратить движение. Через несколько секунд на дорогу вывалилась худая и нелепо изогнутая фигура рядового Иванова. Виктор держал в руках автомат и толи испуганно толи зло смотрел на своих товарищей.

— Ты что боец? Разве можно вот так выходить сразу? Это же провал! – пожурил его Глушко. – А если нас фрицы вязли в плен и просто ведут перед собой как живой щит! Ты же демаскируешь позицию!

— Но за вами же немцев нет, я видел, я следил уже давно за вами, я слушал и считал сколько вас, вот так товарищ сержант, - виновато пробурчал Виктор и опустил голову.

Было видно, он все еще стесняется за ту трусость во время первого боя.

— Ладно, черт с тобой, що на тебя ругаться, скажи-ка лучше рядовой, чем так там пахнет вкусно?

— Чем, чем, мы же тоже люди, сколько вас ждать можно? Есть то охота, уж сутки вас нет, а то и больше… вот и решили пару баранов зарезать да сварить…

Глушко фыркнул, но ничего не ответил, он быстро зашагал к яме. Все побежали за ним как на крыльях в предвкушении вкусного обеда!

Отара уныло столпилась в правой части ямы. Бараны и овцы жалобно блеяли и топтались на месте. Глушко кое-как среди этой черно-серой массы животных отыскал глазами козла-вожака и облегченно вздохнул. Вести отару дальше было можно с помощью этого рогатого лидера. А значит можно двигаться дальше, а значит задание они выполнят.

В другом конце ямы полыхал костер, возле которого копошились несколько фигурок. Когда Глушко Мамонтов и остальные подошли ближе, то увидели, что у огня суетятся помимо двух разведчиков еще какие-то люди. Сержант недовольно хмыкнул и остановился. Разведчики что были возле костра, заметили своего командира и виновато вытянулись по струнке. Но двое незнакомцев что были одеты в фуфайки и ватные штаны как не в чем не бывало продолжали суетится возле очага. На огне стояли большие цинки из-под патронов в которых варилось мясо. Бульон шипел и то и дело выплескивался на пламя.

— Так что тут у вас за общепит? – зло крикнул Глушко.

Сержант буравил взглядом непрошенных самозваных поваров. Солдаты оторвались от своего занятия и выпрямившись, с любопытством смотрели на сержанта. Незнакомцами оказались азиаты, толи казахи, толи киргизы. Молодые парни с раскосыми глазами и желтой кожей на щеках.

— Вы кто такие? – грубо спросил Глушко.

Солдаты занервничали, переминаясь с ноги на ногу, молчали.

— Товарищ сержант, это соседи наши из сорок пятого стрелкового полка. Пехота. Они наступают севернее километрах в двадцати, а эти вот тут к нам прибились.

— Как это прибились? – недоверчиво буркнул Глушко. – А ну покажите свое красноармейские книжки!

Оба азиата засуетились и начали усердно расстегивать фуфайки. Глушко покосился на костер и цинки, в которых варилось мясо. Ему тоже захотелось кушать, сержант сглотнул слюну. Один из разведчиков это заметил и улыбнулся, Глушко показал ему кулак.

— Вот, командир вот, – один из незнакомцев протянул свои документы.

Глушко как-то брезгливо рассмотрел книжку:

— Так… рядовые Сауранбаев… и Садыков, вы, что тут вообще делаете? А? Почему не в своем подразделение?

— Сержант так это не ругайся, не ругайся, – спокойно ответил один из азиатов.

Это был высокий и худой парень. Его товарищ значительно ниже ростом, но зато коренастый и плотный.

— Нас командировали на поиски провианта, так же как вас, мы из хозроты. Вот ходим по степи и хуторам, ищем живность какую, может корову отбившуюся, может баранов. Мы тоже, как и вы от каши устали, тушенки нет, личный состав жрать хочет нормальной еды, вот и послали нас на разведку, а тут вы со своими баранами, мы вот бойцов твоих уговариваем нам с сотню отдать, все же соседи! А? Командир?

— Отдать? Еще чего! – фыркнул Глушко и протянул документы непрошеным гостям. – Мы эту отару с боем взяли, а вы вот так хотите взять готовенькое! Еще чего!

— Ты что такой злой и жадный, а сержант?! – улыбнулся высокий азиат, тот у которого была фамилия Сауранбаев.

— Вы все равно в одиночку такую большую отару не догоните, да и как управлять баранами вы не знаете! А мы вам поможем…. За определенную плату конечно,… за сотню баранов! – подхватил второй казах.

Коренастый азиат, нагло и в тоже время как-то весело смотрел на Глушко. Сержант покачал головой и почесал за ухом:

— Не ребята, вы это, вы что-то путаете, если нам поставлен приказ довести отару, мы ее доведем во чтобы то не стало и не какие помощники нам не нужны!

— Да брось ты сержант! Брось не жадничай! Да к тому же вы и свежевать-то толком не умеете, только шкуры попортите, да мясо! А мы вот барана чик- чик и порезали! Вон смотри как аккуратно, сейчас вон твоих людей накормим! Мы же ко всему прочему и повара! Так, то вам без нашей помощи не обойтись! Давай сержант соглашайся! – настаивал высокий казах.

— К тому же у вас и соли-то нет! А у нас вот и соль и перец даже припрятан! Сейчас такое мясо будет, пальчики оближешь! – подхватил коренастый.

Глушко тяжело вздохнул. Он покосился сначала на баранов затем на своих подчиненных. Разведчики опустили головы. Сержант не спеша достал из кармана кисет и свернув самокрутку, задымил. Все ждали его решения. Мамонтов и Подольский то и дело сглатывая слюну жадно поглядывали на варящееся на костре мясо.

— Ладно, черт с вами, но только сотня! Ни барана больше! И то когда пригоним, тогда и отсчитаем! - махнул рукой Глушко.

Все радостно вскрикнули. Казахи заулыбались. Один из них бросился к цинкам и принялся помешивать варево.

— И учите, погонка баранов теперь ваша забота! Меня больше с этим вопросом не тревожить! Гоните вы, раз вызвались! – крикнул казахам Глушко. – А мы обеспечим вам прикрытие. Охрана наше дело, а вот баранов гнать ваше!

— Послушай сержант, раз уж мы взялись за дело значит знаем дело! Догоним отару в лучшем виде! – заверил радостно Сауранбаев. – Только вот у нас теперь есть проблема.

— Какая еще проблема? – недовольно буркнул Глушко.

— Так бараны-то голодные! Понимаешь сержант, ты вон сколько за то время пока их гонишь поел? А? Вот то-то, а они тоже кушать хотят! Их накормить надо! Вот это проблема!

Глушко задумался. Слова казаха его насторожили. Действительно голодные животные могли взбунтоваться, а если разбежится отара по степи им ее точно в кучу назад не согнать.

- Ладно, дела будем решать по мере их поступления! – подбодрил Сауранбаев. – А сейчас давайте поедим!

Через минуту они уплетали горячее мясо. Свежая баранина была ароматной и вкусной. Казахи действительно оказались не плохими поварами,… хотя какие там повара?! Просто сварили мясо и посыпали в воду соли!

Но тут, на войне такое блюдо настоящее лакомство! Солдаты грызли баранину как первобытные люди - срывая зубами с костей сочные куски и с жадностью, почти что не жуя, глотали их.

Тут на войне человек окончательно временами превращается в животное.

Звериный инстинкт убить врага, инстинкт охотника - это лишь часть страшного перевоплощения!

Есть еще и звериный инстинкт - насытить желудок!

Не важно чем, лишь бы набить внутренности и заглушить проклятое чувство голода! Чувство, которое заставляет человека опять стать зверем! Голод съедает мозг! Человек не может больше не о чем думать - только еда! Вожделенная пища!

И вот им повезло, они ели мясо, причем могли есть его сколько хотели, никто не ограничивал их в порции. Никто не мог помешать насытиться!

Многие даже и не представляют, какое это мучение на войне ограничение порции! Делиться с товарищем! Красивые слова, но иногда на передовой, они звучат как приговор! Да это мелочно и подло съесть пайку или часть пайки однополчанина, но многие забывали о таких пафосных понятиях и переступая через свое достоинство, просто и банально поедали кусок своего боевого друга.

Да это проклятая война она многих превращает в животных…

Кстати немцы играли на голоде. Подло и цинично. Фрицы, зная, что в Красной армии котелок супа или каши выдается на двух бойцов (а там как хочешь так и дели… и поэтому, кому-то обязательно доставалось меньше) разбрасывали листовки в которых, призывая красноармейцев сдаваться, «обещали», что у них в немецком плену на каждого человека будут выдавать «один котелок»!

Казалось бы, какая мелочь?!

Котелок каши!

Не за него же предавать Родину?!

Но нет,… вот она горькая правда войны!

Человек тут может стать животным ради того что бы набить свое брюхо!

У некоторых красноармейцев действительно не выдерживали нервы и они голодные и грязные плелись, подняв руки, чтобы отведать вдоволь немецкой еды…

Правда это было в страшном сорок первом и сорок втором….

А сейчас была зима сорок третьего и немцы отступают! Но все же!

Мамонтов жуя мясо, вдруг подумал об этом, смог бы он вот так чтобы не сдохнуть с голода сдаться в плен?

Смог бы он переступить через себя и поддавшись инстинкту самосохранения поднять руки вверх и добровольно перейти к врагу?

Страшный вопрос! Вопрос к самому себе и ответить на него очень трудно… потому как быть героем перед самим собой гораздо труднее, чем быть героем перед другими людьми…

Другие люди не знают, что творится у тебя на душе,… а ты сам, ты знаешь, кто ты есть на самом деле… и на что ты способен…страшно!

Как страшно!

В самый разгар их обеда неожиданно зазвучал гром. Все непроизвольно покосились на небо. Серые противные тучи, что затянули синь, висели словно грязная вата. Неужели сейчас пойдет дождь? В конце февраля? Мамонтов и Подольский переглянулись, еще не хватало, что бы и так промокшее от мокрого снега обмундирование окропило дождем! Хотя тут в донских степях все возможно, тут и зима то не похоже на зиму! Противная и капризная она может преподнести такие сюрпризы, мало не покажется! В один день плюсовая температура, снег превращается в грязь, а в другой день может так двадцатиградусным морозом придавать!

Но никакой молнии никто не увидел. Хотя раскат грома опять резанул уши. Глушко бросил свой кусок и поднявшись, внимательно осмотрелся. Что-либо увидеть из ямы было трудно, поэтому сержанту пришлось взобраться на край. Он внимательно всматривался куда-то вдаль. Все, поедая мясо, с тревогой следили за каждым движением сержанта. Глушко достал кисет и ловко свернув самокрутку, подкурил самодельную папироску. Он еще минут пять смотрел по сторонам, затем спустился обратно к костру. В этот момент над головами опять громыхнуло.

— Плохо дело,… где то рядом километрах в десяти пятнадцати бой идет. И не просто бой, там видно жарко. Артиллерия лупит по полной, толи наша толи фрицевская… сейчас не поймешь, ясно одно, жарко там. Мясорубка настоящая. Так что нам поторапливаться надо. Гнать надо отару и чем быстрее, тем лучше для нас пока бараны да овцы окончательно не испугались, а то в ступор войдет и тогда хана…

— Это точно сержант, - согласился Сауранбаев.

Он бросил свою кость, вытерев рукой сальный рот, повернулся и поднял свою винтовку. Поправил ремень на фуфайке, закинув «трехлинейку» за плечо сказал своему товарищу Садыкову:

— Нуржан, заканчивай есть, давай собирайся, нож, все быстро складывай и двигаем.

Мамонтов вдруг подумал, эти двое казахи, но почему-то говорят они по-русски? А впрочем, может, не хотят обидеть остальных? Может сами бояться говорит по-казахски. Мало ли чего подумают остальные, да и вообще, зачем вызвать подозрение?

Собирались все недолго. Да и какие там сборы? Садыков хотел было забрать окровавленную баранью шкуру, но Глушко посмотрел на него так, кто казах решил бросить свой шерстяной трофей.

Отару выгнали из ямы быстро. Казахи действительно оказались ловкими пастухами. Они хитро и умело подстегивали стадо сзади, то и дело перебегая с право на лево. Услуги козла-вожака не понадобились, хотя Глушко его на всякий случай немного подкормил оставшейся краюхой хлеба.

Отара двигалась довольно быстро, бойцы едва поспевали за голодными животными. Большое черное озеро из баранов и овец струилось на Восток. Глушко очень четно определял координаты, опытный разведчик словно ловил запах и втягивая воздух ноздрями, вычислял маршрут движения. Где-то на Севере все отчетливее и громче звучала канонада, временами даже можно было разобрать отдельные выстрелы гаубиц и противотанковых орудий, грохот разрывов.

Настроение у всех было тревожное, слышать звуки боя не хотелось. Звуки боя для солдата на войне словно напоминание – смерть рядом и она может коснуться и тебя. Бой, в котором ты не участвуешь, это всегда противно, ведь ты знаешь, кто- то там сейчас погибает! В эту минуту, в эту секунду, в это мгновение! А ведь на его месте можешь оказаться и ты! И ты, обязательно окажешься на его месте, завтра послезавтра… когда ни будь … но окажешься! Но пока, пока ты только слышишь, как кто-то погибает вместо тебя! Вот почему на войне слышать звуки боя противно…

Часа через два впереди показался одиноко стоящий дом. Это была традиционная для этих мест хата с соломенной крышей с обмазанными глиной стенами. Маленькие квадратные окна и неказистое покривившееся крыльцо. Строение обнесено изгородью, сбоку виднелся колодец, за домом примостился небольшой сарай. Но главное что всех так обрадовало, посреди двора торчал большой стог люцернового сена. Бараны словно учуяв свой обед, буквально ринулись в сторону хижины.

Разведчики Глушко раскрыли нехитрые ворота, отодвинули две жердины и отара затекла на двор. Казахи, подгоняя животных сзади, ловко управляли крайними баранами, что бы те не давили на изгородь. Передние овцы с жадностью накинулись на сено. Но подойти такой массе к одному стогу было просто не возможно, поэтому Сауранбаев и Садыков, пробившись сквозь блеющих голодных овец, принялись разбрасывать сухую траву поверх бараньих голов.

Глушко Мамонтов и Подольский направились к дому. Но, не успели они подойти к крыльцу, как из двери выскочил низенький старик в рваной фуфайке и плюхнулся на колени, он склонил свою седую голову и закричал:

— Люди добрые, не оставьте на голодную смерть. Люди добрые, прошу вас, не дайте нам умереть! Люди добрые не лишайте нас последнего!

— Ты что отец? Кто тебя чего лишает? - Глушко подошел к крыльцу и остановился возле сидящего на коленях деда.

Но поднимать старика сержант не стал, он помнил про того мальчика который застрелил одного из солдат особиста. Старик меж тем продолжал бубнить и плакать. Подольский и Мамонтов застыли в нерешительности.

— Ну ладно отец кончай концерт, поднимайся. Поднимайся и позволь нам в дом зайти!

— Ой, люди дорогие не губите, не губите! Дайте нам с бабкой помереть своей смертью! Не губите!

— Да ты что дед совсем издеваешься?! Кто тебя губит? Кто? Про что тут концерт-то развел? А? – разозлился Глушко.

Дед продолжал биться головой о доски на крыльце. Мамонтов и Подольский смотрели за этим все с большим волнением, что так заставило испугаться старика? А что если у него в доме немцы?

Глушко словно прочитав их мысли, передернул затвор своего ППШ и тревожно посмотрев на дверь, тихо и в тоже время жестко спросил старика:

— А ну ты, циркач! В доме кто? Немцы есть?

Мамонтов и Подольский тоже передернули заторы и направив стволы автоматов на окна, пригнулись. Дед, словно поняв, что он «переборщил» поднял голову и испуганно посмотрев на Глушко, трясущимися губами ответил:

— Нет там никого, нет, только бабка одна, она лежит хварает, нет там никого!

Глушко недоверчиво покосился на старика, затем перешагнул через него, толкнув стволом дверь, зашел вовнутрь хаты. Мамонтов и Подольский замерли. Заметив их боевые позы, остальные разведчики тоже подтянулись к дому и заняли позиции, наставив на окна свои автоматы и винтовки. Секунды тянулись долго, наконец, дверь заскрипела и на крыльцо вышел Глушко. Он улыбнулся, увидев настороженных подчиненных, махнул рукой:

— Чисто, нет там никого, нет кроме бабки.

Дед облегченно вздохнул, утерев слезы с лица, кряхтя, медленно поднялся с колен.

— Ты что же это старик панику тут разводишь? А? Концерт нам тут устроил? Смотри, мы люди серьезные шуток не любим! – попытался пошутить Глушко, но у него это не получилось, скорее его фраза была больше похожа на угрозу.

— Сынки не губите, не оставьте без средств. Не могу я вас принять!

— Да что ты несешь? Дед? Ты мне уже надоел! Что не можешь? Я вообще ничего не пойму?! – в конец разозлился Глушко.

— Так вы сено последнее заберете. А у меня корова вон в сарае? Чем кормить буду? А потом придут они и спросят, что кого кормил? Зачем помогал? – лепетал дед.

— Да кто спросит? Кто вернется? – недоумевал Глушко.

— Как кто вернется. Так немцы придут, или полицаи вернуться и спросят – зачем вам помогал? Потом и расстрелять могут! У них-то все очень серьезно! За помощь вон, таким как вы, так расстрел!

— Ты что дед совсем?!!! - не выдержал Подольский, он подскочил к старику и схватил его за грудки. - Ты кого это ждешь тут? Кто вернется? А? Морда твоя предательская! Ты что не видишь, кто перед тобой стоит? А? Кто стоит? Доблестные бойцы Красной армии стоят! А ты тут кого ждешь? Кого боишься? Фашистов ждешь гад? Немцев?

— Ну-ну, боец потише! – осадил Подольского Глушко. – Убери руки от него.

Сержант опустил автомат и хлопнул Андрею по плечу. Тот немного успокоившись, отпустил бедного старика. Дед покачал головой и посмотрев на Подольского, вызывающе ему сказал:

— Да вижу я, вижу. Красная вы армия. Да только вот что толку, в сорок первом один мне тут тоже так же говорил, когда у нас с бабкой последних курей забирал, да зерно выносил! Мол, что б немцам не досталось! А сами потом драпали! Только вас и видели! И вот сейчас вы мне тут так говорите! А немцы, они-то народ основательный, вон не дай Бог вернутся! Где гарантия, что ушли они навсегда?! А? Господи да пожалейте вы нас с бабкой! Идите вы с миром воюйте, делайте что хотите, а нас не трогайте! Так и нам спокойней и вам!

— Ладно отец, ладно, успокойся. Я тебе слово даю, не вернется больше немец! Гоним мы его и долго гнать будем! Вплоть до Берлина! – примирительным тоном сказал Глушко и постучал деду по плечу.

Старик внимательно посмотрел на сержанта и хмыкнул:

— Ой, дай-то Бог, дай-то Бог, только вот сам понимаешь, вернется немец, мне голову снимет! Вас вон на постой пустил, ваших овец сеном своим подкормил! Голову снимет! – старик вновь заплакал.

Глушко махнул рукой. Переубедить старика было трудно. Видно за время оккупации его очень напугали. Подольский хотел было опять кинуться на деда, но разведчик ему не дал. Сержант тяжело вздохнул и тихо произнес:

— Отец, давай так договоримся, если немцы придут они ничего не узнают, мы никому ничего не скажем. Никто и не узнает, что мы тут вон у тебя были. Мы пару часов передохнем и дальше пойдем, а если что ты говори, никого не было! Договорились?

Старик с надеждой посмотрел на сержанта и утерев слезы, доверчиво переспросил:

— Правду говоришь? Если так пойдем… только вот, слово дай мне, что не скажешь никому, а то сам понимаешь, немцы придут меня с бабкой точно расстреляют что помогал я вам! – бормотал дед.

Он повернулся, раскрыв дверь, кивнул на вход и вновь затараторил:

— Придут немцы, я скажу, что не было вас и не знаю, кто такие и зачем приходили и в дом я вас не пускал!

Мамонтов понял, что старик не в себе. Скорее всего, он помешался тут от страха во время оккупации. Что произошло с этим человеком? Что такое страшное он мог увидеть, что лишился разума?

В доме их встретила старуха, супругой странного деда оказалась совсем пожилая и седая женщина. На голове скромный темно-синий платок из-под которого выбивались серебряные локоны. Старуха суетилась и виновато улыбаясь накрывала на стол. Правда, кроме чугунка с кипятком и небольшого куска черствого черного хлеба она ничего не поставила.

— Вот уж ребята чем богаты. Хлеб у нас весь. Весь. Крупа кончилась вот думаем с дедом корову зарежем, теперь-то она точно падет. Чем кормить-то? Сено-то вы последнее забрали! – и бабка заплакала.

Глушко виновато закряхтел. Потолкавшись рядом со столом, он кивнул одному из разведчиков:

— Иди, пусть как там его Сауранбаев что ли? Пусть этот Сауранбаев пару баранов прирежет!

Разведчик растерянно кивнул и вышел из хаты. Сержант виновато и жалостливо смотрел на плачущую старуху, но заговорить не решался. Потолкавшись, он медленно присел за стол, достал кисет и закрутив самокрутку задымил зловонным табаком. Старуха присела на край табуретки и виновато посмотрела на Глушко.

Тот кивнул и тихо сказал:

— Ты мать извини, что мы у вас вот тут сено экспроприировали. Просто выхода нет. Сама видишь, какая у нас отара большая. Пять тысяч голов не меньше. Вот гоним ее к нашим. А без сена, без кормежки сама понимаешь, скотина падет, подохнут бараны-то. Вот так. Мы тебе мать за то, что у вас вот сено то взяли за это пару баранов дадим, зарежем, освежуем. Вы их вон в холод, куда ни будь. С дедом-то мясо поедите. А коровку то пока не режьте, погодите. Извини мать. Война будь она проклята. Извини, что сено-то взяли, – оправдывался Глушко.

Старуха сидела и молча кивала в такт словам разведчика. Она тяжело вздыхала и жалобно смотрела на сержанта.

— Тебе пока ведь двух баранов хватит? А? мать? А может тебе живыми дать? – заботливо спросил Глушко.

— Ой, сынок спасибо. Хватит! Хватит! Барашков-то пару хватит. Спасибо тебе, - и старуха вновь заплакала.

— Ну, мать, мать мы же договорились с тобой. Что слезы-то лить. И не бойся никого, никто больше вас не обидит. Не придут больше немцы! Не дадим мы им больше вернуться! Это я тебе обещаю! А то вон дед-то панику развел и тебя вижу с ритма сбивает!

Старуха махнула рукой. Утерев слезы краем платочка, она тихо сказала:

— Вы на деда то моего не обижайтесь. И не слушайте его. Тронулся он. Понимаете. Тронулся! – старушка вновь зарыдала.

Глушко терпеливо ждал, когда женщина проплачется. Она покосилась на стоящих рядом Подольского и Мамонтова и ласково сказала сквозь слезы:

— Да вы сынки, что стоите. Садитесь, садитесь. В ногах-то правды нет. Ее вообще как я посмотрю в мире-то нет!

Алексей и Андрей присели за стол. Мамонтов сжимая автомат, посмотрел на Глушко. Тот развел руками.

Алексей робко спросил:

— А, что с мужем то вашим стало? Что произошло? Почему он так напуган?

— Ой, сынок! Выпало нам с дедом такое! Ой, такое! У нас ведь два сына. Оба в сорок первом на войну-то ушли. Старший добровольцем он, где-то под Москвой сейчас, вроде жив. В артиллерии служит. А младший, ой младшенький-то Иван, ой Ваня, Ваня, - старуха заплакала.

Ее никто не стал успокаивать, все терпеливо ждали, было видно, что женщине просто трудно говорить о своих детях, но она продолжила сквозь слезы:

— Ваня-то, младшенький наш, он в сорок первом тоже ушел. Забрали его от военкомата. В августе это было. А в октябре, Ваня… появился. Без формы без ремня только гимнастерка... В общем, рассказал, что часть их разбита, полк погиб… в общем они бежали с товарищами, командиры вроде как тоже разбежались. Вот он домой-то и прибежал. Куда ж ему? А? Куда? Дед то мой его и не отговаривал. Так и спрятали-то мы сынка своего, а потом, потом немцы пришли. Ваня-то так и сидел в сарае, боялся. А потом немцы-то вон говорили, объявляли, что мол пусть идут к ним мужики работать в полицию. Паек обещали. Но дед сказал Ваньке-то не ходить! Не надо! А Ванька-то сначала хотел, а потом, потом вроде как испугался. А тут к нам на двор приехали эти немцы целая машина, а Ванька-то, схорониться не успел. Так они его и поймали. Забрали, стали выяснять что, мол и как и кто таков? Два дня в волости держали его, в Николаевской, там тюрьма у них была. Дед-то поехал вызволять-то сынка, пояснить, что мол так и так он не виноват. А они, они, они согнали народ и Ваню нашего и еще пару красноармейцев, что по хатам прятались на большаке-то и повесили, народ согнали и на глазах у всех и повесили!!! И дед мой все это видел, он после этого и помешался! Как увидел, как Ванечку нашего повесили, так и помешался! Вот, так сынки. А немцы они даже схоронить потом не разрешили, говорили, мол другим, чтобы неповадно было красноармейцев у себя в доме прятать. Один дом даже сожгли. А нас вон трогать не стали, посмотрели, что дед-то совсем разума лишился и не стали трогать. Только сказали, что если еще что-то тогда меня, мол тоже повесят! Его напугали. Вот он теперь такой и есть сынки! Такой и есть боится всего! И немцев уж больно боится, ждет их и боится! Вы уж простите его, больной он! – женщина вновь заплакала.

Глушко тяжело вздохнул. Он вновь закрутил самокрутку. Едкий аромат от табака наполнил хату. Мамонтов сидел молча. Только Подольский бесцеремонно засуетился, расстегнул шинель, поставил в угол автомат и заварил в кружках морковный чай. Андрей достал из-за пазухи маленький сверток, эту порцию сомнительного овощного напитка он получил еще пред заданием.

Мамонтов смотрел на старуху и переваривал рассказанное ей.

Как же так?!!!

Один сын воюет с фашистами, может и геройствует, может и награды имеет. А второй, второй стал дезертиром и вот так, так погиб нелепо. Пришел домой и просто попался фрицам. Нет! Это не справедливо, а ведь он мог погибнуть геройски, захватить с собой на тот свет пару фашистов! Чем вот так быть повешенным на глазах у своего отца. Прятаться и попасться! Нет не справедливо, как же так! А каково сейчас его матери? Каково? Она что она?

Нет, а есть ли ей сейчас разница как погиб ее ребенок? Есть ли ей сейчас до этого дело? Просто война проклятая война отобрала у нее ребенка и мужа, который стал сумасшедшим? Нет, есть ли ей дело как погиб ее сын? Он погиб и все! Глупо не глупо, но он погиб, его больше нет!

На войне ведь гибнет не только один человек, а гибнет и надежда! Гибнет вера в хорошее и вера в будущее! Родственники погибшего тоже умирают частично, не дождавшись отца, сына или брата, они медленно угасают, понимая, что разбита часть их будущего, разбита надежда на лучшее!

Мамонтов глотал противный морковный чай закрыв глаза. Ему не хотелось не на кого смотреть. Побыть одному, укрыться в себя, замкнуться. Столько плохого вокруг, как вообще это все можно вытерпеть? Как? Как терпеть кроме страха еще и такую моральную боль? Страшно!

Неужели у них, у немцев все так же? У них там, у фашистов, тоже вот так вот страдают люди? Они ведь тоже должны страдать. Они ведь не инопланетяне и у них тоже может происходить подобное? Как они плачут, получая похоронки с фронта? Что думают их матери, их жены и дочери когда понимают, что их родные погибли где-то там далеко в заснеженной России неизвестно за что?

Каково им?

Наверное, так же больно!

Ну и пусть, пусть будет им больно! Пусть они страдают вдвойне! Пусть они мучаются за совершенное ими же самими!

— Вы не переживайте! Вот вернется с фронта ваш старший сынок и заживете! Все будет хорошо! – словно не веря самому себе, грустно сказал Глушко.

Женщина махнула рукой. Она внимательно посмотрела в глаза сержанта и молвила:

— А ведь старший уж больно на тебя похож сынок. Уж больно похож…

В этот момент в избу зашел дед. Он нелепо улыбался, заикаясь, быстро затараторил:

— Вы вот тут чаи гоняете, а они ведь приехать могут, приедут и всем не поздоровится. Всем! У кого шея крепкая? - старик противно наклонился и заглянул в глаза Мамонтова.

Алексей чуть не поперхнулся чаем. Ему стало немного не по себе. Он закашлялся и непроизвольно отвернулся. А дед меж тем скрипучим голосом продолжил:

— Вот то-то и оно, шея-то у тебя не крепкая. А они приедут и будет спрос! Будет! Не отвертеться вам, не отвертеться! Знаем мы, как вы тут нас грабили, грабили, грабили и вот отдать-то придется, все сполна отдадите! А не то шею то проверят, как она у вас крепкая!

Слушать этот бред было немного страшно. Старик словно разговаривал с кем-то невидимым. Он словно чувствовал чье-то присутствие, но не говорил, кто еще кроме них находится в избе.

— Вот видите, видите, что горе-то сделало с человеком, – тихо и печально пробормотала его супруга.

Глушко вздохнул и встал из-за стола. Он посмотрел на Мамонтова и Подольского и сказал мрачно:

— Ладно, нечего тут рассиживаться. Пора в путь. Гнать надо отару. Сейчас я посмотрю, как там барашков-то зарезали, освежевали и в путь двинем. Вы тут заканчивайте чаи гонять и на двор. Пять минут вам на сборы, – сержант повернулся и взяв свой автомат, вышел из избы.

Подольский покачал головой и сплюнул. Алексей понял, он очень надеялся отдохнуть тут в тепле. Старик, подсев совсем близко к Мамонтову схватил его за руку. Взглянув на солдата безумными глазами, он как-то зло заговорил:

— Ты это, пойдешь там встретишь Ванюшку моего, скажи ему пусть не бегает, пусть служит честь по чести. И нечего тут в сарай забегать. Пусть служит не приходит он! Не надо, я его больше ждать не буду! Пусть не приходит! Мы вон и корову зарежем и кормить его не чем будет! Пусть не приходит! Слышишь солдат, встретишь Ванюшку, скажи ему пусть не приходит! Не жду я его более!

Мамонтову стало вообще не по себе. Он не знал, как вести себя с этим человеком. Страх какой-то мистический и нереальный сковал тело. Алексей хотел было отдернуть руку, но не смог. Видя такое положение, к нему на помощь пришел Подольский. Андрей ласково похлопал старику по плечу и миролюбиво сказал:

— Отец сейчас пойдем, обязательно скажем Ванюшке твоему. Скажем отец. Увидим если его, то обязательно передадим. Да и не придет он больше. Зачем же ему приходить? Он вон сейчас воюет, наверное. Нет, отец не придет. Не волнуйся.

Старик как-то часто закивал головой и заулыбался, его жена тихонько заплакала. Мамонтов благодарно посмотрел на Подольского и медленно встал из-за стола. Андрей подмигнул другу и начал тоже собираться.

Вдруг где-то на дворе послышался страшный треск и рев двигателей. Затем крики и выстрелы. Стреляли то из ППШ, то из трехлинейки. Мамонтов и Подольский засуетились и, схватив автоматы, выбежали из избы. То, что увидели они на дворе, немного напугало. В ограде между испуганных баранов стояли два танка, это были наши тридцатьчетверки. Они урчали двигателями выпрыскивая в воздух вонючие струи солярного перегара. За танками виднелся огромный пролом в изгороди. Возле него суетились два казаха-повара которые пытались не дать баранам выскочить в образовавшуюся дырку в заборе.

Рядом с танком стояли разведчики, перед ними Глушко размахивал автоматом и что-то кричал. Мамонтов заметил, что у второй машины как-то хитро копошились люди в черной форме, это был танкисты. Они, то прыгали, то падали на землю. Алексей даже не сразу понял, что они ловят баранов. Схватив одно животное, два танкиста поволокли овцу к себе в танк, ловко забросили свой трофей, у башни стоял еще один танкист и помогал хватать баранов, а затем перебрасывал их в люк.

— А ну суки, положите на место баранов! – орал Глушко.

Он поднял свой ППШ над головой и дал длинную очередь. К нему из танка спрыгнул еще один танкист, он зло толкнул сержанта в грудь и чуть не свалил его на землю:

— Ты что скотина, по своим стрелять, чтоли будешь?! Да я тебя сейчас вместе с твоими баранами тут размажу! На гусеницы намотаю! Ты, что не видишь, что перед тобой лейтенант танковых войск?!

Мамонтов и Подольский бросились на помощь к разведчикам. Те стояли рядом с Глушко и подняли автоматы наизготовку. Сержант увидел, что подоспела подмога и приказал:

— А ну ребята не дайте тем сволочам наших баранов забрать, отнимайте у них!

— Отставить! - заорал танкист, что представился лейтенантом. – Я как старший по званию вам приказываю отставить! Не выполнять этой команды!

Мамонтов почувствовал, что от лейтенанта сильно разит водочным перегаром. Судя по всему, он был пьян. Рев работающего танкового двигателя добавлял суматоху в эту непростую ситуацию. Всем приходилось орать и от того нервное напряжение только нарастало.

— Не слушать этого ворюгу! А ну не дать баранов забрать! – ревел Глушко.

— Ты, что сука! Не хочешь по уставу подчиняться! - визжал пьяный танкист.

Мамонтов и Подольский решили лучше слушать своего командира и не смотря на угрозы лейтенанта, бросились ко второму танку. Там уже вовсю шла «погрузка» бедных баранов. Алексей, подскочил к одному из танкистов, который схватил овцу и готовился ее закинуть на броню. Мамонтов, что есть силы, толкнул непрошенного гостя в плечо, танкист как-то неуклюже повалился на бок. Алексей понял, что он тоже пьяный. Но тут на помощь к своему сослуживцу пришел еще один солдат в черной робе. Он схватил Алексея за грудки и попытался повалить на землю. Танкист устрашающе и совсем как уголовник ревел:

— Ты падла на кого руки поднял? Рамсы попутал сука! Ты что не видишь на кого свои коряги тянешь! Я тебе сейчас глаз на жопу натяну! Будешь знать, как героев танкистов руками лапать! Сука пешеходная! – танкист, что есть силы, попытался ударить Алексея головой в губы.

Но Мамонтов увернулся и поставив подсечку, повалил и второго «экспроприатора» баранов. Краем глаза Алексей увидел, что на него сверху с танка прыгает третий член экипажа, но его на себя взял подоспевший Подольский.

Андрей зарычал:

— Я тебе покажу, как воровать! Вы черти чумаходные! Вы, что тут разбойничать удумали?!

Танкист оказался крепким парням и они, схватившись друг в друга, повалились на землю, вернее в раскисший и серый снег. Вокруг бегали бедные испуганные бараны, которые, жалобно блеяли и метались из стороны в сторону. Два бронированных «чудовища» наводили ужас на животных, а звук, который вырывался из глушителей, звучал для них словно смертный приговор.

В этот момент вновь грянул одиночный выстрел. Мамонтов обернулся и увидел, что это лейтенант-танкист достав из кобуры свой ТТ грозит им перед самым носом у Глушко. Еще два подчиненных в черной форме накинулись на разведчиков. Лейтенант пытался выхватить у сержанта автомат, но тот резко оттолкнул офицера и повалил его тоже на снег.

— Да ты знаешь сука, что такое танковая атака? А? Знаешь? Ты, пешеход, мать твою, ты знаешь, что такое гореть в танке? – лейтенант с трудом поднялся с земли.

— Да мне плевать, что такое танковая атака! Я вижу, что ты тут со своими героями мародерствуешь! Вот и все! Тоже мне герои - баранов воровать! Да заборы ломать своими тракторами! А, ты подумал, что тут простые люди живут! Именно те люди, ради которых ты на подвиг свой сраный идешь! А что они после тебя увидят? Ломаную изгородь да баранов сворованных?! Герой хренов! – Глушко толкнул танкиста прикладом автомата.

— Да какая там изгородь?! Война идет! Изгороди потом чинить будем, а сейчас не это главное! – лейтенант немного поостыл.

Видно понял, что эти солдаты просто так своих баранов не отдадут и их нахрапом не возьмешь. Тут кавалерийский наскок не пройдет.

Офицер опустил свой ТТ и махнул рукой:

— Ладно, хрен с тобой баранов твоих трогать не будем. Но и тех, что взяли не отдадим! Нам тоже свежатины охота!

—Не хорошо это лейтенант, не хорошо! Отдал бы барашков! Воровать это грех, преступление, а что по военному времени сами знаете за это положено! Мы сами ведем их для своих, в полк! Личный состав накормить надо!

Лейтенант осмотрелся вокруг и увидев что его подчиненные вступили в рукопашную с разведчиками подняв вверх свой ТТ и выстрелил:

— А ну, мать вашу! Прекратить драку! Прекратить!

Все на секунду замерли. Валятся в грязном снегу не кому не хотелось. Разгоряченные солдаты и танкисты поднялись и тяжело дыша, стояли и смотрели на своих командиров. Танкист убрал пистолет в кобуру и крикнул своим подчиненным:

— По машинам!

Танкисты неохотно начали взбираться на броню, получалось, что они как бы отступают с «поля боя». Разведчики, Подольский и Иванов который, как оказалось, тоже прибежал к танкам, провожали непрошенных гостей колкими фразами. У некоторых из танкистов были разбиты губы и нос, у Подольского под глазом красовалась ссадина. Драка получилась короткой, но жесткой. Глушко, увидев в каком состоянии личный состав, крикнул лейтенанту:

— Ну и что вы тут натворили? А? Ты что спирту нажрался, ум совсем залил?!

Лейтенант виновато опустил глаза, он немного протрезвел и понял, что не прав. Бравада прошла, пришло и осознание содеянного.

— Слышь, сержант, ты извини, сам не знаю, как получилось! Едем, смотрим, вот ваша отара стоит. Думали, это вообще немцы бросили! Ну, я и дал команду на пролом! Думаю, баранов немного подавим да пожрем по-человечески. А то мне эти тушенки и крупы вот где стоят! – лейтенант полосонул ребром ладони себе по горлу. - Сам понимаешь! А? Сержант ты уж не серчай и давай,… это замнем. Не хотели мы!

— Замнем?! А если бы мы перестреляли друг друга? Вот немцам-то радости было! Русские сами себя уничтожают! Ты вон посмотри, что с оградой сделали? А ведь тут бабка старая живет! Кто ей ограду-то наладит теперь? Да и что старуха о нас думать будет? Тоже мне освободители ограду сломали, а сами чуть друг друга не перестреляли!

Лейтенант вздохнул. Он мотнул шлемофоном и крикнул:

— Слушай, ну пойми ты! Может ребят моих, которых ты сейчас видишь, видишь последний раз! Может завтра в бой и все! Ты пройми, мы живем-то два-три боя! А тут хоть мяса пожрать перед атакой! Пойми ты сержант! Да никто не хотел разбойничать! Просто так вот получилось! Нервы у ребят! Да жалко мне их! Вот я и решил их угостить!

