Читать онлайн
"Небыль: Давно и неправда"

Дух летавец в народе завсегда недобрым считался. Как увидишь в ночном небе свет-камень летит да хвост за собой огненный тащит — быть беде. Значит, то нечистая сила гуляет: али шуликун, али аспид, а то и сам сгинувший, да все никак не упокоившийся Горыныч, сходят с темных небес на сыру землю чинить дела недобрые.

Упадет такой камень на землю, повертится, погорит — обернется румяным, добрым и статным молодцем. Пойдет «молодец» по селу — заглянет к вдовушкам, к младым девушкам, неверным женушкам, учинит в светелках грехи сладострастные. Забава сладка, да плоды ее — гадки. Народятся с того действа уродцы жуткие, страшнее лешачьих детенышей: безруки, безноги и глаза на два, а то и на три больше обычного. Станут они выть по-звериному, есть просить. Только не едят они пищу человеческую: не молоко, а кровь сосут с груди матери, не ластятся к рукам, а в темный, паучий угол тянутся.

Заведется чудо страшное — полбеды. Потеплится с месяцок на свете белом, мать сживет и само сгниет. Так летавец-то один не приходит.

Увязаться за ним может другая гадина — Скотий Мор. Видом он как корова потлевшая, с косыми рогами, кровавыми глазами. Ходит то чучело по деревням, по селам. В коровник заглянет — телята околеют, в конюшню — жеребятам ноги подкосит. А коль в курятник гнилое рыло воткнет — почернеют все яйца, переполнятся смрадом и ворванью, и окромя червей да ящериц никто из них на свет не народится.

Следом притопчется Бадзула-сирота. Начнем стенать-приговаривать, руками язвенными всплескивать, из глаз косых горьку слезу ронять. Кто не пожалеет — тому крышу проломит, сарай снесет, колодец затравит, а то и двор сожжет. Зато, кто жалеть станет — тому и добро какое сделать дикий дух может. Но то еще бабка надвое сказала, сила-то все равно нечистая.

А могут и свои чуда коловерть поднять: зашумят ревом твари лесные, полезут в реки мавки-костяные спины, зашастают по земле заложные покойники. Вскружится воронье в стаю, пойдут по дворам лесные звери детей да скотину драть, а гады в поле урожай помнут.

Но всего хуже, коли распахнет врата свои страшный Калинов мост, сквозь который в мир уж совсем невиданная сила пробирается — змей многоглавый, али еще какое чудище, что без дружины княжеской или меча богатырского вовек не совладать.

Но на сей раз обошлось легче. Загорелась звезда, пролетела над землею, замерла в ночном небе, боками огненными сверкая. Собрались у изб люди, со страхом глядят в темень, где завис-не падает огонь летающий. Подождал летавец-дух, повскипел: как заискрится-засветится, потянул страшные лучи корявые. Люди в ужасе по домам разбежались, а летавец на пополам разорвался.

Одна половина, как смоль черная, пала в поле, близ имения барского, подняв вкруг себя черный столб огненный. Другая — в чащи дремучие, в болота зыбучие, за множество верст от первой, и вознесла вкруг себя белый столб огненный.

Тот огонь — не жег, не горел, по земле прошел да затих.

Молчали птицы в лесах, сверчки в кустах, лягвы в прудах. И лишь по жилищам людским слышался тихий, испуганный шепот.

* * *

Барин Кузьму, прямо скажем, недолюбливал.

Как выдастся дело грязное — про все есть Кузьма. Отхожее место загрести — Кузьма, хлев свиной чистить — Кузьма, крапиву у сарая истребить — и то Кузьма.

Надоел барин Трипет Кузьме пуще смерти. Токма делать нечего, чай челядь — не князь. Да и сам не из послушных числился — любил в барский погреб посредь ночи залезть, в тихую бражничать. За пьянство Кузьму не раз костерили, били — что кулаками, что розгами. Доходило до того, что сам барин рукав закатывал. А кулак у барина Трипета крепок — мешок муки поднимал, что дите хворостину.

Только проку-то: рука у барина тяжелая, а голова у Кузьмы бестолковая. Пропойца был Кузьма и баламут, но все же держал его Трипет при себе — больно работник хорош. Да и грязи не боится. Ну как не боится — не любит. Чем барин хитро и пользовался.

Вот и теперь: стоит на крыльце барин Трипет Иванович, в тулуп от утреннего холода запутанный, щурит глаз на Кузьму, что со слишком уж хитрой рожей пред ним явился, да едва не пошатывался.

— Здравуйте, батюшка Трипет Иванович! — шамкнул Кузьма сквозь зубы, вперив растерянный и помутненный взгляд в хозяина, который зачем-то велел подняться ни свет ни заря.

— И тебе не хворать, Кузьма, — ухмыльнулся Трипет, глядя на своего подопечного безо всякой злости, но с любопытством — Лазил сей ночью в погреб, а?

— Не лазил! — браво отвечал мужик, суетясь немного в глазах.

— Врешь, собачье племя… — укоризненно вздохнул барин, опираясь рукой о деревянные перила крыльца.

Кузьма замялся, перешагнул с ноги на ногу и, ударив себя кулаком в грудь, выдал:

— Да чтобы я сквозь землю провалился, ежели вру!

— Зачем тебе проваливаться? — усмехнулся Трипет — Ты и сам сейчас повалишься, коль подпорку не найдешь.

Замечание было верным: руки Кузьмы дрожали, ноги подкашивались, и он только о том и мечтал — как облокотится на что-нибудь да поскорее уснуть.

Проглотив обвинение, Кузьма подошел к крыльцу, встал супротив барина и вытянул было руку, чтоб о столб, навес перед барским домом держащий, опереться. Но малость попутал и пал прямо на ступеньки, развезясь там, как развозится по полу кисель, пролитый нерадивой хозяйкой.

Барин захохотал, сам чуть с крыльца не брякнулся, а после хотел поддать под ребра наглому выпивохе, но пожалел и лишь промолвил:

— Буслай ты гулящий, беспелюха!

— Ничуть… — едва слышно пробормотал Кузьма, не поднимая головы от ступени.

Затем крестьянин пересилил себя, оперся руками о крыльцо, и пошатываясь, встал перед барином.

— Вот так-то оно лучше, — все потешался Трипет, разглядывая взъерошенные волосы Кузьмы и отметив на его голове красное пятно, из которого в дальнейшем выйдет знатная шишка — Значит, не пил?

Отпираться стало сложно, но Кузьма был упрям.

— Не пил, — повторил он.

— Брешешь, гадина. Али тебя березой угостить?

— Не угостить…

— Что сей ночью было, а?

Вопрос загнал Кузьму в тупик.

— Да что было, что было… — проговорил он вполслуха, суетливо подтягивая на портах съехавший гашник — ам-нам-ням…Мало ли чего не было!

— Не видал значит… — проговорил барин, закатывая рукав, и крестьянин заметил, что в голосе хозяина сгущаются краски — Ну то верно, с погреба много не посмотришь… — Трипет сделал решительный шаг вперед, от которого под сапогом всхлипнула половица, и грозно замахнулся на Кузьму — Ух, я тебя щаз!!

