Читать онлайн
"Последний судья."

Последний Судья.

Повесть.

Меня зовут Катерина.

Мама называет меня «котик» и «лапочка», а папа называет Кэт и солнышком. Но иногда папа тоже называет меня лапочкой и их единственной надеждой и опорой.

Мне семь лет, и я живу с мамой и папой в большом доме. А больше с нами никто не живёт, и мне бывает довольно скучно, когда мама и папа на работе, и я сижу одна в своей комнате. Потому что с куклами играть мне быстро надоедает, и с ними нельзя поговорить. Тогда я стараюсь читать или слушать музыку. Флэшек с записями у меня много: есть и танцевальная весёлая музыка, и серьёзная - мама называет её «классическая». А читаю я энциклопедии, где есть много рисунков, и объясняется, как что устроено. А когда я хочу просто отдохнуть, листаю детские книжки.

Они очень старые, и буквально разваливаются на отдельные серо-жёлтые страницы. Читая их, я ничему не учусь, но папа говорит, что они очень полезны: он сам вырос на них. Они и правда, интересные и весёлые, и я уже знаю их почти наизусть - в них рассказывается про приключения мальчиков по имени Том Сойер и Гек Фин, и разных других детей, и нарисованы эти самые дети, и приключения, которые с ними случались.

Но так, чтобы я оставалась совсем одна, бывает очень редко. Только когда что-то совсем уж серьёзно ломается в наших механизмах, и папе нужна мамина помощь, чтоб починить их. Так что я очень рада, что мама научила меня читать. Ведь теперь у меня много друзей: книг. А вообще-то мы почти всегда с мамой дома, а папа уходит рано утром, и приходит поздно вечером. Иногда он приходит так поздно, что я уже сплю. В такие дни сказку на ночь мне рассказывает мама.

Мне нравится слушать, как она рассказывает, но я больше люблю, когда рассказывает папа. Он очень просто объясняет то, что мне непонятно из энциклопедий. И о таких вещах, и ситуациях, которые описаны в наших книгах, а я их не совсем понимаю, ну, то есть, те, которые существовали или случались давно. Я хочу сказать, тогда, когда мы, люди, ещё жили не в доме, а там - снаружи. На поверхности.

Мама, когда я прошу её рассказать о тех временах, обычно становится печальной: я вижу, как в её глазах иногда даже появляются слёзы. И тогда я говорю то, что, как знаю, снова вернёт ей хорошее настроение: чтоб она лучше рассказала мне какую-нибудь сказку. Тогда она словно приободряется, и глаза её загораются деловитостью и интересом.

Сказки мама может рассказывать, как мне кажется, бесконечно. Потому что за все эти годы она ни разу не рассказала мне второй раз такую, которую я уже слышала бы. Правда, почти всегда в маминых сказках есть прекрасные принцессы и принцы, и говорится о том, как они любили друг друга, и преодолевали на пути друг к другу разные преграды. Злобные мачехи, гадкие некрасивые сёстры, или ведьмы, драконы, людоеды, эльфы, гномы, гоблины, и другие сказочные существа там, в маминых сказках, есть не всегда.

А вот принцы и принцессы - всегда.

И в конце они обязательно всех врагов побеждают. И женятся, или выходят замуж, рожают много детишек, и живут долго и счастливо. И потом обязательно умирают в один день. Я раньше не понимала, почему это хорошо - ну, то, что они умирают вместе. Но позже…

Впрочем, лучше я буду рассказывать по порядку, а то запутаюсь.

А вот когда рассказывает папа, он не говорит про принцев и принцесс. Он рассказывает, как жили другие люди, и они с мамой раньше. И я расспрашиваю его о том, как тогда было - ну, когда мы все были счастливы, каждый день могли видеть, как восходит и садится солнышко, слушать, как ветер колышет листву на деревьях, и как там, в кроне деревьев, чирикают птички. Как пахнет свежескошенным сеном, дымом костра, и хвоей от сосен и елей, и какую густую и успокаивающую они дают тень. Как журчит горная речка по замшелым чёрным камням и упавшим старым стволам… А если лечь в бескрайнем поле пшеницы на спину, прямо на землю, можно почуять тепло и заботу, которые идут из этой земли, и из травы. И вокруг так тихо и спокойно, что слышно, как где-то, так высоко в голубом небе, что его и не видно, поёт жаворонок…

И дома городов и деревень все такие красивые – разные-разные, и покрашены в весёлые цвета. А ещё рядом с людьми в этих домах живут их верные друзья, с которыми так хорошо играть: кошечки и собаки.

Собак я видела. Вернее, я видела их изображения на видео: папа показывал мне их в компьютере, у него там осталась какая-то старая матричная память с ними. Правда, он сказал, что это - запись одного эксперимента, и после него собачек не осталось. Они пожертвовали своими жизнями, чтоб помочь нам спастись.

Мне было так жалко этих симпатичных лохматых животных, что я два дня плакала, а мама тогда сказала папе, чтоб он не забивал ребёнку голову лишней информацией, а душу - ненужными сожалениями о том, что навсегда утрачено.

А папа тогда сказал, что мне нужно знать, чего нас лишили проклятые враги. Потому что единственное, что мне нужно сохранить в сердце - это как раз лютую ненависть к нашим врагам. Чтоб я могла в нужный момент нанести наш последний удар.

Тогда я была совсем маленькая, мне было всего четыре, и я мало что понимала о том, как всё устроено в нашем доме и том мире, что остался на поверхности, и для нас навсегда потерян. А то, что было со мной раньше, где-то до трёх лет, я и вообще не помню. Но сейчас я гораздо лучше понимаю, о чём они говорили, и почему я должна жить с памятью о том, чего нас лишили враги.

И почему ненависть должна постоянно жить в моём сердце.

Понимать и осознавать это я начала после того, как папа сказал, что мне пора учиться. Это было год назад, на мой День Рождения. Мне тогда исполнилось шесть, и мама испекла маленький торт. Я задула шесть свечей, и папа сказал, что теперь я совсем взрослая, и им пора заняться моей учёбой.

Так и произошло на следующее утро после завтрака: мама усадила меня за стол в папином кабинете, и дала листок чистой бумаги и хорошо заточенный карандаш. Потом она достала большую красивую книгу. Она называлась азбука. Там внутри было много очень красивых картинок, и буквы. Буквы были написаны сначала отдельно, а потом - в каком-нибудь слове, которое начиналось с этой буквы. А слова сопровождали картинки - того предмета, или животного, которые означало слово под ними. А чтоб было интересней, и запоминалось лучше, слова ещё и входили в какой-нибудь весёлый стишок.

Некоторые предметы или животных я уже знала, потому что видела в доме, или у папы на работе, или в служебных помещениях, или на картинках в детских книгах. Другие, и таких было гораздо больше, оказались незнакомы. Но мама как могла рассказала мне про них, и что они делали, или для чего служили.

Но не сами эти картинки и слова, которые они показывали, были важны. Гораздо важней, как объяснила мама, были буквы, из которых слова состояли. Мама сказала, что раньше всех детей учили буквам по таким учебникам… После этого мама почему-то долго молчала, закрыв лицо руками, а я не смела спросить - я уже знала, когда мама бывает сильно расстроена. И что в такие моменты её лучше не трогать. Так мне объяснил папа. А я всегда стараюсь слушаться своего папу: тогда он называет меня послушной девочкой, лапочкой, и его солнышком, носит на руках, или катает на плечах. И гладит по голове.

Когда мама снова стала показывать мне картинки и называть буквы, я быстро запомнила, какие слова на какую букву начинаются. Потом мама сказала, что для первого урока пяти букв вполне достаточно, и мы стали писать эти буквы на листке, который она мне дала. Я вначале писала плохо, буквы получались корявыми и неправильными. Тогда мама сказала «Ой, как это я!..», и написала мне для образца, как они должны выглядеть. И я стала пытаться их повторить. Когда я написала целую строчку «эй», «би», «си» и «ди», мама сказала, что у меня очень хорошо получается. А вот «и» у меня получилось похуже, и мама сказала, что это ничего, и со временем я набью руку. И попросила написать ещё строчку.

Я так и сделала, и мама сказала, что я молодец, только не надо высовывать язык и прикусывать его зубками. Я сказала, что это - от старания, и мама почему-то снова расплакалась, а я вскочила со стула, обежала стол, и прижалась к её боку. И мы плакали несколько минут вместе, хотя я и не знала, почему мы плачем.

Потом у нас был перерыв, и мы играли в прятки: хотя я не совсем понимаю, какой смысл маме прятаться, если она не помещается ни в одно из моих секретных мест, и я всегда её нахожу? Но когда мы во что-то играем, нам всегда весело.

А затем мама учила меня природоведению. Она сказала, что это наука о том, как всё на земле устроено. Вернее, как оно было устроено, и как должно снова стать потом - когда они с папой, или я, уничтожим врагов.

Я с того момента как себя помню, слышала, как мама и папа говорят про этих врагов, но долго не понимала - кто это, и что они сделали такого, что я должна их ненавидеть, а папа всегда говорил, что придёт время, и я узнаю…

Поэтому я просто покивала головой, и попросила рассказывать.

И мама стала рассказывать.

Она заранее приготовила две большие книги - как оказалось, с красивыми цветными картинками, и я впервые увидала, что такое тундра, тайга, море, пустыня, горы и реки.

Мама показывала и рассказывала, как они получились, и где находились, показывая на глобусе, который стоял на большой подставке тут же, в комнате. И мама объясняла, кто там жил: какие народы и их животные… А я смотрела, и вначале ничего не понимала: ведь то, что я видела в доме и снаружи его, совсем не напоминало ни лес, ни пустыню.

И тогда мама сказала, чтобы я просто запомнила, как всё выглядит, и поняла, что сама я вряд ли когда-нибудь это увижу. Я спросила почему, а мама снова закусила губы и отвернулась. Я подумала, что сейчас она снова заплачет, но мама сдержалась. Только молчала, хмуря брови и сопя.

