Читать онлайн
"Человек на фоне мира"

Человек на фоне мира:

(заблудившийся психолог).

С.М.Морозов

(рукопись)

Каждый индивид, как бы он ни был изначально подлин в своей природе, все же дитя Бога, своего времени, своего народа, своей семьи, своих друзей, - и только в этом он обретает свою истинность; когда же он, во всей этой своей полной относительности стремится стать абсолютным,

он становится только смешным.

С.Кьеркегор

Предисловие.

Ученик: Профессор, Вы полвека занимаетесь гельминтологией. Вам не надоели червяки?

Учитель: Молодой человек, это невозможно. Ведь червяк – такой длинный, а жизнь – такая короткая.

Анекдот.

Мне надоела несуразная идея, охватившая сегодня умы человечества, будто спасет нас узкая, практико-ориентированная специализация. Идея эта, конечно, не нова. С момента своего возникновения человечество находится в состоянии перманентной специализации: кто-то придумывает паровоз, кто-то пишет романы, кто-то знает все о вспышках на Солнце. И этих людей совсем не занимает, почему береза за окном растет вверх, а не вниз.

Все мы – узкие специалисты. Мы всегда – узкие специалисты. Мы знаем все, о чем-то одном, и редко вспоминаем о том, что это «одно» связано со все миром.

Такая специализация проявилось не только в разнообразных сферах нашего быта, но и в науке. Итогом стало возникновение множества направлений, которые сегодня опутали научное познание. Не является исключением и психология: разнообразные пато-, социальные, инженерные и прочие психологии окольцевали наше общество. Это было бы не так страшно, если бы вслед за этим не стали бы появляться узкие специалисты, кичащиеся своими узко специализированными познаниями. Они знают все (или почти все) об одном, но не знают ничего обо всем.

Сегодня специализация воспринимается как благо. Специалист – конечно, молодец. Он знает все. В своей маленькой нише он, конечно, со всем справляется. Правда, есть и другое мнение: что специализированность людей должна нами восприниматься, скорее, со знаком «минус». Ведь, современное общество насквозь пропитано духом бюрократизма и чинопочитания, а «бюрократически устроенное общество нуждается не в универсалах, а в узких специалистах» (Тернер и Поппель, 1995, с.94).

Узкая специализация таит в себе серьезную опасность: та или иная специальность может в одночасье исчезнуть: так было всегда, сегодня это – очевидно: специальности возникают и пропадают при жизни одного поколения. Ниша узкого специалиста настолько мала, что какие-то инновации – из экономики, социальной жизни, политики – для него практически закрыты – ведь количество информации, касающейся его маленькой ниши постоянно увеличивается – успеть бы охватить, а наши возможности переработки информации явно не успевают за ее количеством. Поэтому какой бы-то ни было выход за пределы свой специализации для специалиста проблематичен. Вот эта беда узкой специализации и стала поводом к тому, что автору захотелось написать книгу обо всем – обо всем том, что не доступно узкому специалисту.

Когда автор пишет книгу, ему обязательно нужно представить себе того читателя, который будет этой книгой пользоваться. Когда-то я писал тексты, представляя себе, как ее будут читать мои коллеги-психологи. Позже мне захотелось рассказать о психологии людям, которые к психологии не имеют отношения. Еще позже я решил, что надо писать тексты для юных читателей: пусть они станут чуть шире в своей будущей специализации. Но ни один из этих вариантов у меня не получается: я постоянно сбиваюсь с основного читателя, и в итоге у меня не получается текст ни для психологов, ни для молодых людей, ни для кого. Тем более у меня никак не получаются книги из серии «Как заработать миллион, не вставая с дивана», которые приносят миллионы - если не читателю, то писателю. Тем не менее, потребность писать книги меня не покидало. Поэтому надо, наверное, сказать, как это часто делают разнообразные авторы, что очередной мой текст предназначен тем, кто любит думать, не важно, какой у него возраст и профессия.

Автор данного текста полвека занимается тем, что многие не считают наукой. Я занимаюсь психологией. Вернее, я полвека пытаюсь ответить самому себе на вопрос: что такое душа? Сразу заявляю: ответ мне не известен. Вернее, в моем ответе – лишь часть того правильного ответа, к которому, как мне кажется, я прихожу. Мой ответ многим покажется банальным: человек является лишь частицей того, что мы называем Миром. Пускай последней (может быть, крайней), но все же – частицей. Однако, именно в этой частице отображено, собрано все, что Природа сумела создать за многие миллиарды лет своего существования.

Поскольку я считаю себя психологом, значит я должен заниматься научным исследование внутреннего мира человека. Что значит «научное»? Это значит, мы попытаемся не только понять, но и объяснить главные закономерности, которым подчиняется человек. Однако, кто-то может сказать, что человеком занимаются многие науки. Например, врач исследует руки, ноги, внутренние органы человека, даже его мозг. Но врач – не психолог. Так же человеком могут заниматься и физики, и химики. Ведь человек состоит и из атомов, и из молекул. Но никто из представителей физики, химии или других замечательных наук не занимается психологией.