Обыкновенный крестьянин пал бы ниц, моля о пощаде, но Кузьма проходил это не раз и был, шельма, сноровистый. Традиционно пав на колени, он тут же увернулся от гнева барского, и прям так, не вставая, ловко занырнул в заросли высокой травы, что значились вокруг барского терема, где и скрылся с головой.

Трипет немало удивился. Он колачивал на крыльце многих слуг, да и заросли были тут уж очень давно, но как-то соединить их никто не додумался. Впрочем, хитрец-Кузьма мог дойти и не до такого.

Барин опомнился, взревел как бык:

— Выпорю!!! Грязь такая, щенок, собака сутулая!!!

— Зачем браниться-то? — из травы послышался непривычно учтивый и ласковый голосок Кузьмы — Я вам внимаю, батюшка.

— Вылазь, жаба! — рявкнул Трипет, намереваясь лезть за ним в траву.

— Не смею, батюшка, — еще тише проговорил голосок.

— Отчего же?

— Опасаюсь, батюшка.

— Ну и опасайся! — грозно выдохнул барин, понемногу успокаиваясь.

Трипет поглядел на заросли и неожиданно рассмеялся. Хоть и был скор на расправу барин, да никто от него так потешно и храбро не удирал, как умел чернорабочий Кузьма. Рябой старец Акимир нелепо пятился, закрываясь от хозяина руками, супруга Кузьмы — Фекла, лишь громко рыдала, а лохматый конюх Демьян глупо таращил глаза и силился уйти от беды ползком….

Скучно. Вот видать и устраивал так часто Кузьме барин нагоняи, что токмо тем и развлекался.

— Так что ж ты делал-то вечор, валандай клятый? — спросил вновь Трипет, отводя взгляд от травы и щурясь на просыпающееся Солнце.

— Как что, батюшка… — проговорил спешно Кузьма, шевелясь в траве и чеша нос, силясь прогнать пытающийся заглянуть в ноздрю колос мятлика- Работу все делал, что вы требовали. А как кончил — устал, умаялся да к Феклушеньке на полатья. А там и кемарил, пока не подняли.

— Так Повага сказывал, тебя в ракитнике сегодня сыскали…

Кузьма утих. Казалось бы — супротив честного слова ничего не вклинишь, но хитрый, впрочем, не больно-то дальновидный крестьянин испробовал свое любимое и наиболее простое средство.

Отрицание.

— Враки.

— Так что? — повернулся к траве барин — Стало быть, Повагу — хорошо бы розгами?

— Хорошо бы, — зашевелилась трава, вместе с кивающей головой Кузьмы — Давно пора!

— А там в чулан и на подумать?

— Стало быть так.

— А коли встану?! — вскричал Трипет и стукнул кулаком по крыльцу.

Трава резко всколыхнулась, тень Кузьмы метнулась в сторону.

— Всем светлым и добрым! — забормотал он испуганно — всеми щурами-пращурами, Родом-Рожаницами, Еслиным Хвостом…

— Кем-кем? — переспросил удивленно барин — Еслин…Искусом Крестом что ли?

— Вот-вот-вот-вот, точно им! — протараторил Кузьма, мигом подлизавшись — Акий вы барин знающий!

— То-то, — довольно ухмыльнулся Трипет, славившийся своей ученостью на всю округу — Так вот, козел-Кузька…есть мне до тебя дело.

— А какое?

— Какое-какое… — передразнил барин, плюнул в сторону, да наморщил лоб — Важное. Вчерась ночью, покамест ты с Феклой жамкался… али бутыль обнимал — при этих словах заросли недовольно пошевелились — К нам в поле звезда пала.

— Как пала? — переспросил растерянно Кузьма.

— Обыкновенно с неба и пала, — утвердил барин.

— А разве можно… — проговорил себе под нос Кузька, припал к земле и помотал головой — ох нет-нет-нет, нечистая сила…

— Чего ты там бормотаешь? — прислушался Трипет.

— Да я, барин, знать хочу, — повысил голос Кузьма — Чего от меня надо-то?

— От тебя? Твое дело не хитрое — сходи да проведай, что там да как.

— На месте где пала? — потерянно вопросил чернорабочий.

— На месте где пала.

— Помилуй барин! А ежели сожрет?

— Ну, коли так дело встанет — то честь тебе и хвала!

— Честь-хвала… — пробормотал Кузьма, озлобляясь на барина — Ну то уж хренушки…

Трава перестала шевелится и вовсе затихла.

Барин поглядел на то, подумал, поднялся с крыльца, и как бы в сторону проговорил:

— Ну а кто туда сходит, да вернется…Того, не знаю даже…зеленым вином по самые зенки отпочую!

Трава вихрем взметнулась и над ней показался восторженный Кузьма, прямиком по пояс.

— Так мы на все согласные! — воскликнул он, с собачьей преданностью смотря на хозяина.

Ох и зря он из травы вылез… Махнул Трипет своей лапищей, едва мимо его кудрей перстами цепкими пронесся. Смекнул мигом Кузьма — дело худо, и нырнул обратно, только его и видели. Растерялся барин — хотел он холопа за власы на дорогу выволочь, по хребтине каблуками обдать, а вновь ни с чем остался.

Уж на сей раз не стерпел — загоготал барин, громко, раскатисто. Подбоченился он, почесал густую бороду, да задорно глянул на заросли.

— Смотри же, Кузька! — погрозил он пальцем траве — Не обману на сей раз тебя, коли сдюжишь!

«Не обманет… — злобно думал Кузьма, отгоняя от рукава больно егозливого и надоедливого черного жука — Уж если и поднесет старый хрыч чарочку — так и то, скакать надобно, как через костер на Купалу…»

Но все ж призадумался.

Трипет постоял еще, поскалился, а затем думал перекрестить Кузьму, по только нарождающейся на Руси моде, но забыл как, и вместо того, прицелился, где у Кузьмы должна была быть голова и плюнул туда. Затем вновь расхохотался, поправил на плечах уже начинающий мешать тулуп и, грузно взобравшись на крыльцо, исчез в доме.

С минуту ничего не происходило, а затем, заросли зашевелись и на дорогу выполз Кузьма. Разогнувшись, он отряхнулся, утер с ланиты плевок барина и оглянувшись, для порядку, показал фигу раскрытой двери дома.

— Чтоб тебе, огузь, Морок приснился, — прошептал он, не разжимая зубов — Чтоб пред тобою кол железный в поле вылез, да под пузо тебя насадил. Пополам бы твое брюхо на обеде лопнуло, да жену с отпрысками дрянью залило…у-ух!

Он хотел было плюнуть на порог, но вовремя понял, что за это могут и выпороть, посему — плюнул подле, развернулся и неспешным шагом побрел к себе.

Лишь отошел Кузьма пару шагов от дома — меж лопаток прилетел ему старый барский валенок, изношенный прошлой зимой, да донесся до ушей смех хозяина Трипета.

Не стерпел Кузьма, взвыл, бросился опрометью.

В след, как будто и не было ничего, окликнул его барин:

— Траву как воротишься повыдери — да Гнедой скорми! Уж день не евша.