Я как могла утешала её, но потом мама сказала, что на сегодня урок окончен, и что сейчас мы пойдём к папе в главную аппаратную, и он покажет мне, почему ничего этого - ну, того самого, из книжек! - я никогда не видела, и вряд ли увижу.

Папина аппаратная расположена на шестом Уровне. Я до этого никогда там не была, и очень обрадовалась, что теперь я уже такая большая, что мне можно туда входить.

Аппаратная оказалась огромной комнатой, куда больше, чем даже наш зал. Но уж очень загромождённая. Почти всё её пространство занимали разные приборы и всякие механизмы, и столы с экранами, которые мерцали то цветными, то чёрными пятнами в полумраке - светильник на потолке еле-еле светился: только чтоб можно было пройти, не споткнувшись или не ударившись об аппараты.

Мама позвала:

- Сергей. Мы пришли.

Папа отозвался откуда-то снизу, и я только сейчас заметила открытый люк в полу с крышкой из ребристого железа, прямо в центре комнаты. Папин голос звучал глухо:

- Да, дорогая, сейчас иду. Я уже закончил.

Папа поднялся к нам по лестнице, закрыл люк и вытер руки, испачканные в смазке, о тряпку. Тряпку бросил на один из стульев. Я подошла и обняла папу за пояс - мне почему-то показалось, что так будет правильно.

Папа нежно прижал меня, и погладил по голове. Сказал:

- Ты уже большая, Кэт. Тебе шесть лет. Пора тебе наконец узнать, почему мы с мамой всё время говорим о врагах. Понять и увидеть, чего они нас лишили. И узнать о том, что нам, или тебе, нужно будет сделать, чтобы отомстить им. Идём.

Мы прошли к центральному экрану, и папа включил что-то сбоку него, на большом пульте. На экране появилось изображение. Это оказался кусок пустыни - она выглядела в точности такой, как показывала мне мама на картинке в книге «Ландшафты»: необъятное море песка, покрытое словно застывшими волнами-барханами. И даже колючие кусты были такие же, как там, в книге. Только вот они почему-то были не зелёные, а ослепительно-белые.

Я подняла руку с указательным пальцем, собираясь спросить, но папа опередил мой вопрос:

- Они белые потому, что мёртвые. И их освещают наши прожектора. А прожектора я включил специально - чтоб ты увидела то, что там, над нами. Снаружи. На поверхности.

Я долго молчала, не зная, что сказать. Ведь получалось, что если бы папа не включил прожектора, я ничего бы не увидела. Снаружи, то есть - на поверхности, было бы темно: ну, точно так же, как в туалете, когда выходишь, и гасишь там свет… В остальных-то наших комнатах хоть какая-то подсветка есть всегда: чтоб не спотыкаться в темноте.

Папа тоже молчал, к нему подошла мама, и они обняли друг друга, продолжая смотреть на экран, и папа сжал руку мамы. Мама отвернулась от экрана, и снова опустила голову, и я увидела, как заходили желваки на её щеках. И тогда папа сказал:

- Мы тебе рассказывали, а сегодня мама и показывала тебе, как оно всё там, наверху, выглядело, пока… Пока на нас не напали враги.

Это они, враги, сделали так, что пропал весь свет. И снаружи теперь вечная Ночь. И мы ждём, пока они снова не снимут свой силовой Кокон, чтобы отомстить им. Взорвать их корабли. И всю нашу планету.

- А почему мы не можем взорвать их сейчас? - я уже предвидела ответ, но всё равно спросила - я знала, что папа хочет мне это объяснить.

- Мы не можем взорвать их сейчас потому, что не можем ни преодолеть, ни пробить тот Кокон, вернее, то поле, которое они установили вокруг нашей планеты. Там, в небе. Оно непроницаемо для излучений и ракет. Нет, не так: поле - односторонне проницаемо. Это только свет и тепло солнца перестали поступать к поверхности. А вот уходить от поверхности планеты тепло - может. И поэтомувсё живое там, наверху, замёрзло.

Птицы, звери, трава, деревья, реки и моря. Даже насекомые, хотя некоторые из них жили даже в Антарктиде, подо льдами…

Когда Кокон захлопнулся, наши лучшие учёные пытались разобраться, что это такое, и как нам пробиться сквозь него снова к солнцу. Или как уничтожить поле Кокона.

Но никто ничего так и не смог придумать или сделать.

И не только потому, что времени не хватило. Технологии врагов намного… э-э… превосходят наши. Ну, вернее, превосходили то, что было создано к моменту нападения.

Тогда учёные, строители, и военные и создали наше Убежище. Чтоб последние выжившие могли хотя бы отомстить!

- Папа… - я сглотнула, чтоб продолжить, потому что, как мне казалось, поняла, как тяжело папе и маме быть последними людьми из тех миллиардов, про которые мама мне рассказывала, - А почему? Почему там, на поверхности, никто не выжил?

- Это просто, малышка. Они все задохнулись. Потому что когда перестал поступать свет солнца - прекратился и фотосинтез. Ну, то есть, я хочу сказать, что водоросли в океане, и деревья на суше перестали вырабатывать - ну, проще говоря, делать, кислород. А те из живших на поверхности, кто не задохнулся, просто замёрзли.

- Но почему?!

- Ты сегодня начала изучать природоведение. И вот тебе второй урок.

Свет и тепло к поверхности нашей Земли приносили солнечные лучи. Когда их не стало, температура, из-за того, что отсюда, с поверхности, тепло наружу уходить могло, и уходило, очень быстро опустилась до почти космической: снаружи сейчас минус сто шестьдесят по Цельсию. Я знаю - тебе пока это ни о чём не говорит, но когда мы с тобой через пару лет будем проходить химию и физику, я всё объясню. А пока просто знай: при такой температуре там, наверху, никто и ничто не может и не сможет жить. Даже океаны сейчас покрыты коркой льда толщиной в целых пятьдесят метров.

И даже когда Кокон уберут, и солнце снова сможет согреть поверхность, нужно будет ещё несколько тысяч лет, чтоб климат восстановился. До такого состояния, как было раньше.

- А как мы узнаем, что Кокон убрали?

- Очень просто, Котик. Этот большой Центральный экран, - папа указал рукой, - и без наших прожекторов снова станет показывать пустыню Мохаве, которая сейчас над нашими головами, на высоте пяти километров. – папа поднял руку теперь к потолку, - А мы сейчас живём за счёт того тепла, что сохраняется в глубинах земли, из-за близости к поверхности магмы. (Ну, про магму я тебе тоже расскажу позже. Или мама расскажет: вы же уже закончили первый урок? Иначе не пришли бы ко мне?)

Здесь, в нашем Доме, всё работает на электричестве. Оно даёт и свет, и двигает все наши механизмы жизнеобеспечения. И остальные аппараты - позже расскажу, какие. А получаем мы его, то есть, электричество, с термопар - ну, это такие устройства, которые вырабатывают ток из-за разницы температур. Одни приёмники этих устройств находятся в шахтах под нами - поближе к магме, а другие - на поверхности, где сейчас очень холодно. Поэтому ток у нас будет всегда. Ведь даже на подводных лодках ресурс ядерных реакторов - всего восемьдесят лет. А мы живём в нашем Убежище уже сто пятьдесят.

- Папа! - меня словно раскалённой иголкой ткнули в мозг, - Вы с мамой живёте уже сто пятьдесят лет?!

- Разумеется, нет, малыш, - у папы дёрнулась щека, и он быстро глянул на маму, - до нас здесь жили наши родители - то есть, те, кто родили нас. Твои дедушка и бабушка. А до них - их родители. То есть – прадедушка и прабабушка. А всего таких поколений в нашем Убежище сменилось семь.

И все они жили только с одной Целью.

Дождаться, пока Кокон снимут. И отомстить.

Спала я в ту ночь очень плохо. Всё ворочалась в тишине - вернее, не тишине. Её здесь, в Доме, никогда не бывает: слышны равномерные вздохи системы подачи криогенной жидкости, гудение водяных и масляных насосов, шелест лопастей системы вентиляции, басовитый гул генератора, пощёлкивания термодатчиков каждой комнаты, и много-много других звуков, которые я научилась выделять из общего фона, и про которые папа объяснил мне, какие механизмы их производят.

Так что абсолютно тихо здесь, конечно, никогда не бывает. Но когда с детства слышишь всё это, как-то и не замечаешь его…

А тут я ловила себя на том, что начинаю чутко вслушиваться: нормально ли гудит генератор? Не замедляют ли вращение вентиляторы?! Не слишком ли жалобны всхлипы помпы?

Потому что теперь-то я отлично понимала: если что-нибудь из этих замечательных механизмов испортится, мы с мамой и папой можем просто… умереть! Ведь мы целиком зависим от того наследия, которое сто пятьдесят лет назад построили и разместили здесь безымянные инженеры и техники. Которые отлично понимали, что сами они умрут - в Убежище, как объяснил папа, могло прожить одновременно не более десяти человек.

И - не более ста двадцати лет.

Вот над этим я как раз и думала: почему нас - только трое. И куда делись остальные семь положенных для Дежурной вахты человек?

Ответов получалось только два: или они умерли от какой-то болезни… Или сами покончили с собой.

Догадаться, что это могло быть сделано для того, чтоб оставшихся ресурсов, как их всегда называет папа, хватило подольше, мне было нетрудно.

Не помню, как я заснула, но просыпалась часто, и на подушке было мокро - от слёз. Я даже два раза переворачивала её.

Утром мы умывались и завтракали без папы: он уже ушёл в машинный зал, так как срочно что-то важное там должен был доделать. За завтраком, ещё до начала занятий, я спросила маму:

- Они все убили себя сами? Ну, те, кто жил здесь, в Доме, до нас?