Глушко посмотрел на лейтенанта. Совсем молодой парень. Лицо живое и какое-то жалобное. Голубые глаза, русый чуб торчит из-под шлемофона.

Что видел этот мальчик?

Что он успел?

Он ведь смертник, что он успеет увидеть?

Ничего!

Может завтра действительно его последняя атака и немецкая противотанковая пушка уже готова снести башню у его танка и размазать мозги экипажа по броне! А может он через день сгорит, как свечка, когда снаряд пробьет бак и горящая солярка хлынет в кабину. Что будет кричать это парень, когда будет гореть заживо?

А что он вообще должен кричать?

Смертник, танкист обреченный человек! Действительно две три атаки и нет экипажа! Погиб смертью храбрых! Вот доля! Танкисту не укрыться в окопе от пули. Он, как магнит, будет нестись на своей «гробине» по полю и обреченно кувыркаться в прицеле немецких артиллеристов.

Глушко махнул рукой:

— Ладно, хрен с вами, езжайте, только прежде вон помогите моим парням ограду заделать! Не хорошо все-таки это перед хозяйкой! Ой, не хорошо!

Лейтенант как-то обрадовался и чуть не кинулся обниматься. Он постучал по броне кулаком. Из нижнего люка высунулась голова механика-водителя.

— А ну выводи «коробочки» за забор и глушите. Сами вон на ремонт забора! Ясно?!

— Так точно! - рявкнула голова.

Танки медленно поползли назад. Они, лязгая гусеницами, месили почерневший снег. Несколько баранов чуть не попали под траки, но Иванов и Подольский разогнали испуганных животных. Тридцатьчетверки выехали за ограду и заглохли. Стало непривычно тихо и лишь где-то вдалеке, все звучала редкая канонада орудийных залпов, там все еще шел бой.

Через полчаса разведчики и танкисты сидели вместе на отремонтированной ограде и смотрели, как казахи-повара свежуют двух баранов. Оставлять старикам живых не было смысла, они все равно не смогут ни зарезать, ни разделать животных, поэтому живые бараны им были бы бесполезны, а так мяса может хватить на месяц полтора, если его конечно правильно хранить…

— Ты понимаешь лейтенант. У меня ведь мамка такая же. Похожа. Она у меня в городе Белая церковь под Киевом осталась. И вот не знаю, как там она оккупацию пережила, - тяжело вздохнул Глушко.

— Да нормально все будет. А я вот с Дальнего Востока. Из Хабаровска, - печально ответил танкист. – Вот моя мамка тоже пишет. А я так не могу. Напишу письмо и все думаю, вдруг, когда оно дойдет меня уже и в живых то не будет? Что тогда? Понимаешь – мамка читает, а меня и нет уже!!! Сестричка читает, а я уже и на том свете! Страшно как-то, нелепо. Вот я и писать боюсь. Мне все кажется, письмо мое прощальным будет. Хотя конечно пронимаю, писать-то надо, но боюсь. Суеверный я. Да и вообще.

Глушко покосился на лейтенанта. А ведь правда случайная встреча на войне, она почти всегда может быть последней. Никакой или почти никакой вероятности, что ты когда ни будь, встретишь этого человека. Они словно призраки, встречаются, что бы навсегда расстаться, интересно лишь то, кто из них погибнет первый? Звучит ужасно, но это реалии передовой, страшные реалии военной жизни.

И все же надо жить! Надо постараться выжить! Ведь иначе, зачем тогда все?!

Со двора поспешно выгнали отару. Казахи еще раз подтвердили, что знают «свое дело», животные слушались их так, словно они были дрессировщиками в цирке и по какому-то мановению волшебной палочки им удавалось подчинять сознание этой шерстяной кучи в несколько тысяч голов.

На крыльце хаты стояла хозяйка-старуха. Она, прижав ладошку к губам, печально смотрела, как от забора по дороге на Восток удаляется эта черно-серая масса издалека так похожая, на толпу маленьких детей. Танкисты завели свои машины, лишь когда отара отошла на несколько сот метров, лейтенант решил не пугать понапрасну животных ревом двигателей. Тридцатьчетверки, лязгнув траками, развернулись и медленно покатили по полю на Север, туда, где все еще была слышна канонада боя.

Мамонтов шел по дороге вслед за Глушко. Алексей то и дело останавливался и оборачиваясь, пытался рассмотреть темные фигурки, торчащие из стальных башен. Он заметил, что один из танкистов машет ему рукой. Танки удалялись, словно в бесконечность, к унылой и серой линии горизонта, которая соединяла мутное и бесцветное зимнее небо и грязную заснеженную землю. Бескрайняя донская степь казалась дорогой в вечность.

Через пару километров им на встречу попалась колонна пехотинцев. Солдаты уныло брели по зимней дороге. Во главе колонны двигались две телеги с ящиками, скорее всего на них нагрузили боеприпасы. Лошади с трудом тащили тяжелые повозки по разжиженной колее. Пехотинцы, увидев отару оживились и начали кричать, предлагая разведчикам поменять пару овец на хлеб и махорку, но их старший капитан, прикрикнув, не разрешил колонне даже остановиться.

Но после этой встречи с маршевой ротой, всем стало на душе немного легче, Глушко, Мамонтов и остальные поняли, «наши наступают, а немцы бегут», значит дальше совсем скоро конец их мучениям с трофейной отарой. Даже хмурь противного январского неба показалось веселой. Мамонтов вдруг представил, там за этими толстыми облаками сейчас светит солнце и его лучи обязательно пробьются к земле.

Интересно, солнце светит несмотря не на какую войну! Ну, а в принципе какое дело солнцу до войны? Ему ведь все равно нужно обогревать землю! Ему нужно нести для этой планеты жизнь и нет никакой разницы, идет в этот момент война или нет. Убивают друг друга люди или напротив, любят. Солнце светило для этой планеты миллионы и миллиарды лет до того как вообще появился человек. Солнце светило всегда, солнце вечно, а война временна.

Война все равно когда-то кончится.

Война это лишь мгновение!

Противное и постыдное мгновение, которое создает человечество самому себе. Но солнцу до этого мерзкого мгновения нет никакого дела!

Мамонтову вдруг стало тепло на душе. Он вдруг для себя осознал – все эти страхи пройдут! Они просто не могу не пройти! Горе и смерть тоже не всемогущи, они гораздо слабее, чем солнце, которое пока спряталось за серыми облаками и лишь ждет своего часа.

Но спокойный ход рассуждений неожиданно прервал противный и монотонный гул откуда-то сверху. Глушко и разведчики остановились и задрали голову. Мамонтов тоже встал и осмотрелся. Где-то совсем рядом, в небе, поднывал двигателями самолет. Сержант поднял руку – показывая быть начеку. Подольский и Иванов отбежали к краю дороги, там они взобрались на невысокую кучу. Гул становился все отчетливее и громче, судя по всему, самолет был большим, но найти его силуэт в сером и низком пространстве было трудно. Эта ситуация продолжалась минуты две и лишь потом, как-то нехотя, из-за облака выполз двухмоторный «Юнкерс 88». Его черная тушка медленно двигалась на Восток. Бомбардировщик, летел довольно низко и можно даже было разобрать противные паукообразные кресты на его крыльях.

Глушко крикнул:

— Воздух все в укрытие!

Подольский и Иванов соскочили с кучи и залегли в небольшой канавке у дороги. Мамонтов присел на одно колено и зачем-то направил в сторону «Юнкерса» свой автомат, хотя он понимал, что стрелять не будет, не попасть, да и экипажу бомбардировщика сейчас не до них, у летчиков наверняка совсем другое задание – бомбить советские тылы.

Но тут произошло неожиданное. Один из разведчиков Глушко залег на кучу, вскинул свою самозарядную винтовку Токарева и прицелившись, несколько раз выстрелил в сторону уже почти пролетевшего «Юнкерса». В обойме у солдата оказались трассирующие патроны. Ярко-желтые короткие стрелы взметнулись и светящимися палочками помчались к фюзеляжу бомбардировщика. Выстрелы оказались довольно прицельными и пара пуль просвистела почти у самой кабины самолета. Стрелок-разведчик довольный таким «геройством» вновь прицелился и нажал на курок еще три раза. Винтовка харкнула и трассеры опять понеслись к черной цели. Одна из пуль все-таки задела плоскость крыла.

Все замерли. Глушко удивленно и как-то испуганно смотрел на своего подчиненного горе-снайпера и даже не мог выдавить из себя и одного слова, настолько велико было его потрясение и возмущение. В этот момент «Юнкерс» накренился на крыло и взвыв двигателями, упал в крутой вираж. Бомбардировщик словно разозлившись, пошел на разворот. Все поняли – пилоты заметили, что по ним стреляют и решили атаковать дерзких «зенитчиков». Самолет сначала взмыл круто вверх, а затем, повернувшись носом к отаре, резко клюнул и помчался вниз к земле.

— Разбегайтесь, он пошел на атаку! – дико заревел Глушко.

Пикирующий бомбардировщик, словно гигантский железный птеродактиль, буквально падал на дорогу, выискивая себе жертву. Рев, вернее надрывный вой его двигателей, было невозможно слушать. Это звучало настолько противно и страшно, что по коже бежали мурашки, руки парализовало, ноги не слушались. Мамонтов рухнул в какую-то неглубокую ямку и сжавшись в комок, зачем-то прикрыл голову и заткнул уши, понимая, что это не как его не защитит.

Эти страшные секунды воздушного налета, они длятся вечность! Человек в эти мгновения понимает, какой он уязвимый и хрупкий! Он, а вернее его жизнь теперь в руках пилотов. Они словно боги решают – жить дальше тем, кто на земле или нет! Как выглядят люди на земле в прицеле воздушных убийц? Видят ли они лица своих жертв?! Скорее всего, нет! Скорее всего, этим злым богам все равно как искажено лицо от ужаса у их живой цели.

Самолет все несся к земле. Мамонтов зажмурился, он ждал, когда от тушки «Юнкерса» отделится бомба и устремится к земле, а потом, потом все зависит от мастерства пилотов. Странно звучит – чем класснее пилот, тем он искусней как убийца. Чем выше класс, тем больше вероятность его смерти.

Секунда другая, но вместо свиста отделяемой бомбы зазвучали частые хлопки выстрелов бортовой пушки и пулемета. С бомбардировщика начали обстрел. Разрывы и тупой стук врезающихся в землю пуль. Алексей услышал, как дико заблеяли бараны, очередь с пикирующего бомбардировщика пришлась прямо в середину отары. Крупнокалиберные пули рвали спины животных, поднимая на полметра фонтаны горячей бараньей крови. Туши десятка мертвых овец повалились на землю, их сородичи заметались по полю в безумной карусели.

— Бее!!!!

Небесная бойня! Смерть пришла сверху! Отара закружилась в безумном танце, а бомбардировщик тем временем пошел на второй заход. Глушко поднял голову и увидел, что казахи-погонщики лежат где-то посреди этой обезумевшей колышущейся шерстяной массы. Бараны топтали их, словно обвиняя в том, что те не смогли защитить животных от воздушной кары.

— Бее!!!

Копытца били по телам людей. Казахи лежали, закрыв головы руками и не могли даже пошевелиться.

— Уходите из центра отары! Уходите, мать вашу, он зашел на второй круг! Три бога душу твою мать!!!… - смачно и отчаянно выругался Глушко.

Казахи, услышав его, попытались подняться. Один из них, высокий, вскочил и ринулся к краю дороги. Там виднелась спасительная придорожная канава. Сауранбаев пытался бежать, но у него это не получалось, путь ему преграждали суетящиеся под ногами бараны и овцы. Солдат распинывал их пробираясь очень медленно, словно ледокол сквозь ледяные торосы. В этот момент вновь послышался вой «Юнкерса». Пикирующий бомбардировщик уже зашел на боевую глиссаду.

Секунда, другая!!!

И вот! С неба посыпался смертельный град. Очередь из самолетного пулемета разрезала отару пополам. Вновь фонтаны бурой крови взметнулись над шкурами. Бараны падали как подкошенные! Сауранбаев попытался отскочить в сторону от этого разящего свинцового дождя, но одна из крупнокалиберных пуль угодила ему в голову. Череп треснул, словно переспелый арбуз и разлетелся на мелкие куски. Красно-серые мозги забрызгали спину и плечи. Страшная картина – человек продолжал еще бежать несколько метров, хотя у него уже не было головы! Уже бездыханное тело рухнуло куда-то среди окровавленных и жалобно-блеющих животных.

Алексей еще сильнее вжался в землю!

Матушка земля – защити!

Как странно, человек ищет защиты от людей у планеты, он словно хочет схорониться в ее теле! Спастись в земле от других людей!

«Юнкерс» завыл двигателями и пошел на разворот. Все замерли и лишь испуганное блеяние баранов, заглушало удары разрывавшегося от страха и напряжения сердца.

— Бее!!!

— Тук, тук!

Но гул двигателей самолета начал стихать. Стрекот постепенно превращался в слабое жужжание. Бомбардировщик не пошел на третий заход, а развернувшись, полетел дальше на Восток. Он не стал даже тратить на эти две атаки бомбы, скорее всего смертельный груз был нужнее, где-то в тылу у Красной армии. «Юнкерс» отомстив за обстрел, легко и спокойно улетел, растворился в сером и противном февральском небе.

Мамонтов с трудом поднялся с земли и осмотрелся. Страшная картина, на поле, среди все еще напуганных бегающих и снующих животных, десятки окровавленных туш. Некоторые убитые бараны все еще дергали копытами в агонии.

— Бее!!!

У обезображенного тела Сауранбаева склоняясь на колени, сидел и плакал его друг. Садыков гладил безголовое тело своего боевого товарища и что-то бормотал по-казахски. Мамонтов увидел как поднялся Глушко, он резкой и тяжелой походкой направился в сторону лежащего у кучи разведчика, того самого, который открыл огонь по самолету из своей винтовки. Солдат понимая, что сейчас ничего хорошего с ним не произойдет, испуганно вскочил и как-то обреченно согнувшись, ждал приближения командира. Сержант, подошел к нему и ничего не говоря, со всей силы ударил кулаком в лицо. Разведчик повалился на землю. Глушко несколько раз пнул своего подчиненного и плюнув на него, повернулся и зашагал в сторону отары.

У небольшой кучки стояли несколько человек, они, молча смотрели на очередную, скромную могилку, появившуюся тут в донском поле. Поверх грязной и мокрой земли лежала помятая и неуклюжая шапка, забрызганная бурой кровью с маленькой красной звездочкой. Вот и все что осталось от человека. Каким он был это рядовой Сауранбаев? Они теперь уже точно не узнают, и лишь его друг Нуржан Садыков, если останется жив, может быть расскажет его родным.

А что он может рассказать? Что захотят знать эти люди из далекого Казахстана?

Как погиб их сын брат и муж?

Зачем? Зачем знать об этом ужасе?

Нет, они захотят знать, где погиб их любимый человек!

Но смогут ли они узнать это? Как найти потом, после войны здесь одинокую и невзрачную могилку простого рядового солдата? Нет, это невозможно!

— Он хотел у нас в колхозе ветеринаром работать, учиться пошел, - грустно вздохнул Садыков. – А теперь, что теперь?

Никто ему ничего не ответил. Дам и вообще на войне на такие вопросы, как правило, нет ответа. Будущее слишком непредсказуемо.

Глушко закрутил очередную самокрутку. Он стоял и, попыхивая ядреным табаком, смотрел как Подольский и Иванов считают туши погибших животных. От авианалета погибли тридцать два барана. Мамонтов про себя удивился, ему казалось, что бомбардировщик расстрелял буквально полстада. Но реальность оказалась куда более щадящей. И в правду говорят - у страха глаза велики.

— Что делать будем с мясом командир? - крикнул сержанту Подольский. – Столько мяса пропадет!

— А ничего делать не будем, что мы сделаем? – огрызнулся Глушко.

В этот момент на дороге показалась колонна гаубичной батареи. Грузовики волочили за собой тяжелые пушки. ЗИС 5 пыхтели и то и дело буксовали в раскисшей колее. Солдаты артиллеристы матерясь подталкивали технику. Впереди колонны ехала «полуторка» в которой сидел командир подразделения. Им оказался седой майор. Когда машины поравнялись с отарой, техника остановилась. Офицер неохотно высунулся из кабины и крикнул Глушко:

— Эй, кто такие? Куда двигаетесь?

— Вот отару трофейную гоним себе в полк. Семидесятый отдельный, тридцать четвертой стрелковой дивизии.

— А что тут встали? Случилось что?

— Да вот «Юнкерс» налетел. Солдат у нас погиб.

Майор вылез из полуторки и двинулся к разведчикам. Все, молча ждали его приближения. Когда офицер подошел он внимательно посмотрел на свежую могилку Сауранбаева, покачав головой, грустно сказал:

— Да, дела. Знаю я про ваш полк. Он в бой вступил сегодня. Севернее Богоявленской. Жарко там.

Все молчали, новость никого не обрадовала. Значит, немец не так уж и «ослаб» если звучит слово «жарко». Значит, все еще действительно может повернуться и что тогда?!

Майор закурил папиросу, осмотрел погибших овец и деловито спросил:

— А, что с этим мясом-то делать будете?

Глушко пожал плечами:

— А что нам с ним делать, не потащим же на себе? А может, вы возьмете, а товарищ майор?

Майор оживился. Он как-то радостно потер рука об руку, глубоко затянулся, посмотрев на свою колонну, громко свистнул:

— Эй, Артюхов! Давай сюда десять человек! Ужин себе грузить будем!

Ждать, когда артиллеристы загрузят убитых баранов они не стали. Садыков погнал отару дальше. Остальные помогали казаху справляться со стадом. Кстати опять пригодился козел – его пришлось вновь накормить хлебом, булку которого выделил им майор за свежее мясо. Рогатый лидер вновь бежал впереди, за ним тянулось остальное стадо. Нуржан что-то покрикивал на козла по-казахски, разведчики молчали, некому ничего говорить не хотелось, все то и дело прислушивались к всё нарастающей канонаде, которая звучала на Севере отчетливее с каждой минутой.

Буквально перед заходом солнца показалась станица Николаевская, это был большой поселок из деревянных и даже каменных домов. В центре возвышалось здание полуразрушенной церкви, и хотя куполов над храмом не было все равно, высота культового строения впечатляла. Она высилась над остальными домами метров на двадцать. Небо противно озарилось багровым отсветом, заходящее солнце не могло пробиться сквозь плотные серые тучи и его закатные лучи отражались на облаках. Вид был весьма зловещий: темно-бардовые серо-грязные тучи, словно кровь, стекшая в придорожную лужу. Такой вид не радовал и наводил на мрачные мысли, настроение опять упало.

По пустым улицам станицы отару гнали наугад, в надежде найти подходящий двор для ночлега. Кое-где у домов стояла техника автомобили и танки. Огней в окнах почти не было, толи местные жители экономили на свечах и керосине, толи хорошо маскировали свет. После минут двадцати скитания по Николаевской, наконец-то наткнулись на одиноко стоящий дом и большой двор у него. Радовало, что здание было обнесено высоким крепким забором. Глушко дал команду заводить отару в это прекрасное убежище.

Здание, в котором они решили переночевать, оказалась бывшей ветеринарной лечебницей, вот почему двор был так подходяще оборудован для животных. Правда отара во дворе поместилась кое-как, все-таки места такому количеству овец не хватало. Садыков обследовал каждый уголок двора, он торопливо, что-то искал. Глушко посмотрев за этими и следованиями казаха, направился к дому в надежде договориться о ночлеге. Но не успел сержант подойти к крыльцу, как к нему подбежал Садыков.

Нуржан взволнованно и быстро затараторил:

— Однако товарищ сержант, овец-то кормить надо. Голодные, им того сена раз два и еле хватило, а тут, тут!

— Что тут? – недовольно ответил Глушко. – Где я тебе, на ночь глядя, сена-то найду?

— Да где его искать, это соседи его растащили! - самодовольно заявил Садыков.

— Это ты с чего взял? – недоверчиво переспросил Глушко.

— Да там вот следы от скирды остались. Большая скирда была! Наверняка местные все растащили! Наверняка! – не унимался Нуржан.

— И что ж ты предлагаешь? – хмыкнул Глушко.

— Да что предлагать, надо изъять ворованное сено! Вот и все! Вот и выход! А голодных овец оставлять нельзя! Овцы они ж не люди, они не могу голодными спать, овцы они нежные, они ни в чем не виноваты! – бормотал Садыков.

Сержант задумался, он покосился на дверь и хотел уже постучать, но не решился. Посмотрев на солдат, он тихо сказал:

— Мамонтов, Подольский! Возьмете пару овец и пойдете в соседний дом. Там, нужно во что бы то не стало выяснить куда делась скирда и кто ее растащил?! Без данных не возвращаться! Ясно?

— Так точно, - недовольно ответили Алексей с Андреем.

Рядом с ветеринарной лечебницей стоял большой крепкий дом с железной крышей. К нему был пристроен сарай, судя по всему для коровы или другой скотины. Мамонтов и Подольский медленно подошли к ограде и остановились. На дворе лаял пес, его низкий брех звучал словно заклинание колдуна. Через пару минут на двор вышла женщина. На вид ей было коло пятидесяти, хотя точно определить возраст в сумерках было трудно. Хозяйка дома долго всматривалась в силуэты Мамонтова и Подольского и лишь через некоторое время недовольно крикнула:

— Ну что там, кого черт, на ночь глядя принес!

— Не черт, а командир, сержант Глушко, мы бойцы Красной армии и хотели бы с вами поговорить, – угрожающе сказал Подольский.

Ему не понравился тон, с которым встретила его соседка.

— А мне что с вами разговаривать? Еды нет, ничего нет, все изъяли, ничего не дам! – отрезала тетка и собралась уже было уходить, но тут в разговор вступил Мамонтов:

— Послушайте гражданка у нас к вам выгодное предложение, не могли бы вы подойти сюда к нам?!

Женщина замешкалась, было видно ее гложет интерес к словам Алексея, но в то же время, тетка побаивалась идти в сумерки к незнакомым людям:

— А что за предложение такое? Небось, менять что-то принесли? Так мне и менять-то нечего! Еды как я вам говорю, нет!

— Да нет-нет, нам не нужна еда, напротив мы пришли вам ее дать! – крикнул Мамонтов.

Женщина была окончательно запутанна. Солдаты, которые зачем-то пришли на ночь глядя дать еды выглядели странно. Но тем ни менее, любопытство заставило тетку пересилить себя и подойти к забору. Она внимательно несколько секунд вглядывалась в лица Алексея и Андрея и затем, тяжело вздохнув, буркнула:

— Ну и что за еду, вы мне принесли?

— Баранов. Обычных живых баранов, – радостно заявил Алексей и улыбнулся.

— Что, баранов? – тетка окончательно была ошарашена.

Она задумалась и опасливо осмотрелась по сторонам:

— И, что вы за это хотите? За баранов-то своих?

— Так, малость, договоримся…

— Нет уж, бараны - это не шутка и сколько вы хотите мне предложить?

— Ну, пару баранов мы вам отдадим живых и хороших…

Женщина покачала головой:

— Ой, что-то я вам не верю солдатики, что-то вы темните!? Говорите сразу что хотите? Самогон? Хлеб? – тетка уже начала торговаться.

— Да, нет, нам еда не нужна, нам нужна одна услуга от вас? – хмуро сказал Подольский.

— Услуга? Хм, что за услуга?!!!

— Мы знаем, что рядом вон с тем домом, где лечебница была ветеринарная, стояла скирда с сеном. Сейчас ее нет. Но и животных никаких не было. А вот скирда пропала. Вы скажете нам кто взял сено, а мы вам за это баранов! Вот такая вот сделка! – весело заявил Мамонтов.

Тетка задумалась, они еще раз подозрительно осмотрела с ног до головы Мамонтова и Подольского:

— А у вас точно бараны-то есть? А то что-то мне не вериться!

— Говорите где сено, будут вам бараны, будут! – Подольский поправил свой автомат, который висел у него на плече.

Тетка поняла намек и вздохнув вяло проговорила:

— Да, было тут сено, было, но вот как немцы отошли, а ваши еще не пришли, разобрали его люди. У некоторых-то ведь скотина имеется, а сено-то может и пропасть. Ветром раздует и еще как…

— Так, как я вижу и вы немного взяли? - подозрительно спросил Подольский.

Тетка потупила взгляд. Мамонтов понял, что его товарищ попал в точку.

— Значит так, сейчас мы пойдем, возьмем у вас это экспроприированное сено и понесем его к нам на двор, чтобы покормить животных, а на дворе вы заберете баранов и поведете нас к другим домам, хозяева которых тоже брали сено. Согласны?

Женщина ничего не ответила, а лишь мотнула головой в знак согласия. Она повернулась и поплелась внутрь двора. Через пару минут она уже запрягала лошадь в телегу, а еще черед десять минут на двор ветлечебницы въехала повозка полная хорошего люцернового сена.

Тетка спешно поменяла его на двух баранов и довольная затараторила:

— Так вот слушайте хлопчики, вот те три дома, что за моим стоят вот у них и есть все оставшееся сено, то люди что там живут, они тоже скирду-то и раскидали, вот все что я вам скажу.

Изымать сено у населения Глушко с Мамонтовым и Подольским направил еще двух разведчиков. На дворе кормить баранов остались Садыков и Иванов. А сам сержант, уселся в углу двора на лавку, закурил свою традиционную самокрутку и стал ждать, бросать без присмотра отару он не решился, Иванов и казах мощного отпора «любителям баранины» вряд ли бы оказали.

Когда Алексей, Андрей и разведчики подъехали на телеге к первому дому, на который указала пронырливая соседка, то поняли, просто так сеном им тут не разжиться. Прямо у ворот двора их встретил низенький коренастый мужик в фуфайке и большой шапке ушанке на голове. В сумерках он был похож на какого-то сказочного зверя- оборотня. Хозяин дома стоял, широко расставив ноги и держал в руках ружье.

— Добрый вечер! – Подольский поздоровался как можно ласковее. – Нам уважаемый сено нужно, вы нам не дадите?!

Мужик поднял ружье и мрачно ответил:

— Ничего я вам не дам, проваливайте отсюда! А если будете лезть, то я стрелять буду и начальству вашему пожалуюсь, что вы простое мирное население грабите!

Разведчики спрыгнули с телеги и медленно подошли к мужику. Рассмотреть его лицо в сумерках было трудно.

— Вы уважаемый не поняли, мы не грабить вас пришли, а сено забрать, которое вы взяли во дворе ветлечебницы! – более жестко сказал Подольский.

— Ничего я не брал, проваливайте! А то, что вам наплела Кузнечиха так это враки! Она сама сено-то и уперла! Так, что нет у меня ничего!

— А вот это вы зря! По законам военного времени мы можем забрать для нужд подразделения все! А если найдем у вас сено-то, вас еще можно будет судить как мародера! Так, что подумайте уважаемый, прежде чем вот так оказывать вооруженное сопротивление! – не унимался Подольский.

Мужик хмыкнул и опустив ружье, низким голосом сказал:

— А ты меня не пугай! Пуганый я! Тоже мне мародером решил меня сделать! А то, что я сено-то, у немцев забрал, так это по закону! Они вон полтора года нас грабили! Все излишки снимали! Курей поросят, да яйца забирали! Так, что я все по правилам сено-то у оккупантов проклятых забрал. А вам вот негоже так с местным населением поступать! Мы может вас, как освободителей ждали, а вы пришли и сразу экспроприировать!

— Ладно, уважаемый вы отдаете нам сено, а мы вам двух баранов, идет? – неожиданно предложил Мамонтов.

Мужик сдвинул шапку набекрень и почесал затылок:

— Как будто я вам могу отказать. Все равно заберете! Знаю я вас! – сказал он злобно, но с дороги все же отошел, более того сам открыл ворота к себе во двор.

Через полчаса во дворе ветлечебницы уже высился довольно высокий стог сена. Кроме упрямого мужика украденный корм для скота принесли и остальные соседи. Причем некоторые добровольно. Люди, узнав, что за сено дают баранов, буквально выстроились в очередь. Пришлось пожертвовать населению пятнадцать овец, Глушко решил своего слова не нарушать, тем более настроение у местных жителей было совсем не гостеприимное, нужно было исправлять имидж освободителей.

Почему же так? Вроде советские люди маялись полтора года под немцами и вот те раз, так встречают?! Что произошло с этими жителями Николаевской?

Ночевать расположились в соседском доме. В ветлечебнице была сломана печка и вообще все помещение разбито и разграблено, это постарались не то немцы, не то уже местные, определить сейчас было просто не возможно. Тетке что пустила на постой, пришлось отдать еще одного барана, а еще одного зарезал и освежевал Садыков. Хотелось кушать и экономить на живых трофеях просто не имело смысла. Глушко сидел в углу и дымил очередной самокруткой, сержант смотрел, как женщина суетится у русской печки, готовя солдатам ужин. Хозяйка оказалась женщиной вовсе не жадной. Хлеба правда не дала, зато вытащила лук еще какую-то зелень и главное поставила на стол большую бутыль самогона.

Охранять отару Глушко выставил двух разведчиков, одного, того что стрелял в самолет, определил караулить баранов на все ночь в наказание. Солдат и не сопротивлялся, он понимал смерть Сауранбаева на его совести, поэтому безропотно поплелся на пост. А вот второй разведчик сначала заартачился и намекал Глушко, что нужно поставить сторожить Иванова, но сержант пожалел молодого бойца, да и доверять пост необстрелянному сосунку Глушко не хотелось.

Мамонтов и Подольский настелив себе у печки каких-то тряпок, что им выделила хозяйка, завалились прямо на пол. Когда Глушко налил им по стакану самогона, солдат в тепле совсем разморило и они уснули, не дождавшись свежего вареного мяса.

За столом остались Садыков Иванов и Глушко. Они хлебали бульон из высоких деревянных мисок и ели сочную баранину. Иванов жевал мясо, закрыв глаза, парню очень хотелось спать, но чувство голода заставляло работать челюсти.

— Ты Витя, вот сейчас, что видишь? А? Перед глазами, что стоит? Еда или мамка? – спросил захмелевший Глушко у Иванова.

У стола, на краешек табуретки присела хозяйка, тетка улыбалась и внимательно смотрела на своих постояльцев.

— А ничего я не вижу, товарищ сержант, просто ем и сплю, - лениво сквозь зубы отвечал Иванов.

Он громко чавкал и самодовольно глотал мясо.

— Слушай, не может так человек, есть и спать, не бывает! Как так? – удивился Садуков.

Он тоже уплетал мясо и временами икая, запивал пищу бульоном. Глушко посмотрел на солдата и, махнув рукой, налил в стаканы самогон. Покосившись на хозяйку, плеснул и ей, кивнув на посуду, негромко сказал:

— Вы тоже вот уважьте, выпейте с нами Наталья Андреевна!

Хозяйка засмущалась, но все-таки стакан взяла. Она, робко покосившись на Иванова и Садыкова, улыбнулась Глушко:

— Честно говоря, я не пью ее вообще. Так, для сугрева держу, лекарств-то нет, мало ли чего, да и вообще самогон у нас полезная в станице штука, лучше денег.

— Да понятно, - вздохнул Глушко разморенным голосом. – Хотя гнать самогон оно ведь противозаконно, - сержант закрутил самокрутку.

— Что сделаешь, вот время войны много чего противозаконного, - выдохнула тетка.

Сержант на нее внимательно посмотрел, затем затянувшись глубоко, шумно выпустил из легких клуб дыма и спросил:

— А как вы тут вообще жили-то при немцах? Небось, туго было?

— Ой, по-всякому! Туго конечно! Чего ж хорошего от них? Пришли тут порядки свои установили, разное было. Но вот не так немцы доставали, как наши, полицаи. Они вот сильно глумились. Немцы их науськают, а они уж власть-то почуют и глумились собаки.

— Наши говорите? Да какие ж они наши? Сволочи они, предатели!

— Так-то оно так, но все же жили-то они среди нас и поэтому наши. Знали они о местном населении много. У кого, например дети в Красной армии офицерами служат! Или кто партработником был, или кто в милиции работал. Трудно родным-то пришлось. Несколько человек-то повесили. Они же гады полицаи и повесили. Сволочи!

— А немцы что ж, немцы-то зла, что ли не делали, так выходит из вашего разговора? – зло спросил Глушко.

— Ну, почему ж, делали. Но немцы-то что? Они пришли законы установили и вот наняли этих наших полицаев! А сами-то так со стороны смотрели. Они лютовали если их кого, кто ни будь убьет, вот тогда да! Заложников брали и расстреливали! А так старались не вмешиваться в разборки! Им-то зачем? Они хитрые как я поняла. Хитрые и основательные люди. Закон у них превыше всего! Уж если есть закон, будь добр соблюдай! И еще, они очень неопрятности не любили! Например, улица грязная не метеная, щас заставят полицаев дворника найти – пусть метет! Чистоту любили!

— Что-то вы так уважаемая тепло о немцах говорите? – нахмурился Глушко.

— Да я-то говорю, что было. Вы спросили, я сказала. Если честно мне они ничего такого не сделали. Вот и все.

— То-то я вижу тут у вас многие с теплотой о немцах, а ведь они сволочи, что со страной-то нашей любимой сделали? Сколько народа-то убили? А вы вот так тепло о них?! – не унимался Глушко, ему стало обидно и горько.

Обидно и горько за себя, за своих солдат, за тех погибших ребят, за тех, кто еще погибнет на этой долгой и ненасытной кровожадной и смертельной войне. Глушко захотелось плакать, он с трудом сдержал слезы. Самогон сделал свое дело, разведчик отставил бутыль, понимая, что больше пить нельзя. Иванов опустив голову на стол, спал, Садыков доедал свой бульон, он словно не слышал разговора сержанта и хозяйки.

— Да не тепло я о них. Они тоже радости-то мне много не доставили. У меня ведь муж воюет. Только вот я не кому не говорю. Он у меня на Северном флоте. Еще до войны на торговом судне ходил в рейсы. А вот война началась, так он вроде как конвои водит из Америки. Вот такие дела. Я его уже два с половиной года не видела! – у тетки по щекам побежали слезы. – А то, что я вам про немцев так говорю. Так это я говорю правду. Что было, то и рассказываю. А то, что остальные тепло о них, так я вам так скажу – устал народ от неопределенности! Большевики были, говорили все на века! А, что потом? Сначала вон, чуть от голода не подохли в тридцать третьем, потом вон, пол станицы мужиков забрали. Арестовали, в тридцать седьмом да восьмом, кого за что! Увезли! Сколько семей, остались без кормильцев?! Потом война! Потом, вон немцы пришли, хотя все твердили, Красная армия отступать не умеет! А что было? Бежали все! Немцы пришли опять свои законы повернули! Тоже говорили навсегда, некоторым землю раздали! Некоторые мужики, да, поверили им! А как не проверить? Устал народ от неопределенности! Хоть к чему-то прибиться! Мужик без земли устал! Вот поэтому и говорят некоторые о немцах с теплотой! Хотя не все, многим-то жизни конечно от них не было! Вы хотели правды, я вам ее сказала, – женщина вытерла слезы со щек.

— Ой, крамольные вы вещи говорите Наталья Андреевна! Если вас послушать, то мужики у вас вроде как против колхозов что ли? - спросил пьяным голосом Глушко.

Женщина внимательно посмотрела на сержанта стараясь определить, насколько он пьян. Грустно улыбнувшись, она тихо сказала:

— Вы меня как будто на откровенный разговор выводите. А потом утром раз и арестуете? Так что ли? Знаю я вас! У нас так многие по пьянке-то взболтнули, а их потом арестовали, нет. Не пройдет. Не хочу я вам об этом говорить, да и зачем вам это? Вы-то сами видно сразу, что не деревенский, а иначе бы таких вещей не спрашивали!

— Да вы и так мне уже много лишнего сказали! Вот захочу и арестую вас! За антисоветскую агитацию! За упаднические настроения и восхваления вражеских сил! – обиделся Глушко.

— Ну и арестовывайте, а вам потом от этого легче станет? Как вы вообще потом жить сможете, воевать?! А?! Арестовывайте! – вызывающе ответила хозяйка и встала из-за стола.

Глушко понял, что перегнул палку и махнув рукой, негромко сказал:

— Ладно, все,… забыли разговор. Никто не кому зла не хочет, но и вы уважаемая тоже. Осторожней в следующий раз! Мало ли чего! А сейчас спать пора, отбой! – Глушко толкнул Иванова в плечо.

Солдат с неохотой поднял голову и встав из-за стола, прошел три шага и рухнул камнем возле печки прямо на пол. Глушко завалился на кровать. Он с трудом снял сапоги и ватные штаны и лег спать в кальсонах. Было так приятно прилечь на настоящую перину, почувствовать настоящую простую деревенскую постель. Мягкая пуховая подушка и кровать с мягкой периной!!! О чем еще может мечтать уставший солдат?

Глушко приснилась его мать. Старушка стояла почему-то со свечой и пристально смотрела в глаза сына. Глушко пытался ей что-то объяснить, но мама не понимала его. Она словно не слушала своего ребенка, а лишь печально смотрела и кивала головой. Сержант кричал и плакал и просил маму послушать его, затушить свечку и поговорить с ним. Но разговора с самым родным человеком так и не получилось.

Глушко проснулся как в бреду, ему очень хотелось пить, жирная баранина и буряковый самогон сделали свое дело, сержант протянул руку под кровать и с облегчением обнаружил там кувшин с водой. Видно хозяйка знала, что нужно пьяному мужику под утро. Глушко припал губами к крынке и жадно сделал несколько глотков, затем поставил посуду на пол и нашарил руками свой автомат. ППШ скромно стоял в углу. Сержант облегченно вздохнул и потянулся за своими штанами. Он тихо и быстро оделся и встав с кровати, осмотрелся в темноте – у печки сопели Мамонтов и Подольский, неподалеку от них тоже на полу лежали Садыков и Иванов. Они, обнявшись словно жених с невестой тоже сладко спали.

Сон солдата, что может быть ранимей и хрупче. Сон солдата на войне, так же уязвим как его жизнь! В любую секунду сон могут прервать криком «тревога», а значит убить. А сон, сон он ведь тоже словно живой – развеяли и нет его, и никогда он уже не повторится!

Глушко не хотелось будить рядовых, он тихо достал кисет и свернув самокрутку, подкурил. Лица этих ребят, они так безмятежны во сне. Сегодня будет новый день, возможно очень трудный. День, который на один календарный лист приблизит победу. Он обязательно приблизит в это можно не сомневаться! Только вот страшен этот день тем, что он для кого-то из ребят он может стать последним. Как все относительно в этом мире, на один день до победы станет ближе вся страна, весь народ и в этот же день кончится чья-то жизнь, прервется в самом ненужном месте. А может быть его – Глушко жизнь? Может бить именно сегодня острая и горячая пуля пробьет грудь и воткнётся в сердце, чтобы прекратить его существование на земле?

Мама, почему она во сне, стояла со свечкой?