«Не евша-евша, — злился Кузьма, улепетывая к сеновалу — Я-то сколько уж не евший! Под афедрон тебе траву эту клятую!»

Добежав до сеновала, Кузьма спрятался за ним и почесал ушибленное место. Выглянув из-за угла, он погрозил сухим кулаком в сторону барской избы, помянул Трипета самым злым словом, какое знал, да и направился в свою избу — поднимать Феклу, собираться в поле, думать, как получше напакостить барину и навалять предателю Поваге.

* * *

Не чуя беды, дремал косматый конюх Демьян на сеновале. Как и Кузьма не видал он страшного летавца, но если чернорабочий в погреб на свиданье с кружкой ходил, то Демьян — честным сном спал. Лежал он прямо на свежей копне сена, что скосил вчерась вечером, по приказу барина — на корм коровам. Снес траву куда полагается, да так забегался, что пал прямо в нее и зарылся с головой, еще до сумерек. Всю ночь проспал он так — не чаял криков на улице, говора людского, топота ног, а пробудился только сейчас, заслышав ругань Кузьмы с барином.

Почесывая живот, да пожевывая соломинку, Демьян лениво потянулся и перевернулся на другой бок. Чуток подумав, он аккуратно пошевелил пальцами обеих ног и, удостоверившись что все они на месте, облегченно вздохнул. Дворовой дух был в хозяйстве злющий, прям под стать барину, и такие наглые ночевки на своей территории вряд ли оставил бы безнаказанными — пооткусывал бы, сволочь, все персты до единого. Да видать пожалел дедушка-дворовой трудягу Демьяна. А может и не уследил разиня, как его поймешь?

Но не понравился лохматому конюху шум за сеновалом, ох как не понравился… Духи, конечно, преимущественно ночью бродят, поскольку не любят людского глаза — то всякому известно; но дворовой не нечисть и не нежить — может на свет выползти. Приподнявшись на локтях, осмотрел Демьян все углы сеновала, что на свет выходили, и ничего подозрительного не приметив, стал дальше вслушиваться. Наконец, сообразив, что шорохи те за стенкой происходят, вновь облегченно выдохнул, да решил притаится, на всяк случай — вдруг пристанут?

«Если это барин или барыня, — думал Демьян — Так надо непременно сейчас вставать, делать вид, что я что-то действую. Ну а ежели не они — так закопаться еще с головой, чтоб доспать окончательно»

Но планам не суждено было сбыться.

Кузьма, что находился все это время за сеновалом и издавал те самые подозрительные шорохи, решил обойти строение кругом и, дойдя до входного проема, замер подле него, поворотившись спиной.

«Ах это друг-Кузьма… — подумал весело Демьян, разглядывая знакомую спину — Ну ничего, мы тебя сейчас испугаем…»

Демьян тоже ловким и хитрым был. Чуть неуклюжее да глупее Кузьмы, а так — чисто он.

Тихо сбросив покрывавшее его сено, Демьян опустился подле копны на четвереньки, кувыркнулся вперед, подскочил, чуть ли не до самого потолка, и звонко шлепнул ладонями Кузьму по спине.

Кузьма, не ждавший такого коварного нападения, перепугано взвыл и пал наземь, а Демьян лишь покатывался со смеху.

— Ты?! — крикнул Кузьма — Что ж вы все до плеч моих сегодня хотите, нелюди? Ну, погоди, репей поганый! Я тебя проучу сейчас! — и как был на четырех — кинулся на Демьяна.

Демьян хохоча, бросился удирать, да случайно задел пяткой стоявшую в углу косу, которую сам же туда и определил на ночь. Коса дрогнула, завертелась и начала падать. Кузьма только и успел заметить как что-то белое пред ним проносится, а уж в следующий миг, древко лежало поперек ступней Демьяна. Коса никого не задела — упав, она угодила клювом в сено, а стержнем легла поперек входа. Был бы Кузьма чуть порасторопнее в своей погоне — перерезало бы ему шею.

— Ты чего… — пролепетал он испуганно, переводя взгляд с косы на Демьяна и обратно — Совсем ополоумел? Убить меня надумал?

— Да что ты, Кузьма, — проговорил не менее перепуганный Демьян — То случай был…Чес слово — не вру!

По глазам Демьяновым понял Кузьма, что конюх не врет.

— Ладно, случай, — хмыкнул Кузьма, вставая с колен и отряхивая руки — Ты что тут, а?

— Да заснул вчера, — виновато признался Демьян и согнулся, чтобы поднять косу.

— Погоди, ну-ка… — предупредил его Кузьма, забирая из рук инструмент — Дай, я поставлю!

Ловко вертанув ее в руках, так, что Демьян на миг зажмурился, Кузьма поставил косу в тот же угол, правда, уперев ее обухом в край стены сеновала, а концом древка — в широкий выступ входного косяка.

— Так оно понадежнее будет… — проговорил Кузьма, глядя на инструмент — А когда заснул значит?

— Вечером.

— И летавца не видел?

— Чего? — выпучил глаза конюх.

— Захухря ты серая, вот чего, — проговорил со вздохом Кузьма и благосклонно пояснил — Вчера ночью, когда я в… то есть, когда дома уже был — в небе явился летавец.

— И что он?

— Что-что, — отговорился Кузьма — Ну полетал да пал в нашем поле. А меня, — он сделал горделивую интонацию — сам барин Трипет послал выведать — не вытворил ли он у нас чего неладного.

— Дела… — почесал затылок Демьян — И собираешься идти?

— Собираюсь, да. Только вот взять бы чего… — Кузьма глянул на косу.

— Я мигом! — потянулся к инструменту Демьян.

Кузьма остановил его жестом.

— Обожди, я сам, — он вытащил косу и взял ее в правую руку — Вот хорошо.

— А мне с тобой? — спросил неохотно Демьян.

— Весомо со мной.

Вздохнул Демьян — да уж делать нечего — пошел следом.

Зашагали они к Кузьме. Кузьма — весело спереди, Демьян — понуро сзади.

— А каков он хоть?

— Кто?

— Да летавец твой.

— У Феклы спросишь, — отмахнулся Кузьма — Невмоготу рассказывать.

Изба Кузьмы и Феклы стояла на самом краю деревни, возле того самого проклятого поля, куда ночью пал летавец. С виду она была добротная — стены крепкие, ровные, настил на крыше густой, да почти всегда свежий. Следил хозяин за своим домом, ухаживал — и хозяюшка нигде не отставала. Хоть печь была в доме старая-глинобитная и топили ее по-черному — в доме нигде нельзя было найти и пятнышка сажи. Потолок, даже вкруг волокового оконца — и тот чист был. Ну а что уж до пыли и сора, так тех и в помине не было никогда. Феклуша была работящая — целый день на трудах у барина Трипета: и гусей пасла, и коров доила, и в поле работала, да и как барыня утомится — с барычатами возилась. В избу придет: пол подметет, печь затопит, есть сготовит, да сажу въедливую протрет. Сама она была небольшая, тонкая — что соломинка, да робкая ко всем и ласковая. Всем кроме Кузьмы. Его-то, ежели он, гадюка, напьется — могла так ухватом или скалкой обходить, что никакой уж Трипет рядом не стоял-репу не чесал. Все село на то дивилось, а в особенности сам Кузьма — и откуда только бралась сила в руках? Впрочем, бралась и ничего тут не попишешь.