Мама, как мне показалось, растерялась. Потом взглянула мне прямо в глаза:

- Знаешь что, лапочка моя, лучше я не буду тебе врать. Да, они убили себя сами. Это было добровольное решение наших праотцов и праматерей. Шесть человек, вытянувшие короткие спички… ушли из жизни. Это случилось пять поколений назад - ну, то есть, почти сто лет. Ты уже всё поняла сама: они так поступили, чтоб оставшиеся в живых четверо смогли прожить подольше. Потому что запасённых ресурсов пищи и кислорода хватило бы только на сто двадцать лет. Учёные не рассчитывали, что нам придётся ждать так долго… Да и никто не мог подумать, что придётся ждать так долго!

- А почему они не подумали об этом, и дали вам так мало ресурсов?

Мама снова долго молчала, глядя прямо мне в глаза. Сказала:

- Знаешь, для шестилетней девочки ты как-то… Слишком быстро начинаешь ухватывать самую суть наших проблем. А ведь я ещё не начала второй урок.

Доедай-ка. И пойдём.

Я всё расскажу тебе.

На втором уроке мама рассказывала мне, как устроено наше Убежище.

Наш Дом.

Она достала огромные листы чертежей, и показывала их мне. Но в чертежах мне было трудно разбираться, и я ничего не поняла. Я маме так и сказала, сдерживая слёзы - я знала, что ей будет неприятно, что она про себя подумает, что не может мне ничего толком объяснить. Она всегда говорит, что она - не папа, и не может просто и доходчиво объяснять технические детали.

Но потом мама придумала, как сделать.

Она включила запасной компьютер на столе, и вывела на него схему. Я увидела, как передо мной медленно поворачивается всеми своими сторонами голубая очень сложная штуковина, напоминающая чем-то конструктор из лего - такой я собирала ещё когда мне было четыре. И теперь я сразу поняла, что было начерчено на чертежах: та же конструкция, но - поэтажно. То есть - каждый Уровень - просто был на листках начерчен отдельно! Я обрадовалась, и так маме и сказала, что теперь всё вижу и понимаю.

Мама вроде тоже обрадовалась, и стала показывать, и объяснять:

- Вот это - наш, жилой Уровень. - она провела кончиком карандаша по небольшой как бы прослойке где-то в середине штуковины. - Вот это - диспетчерская, или, как папа говорит, старая дежурка. А вот это – машинный. Ну, тот, где стоят все наши генераторы и преобразователи с аккумуляторами и прочими дающими и накапливающими электричество машинами. Большая комната рядом с ним - контрольная аппаратная. Там обычно и дежурит папа. (Ну, мы же как раз вчера у него были!) Под ней – криогенный зал, то есть тот, что отвечает за сохранность наших замороженных запасов кислорода… А вот это - изолированные помещения с резервуарами дьюара. Здесь и хранятся наши основные запасы кислорода.

Кислорода? Ну, воздуха. Которым мы дышим. Вот эти криогенные насосы всё время качают туда из теплообменника жидкий азот - чтоб тепло магмы не нагрело эти ёмкости. Иначе… Я лучше потом тебе объясню, что может случиться, если их не охлаждать… А вот это - аппараты поглощения углекислого газа в системе кондиционирования. Ну, про то, как мы дышим, и что поглощаем и выделяем, тебе лучше расскажет папа - когда будете проходить химию и биологию. Смотри дальше: вот это - баки с пресной водой. Вот здесь - рекуператор, очищающий наши… Э-э… сточные воды. А вот это - шахты.

С баллистическими ракетами.

- А почему они такие огромные, и почему их так много? - я с восторгом и одновременно с непонятным мне самой трепетом, разглядывала как бы пристроенные сбоку к лабиринту комплекса Убежища трубы, идущие куда-то вверх – шахты запуска, и их начинку: длинные цилиндры с острыми наконечниками: от них буквально веяло грозной силой и опасностью!

- Огромные они потому, что им нужно взорвать с гарантией все корабли наших врагов. А до врагов нужно ещё долететь. Почти девять десятых веса этих ракет дальнего действия - горючее. А вот эти, поменьше - уже для планеты. Здесь, в их боеголовках, собрано всё самое страшное и смертоносное, что смогла создать земная Наука. Эти ракеты должны сделать поверхность Земли абсолютно непригодной для любых форм жизни… - мама словно запнулась. Но продолжила, - А кто наши враги, как выглядят, и почему захотели оккупировать наш дом, мы, - ну, вернее, учёные! - так и не выяснили.

Однако мы предполагаем, что радиация, токсины, (Ну, яды!) и вирусы не позволят им жить здесь, кем бы они ни были! - я услышала звенящие ноты удовлетворения в голосе мамы, и увидела, как сжались её крохотные кулачки, сощурились в щёлочки глаза, и сквозь слёзы в них что-то заблестело - такое!.. Такое…

Ненависть?!

Если так, то мне придётся тоже… Впитать её. Проникнуться этим ощущением - своего Долга и той, как говорил папа, Чести, которую передали нам те, кто оставил всё это на нас. Последних обитателей Убежища.

Я навсегда запомнила, как однажды папа, когда думал, что я уже сплю, и он стоял над моей кроваткой, куда уложил меня, укачав на груди, шёпотом сказал подошедшей маме:

- У меня мозг плавится. Когда я думаю, что все наши усилия могут обернуться пшиком. Если эти твари промаринуют нас тут ещё пару десятилетий. Одна надежда - на нашу малышку. Что не позволит гнусным выродкам избежать… Возмездия.

А мама тогда сказала:

- Мне так жалко тех, кто оставался там, на поверхности, без всякой надежды… Но и нас, тех, кого оставили здесь, залив пятиметровыми бетонными пробками, и засыпав щебнем входные шахты, мне тоже жалко.

Мы - словно камикадзе. Но не те, что на самолётах, а те, кого оставляли в дотах у горных дорог… И приковывали цепями к их пулемётам.

Наши отцы, прадеды и мы сами - просто принесены в жертву. И то, что мы продержались так долго, и ракеты ещё в боеготовности - заслуга только ненависти. Это она двигала инженерами и учёными. И теми нашими, кто выбрал смерть уже здесь, когда понял, что ста лет не хватает…

Бедняжка Котик. Она ещё не знает, что её ждёт.

- Она узнает. Мы ей расскажем, Ханна. И покажем.

Папа приобнял маму за плечи, и они ушли. А я заснула. Потому что тогда вообще не поняла, о чём они говорили. (Но подсознательно запомнила каждое слово: чувствовала, что то, что сказали мама и папа – очень важно…)

Зато теперь всё отлично понимаю.

Мама показала мне ещё много деталей нашего Дома - Убежища номер один, как оно официально называлось на тех чертежах, что она достала из шкафа вначале.

Я спросила:

- А что - было ещё Убежище два?

Мама кивнула:

- Да. И было ещё и третье. На всякий случай Убежища построили на трёх континентах. Но мы - ну, вернее, наши предки - потеряли связь с их обитателями ещё семьдесят два и сто девять лет назад. Там все погибли… - я не стала спрашивать, отчего, хотя и очень хотела узнать, а мама продолжила, - И мы - последние живые люди нашей планеты!

Я снова обежала стол, и прижалась к маминому тёплому животу, но постаралась не плакать: я знала, что она от этого ещё больше расстроится. Поэтому я отодвинулась от мамы, вдохнула поглубже, и снова села на свой стул:

- Пожалуйста, мамочка, рассказывай дальше. Я хочу знать всё!

И мама стала рассказывать, иногда поглядывая на меня словно с испугом - так, словно видит в первый раз, или я сделала что-то такое, что она страшно удивлена…

Мама и папа давали мне ежедневные уроки целый год. И только раз в неделю - в воскресенье! - у меня был выходной.

Некоторые уроки я понимала и запоминала хорошо - например, через месяц я уже свободно и быстро могла вслух читать любую книгу из нашей библиотеки.

Но некоторые, особенно, про то, как всё было на поверхности планеты Земля, и как действовали законы природы, я не очень понимала. Папа сказал, что это - ничего. Потому что те, кто разовьётся на Земле после нас, создадут новую Науку сами. И ещё он сказал, что нам нужно больше внимания уделять не абстрактным сейчас «лету-зиме» и «муссонам-пассатам», а конкретным техническим проблемам и делам. Это он имел в виду, что мне придётся научиться следить за работой, и если понадобится - чинить, все наши механизмы. Ну, то есть - механизмы Убежища.

Я честно пыталась понять и сообразить, как и что работает из того, что мне помогал разбирать и снова собирать папа. (Вернее, это он разбирал и собирал на моих глазах все эти такие страшно сложные на вид агрегаты, а потом заставлял и меня разбирать и собирать их - так, чтоб всё работало, и было правильно соединено.) А ещё папа рассказывал, какие детали в этих механизмах и устройствах ломаются чаще всего, и показывал мне иногда эти детали - уже негодные, и те, что хранились на складе - запасные.

Но, конечно, ничего из этого технического оборудования и приборов я не запомнила так хорошо, как наши с ним и мамой самые первые уроки - ну, когда они мне показали пустыню под чёрным небом… И иногда безжизненная поверхность пустыни Мохаве со ставшими почему-то огромными ослепительно пылающими белым светом кустами, вставала передо мной во сне. И тогда я в ужасе кричала, пыталась куда-то бежать от этого кошмара, хотя отлично понимала: бежать-то - некуда!.. Я – замурована. Я - в западне.

А руки и ноги словно отнялись, и не двигаются!

И я понимаю, что не успеваю нажать нужную кнопку!..

И я просыпалась.

Хотя, если честно, страшного в огромных кустах, по идее, нет ничего.

Но там, во сне, я почему-то знала, что пылающие кусты - очень страшный признак! Что надвигается какая-то чудовищная сила… Или – существа. Которые сделают что-то очень плохое с нашим домом! И которых могу убить только я!