Завтрак был сытным и вкусным. Польский и Мамонтов за две щеки уплетали разогретое хозяйкой мясо, еще бы! Ведь они не смогли поужинать. Садыков и Иванов вышли во двор, чтобы подготовить отару к дороге. Казах дал овцам и баранам оставшееся сено и налил в кормушку воды. Таскать ее пришлось из колодца, который находился на соседней улице. Пока Иванов и Садыков поили животных, Глушко взял у хозяйки немного самогона и налил по стакану своим разведчикам, отстоять целую ночь в карауле зимой это еще тот поступок! Солдаты с радостью выпили и тут же захмелели. Глушко пригрозил им пальцем и тихо сказал:

— Так ребята, чтобы не раскисать, согрелись и будя! Никаких больше фокусов, дорога у нас сегодня дальняя и как я думаю последняя! Марш бросок до Богоявленской, там, судя по всему, штаб нашего полка. Там, в Богоявленской! Там и сдадим этих чертовых овец майору Петрову!

Овец со двора выгнали, как только окончательно рассвело. Бараны как-то грустно и неохотно, словно что-то предчувствуя неладное, покидали территорию ветлечебницы. Как не странно, но провожать «бараний караул» пришли соседи, среди них и хмурый и коренастый мужик, что пугал их вечером свои ружьем. А Наталья Андреевна так вообще собрала в дорогу им небольшой узелок с едой. Глушко благодарно кивнул ей головой и улыбнулся. Женщина печально смотрела на солдат и тихо плакала.

Сержант сжал ей руку и тихо сказал:

— Берегите себя,… и это не говорите вы то,… что думаете! Уж больно страшно! Пропадете вы с такими мыслями!

- А что в правду-то бояться?! Тут уж сам Бог поможет, а нет… так и незачем жить. Есть она правда и жизнь легче. Вы сами-то себя берегите. Главное живыми останьтесь!

Глушко тяжело вздохнул, ему стало приятно от таких слов. За них переживают, за них волнуются, а значит нужно жить. А значит, нужно обязательно выжить, выжить и победить, во что бы то, не стало! Смерти вопреки - победить и выжить!

И опять нудная дорога! А тут еще, как только вышли из Николаевской, вновь зазвучала канонада. Стало опять как-то не по себе. Где-то вновь идет бой, причем второй день!

Нудная дорога и опостылевшие спины баранов!

Но через полчаса произошло невероятное! Неожиданно из-за облаков выглянуло солнце. Его лучи, пробив серость февральской хмури, озарили землю. Причем озарили ее так ярко, что глаза в первые секунды самопроизвольно закрывались. Стало немного страшно и непривычно, унылая зимняя степь преобразилась и превратилась совсем в симпатичную и живописную долину. Солнце изменило все вокруг, оно изменило людей баранов и грязный подтаявший снег. Через несколько минут подул ветерок, облака начали расступаться и где-то там, над головой, появилось нежно-голубое небо. Оно было до такой степени красивым, что Мамонтов засмотрелся на эту бездонную синь, споткнулся и упал в мокрый снег.

Подольский, увидев это, рассмеялся. Он хохотал так заразительно и звонко, что его поддержали все остальные. Разведчики ржали как лошади, Глушко басовито бухал, Иванов высоким фальцетом хихикал. Мамонтову и самому стало смешно. Он улыбнулся и размазав себе по щекам грязный снег, махнул рукой и медленно поднялся.

А все-таки жизнь веселая штука, а все-таки жизнь интересна и прекрасна! И так ярко светит солнце и не так уж все мрачно и плохо! Война, когда ни будь закончиться, она же не может длиться вечно! Все будет хорошо! Все будет хорошо! Чистое и бездонное небо. Его синь это символ жизни! Символ вечной жизни!

Мамонтов вдруг вспомнил, что у него в родном Красноярске есть церковь, она стоит на горе возле кладбища. Купола у этой церкви небесно-голубого цвета! Вот такие же точно, как это небо! Синь! Жизнь начинается с неба!

Станица Богоявленская показалась впереди через пару часов хода. Когда отара вышла на небольшой пригорок, перед солдатами открылся красивый вид, небольшой перелесок и дома, много домов. В ярком свете солнца все выглядело очень красиво. И даже раскисшая и противная дорога казалась лишь серой лентой обвивающей степь. Но всю эту красоту портили черные палочки на небе. Сначала никто из личного состава не понял, что это такое и лишь через минуту присмотревшись, все разобрали, что это дым, дым который поднимается вверх на несколько километров! Это горела техника, это горела солярка и бензин. Это горели люди! Там километрах в десяти впереди, судя по всему, шел бой. Звуки канонады, словно подтверждая опасения, звучали отчетливо и зловеще. Но, не смотря на нерадостную картину, все ободрились и решили ускорить шаг.

Глушко крикнул Садыкову:

— А ну давай поднажми на этих шерстяных пешеходов! Давай подгони барашек! Нуржан давай прибавь ход!

Все словно чувствовали, очень скоро все кончится. Очень скоро этот «бараний марш» по немецким тылам подойдет к концу!

Отара стекла с пригорка и устремилась к станице. Глушко и Мамонтов буквально бежали за головным козлом – поводырем, которого чуть ли не тащил за рога Садыков. Разведчики Подольский и Иванов семенили где-то сзади.

И вдруг все уловили знакомый запах! Этот запах, это аромат не с чем не перепутаешь!

Это запах отдыха!

Это запах покоя!

Ноздри щекотал дым от полевых кухонь, Да, тот самый аромат солдатской кухни, который на войне нельзя спутать ни с чем. Впереди показались какие-то серые точки, рядом с ними суетились невнятные темные силуэты. Глушко и Мамонтов буквально побежали, даже опережая Садыкова с его козлом.

Да, они не ошиблись, на окраине станицы дымили полевые кухни, их кривые изогнутые трубы чадили слегка беловатым дымком. Возле кухонь копошились солдаты, несколько человек таскали дрова. Рядом с ними на земле лежали ящики и коробки, судя по всему с провиантом. Чуть в стороне на обочине дороге стояла «полуторка» с тентом на кузове. У ее колес, расстелив плащ-палатки, сидели еще несколько солдат, они курили и лениво наблюдали, как повара пытаются раскочегарить кухни.

Садыков загнал отару на поле и остановил козла, овцы и бараны жалобно блеяли и столпились вокруг рогатого вожака. Глушко ускорил шаг и подошел к «полуторке», он спросил у сидящих у машины солдат:

— Кто старший?

— А? Там, в кабине сидит! – равнодушно махнул рукой пехотинец.

Сержант покосился на кабину, тут хлопнула дверка и из-за капота, вышел офицер, Глушко не мог поверить своим глазам перед ним стоял майор Петров. Начальник тыла полка весело улыбнулся и крикнул:

— Ну, Глушко старый черт! Ну, здорово! – майор подошел к сержанту и обнял его. – Ну, что как твой рейд по тылам противника?

— Так вот товарищ майор! Вон мой результат! – кивнул Глушко рукой на отару.

Майор посмотрел и сдвинув шапку на затылок, присвистнул:

— Ай, да молодец! Ай да Глушко! Знал, знал, я тебя, отправляя, что вернешься ты с добычей! Ай, молодец! – радовался Петров. – Теперь полк месяц будет со свежим мясом! Ты посмотри, какая отара! Как сходили-то, потери есть?

— Да, сержант Хижняк погиб во время захвата. В атаке. Кинулся под пули, – грустно сказал Глушко.

Петров помрачнел, он посмотрел на сержанта и похлопав его по плечу, подбодрил разведчика:

— Ну, ничего, ничего. Отомстим гадам, война, конечно, жаль людей,… но ничего, спросим еще с этих козлов!

— Да ту ко мне еще два казаха из соседнего сорок пятого стрелкового полка прибились, я им пообещал сотню баранов, они погонщики профессиональные,… - добавил Глушко.

— Сотню? Хм, жаль конечно сотню-то отдавать, но ладно, коль обещал и если помогли, пусть забирают! – махнул рукой Петров.

— Да, пусть,… один из них, из погонщиков,… погиб,… на нас Юнкерс налетел. Попал под огонь.

Петров покачал головой:

— Да,… дела. Вот жизнь, вот судьба у нас Глушко, сегодня как говорится ты, а завтра я! Ну ничего, ничего. Давайте располагайтесь. Отдыхайте пока, вот мы уже и обед варить начали. Наши-то в бою. За Богоявленской! Слышишь?! – Петров махнул в сторону, где звучала канонада.

— Да уж слышим, мы второй день слышим. А что там, правда жарко?

Майор помрачнел, тяжело вздохнул, затем посмотрел, куда-то вдаль и тихо сказал:

— Да там не сахар. Сначала сорок первый полк наступал, потом вдруг немцы отбились и в контратаку кинулись, наших бросили тогда. Вот там, судя по всему, у немцев была целая дивизия, она отход основных войск прикрывала, а что там дальше не знаю. Вот пока команду дали обед готовить, война как говорится войной, а обед-то по расписанию! Так что твои бараны как раз вовремя наши хоть свежего мяса отведают! Соскучились уж! Но честно говоря, я и не знаю до обеда ли им сейчас. Сам слышишь и видишь! Горит техника! – майор кивнул в сторону поднимающегося из-за горизонта дыма. – А пока вот отдыхайте, личный состав еще понадобится, вон баранов-то порезать надо, а у меня вот пять поваров и хозвзвод! Не знаю, как управятся!

— Так что надо товарищ майор мы готовы! Да, я не знаю, как мне этих-то парней из взвода автоматчиков? Сдать вам? Иванов Подольский и Мамонтов. Командира-то у них теперь отделения нет, погиб Хижняк. Что делать-то с ними?

Майор махнул рукой и скривил рот:

— Да какой там передать?! Вот выйдет полк из боя, там посмотрим, наверняка потери будут большие и все подразделения придется доукомплектовывать, так что пусть пока у тебя в разветвзводе числятся. Они хоть ничего парни? Не в тягость тебе?

— Да нет, молодцы! Не сдрефили, не ныли, стойко все! Я бы, честно говоря, их вообще у себя оставил. Как-то привык я к ним, прикипел!

— Ну вот и оставляй! Оставляй если парни толковые! А у меня вот тоже гости! – майор кивнул в сторону солдат, что сидели у колес машинный. – Взвод истребителей танков! Шесть человек! – иронично добавил Петров.

Глушко покосился на солдат и только сейчас заметил, что у машины стояли три длинные черные палки – противотанковые ружья.

— Да только толку с этих истребителей танков никакого! У них патронов нет! Они сволочи, свои боевые сумки опустошили, чтобы в них трофеи и провиант набивать! – зло сказал майор. – Мародеры хреновы! Вояки чертовы! Под трибунал бы вас отдать за это!

— Ну, зачем вы так товарищ майор?! Кончились у нас боеприпасы! Вот и все! Я же не виноват, что у нас по три патрона на ружье осталось! – огрызнулся один из солдат.

Глушко рассмотрел у него в петлицах три треугольника. Скорее всего, это был командир отделения.

— Да?! А где ж тогда вы успели расстрелять свои патроны? В какой такой бой вступили? Вы мне тут мозги то не пудрите! Не на того напали! Раз выкинули свои патроны, прижмите жопу и сидите, помалкивайте! – осадил солдата майор.

Тот насупился и отвернулся. Его товарищи тоже прятали глаза, Глушко понял - Петров прав, «истребители танков», чтобы не тащить тяжелые и большие патроны к своим ружьям, попросту вывалили их куда ни будь в канаву, в надежде, что на привале перед боем им выдадут новые. Ведь волочь на себе пешком, длинные и неудобные противотанковые ружья, уже настоящее испытание, а тут еще и патроны к ним, патронов можно и раздобыть!

Через десять минут Садыков начал резать баранов. Бедные животные, словно предчувствуя смерть, сбивались в кучу и шарахались от казаха. Нуржану помогали повара и три солдата из хозвзвода, они хватали овец и вязали им ноги.

Мамонтов смотрел как Садыков ловко и жестоко режет баранам горло. Ало-красная кровь сочилась на грязный снег. Жертвы казаха как-то умиротворенно и безропотно валились на землю и обреченно умирали в бардовых лужах. Алексей зажмурил глаза и отвернулся. Вот так и в жизни, вот так и на войне кто-то всемогущий решает – кому погибнуть из толпы, из стада, из отары. Кому погибнуть из полка, роты и взвода? Но кто это? Кто вправе решать, как поступить с человеческой жизнью? Неужели это решают сами люди? Нет, это не может быть, кто-то все-таки решает за людей. Люди как бараны безропотно идут на эту бойню под названием война. Только вот одни идут, чтобы захватить чужую землю. А другие, чтобы отстоять свою.

Повара свежевали мясо, они довольные, резали баранину на большие куски и клали их в свои котлы, полевые кухни усердно дымили. У поваров руки были почти по локти в крови, картина тоже неприятная, но запах варящегося мяса заставлял забыть про брезгливость. Петров и Глушко сидели на ящиках с крупами и тушенкой, они курили майорские папиросы. Сержант наслаждался «Беломором», за время овечьего рейда в тыл он устал от крепкой махорки.

— Вот скажи мне Николай, почему люди воюют? - загадочно спросил Петров у Глушко.

— Не могу знать товарищ майор. Дураки вот и воюют.

— Э, нет, не дураки, люди скоты. Им вечно чего-то не хватает. Денег, земли, женщин и другого. Люди алчные и жадные звери, которые ради своей гордыни и выгоды готовы лить кровь других людей. А вот, например немцы, чего им там в своей Германии не хватает? Думаешь, они хуже нас с тобой живут? Нет, как бы, не так, у них там и дома хорошие и дороги, и пива море! Причем не какого ни будь, а хорошего! И вот эти самые немцы лезут к нам с тобой? Они, что, по-твоему дураки? Нет, братец Глушко они не дураки, им земля наша с тобой нужна, недра наши, уголь, нефть, им рабы нужны! Они не дураки!

— Раз так, то, что-то я товарищ майор не пойму, неужели у них там все такие, вот как вы говорите? Неужели у них там нормальных людей нет? Просто людей? Которые бы хотели просто жить на своей земле, детей рожать, которые бы сказали - нет хватит! Не буду я за Гитлера воевать! Неужели у них там рабочий класс и крестьянство, вот так думает, как вы говорите? Не пойму что-то я!

— Да я сам ничего не пойму! – тяжело вздохнул Петров. – Я же вижу, как они бьются! Они ведь воюют как черти! Они гибнут весело и легко! За что? Не пойму что-то я! Не пройму, вроде как целая нация с ума сошла. Что такого им Гитлер там напел? Ой, не пойму.

Через полчаса повара довольно помешивали в котлах свое варево, от кухонь шел ароматный запах. Солдаты из хозвзвода и «истребители танков» оживились в предвкушении вкусного обеда, они были уверенны, им-то дозволят как говорится «снять пробу». Петров лично ходил от кухни к кухне и сливая в котелок наваристый бульон, пробовал обед на вкус. Помимо супа с перловкой на второе для полка готовили и кашу с бараниной. Майор был доволен, накормить личный состав вкусной едой это уже половина успеха в будущем бою. Сытый солдат все-таки воюет с настроением!

Мамонтов и Подольский сидели в стороне на ящиках и смотрели за суетой возле кухонь. Андрей щурился от яркого солнца и временами поглядывал на друга. Алексей чистил автомат маленькой тряпочкой. Он тщательно протирал затвор своего ППШ.

— Ты зачем так стараешься? А? - спросил Подольский. – Как будто у тебя старшина через полчаса на разводе его проверит. Брось ты! Сейчас вон обед будет, пойдем лучше подумаем, где умыться!

— Нет, Андрюха, оружие всегда должно наготове быть. Оно может быть твоя последняя надежда. Твоя удача и свое спасение! Как же? Ты на кого может тут надеяться? А?

— Хм, ну на тебя в конце-то концов, на вон сержанта Глушко, вот на кого, – ухмыльнулся Подольский.

— Это конечно правильно, но первый твой друг - это автомат! Откажет он и я тебе помочь не смогу!

Неожиданно где-то вдалеке послышался рокот автомобильного двигателя. Все насторожились. К ним со стороны Богоявленской ехала «полуторка». Грузовик качало и заносило на ухабах раскисшей дороги. Шофер явно гнал машину что есть силы. «Полуторка» едва не перевернувшись на очередном зигзаге проселочной дороги, подпрыгнула и хлюпнулась в глубокий сугроб. Автомобиль застрял, водитель рвал коробку и двигатель, но «ГАЗ» сидел в снежном капкане основательно крепко. Из кабины с места пассажира выпрыгнул человек. Он побежал по направлению к кухням. Майор Петров с Глушко с любопытством смотрели, как гонец несколько раз упал на снег, споткнувшись на раскисшей колее. Когда странный человек приближался к ним, Глушко увидел, что это был молодой лейтенант-пехотинец. Два куба в красных петлицах, лицо испуганное, тонкие усики над губой дергаются от напряжения. Глаза, совсем пустые и ввалившееся от страха. Лейтенант подскочил к майору и тяжело дыша, согнулся пополам от усталости.

Он, хватая ртом воздух как рыба, робко спросил:

— У вас машина на ходу?

— Не понял? – зло ответил Петров.

Он стоял с котелком в руках и грозно смотрел на взъерошенного лейтенанта.

— Ну, полуторка ваша вон та, она на ходу? – выпрямился лейтенант и кивнул на машину Петрова.

— А тебе зачем? – Петров разозлился еще сильней.

— Так заводите машину и вперед! Вперед! Ехать надо!

— Так лейтенант, сначала надо представиться по уставу. Я все-таки, как-никак, старше вас по званию. Кто такой, откуда? - рявкнул на него Петров.

— Да с сорок первого полка я! Командир второго взвода третьей роты! Вот, вот с водителем мы! С водителем мы! – несвязанно забормотал лейтенант.

Глушко почувствовал, что от молодого офицера пахнет спиртным.

— Что значит с водителем? Где твое подразделение? Почему уехал с поля боя?

— Подразделение? – лейтенант как-то ужасно и безумно посмотрел сначала на Петрова затем на Глушко.

Потом он зажмурил глаза и, схватив майора за грудки бушлата, закричал нервно и обрывисто:

— Какое на хрен подразделение?! Нет никакого подразделения! Нет взвода и роты нет! Никого нет! Не хрена никого нет!

— Что значит, нет? – опешил Петров, пытаясь отбиться от обезумевшего лейтенанта.

— Да вот так, нет! Нет никого! Все погибли! – и лейтенант сорвался в плачь.

Он рыдал и оскалив зубы, дергал за бушлат Петрова. Глушко пришел командиру на помощь он резким движением свалил молодого офицера на землю.

— Говори ты толком! Что рыдаешь как баба? - прикрикнул на него Петров.

В это время к Петрову и Глушко подошли Мамонтов, Подольский и два разведчика. Они с тревогой и любопытством разглядывали валявшегося в ногах лейтенанта. А тот, тем временем продолжал рыдать.

— А ну встать! Встать и доложить все по уставу! Что произошло?! – крикнул Петров.

Лейтенант попытался встать, но не удержал равновесия и упал. Его намокшая и ставшая тяжелой шинель, сковывала движения. Мамонтов помог подняться бедняге и поддерживая его под локоть. Молодой офицер, немного успокоившись, осмотрел испуганным взглядом всех стоящих рядом солдат и заговорил:

— Атака была, одна,… вторая. Нас сначала в резерве держали. А потом бросили в бой, но после двух атак от моего взвода никакого не осталось,… я в первый взвод, там тоже два солдата,… командир полка убит, политрук тоже, немцы рвались как звери, потом, потом подмога пришла. Вот…

— Так вам же помогать наш семидесятый полк бросили? Что, не успели что ли? Говори! – ревел Петров.

— Да, да бросили семидесятый. А что толку, нет больше вашего полка, нет, разбили его немцы, там практически никлого не осталось! Нет полка вашего!

Все замерли в напряженном молчании. Даже разгневанный Петров не знал, что говорить, он смотрел на лейтенанта и тяжело сопел.

— Я говорю, заводите машину! Она у вас на ходу, заводите машину! – опять затараторил лейтенант.

— Да что ты с машиной-то! Дальше-то, что было? Где остатки полка-то?

— Я не знаю! Немцы, они прорвали оборону! Там неожиданно танки появились! Надо отступать! Надо уезжать, они будут тут через несколько минут! Нам, с водителем удалось вырваться, они не стреляли в нас из пушек, вот, заводите машину и уводите личный состав, через несколько минут тут немецкие танки будут! – лейтенант вырвался у Мамонтова и побежал к «полуторке».

Петров и остальные кинулись ему вслед. Но молодой офицер бежал так прытко по раскисшему снегу, что догнать его не удавалось. «Истребители танков», что сидели у «полуторки» увидев, что на них бежит, почти целое отделение, испуганно встали.

— Держите его! – кричал Петров солдатам у машины. – Не дайте ему залезть в кабину!

Лейтенант тем временем подскочил к «полуторке» и открыв дверцу, выдернул из кабины ничего не понимающего водителя. Рядовой упал в снег лицом. Лейтенант нашарил под сиденьем кривую ручку для стартера и подскочив к радиатору, попытался вставить железяку в щель. Но тут подбежали Петров и Глушко, они схватили обезумевшего офицера за руки:

— А ну, скотина. Убери руки, ты, что совсем от страха оху? - ревел Петров.

Но лейтенант оказался ловким и шустрым парнем, он вырвался из рук сержанта и майора, как-то изогнувшись, расстегнул свою кобуру и достал свой ТТ.

— А ну отойдите, дайте мне уехать. Если сами тут хотите подохнуть, то не мешайте другим спасаться! Отойти от машины!

Майор и остальные застыли в нерешительности. Разъяренный и испуганный офицер, судя по всему, себя не контролировал и мог в любую секунду нажать на курок пистолета. Лейтенант, тем временем, сделав два шага назад, навел пистолет на водителя и приказал:

— А ну заводи машину сволочь! Заводи машину!

Испуганный водитель попятился и подняв кривую железку, вставил ее в щель под радиатором. Прокрутив два раза, он завел мотор «полуторки». В этот момент грянул выстрел. Пуля попала лейтенанту в сердце и он упал как подкошенный. Все повернули головы, что бы увидеть - кто стрелял? Невдалеке стоял Садыков, казах держал в руках свою «трехлинейку».

Нуржан виновато пожал плечами и сказал:

— Он хотел вас убить! Он паникер!

Петров тяжело вздохнул и посмотрел на убитого лейтенанта. Майор толкнул его ногой и сказал Глушко:

— Сержант заберите его документы и оружие! И если он не врал, то надо готовиться к бою!

И тут началась, не то что паника, но полная суета. «Истребители танков» забегали со своими ружьями. «Длинные железные палки» они как-то неуклюже и неловко пытались пристроить на снег, но понимая толку от сугробов во время боя никакого, топтались по обочине дороге в поисках канавы. Повара и солдаты из хозвзвода, бегали вокруг своих кухонь не зная, что делать, майор Петров орал на них срывая голос:

— Да к черту котлы, где ваше оружие, в поле окапываться в поле окапываться! Гранаты если есть у кого?! Гранаты если есть у кого наизготовку!

Солдаты испуганно рылись в своих вещмешках, кто-то бежал в поле и падал в снег. И лишь Мамонтов и Подольский были спокойны. Они, почему-то с удивлением смотрели за этой суматошной каруселью рядом с полевыми кухнями. Глушко и два разведчика кидали ящики. Наконец сержант довольно крикнул:

— Подходи вот патроны! У кого трехлинейки?!

К Мамонтову с Подольским подбежал Иванов.

Витя как-то виновато сказал:

— Вот, у меня граната есть, противотанковая… она у меня еще с выдачи осталась, я ее в вещмешке сохранил… - он протянул большой железный гриб.

— Оставь себе, пригодится! – отмахнулся от него Подольский.

Глушко закончив раздавать патроны солдатам с винтовками, крикнул Мамонтову:

— Алексей, видишь вон тот овраг метрах в ста?

Мамонтов встал с ящик и огляделся, действительно сбоку виднелось черное чрево небольшого оврага. Алексей кивнул головой.

— Бери этих чертовых истребителей и туда с Подольским! Там займете оборону!

— Да у них патронов нет! – ответил Алексей, посмотрев на солдат с противотанковыми ружьями, лежавшими у обочины в снегу.

— Есть по три патрона у них! Бери их и туда, и что бы без команды не стрелять! Ты за старшего! Выполнять!

Мамонтов подбежал к сержанту:

— Товарищ сержант так у них свой командир!

— К черту! Ты посмотри на него?! – сержант истребителей лежал в снегу и от страха и напряжения закрыл голову руками. – Он же не хрена не соображает! Бери истребителей и в овраг! А мы, с моими попробуем вон у той кучки окапаться! – Глушко кивнул в сторону отары.

Бараны крутились у небольшой кучи земли засыпанной снегом. Животные словно почуяв напряжение людей, тоже занервничали и жалобно заблеяли. И лишь Садыков, как не в чем, не бывало, стоял и гладил винторогого козла по спине, что-то приговаривая ему.

Подольский толкнул ногой одного из истребителей танков и крикнул:

— А ну, пошли за мной! Встать бери свою пукалку!

Солдаты испуганно подскочили. Они потащили свои длинные ружья словно носилки. В овражке оказалось много снега. Мамонтов попытался выкидывать его рукой, но потом понял эта затея дурацкая и начал утрамбовывать снег ногами. Овраг оказался очень удобен, словно специально подготовленный окоп. В нем можно было стоять у края и положив на землю автомат, вести прицельный огонь, при этом была видна лишь одна голова. Мамонтов увидел, как к ним бежит один из разведчиков Глушко, солдат принес ему и Подольскому по два диска к автоматам:

— Вот сержант передал, но сказал, чтобы вы патроны-то экономили, нет больше!

— А как он команду-то даст?! Не услышим, далеко от вас! – спросил его Подольский.

— Услышите, первый выстрел и есть команда!

Мамонтов вставил в ППШ новый диск с патронами, он довольно погладил ствол рукой, Подольский это заметил и хмыкнул:

— Накаркал ты, со своей тряпочкой. Чистить начал, вот и начистил!

Между тем майор Петров укладывал солдат в поле. Он, размахивая у них над головами своим ТТ, заставлял окапываться в мерзлой земле. И только один из поваров не хотел случаться своего командира, он бегал вокруг Петрова и причитал:

— Как же так товарищ майор, каша-то готова. Суп готов, как же так? Куда теперь? Немцам что ли обед отдать? А? Товарищ майор каша-то вкусная, мяса столько накрошили! Как же так, куда теперь!

— А ну пошел отсюда! Бери винтовку и окапываться! Бери винтовку свою! – орал на него Петров.

Мамонтов посмотрел в сторону Богоявленской. Пока рядом со станицей ничего не происходило, никакого движения, какое-то зловещее затишье. Канонада стихла. Алексей поднес к губам ладони и подул на них пытаясь согреть замерзшие пальцы.

И вдруг послышался рокот двигателя, на дороге показались черные точки, все напряглись и замерли. Алексей передернул затвор своего ППШ. «Истребители – танков» примостили свои ружья. Майор Петров тоже улегся на землю, Глушко и разведчики были почти не видны в своих мини окопах неподалеку от «полуторки». И тут Мамонтов увидел, что метрах в двухстах, возле застрявшей на обочине машины, на которой приехал сюда лейтенант-паникер, копошится водитель. Все как-то забыли о нем, а шофер тем временем пытался откопать переднее колесо, застрявшее в сугробе. Алексей с тревогой и какой-то жалостью смотрел за этим солдатом. Он даже во время нависшей над ним смертельной опасности, не бросил свою технику.

— Вот дурак, его сейчас немцы на гусеницы намотают! – шепнул Подольский.

— И крикнуть-то нельзя, далеко. Что бежать, что ли за ним? – буркнул один из «истребителей танков».

— Да сиди ты! – отмахнулся от него Подольский, – Ты бы лучше подумал, что делать будешь, когда твои три патрона кончаться? Стрелять-то умеешь?

Мамонтов внимательно следил за дорогой, там все отчетливее виднелись какие-то машины.

Неужели немцы? Но не похоже, почему немцы будут ехать по дороге? Они на танках поедут по полю!

И действительно впереди показались два грузовика, это был «ЗИС пятые». В кузове виднелись головы людей, они как картошка на палках, торчали черными кляксами и качались на ухабах. За грузовиками ехал броневик с башней и небольшой пушкой за кабиной. Эта маленькая колонна, подъехав к застрявшей «полуторке» остановилась. Из броневика выскочил какой-то человек в полушубке и размахивая руками, набросился на водителя застрявшей машины. Что он кричал, было не разобрать, ясно одно человек требовал, чтобы водитель отошел в сторону. Но солдат упрямо стоял на дороге возле своего автомобиля, вцепившись руками в лопату. Тогда человек в полушубке просто толкнул парня в грудь и повалил в придорожный сугроб, после этого нетерпеливый человек махнул рукой. Ближайший «ЗИС» подъехал к «полуторке» и упершись в нее бампером, столкнул машину с дороги. Солдат водитель вскочил из сугроба и кинулся на человека в полушубке, но тот ударил парня в лицо кулаком и опять повалил в сугроб. Майор Петров тоже видел эту драку у «полуторки», он встал и направился к дороге. Между тем человек в полушубке махнул рукой и «ЗИСы» тронулись, за ними броневик.

Майор вышел к колее и встал, колонна приближалась, наконец «ЗИСы» подъехали совсем близко. Петров стоял, сжимая в руке свой пистолет, он напряженно всматривался в стекла кабины машин. Броневик вновь распахнул свою стальную дверь и оттуда показался человек в полушубке. Он подскочил к майору.

— Я старший военврач Молотков, начальник медсанчасти сорок первого полка! – крикнул незнакомец. – А вы кто такой?

— Я начальник тыла семидесятого полка майор Петров, - мрачно ответил майор.

Он поднял пистолет и как-то картинно покрутил им у лица военврача, затем покосился на машины и гневно спросил:

— Что драпаете? Шкуру спасаете?

— Да вы что? Вы загляните в мои машины! Там раненные, всех кого смогли погрузить, их вывозить надо, немцы на хвосте! Вы, о чем говорите. Идите и смотрите в кузов!

— Раненные говорите, что все вот такие тяжелые? Никто не может оружие держать?

— Да вы что? В самом деле, собираетесь этих людей ссадить с машин, что бы они тут погибли на за что? Просто сдохли в безразумной бойне?

— В какой такой безразумной бойне?! Как не за что?! А Родину кто защищать будет? Дед Пехто? А ну давай мне всех, кто может оружие держать! – Петров вновь помахал перед носом у военврача пистолетом.

- А делаете все что хотите! Я снимаю с себя ответственность! – махнул рукой человек в полушубке.

Майор подбежал к первому «ЗИСу» и запрыгнув на заднее колесо, заглянул в кузов, осмотрев раненных, Петров сплюнул и подбежал ко второму «ЗИСу». Та же картина. Майор спрыгнул с борта и подошел к военврачу. Тот смотрел на Петрова и тяжело дышал.

Майор мрачно спросил:

— Ладно, можете ехать. Черт с вами, одна просьба, у вас пулемет есть?

Военврач внимательно посмотрел на Петрова, затем кинулся к броневику. В открытую дверь он крикнул:

— Иванов, дай сюда пулемет!

Человек в полушубке протянул майору ручной пулемет Дегтярева. Петров, удовлетворенно взял оружие и пошел обратно к своим солдатам из хозвзвода. Правда, сделав несколько шагов, он остановился и обернулся. Посмотрел на водителя застрявшей «полуторки». Парень сидел, низко склонив голову, у своей столкнутой на обочину машины. Майор громко крикнул:

— Эй, рядовой, а ну ко мне! Живо!

Солдат вздрогнул, посмотрев на Петрова, соскочил и побежал. Он подлетел к майору, запыхавшись, рапортовал:

— Рядовой Фаткудинов по вашему приказанию прибыл.

Петров внимательно посмотрел в лицо водителя. Совсем молодой парень, над губой только-только пробились усики, испуганные глаза.

— Фаткудинов говоришь. Оружие есть?

— Никак нет! Не хватило нам винтовок, старшина сказал водителям оружие не положено!

— Дурак он твой старшина. На войне оружие всем положено. Даже писарям генеральским. Значит так, пойдешь вон в тот овраг, там «истребители танков» сидят. У них ружья противотанковые, в общем, пока им их «трехлинейки» не нужны. Возьмешь, у кого ни будь винтовку и будешь стрелять по команде. Стрелять-то хоть умеешь?

— Так точно, в Осавиахим на курсы ворошиловских стрелков ходил.

— Ну, вот и хорошо. Все ступай!

— Есть! - крикнул солдат и побежал к оврагу.

Петров посмотрел в след убегающему водителю и тяжело вздохнул, забросил на плечо пулемет и зашагал к своим солдатам.

Мамонтов всматривался в дорогу. Когда грузовики с раненными и броневик уехали, растаяв, словно в небытие, в бескрайней доской степи, наступила тишина. Было так тихо, что стало слышно, как бьется сердце. Но Алексей вдруг понял, ему не страшно. Просто он волновался, причем сильно, но это чувство не было похоже на тот леденящий тело страх во время атаки на конвой отары. Нет, скорее ожидание напоминало ему последние часы перед выпускными экзаменами в школе. Как-то похоже сохли губы и немного замирало сердце. Но ему как не странно поскорее хотелось увидеть врага, увидеть эту немецкую атаку.

Сколько их будет?

Сколько будет этих людей, которые придут сюда, чтобы убить его, и всех остальных?!

О чем подумать в эти минуты перед боем, может быть последним смертельным? Подумать о маме? О родных, о своем любимом городе и друзьях? Нет, Мамонтов об этом как не странно не думал. Он, почему-то думал о том, что будет после его смерти, да, если сейчас его убьют, что изменится на земле после его смерти? Да и вообще, что произойдет, а вообще человечество заметит ли, что он погиб?! Нет, конечно, кто он такой? Песчинка, пыль, каких гибнет сотни тысяч миллионы на этой страшней войне. И все-таки что произойдет на земле после его смерти? Станет ли она другая? Как будут жить люди после победы, когда все кончится, вспомнят ли о нем, о Глушко, о Подольском или всех забудут?

Прошло еще полчаса, но на дороге никого не было, лишь, где-то вдалеке прозвучали одиночные выстрелы, затем еще несколько автоматных очередей. Все уже стали сомневаться в правдивости рассказа убитого Садыковым лейтенанта и в обоснованности бегства военврача и его подчиненных. Петров нервно курил сидя на ящике с тушенкой, он крутил в руках пулемет и то и дело сплевывал в грязный снег. Майор уже собирался дать команду поварам вновь разжигать полевые кухни, чтобы подогреть сваренный обед, как вдалеке все-таки показались ОНИ!

Черные точки были похожи на жирные осенние мухи, которые плохо двигаются и практически не летают, а лишь ползают по кухонному столу, понимая, что сезон уже подходит к концу. «Таких» жирных и сонных мух сейчас было ШЕСТЬ! Они медленно ползли со стороны станицы по полю. Еще почти не было слышно рокота двигателя, но Петров уже знал, что обязательно услышит, как рычат эти дьявольские моторы, как они, поглощая бензин, выплевывают в чистый воздух донских степей, вонь и грязь вражеского дыхания.

Танки двигались медленно, словно стая диких львов в саване, которые уже выследили жертву и зная, что она от них не куда не денется, обходили ее с флангов в предвкушении кровавого обеда.

Мамонтов и Подольский и остальные солдаты тоже смотрели на это завораживающее и ужасное зрелище. Шесть, почти черных машин, перемалывая траками, грязный снег, катили на них обреченной стальной смертью, которая хрюкала где-то там, под толщей «крупповской» брони.

Алексей заметил - танки были разные, три из них с короткой пушкой были более высокими и большими. Т-4 определил Мамонтов. На фронте, за длину ствола пушки советские солдаты и даже сами фрицы их называли «окурками», об этом Алексей узнал еще в учебке от старшины-танкиста, который вел у них курсы молодого бойца. Еще три «стальных зверя» оказались Т-3 - танки поменьше с длинными тонкими пушками и маленькими почти плоскими башнями. Но, что очень делало танки похожими так это черные полукруглые шишки, которые торчали у них со всех сторон. Это были автоматчики, которые сидели на бортах всех шести машин. Все немецкие пехотинцы в черной форме и касках. Мамонтов попытался сосчитать, сколько всего солдат сидит на броне, но не смог, сбился. Он лишь приблизительно понял, что их будут давить и убивать помимо «железных монстров» еще примерно сорок фрицев. Это было больше чем всех солдат Петрова и Глушко примерно в два раза.

То есть сейчас на каждого из них придется по два противника! По два врага! По два убийцы!

Это много, это очень много!

Тем более что на броне ехали не толстые и неуклюжие «погонщики овец», а обстрелянные и опытные автоматчики. Мамонтову на мгновение стало страшно, он тяжело вздохнул и покосился на Подольского. Андрей сосредоточенно смотрел на ползущего на них врага. А вот «истребители танков» явно нервничали, один из них, неуклюже засунул патрон в свое длинное ружье и не как не мог задернуть затвор. Стрелок пытался щелкнуть ручкой, но у него это не получалось толи не хватало сил, толи сноровки. Его помощник, вырвав оружие, сам дослал патрон в патронник.

Мамонтов смотрел на них и понимал, те три патрона, что есть в запасе у «истребителей-танков» это почти ничего! Попадать надо с первого раза, а иначе, иначе танк попросту раздавит их. Водитель полуторки тоже суетился. Он, взяв на прицел «трехлинейки» вражеских автоматчиков, зачем-то дергался телом, переставляя ноги, то вправо, то влево.

Танки меж тем уже подъехали еще на полкилометра, до стоящих на обочине полевых кухонь, им оставалось примерно триста метров. Уже можно было рассмотреть мелкие детали страшных машин и даже форму автоматчиков, что сидели на броне. Мамонтов вдруг поймал себя на мысли - танки не стреляли, он ехали без единого выстрела из пушки! Почему? Что это тонкий расчет или психологическая атака?

Вдруг головной танк сделал резкий маневр, он повернул вправо и еще более усердно загудел. С его брони посыпались автоматчики, они прыгали в снег. Второй танк рванулся влево и тоже добавил газа и вновь на землю летят солдаты. Они как черные семечки падали в серую степь и пропадали в сугробах. За двумя первыми танками, это были Т-4, последовали и остальные, они разворачивались и тоже газуя, ползли, то вправо, то влево. Через минуту получилось эдакое полукольцо из черных машин и целая «цепь» солдат, которая, пока еще не встав в полный рост, лежала где-то там, на расстояние нескольких сот метров.

Головной танк опять резко сменил курс и понесся прямо на полевые кухни. Тяжелая машина неслась по снегу, выплевывая из-под гусениц землю и чухлую траву. Т-4 ревя мотором налетел на передвижные котлы и подмял один из них под себя. Кухня повалилась на бок, из нее хлынул горячий суп. Пар и скрежет металла скрип и какой-то слабое визжание, гусеницы рвали тонкое железо, перемалывая котел и еще не остывшие угли в печке. Следующий танк налетел на еще одну кухню, тоже разрывая ее словно, тигр антилопу. Опять пар и скрежет металла. На снег, словно кишки из брюха бегемота, выползла каша со свежей бараниной. Она противной серо-черной массой хлюпала под траками немецкого железного чудовища.

В этот момент по танкам ударил ручной пулемет. Это был майор Петров. Его очередь и стала командой к атаке. Вслед за пулеметом Петрова застрочили автоматы разведчиков и зазвучали редкие выстрелы «трехлинеек».