Вот и сейчас, подходя к избе, заприметил Кузьма издали, у самых дверей, свою супружницу. Пробежала по телу дрожь, сердце екнуло. Уж больно спокойно она на него глядела, а его всю ночь не было. Беда.

«Значит бить будет, — подумал Кузьма и тут же замедлил шаг — Ой, ведьма-а…»

— Здравствуй, Феклушка, свет очей моих! — крикнул он, насильно улыбаясь и с едва скрываемой боязнью глядя на жену.

— Приплелся, мухомор, — проговорила озлобленно Фекла и оперлась правой рукой о дверной косяк.

Левая рука была отведена.

«Ага, там ухват…» — мигом смекнул Кузьма.

И был прав. Готовилась Феклуша встретить мужа.

— Демьян, может ты вперед пойдешь? — прошептал конюху Кузьма, подходя к крыльцу и не отводя взгляда от жены.

— Отчего?

— От беды подальше… — пролепетал он и тут же прыгнул товарищу за спину, так как почуяла Фекла подвох, да выставив вперед рогатину, бросилась на муженька своего гулящего.

Задрожал лохматый Демьян и только слышит жалобный Кузькин крик позади:

— Заслони!

— Я тебе заслоню, анчутка ты болотная! — злобно вскинулась Фекла, но подбежав к Демьяну, тут же поменялась в лице, и ласково, как она говорила обычно со всеми, попросила — Демьянушка Боянович, посторонись, будь добр!

— Не могу, Фекла, — прикрывал дрожащего всем телом Кузьму Демьян — Убей — не могу!

— А ведь убьет, шишига… — прошептал ему вполголоса Кузьма и хихикнул.

— Ты как меня, гриб этакий, назвал? — сменила интонацию Фекла, но заметив валяющуюся на земле косу, поинтересовалась — А куда это вы так снарядились?

— Вот ты прежде, чем ухватом гнать, расспросила бы, что да как… — проговорил обиженно Кузьма, уж думая, что он в безопасности, и нагнулся за косой.

Но тут же получил чугунным рогом по черепу от Феклуши. Крякнув, он сел на землю, а та, поставив инструмент, кивнула:

— Теперича сказывай!

Держась за голову, уже в неисчислимый раз обиженный и униженный за это утро, Кузьма намеревался проучить жену — в те времена семейное насилие было в порядке вещей — но Демьян остановил разбушевавшихся супругов.

— Хватит вам, нехорошо это! — наконец выдавил он — Нам дело дали, а вы с побоями!

— Какое еще дело? — вопросила Фекла, которая уже сама пряталась за Демьяна, как до этого хоронился от нее Кузьма.

— Да барин Трипет, муженьку твоему драгоценному, задание дал…

— Да что ж сразу не сказали? — перебила Фекла.

— Да тебе скажешь… — злобно фыркнул Кузьма.

— А что за задание?

— Сходить в поле, да…

— Как в поле? — вновь перебила конюха Фекла — Там же летавец!

— Так за ним и послали! — ответил Кузьма, выходя из-за спины Демьяна окончательно.

Фекла остолбенела и, казалось, хотела сказать что-то вроде: «Не пущу!». Затем желание возразить заменилось тягой воскликнуть: «Да хоть бы ты там сгинул!», но и оно быстро угасло, перейдя в тяжелый вздох.

— Пойдемте, — кратко ответила она — И Повагу позвать надобно…

— Вот его-то мне, черта старого, и надо! — согласно хмыкнул Кузьма, направляясь вслед за женой.

«Нашел кого помянуть, дурень…» — угрюмо подумал Демьян, поднимая брошенную товарищем косу.

Он поглядел вслед удаляющейся чете и, приложив ладонь к глазам, глянул вдаль, туда, где за Кузькиной хатой начиналось черное, до того обыденное, но теперь хранившее в себе жуткую тайну, поле. Все на нем было спокойно и привычно — колыхалась вокруг убранной земли луговая трава, стрекотали кузнечики, да светило ярко Солнце, согревая лучами Русь, да и всю землю по миру распростершуюся.

Но скверное что-то зарождалось в мыслях, при взгляде на это странное, неестественное спокойствие, после всего того ужаса, что разразился этой ночью. Пусть летавца Демьян еще и не видел, но отчетливо понимал, что не к добру это все и быть беде великой, а затишье это – лишь затишье перед бурей.

* * *

Уже переступив порог дома, позабыла Фекла об обидах, за какие хотела проучить Кузьму, и теперь с обычной говорливостью, стала сказывать про весь тот страх, что пережила она за ночь, пока супруг ее, крепко напившись, дремал под пышным ракитовым деревцем.

Кузьма слушал, да все более мимо ушей пропускал, попутно пополняя свой опустевший желудок тем, что складывала на стол его супружница. Тут же на лавке сидел и Демьян, да скромно, но все же — весьма уверенно, уплетал все то, что не успевал примять оголодавший хозяин. Кушанье было по крестьянским требованиям весьма обильным и недурным: зеленый лук, пареная со вчера репа, пустые лепешки, немного каши-глазухи (а попросту — ячменной каши, которая Фекле удавалась крайне хорошо), да шмат врученного за особые труды самой барыней гусиного сала, начавшего уже твердеть от неподходящих условий хранения. Также на стол был поставлен хлебный квас, к которому никто так и не притронулся, до того самого момента, как в дом не наведался Повага.

Всю ту брань да раздор, что произвели они с Кузьмой, мы лучше опустим, и лишь упомянем, что от драки их спас все тот же грозный ухват Феклы, одним холостым взмахом которого были усмирены оба спорщика.

Усевшись рядом с Кузьмой, еще не старый, но уже седеющий в висках известный ябедник и кляузник Повага, молча стал уплетать хозяйское кушанье, совершенно игнорируя, что всего-то пару часов назад самолично доносил барину Трипету на обитателя дома. Кстати, ничего хорошего за это так и не получив.

Был Повага противен и сварлив, да и внешне неказист: невысок, пухл, с мелкими поросячьими глазками, да каким-то облезшим прыщом над правым глазом. Работник был худой: все из рук валилось да делать ленилось. Одно было хорошо у мужичка — уши большие, глаза внимательные, да язык болтливый — за что его Трипет и держал на короткой ноге. И, кстати, назначил деревенским старостой.

Окончив трапезу, да недолго провозившись, вся ватага поднялась из-за стола и направилась в поле, дабы исполнить наконец поручение барина. Поскольку русичи завсегда были народом до чудных природных явлений и потусторонних сил суеверным и осмотрительным, каждый вооружился как мог. Кузьма ухватил все ту же косу, Фекла взяла мотыгу, Демьян принес из сеней валявшийся там топор, а славившийся своей отвагой и доблестью Повага просто незаметно хряпнул браги из хозяйских закромов, пока все остальные участники отряда ходили за инвентарем.