Кто же такой психолог? Это человек, которого интересуют особенности странного явления, которое мы все переживаем, но которое никто никогда не видел и не слышал. У этого странного явления много разных названий: душа, психика, гештальт… И чтобы не перечислять все эти названия, скажем короче: психология занимается внутренним миром человека.

Когда-то этот самый внутренний мир назвали душой. Такое название придумали философы. Потом внутренним миром стали заниматься некоторые ученые-естествоиспытатели. Они решили, что правильнее назвать этот внутренний мир каким-то другим словом, чтобы чем-то отличающим это название от философского. Внутренний мир человека стали называть по-разному, в зависимости от того, как он представлялся тому или иному ученому. Но, чтобы не путаться, сегодня эту саму душу стали называть психикой. А тех, кто стал научно заниматься психикой, стали называть психологами. Так появилась особая наука, которой стали заниматься психологи.

Психология представляет собой большое, многообразное, но до сих пор малоизученное направление современного знания. На сегодняшний день можно сказать, что в психологии собрано большое количество фактов, но слишком мало объяснений, которые удовлетворяли бы большинство исследователей. Хорошо это или плохо? Кто-то скажет, что это плохо, потому что настоящая наука должна открывать настоящие законы, которые настолько верны, что все ученые должны их признавать. Но мы не станем спешить с выводами. В конце-то концов, те же самые «настоящие» психологи ведут свое исчисление только с конца XIX. Даже по сравнению с естествознанием, которое ведет свою родословную с XVI-XVII века, это не так уж и много. Не более полутора веков. Многие даже считают, что психология не до конца стала настоящей наукой, находится еще в предпарадигмальном (как говорят ученые) состоянии.

Но и этих полутора веков хватило, чтобы за это время психология из полу-признанного направления превратилась в бурно развивающуюся отрасль. Сегодня много раз в день можно увидеть психологов по телевизору, а в интернете психологи и вообще завоевали изрядную долю виртуального пространства. В наши дни психология превратилась в одно из наиболее востребованных направлений, и многие люди хотят владеть этой профессией, хотя лет пятьдесят назад такое трудно было себе представить.

Появлению психологии предшествовало развитие двух больших областей знания: естественных наук и философии; психология возникла на пересечении этих областей, поэтому до сих пор не определено, считать психологию естественной наукой или гуманитарной. Мне кажется, что ни один из этих ответов, по-видимому, не является правильным. Психология это - наука особого типа.

Когда-то, полвека назад я столкнулся с текстами великого советского мыслителя – Льва Семеновича Выготского. Его культурно-историческая теория перевернула мое существования. Я пытался найти что-либо подобное по своему величию в более поздних работах и не смог найти. Только в теории деятельности продолжателя дела Выготского А.Н.Леонтьева я увидел ростки нового видения человека. Но, тем не менее, ни в работах Выготского, ни в текстах Леонтьева я не увидел тех ответов, которых я ждал. Не будем сейчас вести разговор о том, почему Выготский с Леонтьевым не ответили мне. Если кратко: Выготский, наверное, ответил бы, но не успел, Леонтьев же был опутан той идеологической средой, в которой произрастала его мысль. Но конечная цель его – преодоление картезианско-локковской дихотомии – которую перед собой поставил Леонтьев, не давала и не дает мне покоя. Вот отсюда и появился тот текст, который сейчас перед читателем.

Для меня культурно-историческая психология это - прежде всего, неоконченная Выготским теория речевого мышления, а не теория высших психических функций, которую все почему-то считают тем основным, что сделал Выготский. И чтобы разъяснить мою точку зрения, я перечислю следующие положения, на которых, на мой взгляд, базируется мировоззрение Выготского.

Мы живем в окружении вещей и людей, то есть в каком-то контексте. Причем, можно выделить три вида такого контекста.

Во-первых, это тот наличный контекст, в котором мы все пребываем: так сказать, контекст здесь-и-сейчас. То есть контекст тех вещей, которые мы сейчас и здесь воспринимаем.

Во-вторых это – тот контекст, который мы называем нашей историей. А я бы сказал, что более точно этот контекст надо бы называть развитием, и в этом смысле генетическим контекстом. Но как бы это явление ни называть, любой психологический феномен имеет свою историю: и явление адаптации наших органов чувств, и проблема отцов и детей, и войны, и рождающийся человек – безусловно, все имеет свой исторический контекст. И, я думаю, хорошо было бы заняться не только человеком после его рождения, но и внутриутробным развитием человека, и еще раньше. То есть, любое явление нашего мира развивается, а значит, меняется.

И в-третьих, есть наш внутренний контекст, то есть наша психологическая система, совокупность элементов нашего сознания.