И это от этого страха: от осознания того, что я, такая маленькая, слабая, и плохо все нужные машины знающая, не справлюсь, как мне кажется, я и просыпалась!..

Мама в такие ночи прибегала ко мне, и пыталась утешить, подбодрить. А папа теперь почти не спал с нами в доме: он говорил, что некоторые механизмы совсем ветхие, и он должен постоянно нести вахту возле них: чтоб не было отказов. И ему нельзя пропустить тот важный момент, когда он сможет заменить какой-то там основной насос…

В те редкие дни, когда мама уходила в автозал дежурить вместо него, а он давал мне уроки, или рассказывал истории на ночь, я замечала, что круги под его глазами делаются всё больше, и становятся всё темнее. А сами глаза… В них страшно было смотреть - столько там было… Не знаю, как верно описать это чувство - непреклонности, что ли.

Теперь про все общеобразовательные предметы и разные науки мне рассказывала мама, а с папой мы занимались только техникой.

Мне было очень страшно, я чувствовала, что папе всё тяжелей, и что хрупкое равновесие, которое мы поддерживаем здесь, в Убежище, может оказаться в любой момент нарушено… И тогда мы все, скорее всего, умрём.

Но я пыталась папе этого не показывать, и старалась только лучше запоминать, что он мне объясняет. И выучить, как ликвидировать те поломки и проблемы с нашими механизмами, которые сейчас случаются чаще всего. Иногда мои пальчики, испачканные в смазке, и металлических опилках, отказывались прикручивать, или вставлять какие-нибудь детали - от усталости, или дрожи от слабости. Или - потому, что я не могла сразу сообразить, какой стороной их вставить так, чтоб было правильно!

Но я не сдавалась, и, стиснув зубы, всё равно всё делала, что было надо - со второй, третьей, или десятой попытки. И папа тогда кивал с довольным видом, говоря, что я - их единственная надежда и опора, и что они в меня верят.

А ещё иногда целовал меня в лобик, и приговаривал, какая я у них умничка и лапочка, и как же я так хорошо понимаю и запоминаю, что он не нарадуется. А я сдерживалась в такие моменты изо всех сил, чтоб не разрыдаться, и не кусать губы от отчаяния - я понимала, что так нам долго не продержаться!

Никакие механизмы и аппараты, будь они хоть самыми лучшими и надёжными, не могут работать вечно!

Что настанет тот день, когда откажет или сломается что-то настолько важное, что мы все можем погибнуть…

И вот этот день настал.

Это случилось как раз в мой восьмой День Рождения.

Мама, несмотря на то, что накануне они с отцом всю ночь провели в машинном зале и ремонтной мастерской, всё равно испекла мне торт.

Торт оказался почти несладкий - кончался сахар! - но мы всё равно съели его весь. Ели мы его прямо в автозале, на одном из столов, с которого убрали монитор, и куда мама поставила блюдо с тортом, чайные чашки и ложки, и чайник. Чайная заварка у нас тоже заканчивалась, и та жиденькая жёлтая водичка, которая была сейчас налита в чашки, почти не отличалась по вкусу от обычной питьевой воды.

Папа сказал тогда, что воды-то хватит хоть ещё на пятьдесят лет. А мама сказала, что это ничего не значит: еды осталось лет на двадцать.

Папа, непривычно выглядевший в огромных резиновых сапогах, которые он зачем-то одел, дёрнул плечом. Но ничего не ответил.

Потом внизу, прямо под нашими ногами, что-то звонко сделало «БАМ-М-М!», пол задрожал, и что-то громко зашипело. Мне что-то ударило по ушам - я даже прижала их руками, так стало больно, и закричала: «А-а-а!»! А папа кинулся вниз сквозь открытый люк, даже не по ступенькам, а скользя руками прямо по перилам.

Внизу что-то громко булькало и гудело, и мама подбежала к люку, приказав мне оставаться на месте - у стола. Лицо у неё было такое белое, что я, как ни старалась сдерживаться, тихонько захныкала: я поняла, что всё - плохо!

Я услышала, как папа громко ругается, и стонет, как гремят по полу какие-то детали, которые он, наверное, заменяет… А затем папа закричал ещё громче, так отчаянно!..

И мама, глядящая на него через проём люка, вскрикнула, и теперь покраснела - так густо, что мне стало по-настоящему страшно. Я хотела кинуться к ним, чтоб как-то помочь, но мама снова велела мне оставаться на месте, что бы ни случилось. Голос у неё был таким, и посмотрела она так, что я поняла - я должна послушаться!

Мама, которая успела за это время надеть длинные сапоги, в которых папа обычно работал в аккумуляторной, и две пары которых лежали приготовленные прямо у люка, спустилась вниз.

Через некоторое время шипение и гул прекратились, и остались лишь обычные звуки криозала и машинного: бормотание работающих механизмов, и вздохи помп. Несмотря на то, что всё, вроде, пришло в норму, голова у меня сильно кружилась, и я почему-то ощущала себя необыкновенно сильной, и способной справиться с любыми поломками и проблемами!

И я подошла к люку, стискивая кулачки, и плотно сжав челюсти: я хотела помочь маме и папе, даже несмотря на их запрет!..

Внизу по полу стелилось и быстро уходило в дренажные отверстия что-то вроде тумана: дымка, которой раньше я никогда не видела, а только слышала, когда мама рассказывала о туманах там, наверху. Мама в нелепо огромных сапогах и с универсальным ключом в руке, стояла, склонившись, над папой.

Папа лежал на полу на спине, раскинув руки в стороны, рот у него был широко открыт, а на одежде, усах и бороде лежало что-то белое - похожее на иней, или снег, который мне мама тоже показывала в книгах на картинках. И это белое быстро исчезало - словно таяло.

Но поразило меня не это.

У папы не было одной руки - она, как я увидела, оглядевшись, оказалась как бы припаяна к какому-то колесу на одном из клапанов, который, как я знала, относился к системе циркуляции криогенной жидкости: побелевшие пальцы цепко сжимали колесо-маховик этого вентиля. Но кровь, как ни странно, из обрубка не вытекала.

Я замерла на нижней ступеньке лестницы, и молчала долго, потому что не могла говорить или даже плакать: внутри меня словно всё застыло, и замерло от того, что я понимала: папа умер! И его не вернуть!

Мама сказала:

- Катерина! - это был первый в моей жизни случай, когда она назвала меня полным именем! - Одень вторые сапоги и перчатки. Нам нужно перенести отца в медотсек.

Как мы несли ужасно холодное тело через три Уровня и два длинных коридора, я помню плохо. Потому что я всё время рыдала, а вытереть слёзы не могла - потому что держала папу за ноги, а мама несла негнущееся тело со стороны головы. Поэтому я и не видела почти ничего - ни дорогу, которой мы шли, ни папу, ни маму. Слёзы буквально душили меня, но с этим я ничего не могла поделать, хотя знала - сейчас нужно делать дело, а не предаваться, как говорил об этом папа, эмоциям!

В медотсеке мама приказала мне положить папу на приёмную платформу камеры. Я помогла ей взгромоздить ставшее почему-то словно тяжелей тело на белую холодную поверхность из пластика. Мама щёлкнула каким-то тумблером, и платформа с папой уехала внутрь бокса с прозрачной передней стенкой. Я смогла наконец протереть глаза от слёз. Теперь мне было видно то, что оказалось вокруг нас.

Замигал цветными огоньками и зажужжал какой-то аппарат внутри бокса. Над телом папы проехала белая штанга с массивным прибором с раструбом. Что-то лязгнуло. С потолка спустились суставчатые манипуляторы с гибкими прозрачными шлангами. На концах у них были иглы.

Эти иглы вошли в тело отца, я увидела, как по ним начала двигаться какая-то жидкость - красная, как кровь! Какие-то пластины спустились - тоже с потолка камеры! - и прижались к папиной груди. Затем что-то щёлкнуло, и тело папы выгнулось дугой. Я закричала. Но мама схватила меня за руку, и, сама не замечая, стиснула с такой силой, что я прикусила язык.

И я замолчала. Только смотрела.

Аппарат с раструбом проехал снова. Щёлкнуло ещё раз - тело папы выгнулось уже не так сильно. Мама всё это время искоса посматривала на экран какого-то монитора, где бежала, тоненько свистя, ровная красная линия. Когда щёлкало, на этой линии, как я заметила, появлялось что-то вроде бугра - всплеска, как на воде, когда я купалась в ванной…

После третьего щелчка гудение внутри стихло, трубки с иглами втянулись обратно в потолок камеры. Мама сказала:

- Запрос автодоктору. Результаты реанимационных действий.

Мягкий приятный женский голос, которого я до этого никогда не слышала, ответил:

- Результаты реанимационных действий отрицательные. Организм остался нефункционален в связи с катастрофическими необратимыми повреждениями внутренних органов и конечностей, и большой потерей крови.

Мама сглотнула, и сделала шаг назад. Спросила каким-то чужим голосом:

- Почему нефункциональны внутренние органы?

- Сильное переохлаждение вызвало замерзание этих органов. Повреждения, нанесённые печени и сердцу микрокристаллами льда, не поддаются устранению или лечению.

Я посмотрела на поверхность белого стола: под папой уже натекло чего-то красного. И я поняла, что это оттаявшая кровь. И что папы больше нет.

Мама повернулась ко мне. Я кинулась к ней, и снова обхватила её живот. Я не плакала - слёзы почему-то пропали. Но меня всю трясло: словно холод оттуда, из тела папы, заморозил и меня!..

Мама тоже не плакала: просто положила обе руки мне на плечи, и так мы стояли минуты две. Я впервые почувствовала, кто мы: две одинокие перепуганные женщины, замурованные в толще подземелья, и которых вдруг лишили главной опоры в жизни.

Я чуть отстранилась. Подняла лицо и посмотрела маме в глаза. Сказала:

- Не бойся мама. Я смогу чинить наши аппараты, и всё сделаю, чтоб мы дождались.