Уже на подходе к полю, крестьяне почувствовали что-то неладное. То было весьма неприятное и напряженное ощущение множества глаз, смотрящих на тебя со всех сторон, но совершенно не мистических, а самых обыкновенных — людских. К полю тянулись люди со всей деревни — ими двигало чувство любопытства. Но еще одно чувство — чувство неподконтрольного, суеверного страха перед неизвестным останавливало их в нерешительности.

Обремененная молодуха Акулина и девка Сорока сидели на завалинке подле бани, с напряжением и интересом глядя на выдвигающуюся в поле процессию. Старец Акимир замер посреди дороги, будто позабыв, куда направлялся, и тоже смотрел на четверку храбрецов, в нерешительности замерших у края поля. И только дети, не скрывающие своего любопытства, собрались целой гурьбой и крупными кучками прятались за края изб, бани, выглядывали из-за плетеней или же так, просто стояли посреди кривой деревенской улочки. Где-то совсем вдали, был виден богатый барский терем, повернутый задом к полю, а возле забора пестрел халат самого хозяина Трипета. Даже он почувствовал смутное волнение, охватившее его крестьян.

Кузьма, шедший впереди отряда, замер, в нерешительности глядя на собравшихся близ поля односельчан. Всем им было интересно пойти поглядеть — «что же там такого ночью грянулось?», но все боялись и ждали, пока кто-нибудь выдвинется вперед них. Чернорабочий пробежал взглядом по напряженно молчавшим соседям, глянул на растерянного Демьяна, нервно поправляющую платок Феклу, ничего не понимающего Повагу, и с его дрогнувших губ упало одно-единственное слово:

— Идем…

Это слово оживило крестьян. Некая невидимая волна поползла между ними, сняв с плеч холодные когти страха. Оцепенение рассеялось, люди стали медленно, но решительно подходить к группке Кузьмы и сердце того замедлило судорожный ход, наполняясь уверенностью и спокойствием. Демьян с надеждой оглядывал вновь прибывших, Фекла успокоилась и уверенно держалась на ногах.

Кузьма оценил свое окружение: тут собралась добрая часть деревни — мужики, бабы, парни, девки и скоп детей. У некоторых были в руках косы, мотыги… Хорошо.

Ряды роптали и надо было быстро брать командование в свои руки.

— Пойдемте! — воскликнул Кузьма, бравируя, и взмахнул рукой.

Но недобро ответил мир на сей смелый жест. Зашевелилось поле, заколыхалось — взмыла в небо темная стая птиц. Черный вихрь поднялся над голой землей — тяжело хлопали крыльями крупные враны, хрипло орали вороны, пронзительно кричали суетливые галки.

Народ дрогнул, отпрянул. Несколько малых детишек с криками бросились наутек и молча за ними пустились две молодые девки, из наиболее боязливых. Их проводили тяжелым взглядом, не сказав ни слова. Всем было страшно, и с трепетом смотрели люди на кружащийся в небе хоровод птиц, устроивших здесь столь неожиданный и сверхъестественный сбор — сидя на поле без единого звука. До того, как сюда не ступили люди.

Кузьма замер, рассматривая эту чарующую картину и наблюдая полет невесть откуда взявшихся пернатых, явно не предвещающих чего-то хорошего. Через секунду он пришел в себя и, оторвавшись от странного видения, оглядел толпу. Все вперили взгляд в птичий круговорот — кто переговаривался не отводя глаз, кто поминал богов, а кто просто молчал, боязливо оторопев.

— Да-а… — проговорил едва слышно стоящий рядом Демьян — Дела…

— Сварог-батюшка сохрани, — бормотала рядом Фекла — Мокошь-матушка защити… Перун…

— Пошли! — вновь воскликнул Кузьма, понимая, что люди начинают терять самообладание от страха и, едва собрав остатки своего, уверенно зашагал вперед.

Люди очнулись и неуверенно потянулись следом. Кто-то намеренно отстал, а затем и вовсе незаметно ушел — Кузьма чувствовал это спиной — сам бывал из таких. Вот только теперь так делать нельзя. Бросься он назад — за ним опрометью кинутся остальные. «Ведь если у собаки убежит голова — значит за ней же потащится хвост» — думал он, бодрясь из последних сил и поправляя косу на плече.

Попутно Кузьма вспоминал все, что слыхал о летавцах и нечисти в общем. Зря помянул о собаках — на ум сразу пришли псоглавцы, которые, если верить сказаниям, водились где-то на самом краю Руси, временами совершая свои жуткие набеги на людские поселения. А впрочем, говорят, их давно перебили.

«Тьфу, нечисть… — думал, успокаивая себя, чернорабочий — Раздумал тут о чудищах… Птицы не трогают — и то — радость»

Птицы действительно присмирели. Покружив в небе, они стали снова усаживаться на землю — правда, подальше от людей. Они неподвижно застыли на своих местах, с опаской глядя на шествие внимательными черными глазами и шустро отскакивая, при нежелательном приближении.

Из головы Кузьмы не выходили страсти. Поговаривали, что летавец — это сам Змей Горыныч, которого хитрые богатыри все-таки изловчились сгубить телесно, только вот напасть — малость не доконали духовно. Змей сгинул, но теперь, неспокойная сущность его обрела новый вид, и уже в нем блуждает по свету, пугая честных людей и совращая неверных жен. Многие, правда, сомневались, что гадина погибла — никто так и не видел змеище мертвым. Однако, мало кто замечал его и живым. Свидетелей своих налетов Горыныч оставлял редко — обычно они принимали вид сотлевших угольков или же попросту исчезали в одной из трех его бездонных глоток. Впрочем, и без того хватало ужасов, рассказанных счастливыми очевидцами. Сказывали, что одним ударом хвоста чудище разносило избы в щепы, а движением острого когтя — легко распарывало коровье брюхо. Кузьма дрогнул от такой мысли и тут же потешился, представляя себе эту громаду, которой, видать, и на поле было бы тесно, пытающейся улечься в ту небольшую выбоину, что оставил после своего падения камень-летавец. Как Горыныч переминается на громадных лапах, пытаясь свернуться, словно муромский калач, свить свои длинные шеи, сложить кожистые крылья, подмять под брюхо вытянутый хвост…

Нет, это точно был не Змей.

А вот и показалась проклятая выбоина — глубокая, черная, словно погреб, да и запах оттуда шел похожий… В глубине ее мерно покачивалась водянистая муть, на которой не отражались блики Солнца. И не было Солнца. Небо стало затягиваться тучами и в дали уже громыхало, задевая раскатистым звуком трепещущие на ветру верхушки темнеющих, в поле за лесом, елей.

«Я и не заметил… — подумал Кузьма, бегло оглядывая чернеющее небо- …так быстро»

Он всеми силами пытался отвлечь себя от грозной ямы.

Но та была уже совсем близко — и пятидесяти шагов не хватит.

«Ну не Змей, хорошо. Ладно. Но может быть вешница. Ее от обычной старухи отличить просто — у ней, говорят, волосы медные, а пальцы — железные. И смотрит она не прямо, а вкось»

Тридцать шагов.