— Истребители, мать вашу. Огонь по головной машине! – закричал Мамонтов.

Он вдруг не узнал не себе не своего голоса. Нет, это был не он и все что происходило сейчас, было с каким-то другим человеком, а голос его голос, он был чужой и грубый и звучал он, как будто вдалеке. Словно в бреду, Алексей передернул затвор автомата и дал очередь по самому ближайшему танку. В следующую секунду рявкнуло противотанковое ружье. Большая крупнокалиберная пуля, вылетев из длинного ствола, помчалась к цели. Но стрелок промахнулся, его заряд угодил куда-то в край башни танка. Пуля, лишь чиркнув по броне отрикошетила в сторону, пропав в сером снегу.

Свинцовый горох лупил по броне гусеничных мастодонтов, но толку от этого было мало. Два танка, развернулись и двинулись на строчащий пулемет Петрова и Глушко с разведчиками. Мамонтов понял если сейчас их не остановить, то майора и сержанта раздавят как червяков.

— А ну мать твою, бей по тем дальним! Не видишь, они сейчас наших размажут! – заорал Алексей.

«Истребители» засуетились и взяли на прицел два танка.

— Первый и второй расчет бьет по правому танку, третий расчет по левому огонь! – крикнул Мамонтов.

Их ружья выстрелили почти одновременно, от залпа даже заложило в ушах. Овраг наполнился запахом пороха. Алексей зажмурился. Но когда открыл глаза, то увидел, что оба танка остановились. У одного из них повал густой черный дым, где-то сразу за башней, второй танк хоть и не горел, но и не двигался с места. Из первой машины выскочили танкисты, они словно черти из кочегарки выпрыгивали из люков и падали в раскисший снег. В этот момент застрочил пулемет Петрова. Майор расстреливал фрицев как куропаток. Двое из них свалились замертво, еще двое успели заползти под горящую машину. И тут их прикрыл второй экипаж, из соседнего танка тоже забил пулемет и заставил Петрова и Глушко с разведчиками опустить головы.

Подольский привстал из оврага и попытался рассмотреть, что делается на левом флаге, там, где торчали развороченные полевые кухни, топталась отара и где-то в поле, залег хозвзвод с поварами. Андрей увидел, что еще два танка двигаются прямо на обезумевших от страха баранов, стальные машины, рыча и дергаясь, наползали прямо на животных.

Но в этот момент у края оврага взметнулись несколько фонтанчиков снега. Сначала никто и не понял, что это такое, но в следующее мгновение горячая пуля попала в голову одному из солдат взвода «истребителей танков», он повалился на дно оврага, задергал ногами и затих. Еще одна пуля чиркнула по шапке Подольского. Андрей рухнул на землю. Мамонтов тоже пригнул голову, вокруг свистел свинцовый град. Это прицельно и хладнокровно их обстреливали немецкие автоматчики. Пока танки отвлекали внимание своими маневрами, фрицы успели подползти метров на двести и теперь вели прицельный огонь, зарывшись в снегу. Мамонтов понял, нужно что-то делать, иначе конец,… но как остановить еще четыре танка?! Если «истребители» даже не могут поднять головы! Да и под таким огнем прицельно выстрелить по двигающей мишени почти невозможно, а у «истребителей» осталось по одному патрону к противотанковому ружью.

А в это врем два танка безнаказанно и жестоко давили беспомощных баранов, они гоняли разбегающееся и обезумевшее стадо по полю. Некоторые животные попадали под гусеницы и тогда траки превращались в гигантскую мясорубку, они перемалывали шерстяные тушки, превращая их в кровавое месиво. Звучал рев двигателей и дикое отчаянное блеяние.

А на левом флаге тоже было жарко, там бойцы из хозвзвода как могли, отстреливались из своих «трехлинеек» от наступающих на них фрицев, солдаты в черной форме ползли на красноармейцев нагло и упорно, расстреливая наших из автоматов. Прикрывать свою пехоту бросились еще два танка, они, развернувшись, покатили на лежащих в поле солдат. Один из поваров не выдержал напора и вскочив в полный рост, дико закричал:

— А-а-а, нет! Нет!

Солдат бросил винтовку и побежал куда-то в поле. Но через десять шагов, три пули вонзились ему в спину. Повар упал в грязный снег и затих. Танки накатили на остальных красноармейцев, разворачиваясь на месте, давили их словно каких-то насекомых. Звучали дикие надрывные крики, но они тонули в реве мощных двигателей. Кто-то из солдат хозвзвода безропотно и послушно встретил свою смерть под гусеницами. Но один из бойцов все-таки увернулся и кинул в одну из бронированных машин гранату. Она, гулко ударившись об обшивку, прокатилась по броне и упала под гусеницу, прозвучал взрыв. Трак разоврался, большое переднее колесо соскочило с оси. Танк неохотно остановился, рыча двигателем. Солдат, что бросил гранату, попытался отползти в сторону, но тут его настигла смерть, один из немецких автоматчиков дал прицельную очередь и рядовой дернувшись, затих.

На левом фланге немецкие автоматчики тоже оживились, понимая, что инициатива за ними, встали в полный рост и побежали на овраг, где залегли Мамонтов Подольский и «истребители». Алексей заставил себя приподнять голову и высунуться. Несколько пуль ударили в землю рядом, фонтанчики подняли с земли мелкие камни, они больно оцарапали щеку. Но Мамонтов не отступил, он положил свой ППШ на край оврага, задержав дыхание, взял на прицел темные точки, силуэты немецких солдат.

Вот сейчас, он нажмет на курок и пули полетят убивать людей. Вот еще мгновение и он опять станет убийцей, вынужденным убийцей! Что сейчас чувствует тот человек, который через секунду будет сражен его пулей? Знает ли он, что его смерть уже наступила?

Алексей нажал на курок, его автомат напрягся и выдал длинную очередь.

Тра-та-та.

Мамонтов видел, что трое бежавших на их овраг фрицев согнулись и ткнулись головами в снег. В этот момент рядом застрочил автомат Подольского, он тоже расстреливал наступающих фашистов. Еще пара человек в черной форме, упали замертво.

Тюх, - неожиданно совсем рядом хрюкнула «трехлинейка».

Мамонтов покосился, рядом вел огонь водитель застрявшей «полуторки». Он дергал ногами, но когда ему в прицел попадал фриц, замирал и что-то бормоча по-татарски, нажимал на курок.

Тюх! – харкалась винтовка смертельной слюной.

Нахрапистая атака фрицев захлебнулась. Получив достойный отпор и потеряв почти десять человек, они залегли в поле, отстреливаясь временами. Но очереди были короткими. Мамонтов понял, что немцы экономят патроны. Значит и у них не все так гладко, тем более, пока ни один из танков не сделал ни одного выстрела из пушки. Алексей крикнул Подольскому, который стрелял и автомата:

— Андрей, у них патронов мало! Экономят гады! Слышишь, короткими бьют, да и то не все! А у танков наверняка нет боекомплекта!

— Да, они, скорее всего его в бою с нашими расстреляли и в прорыв ушли пустыми!

Оживились и «истребители танков», они, поднявшись, вытащили свои длинные ружья на бруствер и попытались взять в прицел утюживших отару танки. А они меж тем уже развернулись и заползали на позицию Петрова и Глушко с тыла. Мамонтов увидев это, заорал «истребителям»:

— Лупи по танкам. Наших с тыла обошли!

Один стрелок «истребитель» засуетился. Второй солдат более спокойно навел свое ружье на черную машину.

— Это последний патрон, - не громко сказал он прицелившись.

Мамонтов замер, ожидая выстрела, он прозвучал громко и убедительно. Пуля попала танку прямо в машинный отсек. Двигатель дернулся и заглох. «Бронированный боров» затих и остановился. Но второй танк подбить не удалось, второй стрелок «истребитель» промахнулся, его пуля просвистела рядом с башней. В отчаянье парень оттолкнул теперь уже бесполезное длинное черное ружье и заплакал. Крупнокалиберных патронов больше не было.

А танк тем временем все наползал на позицию Глушко и разведчиков, они, развернувшись, стреляли по нему из автоматов и винтовок, пытаясь попасть в щели обзора механика-водителя. Но солдаты мазали, пули бились о броню, не причиняя танку никакого вреда.

Это было какое-то издевательство, маленькие беззащитные людишки и большой и «сильный монстр»!

Тяжелая машина неизбежно и упорно ползла на солдат. Майор Петров расстреливал из пулемета поднявшуюся в атаку пехоту. Немецкие автоматчики, понимая, что танк сейчас раздавит эту огневую точку, решили сделать последний бросок и добить советских бойцов. Но майор был хладнокровен, из своего «Дегтярева» он тут же положил на землю пять человек. Фрицы залегли. Но это не спасало, ведь танк все полз и полз с тыла…

Мамонтов прикусил губу, он понимал, что сейчас чувствуют Глушко Петров и его солдаты. Беззащитный и хрупкий человек, вернее человечек, перед двадцати пяти тонной громадой сплава метала и смерти. Обреченность и отчаянье, страх и пустота!

Еще не много и все! Еще немного и кости затрещат под траками «безжалостного бронированного мастодонта»!

И тут произошло неожиданное, перед танком, словно в сказке возник человек, он бежал в полный рост на эту громадину. Бежал, молча и сосредоточенно. И хотя было относительно далеко, Мамонтов все же рассмотрел лицо этого смельчака – это был Витя Иванов! Да это был он! ОН!

Иванов как-то ловко и пронырливо подскочил к танку, рухнув на снег, бросился под брюхо этому «чудовищу». Алексей сначала даже не понял зачем Витя это сделал, но через три секунды все стало ясно - раздался мощный взрыв, танк дернулся, его днище озарилось яркой вспышкой, в которой растворилось тело бойца, его разорвало на части разметав человеческое мясо по стальной обшивке.

Но Витькина смерть была не напрасной, граната сделал свое дело! Зубатые колеса танка разлетелись в разные стороны. Гусеницы беспомощно повисли на валах, а из-под капота вырвались языки пламени. Мамонтов понял - Иванов подорвал себя и бронемашину противотанковой гранатой, которой он хвастался еще перед боем!

Витя, Витька, Витек – размазня и трус, хлюпик и интеллигент!

Витя Иванов, он смог это сделать!

Он смог пересилить себя и не испугаться смерти, уйти в последний бросок героем и храбрецом! Что чувствовал это молодой парнишка, когда сорвал чеку с большой противотанковой гранаты?

Обреченность?!

Вдохновение перед своим бессмертием?!

Чувство радости за свое геройство или страх, обычный человеческий страх перед смертью?

Нет! Он был сильнее смерти! Он смог ее победить, бросившись под это чертов танк!

Но эти философские рассуждения о вечности и смерти прервал звук пищащих и звенящих пуль. Свинцовый град вновь застучал по краю оврага, немцы опять пошли в атаку. Они поднимались с земли и короткими перебежками мчались вперед. Причем наступление было явно отрепетировано, пока поднимались одни, другие вели огонь из автоматов, поэтому отражать атаку было непросто. Но нужно пересилить себя и не испугаться, а иначе дело дойдет до рукопашной, а там,… а там явный перевес на стороне у фрицев их элементарно больше…

— А ну поднять бошки стреляйте идиоты. Они уже в пятидесяти метрах! – закричал Подольский.

Но на призыв откликнулся лишь татарин-водитель, он бесстрашно встал в овраге, прицелившись, выстрелил в наступавших немцев. Его поддержал и Мамонтов он вновь дал длинную очередь по фрицам. Алексей замелил, что еще два человека в черной форме рухнули на землю. А немцы все равно, упорно приближались, они залегли уже на расстоянии одно броска метрах в тридцати. Было даже слышно, как они переговариваются между собой.

Сколько их осталось десять, восемь человек? Мамонтов обреченно посмотрел на солдат, что лежали рядом в окопе. Их вместе с Подольским тоже восемь! Значит один на одного? Ели все-таки у фрицев будет перевес в пару человек?

Рукопашный бой, что может быть страшнее!

У подбитых танков тоже шел жаркий бой. Глушко и его разведчики залезли под одну из машин и яростно отстреливались от окруживших их фрицев. Майор Петров залег со своим «Дегтяревым» под вторым танком и тоже косил из пулемета немцев. Хотя очереди «Дегтяря» были все короче и короче. Алексей догадался, у майора кончаются патроны в диске.

Но и у фрицев все еще был козырный туз, последний из шести, но все еще не подбитый танк, который развернулся и покатил к оврагу…

Алексей понял это конец, сейчас многотонная машина раздавит и их, солдаты «истребители», увидев, что на них приближается бронированный убийца, запаниковали, кто-то улегся на дно, а один из бойцов выскочил из оврага и побежал куда-то в сторону поля. Он бежал отчаянно, надеясь, что сможет обмануть смерть, он бежал от нее изо всех сил! Но смерть оказалась быстрее… она прилетела за ним на конце тупой пули, выпущенной из немецкого автомата. Солдат споткнулся и упал, он почувствовал, что где-то внутри пробитое свинцом сердце, уже захлебывается от крови. И хотя больно не было, но человек уже знал - он убит, убит на этой проклятой войне, убит буднично и просто.

Алексей повернулся и дал очередь из ППШ. Немецкие автоматчики, увидев атаку танка, вновь оживились, поднявшись, тоже побежали к оврагу. С одной стороны накатывался танк, с другой солдаты в черной форме. Мамонтов дал еще одну очередь в сторону наступавших автоматчиков, это немного помогло. Фрицы упали на землю. Но, танк тем временем был уже совсем близко. Он надвигался на овраг мощно и неотвратимо. Еще… пять, три метра, два…. И тут многотонная туша завалилась одним боком в овраг. Его песчаные стены не выдержали и осыпались под напором тяжелой машины. Танк, почти перевернувшись, упал на дно оврага правым боком, придавив двух солдат- истребителей, что лежали в укрытие. Их дикие крики даже на мгновение заглушили рев двигателя. Мамонтова тоже присыпало, но танк его к счастью не задел, Алексей судорожно пытался освободиться от придавившего его песка, но ему это плохо удавалось, слишком большая куча навалилась на тело. Тут вновь раздались выстрелы. «Трехлинейка» и автомат, затем ответная очередь немецкого МП-40. Алексей увидел, что в овраг уже заползают немецкие автоматчики, бой, рукопашный бой!

Подольский кинулся на первого фрица и саданул ему по голове прикладом своего ППШ, немец дернулся и повалился на бок. Нот тут же его поддержал его товарищ. Еще один фриц оттолкнул Андрея и выбив ударом ноги у него из рук автомат, накинулся на Подольского, повалив его на дно оврага. Совсем рядом, водитель-татарин дрался в кулачном бою с еще одним фашистом. Они сцепились с ним в какой-то страшный клубок из зелено-черной материи и буквально грызли друг друга. Татарин рычал как дикий кот, хватая зубами немца за кожу на шее, фриц тоже ревел и колотил водителя кулаками по животу.

Алексею наконец-то удалось высвободиться из-под песка и он встал в полный рост. Еще мгновение и он поможет Андрею,… но тут на него набросился очередной немецкий автоматчик, он спрыгнул на Мамонтова сзади сверху, повалив на землю, принялся душить. В газах у Алексея потемнело. Воздуха не хватало, вены на шее набухли, грудь распирало от давления. Еще секунда, другая и фриц сломает ему шею.

Господи!

Вот она смерть, вот она какая, страшная и нелепая! Но тут хватка немца неожиданно ослабла, он захрипел и повалился беспомощным мешком на Мамонтова, на щеки и шею Алексея хлынула алая и теплая кровь врага, солдат оттолкнул фрица и увидел, что его шея вспорота ножом от уха до уха. Из гигантской раны вытекала жизнь, она была липкой и противной.

Спас Мамонтова Нуржан Садыков, откуда он появился никто так и не понял, но казах, как зловещий дух степей, влетел в овраг со своим большим ножом, которым он резал баранов и принялся кромсать фрицев, разя их шеи и спины. Кровь хлынула ручьем. Но тут на Садыкова сверху прыгнул танкист, он выбрался из перевернутой машины и тоже вступил врукопашную. В руках у немца блеснул штык-нож, танкист ловко и хладнокровно всадил его под лопатку Нуржана, Садыков захрипел и повалился, фашист тем временем резко развернулся и увидев, что Мамонтов тянется к своему ППШ, кинулся на Алексея.

Секунда другая и штык-нож войдет его тело!

Дикая резня в окопе!

Драка и бой вперемешку с ревом и воем, стон и плач, кровь и пот, разлитый из перевернутого танка бензин, страшное месиво из живых и мертвых тел на сорока квадратных метрах!

Но умереть Мамонтову в это мгновение, не было суждено, прыткого танкиста со штык-ножом уложил один из «истребителей танков». Парень выстрелил во фрица в упор из «трехлинейки», пуля попала солдату в черном комбинезоне прямо в затылок, его череп треснул и на плечи хлынули серо-бурые мозги. Танкист завалился на дно оврага уже мертвым.

Из люка танка показалась голова его товарища еще одного танкиста, он высунувшись по пояс, вытянул руку, в ладони зажат «Парабеллум», пистолет скрипнул затвором и выдал пулю. Она вонзилась спасителю Алексея - «истребителю танков», прямо между лопатками, рядовой упал и застонал. Мамонтов понял, эта секунда решит все, он поднял одной рукой ППШ и нажал на курок, пуля попала танкисту в лоб. Он, словно индийский раджа с красной кляксой между бровей, исчез в люке.

А в углу на дне оврага все еще катались Подольский и немецкий автоматчик, оба были в крови, но сил у фашиста было явно больше, он оседлал Андрея и душил его за горло, Мамонтов подскочил и прикладом своего автомата, раскроил фашисту череп. Он повалился на Подольского, заливая его своей кровью. Андрей, раскинув руки замер. Он не мог двигаться от дикой усталости, в этой смертельной борьбе он отдал все силы. Его грудь тяжело вздымаясь, непроизвольно подбрасывая уже мертвого человека, который лежал на нем. Это бала страшная картина, труп с разбитой головой словно дышал вместе с Подольским. Мамонтов оттащил тело и помог товарищу подняться. Алексей вдруг понял, что кроме него и Андрея живых в овраге больше никого нет. Он обвел взглядом место рукопашного боя, всюду лежали трупы солдат наших и немецких. Мамонтов непроизвольно завалился на спину, прислонившись к стенке оврага, он зажмурил глаза.

В эту секунду послышался какой слабый шорох, Алексей замер, он открыл глаза и вскинул автомат, собираясь выстрелить куда-то наугад, туда по уже мертвым людям.

— Эй, свои, ты что делаешь?! – раздался голос.

Это был татарин-водитель, он весь измазанный глиной и кровью стоял на коленях в дальнем углу оврага. Возле него полулежал мертвый немец, который как-то неестественно закинул руку на плечо Фаткудинова. Водитель брезгливо освободился от этого страшного объятия и тяжело дыша, сказал:

— Здоровые сволочи! Чем их таким Гитлер кормит? Как звери какие! Медведи!

— Есть еще, кто живой?! – крикнул из последних сил Мамонтов.

Но ему никто не ответил. Фаткудинов поднялся, пнув ногой пару мертвых немецких солдат, махнул рукой:

— Мы всех их укатали! Правда и наших они тоже… покрошили сволочи! А парень этот узкоглазый, тот, что с ножом,… молодец! Если бы не он,… они бы нас точно тут положили! Ну, молодец парняга! Он четверых, как баранов порезал! Ой, молодец!

Мамонтов покосился на тело Садыкова. Казах лежал, широко раскинув руки. Глаза полуоткрыты, на устах застыла улыбка. Это человек словно радовался, когда умирал, а может быть он действительно был счастлив, что смог перед своей гибелью убить столько врагов?

Подольский сидел и не мог отдышаться. Он хватал воздух ртом, словно это были последние остатки атмосферы на земле. Мамонтов встал, он подполз к краю оврага и высунул голову осмотрелся. Метрах в двухстах, у двух подбитых танков все еще шел бой. Но выстрелы уже звучали все реже и реже - это Глушко с разведчиками, заняв оборону, отстреливался из-под одного полу сгоревшего танка, а майор Петров залег под второй подбитой машиной. Мамонтов заметил, что оба танка окружили черные силуэты фашистов, они торчали из грязного раскисшего снега, словно баклажаны на грядке. Немецкие автоматчики, взяв в кольцо Глушко и Петрова, редкими и короткими очередями заставляли их огрызаться. Алексей понял, фрицы так хотят опустошить магазины пулемета и автоматов Глушко и Петрова, и им, судя по всему, это удалось. Из-под танка, где лежал майор, уже «не трещал» «Дегтярев», а лишь скромно и редко «отвечал» ТТ. Петров стрелял в фрицев из своего пистолета. Значит, патронов у него осталось лишь на пару минут. Фашисты, понимая это, медленно ползли к майору.

Мамонтов обернулся и крикнул:

— Надо нашим помочь! Давайте, вставайте, их надо поддержать огнем!

Все трое, превозмогая боль, вылезли из оврага. Все тело ломило после этой рукопашной схватки. Но нужно было ползти, ведь жизни Петрова и Глушко действительно висели на волоске. Мамонтов полз первым, за ним Фаткудинов и лишь потом Подольский. Андрей тихо и как-то обреченно прохрипел:

— Леха! Я не выдержу еще одной рукопашной,… сил нет,… а у меня патронов в барабане штук десять не больше. А может и меньше…

— Ничего, ничего… ты так… немного стреляй! – ответил за Мамонтова Фаткудинов.

Водитель поднял руку, в ней он сжимал трофейный МП-40. Алексей удовлетворенно кивнул, татарин был еще и находчивым, он успел забрать у одного из убитых фрицев автомат.

А у подбитых танков засуетились немцы, они, вставая, медленно перебегали все ближе и ближе к покореженной машине, что было печально, Петров больше выстрелами из пистолета не отвечал.

— Быстрее, у майора, наверное, кончились патроны! – крикнул Мамонтов и пополз что есть силы.

Фаткудинов как ящерица скользил за ним по грязному раскисшему снегу. А вот Подольский сильно отстал, каждое движение ему давалось с трудом, он двигался все медленнее и медленнее.

До танков оставалось уже меньше ста метров. Алексей решил отсюда обстрелять фрицев, чтобы хоть как-то замедлить их наступление на позицию Петрова. Он уже приготовил свой автомат, взяв две черные фигурки на прицел, приготовился нажать на курок, но тут Мамонтов увидел, как два немца встав в полный рост и спокойно юркнули под танк, где лежал майор. Раздался одиночный выстрел, затем провисла тишина. Но через пару секунд застрочил автомат Глушко, сержант обстреливал еще несколько фашистов, которые подползали и к его танку. Алексей замер, он пытался сосчитать количество врагов, но у него опять это не получалось, толи десять, толи двенадцать человек!

— Эй, солдат, пора стрелять. Что-то вижу плохо там! – не громко сказал Фаткудинов.

— Да, давай по команде! – ответил Мамонтов.

Алексей пристроил свой ППШ на снег и замерзшими пальцами оттянул затвор. Он замер и затаив дыхание приготовился, выстрелить нужно было, когда немцы встанут в полный рост для очередного броска. И вот, вот черные фигурки поднимаются…

Тра-та-та – застрочил ППШ.

Кха-кха-кха – поддержал его фаткудиновский МП-40.

Пули ушли к цели, но не попали не в одного немца. Фашисты, увидев, что их обстреливают с тыла, залегли и что-то закричали по-немецки. Они повернулись и поползли в сторону Алексея и Фаткудинова. Причем сделав несколько движений, немцы замерли и затаились, Мамонтов на всякий случай вновь нажал на курок, хотя туту же пожалел об этом, его автомат выплюнул еще четыре пули, а их нужно было экономить - в барабане патронов осталось очень мало. Фрицы тоже ответили огнем, причем это был не просто залп, а шквальный обстрел. Возле Алексея и Фаткудинова взметнулось целое море фонтанчиков снега и земли. Пули летели как горсть гороха и стучали совсем рядом. Мамонтов пригнул голову и прижался к земле. Когда обстрел на секунду прекратился, Фаткудинов приподнялся и в ответ, дал очередь из автомата, водитель дико и как-то отчаянно закричал:

— А-а-а, суки, нет вам тут места!

Что имел татарин водитель Алексей так и не понял, он лишь успел увидеть, что одна из пуль попала Фаткудинову в плечо, он завалился на бок и застонал:

— Вот, гады! Гады, они меня подстрелили!

Мамонтов увидел - немцы их окружают, оползая с двух сторон. Нужно было что-то делать, а иначе через минуту кольцо сомкнется и тогда все, конец!

— Эй, солдат ползи сюда! Ближе! – прохрипел раненный Фаткудинов.

Алексей, тяжело дыша, двинулся к водителю. Когда он подполз вплотную, Фаткудинов протянул к Мамонтову руку и зашептал:

— Да ближе мать твою! Ближе!

Алексея не понимал, что хочет от него хитрый татарин, но все же послушался его призыва. Он пододвинулся к раненному водителю, тот обнял его и сунул что-то под нос. Мамонтов сразу и не разобрал, что это такое, но через мгновение рассмотрел непонятный предмет, это была ручная граната.

— Вот, наш последний аргумент, вот! У меня патроны кончились, у тебя я вижу тоже почти не осталось, вот чем мы их встретим, главное поближе подпустить! – шептал водитель.

Мамонтову вдруг стало страшно, Фаткудинов призывает его подорвать себя! Нет, Алексей понял, что не сможет это сделать! Нет! Одно дело, когда тебя убьют враги. А тут, тут ты сам себе подпишешь смертный приговор и никаких шансов!

Сам! Нет!

Фаткудинов взглянул на Алексея и, дернув его за руку, яростно зашептал:

— Ты что трусишь? Хочешь, чтобы эти гады над тобой издевались? Ты что, мать твою, в плен собрался сдаваться? А? А ну ближе прижимайся! Учти, поднимешь руки, я тебя зубами загрызу!

Мамонтов, ничего не ответил. Он лишь мотал головой и тяжело дышал, в глазах темно, руки не слушаются. Алексей покосился на ближайшие сугробы. Уже видны головы фрицев, можно даже рассмотреть их лица. Алексей повернул свой ППШ и дал очередь, наугад, сил целиться уже не было. Пули просвистели и… не в кого не попали, а автомат скрежетнул затвором и замолчал.

ВСЕ!

Патроны кончились. Алесей перевернулся на спину и заплакал. Слезы катились по его щекам, прокладывая по коже горячие борозды.

— Эй, вы где! — услышал Мамотнов слабый голос Подольского.

Андрей совсем забыл о нем. Андрей ведь отстал от них метров на двадцать и вот, вот он их догнал, дополз, а это значит спасение, это значит шанс…

- У меня кончились патроны, мать его! – прошептал Подольский и подполз медленно и как-то обреченно.

Мамонтов зажмурил глаза и замычал, он плакал и мычал от бессилия и обреченности! Андрей увидел раненого Фаткудинова с гранатой в руках и тревожно спросил:

-- Что вы тут задумали? - и не дождавшись ответа, сказал. – Ну, вот тебе здрасте, какая жалость!

Подольский опустил голову в снег и затих. Он лежал рядом с Алексеем и почти не дышал. Мамонтов покосился на Фаткудинова, тот выдернув чеку и сжав гранату в кулак, держал запал, что бы тот не сработал раньше времени. Секунда другая, где же фрицы? Они уже рядом, они уже тут!

Еще мгновение, Алексей зажмурился и в ожидании взрыва.

Он не хотел видеть своей смерти…

И тут послышался какой-то гул, он нарастал все больше и больше и вот, вот он становится как дикий рев. Где-то в глубине этого гула выстрелы, пулеметные и автоматные, канонада звучит все веселее и веселее!

— Ура-а-а-а! - несется над полем. – Ура-а-а! - как звук спасения.

Алексей приподнял голову и увидел, что по степи несутся наши танки. Тридцатьчетверки ехали быстро и деловито, подминая под себя грязный снег и прошлогоднюю траву. На бортах машин сидит пехота! Совсем рядом застрочил ППШ. Мамонтов повернулся и увидел, как фрицы, подняв руки, вставали с земли и обреченно, опустив головы, ждали своей участи…

Алексей закрыл глаза и вновь заплакал, он рыдал страстно, дергаясь всем телом, а рядом, суетился испуганный Фаткудинов, не зная, куда ему деть гранату с выдернутой чекой…

…Через полчаса они сидели на полуразбитых ящиках с тушенкой. Уставшие и опустошенные они молчали и почти не шевелились. Мамонтов оперевшись спиной о деревяшки смотрел, как пехотинцы осматривали пленных немцев. Их было человек двенадцать. Солдаты в черной форме, стояли кучкой у искореженных полевых кухонь, угрюмо опустив голову, безропотно ждали, когда красноармейцы закончат обыск. Рядом на снегу лежали раненные фашистские танкисты. Двое из них были сильно обожжены. Они громко стонали, еще один оказался ранен легко, он лежал возле своих умирающих товарищей и плакал.

Чуть в стороне на обгорелых досках и застеленной на них плащ-палатке сидел Фаткудинов. Молодая медсестра заботливо перевязывала ему рану, вся гимнастерка у водителя татарина была забрызгана в крови. Мамонтов закрыл глаза и откинул голову. Он так хотел спать, что готов был отключиться прямо сейчас. Но тут его окликнул грубый голос:

— Ну, что автоматчики? Живы? – это был Глушко.

Сержант стоял рядом, держа в руке автомат и печально улыбался. Его хитрый прищур немного насмешил Алексея. У Глушко была забинтована голова и рука. Весь бушлат в грязи. Ватные штаны кое-где разорваны, а из дыр торчит грязная пакля. Сержант устало плюхнулся на ящик рядом с Алексеем и достал свой кисет:

— Да, если бы не вы Леша. Все беседовал бы я сейчас с апостолом Петром у райских ворот, как вы успели подползти, я уже и не знал, что делать…

— А майор Петров где?

Глушко ответил не сразу, он затянулся своей самокруткой, затем громко закашлялся и лишь потом прохрипел уставшими от крепкого табака связками:

— Застрелился он Леша, застрелился. Не стал подпускать к себе этих гадов, пустил последнюю пулю в висок. А они суки! Ведь и мертвому ему не простили, что они их полвзвода из своего пулемета положил, а они что бы отомстить ему… изрезали его уже мертвого, штык-ножами глаза выкололи, щеки порезали, суки!

Мамонтов закрыл глаза. Говорить не хотелось. Подольский, шмыгнув носом, спросил:

— Товарищ сержант, а еще кто живой есть?

Глушко, ответил не сразу, он тяжело вздохнул, затем несколько раз затянулся самокруткой и лишь потом прошептал:

— Трое нас от полка осталось трое. Все погибли, все…

Опять повисла тишина. Лишь через минуту Мамонтов не открывая глаз, тихо прошептал:

— И зачем мы этих баранов гнали? Все равно теперь кормить некого!

Глушко, покосился на поле. Там, беспомощно толпились бараны и овцы. Они месили своими копытцами раскисший снег тыкаясь мордами в тушки погибших животных, отара заметно поредела, но даже во время жаркого боя почему-то не разбрелась по степи. Глушко покачал головой и улыбнулся, он заметил чуть в стороне большого козла, желтоглазый рогач лениво жевал желтую прошлогоднюю траву.

— Видно придется нам все-таки этих баранов опять гнать, — хмыкнул сержант. – Жрать-то все равно на фронте надо… дел-то еще невпроворот будет, как я вижу…

Но сержанту никто не ответил. Мамонтов и Подольский, лишь улыбнулись и устало вздохнули. До девятого мая, сорок пятого, было еще больше двух лет и двух месяцев…

СУНДУК.

Палачам из НКВД посвящается!

Рассказ.

Палачам бывает тоже страшно,

Пожалейте люди палачей!

А.Галич.

Алеша и Верочка очень любили бабушкин сундук. Большой, оббитый железом он напоминал огромный сказочный ларец. Бока сундука украшали узоры, а посредине лицевой стороны висел черный огромный замок. Временами мать разрешала Алешке и Верочке открыть сундук и поиграть с ним. Дети вытаскивали из чрева огромной железно-деревянной коробки одежду и тряпки и забирались вовнутрь. Но вот закрывать крышку мама не разрешала. И все равно Алешка и Верочка очень любили играть с сундуком даже с открытой крышкой. Сундук был такой красивый.

Старший оперуполномоченный НКВД Тасеевского райотдела милиции Иван Битый сидел в своем кабинете и грыз карандаш. Деревянную палочку он резал зубами, непроизвольно глотая со слюной мелкие щепочки. Иван хмурился, то и дело поглядывал в окно, тяжело вздыхая и сопя. На столе пред ним лежал куцый и пожелтевший листок бумаги.

Битый аккуратно водил по нему пальцами.

Этот проклятый листок и был причиной мерзкого настроения Ивана. Бумагу ему «расписали» и выдали в канцелярии отдела, а начальник лично дал команду разобраться, дать ход и возбудить уголовное дело.

На листке, написанные с ошибками неровным и корявым подчерком, танцевали слова:

«Саабщаю вам, мая саседка Анна Каробейникова варует народный хлеб. Намедни питнадцатого часла она идучи со смены пренесла домой с колхозного тока килограма два зерна. Зерно енто мелила и хлеб пекла. Потом своих выродков кулацьких, змеенышей детей кормила. Прошу наказать варовку и кулацькую потстилку Анну Каробейникову и саслать ее в турму. Анна уже много раз хлеб народный варавала.

Житель деревни Фаначет Тасеевского района Мирон Опадчий.

Числа 16 месяца сентября 1937 года»

Иван нахмурился и вновь пробежав глазами по корявым буквам, зажмурился. Ему стало противно и как-то горько. И чувство это было не случайным, Битый хорошо знал и Мирона Опадчива и Анну Коробейникову, потому как сам был жителем деревни Фаначет, более того, Анна приходилась ему двоюродной сестрой по матери, а Мирон был его соседом по улице и старым приятелем и товарищем с детства.

Битый вдруг вспомнил лицо Мирона. Хмурое и низколобое оно напоминало морду большой обезьяны со странным названием Орангутанг. Эту тварь Иван разглядел в большой книге под названием «энциклопедия». Ее Битый забрал во время одного из арестов на квартире у тасеевского инженера Петра Ивановича Крицкого начальника местного управления электрофикации. Крицкий оказался «японским шпионом», а поскольку шпиону энциклопедия уже нужна не была, Иван экспроприировал эту книгу себе.

Так вот именно «энциклопедический орангутанг» и напоминал ему Мирона Опадчиго. Вечно небритый и злой, а временами еще и пьяный Мирон раздражал Битого. Еще с детства Иван то и дело колотил Опадчиго, оставляя ему хорошую коллекцию шишек и синяков. Повзрослев, Иван и Мирон тоже частенько дрались, но уже из-за тасеевских девок. И тут в некоторых случаях Мирон выходил победителем. Он с какой-то звериной яростью валил Битого на землю и как животное, грыз его зубами, оставляя на шее и руках следы, словно от укуса собаки. Но как не странно после таких вот кровавых поединков, ни один из соперников зла друг на друга не держали. Более того Иван и Мирон даже дружили, ведь оба, как только им исполнилось по шестнадцать пошли работать на двор к зажиточному крестьянину Андрею Петровичу Салуянову, который в Фаначете считался самым богатым и успешным хозяином. У Салуянова была своя небольшая мельница, множество коров, лошадей и прочей живности и главное огромные по местным меркам поля земли, на которой Андрей Петрович сеял рожь пшеницу и другое зерно.

Работа на Салуянова и сдружила Опадчиго и Битого. Но продолжалась эта дружба недолго. Когда обоим исполнилось по девятнадцать, Мирон влюбился в местную красавицу Анну Прохорову, дочь хоть и не богатого, но крепкого и состоятельного жителя Фаначета Андрея Прохорова - родного брата матери Битого. Двоюродная сестра Ивана, была их на три года моложе. Высокая стройная с длинной до пояса косой Анна, скорее всего заворожила Мирона своими, глубокими, как таежные озера, голубыми глазами. Осадчий сох по двоюродной сестре Ивана целый год. За это время бывшие друзья строили друг другу всякие козни и временами встречались на околице села и били друг другу физиономии. Анна Прохорова, словно поддержав усилия своего двоюродного брата, не ответила взаимностью зверино подобному Мирону. Девушка отдала предпочтение скромному и тихому Петру Коробейникову, который жил на одной улице с Иваном и Мироном.

Коробейников был старше их на пять лет, он уже давно обзавелся своим хозяйством, которое досталось ему по наследству от отца и построил новый дом, успешно сеял зерно и держал скот. Отец Анны, Андрей Иванович, с удовольствием дал согласие на свадьбу, на которую позвали и всех соседей. Опадчий тоже пришел и «с горя» напившись, устроил драку, а Иван набил ему в очередной раз рожу. Со свадьбы Мирона выгнали, а Анна и Петр обиделись и запретили драчливому соседу ходить к ним в гости.

Совсем вскоре грянула февральская революция семнадцатого. Ивана, Мирона и Петра Коробейникова забрали солдатами на германский фронт, но прослужили они там недолго, после событий в октябре в Петрограде все трое сбежали из своего полка и благополучно добрались до родного Фаначета. Тут-то их пути временно разошлись. Битый нахватался революционной агитации и принялся создавать в своем селе совет. Мирон, ударился в запой и временами выходя из него, батрачил у богатых соседей. А Петр наслаждался семейной жизнью с молодой красавицей женой, работая на себя. Но такой расклад событий продолжался недолго. Гражданская война вновь свела троицу. Во время колчаковской власти Коробейников Битый и Опадчий ушли в партизаны и геройски воевали в одном отряде. Затем наступил двадцатый, за ним и двадцать второй год. Советская власть окончательно утвердилась и «распорядилась» судьбами этих людей. Иван Битый пошел служить в канскую ЧК, Мирон Осадчий и Петр Коробейников вернулись в Фаначет к своим делам. Долгое время Иван ничего не знал о своих земляках, но вот в тридцать пятом его по направлению начальника каннского ОНКВД отправили на усиление в Тасеево, в местный райотдел милиции, старшим оперуполномоченным. Время было тревожное, всюду «окопались враги и шпионы» и главное нужно было выявить «саботажников», которые тормозили добычу зерна и другой сельхозпродукции для обеспечения городов края.

Иван приехал в родные места «важной шишкой», он успел выслужиться до звания капитана. Битому выделили большой роскошный дом в центре Тасеево, который раньше принадлежал одному зажиточному крестьянину, но во время коллективизации в двадцать девятом, его сослали в Казахстан со всей семьей. А потом в этом доме жил также командированный из Красноярска, следователь местного отдела милиции, оказавшийся «английским шпионом». Следователя этого арестовали в тридцать пятом и даже не увозя в канский суд, расстреляли по решению выездного особого совещания, а труп его, облив бензином, сожгли на территории заброшенной мельницы, на окраине села. Все эти подробности смущали Ивана и свое новое казенное жилье он не любил, по возможности ездил ночевать в родительский дом в Фаначет, хотя родная деревня находилась в сорока верстах от Тасеево, поэтому такие визиты были все же не частыми.