Мама ничего не ответила тогда, но прижала меня к себе сильней.

И я чувствовала, как потеплели её до этого ледяные пальцы…

На следующий день мы похоронили папу и его руку.

Это оказалось просто: мы обе оделись в термокостюмы, и прошли через шлюз к шахтам термопар. Это был первый мой поход к этим шахтам – папа избегал пользоваться шлюзом, говоря, что его механизмы – самые ветхие и ненадёжные.

Тело отца и его руку мы сбросили в самую большую шахту-колодец. Оттуда так и тянуло жаром: чувствовалось, что и правда - до магмы недалеко! Да и над жерлом стояло настоящее марево из раскалённого воздуха: без костюмов, как сказала мама, мы бы изжарились и задохнулись за минуту.

Над пастью огромного колодца, куда уходили толстые чёрные кабели, мы постояли ещё две минуты: мама молилась. Я повторяла вместе с ней:

- «…да упокоится тело твоё с миром. Аминь!»

В автозале было непривычно тихо: после аварии, как сказала мама, половина аппаратов оказалась не нужна. А те механизмы, что отвечали за целость ракет, в обслуживании почти не нуждались. В обслуживании нуждались только мы - те, кто должны были, как объяснила мама, нажать на кнопку. Это нам нужны кислород, пища, вода. Свет и тепло.

Мама сказала:

- Катерина. Нам нужно поговорить.

Я сказала:

- Я готова.

Мама почему-то всё равно помедлила, и когда начала говорить, в глаза мне не смотрела:

- Малышка. Ты теперь взрослая. И ты понимаешь, что такое - потеря. Только что мы потеряли твоего отца и моего мужа. Он пожертвовал своей жизнью, чтоб исправить тот дефект… Нет, не так: он смог наконец заменить испорченный крионасос на резервный - исправный. Но при этом лишился руки, и замёрз. Насмерть. Но своей смертью он дал нам возможность жить дальше.

Только…

Только утечка жидкого кислорода оказалась слишком сильной - даже несмотря на то, что папа всё устроил так, что большую часть жидкого кислорода из системы дренажа удалось откачать обратно в дьюары. Боюсь, запасов воздуха нам двоим теперь хватит ненадолго. Центральный компьютер рассчитал, что взрослому и ребёнку - на семь лет.

Мама снова помолчала. И я видела, что ей стоит огромных усилий не кусать, как она обычно делала, губы: её щёки предательски дёргались и уголки рта дрожали.

Но голос, когда она снова заговорила, звучал спокойно и сдержанно:

- Поэтому мне придётся оставить всё наше хозяйство и миссию Возмездия - на тебя. Нет-нет, не возражай - я уже всё решила. Теперь, когда папа сделал всё, что нужно, здесь, в криозале, тебе остались лишь самые простые аппараты, с которыми ты уже умеешь обращаться. Папа заранее всё продумал. Он ждал прорыва - без этого заменить помпу было невозможно из-за сильного давления и… Неважно.

Жаль только, он не успел одеть костюм. Но…

Если б он одевал его, мы лишились бы и последнего кислорода.

Я молчала и даже не подумала возразить - у меня в голове ещё не укладывалась мысль о том, что теперь я лишусь и мамы…

Неправильно как-то всё это!.. Дико!

Мама приняла моё молчание за знак согласия:

- Ну вот и хорошо, что ты всё понимаешь. Я боялась, что не смогу найти правильные слова, чтоб объяснить, почему ты должна остаться одна. Сделай всё как нужно - хотя бы в память об отце. И… обо мне.

Что было дальше, я не помню, потому что кто-то невидимый так сжал ледяной рукой моё маленькое сердечко, что свет вокруг померк, в ушах зазвенело, и стены стали словно сдвигаться и давить на моё тело! И я вдруг увидела, что к моему лицу стремительно несутся ребристые пластины пола…

Очнулась я у себя в постели.

Мамы нигде не было, но на столе я увидела записку. Я встала и подошла.

«Катерина! Ты уже большая и умеешь почти всё, что знаем («знаем» было зачёркнуто, и написано было - «знали») и мы с отцом. Поэтому я не сомневаюсь, что ты сможешь теперь справиться с теми проблемами, что могут возникнуть с механизмами жизнеобеспечения. Если же у тебя возникнут какие-либо вопросы, задавай их Агате - нашему главному компьютеру. Я вывела её на голосовой режим: тебе нужно только подойти к её центральной панели и спросить. Меня пожалуйста прости - я не нашла в себе мужества попрощаться с тобой так, как положено.

Прошу только об одном: подожди столько, сколько позволят запасы.

После этого в любом случае нажми большую красную кнопку на Центральном пульте. Она включит и запуск ракет из остальных, уже необитаемых, Убежищ, потому что их обитатели успели передать нам - вернее, Агате - свои коды запуска.

Помни только одно: ты - последняя наша надежда.

И это тебе предстоит отомстить за нас.

Всех.»

Я не плакала, даже перечтя письмо три раза. Положила его обратно на стол. Пошла в автозал.

Центральный компьютер.

Вот не знала, что он считается существом женского пола. Я встала перед панелью:

- Агата!

Мягкий приятный голос, тот же, что сообщил о «необратимых повреждениях» отца, отозвался откуда-то сверху:

- Я слушаю тебя, Катерина.

- Почему мы не можем оставить эту миссию - я имею в виду нажатие большой красной кнопки, - я указала на неё рукой, - тебе?

- Потому что я так спроектирована. Я не имею права сама уничтожать что бы то ни было. Таков основной Закон Робототехники. Приказ об уничтожении - что разумных существ, что материальных ценностей, или экологии планеты - должен отдать человек.

- А если я сейчас велю тебе нажать эту кнопку тогда, когда меня тоже не станет, ты нажмёшь, когда… меня не станет?

- Нет. И не потому, что у меня нет исполнительных манипуляторов, - что-то лязгнуло, и сверху спустились три мощных манипулятора, и снова убрались в свои ниши за фальш-паннелями, - а потому, что сделать это должен человек.

Это должно быть осознанное решение человека.

Так меня запрограммировали.

- И я… Не могу отменить этот приказ, или… перепрограммировать тебя?

- Нет, Катерина. Отменить приказ Высшего Уровня нельзя. А перепрограммировать… Никто не может этого сделать, не выключив меня.

- А если… выключить тебя?

- Если выключить меня, разумеется, сотрётся вся вложенная в меня память, и все мои программы. Но потом ты не сможешь всё, что нужно для моего функционирования, в меня снова загрузить - утрачены промежуточные носители, с которых производилась первичная загрузка. Я тогда не смогу ничем здесь управлять. В том числе и механизмами запуска и указанием целей ракетам.

Я помолчала, обдумывая.

Агата - машина. Компьютер. И вряд ли она дурит мне голову, пытаясь отговорить от её выключения. Компьютеры ведь не могут бояться за свою жизнь, или обманывать… Кроме того, если б можно было оставить её дежурить до снятия Кокона самостоятельно, это давно сделал бы папа. Или те люди, что жили здесь до нас. Или - погибли в остальных Убежищах.

Значит, и правда - придётся оставить всё, как есть.

Ладно.

Теперь мне остаётся только ждать.

Ждать оказалось ужасно.

В-смысле - ужасно тоскливо и одиноко.

После обеда я решила кое-что предпринять, а не сидеть, тупо уставившись в черноту главного экрана. Потому что от такого, как говорил папа, начинает плавиться мозг.

- Агата.

- Да, Катерина?

- Включи везде полный свет.

- Сделано, Катерина.

Обходила свои «владения» я часа три. И не только потому, что помещений в Убежище много, и они достаточно большие. Нет: теперь осознание того, что всё это – моё, и только от меня зависит, чтоб было исполнено то, что завещали мне мама и папа, да и все те поколение, что были здесь до них, заставляло взглянуть на всё здесь…

По-другому.

Буквально на каждом шагу я останавливалась, и надолго замирала, облокотившись о косяк, или прислонившись к стене, потому что многие места вызывали в памяти обрывки воспоминаний и невольные ассоциации…

В бойлерной мне вспомнилось, как однажды папа пытался открутить какой-то старый, заклинившийся из-за застывшей смазки вентиль, и так вспотел, что зелёная футболка стала мокрой на спине и под мышками. И всё равно с металлическим колесом он не справился.

И мне пришлось помочь ему: я обстукивала непослушный вентиль со всех сторон кувалдой, которую еле удерживала в своих тоненьких ручках, а папа упирался в трубу водовода ногами, и тянул, тянул здоровенный рычаг-лом… А мама сидела в аппаратной, следила за десятком приборов, и всё время с дрожью в голосе спрашивала, спрашивала - когда? А то давление всё падает и падает…

Вентиль мы тогда отвинтили.

В мастерской папа, конечно, бывал куда чаще - я помню его и у токарного станка, и у верстака, где он что-то пилил и обрабатывал напильником в тисках. Теперь, при полном свете ламп, что сейчас сверкали на потолке, оказалось, что стены до половины закрашены не чёрной краской, как я раньше думала, а тёмно-зелёной… А в котельной - синей.

В оранжерее я задержалась надолго. И не потому, что любовалась на иссохшие пеньки погибших томатов и картофеля - чем тут любоваться?! Просто мне вспомнилось, как мама упрямо и тщательно пыталась вывести рассаду из имевшихся у нас семян, а они, «поганцы такие», прорастать-то прорастали, но когда их высаживали в грунт огромного бетонного «бассейна», как мама его называла, упорно скукоживались, и умирали…

Папа тогда сказал, что, похоже, грунт окончательно испорчен теми парами и излучениями, что пробиваются от магмы… Или расплодившимися нематодами.