«А того хуже, ежели там засядет длинномордый зверь ендарь, про которого рассказывал как-то старик Акимир, сам прознав о нем у богатыря Чурилы. Весь он заросший шерстью и имеет лишний глаз во лбу… Нет»

Десять шагов.

«А вот что всего хуже — так это лужа цвета зорьки. Она сама чуть живая. Как подойдешь к ней, надобно палкой кинуть и перстами не марать, а иначе…»

Три шага.

Все.

Встали.

Кузьма перевел дух. Он не хотел опускать взгляда в яму и все еще щерился глазами по небу, будто выискивая там причину своего страха. Сзади слышалось роптание и перешептывание подходящих. Все замерли, немного не дойдя до выбоины…

…и стихли.

Тишина. Полная тишина.

Кузьма закрыл глаза, стоя на краю загадочной ямы. Как он хотел оказаться где-нибудь далеко-далеко отсюда, у себя дома, а уж лучше — в погребе барина Трипета. Да уж, пожалуй, даже на барском крыльце с повинной, он чувствовал бы куда меньше страху, чем здесь. Теперь он уже боялся что-либо видеть в той проклятой выбоине и просто ждал, что скажут подошедшие люди.

— Пуста… — послышались переговоры вокруг — Пуста?

— Пуста!

Кузьма с усилием приоткрыл глаза и осторожно глянул в яму. Жирная, черная земля, торчащая неровными комьями по бокам выбоины, казалась вывернутой из свежей могилы. Жижа, не вода — а именно непонятная водянистая жижа, скопившаяся на дне её, переливалась серебристыми оттенками, словно тонким-тонким слоем краски покрывая эту плотную муть. Жижи было много. Казалось, провались ты в эту ямину — уйдешь в нее по самое темя.

«Пустая-то пустая, это да… — думал Кузьма, вглядываясь в густые разводы на поверхности лужи — Так это по первому взгляду. А что там под нею — под жижей — совсем не известно…А может и сама эта дрянь чем опасна? Провалишься еще — переварит…»

Он вглядывался все упорнее и, кажется, заметил. Под серебряными пятнами, там где жидкость была менее плотна, он смог разглядеть нечто белое, вытянутое, похожее на человеческий силуэт и совершенно неподвижное.

Кузьма выдохнул и протер рукавом глаза.

«Почудилось?»

Нет. Таинственные белые контуры выступали на серебре все также четко.

Чернорабочий замер, не в силах произнести и слова. Он хотел поворотится к людям и указать на загадочное видение, но тело не слушалось его: ноги онемели, а шея застыла, словно связки и мышцы в ней окаменели.

В небе кривой стрелой пролетела молния, раскатисто грянул гром, а комья земли предательски расползлись под ногами Кузьмы, увлекая его в яму. И пискнуть не успел бедолага, как полетел вниз.

Кузьма-то пискнуть не успел, но отчаянно заголосили вокруг люди. Кто-то вскрикнул, какой-то дурак рассмеялся. Замешкались и Демьян с Повагой. Только Фекла, моментально переборов испуг за свою жизнь испугом за гибель мужа, подобралась к самому краю выбоины и протянула туда древко своей тяпки.

Кузьма, побарахтавшись в жиже, стал вставать на ноги. Тело окутала противная, леденящая влага — но несмотря на то, что внешне она казалась густой, как кисель, на деле не липла и спокойно проходила мимо тела, как обыкновенная вода. Опершись рукой о край ямы, Кузьма поднялся и встал на ноги, упершись лаптями в днище. Оказалось не так уж глубоко — вода доходила ему только до пояса.

Но вот, чрез мгновение, наткнулся край обувки на что-то живое, твердое, но податливое — и нечто потянулось в воде, начало подниматься.

Увидев, что рядом что-то всплывает, Кузьма сдавленно крикнул и бросился к краю ямы, пытаясь выкарабкаться по черной липкой земле. Даже в такой страшной ситуации, когда все невольно отступили от края выбоины, а в самой ней что-то зашевелилось, Фекла нашла секунду для подсознательного ироничного вздоха, глядя на не замечающего протянутую мотыгу супруга, и ткнула древком ему в плечо. Тот испуганно дернулся, едва не повалившись на спину от внезапного прикосновения, но тут же оглянулся и вцепился в мотыгу.

Фекла потянула инструмент и, совсем уж увязший в серебряном болоте Кузьма, сделал шаг, другой — и наконец, нащупал нужный выступ под ногами. В один скачок вылетел он из ямы, забрызгав столпившихся односельчан, и оказался рядом с женой. Забрызганные бросились от Кузьмы в стороны, вытирая по дороге следы подозрительной жидкости, запятнавшей их одежку, а сам Кузьма кинулся к женушке. Подбежав к ней, он сцепил ее плечи твердыми пальцами, сжав их накрепко, отчего Фекле даже захотелось вскрикнуть, а затем быстро прижался к ее смуглому лбу обветренными губами и пробормотал скороговоркой:

— Пойдем, Феклушка, нече нам тут делать! — и поволок ее в глубь толпы.

Делал он это столь стремительно и поспешно, что даже позабыл жинкину мотыгу у самого края ямы, на что Фекла не решилась намекнуть, видя столь редкое у мужа взволнованное состояние духа.

— Разошлись, мать ваша курица!! — хрипло выкрикнул он, и толпа испуганно расступилась, пропуская супругов меж собой.

Испуг мужа передался и жене — молчала Фекла, ведомая крепкими руками Кузьмы, который пер напролом словно озверев и навивая такой отговор:

— Родом-Рожаницами, Хорсом-Даждьбогом, Сварогом могучим, Искусом Крестом…

А тем временем, все прочие глядели на воду. Там действительно творилось что-то удивительное.

Под перепуганные возгласы, из серебряной мути стало проступать человеческое лицо. Подумали — череп, но нет. При ближайшем рассмотрении, можно было без труда увидеть на лике бледную-бледную, почти белоснежную и казавшуюся очень тонкой, кожу. Она была странной — почти совершенно белой и лежащей на костях в обтяг, да так, что на лице не было ни одной кости черепа, которую нельзя было бы видеть. Скулы, нос, челюсти — все казалось лишь едва покрытым скелетом. Неудивительно, что находку изначально приняли за остов.

Такими же костлявыми оказались и плечи существа. По всему телу, казалось, почти лишенному плоти, плелась замысловатая паутина кровеносных сосудов, во многих местах вполне различимых сквозь кожу и, что удивительно — даже не синих, как вены, а полностью черных. У существа совершенно не было волос — шевелюры не наблюдалось, бороды и усов — также. Да даже самых обыкновенных ресниц и бровей — и тех не было. Его веки и рот были плотно сомкнуты.

И оно не дышало.

— Кто это…? — слышались разговоры в толпе.

— Гляди, лыс… Без хвоста же?

— …это упырь?

— Водяной?

— Дура, упырь — черный! И света боится!

— Да чего он в поле позабыл?

— …две руки? Или нет?

— …чего водяной в поле забыл?

— Полевик разве?

— Не-ет…полевики — гаже.