Появившись в родном Фаначете после тринадцати лет разлуки, Иван Битый увидел, что тут все переменилось. Зажиточная и крепкая деревня захирела, местных жителей стало мало, многие дома пустовали. Как узнал Битый, все это было последствием коллективизации, ведь в Фаначете жили в большинстве не бедные крестьяне с крепкими личными хозяйствами, которые конечно объединяться в колхоз не хотели. А поскольку советская власть признала таких людей «врагами народа и саботажниками» всех их либо сослали в Казахстан, либо отправили в лагеря. Кого-то из земляков даже расстреляли, в их числе оказался и самый богатый фаначетовец Андрей Петрович Салуянов с двумя сыновьями, а всю их семью отправили в лагерь. Табун салуяновских лошадей, стадо коров и многое другое вместе с мельницей национализировали, правда вот вскоре от богатого хозяйства ничего не осталось. Скот пустили под нож, лошадей забрали в район, а мельницу кто-то поджог и она сгорела дотла, так и не доставшись колхозному правлению.

Пострадала и семья Коробейниковых. Петра, мужа Анны тоже арестовали в тридцать четвертом за саботаж колхозному движению и отправили на десять лет в лагерь. Не посмотрели ни на заслуги Коробейникова во времена гражданской войны, когда он геройски воевал с колчаковцами за установление все той же Советской власти. Анна осталась одна с двумя малолетними детьми на руках, сыном Алешкой который родился в тридцать втором и доченькой Верочкой, малышка родилась в тридцать третьем. Без кормильца Коробейниковы бедствовали и голодали, и хотя их все же приняли в колхоз, пайку за трудодни давали уменьшенную, как «семье врага советской власти». Иван, конечно хотел помочь своей двоюродной сестре. Ему было жалко Анну. Но особо суетиться сразу было тоже не безопасно, поскольку родственность (пусть и дальняя) с «женой врага народа» ничего хорошего офицеру НКВД не сулила. И Битый решил пока повременить со своей протекцией.

А вот Мирон Опадчий никак не пострадал в тревожные времена коллективизации. Он одним из первых вступил в колхоз. Правда, в правление все же не попал. Мирону доверили быть заведующим складами на колхозном току, но он этому был не рад, считая, что его несправедливо «задвинули» и не пустили к власти, Опадчий все также пил. А когда, принимал на грудь, он орал, что: «еще покажет всем, кто он есть такой и вернут все, что ему должно принадлежать по праву».

И вот сегодня его гнилой норов вновь проявился. Иван сидел за столом и смотрел на маленький листок опадчиского заявления и понимал, что он в этой ситуации бессилен. Ведь по закону он теперь он обязан был отреагировать на сигнал своего соседа и давнего соперника.

Битый встал, расстегнул верхние пуговицы на гимнастерки и расслабил портупею. Сделав несколько шагов по кабинету, он взял с сейфа, что стоял в углу, пачку папирос и закурив, поморщился.

Ситуация действительно была неприятная во всех отношениях. Дело в том, что Иван решил увести Анну с детьми в Канск, где можно переделать документы. Битый уже обо всем договорился. А потом двоюродная сестра, могла бы выйти по новой замуж, ведь Анна, несмотря на все невзгоды и горе так и осталась красавицей и напротив, после рождения детей она даже приняла более соблазнительные формы.

И вот сегодня все планы под угрозой!

Проклятый Мирон со своим доносом!

Теперь Анна стала подозреваемой, а значит, что ему – Ивану Битому придется ее арестовать и отвезти в тюрьму! Самому посадить за решетку свою двоюродную сестру! Ведь по-другому он поступить не может, по-другому он просто не вправе поступить, как чекист и большевик, ведь как не крути, если все факты подтвердятся, гражданка Анна Коробейникова преступница и враг народа, которая нарушила статью закона от седьмого августа тридцать второго года, который называется:

«Об охране имущества государственных предприятий, колхозов и кооперации, и укрепления общественной социалистической собственности».

Иван знал, что все уже давно этот закон звали «семь восьмых» по номеру даты выхода. А некоторые самые несознательные элементы окрестили его «законом о трех колосках». И именно под этот закон и попадала его двоюродная сестра Анна Коробейникова.

Битый вздохнул и подойдя к шкафу, открыл дверку и принялся рыскать в книгах. Через минуту он нашел тоненькую брошюрку, пролистав книжечку, Иван остановился на одной из страниц и принялся читать.

«24 июля 1932 г. Сталин - Тт. Кагановичу, Молотову. 1. Если будут возражения против моего предложения об издании закона против расхищения кооперативного и колхозного имущества и грузов на транспорте, — дайте следующее разъяснение. Капитализм не мог бы разбить феодализм, он не развился бы и не окреп, если бы не объявил принцип частной собственности основой капиталистического общества, если бы он не сделал частную собственность священной собственностью, нарушение интересов которой строжайше карается и для защиты которой он создал свое собственное государство. Социализм не сможет добить и похоронить капиталистические элементы и индивидуально-рваческие привычки, навыки, традиции (служащие основой воровства), расшатывающие основы нового общества, если он не объявит общественную собственность (кооперативную, колхозную, государственную) священной и неприкосновенной. Он не может укрепить и развить новый строй и социалистическое строительство, если не будет охранять имущество колхозов, кооперации, государства всеми силами, если он не отобьет охоту у антиобщественных, кулацко-капиталистических элементов расхищать общественную собственность. Для этого и нужен новый закон. Такого закона у нас нет. Этот пробел надо заполнить. Его, то есть новый закон, можно было бы назвать, примерно, так: «Об охране имущества общественных организаций (колхозы, кооперация и т. п.) и укреплении принципа общественной (социалистической) собственности» И. Сталин».

Иван вздохнул и поставил книжицу обратно в шкаф, закрыл дверку. Битый помнил, что по проклятому закону «семь восьмых», наказание было суровым. В качестве «меры судебной репрессии по делам об охране колхозов и колхозников от насилий и угроз со стороны кулацких элементов предусматривалось лишение свободы на срок от пяти до десяти лет с заключением в лагерь. Осуждённые по этому закону не подлежали амнистии».

Битый затушил папиросу в пепельнице, поморщившись, подошел к вешалке, снял шинель. И хотя на улице стоял теплый и сухой сентябрь Иван решил на всякий случай взять в дорогу теплую одежду ведь в Сибири погода может испортиться в любой момент.

Битый буркнул сам себе под нос:

— Черт, придется ехать. Черт что за день паскудный?! Сука, ну что за день?!

Иван вновь вернулся к столу, сел внимательно посмотрел на заявление Мирона и почесав затылок, открыл верхний ящик стола, достал оттуда пустую картонную папку. На ней он, взяв перо и обмакнув его в чернильницу, аккуратно вывел:

«Дело № Ф-ЗТК 1267 Коробейникова Анна Андреевна 1901 года рождения»

После этого, Битый тяжело вздохнул, вложил в папку заявление Мирона Опадчиго, застегнув верхнюю пуговицу на гимнастерке и затянул портупею. Иван достал из кобуры свой табельный ТТ и проверив обойму засунул пистолет обратно, медленно поднялся, надел фуражку, взял папку, шинель и вышел из кабинета закрыв его на ключ.

На дворе отдела милиции копошился местный конюх. В гараже подразделения числилась всего-то одна машина - грузовая «полуторка», но она вечно занята начальством, поэтому остальной личный состав на происшествия и преступления вынужден был выезжать на телегах или даже просто верхом.

— Эй, Макарыч запряги-ка мне в телегу гнедого! – крикнул Иван конюху.

Сутулый старик в фуфайке поднял голову, ехидно улыбнувшись беззубым ртом, развел руками:

— Ан нету-то гнядога! Пархоменко забрал, в Дзержинск уехал! Осталась одна Машка!

— Это рыжая кобыла что ли? – недовольно буркнул Битый.

— Ну да начальник, рыжая!

— Вот блин! Так я на ней до Фаначета часа четыре плестись буду! А мне может еще и арестанта везти! Другую дай! – прикрикнул Иван.

— Так нету! – вновь прокрякал старик.

— Нету, нету! Вот отправлю тебя в лагерь за умышленное саботирование работы отдела милиции, тогда узнаешь! – разозлился Иван.

— Так хоть в лагерь, хоть в тюрьму, а лошадей от этого больше не природится! Берешь рыжую? – усмехнулся бесстрашный старик.

— Хрен с тобой черт беззубый! Давай рыжую! – махнул рукой Битый.

Телега была скрипучая, а кобыла колченогая. Рыжая по кличке Машка действительно еле волоклась по дороге, на ходу махая своей огромной головой. Иван подгонял ее, прикрикивая и поддергивая вожжами, но кобыла не реагировала на воинствующие и злобные звуки человека в телеге, а медленно и монотонно переставляла копыта по земле.

Дорогу до родной деревни Иван не любил. Прямо к колее подступали хмурые сосны и ели, и ему казалось, что в чаще «кто-то» есть, да не просто «кто-то», а враги, которые следят за ним из кустов и ждут своего момента, чтобы убить. Скорее всего, эти страшные люди, были колчаковскими недобитками, которые каким-то чудным образом спаслись от возмездия Советской власти и теперь жили в тайге, временами совершая набеги на дорогу и похищая сотрудников НКВД и партийных работников.

Иван боялся. Страх сковывал тело. Битый временами расстегивал кобуру и вытаскивал свой ТТ, проверяя снят ли он с предохранителя. Иван лупил вожжами по спине Машке и матерился. Но сквернословил он тихо. Потому как понимал, громкие звуки могут привлечь «таинственных злодеев».

Через три часа мучений и тревоги наконец-то показался родной Фаначет. Рыжая заволокла телегу на пригорок, с которого была видна как на ладони вся деревня. Прямые улицы и ровные коробки домов, огородов и сараев. Кое-где над банями виднелся дымок, хозяева видимо готовились к «помоечной» пятнице.

По дороге навстречу телеге бежала ватага мальчишек. Ребята кричали и махали руками, но когда они приблизились и увидели, что в телеге сидит человек в форме офицера НКВД, то мальчишки тут же умолкли и резко повернув, дали стрекоча в деревню.

В родной Фаначет Битый въехал с облегчением, страх куда-то улетучился, но это состояние продлилось недолго, через пару минут на сердце вновь наползла тревога и хмурь. Иван знал, что ему предстоит противное во всех отношениях общение с родственниками и соседями.

На главной улице было не души, и лишь краем глаза Битый замечал, что в окнах домов дергались занавески и мелькали силуэты людей.

Стало еще противней, земляки боялись его и сторонились. Фаначетовцы прятались и не хотели попадаться Ивану на глаза, а это значило, что с ним попросту не хотят здороваться, а это в деревне было самым большим недоверием и призрением.

Рыжая подтащила телегу к небольшому, но крепкому дому с синими резными наличниками. Это была изба Мирона Опадчиго. Иван спрыгнул с телеги, привязал кобылу к штакетнику палисадника и подошел к калитке. Во дворе лаял здоровенный кобель. Его хрипловатый голос звучал тревожно и угрожающе. Иван на всякий случай левой рукой потрогал кобуру, а правой дернул за стальное кольцо, что торчало из досок калитки. Но щеколда не поднялась, дверь была заперта. Иван вздохнул, свистнул и подошел к окнам, что выходили в палисадник.

— Эй! Хозяева, открывай ворота! Официальный визит власти!

За стеклом мелькнула тень, затем вскоре скрипнула дверь в сенях и на крыльце показалась фигура мужчины, Битый рассмотрел ее в щели в заборе. Через несколько секунду звякнула щеколда и заскрипев, растворилась калитка. На пороге стоял человек, он внимательно и тревожно пялился на нежданного гостя.

Иван непроизвольно нервно улыбнулся, скривив рот, бросил хозяину:

— Ну, здравствуй что ли, Мирон.

Мужчина ничего не ответил. Он стоял и молчал. Тупой и низкий лоб, злое лицо, густые брови и глаза, глаза зверя,… мутанта. Щетина на щеках и бороде. Мирон Опадчий сопел и тоже рассматривал Ивана. Он обвел взглядом его гимнастерку, затем опустив взгляд, уставился на хромовые сапоги.

Терпение Ивана лопнуло, он прикрикнул:

— Мирон, ну что так и будешь стоять и молчать? Я к тебе кажется не на чай приехал, наверное, догадываешься, зачем я пожаловал к тебе в пятницу?

Опадчий хмыкнул и, повернувшись, тяжело зашагал к дому, оставив калитку раскрытой. Битый понял – хозяин так его приглашает пройти. Иван сдвинул фуражку на затылок и, почесав лоб, проследовал за Мироном. В углу двора возле будки на цепи зашелся в лае кабель, он ревел и хрюкал от злости. Битый взбежал по крыльцу и поспешил скрыться в сенях.

В доме у Опадчиго было тепло. На печке Иван успел рассмотреть две головы мироновских ребятишек. Где-то в углу комнаты сидела на табуретке его жена, прижав одной рукой к губам край платка, другой нервно теребила пуговицы на блузке. Мирон, посмотрев на супругу, противно гаркнул:

— А ну цыть!!! Все пошли на двор! Разговор у нас с начальником будет!

Женщина засуетилась, засеменив, выскочила в сени, дети тоже ринулись с печки и шмыгнули в дверь. Мирон, не глядя на гостя, подошел к столу, что стоял у окна, подвинув ногой два табурета, тихо буркнул:

— Ну, садись что ли, коль припёрся.

Битый медленно подошел к столу, положил на него фуражку и сел на табурет. Иван расстегнул верхнюю пуговицу на кителе, посмотрел на хозяина. Тот опустился на табурет, напротив. Мирон вызывающе покосился на гостя. В глазах его вновь мелькнула злость и какая-то звериная жестокость.

— Ну, Мирон, догадался, зачем приехал я?

— Да кто тебя знает? – ответил Опадчий.

— Да!!! Ну, ты и тип?! Знаешь, а сказать правду не хочешь, все такой же упрямый!

— А ты я вижу, шпалу в петлицу получил, капитан, стало быть, теперь? Ну-ну!

Это его: «Ну-ну!», прозвучало как-то зловеще.

Битому, стало не по себе. Но он, тут же взял себя в руки и продолжил:

— Ты зачем на Аньку кляузу настрочил? А?

Мирон ухмыльнулся и растянул свой рот в нечто похожее на улыбку людоеда.

— Ты, о чем начальник?

— Я о твоей бумаге, о кляузе! Ты зачем настрочил на Аньку кляузу? Ты, что не понимаешь, что будет теперь?

— А, что теперь будет? – шмыгнул носом Мирон.

— Теперь… я должен дать ход твоей кляузе! – прикрикнул Иван.

— Ну, так давай! – равнодушно пожал плечами Мирон. – Только не надо мое чистое и искреннее заявление называть кляузой! Не надо! Тебе никто права на это не дает! Я сообщил все, как и положено по закону. Есть факт, разбирайтесь. Вот и все! – угрюмо пробурчал Опадчий, не поднимая глаз.

— Да ты что ж сучья твоя душа, не понимаешь, что теперь будет с Анькой-то?! А?! Не понимаешь? Это что тебе шутки? Ты же бабу загубишь!

- А ты с выражением-то полегче, полегче начальник. Смотри, я тоже ругаться могу! Я свое слово вам расписал. Вы и делайте, что положено! Сами эти законы и придумали! – зло и вызывающе ответил Мирон.

Он посмотрел в глаза Ивану и у того вновь похолодело внутри - взгляд зверя! Иван тяжело вздохнул и миролюбиво добавил:

— Ты это… Мирон, давай, давай не будем друг другу гадости говорить, ругаться, давай. Это, ты подумай, может все-таки,… давай с твоим этим заявлением по-другому поступим?! А?!

Мирон зло улыбнулся и вызывающе спросил:

— Это как это… по-другому? А?! Ты есть представитель власти, тебе народ доверил вражин разных на чистую воду выводить! А ты? Ты, что делаешь?! А?! Пытаешься выгородить сучку эту?! Кулацкую подстилку?! Она ж народное добро ворует! Народное! А ты?!

— Да, что ты?! Что ты заладил – выгородить! Никого я выгородить не хочу просто…. Просто ты же понимаешь, что Аньку посадят! А у нее дети! Да и за что ты ее так? За два килограмма зерна что ли?

— А вот это ты брось! – зашипел Мирон, он привстал с табурета и потянулся к Ивану руками.

Битый испугался и отпрянул. Он не знал, что делать, а Опадчий меж тем, злорадно ухмыльнулся и добавил:

— Два кило говоришь, а это два кило народные! У нас на деревне каждый килограмм на вес золота! Кто ей дал право воровать, а?

Битый вздохнул, опустив глаза жалобно сказал:

— Да пойми ты, пойми Мирон, им же жрать нечего, они голодают, дети! Неужели тебе не жаль?!

— Жаль?!!! А вам-то жаль самим не было, когда вы эти… колхозы задумали?!!! А?! Жаль самим-то, не было нас вот всех тут?! Что мы теперь все голодаем тут?! А?!!! Разорили полсела! Нет, тебе не жаль, какой там?! Ты-то вон… в хромовых сапогах ходишь и похлебку казенную жрешь! Хлебец-то, пшеничный поди с маслом жуешь! Жаль ему!

— Ты, что такое говоришь?! Ты антисоветскую агитацию говоришь?! Да я сейчас… тебя… вот арестую… и все! Поедешь сам в лагерь на десять, а то и на пятнадцать лет! Ты, что это такое тут говоришь?! А?! Колхозы тебе не нравятся?! А?!

Мирон махнул рукой, пожав плечами, ответил:

— Да пошел ты, хрен ты меня куда посадишь! Ничего я тебе не говорил, не слышал никто окромя нас двоих. А если арестуешь, так это… на допросе я к первому следователю бумагу настрочу… и напишу – Иван Битый свою родственницу кулацкую подстилку и воровку народного добра выгораживает, а меня за то, что я вовремя сигнализировал вот… на нары отправил! Так, что подумай, прежде чем тут угрозы мне строить! – спокойно и без эмоций сказал Опадчий.

Битый не знал, что ответить, ему было нечем крыть, более того ему опять стало страшно. А, что если Мирон и впрямь напишет и на него донос? И тогда, тогда наверняка вскроется его родство с Анной, а там,…. там точно ничего хорошего…

Иван вспомнил, как полгода назад в Канском отделе НКВД был такой случай… у одного лейтенанта обнаружился дальний родственник – «враг народа». Лейтенанта этого сначала уволили, а потом, через месяц и вовсе самого посадили, а на следствие он «во всем» признался. Правда, как рассказывали в курилках коллеги бывшего лейтенанта, следователь, что вел его дело, «переусердствовал с допросами» и просто выбил из бывшего милиционера «нужные показания». А то, что в НКВД бить умеют, Битый как не странно и смешно это звучало, знал не понаслышке.

В начале тридцать седьмого года, все в тот же Канск, специально из Красноярска в командировку приехал невзрачный и хмурый человек. На вид ему было около пятидесяти, так вот этот «красноярец» занимался с некоторыми сотрудниками канского городского отдела наркомата внутренних дел именно обучением допросам «с пристрастием». Он провел целый ряд лекций – «как выбить показания из врага народа». Это, оказывается, была «целая наука». Тут были разные методы – начиная от простого избиения и заканчивая пыткой через половые органы. И такие методы были нужны как воздух, ведь впереди у сотрудников НКВД было целое море работы, врагов саботажников и шпионов окопалась среди народа много, а признаваться не все хотели, а ведь признание – это главная цель любого следователя НКВД!

Как говорил генеральный народный прокурор Вышинский: «признание - царица доказательств»!!!

Битый, тяжело дыша, посмотрел на Мирона. Тот сидел и как ни в чем, не бывало, разглядывал своего гостя.

— Послушай Мирон, – ласково начал Иван. – Ну, зачем тебе сажать Анну? Ты на нее все злишься что ли? За то, что она за тебя замуж не пошла? А? Мирон?! Ну, побойся ты Бога! Зачем тебе бедную бабу на нары упекать? А детей ее сиротами делать?

— Бога говоришь бояться?! А вы ведь говорите, нет его! Или не так?!

— Да так, так, нет никакого Бога! – прикрикнул раздраженно Иван. – Ну не цепляйся ты к словам! Мирон! Неужели ты из-за того… что она тебе не дала? А?! Ну Мирон не по-мужски это!

— Да пошел ты! Пошел ты и твоя Анна вместе! Вас сучье семя-то и надо вывести! Вы все сами-то и есть вражины недобитые! Вы! Вы собаки и знать должны, что сами себя и сожрете!

— Ты, о чем? О чем Мирон? Ты что? Побойся, – Иван хотел сказать Бога, но осекся. – Побойся людей! Побойся! Все же соседи потом тебе все припомнят! Как ты с этим жить-то будешь?

— Соседи?! Какие соседи?! Да они сами друг на друга доносы строчат! Вы же их приучили к этому! Не нравиться кто-то – нате вам донос! Не нравиться мужик, нате вам заявление и сообщение! Ты, о чем говоришь?! А? Ты на себя-то посмотри! Вон… намедни, в том месяце Агаповна, жинка Соропаевская, настрочила писульку на Михайлова, так вон его увезли! Али, ты не знаешь? Через вас же в Тасеево Михайлов прошел! Али нет?! А Соропаевы забрали все, что от Михайлова и осталось-то… и лошадь, и курей, так что ты мне тут не тычь, совестливый нашелся….

— Так, ты это, что ж может тоже, что от Аньки забрать хочешь? Так, это… ты Мирон сказал бы мне, я с ней поговорю. Она ж так отдаст, ну не надо ее садить-то! А Мирон, ну что ты не человек что ли!

Опадчий, вновь гнусно ухмыльнулся:

— Эн, нет! Сказал я – воровка она, своровала, значит так и есть, расследуйте…. Да и посмотреть я хочу, как ты ее садить будешь, а? Посмотреть хочу….

Битый тяжело дышал. Он буравил взглядом Мирона и не знал, что ему сказать. Иван сжимал кулаки и сопел как бык перед коровой. Наконец он собрался и выдохнул с ненавистью:

— Ну, ты и сволочь Мирон, сука ты! Ладно, значит, не хочешь заявление свое забрать или показания изменить?!

Опадчий вздохнул, разведя руки, ухмыльнулся:

— Нет, не хочу, воровала она зерно, воровала, Я об этом и написал, а то, что ты меня вот так обзываешь, так ты сам гад, форму напялил, знаешь, что в рожу тебе не дам, хотя надо бы,… ты сам гад…

Битый медленно встал, он понял, что разговор зашел в тупик, да и говорить уже было не о чем. Иван надел фуражку и повернувшись, вышел из избы. На дворе его встретили испуганные жена и дети Мирона. Они заискивающе и обреченно смотрели на Битого. Иван надул щеки и хотел сказать и им, все что он думает об их отце и муже, но сдержался. Он решительно двинулся к калитке и пнул по ней с досады.

Здоровенный кабель залился хриплым лаем. Он с ненавистью и призрением смотрел на незнакомого человека в оливковой гимнастерке и красно-синей фуражке.

Рыжая кобыла пряла ушами и отмахивалась хвостом от надоедливых оводов. Иван отвязал Машку от штакетника и прыгнул в телегу. Он ожег вожжами рыжую и прикрикнул:

— А ну, ты хоть давай слушайся!

Телега, поскрипывая, покатила по улице. Из проезжающих дворов, хозяева со страхом и любопытством пялились на Битого. Иван закурил папиросу и нервно, как-то с остервенением дергал ее зубами.

Дом Коробейниковых стоял неподалеку на этой же улице, Битый подъехал к нему медленно и неохотно. Возле ворот его ждала Анна. Она тревожно смотрела на приближающуюся телегу. Рядом с двоюродной сестрой стояли и ее детишки, они обхватили мамку с двух сторон за юбку. Иван остановил рыжую, соскочил с телеги и не привязывая кобылу, медленно подошел к родственникам.

— Здравствуй Анна… – грустно бросил он сестре.

— Здравствуй Ваня… – дрожащим голосом тихо ответила Анна, словно чувствуя что-то неладное, смахнула со щеки скупую слезинку.

Битый полез в карман своего галифе, достал два больших куска серого сахара и присев на корточки протянул их детям. Те обрадовались, схватили сладость и побежали во двор.

— Спасибо тебе Ваня, а то они еще со вчерашнего ничего не ели.

— Ах да! - встрепенулся Иван, он резко повернулся и поспешил обратно к телеге.

Там пошарившись под шинелью достал булку ржаного хлеба и две банки говяжьей тушенки. Битый подошел к Анне и протянул продукты:

— Вот что есть у меня, привез,… вот,… пусть хоть поедят.

Анна взяла хлеб с банками и прижала их бережно к груди, словно это были новорожденные дети.

— Спасибо тебе Ваня, - Анна тихо заплакала. – Проходи в дом, что же мы тут-то стоим!

Они зашли во двор. Битый покосился на пустую собачью конуру. Рядом с будкой сиротливо лежала толстая стальная цепь с ошейником. Пса нигде не было видно.

— А где Полкан-то? – удивленно спросил Иван.

Анна тяжело вздохнула и виновато опустила глаза. Она медленно двинулась к крыльцу дома и тихо бросила на ходу:

— Нет Полкаши нашего, нет. Съели мы его.

— Как съели? – пораженно переспросил Битый.

— Так Ваня. На прошлой неделе. Есть-то что-то надо детям. Вот пришлось Полкана под нож пустить.

— Ты что?!!! Аня?!!! С ума сошла, он же старый и больной был?! Как его есть-то можно?! Детей бы пожалела! Он же может заразный какой, как можно вообще собаку-то есть?! А?! Аня?!

Анна остановилась, повернувшись, грустно посмотрела в глаза двоюродному брату и тихо молвила:

— Я как раз Ваня о детях то и подумала, пожалела их. А Полкан и не жесткий вовсе… из него вон, какой бульон наваристый получился, мы туда крапивы добавили… и супчик вроде как. Три дня ели. А мясо хоть и жесткое, но все равно, хоть что-то.

Битый внимательно посмотрел на сестру. Ему показалась, что Анна не в себе. Она говорила это как-то загадочно и отрешенно. Иван покачал головой и приобняв женщину за плечо завел ее в дом.

Там они уселись за стол. Битый покосился на печку, на ней суетились дети, которые с наслаждением и каким-то остервенением грызли подаренный им сахар. Иван тяжело вздохнул и снял фуражку, посмотрел на Анну. Сестра сидела словно неживая, не двигаясь и не моргая, с хлебом и банками в руках, прижимая их к груди.

Битый почесал затылок и тихо спросил:

— Ты почему не на работе-то? А?

— Так пятница у нас, смена обычно до четырех потом все. Людей отпускают. Да и делать там нечего… хлеб-то весь сегодня, что собрали, уже увезли в район. Так что вот, хотела баньку затопить, но вот передумала, – грустно и монотонно ответила Анна.

Иван вновь тяжело вздохнул, немного помолчал, затем посмотрев в окно, тихо буркнул:

— Ань, у тебя какие отношения-то, с Мироном Опадчим?

Женщина вздрогнула. Одна из банок выпала из руки и глухо ударившись о половые доски, закатилась под стол. Битый увидел, что сестра напугалась. Она тревожно посмотрела на Ивана и нервно ответила:

— С Мироном-то, нет, нет, ни каких! Нет, он так… ко мне приходил, так. Вот нет никаких.

Иван внимательно рассматривал лицо сестры. Оно исказилось словно от боли. Битый нагнулся под стол и поднял банку, затем он погладил Анну по руке и бережно забрал у нее хлеб и вторую консерву, положил их на стол.

— Вот что Аня, ты мне, пожалуйста, правду скажи. Не надо мне тут лукавить. Говори правду. Так легче будет… и тебе и мне.

Анна тихо заплакала, она содрогалась в рыданиях, но звуков не издавала. Лишь как в параличе тряслись ее плечи.

— Аня, прошу тебя, успокойся.

Женщина всхлипнула, вытерла слезы кончиком платка и покосившись на детей на печке тихо сказала:

— Вань, он ко мне приходит. Часто приходит. Пристает, понимаешь. Он у меня там, на току, старший. На смене, так каждый раз пристает. Он как с цепи сорвался. Грозиться! Ругается и все время пристает! Требует он… своего… мужского…

Иван тяжело вздохнул, достал из кармана пачку папирос и закурил. Сощурив глаз, спросил:

— Так это когда он вот так приставать-то стал, давно?

— Да как давно, как вот арестовали Петю, так сначала он не приставал, а все ходил и гнусности всякие говорил. Так, пройдет, скажет и вроде ничего такого. А потом, потом время пришло так он и предлагать стал в открытую, что бы я с ним вот, ну, понимаешь энто, ну легла,… понимаешь с ним,… вот. Но я не согласилась. Он вроде сначала утих. А потом….

— Что потом?

— А потом голодно стало. Вот, кормить детей нечем, вот так он вроде, как и помогать стал, – Анна осеклась.

Битый подозрительно смотрел на сестру и дымил папиросой.

— Ну, продолжай, продолжай, что ж ты замолчала…

— Ну, что продолжать, понимаешь, он ведь такую должность занимает, он старший по току. Он вроде как очень важный человек, он зерном заведует. Иногда сам знаешь, остатки остаются, не все же попадает в мешки, есть и остатки. Есть и потери, так вот он этими потерями и заведует.

— Он тебе зерно стал давать? – презрительно спросил Иван.

Анна опустила глаза и вновь заплакала.

— И ты взяла? – зло ухмыльнулся Битый.

— Да, Ваня, взяла. Не подыхать же нам с ребятами с голоду. Нам того, что по карточке на трудодни дают так этого хватает на неделю, а потом весь месяц я и не знаю, чем детей кормить. Ты же знаешь у меня как у жены врага народа карточка уменьшенная. Трудодни через раз ставят. Сначала на работу так вообще брать не хотели, лишь потом одумались, сжалились.

— Ай, Аня, не начинай! Не надо было Петру твоему выеживаться и в колхоз нужно было вступать! Вот и все! А то единоличником, понимаешь ли быть решил. Скажи спасибо, что тебя с детьми в ссылку не отправили!

Анна вздрогнула и вызывающе посмотрела на Ивана. Женщина молчала, по ее щекам катились слезы.

— Что ты так на меня смотришь, я и так что могу, делаю!

— Спасибо тебе. Спасибо всем вам. Спасибо!

Анна встала с табуретки, но затем неожиданно плюхнулась на колени, поклонившись Ивану в ноги, обняла его сапоги.

— Ты что сдурела, что ли? – отдернул сестру Битый. – А ну, кончай этот цирк, поднимайся! – прикрикнул он на Анну.

Женщина медленно поднялась, отряхнув юбку, села обратно на свое место. Она грустно улыбнулась и тихо сказала:

— Ты же сам сказал спасибо сказать. Вот я тебе это и сказала.

— Да ты что Анна! Ты в себе ли? Ты это, это брось! Нельзя так! С ума сошла!

Женщина ухмыльнулась и, махнув рукой, ответила вызывающим тоном:

— Да сошла, сошла я с ума, как Петю моего забрали, вы забрали, вот и сошла.

— Анна не начинай! Не до этого сейчас! Давай о Мироне. Значит, ты взяла у него зерно, а потом?

— Хм, а потом, что потом, сначала я думала, что он все же сжалился над нами и так просто помогает, а он ведь подождал, подождал и опять! Все с начала начал!

— Значит, он за зерно… у тебя любви просил?

— Любви?! Вот как это у вас мужиков называется, да какой там любви?!!! Он просто требовал от меня, что бы я его ублажала… его мужскую прихоть! Бабу на току из меня сделал! Взял и сделал!

Битый вздрогнул, он презрительно посмотрел на сестру и рявкнул:

— Что?!!! Так ты все-таки сломалась… и легла?

— Ай, как ты Ваня вот закипел, легла, не легла, а дети-то живы! И это для меня все! А что там под кого легла так это только я знаю! Вот мое слово!

Битый хлопнул себя с досады по коленке, достав очередную папиросу зло бросил:

— Вот сука! Что же ему-то надо теперь?! Вот падла! Морда сучья!

— Ты о ком? – подозрительно спросила Анна.

— Да так не о ком, – Битый подкурил папиросу. – Ты мне скажи, ты, что недавно с ним поссорилась? С Мироном поссорилась или нет? Что произошло между вами?

— А ничего не произошло. Устала я. Да и жена его ко мне пришла. Все мне в глаза сказала. Я ей тоже все рассказала. Мы тут посидели по-бабьи поревели и я решила, больше Мирона не подпускать к себе.

— Ах, вот оно что?! И давно ты это решила?

— Да месяца два назад.

— Понятно, – тяжело вздохнул Иван. – Лучше бы ты ему давала Анна. Может бы и проскочили…

— Ты, о чем? – тревожно спросила Анна.

— Да так, ты это…. Анна, покорми-ка детей. Вон они голодные у тебя. Пусть поедят!

Анна недоверчиво смотрела на брата. Но его команду все же выполнила, согнала детей с печки, нарезав хлеба, дала им поесть. Открыла банку тушенки, налила кипятку в кружки. Ребята уплетали за обе щеки. Битый сидел в углу и жалобно смотрел на племянников. Ему было противно и горько.

Пятилетний Алешка выглядел гораздо старше своих лет, сбитый и крепкий мальчик, вел себя уверенно и не по-детски рассудительно. Он жевал хлеб и внимательно смотрел на дядю. В его взгляде Иван заметил недоверие, злость и даже призрение к родственнику в форме. Битый подмигнул Алешке, но тот никак не отреагировал. Мальчик демонстративно показывал, что уплетать хлеб и есть тушенку для него сейчас важнее всяких знаков внимания. А вот его сестра Верочка выглядела совсем малышкой. Четырехлетняя девочка с длинными русыми косичками, бледными щечками, большими голубыми глазками и вздернутым носиком которым она постоянно шмыгала, заставляла непроизвольно улыбаться, настолько ребенок был симпатичный и милый.

Анна сидела и с тревогой смотрела то на детей, то на брата. Женское сердце чувствовало, что Иван что-то должен ей сказать, причем сказать очень страшное. Битый старался на сестру не смотреть, он сидел тяжело вздыхал и дымил папиросой. Наконец дети насытились и Анна прогнала их на двор. Битый встал и подошел к окну. Упершись в стену рукой, он внимательно рассматривал улицу. Где-то сзади суетилась Анна. Она ждала, что Иван начнет этот трудный и неприятный разговор первый, но он тянул. Наконец женщина не выдержала и сев на лавку возле печи тихо спросила:

— Ты же не просто так к нам приехал Ваня? Так ведь?

— Так Анна, - не поворачиваясь, мрачно ответил Иван.

— И что же ты приехал? Какую новость привез? С Петей что-то?

— Нет…. Про Петра я ничего не знаю. Да и что я могу узнать, сидит, сейчас многие сидят. Будет хорошо себя вести выйдет, вернется. А вот ты… Ты Анна, без спроса Мирона, с тока зерно носила втихую?

Анна вздрогнула, она прижала ладошку ко рту и молчала, Иван, не дождавшись ответа, продолжил:

— Понимаешь, какое дело Анна, Мирон очень хитрый и злой человек. Вот ты, ему не дала, а он теперь тебе козни строит. Сволочь он конечно, но Анна и ты хороша…

— Он что, на меня написал? – неожиданно спросила Анна.

Битый повернулся и виновато посмотрел на сестру, затем подошел к столу и сел на табуретку. Вновь достал пачку папирос и закурил.

— Значит, он сдержал свое слово. Все-таки написал на меня донос. Все-таки написал, - отрешено бормотала Анна.

Иван посмотрел на сестру, ему было ее жаль, ему было стыдно, ему было противно и горько, затянувшись папиросой, Битый зло спросил:

— Он что обещал?

— Да, обещал. Он грозился. Он сказал, раз я ему отказываю, значит, он меня сгноит в тюрьме. И детей обещал со света белого свести. Он обещал это давно. Но я как-то на это внимания не обращала. А когда вот, тут с женой его произошло. Когда я окончательно решила и все ему высказала, так он словно взбесился! Хотел меня силой взять, повалить хотел, а я, я не далась и схватила вилы и на него. А он испугался, он не ожидал и даже прощения начал просить! А потом, через три дня, совсем все по-другому стало. Он и не подходил, и не разговаривал и лишь под вечер пришел, отвел меня в сторону и говорит, если я вечером не приду на околицу села, то он отправит письмо куда надо…

— Вот он кабель и отправил, – мрачно бросил Иван.

Анна грустно улыбнулась, она встала с лавки и подошла к брату, медленно опустилась рядом с ним на колени положив свою руку на его и тихо спросила:

— Ну и что теперь будет?

Битый ответил не сразу, он сверху вниз посмотрел на женщину, закрыв глаза, выдохнул:

— Дело завели на тебя Анна. Понимаешь, дело завели. Плохо все.

Анна молчала, она рассматривала лицо своего родственника и тихо плакала.

— Анна, ты мне скажи. Ты, правда зерно носила домой? Или он на тебя брешет?

— Носила…

— Кто-то видел еще или знал?

— Да там все делают вид, что никто ничего не видит, но сами все понемногу носят, а за это Мирону временами то самогон принесут, то еще чего, в общем, все сами носят, но никто ничего как бы и не видит. Голодно в деревне Ваня, голодно… не прожить иначе детей не прокормить.

— Как может быть голодно, вы ведь столько сеете, такие пашни у вас большие?! Землю-то всю вам от кровопивцев кулаков да прочих людоедов отдали. Неужели вам не хватает? Раньше при старом режиме что-то всем хватало, а сейчас что? Может у вас правда, какой саботажник завелся?!!! А?! Ты мне скажи, все как есть скажи!

— Ваня, Ваня, ты давно-то в деревне родной про урожай узнавал? Про посевы да прочее? Про сенокос да коров? Ваня, нет больше этого ничего! Мужиков почти не осталось кто в гражданскую погиб да помер, а кого вон вы забрали… Все что собрали да надоили, в район, да город забирают! Они все сусеки выгребают! Все подчистую! Ваня людям жрать нечего! Нет больше деревни нашей прежней Ваня, нет…

— Ты это… Анна ты вот такие речи брось! За это знаешь, что полагается? – испуганно зашептал Битый.

Он посмотрел по сторонам, словно опасаясь, что их подслушают.

— Да что мне бояться, устала я бояться, – Анна медленно поднялась и села на табурет. – Ты мне скажи Ваня, что теперь будет? А?! Ну, вот вы дело там завели свое, что теперь будет-то?

Иван ответил не сразу. Он тяжело вздохнул, махнув рукой, отвернулся. Анна ждала, она видела брату тяжело. Наконец Битый собрался, сжав кулаки неожиданно и резко выговорил:

— Я за тобой приехал Анна. За тобой, я должен тебя отвезти в Тасеево.

Анна ухмыльнулась, на ее уста наползла недоумевающая улыбка. Женщина как-то весело и беспечно произнесла:

— Ты что меня арестовать приехал? А Ваня? Ты меня арестуешь?

Битый не ответил, он лишь в очередной раз потянулся за папиросой. Анна увидела, как трясутся его руки. Женщина презрительно бросила:

— А я смотрю Ваня, работу то свою ты не любишь и боишься. Поганая у тебя работа Ваня…

Алешка Коробейников темноты не боялся. Он знал, что он сильней любой нечистой силы. Алешка Коробейников не боялся и оставаться дома один, он знал, что пока нет отца, он главный в доме и ему просто нельзя быть плаксой и хлюпиком, тем более что ему нужно следить за младшей сестрой Верочкой. Малышка вечером в темноте постоянно хныкала и жалась к нему. Алешка любил и жалел свою сестренку и что бы хоть как-то ее успокоить рассказывал ей сказки, вернее сказку, одну, что знал - про Иванушку дурачка и лешего. Ее он запомнил от мамки.