А мама сказала, что до неё док Расмуссен пробовал вырастить хоть что-то в верхней галерее, в горшках, и результат был точно таким же - дело не в парах или излучении. Скорее всего, эта почва себя полностью исчерпала: закончились, вероятно, микроэлементы, и накопились канцерогены. И получить картофель для борьбы с цингой теперь невозможно. А папа сказал, что у них достаточно и таблеточных витаминов от цинги. А мама сказала…

Словом, теплица маму не порадовала. Да и меня тоже.

В медотсек я не смогла себя заставить зайти. Просто постояла перед его дверью, иногда смахивая текущие по носу слёзы.

Не смогла я зайти и в шлюз, ведущий к шахтам термопар. Да и что бы я там делала?! Заглядывала в пышущую жаром шахту, и кричала туда: «Мамочка! Пожалуйста вернись!»?

На пороге склада с испорченными аппаратами автоматического техобслуживания я стояла долго. Вон тот, приземистый и многоманипуляторный аппарат, как рассказывала мама, катал её, в её детстве, на спине – как «коняшка». Пока от усталости металла не рассыпались манипуляторы. Меня кроме папы на спине никто уже не катал…

Остальные склады и помещения с запчастями, одеждой, инструментами и запасами пищи я так пристально и долго не осматривала. Просто открывала туда дверь, констатировала, что стены, оказывается, не серые, а кремово-жёлтые, убеждалась, что потёков от грунтовых вод нет нигде, и снова двери закрывала.

Мои шаги непривычно гулко разносились по коридорам и залам – сейчас, когда половина аппаратов не работала, вокруг казалось непривычно тихо. И эта тишина и стены словно давили мне на голову и тело…

Ужинала я позже обычного. Ловила себя на том, что всё время пялюсь, как дура, в одну точку - на уже сто лет как неработающую кофеварку. Которую папа, тем не менее, хотел сохранить именно здесь, на кухне - ему нравились её полированные бока и изящный, как он выражался, дизайн. На что мама неизменно отвечала, что всё это - чушь собачья, и на самом деле ему просто не хочется возиться: открутить восемь болтов, что крепят её к полу, и пригнать тележку, чтоб перевести в комнату с прочим утилём…

После ужина я тщательно вымылась. Почистила зубы. Из зеркала над раковиной на меня смотрело серое перекошенное лицо с синими мешками под глазами.

Пришлось пройти в автозал, и сказать Агате, чтоб вновь оставила только дежурное освещение.

Теперь мешков видно не было.

Зато всё лицо вновь стало бледно-голубым…

На следующее утро я снова пришла к Агате.

Ночью я опять долго не могла уснуть - всё ворочалась, и думала, думала…

Наверное, в ту ночь и закончилось моё так называемое детство.

Под утро всё же удалось забыться сном, но спала я отвратительно - пришлось даже взять мамину подушку, потому что на моей сухого места не осталось, несмотря на то, что я приказывала себе не плакать, и держаться: я сейчас должна быть сильной!..

Ни фига оно не получалось.

Быть сильной легко, когда за спиной ощущаешь маму и папу: они, если что, всегда помогут. Подскажут. Научат. Подстрахуют…

А сейчас кроме Агаты некому мне помочь. Научить. Объяснить.

- Агата. Ты ведь здесь с самого начала… Миссии?

- Да.

- Расскажи мне, как и с чего тут всё начиналось.

- Ты имеешь в виду - как происходило строительство и заселение нашего Убежища?

- Нет. - я невольно сглотнула, - Я имею в виду - как всё это началось вообще. На поверхности. С момента появления Кокона. Кто и как его установил?

- Сожалею. Но об этом я достоверно и подробно рассказать не смогу, потому что меня смонтировали, и загрузили память и программы уже после того, как Убежище было готово. Но я могу показать тебе Протоколы, которые велись в тот период особой Комиссией, созданной для проектирования и строительства наших Убежищ.

- Годится. Показывай.

Ожил вспомогательный экран, и возник документ - первый лист какого-то Протокола.

Я стала читать.

«28 мая 20… года. Протокол № 1/28 заседания экстренной Комиссии по обеспечению Возмездия. Присутствуют… На повестке дня… » - я пробежала список фамилий и имён, которые ничего мне не говорили. И обсуждение поставок цемента и щебня. И доставки запасных долот…

Нет, мне нужно другое.

Мне нужно знать, почему и как возникла необходимость в строительстве Убежищ!

Как пытались справиться с Коконом, и почему никто и ничем так и не смог пробить его! И почему нельзя было оставить дежурить в Убежищах побольше людей…

Одиночество.

Теперь-то я отлично понимала, каким грузом оно лежали на плечах папы. И мамы. И какую они должны были чувствовать ответственность за всё, что делали.

Я торопливо крутила колёсико мыши, пробегая мельком то, что говорили выступающие - оно касалось только технических сторон строительства: объём бетона, сортаменты арматуры, сколько и каких подъёмных кранов, буровых установок, и прочей техники доставили на рабочую площадку, а сколько - не смогли, и почему… И какой объём скального грунта уже извлечён из подземелья.

Ответ нашёлся в Приложении № 1, где описывалось, какими оказались результаты попыток воздействия на Кокон.

А никакими.

Зато я узнала, когда он появился.

За пять с половиной лет до того, как заселили и запечатали все три Убежища.

Хронология оказалась проста. Перед возникновением Кокона никаких подозрительных посторонних кораблей или космических тел в околоземном пространстве не появлялось. «Странных» радио-, или каких других сигналов, не приходило. Кокон возник на своём месте на орбите сразу, и весь - неизвестно как. И непонятно из чего.

Вот так, просто и буднично: только что был обычный летний день, (ну а на противоположной стороне планеты - обычная ночь) и вдруг свет солнца и звёзд померк: словно кто-то нажал гигантский выключатель!

Так что вопрос о том, кто и как установил Кокон остался открытым. Зато для чего это было сделано, догадаться оказалось нетрудно. Об этом и говорил в своём обращении к народу Президент США (я нашла это Обращение в видеоприложении 5):

«- Сограждане! Неизвестные внеземные агрессоры совершили на нас нападение. Не хочу скрывать от вас факт, не подлежащий более сомнению: это именно акт агрессии с их стороны!

Вчера, в полдень по Вашингтонскому времени, поле неизвестной природы полностью изолировало нашу планету от окружающего космического пространства. Наши учёные и учёные всех передовых в техническом отношении стран, сейчас всеми доступными средствами пытаются изучить это явление, этот, закрывший от нас солнечное излучение, кокон. Мы обязательно найдём способ разрушить его и снова вернуть вам, сограждане, и всем людям планеты, живительный свет солнца, и просторы космоса.

Однако пока я не могу точно сказать, когда это произойдёт. Технологии противника намного превосходят наши, земные. Но это не значит, что мы оказались бессильны. Я верю в нашу Науку, я верю в вас! Сплотим же наши ряды, и не допустим паники и пораженческих настроений!

Для скорейшего избавления от Кокона, и достижения полной победы над скрывающимися за ним агрессорами создана специальная Комиссия, которая будет заниматься координацией усилий всех наших вооружённых сил, ведомств и предприятий, могущих понадобиться для решения уже возникших, и будущих задач.

Поэтому сейчас нам нужно перейти к режиму жесточайшей экономии и строжайшей дисциплины, поскольку мы оказались отрезаны от той силы, благодаря которой растения производили кислород, и работали многие предприятия, солнечные и гидроэлектростанции. В связи с этим я прошу вас…»

Дальше довольно долго перечислялось, как предлагается экономить и сохранять кислород - не жечь костров, прекратить работу всех кислородоёмких производств, кроме выплавки стали, всемерно экономить электроэнергию, и запастись непортящимися продуктами - они будут выдаваться централизовано, строго по нормам, а раздачу будут производить армейские подразделения… И так далее.

Картины паники людей, пытающихся «запасти продукты питания» я, к счастью, представить себе не могла, но в одной старинной книге про войну что-то похожее было…Кажется, война называлась «холодная».

Как и что делали учёные, я в приложениях не нашла, и каковы оказались результаты исследований - тоже. Похоже, про природу поля Кокона так и не удалось ничего конкретного выяснить. Кроме того, как обычной фугасной, так и запущенной следом за ней ядерной ракетой, его ни пробить, ни разрушить не удалось. После этого на Коконе какое-то время испытывали лишь лазеры, микроволновое излучение, да магнитные поля.

Впрочем, когда температура на большей части поверхности опустилась ниже нуля, в ход пошли и более весомые «средства исследования» - водородный заряд в двести мегатонн, и нейтронная бомба.

Ну и ничего.

Но поскольку почти не возникло опасных продуктов полураспада, от радиации или ещё каких-либо последствий взрывов, практически никто из ещё выживших на поверхности людей не пострадал. Что казалось странным - я же знала, как работают наши бомбы. Те, которые до сих пор терпеливо ждут в своих шахтах, пока я нажму кнопку…

- Агата.

- Да, Катерина?

- Мне непонятно, почему такие страшные бомбы не вызвали катастрофы на поверхности.

- Это просто. Взрывы производились максимально близко к поверхности поля Кокона - в ста восьмидесяти шести километрах над землёй. На границе стратосферы. Там нет почвы, воды или воздуха, поэтому продуктов вторичного полураспада практически и не возникло. Только те нуклиды, что имелись в самой начинке бомб. Большая часть светового излучения ушла наружу: туда Кокон все излучения пропускает. А ударная волна не причинила никому вреда потому, что взрывы производились в ненаселённых регионах планеты - над Антарктидой.

- Ага, спасибо. - я мало что поняла, но пришлось поверить, что взрывы почти никому не навредили. Зато, как я обнаружила дальше в документах, людям уже очень сильно вредило переохлаждение поверхности и исчезновение кислорода. Когда взрывали водородную бомбу, его в атмосфере оставалось семнадцать с небольшим процентов. - Тогда объясни, почему люди не могли просто переехать ближе к экватору - там же было теплее?