— А он живой вообще?

— …куда гаже…

— Вот так летавец…

— Вдарь палкой!!

— …мож пьянчуга какой?

— Смотри-смотри, в воде же! Ну как не водяной…

— Хотя…

— Да вытолкните же его!

— …или нет. Жердяй?

— Жрать охота…

— Косу дай!

— Да слазтье, бесы…

— Надо за барином!

— …а он в воде дышит или как?

— Отойди, не видать же!!

— Все, я сейчас полезу…или нет…

— Ой!

— Перуном-громовержцем… Елгузом Кустом…

— …мавка! Точно она! Только мужик-мавка!

— Умрун все-таки…

— Тьфу! — не выдержал наконец косматый конюх Демьян, и думал спуститься в яму, чтобы достать завалившееся туда чудо.

Но одернул его наглый Повага, чуть оттащив от края. Демьян повернулся и грозно взглянул на старосту, на что тот лишь хитро сверкнул поросячьими глазками, кивая на брошенную Феклой мотыгу.

«Ага-а-а…» — быстро понял его Демьян и, как бы невзначай, задев конец мотыги, подцепил ее лаптем и свалил в яму.

Народ мигом замолк — чересчур заметно все произошло.

Мотыга, сползая, чуть врылась острием в землю и ударила рукояткой по грудине существа.

Оно дрогнуло и моментально подняло свои белые веки, под которыми оказались ярко-голубые, небесного цвета глаза, пусто уставившиеся вверх.

Крестьяне с интересом и трепетом смотрели на лежащее в яме создание, но тут оно зашевелилось, отчего наиболее пугливые — а таковых было, почитай, половина — отступили подальше. Лежавший разлепил тонкие серые губы и шумно потянул воздух, притом, издавая звук, какой издают, нагнетаясь, кузнецкие меха. Словно железо зашуршало внутри пришельца.

Он повторил вдох. Еще.

Теперь отмерли и медленно зашевелились зрачки. Плавно перешли они с неба на толпу, пробежались по ней, замерли на водянистой мути — и резко переметнулись к тому месту, где покоилась рука существа. Его плечо качнулось и неторопливо, словно отгибаемая ветка, стала подниматься из жижи бледная-бледная кисть.

«Пятипалая, — с облегчением заметил Демьян — Значит — человек, наверное…»

Существо с интересом разглядывало свои длинные пальцы с выступающими острыми костяшками. Несколько раз согнуло-разогнуло их, сжало ладонь в кулак.

Народ снова зашептался и заговорил над ямой, и тут лежащий, быстро и резко, как хищная птица, повернул к крестьянам свой восковой череп, и уперся в них пронзительным, немигающим взглядом. Все поспешно смолкли, почтенно отступив от края еще на пару шагов. Кто-то покрепче сжал косу в руках. Существо же, согнув в коленях столь же тощие ноги, и колыхнув телом лужу, начало подниматься.

Паника.

Кто-то, окончательно потеряв терпение, бросился наутек, кто-то вскрикнул и спрятался за соседние спины, а подавляющая масса просто заколыхалась и сплотилась между собой, сжимая плечами ряды.

Отступить не успел лишь Демьян, оказавшись таким образом между толпой и ямой с загадочным летавцем. Теперь, лежавший в жиже встал в полный рост, достигавший чуть ли не двух метров, а в глазах перепуганных людей — едва ли не косой сажени. Секунду диво стояло неподвижно, но затем потянуло костлявые руки к краю ямы и стало неуклюже карабкаться наверх. На его неловкие попытки народ глядел уже не с тем ажиотажем, с каким наблюдал за барахтаньем Кузьмы. В толпе теперь не слышалось хохота — его сменили перепуганные переговоры, но оно и понятно — выползец из ямы явно был существом более неординарным, чем пьяница-чернорабочий.

Между тем, сам выползец никак не мог покинуть своего вместилища — он старательно пытался ухватиться за выступы, но лишь больше измазался в грязи. На бледном лице его появилось замешательство — существо отпрянуло от края выбоины и сделало шаг назад, омывая испачканные ладони в серебристой жиже.

По толпе прошлась странная усмешка, мол: «Летавец-то сознательный!»

Среагировав на звук, существо подняло голову и направило странный, осмысленный взгляд на людей. Оно стояло так несколько секунд, но никто из толпы даже не пошевелился — все испытывали какую-то непреодолимую опасливость при виде пришельца.

Лишь Демьян, внутреннее переборов себя, посмотрев на этого неказистого и угловатого человека, нуждающегося в помощи, и пожалев его, сделал шаг вперед, громко сплюнув через левое плечо. Мгновение он колебался, но затем подал ему свою сухую и крепкую руку.

Создание отпрянуло.

«Боится что ли?» — пронеслось у Демьяна в голове, но уже через секунду существо протянуло навстречу костлявую пятерню.

Хватка оказалась крепкой и невероятно холодной, и последнее — не только из-за влаги на ладонях летавца, но и оттого, что даже само тело его было морозно как снег.

«Как у покойника… — подумал испуганно конюх, вытаскивая существо из ямы — Еще как вцепится зубами в шею…»

Но не вцепилось. Его лицо лишь дрогнуло в уголках рта, пытаясь сотворить неловкую улыбку, а глаза нисколько не выражали зла.

Встав у края ямы, оно замерло в растерянности глядя на собравшихся вокруг людей.

Демьян усмехнулся.

— Да не пугайтесь вы! — крикнул он соседям — Он смирный! — и как бы в подтверждение сказанного, Демьян легонько хлопнул летавца по спине.

Летавец лишь дрогнул и еще раз попытался улыбнуться, на сей раз более удачно.

Люди, перебарывая жуть, стали подходить ближе.

* * *

Летавец оказался не страшным. Он, видимо, был человеком, вот только, в отличии от остальных — рослым и тощим. Невероятно тощим.

— Сколько же он дней не ел… — бормотала полная баба Агафья — Вон, весь как остов!

— Остов и есть! — согласился из толпы кузнец Гаврила, не забыв добавить — И длинный, как коромысло…

— Даже всю хребтину видать. Смотри как торчат!

— Срам бы ему чем прикрыть… — заметил кто-то благоразумно — Вон и девки от стыда воротятся.

— И то верно, — вздохнул Демьян, скидывая рубаху и повязывая ее вокруг пояса существа, на манер юбки.

Люди подсуетились и чью-ту рубаху надели на верх пришельцу, и теперь он был в более-менее подобающем виде.

— Ну, — заметил Демьян, осматривая летавца и подбирая с земли топор — Теперь, можно и к барину!

Процессия бодро зашагала назад. Впереди с гордостью шел Демьян, таща за руку туго соображающую находку, все оглядывающуюся по сторонам и спотыкающуюся о каждую колдобину на дороге.

Птицы исчезли — на обратном пути крестьяне не встретили ни одной. Все они куда-то пропали, пока шла возня с летавцем и ямой, да никто этого и не заметил.

Но тучи никуда не ушли. Все собиравшийся дождь, наконец грянул, застав шествие на полпути к терему барина, посему большая часть разбежалась по избам и всего трое, включая Демьяна и самого летавца, достигли крыльца Трипета.