Вот и сейчас они лежали с сестрой на кровати в пустом и темном доме и жались к друг дружке. Рядом на столе потрескивала лучина. Алешка гладил Верочку по руке и монотонно шептал:

— И пошел Иван и взял лешего за бороду и утопил в болоте.

Верочка в очередной раз всхлипнула и испуганно спросила:

— А чего он в болоте его утопил? Там страшно…

— Ну, вот поэтому и утопил его. Спи давай.

— А почему дядя Ваня нашу мамку увез? Когда она приедет? Я к мамке хочу… – хныкала девочка.

— Приедет, приедет наша мамка. Завтра или послезавтра. Дядька привезет ее. Он обещал.

— Нет, я боюсь спасть без мамки. Лешка я боюсь… – не успокаивалась сестренка.

Алешка встал с кровати и посмотрел по сторонам, он не знал, что сделать, чтобы успокоить сестричку. Девочка заливалась слезами и ревела все громче и громче. И тут к Алешке пришла идея. Мальчик даже вскрикнул от радости:

— Верка, а давай спать, в сундук полезем!

Девочка тут же успокоилась, на ее заплаканном лице даже появилась некая радость и надежда. Верочка вскочила с кровати и захлопала в ладоши:

— Ура, ура, в сундук спать полезем!

Лешка деловито достал ключ, который мать хранила в шкатулке на комоде, подойдя к сундуку, открыл большой черный замок. Мальчик попытался поднять крышку, но у него это не получилось. Он пыжился и толкал тяжелую обитую железом плоскость, но она еле-еле двигалась. Тогда он крикнул:

— Верка помоги мне, а то я не могу один.

Девочка с радостью соскочила с кровати и бросилась на помощь к брату правда толку от ее было мало. Алешка видел, что крышка открывается лишь на немного, появляется лишь небольшая щелка, тогда мальчик крикнул:

— А ну Верка возьми вон, то полено небольшое я пока крышку держать буду, сунь его в щель.

Девочка принесла деревяшку, Алешка напыжился что есть силы и приподнял в очередной раз тяжелую крышку. Верочка сунула палено – сундук остался приоткрытым. Мальчик радостно выскочил в сени и принес оттуда большое коромысло. Он поднес кривую палку к сундуку и сунул один конец в щель.

— А ну давай, как я дави! – прикрикнул он сестре.

Верочка и Лешка налегли на коромысло своими маленькими телами. Крышка поддалась, он медленно приподнялась – и дело пошло! Пока Алешка удерживал коромысло, Верочка подсовывала палено. Так через время им удалось полностью откинуть крышку на стенку. Сундук был открыт. Алешка деловито уложил в нем поверх тряпок простынь и одеяло, бросил две подушки. Затем подсадил Верочку и помог забраться ей в сундук. После этого забрался в чрево большого короба и сам.

В сундуке было уютно и тепло, и как-то глухо. Дети лежали довольные и обнимались. Верочка даже не боялась темноты – лучина на столе погасла. Но через несколько минут сестра вдруг сказала:

— Вань, давай крышку закроем?

— Душно будет, – отмахнулся Алешка.

— Ну, Ванька давай. Давай закроем!

— Да как мы ее закроем? Она ж тяжелая, да и не выберемся потом!

— Вань, ну давай закроем, потом мамка приедет и откроет нас! – начала хныкать сестра.

Алешка рассердился, он уже начал засыпать и на тебе, опять сестра начала канючить. Мальчик поднялся и потрогал крышку, она стояла почти вертикально, опираясь на стену. Алешка потянул за край крышку на себя. Тяжелая плоскость на удивление легко поддалась и пошатнулась. Мальчик испугался, он вдруг представил, что крышка может его ударить и он решил обхитрить тяжелую махину. Сосредоточившись, Алешка заставил подвинуться Верочку как можно дальше в угол и вновь протянул крышку на себя. Как только тяжелая железно-деревянная плоскость заскрипев пошла вниз, мальчик упал на дно сундука.

Хлопок и стало совсем тихо.

Алешка услышал, как громко бьется его сердце.

Тук, тук, тук.

Где-то рядом зашевелилась Верочка. Она зашептала:

— Как в сказке Ваня, как в сказке…

— Спи теперь…

Они обнялись и вскоре заснули. Им было тепло и уютно.

Гнедой мерин по кличке Реввоенсовет рысью бежал по проселочной дороге. Он фыркал и монотонно качал головой. Сзади за мерином скрепя волоклась телега, на ней сидел капитан Битый, он то и дело лупил Реввоенсовета вожжами по крупу, заставляя выжимать максимальную скорость.

Иван торопился. Он хотел, как можно быстрей добраться до родного Фаначета. В доме его двоюродной сестры уже три дня одни оставались малолетние племянники. Иван скрипел зубами и хлестал со злостью мерина:

— А ну быстрей, быстрей рожа твоя ленивая!

Но Реввоенсовет бежать быстрей и не думал. Битый чмокал губами и повизгивал. В голову лезли разные мрачные мысли.

Иван вспоминал последний допрос своей сестры, который он был вынужден провести в присутствие своего коллеги оперуполномоченного по фамилии Брусникин. Молодой и наглый опер, то и дело встревал и мешал разговаривать Ивану с Анной. Они как могли, притворялись и делали вид, что не знают друг друга. Битый записывал в протокол показания сестры и старательно выводил каждое слово, он все ждал, когда Брусникин выйдет из кабинета. Но тот как назло выходить не хотел. Но на излете третьего часа оперу видно, приспичило и он выбежал в сортир. Когда дверь за ним хлопнула, Иван быстро заговорил:

— Не волнуйся Анна говори все то, что я тебе сказал по дороге. Говори все, как мы договорились, а я постараюсь по максимуму тебе все смягчить. Постараюсь. Говори все, что я тебе сказал. Вот так.

Анна кивала головой и нервно улыбалась. Она тяжело и часто дышала, и бормотала:

— Скажу! Скажу все, что ты скажешь, все, что надо скажу! Все, что захочешь, только ты, ты молю тебя Богом. Ты Ваня не брось моих детей не брось! Нету у него никого теперь окромя тебя! Нету!

— Обещаю, обещаю, я их в Канск свезу пока к знакомой своей, есть там на примете у меня одна тетка милосердная, я у нее постоянно комнату снимал, вот к ней и отвезу, она пригреет….

Иван все вспоминал лицо Анны. Оно было изможденное и какое-то обреченное на муки, на смерть и забвение, Ивану было страшно и что бы хоть как-то, отогнать это чувство он и лупил Реввоенсовет по хребту.

Фаначет показался неожиданно, Иван понял, что очень быстро доехал до родной деревни, коль не успел заметить высокий верстовой столб, который стоял в двух километрах от Фаначета, Битый обычно рассматривал указатель издалека.

Подъехав к дому Коробейниковых, Битый спрыгнул с телеги и забежал во двор, где он неожиданно чуть не столкнулся с соседкой Анны, теткой Валентиной. Пожилая женщина вскрикнула и чуть не повалилась на землю.

— Господи, свят, свят! Господи свят, свят! – бормотала и крестилась Валентина.

Иван хотя и сам испугался, но виду не подал, он спросил железным тоном:

— Вы что тут? Кого ищите?

Валентина подозрительно и в тоже время виновато посмотрела на капитана и произнесла:

— Так уж два денечку никто не ходит по двору, никого не бачу я. Как вот увез ты Анну, так и нет никого. Я вот зашла к детишкам, може покормить их треба. Пусть хоть у меня поедят, хлеб есть, да и щей наварила. Пусть похлебають, жалко ведь, а их и нет. Я кличу, кличу, а они не отзываются…

Иван подозрительно посмотрел на тетку и спросил:

— А ты откуда знаешь, что я Анну увез?

— Фи, то ж вся деревня видела, вся деревня уж знает, арестовал ты ее. За що только, а за що ты ее арестовал а Ваня?

— Никого я не арестовывал! Болтаете всякую чушь! Сплетни собираете! В больницу я ее отвез! В больницу! А сейчас вот детей взять хочу, пусть к матери съездят, проведают, вот, а потом в интернате их оставлю. На время! И хватит мне тут языками чесать! А то я вас! – пригрозил Иван и зашел в дом.

Он волновался. За ним семенила Валентина. Она шепотом ему все поддакивала:

— Да, вот нет, нет тут никого я уж заходила. Как сквозь землю канули…

Иван ходил по пустой избе и тяжело вздыхал. Никаких следов. Все вроде на месте, но что-то все-таки было не так как обычно. На столе торчала полу сгоревшая лучина, а возле сундука валялись какие-то тряпки.

— Надеюсь, тут никто кроме тебя не лазил? Вещи не выносил? – прикрикнул Иван и зло посмотрел на Валентину.

— Да ты що ж такое говоришь?! Господи да кто может?

— Да кто вас знает?! – Иван медленно подошел к сундуку и потянул за крышку. – Вот сейчас проверю, я-то помню, что Анна тут хранила!

Крышка заскрипела и как-то неохотно поддалась. Битый поднял ее и чуть было не упал, внутри сундука обнявшись, лежали племянники. Сначала Иван даже подумал, что Алешка и Верочка просто спят, но когда протянул руку и потрогал их тела, то понял, что дети уже давно мертвы.

Сзади раздался дикий визг Валентины:

— А-а-а! И-и-и! – голосила тетка. – Ой, Господи! Убили, убили!!!! Ой, деточки, ой горе-то, какое?!

Пораженный Иван в ужасе глядел на мертвых племянников и тяжело дышал. Дети были похоже на маленьких ангелов. Алешка забавно приоткрыл ротик, а Верочка сладко улыбалась, видно, когда они задохнулись, им снились красивые сны.

На деревенском кладбище Фаначета, среди покосившихся крестов и надгробий, стояли несколько фигур. Одна из них высокая в форме капитана НКВД, две другие сутулые и низкие. Внизу возле этих троих копошились еще двое, они стояли в большой квадратной могиле и выкидывали сухую и рыхлую землю. Один из землекопов поднял голову и спросил:

— Иван, может все же, передумаешь? А? Ну, зачем так, детей-то хранить? А? Давай по-человечески, гробики им сделаем?!

— Нет, я сказал, похороним их так! Копайте! – прикрикнул Битый и отвернулся.

Он отрешено смотрел куда-то в сторону леса, смотрел и тяжело вздыхал. По его щекам катились слезы, но Иван делал вид, что не замечает.

— Ваня, Ваня, господи, да давай уж в гробах, а Ваня! Ну, зачем так? – попыталась встрять тетка Валентина.

— Нет, тетка Валентина, я сказал. Значит так и будет! Все!!! Давайте опускайте, хватит копать! – металлическим голосом приказал Битый.

Землекопы выбросили из могилы лопаты и с трудом вылезли сами, затем мужики подошли к большому сундуку, что стоял возле ямы и просунули под него веревки.

— Вы это, тетки помогайте тоже! – прикрикнул один из землекопов.

Тетки засуетились и принялись помогать мужикам. Вчетвером они с трудом подтащили сундук на доски, что землекопы уложили прямо над большой квадратной могилой. Мужики сначала напряглись и приподняли короб – бабы выдернули доски, затем могильщики, подтравливая веревки, потихоньку ослабляя, начали спускать сундук вниз в яму. Через пару минут он стоял на дне могилы. Мужики бросили веревки вниз и взяв лопаты, начали кидать землю. Бабы тихонько заголосили. Битый, стоял молча наблюдая, как на деревенском кладбище медленно растет свежая рыжая куча земли. Когда все было кончено один из землекопов, достал деревянный крест и вбил его в могилу. Иван закрыл глаза и тяжело вздохнув, пошел прочь.

На стуле что стоял посредине комнаты, сидел окровавленный человек. Его лицо было покрыто ссадинами и синяками, руки опухли, а одежда изорвана на боках. Из дыр на рубахе проглядывало совсем посиневшее от побоев тело. Сгустки темной крови капали с ног и рук на доски грязного пола.

Напротив этого человека стояли двое в форме. Один, тот, что моложе, подошел к сидящему на стуле и наотмашь ударил его в лицо:

— Сука, вражина! Говори, кто еще в твоей банде был? Кто еще народное зерно воровал? Как вы планировали зерно травить? Сколько народа планировали сгубить?!!! Кто приказал?!!!

Человек упал со стула и застонал. Он уже не мог защищаться и двигать руками, а лишь по инерции согнулся в калачик.

Тот, что второй в форме, тихо окрикнул коллегу:

— Эй, Брусникин, иди воды принеси, видишь, подохнет сейчас, а нам с тобой надо это дело-то закрыть, к ноябрьским праздникам тогда и благодарность получим!

Молодой опер зло улыбнулся и неохотно повернувшись, вышел.

Иван Битый дождался, пока за ним хлопнет дверь, медленно подошел к человеку лежащему на полу, присев на корточки, тихо сказал:

— Ну, что Мирон, теперь-то ты понял, что сам себе могилу-то вырыл. Ты теперь главарь банды саботажников похищавших народное зерно и парализовавший работу тока. Так что по максимуму тебе! Вышак корячится! Да и еще, наверняка ты признаешься, что есть и резидент разведки японской в нашем районе. Есть, имя сам назовешь, так что и шпионаж я тебе повешу! Вышак тебе! Это тебе сука за Аньку и детей ее!

Опадчий захрипел. Он попытался поднять голову, но не смог, заплывшие от синяков глаза с трудом смотрели на Битого.

— Сволочь ты Ванька, сволочь, рано радуешься! Я назову имя резидента, если ты хочешь, японского резидента! Но только тебя это имя… не обрадует! Ненавижу вас, сволочи! У-у-х! – захрипел Мирон, изо рта у него потекла кровь.

Иван поднялся, он закурил папиросу, посмотрев на Мирона, что есть силы пнул его по почкам. Тот дернулся и завыл. В это время в кабинет зашел молодой опер Брусникин, он принес ведро колодезной воды и со всего маха вылил его на Опадчиго. На полу образовалась грязно-кровавая лужа, в которой еле шевелилось то, что еще недавно было человеком…

…Через две недели по решению особого совещания Мирона Опадчиго и еще пятерых арестантов расстреляли в подвале канского отдела наркомата внутренних дел. Их трупы ночью вывезли в карьер и зарыли там бульдозером в общей могиле.

Битый лежал на кровати в форме и сапогах. Он в одной руке держал бутылку с водкой, а в другой фотографию молодой женщины. Битый времена глотал прямо из горлышка спиртное и безмятежно улыбаясь, целовал фотокарточку.

— Вот Лиза. Наверное, не увидимся уж больше, прости меня моя любовь! Так уж получилось...

Где-то в углу комнаты забурчала черная тарелка громкоговорителя. Из динамика голос диктора радостно рассказывал об успехах колхозников на полях Красноярского края.

В этот момент в дверь дома постучали. Иван лениво и брезгливо повернулся на звук и пробурчал:

— Ну, вот пришли, их ждали, и они пришли….

Битый медленно встал, еще раз глотнул водки и положил фотокарточку в нагрудный карман. Иван вздохнул и подошел к двери.

— Ну, кого еще черт принес?!

За дверью послышалось шуршание и шепот, затем раздался голос:

— Это я Брусникин, Иван открой, срочный разговор есть!

— Да какой разговор?! Брусникин, у меня выходной, вот завтра приду в отдел и поговорим, приду завтра, ты, что не можешь до завтра потерпеть?!

За дверью притихли, Битый ухмыльнулся и медленно достал из кобуры свой ТТ. Он погладил пистолет и передернул затвор. Через некоторые время вновь послышался голос Брусникина:

— Иван, не дури открой дверь!

— Нет, Брусникин, нет. Не стоит вам заходить, не стоит…

— Иван не дури, ты себе еще хуже сделаешь, убери пистолет!

— Брусникин, ты хоть понятых-то привел?

— Все как положено, по закону Иван! Открой дверь!

— Брусникин, а в чем меня подозревают-то?

За дверью вновь повисла тишина, но после короткой паузы Брусникин тихо сказал:

— Мы знаем Иван, что Панна Коробейникова твоя двоюродная сестра! И еще, этот Мирон Опадчий, в общем, он признание перед расстрелом написал, он написал, что японский резидент… это ты…

Битый рассмеялся, он хохотал задорно и искренне. За дверью с тревогой ждали. Иван покрутил пистолетом у своего носа и весело сказал:

— Я знал, что он сука и мразь! Знал, да и вообще не на тех я поставил… ладно… Брусникин, ты это… за меня-то кубик в петлицу себе требуй! Повысить должны тебя! И еще, Брусникин… будь осторожен, этот конюх в нашем гараже он, по-моему, тебя не любит. Вдруг тоже кляузу настрочит… так, что ты будь бдительнее Брусникин, враги кругом окопались…

Иван повернулся и медленно вернулся в комнату. Там встав у комода, он поморщился и вновь глотнул водки из горлышка, затем брезгливо сказал:

— Я же чувствовал… проклятый это дом…. Третий постоялец…

Битый покосился на стенку, на ней висели три портрета Сталина, Ворошилова и Ежова. Иван сморщился и повернувшись к ним спиной засунул пистолет в рот. Выстрел прозвучал глухо. Пуля раздробила заднюю стенку черепа и серые сгустки мозга и бурые капли крови забрызгали мудрые лица великого вождя и двух наркомов.

Мыло.

Рассказ.

Чувство меры не свойственно многим русским мужчинам,

особенно если это касается алкоголя…

Игнатий Петрович Рызалко, мужчина небольшого роста и с сухонькой фигуркой, был человек скромный и безобидный. По крайней мере, ничего плохого этот человек за сорок пять лет своей жизни для человечества не сделал, если конечно не считать огромного количества испорченных нервов совей родни. Но вот, чего-чего, а нервы близким ему людям Игнатий Петрович, умел, что называется вытягивать с каким-то изощренным хладнокровием. И что самое интересное, сам он этого не понимал…

- Я говорю Игнат все бабы дуры! Дуры, одно слово курицы! - шипел Семен, вбивая большой гвоздь в бревно. - Вот ты скажи мне, строишь эту баню, а на что, вернее зачем? - молоток лупил по ржавому гвоздю.

Игнатий Петрович улыбнулся и пожал плечами.

- Ну, не знаю. Ну, мыться, отдыхать в баньке-то…

- Ан, нет, отдыхать, что б их ублажать, нужна она тебе это банька-то!

Игнатий Петрович с усмешкой покосился на Семена и протянул ему следующий гвоздь. Тот ловко выхватил его и пристроил на длинное тело бревна:

- Нет, Игнат, мыться в ней ну сколько ты раз будешь? – молоток опять заколотил по шляпке. – Раз, два за лето? Ну, три и все!

Потная рука легла на плечо Игнатия Петровича. Тот поддержал Семена за локоть.

- Сеня, ты ведь мой брат, сколько раз ко мне на дачу приедешь - столько раз и будем в этой баньке мыться! Для себя ж строим!

- Тьфу, для себя! Да я ж тебе говорю, для бабы своей ты строишь! Вон она сейчас перед моей хвастается! - Семен кивнул в сторону дома. - И говорит! Точно говорит, что тебя в узде держит вот и вся баня!

Семен спрыгнул на пол и положил молоток. Игнатий Петрович посмотрев на брата, весело подмигнул:

- А мне и плевать, что там она кудахчет, я для себя баньку лажу, давай а?

Игнатий Петрович кивнул на полку, висевшую в углу.

- А че, есть у тебя здесь? - радостно воскликнул Семен.

- Конечно, обижаешь! Я ж тебя ждал, запрятал на черный день, а то мало ли чего?! - Игнат полез в углубление в стене.

Достав оттуда бутылку со спиртом, бережно поставил на пол.

- Давай стакан там за дверью!

Семен крадучись достал стакан. Спирт заполнил граненую плоскость.

- Ну, за встречу! – выдохнул Игнатий Петрович.

Семен жадно посмотрел на брата и тоже выпил. Лицо его скорчилось от напряжения и покраснело. Губы сложились смешным бантиком

- Как ты так без закуси?! - пыхтел Семен.

Игнатий Петрович самодовольно погладил живот и ответил:

- Ну, извини! Закусь там, дома, надо будет запастись!

Семен протер губы и кинул. Его загорелое тело еще раз дернулось от принятой дозы спирта. Игнатий Петрович вновь бережно спрятал бутылку в дырку за полкой.

- Эй! Игнат, вы, что там затихли? - прозвучал с улицы властный голос жены Игнатия Петровича.

Полная женщина заглянула в маленькое окошко предбанника, словно надзиратель в тюремную камеру.

- Да вот, примеряем, куда еще полок присобачить! – крикнул ей Игнатий Петрович.

- А ну, хватит! Давайте обедать! - женщина исчезла из мутного оконца как неожиданное видение.

Мужики довольные, что их тайное употребление спирта не было замечено, потянулись к двери. Бутылку, словно семейную реликвию, бережно убрали обратно в дырку за полкой.

- Вовремя мы, ну как будто нюх у нее! – шепнул Семену Игнатий Петрович.

Тот нерешительно вышел на улицы, жмурясь от солнца. Во дворе пахло свежими овощами и готовившимся обедом. Дым от летней печки стелился над небольшим огородом. Женщины суетились возле стола, накрытого цветной скатертью. Большая и толстая Маргарита Степановна, жена Игната, и худенькая и низкая Светлана Васильевна, законная супруга Семена.

- Руки мойте, там вода есть в умывальнике! – властно приказала Маргарита Степановна.

Братья подчинились приказу хозяйки и поплелись к краю дома, где весела груша умывальника. Семен разделся до пояса, обнажив синие наколки на спине и груди. Замысловатый замок, богатыри и мечи синими пятнами шевелились на его загорелом теле. Игнатий Петрович покосился на тюремную живопись и поморщился. Он представил себе, сколько время накалывались эти картинки и какое количество чернил было загнано под кожу брата.

Семен, брызгая и урча, облевался холодной водой из бачка.

- А-а-а, хорошо! – похлопывал он свое загорелое тело. - Игнат, вот видишь она тобой как холопом каким! У-а-х, хорошо!!! – летели холодные брызги. - А ты ей прямо можешь, хотя конечно у вас ведь разные весовые так сказать категории!

Игнатий Петрович лениво ждал, пока брат закончит водные процедуры. Но тот как морж, плескался, размахивая руками как ластами, и не торопился отрываться от водной процедуры.

Покосившись на супругу, Игнат тихо ответил Семену:

- Знаешь Сеня, это на людях она такая, а дома тихая, да я и не знаю, зачем к ней? Зачем ее воспитывать? И так хорошо!

- Дурак, ты! Игнат! – вытираясь, бросил ему брат – Баба и на людях должна мужика слушать, а то вон разоралась на тебя! Моя-то глянь?! Козочка! Ласковая, тихая, скромная! - Семен кивнул на Светлану Васильевну.

- Так конечно, ты вон, какой задира! А она? Маленькая! Небось, саданешь ей по пьянке между глаз, она и дрессированная становится!

За столом Семен развалился как князь на пирушке. Одной рукой он обнимал свою Светлану, другой брата. Маргарита Степановна сидела напротив их, занимая своим пышным телом добрую половину стола. Семен захмелел после второй стопки. Сказывалась не учтенная доза спирта принятая им тайно с братом в бане. На улыбающемся лице Семена светилось самодовольство:

- Я вот, что вам говорю, сейчас главное момент не упустить. Видишь, что в стране твориться?! Главное сейчас, что б сильная рука была! А то распустились, понимаешь ли!

Игнатий Петрович улыбнулся и разлив по стопкам водку произнес:

- Ты Сеня про политику-то сам, наверное, мало знаешь?! Откуда ж тебе знать-то? Поэтому не лезь ты в нее! Вон что она с людьми то делает?! Если говоришь, сильная рука нужна, так потом она тебя эта сильная рука и придушит за болтовню во время пьянки! Давай выпей лучше!

- Э-э-э! Нет, я никогда глупостей не говорю, даже пьяный! Я всегда меру знаю, так сказать старая закваска!

Маргарита Степановна презрительно уставилась на мужиков. Ее пышное тело дернулось, когда рука потянулась за стопкой:

- Э-э-э! Болтуны! Вы только болтать-то и можете, заткнулись бы лучше! Вон работы море, нет, все болтаете?! А ты?! – женщина кивнула на Игната. - Ты-то, вон баню второй год строишь! Все никак построить не можешь! То с одним друганом тут напьешься, то с братаном вот!

- Второй год, второй год,… а я может потихоньку, суеты-то такое дело не терпит! Да и вот, почти готовая банька-то, завтра протопить попробуем! – оправдывался Игнатий Петрович.

- Завтра, ты ж сегодня обещал? – не унималась Маргарита Степановна. - Завтра ты опять не хрена делать не сможешь, болеть после сегодняшнего будешь!

Игнатий Петрович насупился и налил еще водки, причем плеснул только в свою стопку.

Увидев это, жена пристыдила его:

- Э-э-э, что все себе только начал плескать? Кончилось гостеприимство?..

- Да замолчи ты, всю плешь мужику проела! – вступился за брата пьяный Семен.

- А ты сам не лезь! Вон, рожа уже красная! Небось, Игнатка где-то налил тебе, ты-то слабенький! Разморить тебя, делать нечего, не то что мой, тому хоть ведро, все не по чем!

- Нечего я не слабенький! А ну, Игнат плесни мне еще, я покажу твоей, что пить умею! – потребовал оскорбившейся Семен.

Его тихонько за руку дернула Светлана Васильевна. Она улыбнулась и медленно сказала:

- Хватит Сень! Мера твоя уже прошла, постой немного.

- Ничего не хватит! Наливай Игнат! – взбеленился Семен.

Игнат залпом выпил свою стопку и, закусив салатом, весело сказал:

- А нету, нету больше, если конечно она не припрятала! – кивнул он на жену.

Маргарита Степановна покачала укоризненно головой и вышла из-за стола. Ее массивное тело скрылось в сенях домика. Сидевшие за столом молча наблюдали, как она там проделает волшебное действие по извлечению запрятанной бутылки. Словно маг, неизвестно откуда женщина достала стеклянный цилиндр и вернулась к столу:

- Это последняя, больше нет, хоть запроситесь!!!

- А нам больше и не надо! – весело произнес Игнатий Петрович. - Мы, не алкаши ж, какие! – и подмигнул брату.

Тот понял намек о спрятанной заначке в бане и поддержал Игната:

- Да, сейчас вот выпьем и пойдем, попробуем баньку, как она топится.

Распитие бутылки длилось еще полчаса. Надоедливые мухи то и дело атаковали еду, садясь на салат, хлеб и консервы. Игнат пару раз хотел ударить по насекомым ладошкой, но сдерживал себя, боясь промахнуться. Семен немного присмирел. С повышением процентного отношения алкоголя в крови, у него снижалась и жизненная активность. Причем тонус настолько упал, что его глаза начали закрываться. Выпив последнюю стопку, разомлевший Игнат, довольный, поглаживал живот и улыбнувшись, посмотрел на брата, тот стал совсем пьяный и низко склонив голову, клевал носом:

- Ну, Сень, ты готов к пробе баньки?

- Э-м-м, да готов с тобой хоть на край света, хоть на подвиг! - промычал тот.

Его жена Светлана Васильевна, с опаской посмотрев на состояние Семена, робко сказала:

- Может не надо а, погляди, он еле шевелиться, Игнат ему поспать надо.

Семен, вздрогнул услышав голос супруги и ударив кулаком по столу, крикнул:

- Цыть! Женщина, когда мужики на дело идут, не суй своего носа!

- Но-но, разбушлатился! Смотрите-ка! Орел домашнего разлива! - осадила шурина Маргарита Степановна. – И, правда, идите-ка лучше спать, а то кривые уже как турецкие ятаганы!

Но Игнат ее не слушал, он резко встал и пошел к сараю. Семен тоже сделал попытку оторваться от стола, но ослабевшие, словно ватные ноги подогнулись и мужик рухнул лицом в тарелку с салатом:

- Ай-ай! - завизжала Светлана Васильевна.

Часть брызг майонезного подлива попала ей на платье, оставив жирные пятна. Женщина помогла Семену подняться:

- Сеня, ну куда ты, посмотри на себя? Игнат-то еще трезвый, а ты? Давай, иди ложись на диван, - вытирая белое от салата лицо мужа, приговаривала жена.

Тот упрямо отмахивался от женщины. Маргарита Степановна смотря на это представление, укоризненно покачала головой:

- Эх, давай его отрезвим немного, все равно не успокоится!

- Легко сказать отрезвим, как ты его Рита сейчас отрезвишь?

- Да очень просто, смотри! - Маргарита Михайловна ловко схватила шурина за воротник и поволокла к углу дома.

Там стояла большая железная бочка, для сбора дождевой воды.

- Ой, Рита, может не надо? Ой, осторожней! - причитала рядом бегущая Светлана.

- Не боись! Сейчас мы из него Ихтиандра делать будем! – властно отмахивалась от нее Маргарита Степановна.

Семен как обреченный переставлял ноги. Его голова была зажата воротником, поэтому сказать, что-то члена раздельное он не мог и лишь мычал:

- Э-м-м, не надо ихххтиандддраа, я воды не люблююю!

- Ерунда! Все мы из воды, как говорят ученые вышли, - словно палач во время исполнения приговора ответила Маргарита Степановна.

Семен уперся руками в край ржавой бочки. Но сильные руки Маргариты Степановны приподняли его. Центр тяжести тела сместился к голове и Семен нырнул в темную зеленую воду.

- А-а-п-п! Холодно! А-а-а-п-п, хватит!!! – хватал он воздух между нырками.

- Нет! Хорошо, хорошо, купайся, вот водичка дождевая без хлорочки! - словно издеваясь, приговаривала Маргарита Семеновна, окуная шурина в бочку.

- Рита смотри, чтоб не захлебнулся, Рита, Риточка!! – лепетала рядом Светлана Васильевна, то и дело, вскидывая к лицу ладони.

После десятого опускания тушки Семена в мутную воду Маргарита Семеновна тяжело дыша, откинула его на траву. Ее большая пухлая грудь вздымалось как тесто, под тканью халата.

- Ну, вот водные процедуры закончены! - удовлетворенно сказала она.

Семен словно постиранный, сидел на мокрой траве и тоже тяжело дышал. В его глазах после пьяного безразличия появились трезвый испуг и удивление:

- Ну, Ритка, ну узурпаторша. Езди к тебе на дачу гляди утопишь…

Рядом суетилась Светлана Васильевна, она вытирала мужу лицо подолом своего платья и приговаривала:

- Сеня, Сенечка, ну миленький, так ведь тебе полегче? Тебе ведь полегче?

Довольная Маргарита Степановна, сверху взирая на чету родственников, величаво проронила:

- Купание красного коня, Петров-Водкин!!! Га!!! Га!!!

- Эй, физкультурники! – прозвучал издалека, голос Игната.

Он стоял на пороге баньки и держал в руках охапку дров. Кривые сосновые поленья торчали в разные стороны. Игнат торжественно улыбнулся и повернувшись к двери, пытался ногой приоткрыть предбанник. Но это ему не удалось. Дрова посыпались на ноги.

- А-а-а мать его, вот скотство! - заблажил Игнатий Петрович.

- Э-э-э! Давай, давай ты еще копыта себе сломай! – крикнула ему Маргарита Степановна. - Но только учти! Я тебя на электричку не поволоку! Так и будешь тут валяться! – грузная женщина сурово смотрела на мужа.

Игнатий Петрович стал собирать рассыпанные дрова. Семен, увидев суету брата, оттолкнул Светлану Васильевну и зашагал ему на помощь. Походка его после водных процедур была более уверенной.

- Ты, какими дровами топить то собрался? А? Это же сырой валежник, он не возьмется. Тем более в новой печке неизвестно, как там дымоход, надо было нормальных мелких дров взять! – наставляла мужа Маргарита Степановна.

Ее громкий командный голос разносился по садовому участку. С одиноко стоящего пугала слетела испуганная криком ворона.

Маргарита Степановна плюнула и посмотрев на Светлану Васильевну, позвала:

- Свет! Пойдем, ну их к черту, пойдем в избу полежим после обеда…

Семен помог собрать дрова и раскрыл дверь банки. Игнат сбросал кривые деревяшки возле аккуратной маленькой печки. Ее новая блестящая нержавейка на боках словно умоляла не портить ее сажей. Игнатий Петрович открыл топку.

- Сейчас попробуем, как топится…

- Игнат, а может правда дрова-то, какие-то сырые, может щепок настругать? - высказал сомнение Семен.

- Нет, все нормально, если печка хороша, тянет! Если хороша, то и такие возьмутся! Дай-ка лучше там газетки кусок, – отмахнулся Игнат от брата.

Щупленький и вялый огонек пламени цеплялся за бока поленьев и никак не хотел разгораться. Игнат, встав на колени, усердно дул в поддувало. Его лицо покраснело от напряжения.

- Ну, вот видишь, не хрена не горит я же говорил сырые, - скулил под руку Семен.

Игнат, дунув еще пару раз, поднял целый ворох обгорелой бумаги. Понимая, что затея разжечь огонь не получится, он встал с колен и почесал затылок:

- Мать его! Зараза, ну-ка доставай спирта сейчас вмажем и подумаем, как ее растопить!!!

Семен послушно полез в дырку за полкой. Извлек оттуда бутылку и налил в стакан. Игнат, выпил дозу и занюхав рукавом, плеснул остатки спирта на тлеющие головешки. Вспыхнул огонек и пламя зализало поленья.

- Вот! Вот это выход! Че раньше-то не догадались?! – удовлетворенно воскликнул Игнат.

Но радость была не долгой. Вспыхнувшее было пламя, вскоре угасло. Игнат разочарованно посмотрел на дымящиеся дрова и тихо сказал:

- Стимул видишь и дровам нужен, не то, что людям, даже дровам, – и он кивнул на бутылку.

- А давай еще?! – Семен с готовностью схватил стеклянный пузырь.

- Нее, ты что?! Одурел?! На дрова спирт изводить! Нее! – осадил он брата.

- А че делать-то? Так и в баньке не помоемся, дымоход-то протянуть надо!

Игнат вновь почесал затылок. Семен вопросительно смотрел на него и ждал пока родиться мысль.

- Во! Знаю что у меня там, в сарае, от мотопилы бензин остался в бутылке, так на всякий случай, сейчас мы его с бензином-то она у нас быстро растопится! - воскликнул довольный своей идеей Игнат. – Сиди и жди! Я сейчас!

Он хлопнул Семена по плечу и пошел в сарай. Семен с сомнением посмотрел на стакан и бутылку, но все-таки налил себе немного спирта:

- Только чуточку я же трезвый, – успокаивал он сам себя.

Игнат вернулся через пару минут с большой зеленой бутылкой. Откупорив, он тщательно налил бензин в топку.

- Осторожней! Вспыхнет, опалит лицо! - предостерег его Семен.

- Не боись, там все потухло, где мать его, спички?

Игнат, пошарив на полке, достал грязный коробок. Вынув спичку он взглянул на брата:

- Ну Сеня, сейчас будет бьется в тесной печурке Лазо! Ха, ха! – кощунственно исковеркал слова популярной песни Игнат.

Горящая спичка слабо тлела в его руке. Игнат бережно прикрыл ее ладонью, не давая затухнуть. Когда огонек окреп, кинул спичку во чрево печки.

Раздался оглушительный взрыв. Печку сорвало с креплений и швырнуло к маленькому окну. Пламя, вырвавшееся из топки, горящей волной, перекинулось на полки.

В углу дико заорал Семен. Его отбросило туда взрывной волной. Сам Игнат вылетел в предбанник, больно ударившись головой о стену. Рухнул шкаф, посыпались тазики.

- А-а-а, а-а-а!!! Горим!!! – вопил Семен и ползал по полу.

Игнат в ужасе выполз на улицу. Но и там он увидел не менее страшную картину. На него словно пожарная машина неслась туша жены. Обезумевшая Маргарита Степановна раскрыла рот и издавала угрожающий рык:

- У-у-у! Ведро, ведро, хватай! У-у-у ведро паскуда хватай!

За ней бежала хрупкая Светлана. Она в панике пищала словно оса:

- И-и-и! Сеня, Сеня мой сгориииит!!!

Игнат увернулся от их ног и подскочив бросился на помощь. Семен выполз из дымящейся парилки на четвереньках. Он хватал воздух как рыба и бормотал:

- Ну, мать его, ну мать его! Как в бою, как в бою, Хиросима с Нагосакой!

Маргарита Петровна и Светлана таскали из бочки воду ведрами. Игнат сбивал огонь тряпкой. Семен, выхватывая ведра из рук женщин, плескал их на пламя. Но тушить было неудобно. Тесное помещение парилки не давало хорошо залить огонь.

Через десять минут, все уставшие и чумазые сидели на крыльце обгоревшей бани. Маргарита Петровна протерев, грязный лоб тряпкой, влепила Игнату смачный подзатыльник.

- У-у-у протопил баньку, протопил скотина?!!!

Тот виновато поежился, потирая место удара.

- А че? Я хотел как лучше! - попытался оправдаться Игнат.

- У-у-у как лучше! Как дам еще по твоей бестолковой башке, кто ж в печку бензин-то льет? Пары ведь идиот! - и женщина вновь замахнулась на мужа.

Игнат с опаской попятился от супруги. Семен, посмотрев на брата, поднялся и встав напротив, уперся руками в бока:

- А че? Давай хоть выпьем за спасение, Ритка, есть же у тебя?

Тут неожиданно сорвалась Светлана Васильевна. Она бросилась на мужа как Буль-терьер на соперника:

- Я тебе дам выпить, я тебе дам выпить! Сволочь еще один, чуть не сгорели заживо! – орала она, вцепившись руками в волосы мужа.

- А-а-а!!! - орал тот. – Светка, ты, что совсем?!!! А-а-а!

Игнат рассмеялся. Маргарита Петровна посмотрев на сцепившихся, родственников громко сказала:

- А ну, цыть! Хватит, чего устроили побоище?! Убьешь мужика, он-то не причем!

Светлана отпустила мужа и посмотрела на Игната:

- Да, ладно, все они не причем, козлы! Иногда им полезно пару клочков вырвать!

- Ага, вырвать, так до пенсии вообще лысым будешь! – обиженно огрызнулся Семен и пошел к дому.

Игнат прищурившись, посмотрел на небо. Маргарита Петровна взглянув на хитрую физиономию мужа, толкнула его в бок:

- Ладно, так и быть дам я вам выпить, все ж не спалили баню до конца, но одно условие, спать в ней и будите!!!

- Это почему? - удивился Игнат

- Храпите оба сильно пьяные, а мы сюда отдохнуть приехали со Светой, а не ваши рулады слушать!

Светлана хотела возразить, но Маргарита Петровна махнула на нее рукой:

- Света, они все равно нам всю плешь проедят, пусть уж выпьют, там в баньке!

Игнат довольный попытался обнять жену за ее могучую талию, но та отмахнулась и ударила его тряпкой по рукам:

- Хорош свои чувства показывать, как будто ты по мне соскучился! Из-за бутылки благодарен!