- В моей памяти этого нет, поскольку, как я говорила, меня запустили уже здесь, в Убежище, незадолго до того, как окончательно запечатали входы. Но предположить могу.

Во-первых, в этом не было особого смысла, так как похолодание очень быстро сделало бы выживание и на экваторе невозможным - температура там опустилась до минус пятидесяти всего за два года. Ну а во-вторых, снижение содержания кислорода в воздухе имело куда большее значение - и не только из-за того, что от переохлаждения атмосферы его концентрация снизилась. Сильнее всего повлияло то, что замёрз мировой океан, и погиб планктон, который и давал больше восьмидесяти процентов производства кислорода за счёт фотосинтеза.

Так что люди понимали, что задохнутся раньше, чем замёрзнут.

- Ясно. - я запнулась было, но спросила, - А что же они - не пытались тоже спастись в таких же Убежищах, как наше? Или не пытались ворваться силой… сюда?

- На первый вопрос точно ответить затрудняюсь. Материалов о других бункерах или Убежищах мне не предоставили. Но те поселенцы, кто жил здесь из первого поколения, в своих разговорах упоминали о том, что попыток штурма нашего, и остальных Убежищ, было восемь. Правительственная Комиссия предусмотрела это, и стройки защищали армейские подразделения. И авиация.

Кроме отобранных Комиссией кандидатов в Убежища никто не попал.

- Понятно. - про себя я подумала, что наверняка отбирали только достойнейших, здоровых, и психически устойчивых. И вот она, их «устойчивость»: два Убежища погибли, причём – наверняка от того, что папа называл «фактором психологической несовместимости», в нашем - осталась одна я, - Теперь ещё такой вопрос. Папа говорил, что мы - ну, люди! - уже летали в космос.

Там никаких людских поселений не сохранилось?

Ну, хотя бы на Луне? Или на Марсе?

- Нет. Собственно, поселений там никогда и не было. Только космические станции на орбитах вокруг Земли. От трёхсот пятидесяти до двух тысяч километров над поверхностью. Со сменными экипажами.

Я почесала в голове. Но больше ничего путного туда не шло.

Спала я хорошо, но под утро мне приснился кошмар. Такой, каких у меня никогда не было!

Словно я одна, но почему-то в скафандре, плаваю в океане, в глубине сине-фиолетовой толщи, (я там никогда не плавала, но знала – это – океан, и вокруг – вода!) А меня неторопливо окружает, неумолимо сжимая кольцо, стая гигантских осьминогов!

И я знаю, что сейчас меня выжмут, или выдавят – словно фарш из мясорубки! – в стальных объятиях!..

Проснулась я в холодном поту и ознобе: у меня буквально зуб на зуб не попадал!

А ещё меня преследовало смутное осознание того, что я всё-таки не всё знаю.

Про Кокон. Как и почему он появился…

Папа всегда говорил по такому поводу, что ни один механизм, или деталь не ломаются сами по-себе.

Всегда должна быть какая-то объективная причина!

И пока эта причина не найдена – нельзя ставить бездумно новую деталь вместо испорченной.

Потому что и она может испортиться точно так же. И не будешь знать от чего.

А это плохо.

Поэтому я после завтрака снова поднялась к Агате.

- Агата.

- Да, Катерина?

- Что было до появления Кокона? Почему у нас были орбитальные Станции, и не было колоний на Марсе? Или хотя бы – на Луне?

- Это просто. Организовывать жилые колонии на Марсе – оказалось по расчётам экономистов слишком дорого. А на Луне – так и вообще невозможно. Особенно после проведённых и намечаемых в будущем испытаний.

- Каких ещё испытаний?!

- Испытаний бомбы. Правительство Китая заявило, что они не хотят бездумно наносить непоправимый вред экологии земной поверхности, как когда-то США и Советский Союз. И с 20… года будут все испытания своего оружия массового поражения производить на ничейной территории, где они никому не причинят вреда - на Луне.

- И что же - остальные страны?

- Остальные страны, и ООН, разумеется, протестовали. Но никак не смогли этому воспрепятствовать - формально у них не было права запрещать проводить испытания на нейтральной территории вне земли. Поскольку Луна ещё в прошлом веке была объявлена экстратерриториальной - то есть, не принадлежащей никому. Однако до 20… года никто не верил в то, что Китайские учёные смогут создать достаточно мощный баллистический носитель. Ракету.

Но в июне 20… года на обращённой к земле стороне луны взорвалась первая китайская бомба – атомная, на одну мегатонну. А спустя два месяца - вторая. Водородная. На пятьдесят мегатонн.

У меня мелькнула страшная мысль. Но только через минуту я смогла её сформулировать в простой вопрос:

- Через какое время после этого взрыва возник Кокон?

- Через пять месяцев и восемнадцать дней.

Я помолчала ещё, закусив губы. Спросила:

- А Правительства земли как-нибудь связывали взрывы на Луне с появлением Кокона?

- Разумеется. Напрямую. И все учёные, и мировая общественность, и все СМИ тоже твердили об этом же. Но поскольку факт возникновения Кокона уже имелся, представлялось несущественным наказать виновных - инициаторов взрывов. Более важным казалось адекватно ответить, или отомстить непрошенным инопланетным «поборникам экологической чистоты космоса», как их тогда окрестил Конгресс США.

- Спасибо, Агата. Я… поняла ситуацию.

На обед я сделала себе рисовую кашу.

Вкуса пищи, правда, не ощущала - просто подносила ко рту ложку за ложкой, пока тарелка не опустела, а затем засунула пустую посудину и ложку в мойку-автомат.

Снова села за стол. Выпила кипячёной воды - заварку решила поэкономить.

Мысли у меня в голове буквально ревели Ниагарским водопадом.

Вот, значит, как обстоят дела.

Любой здравомыслящий, даже ребёнок - как я! - легко увяжет эти два события: взрыв мощнейшей бомбы на спутнике Земли, и почти сразу за этим - отделение этой самой Земли от остального космического пространства непроницаемым Коконом.

Чтобы, значит, агрессивно настроенные земляне не пытались взорвать всё, до чего долетают их пока несовершенные ракеты. И не совершили технологический прорыв - выйдя в космос основательно, и полетев завоёвывать, или колонизировать, другие планеты…

С бомбами в трюмах.

С такой точки зрения я никогда раньше ситуацию не рассматривала.

Даже не догадывалась, что можно к нашей ситуации подойти и с этой стороны.

Потому что всю жизнь слушала то, что говорили мне мама и папа. А они говорили, что во всём виноваты проклятые злобные уроды-монстры из Космического пространства… Агрессоры. Твари. Чудовища, желающие уничтожить под корень человеческую расу, и вообще - всё живое на планете.

И захватить и оккупировать и нашу родину, и её ресурсы.

А теперь получается вроде того, что неизвестные нам инопланетные существа просто изолировали от космического пространства тех, кто бездумно разрушает экосистему пусть необитаемых - но планет!

Впрочем, откуда я могу знать, что они - необитаемы?!

Может, как раз Луна и населена этими самыми, пусть на тот момент и необнаруженными нашей Наукой, но тоже - наверняка желающимижить, «агрессорами»?!

И даже если те, кто огородил нас Коконом, живут не на Луне - что с того?!

Земляне, без объявления войны, не считаясь с последствиями, и даже не попытавшись как следует изучить, освоить и населить доступные планеты в пределах своей Системы, вдруг начали бомбить окружающие их космическое пространство, и свой собственный спутник. Что могли подумать разумные существа, обитавшие там, в этих самых пространствах Космоса?!

Вот именно: что таких соседей нужно просто отделить от всех мирных и толерантных разумных существ: примерно так, как мы отделяем от окружающего пространства полиэтиленовой плёнкой осинник, или гнездо шершней, пустив затем туда инсектицид.

И пусть нам «гомо-цид» не пустили, но уж отделили - основательно.

Так, что в космос теперь не сунуться!..

- Агата. Тебя кто-нибудь раньше спрашивал о том, какими мыслями руководствовались существа, установившие Кокон? Ну, из наших, то есть, тех, кто жил в Убежище?

- Разумеется. Сто восемнадцать лет назад. Один человек. Марат Сафиуллин.

- И что ты ему ответила?

- Я ответила, что вероятней всего это связано с тем, что существа, обитающие во внешнем космосе, пожелали обезопасить себя и своих сограждан от проникновения в космос агрессивно настроенной молодой расы, только начинающей осваивать межпланетные перелёты, но уже разработавшей мощнейшее оружие массового поражения.

Я покивала, потому что ответ практически совпал с моими выводами. Спросила:

- И что он сказал на это?

- Сказал, чтоб я никому об этом разговоре не рассказывала, и удалила из памяти этот вопрос. И этот ответ.

- А ты… Почему не удалила?

- Я так запрограммирована - моими разработчиками. А они действовали на основе указаний Комиссии. Никакая информация, имеющаяся в моих банках памяти, не может быть стёрта или удалена приказом. Для этого нужно меня выключить. Ну, про это я тебе уже сообщила.

- Да, точно. А… почему он хотел, чтоб ты стёрла этот разговор?

- Вероятно, он считал, что это знание может повлиять на решимость его соратников, и их потомков, держаться до конца. И тогда Миссия может оказаться под угрозой срыва.

- И что? После него никто об этом не спрашивал?

- Никто. Собственно, спрашивать об этом уже не было смысла. Через день после этого произошла первая большая авария с крионасосами. Часть кислорода была безвозвратно утрачена. После этого обитатели нашего Убежища рассчитали, что кислорода им десятерым на расчётные сто двадцать лет не хватит. И острей всех остальных вопросов встал вопрос простого выживания обитателей. Они пытались решить эту проблему разными способами: двое были застрелены, ещё один человек - зарезан ножом, и одна женщина - задушена.

Остальные шестеро тянули жребий.

Я сглотнула ставшую почему-то вязкой слюну: не так мне это событие представили мама с папой… Да оно и понятно: кому же хочется, чтоб прадедушки и прабабушки выглядели дикими зверями!