— Барин! — с порога возопил Демьян — Барин Трипет Иванович!

На крыльцо вышла прислужная старуха Марфа, занимавшаяся в доме Трипета мелкими домашними делами. Выглянув из-за двери и заметив только Демьяна и кузнеца Гаврилу, она разозлилась и прошипела:

— Чего приперлись-то?! Барин с барыней почивать легли минуту назад!

— Пусти, мать, — проговорил Демьян, придерживая пальцами дверь — Дело есть.

— Вот и катись со своим делом! — фыркнула старуха, потянув дверь на себя — Сейчас за твое дело и мне попадет!

Демьян тяжело вздохнул.

— Мы летавца привели.

За дверью все смолкло, она начала медленно растворяться. В проеме показалось дряхлое морщинистое лицо Марфы с по-рыбьи выпученными глазами.

— Это вот этот вот? — ткнула она кривоватым перстом в найденного.

Найденный поднял на нее безмятежные голубые глаза и попытался улыбнуться, да так, что даже оскалился, чем очень напугал старуху.

Гаврила рассмеялся, Марфа забормотала:

— Родом-Рожаницами…

— Да не боится он их, — махнул рукой Демьян, усмехнувшись.

— Как не боится, если нечисть? — еще больше испугалась Марфа.

— Ну, так значит не нечисть! — объяснил старухе Демьян.

— Точно не нечисть-то? — все не верила Марфа.

Демьян хотел уж проявить наглость и втолкнуть надоедливую прислужную в дом, но тут заметил над порогом подкову.

— Так давай проверим! — ответил он спокойно и повернулся к стоявшим на улице летавцу и кузнецу — Проходите, чего встали-то! Найденный вперед.

Найденный стоял, бессмысленно перя непонимающий взгляд на конюха, но Гаврила легонько подтолкнул его в спину и указал направление. Летавец неловко поднялся по ступеням, чуть не растянувшись на третьей или четвертой, как это сделал сегодня сутра Кузьма.

Когда он проходил мимо Марфы, та даже отпрянула, вжавшись в перила крыльца, а Демьян внимательно следил за подковой.

Летавец спокойно прошел в дверной проем, а подкова не упала — даже не пошевелилась.

— Видишь, — обратился конюх к прислужной — Не нежить, человек!

Старуха снова фыркнула и, посторонив с прохода Демьяна, с гордым видом вошла в дом, будто ничего и не произошло. Демьян же тягостно подумал, что порой даже старые полуживые кобылы чем-то умнее некоторых старых полуживых людей…

Сени у барина были светлые и просторные — устройство позволяло иметь здесь пару окон, затянутых слюдой — тогда как в обычных крестьянских домах на то шел рыбий, ну а в лучшем случае — бычий пузырь. Окна стояли на диво большие, отчего в сенях было особо яркое освещение, и худощавый летавец замер, вглядываясь в замысловатые молочные разводы на рамах. Гаврила сидел тут же, на лавочке.

Демьян заметил, что дверь в конце сеней также распахнута, а оттуда доносится басистый говор барина:

— Что ты говоришь, коряга старая? Какого приперли?

В той комнате послышались лопотания Марфы и приближающиеся тяжелые шаги Трипета. Барин вышел, в одной ситцевой рубахе и пояске. Потягиваясь и зевая, он шагнул вперед, не заметив летавца, тем временем занятого разглядыванием сеней…

Конюх и кузнец обернулись на крик.

Барин стоял с выпученными глазами и вжимался назад, в комнату, задом проталкивая обратно высунувшуюся было на вопль Марфу.

Летавец отшатнулся, отступая на своих длинных ногах и прикрываясь бледными ладонями.

— Барин… — позвал из своего угла Демьян.

— А? — обернулся барин и облегченно выдохнул — А…конюх…Это ты его привел, Демьян?

— Ну, я… — проговорил Демьян, еще не зная, чего ожидать от хозяина.

— Этот тот, что сегодня ночью…

— Да, в яме летавцевой нашли.

— Нечисть?

— Родом-Рожаницами, — устало повторил конюх, обращаясь к летавцу. Тот ничего не ответил и не предпринял, даже не изменившись в лице — Вот, видите?

— Да? — барин расслабился, но все ж таки повернулся и крикнул в комнату — Марфа, тащи полынь!

В комнате что-то зашуршало и через полминуты в руках барина был зеленый ссохшийся веник. Подойдя к нежданному гостю, барин потряс травой у него перед лицом, чуть задел щеки и провел крест-накрест — от бока до бока и от головы до пупа.

— А все же… — усмехнулся барин и снова обратился к конюху — Человек что ли?

Демьян пожал плечами.

— Похоже на то.

— А точно не наш? — сощурился барин.

— Да как можно! — даже несколько возмутился Демьян — Такого у нас отродясь не было! Да и в соседних деревнях тоже.

— Хорошо…А звать как?

— Не знаем, — неожиданно подал голос Гаврила — Не говорящий он.

— Разве не говорящий? — удивился Трипет. Он положил руку на костлявое плечо летавца и усадил его на лавку — Ну-ка, скажи что-нибудь, друг…

Тот посмотрел на барина вдумчивым сосредоточенным взглядом и постарался раскрыть губы. Изо-рта его вышел какой-то сипловатый свист.

— О, пытается! — порадовался Трипет — Давай, давай…

Летавец вновь попытался — вдохнул, заскрипел горлом и оттуда вырвалось что-то наподобие змеиного шипения:

— К-с-с-ш-э… — существо вновь затянуло воздух и засипело — Коше…

— Кошсей? — не понял барин, вслушиваясь в странный звук — Косэй… — он поморщил лоб — Кощей? Ну все! Будешь теперь Кощеем! — он хлопнул найденыша по плечу — Пусть будет Кощеем! А по батюшке тебя как?

Новоназванный Кощей задумался, повертел своими голубыми глазами и пожал плечами. Дескать — не знаю.

— Так будешь Трипетович! — ухмыльнулся барин — По моему имени! Отцовского нет, так хоть хозяйское поноси!

Барин рассмеялся, да и Кощей Трипетович попытался улыбнутся, нелепо оскалился и сам загоготал странным смехом, от которого у всех присутствующих пробежал легкий холодок по коже.

Какое-то время в сенях стояла тишина.

— …А куда ж его подселить? — неожиданно заметил барин, поглядывая на Демьяна — Ты же…ах, да.

Конюх собственного дома не имел, был холост и спал наверху конюшни, где хранили сено на прокорм лошадям.

Он перевел взгляд на кузнеца — но тут тоже было не гладко — четверо ребятишек, старшая дочь, сын с невесткой — все в одной избе, да чуть ли не на одних полатьях. Неудобно.

— А, где Кузьма? — вдруг опомнился он — Я же Кузьму за ним посылал!

— А он… — начали было хором конюх и кузнец.

— Понятно, — срезал их ответ барин, поглядел на своего нового подопечного и довольно ухмыльнулся, представляя отвисшую челюсть чернорабочего — Кощей, я знаю, где ты будешь жить!