Игнат скорчил жене довольную рожицу и запел:

- Протопи ты мне баньку хозяюшка!... Я от белого света отвык!... На болоте, у самого… краешка…..

Стоял прекрасный августовский вечер. С заходом солнца похолодало, но свежесть была приятной. Вдалеке слышались звуки музыки, на соседней даче у кого-то играл магнитофон. Птицы вяло щебетали в темени деревьев, предчувствуя наступление ночи. С каждой минутой становилось все темнее и темнее. Комары с настырным писком лезли в рот и глаза. Игнат отмахиваясь, плевался. Они сидели с Семеном на крыльце баньки и разложив рядом закуску, пили выпрошенную у Маргариты Петровны бутылку.

- Вот видишь Сеня, от пожара и толк есть! Так бы Ритка нам бутылку не дала!

Тот снова опьяневший, соглашаясь, качал головой:

- Да, только вот я сильно испугался, когда шарахнуло я думал все, конец!

- Нет, бояться не надо! Если тебе суждено умереть в постели, умрешь в постели! Если суждено, что на голову кирпич упадет, точно шарахнет! И не куда от этого не денешься, судьба! - отбиваясь от настырных комаров, философствовал Игнат.

- А если суждено в бане сгореть? Что тогда? Откуда я знал, что мне не суждено в бане сгореть? – поставил в тупик Игната Семен.

Тот пожал плечами и промолчал. Жирный комар изловчился и укусил Игната в лоб. Мужик громко хлопнул по лицу:

- Да, что б их мать, может, в баньку пойдем, там все этих тварей поменьше, а то закусают?!

- Пойдем только там темно, а зажигать, что ни будь, я боюсь после взрыва!

- Ладно, стакан я рассмотрю. Края вижу. У меня глаза как у совы, в темноте все прекрасно видеть могут.

Перебрались в предбанник. Там было даже удобней. Но вот наливать приходилось, поднося стакан к окну, темень была полная. Закуски видно не было, поэтому клали в рот, беря на ощупь.

- Игнат, ты сало бы нарезал!

Игнат нащупал кусок сала и стал стругать его мелкими ломтиками. Это он делать умел. Но сейчас вдруг почувствовал, что потерял навык. Ножик то и дело срывался, а куски получались толстые:

- Что-то сало-то какое-то жесткое! Я вроде его сам солил!

- Да ерунда, это ведь не еда, это закуска. Давай наливай!

Вскоре кончилась выпрошенная у Маргариты Степановны бутылка и перешли к запрятанному спирту. Как не странно при пожаре бутылка не разбилась, а отлетев под полок, так и осталась там лежать. Ее Игнат не заметно припрятал от жены. Сейчас поглаживая, стеклянную тару он довольный, сказал:

- Вот видишь, тоже судьба, суждено было нам ее выпить, – говорил он пьяным голосом. – Выпьем, выпьем родную, выпьем, а ведь могла разбиться, но Бог дал нам возможность ее выпить, – бормотал он.

Но Семен его не слышал. Он, откинувшись, храпел на стуле.

- Сеня, спишь?! Слабый ты!

Игнат налил себе и выпил. Спирт обжег горло. Игнат почувствовал, что совсем опьянел. Потянувшись за закуской, нащупал кусок сала и положил его в рот.

- Что-то сало какое-то пресное, черт знает что, – бормотал Игнат, пережевывая кусок. – Вроде сам солил и перчил, все по норме, черт, наверное, спирт вкус перебивает!

Через десять минут, совсем в полной темноте он налил себе последнюю стопку. Как Игнат ее пил, уже не помнил, потому, что сразу свалился на пол и уснул…

Проснулся он от громких криков. Где-то в огороде блажила Маргарита Степановна. Ее звучный голос больно отдавался в висках. Игнат поморщился и встал с пола. Он увидел, что проспал до утра прямо на голых досках. Яркий солнечный свет пробивался сквозь маленькое оконце, причудливо преломляясь сквозь пыльное стекло. Семена в баньке не было. Игнат встал и потянувшись, открыл дверь. Свежесть чистого воздуха ворвалась в ноздри. Игнат зажмурился и глубоко вздохнул. Маргарита Петровна, увидев вышедшего из баньки мужа, заголосила с удвоенной силой:

- Вот, появился! Явление Христа народу! Алкаш!

Игнат зевнул и понял. Что очень хочет пить. Во рту было сухо. На губах оставался какой-то противный привкус. Игнат повернулся к жене и крикнул:

- Что ты орешь с утра пораньше?! Что орешь?

- Да алкаш ты и все! Что на тебя орать?! Сам-то сгоришь, черт с тобой! Ты вот других людей потравишь.

- Ты, что такое несешь-то, что несешь? У-у-у завелась! А Семен где? Братан-то, небось сбежал от вас, заели с утра-то?!

Маргарита Петровна выпрямилась в полный рост. Ее лицо как не странно, не смотря на ругань, было не злое. Напротив, жена улыбалась:

- Где, где?! Там, где и должен был быть! В сортире твой братан блюет и прочее! Уже час сидит, не знаем, как теперь в город поедет, вдруг по дороге, прямо в электричке обосрется!

Игнатий удивился. Он посмотрел на одиноко стоящий деревянный туалет. Из-за серых досок неказистого сооружения доносились странные урчания и вскрикивания Семена. По ним можно было понять, что брат освобождает свой кишечник.

- Чего это его так, может траванулся чем?!

- Чего это его так?! - передразнила мужа Маргарита Петровна. – А водку, да спирт меньше жрать надо! Что бы смотреть, чем закусываете!

- А чем это мы закусывали?! Ты же готовила?! - удивился Игнат.

- А ты, пойди, посмотри, что вы в темноте жрали?! Как умудрились-то?!

Ничего непонимающий Игнат, вернулся в баню. Уже внутри он услышал странный намек жены:

- Игнат, а у тебя самого-то пена из задницы и носа не лезет? Ха,… ха… - раздавался ее звонкий смех.

Игнат посмотрел на их вчерашний стол и обомлел. Среди разбросанных помидоров, огурцов и редиса лежал нарезанный кусок хозяйственного мыла. Аккуратный коричневый кирпичик, а вернее то, что от него осталось. Мыло было нарезано тонкими ровными кусочками, многие откусаны и на них остались следы от зубов.

- Боже мой?! Вот это забухали! – Игнат с ужасом понял, что вчерашнее пресное и не вкусное сало, было не что иное, как обыкновенный кусок хозяйственного мыла, который он перепутал.

Вот почему сало так плохо резалось в темноте. Но даже не это больше всего поразило Игната. Поразило его то, сколько они с Семеном съели этой гадости. От огромного бруска осталось несколько пластиков!

В этот момент резкий спазм отозвался в его кишечнике, где-то внутри забурлило и резануло. Игнат пулей выскочил из бани. Но когда он бежал к туалету, вдогонку ему прозвучал крик жены:

- Не торопись, муженек, там занято! Вахта у Семена еще не кончилась и не вздумай мне на грядки нагадить!

- Я говорю тебе Игнат, бабы дуры! Причем все! Вот ты думаешь случайно мы с тобой это мыло сожрали?! Нет, не случайно! Они нам специально подбросили, чтобы мы с тобой так мучались, что бы пить бросили...

- Нее Семен, нее! Даже если они это сделали специально, то сами себе навредили! Сколько вот мы с тобой уже сидим? Две электрички пропустили! Так кто от этого страдает? А пить мы все равно не бросим! Нее Семен, зря ты на них!

Игнат и Семен сидели в длинном и вонючем помещении вокзального туалета. За стеной на пироне послышался грохот подъезжающего поезда. В деревянную дверь требовательно застучали. Послышался злой голос Маргариты Петровны:

- Игнат! Семен! Сволочи! Третья электричка уходит! Ну и сидите скоты, мылоеды хреновы!!!

Крещение инспектора Живодерова.

Рассказ.

«Умом Россию не понять – а другими местами очень больно!»

реплика команды на телепередаче КВН.

Инспектор ГАИ Семен Живодеров верил в Бога.

Не то что бы неистово и фанатично, но все же основательно и твердо.

Конечно, он не ходил службу (утреннюю и вечернюю), в соседнюю церковь, но все же некоторые требования и каноны «Нового Завета» соблюдал. Например, обязательно постился в великий пост и красил яйца на пасху. Семен носил на теле крест и даже несколько раз в день читал про себя «Отче наш». Живодеров был уверен - при его трудной и нервной работе вера в Бога просто необходима. Семен был просто убежден: Бог не позволит ему окончательно стать грешником и простит все слабости и главное неприглядные поступки, которые он совершал, находясь на службе.

Сегодня в великий праздник Крещения Господня настроение у Живодерова было какое-то возвышенное. Семен чувствовал, когда его начальство назначило работать в оцепление на реке Базаиха в пригороде Красноярска, это самое начальство выполняло желание не кого ни будь, а Бога!

Рано утром, на разводе, Семену пояснили, что его главной и задачей сегодня, 19 января, «является обеспечение порядка у проруби на речке и бдительном и тщательном контролировании процесса омовения людей» в этой самой проруби. Скучные словеса майора из городского управления звучали для Семена словно напутствие. Живодеров радовался как ребенок и непроизвольно улыбался, когда тучный и усатый майор подозрительно косился на Семена во время инструктажа.

— Вы поймите, допустить каких ни будь там ЧП, просто не дозволительно. Сами знаете, наши люди готовы на все. Могут такие фортеля вытворить. Другу-другу так бока намять, то мало не покажется! – тучный майор лениво прохаживался вдоль рядов в актовом зале городского управления милиции.

Его напутствие звучало немного зловеще. Личный состав, задействованный в оцеплении, непроизвольно нахохлился. Накачивать подчиненных конечно дело обычное – но сегодня эти наставления немного пугали.

— Если люди будут через-чур много воды тащить, то вы должны решительно пресекать такие попытки! – майор задрал руку вверх и как-то картинно указал пальцем в потолок.

— А что значит через-чур много? – спросил голос из зала.

Майор недовольно покосился в середину зала, откуда прозвучало вопрос:

— Через–чур много это когда человек не может утащить! Видите, кто ни будь бак или канистру себе не под силу взял, подходите и вежливо говорите: гражданин нужно оставить емкость, придете позже. В другой раз!

— Ага, а если человек все же может тащить? Ну, например, на санках? – глупый вопрос окончательно разозлил майора.

— Какие там санки?! С санками никого к проруби не допускать! Не хватало нам еще, чтобы там, на санках ездили! Повторяю, только пешком и с пластмассовыми емкостями! Бидоны железные и фляги отсекайте! С легкой посудой! С легкой! Вы поймите, бидоны и фляги они ведь только могут усугубить! Усугубить ситуацию! Основная масса наберет воду тогда, пожалуйста! Пожалуйста, а во время официальной молитвы, чтобы ни-ни! Никаких там фляг и бидонов! Все литра по два – три дали набрать и в шею! В шею! Воды всем хватит сегодня! Так что никаких там фляг и бидонов больших!

Личный состав, задействованный в мероприятии, послушно засопел. Задавать еще вопросы не хотелось. Майор величаво покрутил головой и, нахмурившись, гаркнул:

— А ну, тогда давайте товарищи, по местам! По местам и что бы все было с умом и по уставу!

Крещение в этом году выдалось как никогда морозным. С утра термометр уныло опустился до тридцати семи мороза. Конечно, зимы в Сибири и так холодные, но именно крещенская неделя всегда была особенно лютой, а сегодняшний день стал самым холодным за всю зиму.

Семен ехал за рулем служебной «девятки» по красноярским улицам и довольно улыбался – народу было как никогда мало. Редкие пешеходы торопливо скрипели подошвами по снегу, стараясь как можно быстрее юркнуть в тепло подъездов, магазинов и офисов. Живодеров торопился. Ему хотелось как можно быстрее подъехать на место оцепления, чтобы там застать как можно меньше людей.

Река Базаиха в Красноярске, место особое и красивое. Маленькая и норовистая Базаиха, пробиваясь сквозь предгорья Саян, вырывается в своем устье на простор и словно с облегчением отдает свои воды великому Енисею. А он, незамерзающий из-за ГЭС, что стоит ниже по течению, с какой-то неохотой всасывает темные потоки базаихской водички.

Место, где пробили прорубь для крещения, располагалось почти под самым автомобильным мостом трассы «Красноярск-Абакан». С одной стороны, тут нависли горы, а с другой - Енисей, словно вымыв гигантский карман, образовал пустоту, которая делала устье Базаихи особенно живописным. Маленькая деревянная церковь с позолоченными, словно игрушечными куполами, приютилась у дороги и смотрелась, как наряженный воробей на голубиной свадьбе. Церковь восстановили пару лет назад. А до этого в сером бревенчатом здании долгое время функционировал галантерейный магазин.

Семен подъехал на площадку перед мостом и умело, запарковав казенную «девятку» у лестницы с железными перилами, что вела вниз к речке, медленно вылез из автомобиля. Мороз тут же набросился на щеки и подбородок. Живодеров натянул на руки большие замшевые трехпалые рукавицы и лениво подошел к краю покатого берега. Где-то там внизу виднелось русло Базаихи. Скованная льдом речка выглядела как замерзшая канава. И только в самом центре уныло и немного зловеще виднелся черный крест свежевырубленной проруби. Живодеров осмотрелся. Вокруг ни души. И лишь сбоку метрах в двадцати, виднелась фигурка одинокого человека. Семен присмотрелся – это был его коллега, скорее всего участковый. Он топтался с ноги на ногу, не позволяя морозу окончательно сковать свое тело. Живодеров махнул милиционеру рукой и крикнул:

— Что один пока что ли? А где еще личный состав?

Постовой неохотно отозвался:

— Да там, в автобусе греются. Меня вот заставили тут топтаться, мы по десять минут стоим. Что за заря-то, народ морозить?!

— А понятно! – Живодеров тяжело втянул в легкие морозный воздух.

Семен поспешно засеменил вниз по лестнице. Спускаясь к проруби, он перекрестился. Черный крест на льду выглядел почти мистически. Темная студеная вода парила. Воды Базаихи как-то таинственно журчали под коркой льда. Живодеров опустился на колено и, стянув рукавицу, опустил руку в прорубь. Тысячи игл воткнулись в поры кожи. Ледяная вода обожгла ладонь. Инспектор отдернул руку и, стряхнув капли воды, пробормотал:

— Господи, благослови! Господи благослови!

Живодеров вновь боязливо обернулся. Вокруг ни души. Значит можно сделать задуманное. Можно! И никто не помешает! Гаишник поморщился и резво засеменил обратно по лестнице к своему служебному автомобилю. Заскочив в салон «девятки», он уселся на пассажирское сиденье. Стал быстро и судорожно расстегивать одежду. Стянул синий форменный бушлат с большими белыми буквами «ДПС» на спине, затем штаны. Семен торопился и, морщась, покряхтывал, когда дело дошло до кителя и рубашки. Он знал, надо совершить все стремительно, что бы никто не смог его остановить или помешать.

Живодеров очень хотел окунуться в прорубь! Он просто страдал этим желанием последнюю неделю! Смыть грехи! Смыть их немедленно! За год накопилось уж больно много! А тут, как назло позавчера, пришлось взять пару «подношений» на общую сумму в семьсот рублей. Семен подачки от водителей «взяткой» не называл принципиально. Слово «взятка», его пугало, поэтому деньги, что совали ему автомобилисты на дороге, он прозвал «подношения». Конечно, Семен понимал, что это грех, грех брать деньги, но ничего поделать с собой не мог. И вот сегодня. Живодеров был уверен, Бог дает ему шанс – смыть все грехи, что накопились за год. Он был благодарен Богу.

Когда Семен остался в одних трусах он вновь боязливо посмотрел в окна по сторонам. Никого!

— Ну, с Богом! – буркнул инспектор сам себе и выскочил на улицу.

Босиком в одних трусах с накинутым на плечи форменным бушлатом он смотрелся смешно. Живодеров скакал по ледяным ступенькам к реке, при этом, на ходу, он повизгивал и ойкал. Мороз жарил пятки и все тело.

— Ой, ой, мать мою! Ой! – хрюкал Семен.

Оказавшись у проруби, Живодеров скинул бушлат на снег и, перекрестившись, набрал воздух в легкие. Сначала он хотел нырнуть в воду головой вниз, но потом передумал и, шлепнувшись ягодицами на край полыньи, опустил ноги в черную воду. Еще секунда и все тело инспектора погрузилось в прорубь. Семен зажмурил глаза и завизжал как поросенок:

— Ой, грешки мои, грешки, уходите от меня! Господи прости! Господи прости!

Живодеров вновь набрал воздух в легкие и, зажмурившись, нырнул в прорубь с головой. Семен знал погрузиться в воду надо три раза, а иначе грехи не смоешь! Инспектор хлюпался и, высунув голову, вновь набрал воздух – опять нырнул. Третий раз его погружение было самым коротким. Семен высунул лицо и уже собрался вылазить из проруби и вдруг! … Вдруг он увидел, там, на краю крутого берега, возле лестницы, стояли две фигуры.

Нет! Только не это! Нет!

Живодеров присмотрелся! Так оно и есть! Это были телевизионщики! Два человека, один стоял возле трехногого штатива, на котором чернела видеокамера. Ее объектив был направлен на Семена! Они пришли снимать репортаж о празднике крещения и, попали на бесплатное представление! Вот позор!

— Нет! Нет! – забубнил инспектор и вновь опустил голову под воду!

Нужно было, что-то делать! Живодеров понял, что если он сейчас не вылезет из воды, то воспаление легких ему точно гарантировано. Семен вновь появился на поверхности водной глади и покосился в сторону берега. Проклятые телевизионщики так и снимали его водные процедуры! Оператор, припав глазом к видоискателю, старательно следил объективом, за движениями инспектора. Семен напрягся и, задержав дыхание, выскочил из воды, как пробка из бутылки шампанского. Сиротливо лежавший возле проруби бушлат – предательски светился большими буквами «ДПС». Живодеров схватил в охапку форменную одежду и что есть силы побежал вверх по лестницы навстречу проклятым телевизионщикам, ведь у него не было другого пути, патрульная «девятка» стояла за спинами съемочной группы. Оператор снимал это забег. Семен понял, пробежать в одних трусах придется рядом с видеокамерой. Но делать было нечего.

Раз, два три!

Живодеров семенил по ступенькам. Когда он поравнялся с телевизионщиками, настырный корреспондент, что стоял рядом с оператором, ехидно улыбнувшись, протянул микрофон и спросил Семена на ходу:

— Что, грехи-то смыли?

Живодеров оттолкнул назойливого журналиста и в три прыжка оказался у «девятки». Но и тут его ждал неприятный сюрприз. Рядом с автомобилем стоял …тот самый тучный и усатый майор из городского управления и сурово смотрел на Семена.

Живодеров виновато улыбнулся и, покосившись на свои босые ноги, испуганно промычал:

— Вот понимаете, немного искупался…

— Я вижу! – зло ответил майор. – Значит, грехи смываешь! Так! А завтра, вернее, сегодня в новостях покажут, как гаишники с голыми задницами в прорубь ныряют! Так! Как фамилия?

— Живодеров… – чуть не заплакал Семен.

— Живодеров! Фамилия-то, и та, скотская! Ладно, Живодеров, ты тут должен был машины разгонять, но за то, что удумал водные процедуры устроить, пойдешь вниз, к проруби, порядок наводить! Толпу сдерживать будешь! Понял?!

— Понял, – хлюпнул Семен.

Майор покосился на дрожащего от холода инспектора и рявкнул:

— Марш в машину одевайся! А через пять минут, что бы стоял внизу у проруби!

Семен с трудом натянул на себя свою одежду. Долго не мог попасть ногами в штанины брюк – икры так свело от холода, что они отказывались слушаться команды мозга. Зубы выбивали барабанную дробь. Живодеров завел машину и включил печку на полную мощность.

И хотя, с горем пополам, одеться удалось, Семен совсем сник. И даже не потому, что он попался майору. Главное было в том, что «наказание» этого усатого контролера из городского управления: «сдерживать толпу у проруби» – хуже действительно нельзя было придумать. Оно было поистине суровым. Обычно на эти цели выделяют самых молодых сотрудников из патрульно-постовой службы, сержантов и рядовых. А тут, он Семен Живодеров – гаишник, инспектор, да к тому же лейтенант, должен вытянув руки держать обывателей, что бы те не заходили за черту оцепления! Нет! Определенно этот майор испортил все крещение! Семен был в не себя!

Через пять минут Живодеров уныло брел к проруби. Проходя мимо настырных телевизионщиков, которые стали свидетелями его позора, Семен как-то изловчился и незаметно плюнул в сторону видеокамеры. Корреспондент, что стоял рядом, этого не заметил и даже добродушно спросил:

— Как, водичка-то? Холодная?

— А ты сам-то как думаешь? – огрызнулся Семен.

Но журналист не обиделся, он весело подмигнул своему оператору и показал в сторону, уходящего вниз по лестнице Живодерова, вытянутый вверх указательный палец. Оно и понятно настроение у телевизионщиков было хорошее – «снять» как гаишник купается в проруби, было удачей, а когда выйдет сюжет в «новостях» телезрители от души посмеются, а это неплохой рейтинг!

Внизу, у проруби, уже толпилось несколько человек. Одним из них был все тот же противный тучный майор из управления. Сумерки потихоньку отступали. Дряхлое январское солнце пыталось пробить свои лучи из-за мрачных туч, у самых верхушек окрестных гор. Майор встретил Живодерова, как старого знакомого и даже слегка улыбнулся в свои густые, черные усы:

— А, гидрогаишник! Ну-ну! Раз уж ты водные процедуры любишь вот тебе первое задание! Встретишь и проследишь, сейчас сюда водолаза привезут! Проследишь, что бы тут все в порядке было! Никого пока к проруби не пускать! И вот, тебе казаки помогут! – майор кивнул на двух мужиков, что толкались рядом.

Только сейчас Семен разглядел, что это не милиционеры. Два высоких человека были одеты в форменные солдатские шинели. На плечах погоны - у одного войскового старшины – на синем фоне пробивалась большая красная полоса, у второго капитана, правда без звездочек. На головах самодельные папахи из шерсти барана, маленькие кокарды. У обоих казаков, на ногах были одеты, белые валенки. Тот, который был в форме офицера, затолкал за голяшку большую плетку. Живодеров недовольно рассмотрев помощников, сурово буркнул майору:

— А зачем, водолаз-то тут?

— Как зачем? Ты же был на разводе! Не слышал, я же говори л. Сюда сегодня приедут большие гости, депутаты краевого парламента, городского совета! Может даже мэр города! Иностранцы всякие! Вот надо дно обследовать, мало ли чего?!

— А зачем, дно-то обследовать? Они, что, по дну гулять будут?

— Да ты что? Мало ли чего? Вдруг ноги, о какие ни будь, коряги поранят! В общем, встречай водолаза и смотри, чтобы тут никого лишнего, а эти вот казаки помогут! – майор вновь кивнул на людей в папахах.

Мужики оживились. Тот, что был с погонами старшины, заискивающе улыбнулся и, выдохнув партию водочно-чесночного перегара изо рта, деловито крикнул:

— Все в порядке будет товарищ майор!

Живодеров вновь покосился на этого выскочку в черной бараньей папахе. Семен успел рассмотреть, что погоны у казака на шинели были пришиты небрежно и криво. Почему-то красными нитками, через край, большими стяжками. Сразу видно, этот человек никогда не служил в армии, поэтому так небрежно относился к форме.

Живодеров казаков не любил, они ему казались «ряженными». Да к тому же вечно полупьяные, они орали всякий «патриотический вздор», пытаясь казаться окружающим значительными и важными. Семен поморщился и отвернулся. Казаки, словно почувствовав пренебрежение гаишника, отошли в сторону и принялись натягивать у берега красную ленту.

Через десять минут вниз по лестнице тяжело брел водолаз. Сзади, за ним шел помощник, который тащил желтые баллоны и ласты. Водолаз был надет в черный гидрокостюм. Сверху наброшен полушубок. В руках он держал перчатки. На шее, у его помощника, болтался большой моток оранжевой веревки.

Водолаз сурово посмотрел на казаков, видно они ему тоже не понравились и протянул руку Семену:

— Олег меня зовут, я буду дно обследовать. Смотри, когда нырну, что бы всякие там ротозеи к краю проруби не прошли! Дело-то опасное!

— Нет-нет, – заверил Семен.

Инспектор покосился на высокий берег и увидел, что там уже собралось изрядно народа. Люди стояли с бидонами и канистрами. Человек сорок внимательно смотрели вниз, на прорубь. Пока эта толпа опасений не вызывала, ведь это были в основном старушки и пожилые женщины. Человек десять патрульных, уверенно покрикивая, не пускали обывателей за красную ленту, натянутую вдоль берега.

Солнце окончательно выползло из-за горы. Рассвело.

Водолаз ловко скинул полушубок и сев на край проруби, натянул на ноги ласты. Его помощник обмотал ему талию веревкой и, бросив связку на снег, встал в позе бурлака, держась за оранжевую ленту. Живодеров с любопытством смотрел, как водолаз медленно погружается в прорубь. Черная ледяная вода скрыла его тело и, лишь мелкие пузырьки, пробежали по поверхности воды.

Семен обернулся и увидел, что рядом метрах в пяти от проруби, несколько человек устанавливают палатку. Гаишник ринулся к непрошеным гостям:

— Кто пропустил, что делаете?

— А, лейтенант, привет, не видишь, для випов палатку ставим. Они там раздеваться будут и потом после омовения коньячка захотят выпить. Так, чтобы телевизионщики не видели. Депутаты будут там, в палатке трапезничать! – весело ответил один из мужиков, натягивая веревку к краю красной палатки.

Живодеров лишь тяжело вздохнул и не ответил. Он понял: и тут у некоторых есть привилегии. Семен осмотрелся вокруг и удивился! Народа за несколько минут сильно прибавилось и скопилось уже очень много. По всему периметру натянутой красной ленты толпилось несколько сот, а то и больше тысячи человек. До торжественной службы оставалось более часа. Если так дело дальше пойдет толпу с таким оцеплением не удержать понял Живодеров.

И словно читая его мысли, самые нетерпеливые из собравшихся, перешли в наступление. Послышались крики:

— Начальник. Дай воды набрать, тут старухи, дай воды!

— Эй, лейтенант пусти к проруби!

— Наберем и все!

Семен насторожился и тут он увидел, что к двум, знакомым ему казакам, добавились помощники. По всему периметру красной заградительной ленты копошились еще человек тридцать в казачьем обмундировании. Люди в папахах, то и дело щелкали плетками и орали на толпу:

— А ну, не пересекать линию!

— Какая вам вода? Она ж еще не освященная!

— Вот придет батюшка, тогда хоть залейтесь, закупайтесь. А пока, а ну!

— Отойди за линию!

Хоть тут польза от «ряженых» - довольно вздохнул Живодеров. Но радоваться ему пришлось не долго. Через несколько минут где-то из-за спины, как в сказке, показались три пышногрудые женщины. Семен с удивлением и растерянностью смотрел на полуголых теток, одетых лишь в пестрые купальники. Женщины, игриво улыбаясь гаишнику, деловито расстелили на снегу полотенца и принялись снимать сапоги. Голые тела краснели на морозе.

Живодеров оторопев, испуганно крикнул:

— А, что тут такое? Кто пустил? А? Кто такие?

— А мы из клуба криофил, моржи мы! Нам разрешили! Нам разрешили искупаться первыми! Мы быстро лейтенант! Вот нырнем и все!

— А ну! Прекратить! Прекратить! Тут водолаз! – крикнул Семен и толкнул одну из теток в плечо.

Женщина обиделась и надув губы бросила:

— Подумаешь водолаз?! Он, чай меня не изнасилует!

Две ее подруги закатились звонким смехом. Живодеров опешил от такой наглости. Между тем одна из моржих ловко юркнув под мышкой у Семена, грациозно нырнула в прорубь. Державший веревку помощник водолаза, который всё это время контролировал погружение, от такой наглости обомлел:

— Она что? Что делает?

Но сорокалетняя русалка как не в чем не бывало, бултыхалась прямо посреди крестообразной проруби. Ее подруги тоже с визгом кинулись в воду. Помощник водолаза завопил как резанный:

— А! Помоги лейтенант! Они сейчас веревку запутают и уже тогда хана! Не поднимем моего напарника!

Семен стоял в растерянности несколько секунд. Затем, не зная, что предпринять, он почему-то подбежал к помощнику водолаза и тоже схватился за веревку. Живодеров дернул оранжевую ленту и завопил:

— Давай тянем! Тянем!

Но помощник водолаза лишь оттолкнул Семена. Инспектор споткнулся и рухнул на снег. В это время посредине бултыхавшихся в проруби теток всплыл водолаз. Сквозь стекло его маски было видно – мужик пережил настоящий стресс.

Купанье, моржихи закончили так же резко, как и начали. Они ловко выпрыгнули из проруби и быстро надев сапоги, испарились, среди все нараставшей толпы.

Водолаз, как не странно, ругаться не стал. К тому же его погружения были результативными. За три нырка он смог достать со дна речки ржавый топор, глушитель от «Жигулей» и какую-то чугунную болванку. Эти находки он аккуратно разложил возле проруби, словно демонстрируя результаты своей работы и, деловито ушел с чувством выполненного долга. За ним семенил помощник, волоча на себе баллоны, веревку и мокрые ласты

Через пол часа Семен испугался окончательно. Толпа все нарастала. Казаки и еще человек двадцать патрульных милиционеров с трудом сдерживали ее колыханье. Люди, то и дело норовили прорваться за оцепление. Неслась отборная брань, мат вперемешку с проклятиями.

Семен тяжело дышал. Он вдруг увидел, что невдалеке, под мостом, особо нетерпеливые горожане уже начали рубить еще одну – альтернативную прорубь. Причем удавалось им это с большим успехом. Звучали одобрительные голоса. И все это происходило на глазах недовольной толпы. Живодеров понял, что если сейчас не начнется служба толпа попросту сомнет оцепление и что будет тогда – одному Богу известно.

Прошло еще пол часа. К счастью где-то сверху, за головами страждущих святой воды горожан, зазвучали голоса церковного хора. Низкий баритон распевал молитвы. Семен понял, что началась торжественная литургия. И это было как нельзя кстати. Живодеров облегченно вздохнул.

Толпа, что стояла возле лестницы стала непроизвольно расступаться. По ступеням медленно и величаво, спускаясь, шла церковная процессия. Во главе ее двигался низенький священник с козьей бороденкой. Но его невзрачный вид перебивало одеяние - яркая желто-белая ряса с позолотой. На голове золотая митра.

Батюшку звали отец Николай. Правда многим горожанам он был известен как пьяница и сквернослов. А «прославился» отец Николай, когда попал в аварию на своем внедорожнике. Он протаранил какую-то легковушку и все бы ничего, никто не пострадал, но когда приехали гаишники, оказалось что священник в доску пьян. Он орал и матерился так, что у инспекторов краснели уши. И надо же было случиться, что как раз в это время мимо проезжала съемочная группа одной из городских телекомпаний. Она то и сняла буйство отца Николая и показала всему городу в выпуске вечерних новостей. Так отец Николай и стал известен всему Красноярску.

Правда сегодня он выглядел прилично – низким голосом пел молитву и усердно махал кадилом. Службу он проводил возле самой проруби. Окружавшие его священники и дьячки держали какие-то то иконы и хорунгии. Толпа прихожан и просто зевак все крепче сжимала кольцо, подступая к проруби. В стоящих рядом с батюшкой Николаем людях Живодеров вдруг узнал несколько депутатов краевого и городского уровня. Толстые и важные, они тоже с тревогой, крестились и косились на все сжимавших круг толпу обывателей. Горожане пришли на литургию крещения с заготовленной тарой. У многих в руках торчали пластмассовые бутылки, банки и прочая разная посуда. Пока завывал церковный хор, милиционеры и казаки, стоящие в оцеплении, как могли, расталкивали особо рьяных поклонников крещенской водички. Все с надеждой ждали – когда отец Николай опустит свой большой золотой крест, в прорубь и прочтет главную молитву святого праздника крещения. Но священник тянул. Он зычно завывал все, продолжая петь. Так продолжалось еще минут двадцать. И вот, наконец-то встав на колени и сняв митру, отец Николай наклонился к полынье, что-то пробормотал и три раза окунул крест в черную воду. Над толпой пронесся ропот облегчения и люди задвигались в предвкушении забора воды.

Но тут зазвучал противный и хриплый голос какого-то человека, усиленный мегафоном. Живодеров посмотрел в сторону и нашел место, откуда неслась над головами эта речь. Это был все тот же усатый майор, он, припав губами к мегафону, старательно приговаривал:

— Товарищи верующие! Не торопитесь! Обращаем ваше внимание на то, что забор воды будет осуществляться после того, как группа верующих сможет принять омовение в проруби! А это значит, сначала к проруби будут подпущены граждане, которые пожелают окунуться в воду, и лишь во вторую очередь к проруби будут допущены те, кто хочет набрать воды! Товарищи верующие! Большая просьба соблюдать порядок и не давить на оцепление! Всем воды хватит! Товарищи верующие, просьба соблюдать порядок и очередность! Надеемся на вашу сознательность!

Толпа недовольно загудела. Но кидаться на милиционеров и казаков никто не стал. Все с любопытством стали наблюдать, кто же оказался особо рьяным и полезет в прорубь?

Живодеров тоже вытянул голову и осмотрелся. Движение началось возле красной палатки. В нее нырнули несколько депутатов и высокопоставленных чиновников мэрии. Рядом с палаткой расставили свои штативы телевизионщики. Сразу несколько съемочных групп начали настырно тыкать своими объективами в разные стороны. Через пару минут из палатки появились голые (в одних трусах) депутаты. Они, неуверенно столпились на краю проруби. Нахальные корреспонденты, совали свои микрофоны под нос народным избранникам, беря интервью буквально перед святым омовением. Депутаты с гордостью рассказывали о своих убеждениях и нахлынувших чувствах понимания православной веры.

Весь это пафос фраз и слышал Семен Живодеров. Он стоял буквально в нескольких метрах от проруби. И вот, когда голым и замерзшим депутатам и чиновникам стало совсем невмоготу, корреспонденты сжалились и позволили им окунуться в прорубь. Это и стал сигналом к началу омовения. Первым в прорубь рухнул самый толстый депутат краевого Законодательного Собрания. Правда, перед тем как кинуться в воду, он почему-то перекрестился по-католически. Часто и нервно водя щепотью по своему заросшему волосами брюху, он отмахивал крестное знамение не с право на лево, а с лево на право. Живодеров догадался, это человек просто «рисуется» и хочет попасть «в объектив». Семену вдруг стало противно. Вслед за этим депутатом в воду полез какой-то чиновник мэрии. На его спине Семен успел разглядеть следы от недавно поставленных банок. Черные пятна синяков, словно метки домино, красовались на белой и жирной коже чиновника. Этот человек быстро плюхнулся в воду и, повизгивая, сделал три нырка, погрузившись с головой.

Вип ныряние продолжалось минут десять. И вот последний почетный гость покинул прорубь и заскочил в красную палатку, где как догадывался Семен принявшие омовения депутаты и чиновники уже распивали коньяк, согревая свои внутренности.

Но это уже было не важно, потому как у проруби началось самое главное. Была дана команда снять оцепление и к черному кресту, прорубленному во льду, ринулись обычные люди. Толпа зашевелилась. На снег полетела одежда. Все громче зазвучал отборный мат. В воду плюхались голые тела. От разноцветия трусов и купальников рябило в глазах. Люди падали в Базаиху и орали от удовольствия. Кто-то пел песни, кто-то ревел молитву. Хаоса и давки удавалось избежать лишь потому, что наверху, в начале железной лестницы по которой и спускались все желающие, оцепление все еще работало. Милиционеры и казаки сдерживали напор остальных горожан, оставшихся на верхней площадке.

Живодеров посмотрел вправо и увидел, что батюшку Николая и его свиту не успели выпустить с нижней площадки. Священники остались отрезанными толпой и прижатыми к забору прибрежного участка. Прихожане давили на облаченных в желтые рясы попов и тянули к ним руки. Семен увидел в глазах у отца Николая неподдельный ужас. Священник кричал и махал крестом:

— Вы, что делаете бесы?!!! Вы, что делаете бесы?!!!

Но его никто не слышал. Живодеров бросился на помощь к отцу Николаю. Но пробраться несколько метро сквозь толпу было почти не реально. И тогда Семену на ум пришла страшная и дерзкая идея. Он, резко наклонился и нащупал под ногами ржавый глушитель от «Жигулей», тот, что водолаз выловил со дна проруби. Подняв тяжелую железяку над головой, Живодеров завопил диким воплем и ринулся на людей окружавших бедного отца Николая. Кстати увидев дикое выражение физиономии Живодерова, священник испугался еще больше. Но, несмотря на это, достичь главной цели Семену все же удалось. Толпа опешила от «дикого гаишника» с глушителем в руках и, дрогнув, отступила. Инспектор грубо оттолкнул пару человек и закричал:

— А ну, расступись! Пропустить отца Николая! Пропустить его службу!

Как не странно, но люди, облепившие прорубь, на секунду замолчали и застыли, наблюдая как Живодеров, словно заложников, выводит из окружения вереницу священнослужителей. Они семенили мелкими шажками, как военнопленные и, подойдя к лестнице, быстро вбежали по ней на крутой берег. Что было дальше с людьми в желтых рясах, Семен не видел. Он между тем, бросил глушитель в сугроб у забора и, как не в чем не бывало, встал, широко расставив ноги.

А между тем купание в крещенской воде подходило к своему апогею. Прорубь буквально кипела от брызг и движение тел. Слышались: визг и хохот, причитания и ругань. Люди, как дикие, рвали с себя одежду и бросались с головой в черную воду. Живодеров увидел, как три мужика тащили на руках какого-то человека. Семен успел разглядеть, что в руках у этой тройки находится щупленький старичок в трусах. Он извивался и что-то кричал. На голове у пожилого наездника была одета солдатская ушанка с кокардой. Когда эта компания приблизилась, Семен расслышал, что пытается донести до окружающих голый старичок:

— Я хотсу стать настоясшим рууусским чэловэээком! – визжал он с акцентом.

Живодеров понял, что тройка несет купаться в прорубь какого-то иностранца.

— Смотри, смотри это американец! Это американец! – заорал рядом полупьяный тощий парень.

— Он вчера с ними в бане нажрался, так вот теперь они его и купать будут! – вторил ему сосед, толстенький совсем пьяный мужик. - Он вчера орал, буду в прорубь с головой нырять! Вот они его сейчас и нырнут! Мать его! Смотри! Смотри! Он приехал сюда, с какой-то не то: Вирджинии, не то с какой-то Виргинии! Хрен поймешь в общем! Снега никогда не видел, америкос чертов! Получи сибирской водички! – злорадно визжал пьянтышка.

Между тем американца грубо бросили в воду. Солдатская шапка слетела с его лысой головы и забултыхалась в волнах проруби. Американец мгновенно отрезвел и, схватившись за лестницу, постарался выбраться из ледяной воды. Но один из мужиков, небрежно толкнул иностранца ногой в грудь и крикнул

— У нас три раза принято окунаться! Уан! Ту, Фри! – пояснил он американскому туристу и показал, что нужно опять погружаться в воду.