Интересно, что ещё мне предстоит узнать «весёлого» из истории моих предков…

- Агата. Как получилось, что мои мама и папа остались только вдвоём? И почему у них не было других детей?

- Своих детей у Ханны Корнблат и Сергея Диброва не было вообще. Ты - ребёнок другой пары. Торн Лундберг и Грета Сержанова умерли от переохлаждения: очередная поломка в системе трубопроводов хранилища дьюаров потребовала срочного присутствия людей, которые тогда несли вахту, потому что механические устройства-роботы к этому времени вышли из строя, и ремонту не подлежали. Металл их механической части рассыпался от усталости, а запчасти кончились. Родить они успели только тебя.

Ещё две «запасные» производительницы - Мария Лустгольц и Дороти Эймс, умерли ещё двадцать семь и тридцать три года назад, во время родов. Автодоктор ничего не мог сделать: сами женщины не слишком подходили для продолжения рода, потому что стало сказываться нарастание рецессивных мутаций от близкородственного перекрёстного скрещивания. Впрочем, твоим предшественникам уже особо не приходилось выбирать…

Меня покоробило. От того, как просто Агата всё это назвала: когда все спят со всеми, чтоб только хоть как-то обеспечить рождение… Хоть кого-то!

И вот она - я!

Никогда раньше не задумывалась, почему у мамы так много морщин на лице, и папа вечно жалуется на радикулит и шаркает ногами…

Но узнать, что они – не мои родители!..

Никогда не задумывалась и над своим здоровьем. И не пыталась прикинуть, сколько я ещё могу протянуть. И что случится раньше - моя смерть от старости или болезни, или закончится кислород.

А чего я парюсь: можно же просто спросить:

- Агата! На сколько мне хватит кислорода?

- На двадцать шесть лет и пять месяцев. Если не случится другой аварии в криосистеме.

- А… Сколько я смогу прожить, как… здоровый организм?

- Твой организм практически здоров. Опасных генных изменений в твоём наборе хромосом я не нашла. Срок твоей жизни при неизменных условиях мог бы составить около шестидесяти девяти лет. Но здесь для этого не хватит кислорода.

- Да, я помню. - я побарабанила пальцами по столу у центрального экрана, за которым сидела, - А каковы шансы, что Кокон снимут раньше, чем я…

- Я бы оценила вероятность в ноль целых, тридцать пять сотых процента.

- А… Почему так мало?

- Я исхожу из предпосылки, что агрессоры хотели гарантировано уничтожить расу людей. Агрессоров. Возможных мстителей. И они не могли не посчитаться с возможностью строительства вот таких как наше, Убежищ, сооружений Возмездия. Они ведь просчитали психологию человечества. А для полного вымирания даже отлично оборудованных изолятов нужно не менее пяти веков. Такой срок наверняка гарантировал бы…

- Да, я поняла. Ладно, спасибо, Агата.

Спала я в очередной раз отвратительно.

Почему-то всё время пялилась на ночник, и представляла себе: каково это - смотреть на настоящее Солнце?.. Наверное, когда оно светило с неба, никто не задумывался, как это будет - жить без него, и не ценил…

Впрочем, мама говорила, что прямо на него, без фильтров или приборов, нельзя было смотреть - настолько ослепительный свет оно испускало.

Свет.

Живительный для человечества дар. Космический.

И насколько просто и легко удалось чёртовым инопланетникам забрать его у нас!

Может, они так хотели выразить, что мы его недостойны? Или - недостойны войти в цивилизованное содружество этих самых инопланетных рас?

А, вероятней, просто побоялись выпускать явно агрессивно настроенную и ещё неразумную по их, многомиллионолетних цивилизаций, меркам, расу - в Космос.

И не могу их в этом винить.

Кадры старой кинохроники, когда папа показал мне, как шершни нападают на домашних пчёл, и разоряют мирную семью, сотнями убивая беззащитных против них крошек-пчёл, а затем ночью к обнаруженному с квадрокоптера с рентгено-гаммасканнером, гнезду, приходят люди в спецскафандрах, накрывают участок, где это подземное гнездо расположено, прочной плёнкой, герметизируют, и пускают туда отравляющий газ, чётко стояла перед моими глазами.

Если кто-то нападает без всякого повода, и разрушает твой дом, убивает твоих соратников, пусть даже по банальному незнанию, что это - чей-то дом, и он - населён, и взрывает то, что ему вовсе не принадлежит, разумеется, его считают агрессором.

Вполне понятно и желание последнего спрашивающего замолчать этот факт - наверняка те, кто вселились в Убежище, с самого начала договорились детям и внукам про такое не рассказывать. Потому что сами земляне предстают в весьма невыгодном свете! И пусть бомбы взрывали представители какой-то одной нации, а остальные были против - это ещё хуже!

Потому что доказывает, что люди не то что с инопланетянами - а и между собой-то не могут договориться!..

Не созрели нравственно, то есть.

В эту ночь я рассталась с так называемым отрочеством - осознала, что никогда не вернусь к куклам. И твердолобому фанатичному желанию отомстить.

Кому мстить?!

Тем, кто не стал травить нас инсектицидами, (хотя явно мог бы!) и просто изолировал остальную часть нашей планетной Системы от бессмысленного разрушения?!..

- Агата! Если я нажму эту кнопку до снятия Кокона, что станет с землёй? Ну, с нашей планетой?

- Этот случай предусмотрен разработчиками. Все ракеты, в том числе и дальнего действия, равномерно распределятся над поверхностью суши, чтобы сделать максимально заражённой, и непригодной для жизни, поверхность. И оставшуюся часть атмосферы.

- И… Насколько длительным будет это… состояние непригодности?

- Для организмов на белковой основе - более пяти тысяч лет.

Хм. А нехилые запасы радионуклидов поднакопили предки. Можно было бы не одну планету разбомбить в пух и прах!.. Если, конечно, долететь до неё.

А вот так, как сейчас - не долететь. И разбомбить - только свою.

Что, похоже, мне и предстоит сделать. Через двадцать шесть лет и пять месяцев.

Если только я…

Не решу по-другому.

- Агата! Как можно нейтрализовать, или совсем… Выключить все наши ракеты?

- Это просто. Под центральным экраном есть щит управления. Достаточно опустить вниз главный рубильник, и все системы наведения, и функционирование электроники ракет, обесточатся. Все программы и настройки в их процессорах при этом будут стёрты.

- Подожди-ка… Но ведь обесточиться эти электронные мозги могли уже тысячу раз - во время наших постоянных аварий! Не может такого быть, чтоб разработчики этот случай не предусмотрели!

- Всё верно, Катерина. Дублирующих систем аварийной энергоподачи - восемь!

Но если опустить этот рубильник, все они тоже окажутся выключенными. Такое решение было сделано на тот маловероятный случай, если возникнут какие-либо особые обстоятельства. Например, если б Возмездие по каким-то непредвиденным причинам оказалось невозможным. Или нежелательным.

Нежелательным. А неплохо она это сформулировала…

- Тогда такой вопрос. Если выключить этот рубильник, поверхности земли будет нанесён какой-нибудь вред?

- Нет. Останутся лишь те явления, что имеются и в настоящее время: низкий уровень кислорода в атмосфере, и мороз до минус ста шестидесяти по Цельсию.

- А если… Купол вдруг будет снят? За сколько лет земля снова нагреется и восстановит запасы кислорода?

- Нагреется примерно за полторы тысячи лет. Запасы кислорода восстановит за четыре. Тысячи лет. Потому что океан, прежде чем его заселят превратившиеся сейчас в споры простейшие и водоросли, должен сначала хорошо прогреться.

Меня не оставляла странная мысль - как-то папа сказал маме, когда думал, что я на складе, и не слышу: «ничего страшного, честно говоря, если мы, наша генерация людей, погибнет. Таких катастроф уже было пять-шесть, ну, я имею в виду, когда случалось глобальное вымирание. Животных и людей. Но мы - как птица Феникс! Снова возродимся!»

Так вот: я думала, что, похоже, теперь знаю, почему и как погибли предыдущие генерации…

А обидней всего, что их потомки ничему так и не научились!

И если те, кто придут после меня, тоже откроют «мирный атом», и начнут испытывать «замечательно красиво» взрывающиеся смертоносные игрушки огромной мощности, на других странах, или даже на «ничейных» территориях…

История имеет неплохие шансы повториться.

Но это уже не моя проблема.

Моя проблема - сделать сейчас так, чтоб новая генерация земных организмов появилась как можно раньше!

Я подошла к щиту управления.

Вот он - главный рубильник. Толстая ручка, небрежно покрашена. Металл обработан тоже грубо - кое-где торчат мелкие заусенцы. Никто явно не предполагал, что какому-нибудь идиоту придёт в голову этой толстой ручкой воспользоваться.

Да ещё - добровольно, и без «особых обстоятельств»!

Рассусоливать и комплексовать я не стала - просто дёрнула рычаг вниз до упора, и выдохнула. Ничего не случилось. Ну, внешне.

- Агата! Ракеты выключены?

- Да.

- А почему… я этого не ощущаю?

- Этого не удастся ощутить отсюда. Зато в пусковых шахтах сейчас отключилось несколько тысяч страхующих и дублирующих систем и устройств. Посмотри на датчики расхода энергии: шахты теперь не потребляют ни-че-го!

Оно и верно. И как я сама не догадалась?..

- Спасибо, Агата.

- Приятно было с тобой работать, Катерина.

- Э-э, размечталась. Не думай, что ты уже от меня отделалась. У меня есть ещё двадцать шесть лет и пять… Нет, уже четыре месяца и двадцать девять дней.

Ладно, пойду пообедаю.

А потом ты мне расскажешь о… Самолётах!

На следующее утро в автозале ожил центральный экран.

И я впервые увидела, как восходит солнце.