Омовение закончилось братским поцелуем. Гостя из-за океана вытащили на руках из проруби и, сунув под нос стакан с водкой, приказали выпить:

— Настоящим русским станешь! Гуд! – подбадривали мужики американца.

— Пей, пей не то, что русским, настоящим сибиряком будешь! Давай, гоу! Гоу! - орали невесть откуда взявшиеся пожилые тетки, которые трясли пухлыми грудями над головой у совсем околевшего иностранца.

— Я плёхо пить умей! – пытался оправдаться интурист, но тяжелая волосатая рука буквально раздвинула ему губы и влила водку в рот.

Американец закашлялся. Кто-то сунул ему в рот соленый огурец. Затем, хлипкое иностранное тельце, вновь подняли на руки и, закутав в тулуп, потащили прочь.

Живодеров смотрел на все это широко раскрытыми глазами. Семен стоял и не мог понять - почему люди так обезумили? А межу тем к проруби начали пропускать уже тех, кто просто хотел набрать воды. Горожане с емкостями словно река, полились вниз по лестнице.

Тем, кто купался в проруби, полетели бутылки и банки:

— Налей водички, эй ты мужчина в зеленых трусах! Давай! Набери бабушке крещенской водички!

— Эй, тетя в синем купальнике, мне, мне канистрочку набери!

В воде царил настоящий хаос. Мужики и женщины, плавая, прижимали к животам пластмассовые бутылки и пытались их утопить вместе со своим телом. Кто-то бросал ведра. Кто-то окунал бидоны. Прорубь забурлила пузырями. Все перемешалось - голые пятки и цветные трусы, седые волосы и раскрасневшиеся лысины.

— Ой, хорошо!

— Ай! Господи прости!

— Ты куда лезешь?!!! Мать твою!

— Еще пятилитровку! Еще! Мне теще отвезти надо!

Толпа все наступала. Живодеров отошел к берегу реки, в который упирался забор. Семен понял, еще немного и его раздавят. Инспектор схватился за изгородь и залез на штакетник. И вдруг где-то за спиной раздался громкий треск. Затем загудели сотни голосов. Какое-то смятение и, толпа, зашевелившись, отхлынула назад. Семен, попытался рассмотреть, что произошло. Оказалось, что кромка проруби не выдержала напора и надломилась. Несколько человек прямо в одежде свалились в воду. Где-то в стороне жалобно завыли сирены скорых и пожарных машин. Живодеров увидел, что на противоположном берегу толпу начали рассекать ОМОНовцы. В касках и черных бушлатах со щитами наперевес, они теснили людей с канистрами прочь, от речки. Семен зажмурил глаза и забормотал:

— Господи прости нас, господи прости наши души грешные! Прости!

Через минуту он пробирался по окрестным огородам к своей «девятке». Мокрые трусы терли в паху, но Семен не обращал на это внимания. У патрульного автомобиля его поджидал, не кто ни будь, а «старый приятель», тучный майор из управления с мегафоном на боку.

Усатый офицер, завидев взъерошенного Живодерова, радостно воскликнул:

— Ой, ой, как ты вовремя! Срочно отвези меня в управление! Буду докладную писать! Буду разбираться со всем этим бардаком! Меня начальник вызвал! Видел, видел, что эти скоты натворили?! Вот сволочи! Вот гады! Свободы им! Вот вам, как ваша свобода выходит! Вот как! Крещение мать твою! Набрали водички!

Майор попытался открыть дверку «девятки», но Живодеров подбежал к нему и, сорвав мегафон выкинул в сугроб. Затем Семен схватил майора за плечи, развернул и что есть силы, пнул ногой в толстую ягодицу. Усатый взвизгнув, повалился лицом в снег. Живодеров развернулся и сел в «девятку». Завел двигатель и, не прогревая его – погнал машину прочь.

На следующий день лейтенант Семен Живодеров написал рапорт на увольнение.

Сковорода.

Рассказ.

Если ревность без причины - может пострадать и другой человек. А точнее его задница. Не верите? Читайте!

Пробовали ли вы, когда ни будь, жить возле аэропорта? Нет и правильно! Жизнь возле аэропорта кошмарна во всех отношениях. Но, часто так случается, что место жительства мы не выбираем, а точнее это самое проклятое понятие «место жительства» порой само выбирает нас. Причем большинство жителей нашей многострадальной страны, вообще не имели никогда такого удовольствия выбирать место жительства. Семьдесят лет люди жили там, где им давали квартиры. А многие, были рады жить хоть на кратере вулкана, лишь бы в своей отдельной квартире. Но все- таки, бывают обстоятельства, когда место жительства, а точнее нахождение вашего дома и квартиры, может сыграть в вашей судьбе очень злую шутку и тем более эта шутка может быть очень жестокой, если вас угораздило жить возле аэропорта…

Аэродромное присутствие в самом центре большого города это множество неудобств. Грохот и гул взлетаемых самолетов не дают нормально не только спать, но и просто работать. Представьте себе, стотонную тушу сто пятьдесят четвертого Туполева, которая ревется ввысь от взлетной полосы, надрывно ревя двигателями. Дрожат посуда, мебель и даже стены. Помимо грохота, гигантский птеродактиль выплевывает на городские крыши тонны авиационного керосина, который ядовит и опасен для здоровья. Ну а если не дай бог… в виду каких-то причин эта железная бандура вдруг рухнет…. То и вообще мрачно становится… помимо самолетов, есть еще одна причина опасности нахождения аэропорта в городской черте…это расположение в жилом квартале здания аэровокзала. Ведь сами пассажиры (особенно транзитники) приносят массу хлопот у и неудобств. Они шляются по местных магазинам, создавая очереди и сутолоку, сорят, распивают спиртные напитки на детских площадках и гадят в подъездах в виду отсутствия общественных туалетов на огромной территории Советского союза.…

Сергей Петрович Сухомлинский жил как раз возле аэропорта. Микрорайон города, где Сухомлинский имел двухкомнатную хрущевку, располагался возле самого края этого авиационного сооружения….

Сергей Петрович пришел домой с работы с плохим настроением. Дело было в том, что его опять отправляли в командировку. И хотя на этот раз ехать предстояло ему в столицу, поездка не радовала. Да и в шумной почти сумасшедшей Москве Сергей Петрович был не один десяток раз, поэтому никакого приятного трепета от предстоящего свидания со столицей, в ранимой и чувствительной душе Сухомлинского не наблюдалось.

Сергей Петрович работал инженером экономистом в одном из трестов вот уже пятнадцать лет. За это время, у него за плечами были сотни командировок практически во всех направлениях огромного Советского Союза. Где он только не был! На вечной мерзлоте Чукотки и в бесконечных пустынях Кара-кума, на берегу Тихого океана, лазурном побережье Крыма и янтарных отмелях Балтийского моря. Другой человек, какой ни будь любитель дальних странствий и путешествий, возможно и радовался бы такой судьбе, но Сергея Петровича это угнетало, злило и порой даже он чувствовал, что если не сойдет с ума, то наверняка наделает каких - ни будь глупостей. Сергей Петрович не доверял… своей жене. Вернее ревновал ее и подозревал, что она ему давно не верна.

Сергею Петровичу казалось, что как только он удалялся в командировку, жена непременно в его доме устраивала сексуальные оргии со своими любовниками. Но кто были эти люди, Сухомлинский не знал….

В понятие «любовник» он вкладывал совершенно абстрактный образ мужчины, который, не имея лица и порой даже определенного сложения тела, просто и нагло занимался сексом с его женой на брачном ложе Сухомлинского.

Со своей супругой Сергей Петрович прожил вот уже двадцать лет. У них рос сын Виктор, на днях ему исполнилось четырнадцать. На день рождения Сергей Петрович подарил Вите импортный футбольный мяч, который он с трудом купил в одной из своих командировок в Каунасе. Сухомлинский любил своего сына, но иногда к нему все же приходили нехорошие мысли. С годами мальчик все меньше походил на него самого и это, еще больше подогревало недоверие к жене.

Сухомлинскому временами казалось, что Витя вообще не его ребенок, а супруга просто ловко подтасовала факты беременности от Сергея Петровича пятнадцать лет назад. А тут еще просто фанатичное увлечение Витей футболом, который сам Сухомлинский терпеть не мог, утверждая, что глупее и бесполезнее вида спорта нет. В общем, все было странным.

Супруга Сергея Петровича, была женщиной видной. Обычно в курилках на работе про таких, мужики говорят: «Вот это самка!». И действительно в свои сорок лет Клавдия Ивановна выглядела на тридцать с небольшим. Правильные черты лица, отсутствие морщин, идеальная фигура с осиной талией и пышным бюстом. Добавьте к этому стройные и длинные ноги, и у вас получится сексуальный идеал для мужчин любого возраста. На нее заглядывались как семнадцати летние юнцы, так и глубокие старцы. А самое главное, что дополняло недоверие и ревность Сухомлинского к супруге, так это ее место работы. Клавдия Ивановна трудилась в гостинице и не кем ни будь, а администратором. Постоянное общение с огромным количеством постояльцев, среди которых в основном были мужчины, делало вероятность прорастания невидимых рогов на голове Сухомлинского почти реальным.

Сам Сергей Петрович в свои сорок пять, успел уже полысеть и накопить солидное брюшко. Хотя конечно он не выглядел как Квазимодо, но все же на фоне Клавдии Ивановны смотрелся как дворовый пес по отношению к породистой овчарке.

Получив в руки командировочное удостоверение, Сухомлинский поплелся к своему начальнику просить не отправлять его в командировку. Причем как бы не смешно это звучало, но и своего шефа Сергей Петрович ревновал к жене. Сухомлинскому казалось, что и ОН имеет виды на супругу, а дальние разъезды Сергея Петровича, тоже дело его рук. Специальные посылы в дальние командировки, это лишь способ беспрепятственных встреч с Клавдией Ивановной. Тем более, что почти всегда начальник передавал приветы жене Сухомлинского. Причем интонация этих посланий из уст шефа, как казалось Сергею Петровичу, была очень ехидной.

«Сволочь! Сволочь! Я покажу тебе, как зариться на чужих жен!» - кричал про себя Сухомлинский, поднимаясь на второй этаж треста, где находился кабинет руководства.

Но его боевой задор неожиданно иссяк, как только Сергей Петрович переступил порог приемной. Из-за высокой деревянной стойки, на него уставилась пара любопытных глаз молодой секретарши шефа. Сухомлинский смутился и громко вздохнув, повернул назад. Крашеная блондинка отбила очередную дробь на пишущей машинке, вслед уходящему Сергею Петровичу.

«А что я ему скажу? В чем я могу его обвинить, ведь улик то у меня нет…» - бубнил под нос себе Сухомлинский.

Незаметно он вышел на улицу и направился домой.

Дома никого не оказалось. Сергей Петрович с раздражением бросил пальто на стул в прихожей и стал искать тапочки. Их как всегда очень трудно было отыскать. Сухомлинский ходил по пустой квартире и вслух громко ругался. Так он выпускал пар.

- Черт бы все это побрал! Сволочи! Все сволочи! Куда не кинь взгляд в этой стране, кругом одна сволота! Мать его,… где эти сраные тапки!?

Не найдя домашней обувки Сергей Петрович плюхнулся на диван и взяв с журнального столика газету «Правду» попытался прочитать передовицу. Но информация о «досрочном выполнение плана» и «миллионами тонн зерна в закромах родины», в голову не лезла. Сергей Петрович с раздражением швырнул газету и поплелся на кухню.

Жена пришла как всегда в семь. Сергей Петрович вздрогнул, когда услышал открывающуюся дверь.

- Дорогой, ты дома? – прозвучал голос Клавдии Ивановны.

Сергей Петрович не ответил. Он слышал, как она снимала пальто, слышал, как шуршали сумки с покупками, слышал, как она прошла на кухню и грохнула чем-то железным по столу. Все это, еще больше расстраивало Сухомлинского.

- Дорогой, Сергей, ты, что не отвечаешь? Повторила вопрос Клавдия Ивановна.

- Смотри, что я купила. Клавдия Ивановна, появилась в кухне перед Сергеем Петровичем, держа руки за спиной.

Сухомлинский, увидев раскрасневшееся румяное лицо супруги, почувствовал какое-то непонятное мутно-ноющее сосание кишечника.

- Угадай, что у меня там?

Клавдия Ивановна наклонилась к мужу и чмокнула его в щеку, продолжая что-то прятать за спиной. Сухомлинский натянуто улыбнулся.

- Что еще? – выдавил он из себя.

- Вот! – торжественно воскликнула Клавдия и сунула под нос Сергею Петровичу, что-то большое и железное.

В первое мгновение Сухомлинский не понял что это, но во второе,… стало ясно, что... это обычная новая сковорода, покрытая красной эмалью.

- Сковородку что ли? - выдавил из себя равнодушно Сухомлинский.

- Да не сковородку, а сковороду с тефлоном! Дефицит! На ней ведь не подгорает ничего! Понял или нет?! Это мне по блату выделили! – торжественно заявила Клавдия Ивановна.

- По какому такому блату? Кто это тебе еще выделил? – подозрительно посмотрев на жену, спросил Сергей Петрович.

- Ой, да тебе какая разница?! Не все ли равно кто? Главное дали, а если честно, то я одного хмыря в гостиницу поселила, а он оказался представитель того самого завода, что выпускают эти самые сковороды… говорят совместное советско–французское предприятие! Вот и все, – Клавдия Ивановна улыбнулась и чмокнула Сухомлинского в щеку.

- Не нравятся мне эти твои представители,… - тихо и грустно пробурчал Сергей Петрович, вытирая след от губной помады со щеки.

- Сережа, да что с тобой? Что у меня какой-то вялый? – супруга внимательно посмотрела на Сухомлинского.

И словно анализируя его состояние, сделала вывод.

- Так, ясно…. опять командировка! Куда на этот раз?

- В Москву,… - тихо молвил Сергей Петрович и опустил глаза.

- Бедненький ты мой! Но вот дождутся они у меня! Я сама схожу к этому Андрею Игоревичу! – Клавдия Ивановна присела на рядом стоящий табурет.

Сухомлинский вздрогнул, услышав имя своего начальника. Он мгновенно представил сцену в кабинете шефа. Причем все подробности пронеслись буквально за одно мгновение. Он, вдруг увидел, как ненавистный Андрей Игоревич завалил Клавдию Ивановну прямо на рабочем столе, а та громко стоная, раскинула руки и почему-то свалила тяжелую чугунную чернильницу в виде кремлевской башни. Эта картина содрогнула Сергея Петровича и он высоким фальцетом прикрикнул на жену:

- Не смей! Я тебе запрещаю!!

- Да что с тобой… Сережа?! Что ты так орешь? Если не хочешь, не пойду!…. Только потом на себя самого пеняй, что тебе приходится, как пацану, по всему Союзу болтаться! И не закатывай мне истерик в виде своего кисло кисельного поведения и громких вздохов! – неожиданно для Сухомлинского резко сказала Клавдия Ивановна.

В ее тоне, чувствовался металл, которого раньше он не замечал. Обычно Клавдия была всегда сдержанной и вежливой. Сергей Петрович даже немного испугался и растерянно ответил:

- Не надо Клава, я прошу … не надо…. Я сам разберусь…

Супруга отвернулась и в сторону тихо сказала:

- Да пошел ты! Разбиральщик хренов! Ты уже вот пятнадцать лет все разбираешься! Сыну четырнадцать, а он тебя три месяца в году видит! Считай, без тебя мальчик вырос. Все в разъездах папашка-то! Тоже мне отец!

Сергей Петрович вновь встрепенулся. И растерянно посмотрел на жену:

- Что ты этим хочешь сказать?

- Да ничего я не хочу сказать! Я просто больше не хочу с тобой разговаривать на эту тему.

Клавдия Ивановна встала и пошла в комнату. Сухомлинский понял, что они серьезно поссорились. Таких ссор за время их совместной жизни было всего три, да и то в самом начале, лет десять двенадцать назад. При тех ссорах они не разговаривали по месяцу. Сухомлинский осознал, что вечер испорчен окончательно.

К восьми с тренировки пришел Виктор. Через полчаса все собрались на кухне за столом. Ужинали молча. Сын молчал, потому как устал, Клавдия Ивановна первая говорить не хотела, а Сухомлинский страдал от предчувствия предстоящей командировки.

Спать легли тоже рано. Но уснуть Сухомлинскому не удалось. Он проворочался всю ночь. Особенно его раздражало тихое и ровное дыхание рядом спящей жены. Ее спокойный сон словно показывал, что она его разлюбила и ей было наплевать на их размолвку. Более того, супруга несколько раз, что-то шептала во сне. Но слов Сухомлинский разобрать не смог.

«Наверное, имя этого осла произносит, совсем обнаглела! В постели с собственным мужем!» - думал Сергей Петрович.

Утро выдалось серым и хмурым. Хотя дождя не было, но все говорило о том, что вот-вот и с неба закропит мелкая холодная осенняя водичка.

Сергей Петрович, надев тапочки неизвестно как оказавшиеся у кровати, поплелся в ванную. Там разглядывая свое отражение, с большими серыми кругами под глазами в зеркале, печально прошептал:

- Кому ты нужен… серость…

Завтрак прошел под звуки физзарядки, доносившиеся из настенного радиоприемника. Витька, по традиции не доев свою порцию яичницы, сделал наспех несколько крупных глотков чая убежал в школу, на ходу из прихожей крикнув дежурное:

- Пока Пап!

Клавдия Ивановна сгрудив грязную посуду в раковину, сняла с себя симпатичный кружевной передник, который сшила давным-давно сама и сухо поцеловала мужа в щеку:

- Сережа… посуду вымоешь… будь умницей. Вещи я тебе приготовила… бритву, мыло и полотенце соберешь сам. Смотри,…там в Москве, сильно не шали..

Сергей Петрович поморщился и отвернулся к окну. Клавдия Ивановна больше тревожить его не стала и через минуту, он услышал, как хлопнула входная дверь.

Оставшись один в пустой квартире, Сергей Петрович поплелся собираться в дорогу. Сбросав в старый из желтой кожи чемодан, традиционный набор командированного, он сел на диван. До самолета, было еще больше двух часов. А учитывая, что дом находился в нескольких сотнях метров, от здания аэровокзала это было целой уймой времени.

Сергей Петрович попытался почитать газету, но взглянув на унылые статьи о «трудовых победах» и «досрочных пятилетках», понял, что читать не сможет. Тем более в голове все крутилась вчерашняя ссора с женой.

- Чертова командировка… так совсем,… личная жизнь под откос пойдет…

Сергей Петрович подошел к проигрывателю и включил первую попавшуюся пластинку.

- Все могут… короли… все могут… короли,… - верещала из колонок певица.

Сергей Петрович грустно улыбнулся.

«Что за дурость? Кто такие песни пишет? Это же пародия какая-то, звучит, как: все могут секретари, все могут секретари, обкомов… крайкомов. Куда цензура смотрит?… дурость» - подумал Сухомлинский.

Словно вторя ему, динамики выплюнули:

- Женится по любви,… женится по любви,… не может…

Сергей Петрович нервно рванул звукосниматель. Иголка побежала по черной глади винилового диска и заскрипела высокочастотной абстракцией.

«Вот именно жениться по любви… они скоты не могут,… поэтому … на чужих жен… заглядываются…» - больным воспоминанием резанула мысль.

Сухомлинский шагнул к большому полированному ящику телевизора и повернул включатель. Внутри затрещало и из чрева, электронного аппарата зазвучали голоса актеров.

- Кто еще из вас комиссарского тела попробовать хочет!

«И тут про тело, что за напасть?!» - внутренне возмутился Сухомлинский и не дождавшись появление изображения на зеленом стекле кинескопа, отключил телевизор.

Понимая, что в квартире одному будет вообще не выносимо, Сухомлинский решил пойти на вокзал пораньше.

Грязная дверь подъезда хлопнула за спиной тяжелым звуком предстоящей разлуки. Улица встретила колючим ветерком и моросящим дождем. Сергей Петрович подняв воротник пальто, посмотрел на серое противное небо.

«Ну вот, зонтик же с собой не потащишь. Главное, что бы рейс не отменили, хотя вроде дождик мелкий.» - подумал Сухомлинский и сжав в руке чемодан двинул к вокзалу. На лавочке сидела соседка, раскрыв черный купол зонтика.

- Здрасте Петрович,… никак опять куда едешь? - поинтересовалась дотошная бабка.

«О совесть двора, твою бы энергию, да в моих интересах, надо будет подумать, как тебя заинтересовать, за Клавой присмотреть» – думая, посмотрел на бабку Сухомлинский и вслух добавил:

- Петровна, в Москву вот отправили, может привезти чего?

- Милок, так пастилы если можно, конфеток, сладость люблю шипко, а магазинах, то ирис как смола, да Дунькина радость, зубы сломаешь! – наказала бабка.

- Ладно, полкило постараюсь, больше то вряд ли, да и в самолет не пустят.

По тротуару приходилось петлять, стараясь не замочить ноги в лужах. Сергей Петрович ускорил шаг. Серое здание аэровокзала показалось из-за угла серой громадиной сказочного замка. Острый шпиль уныло воткнулся в пасмурное небо. Типовой отпрыск сталинского ампира уже давно утратил былое величие плавности арок и ажурности изгиба больших окон. Печальные черты времени в виде облезлых стен и залатанных углов обтрепали некогда помпезное здание вокзала.

Суета пассажирской братии затянула Сухомлинского еще на входе. Звучал противный голос дикторшы и приторно пахло казенными пирожками. Огромный объем зала ожидания огрызнулся отсутствием мест на кресла. Сухомлинский к этому привык. Советское государство не могло обеспечить своих авиационных пилигримов элементарными удобствами в дороге. Детский плач и урчание полотеров непременный атрибут любого аэропорта союза. Сергей Петрович взглянул на прямоугольник электротабло. Его рейс висел тонкой строчкой приговора в полет.

- Слава богу, вроде задержки нет! – выдохнул низенький мужичок в унтах и теплой шапки.

- Вы тоже в Москву? – поинтересовался Сухомлинский.

- Угу,… - проурчал сосед, поглощая противную тушку пирожка. - Из Туррупханску… лечу…. мн… мн,… – прочавкал его рот

- Дальняя дорога, ну дай Бог, не задержат, – кивнул в ответ Сухомлинский.

Понимая, что толкаться внутри целый час будет мукой, Сергей Петрович вышел наружу, под навес павильонов.

Рядом из-за двери линейного отдела милиции неслись крики человека:

- Эй, сволочи, откройте! Я на рейс опоздаю! Немедленно! Я на рейс опоздаю, кто есть?! Эй, милиция, откройте немедленно!!! - требовал невидимый мужик.

Милиционеров рядом не было. Возможно, узник имел несчастье напиться в дороге и коротал свою промежуточную остановку в грязном боксе комнаты вытрезвителя.

- Эй, люди, кто есть, скажите, позовите, милиция!!!

Но на призывы никто не реагировал. Лишь пара якутов с любопытством наблюдала за вздрагивающей от ударов дверью. Их раскосые глаза светились интересом.

«У вас-то в тундре такого цирка нет, вот, смотрите на нашу цивилизацию» - глядя на северян, подумал Сухомлинский.

Час тянулся сутками. Сухомлинский, пожертвовав чемоданом, бросил его в угол и устроился сверху. Но жертва оказалась напрасной. Противный голос из динамика как приговор судьбы прохрипел информацию:

- Рейс номер сто сорок восемь задерживается в виду метеоусловий аэропорта, на два часа! Повторяю, рейс номер сто сорок восемь…

Сухомлинский плюнул и чуть не попал на соседа. Но тот рассердиться вряд ли смог, потому как мирно спал на больших чемоданах, прикрыв лицо газетой.

- Ну, вот тебе и все погодная авиация,… - уныло пробормотал Сухомлинский.

Домой идти не хотелось. Вспоминая пустую квартиру, Сергей Петрович поежился. Оставаться один на один со своими мыслями малоприятное уединение.

«Это вообще плохая примета возвращаться. Самолет птица железная» - рассуждал Сухомлинский.

Хотя он был человек не суеверный, но перед полетом традиции старался соблюдать. Нет, он не боялся летать, напротив, ему нравился полет, но все-таки, где-то в глубине, когда многотонная машина заходила на посадку, он иногда себе представлял, что лайнер может промахнуться.

Но ломать все суеверия может только голод. Через час Сергей Петрович почувствовал, что живот подает сигналы о времени обеда. А, поскольку поедание синей курицы полетного пайка откладывалось на не определенный срок, Сухомлинский решил подкрепиться.

Однако, подойдя к толстой тетке в засаленных белых нарукавниках, он понял, что послать продаваемый ей пирожок внутрь желудка вряд ли сможет. Вместе с требованием пищи, организм выдал рвотный спазм. Улыбнувшись уличной торговке, Сергей Петрович двинулся в привокзальный буфет. Но и там очередь желающих съесть вареное яйцо испить холодный кофейный напиток со странным названием «Ячменный колос» была столь велика, что стоять в ней не было не какой перспективы.

- Видно судьба назад домой сходить, - подвел итог Сергей Петрович.

Сухомлинский побрел по направлению к дому.

«Странный я, многие командированные только и мечтают, да что там мечтают и не могут мечтать, что б вот так, дом под боком! Пять минут и вокзал, пять минут и дом! Отложили рейс, ну и черт с ним, пошел домой сходил, а я? Нет, странный я. Другие только мечтать о таком могут» - думал Сухомлинский.

Но тут же, его перебил другой, противный внутренний голос: «А о чем тут мечтать? Командировки два раза в полгода, полжизни как на вокзале провел, жена как к пассажиру относится, о чем тут мечтать, нет, это на мечту не похоже»

Двор был пустынен. Слякоть и дождь разогнали всех ребят. Грустные мокрые голуби уныло прятались под старым теннисным столом. Сухомлинский медленно хлюпал по лужам. Помятый желтый чемодан настырно оттопырился в руке и тер ногу. Возле подъезда стояла серая «Волга». Сухомлинский остановился и невольно взглянул на автомобиль. Знакомый цифирный ряд номера резанул сознание. Машина была ему явно знакома. Сергей Петрович напряг память и попытался вспомнить, где он видел эту «Волгу».

О, ужас! От выданной мозгом информации похолодели руки и чуть не выпустили помятый чемодан. Эта машина директора гостиницы, где работала его Клавдия Петровна. «Вот оно, вот оно! Значит все правда! Значит все подозрения, правда!!!» - неслись мысли в голове у Сергея Петровича.

Сухомлинский встал как вкопанный. Что дальше делать он просто не знал.

«Как просто так банально зайти в дом. Нет, надо, что-то решить» - мучительно твердил его мозг.

Помявшись на мокром асфальте, Сергей Петрович пошел в сторону детских грибков. Там встав за кривую качелю, Сухомлинский попытался взять себя в руки.

«Что я не мужик, зайти и набить ему рожу, а лучше прирезать обоих! Клавдия сука и все!!!» - подсказывал один из внутренних голосов.

«Нет, она же мать твоего сына, одумайся! Что ты этим добьешься?! Тебя просто посадят, сына в интернат, просто развестись, бросить ее, разменять квартиру и жить не боясь, ничего не боясь, ни измен, ни предательства» - шептал второй.

Растерявшись в своем противоречивом сознании, Сухомлинский не знал, как ему поступить. Конечно, можно просто тихо уйти и сделать вид, что уехал, а потом вернуться из командировки и посмотрев в лживое лицо жены, рассказать ей всю правду и уйти, хлопнув дверью. Нет. На такое Сергей Петрович решиться не мог. Ведь при этом бы пришлось медленно мучиться три недели в Москве. А это было бы еще большей пыткой.

Сухомлинский, бросив помятый чемодан в мокрый песок, решительно двинулся к подъеду. Водитель дремал за рулем «Волги».

«Совсем обнаглели, даже шофера не отпускают, неужели они так быстро «этим» занимаются? Господи! Какая мерзость?!» - стучали мысли в его голове.

У двери подъезда он на мгновение остановился. Пальцы судорожно сжали холодный металл ручки.

- Будь что будет! – подбодрил себя Сергей Петрович и рванул дверь.

Ноги двигались плохо. Высота ступенек казалась как никогда высокой. Красная обивка двери, словно последний сигнал тормозила Сухомлинского. Но он, вновь постояв в нерешительности, двинулся вперед. Руки потянулись к звонку:

- Стоп, что ты делаешь, ключи,… - прошептал он сам себе.

Рука нервно нашарила железную связку в кармане. Ключи упрямо путались в складках одежды. Дрожащим движением он медленно вставил железный крючок. Дверь напряглась и тихо открылась. Петли, словно помогая Сухомлинскому, не издали ни единого скрипа. Сергей Петрович нырнул в полумрак прихожей.

В квартире было тихо, только из кухни раздавалось слабое шипение. Сухомлинский медленно двинулся вглубь жилища. На газовой плите стояла новая, красная сковорода. Слабо посвистовая, на ней жарилась курица.

«Ах, вот она сковорода?! Вот зачем покупку обновляют! Курочкой угостить!» - в гневе подумал Сергей Петрович.

Двери спальни были полуоткрыты. Сухомлинский, как сыщик прокрался поближе. Ноги наткнулись на темную тряпку. Сергей Петрович рассмотрел в ней мужские брюки. Небрежно отпихнув их в сторону, он двинулся дальше. Из глубины комнаты Сухомлинский расслышал скрипы пружин. Огромный матрас их двуспальной кровати издавал хаотичную мелодию движения стали. Сергей Петрович задержал дыхание и заглянул в спальню.

На их брачном ложе, он увидел свой давний кошмар. Мужские напряженные ягодицы яростно ходили то вниз, то вверх. Красивые женские ноги были широко расставлены по бокам. Движение тел и возбужденное дыхание, скрип матраса и шелест постельного белья. Неожиданно, резкие высокие вскрики возвестили, что любовники вошли в высшую фазу блаженства. Мужская задница, задергалась более ритмично.

Сухомлинский отвернулся. Он хотел заорать, но сдержался. Мысль родилась неожиданно. Тупая, яростная месть толкнула его назад на кухню. Стоя у плиты, Сухомлинский слабо застонал. Красная большая сковорода резанула по глазам….

Сергей Петрович, мало понимая свои действия, уверенным движением снял шипящую курицу и двинулся в спальню. Шаг за шагом… ступени отмщенья…

Мужик был явно в ударе. Клавдия должна быть удовлетворена!!! Резкие быстрые движения и ее стон!!! Пронзительный истомный стон самки! Животные звуки наслаждения сексом!

«Сучка! Тебе не хватает меня?!!!» - последнее, что подумал Сухомлинский, протягивая руку.

Большая красная сковорода, словно огромная крышка, накрыла мужской зад. Ягодицы зашипели от внезапного прикосновения…

- А-а-а!!! А-а-а!!! - раздался бешенный мужской вопль.

Но Сергей Петрович слышал его уже в коридоре. Он как неуловимый мститель летел от места расплаты.

- А-а-а,… – неслось из квартиры. Ступени подъезда слились в единую линию.

Обезумевший от совершенного, Сухомлинский выпал в тамбур подъезда. Старая дверь больно ударив, выпустила на улицу. Сергей Петрович рухнул на лавку. Его плечи нервно вздымались от напряженного дыхания.

- Господи, что я совершил?! Его задница, я обжег его задницу!!! Ха!!! Ха-ха-ха!!! – и Сухомлинский зашелся в истерическом смехе.

Очнулся он, от прикосновения чей-то руки. Голос человека зовущего его доходил медленно.

- Сережа,… Сережа,…. – неслось откуда-то издалека. – Сережа,… Сережа-а-а… почему…почему-у-у… ты-ы-ы… не… улете-е-л…

«Какой знакомый голос?» - подумал Сухомлинский. И в этот момент….

Перед ним стояла Клавдия Ивановна. Как всегда опрятно одета, в новом пальто и сапогах.

- Сергей, почему ты не улетел? – настойчиво повторила жена.

Сухомлинский тупо смотрел на супругу и не чего не мог понять. Он выдавил из себя слабый звук вопроса.

- Где ты была?!!!…

- Сережа, что с тобой я из магазина иду,… а ты растрепанный на лавке сидишь…. Как-то дико смеешься,… ты что пьян?

К Сухомлинскому возвращалось сознание. Клавдия Ивановна вновь сурово посмотрела на мужа и тряхнула за рукав:

- Отвечай, что случилось? Ты, почему не улетел?

- А ты, где была?! - вновь выдавил из себя Сухомлинский.

- Я же тебе говорю, в магазине. Домой иду, ты сидишь на лавке… тебе, что плохо… ты что пил?

Но Сухомлинский не отвечал,… он только спрашивал.

- А там кто? – Сергей Петрович показал на подъезд.

Клавдия Ивановна удивленно посмотрела на дверь.

- Там?!… Где там?!… Там дверь… кстати... я с работы отпросилась. Вон машину взяла у начальника. - Клавдия Ивановна кивнула на серую «Волгу». – Он мне ее на час дал. Надо ехать, да, Вера же приехала! Сестра двоюродная с мужем из Владивостока. Помнишь, Веру и Володю, уже десять лет не виделись. Вот я и отпросилась, они на поезде, у них пересадка тут! Пошли домой хоть поздороваешься, раз уж не улетел! Они дома у нас. Я пока в магазин бегала, они там курицу на новой сковороде поставили жарить! - Клавдия Ивановна потащила мужа к подъезду.

- Так там Вера?! Володя?! Володя!!! – бормотал опешивший Сухомлинский.

И тут он словно встрепенувшись, уперся как баран и заорал:

- Нет!… Не пойду!

Клавдия Ивановна подозрительно посмотрела сначала на подъезд, потом на мужа и спросила:

- Ты что?! Что с тобой?! Пойдем курицу поедим голодный, наверное. Кстати посмотришь, я же тебе говорила про неподгораемую сковороду, сейчас, сам убедишься, она не подгорает….

Лайнер вздрогнул и словно испугавшись, затрясся шасси по бетонным плитам. Турбины надрывно взвыли реверсом. «Наш самолет совершил мягкую посадку… температура за ботом… экипаж и командир…» - прозвучал в динамиках голос стюардессы.

Сухомлинский зевнул и потянулся на верхнюю полку за чемоданом. Кривая спина посадочного трапа услужливо изогнулась в пространстве у двери лайнера. Сергей Петрович прошлепал по резиновым ступенькам и шагнул на бетон взлетного поля.

«Я люблю возвращаться в свой город…. Нежданно… под вечер…» - промурлыкал себе под нос слова песенки неизвестного барда Сергей Петрович.

Две недели командировки в столице пролетели не заметно. Как не странно поездка была удачной и приятной. Сухомлинский глубоко вздохнул и направился к выходу в город. Навязчивые таксисты, упрямо тащили прилетевших за рукава, предлагая свои услуги.

- Эй, дядя, куда поедем?! – воинственно крикнул Сергею Петровичу здоровенный мужик, в кожаной кепке.

Сухомлинский отмахнулся и, поддернув желтый чемодан, засеменил вдоль по улице. Родной двор встретил лужами и грязной листвой на асфальте. На лавке возле подъезда сидела Петровна, усиленно всматриваясь в силуэт Сухомлинского.

- Никак Пятрович, с приездом, как она там Масква? Пастилы-то привез угоститься? - поприветствовала его бабка.

Сергей Петрович улыбнулся и расстегнув чемодан достал бумажный кулек.

- На, держи… гостинец… в гуме прикупил… случайно… в Москве тоже, что-то плохо с продуктами после олимпиады..

- Благодарствуйте, а твоя дома, - кивнула Петровна и выхватила кулек из рук Сухомлинского.

Поворот ключа и он дома. Из кухни доносился разговор. Сухомлинский сбросил плащ и грязные туфли.

- Ой, Сережа приехал! - пропищал голос двоюродной сестры Клавдии Ивановны.

- Сереженька прилетел! – из кухни появилась жена.

Сухомлинский растянулся в улыбке и как-то неуклюже попятился в ванную. Клавдия Ивановна обняла мужа и поцеловала.

- Пойдем, руки помоешь, - прошептала страстно она, увлекая его в санузел.

Закрыв дверь на щеколду, она начала расстегивать ему брюки.

- Клава, Клава, ты что?! - отстранялся от нее Сергей Петрович.

Но жена не слушала его. Быстрыми движениями она стянула с него пиджак и придавила своим телом к стене

- Я соскучилась, ой Сережа!!!… - стонала Клавдия Петровна.

Сухомлинский сдался под напором женщины и увлек ее в объятия.

- Ты что как бешеная?! Голодная какая-то?!… - шептал он ей. - Тише не стони!!!…. Родственники услышат!!!…

Через десять минут все ужинали на кухне. Клавдия Ивановна, довольная, то и дело подкладывала мужу добавку. Вера, смущенно улыбаясь, косилась на Сухомлинского. Лишь ее муж был грустный. Владимир ел стоя, поставив тарелку на холодильник. Прожевав кусок, он сказал:

- А я, честно говоря, уже привык, стоя есть, как в кафетерии, спать-то ничего, на животе, а вот в туалет, все-таки трудности…

- Доктора говорят, что скоро сможешь сидеть, ну надо же такой отпуск! Кто ж знал, что придется у вас, вот так,… – причитала Вера.

- Верочка, да брось ты, это мне неудобно, надо же какие сволочи! У нас в квартире, не пойму, как этот я дверь не закрыла?! Ведь додумались?! Хулиганье!!! – перебила ее Клавдия Петровна.

Сухомлинский удивленно посмотрел на жену.

- Да, Сережа, ребята-то хотели в отпуск, у нас пересадку сделать, ну на пару дней погостить, а тут такое! – пояснила ему жена.

- Что случилось? – словно актер реплику, выдавил из себя Сергей Петрович.

- Ах да, понимаешь, ну тогда когда ты улетел, в тот день, они и приехали, а какая-то сволочь, ну это,… понимаешь, Владимира обожгла сковородой горячей прямо у нас дома…

- Да уж, неужели, а как это получилось? - Сухомлинский посмотрел на Веру.

Та смущенно опустила глаза.

- Ну, понимаешь Владимир мыться пошел, а тут дверь открытая, ну и кто-то сковородкой ему, ну по ягодицам, в общем,… интимное место, - ответила за сестру Клавдия Петровна.

- Мыться пошел? Вот сволочи, кто ж это мог быть?! Может, Витькины друзья так пошутили?! – возмутился Сухомлинский.

- Не чего ж себе шуточки! - буркнул Владимир от холодильника.

- А, где сковородка-то эта?! Чего-то я ее не вижу? Ну, новая, которую ты перед моим отъездом купила? – поинтересовался Сергей Петрович.

- Понимаешь, Сергей, я ее сломал тогда, погнул со злости, – опять подал голос Владимир.

Клавдия Ивановна вздохнула и добавила.

- Да, жаль сковороду… тефлоновая… ну да черт с ней!!!

Сухомлинский встрепенулся и бросил вилку.

- Я ж совсем забыл совсем! - Сергей Петрович побежал в коридор.

Там покопавшись в чемодане, он извлек оттуда какой-то предмет, завернутый в газету.

- Вот, Клава, я тебе в подарок купил!

Сухомлинский, сорвав бумагу, протянул Клавдии Ивановне большую красную сковороду с тефлоном. В самом центре черного диска сияло красное сердце!

Апрель 2004 г.