Конечно, кроме этих трех позиций, возникает масса других вопросов. Для меня здесь сразу возникает проблема фигуры и фона, границ (хотя бы между фигурой и фоном), проблема инвариантов, целого и части, проблема единицы психологического анализа и так далее. Но нельзя объять необъятное и приходится с чего-то начать.

И начну я с трех названных положений, которые я только что перечислил. Совмещая эти три положения, мы и получим ту первоначальную, исходную позицию, с которой можно начинать.

Занятное явление – нежелание людей разговаривать, общаться с теми, кто резко противоречит им в своих высказываниях. Думаю, все мы сталкивались с этим феноменом. Своим нежеланием общаться мы как бы выталкиваем «диссидента» из нашего круга общения – из круга наших единомышленников. Это явление проявляется и в семейной жизни, и в играх детей, и в политике – везде! Это явление настолько распространено, что требует своего объяснения.

Дело в том, что, когда мы попадаем в общество – а попадаем в это общество мы при своем рождении – мы начинаем овладевать множеством понятий и категорий. Мы сразу попадаем в своеобразную зону ближайшего развития, как говорил Выготский. Только Выготский говорил о развитии ребенка. Я же думаю, что все мы в течение всей нашей жизни находимся в такой зоне ближайшего развития, где мы все являемся друг для друга одновременно учителями и учениками. В этой зоне сначала папы и мамы, бабушки и дедушки закладывают свои представления. Затем к этому присоединяются у кого-то воспитатели в детских садах. Затем – преподаватели в школах и в вузах. Своеобразные оттенки в это дело вносят так называемые референтные группы, средства массовой информации, знакомые и малознакомые собеседники и так далее. И на такие, сформированные нашим ближайшим окружением взгляды накладываются национальные, конфессиональные, профессиональные и прочие точки зрения. Все это происходит в процессе нашего общения. Но общение тем и замечательно, что мы не только воспринимаем воздействия, но и сами воздействуем на пап и мам, дедушек и бабушек, воспитателей и преподавателей. Иными словами, мы постоянно находимся в состоянии взаимодействия с чем-нибудь или с кем-нибудь. И именно в этом взаимодействии возникают наши личные точки зрения на то, чем является та или иная вещь, то или иное событие.

Но без исторического анализа любого явления нашего внутреннего мира, оно нам будет просто непонятно. Как я уже говорил, все наши представления формируются под влиянием других людей. И все эти представления и обозначающие их понятия как бы накладываются друг на друга, переделывают предыдущие наши смыслы, меняют нашу психологическую систему. Эта система меняется под влиянием не только актуального контекста, который существует здесь и сейчас, но и под влиянием той истории, которая стоит за этим понятием. И в данном случае я называю историческим анализом не только анализ на уровне человека или высших приматов, как это обычно делается в психологии. Надо идти в физику и в химию, в географию, и политику, в биологию и математику, чтобы понять, что собой представляет наш внутренний мир. И такую задачу я перед собой ставлю, причем я прекрасно отдаю себе отчет в необъятности ответа. И тем не менее, на мой взгляд, надо бы провести не только исторический, и не только этимологический анализ понятия. То есть, такой анализ надо провести не только на уровне человека. Нужно уйти в глубины происхождения человека и его языка. Это, разумеется, крайне затруднительно.

Ну и, наконец, третье высказанное мной положение. Любой элемент нашего внутреннего мира находится в контексте той психологической системы, которая сложилась у человека в процессе его жизни. Но это не просто некоторое рациональное звено, так сказать, не содержащее ничего эмоционального. Наоборот, как только в наше сознание врывается тот или иной образ, он обязательно бывает окрашен теми или иными нашими переживаниями. Упрощая до предела, можно сказать: у человека то плохое настроение, то хорошее, он то, как говорят, еще не проснулся, то бодр и так далее.

Одним словом, пытаясь ответить на вопрос, субъективно или объективно наше представление, я могу сказать только одно. Конечно, субъективно. Мы все живем в нашем уникальном контексте. Даже дети-близнецы воспринимают мир по-разному. Поэтому среди участников любого человеческого сообщества существует огромное количество мнений о том, что собой представляет то или иное явление, равное количеству членов этого сообщества.

Иными словами, есть только субъективные точки зрения. Существуют только точки зрения (мнения) тех людей, с которыми мы соприкасаемся, общаемся в ходе нашей жизни. Но для того, чтобы понять, что такое любое представление для каждого из нас - хотя бы для того, чтобы разобраться в том, почему мы понимаем друг друга, как возможно любое общение - мы должны разобраться во многих других вопросах, привлекая самые разные научные отрасли.

Меня, конечно, спросят: а как же быть с тем, что люди привыкли называть объективностью, ее что – вообще не существует? Я должен признать: существует. Я просто не могу отказаться от этой гипотезы. Но не потому, что я вижу вещи вне меня, как привыкли считать люди, а потому что ни одна вещь в этом мире не существует вне взаимодействия с чем-то иным, начиная с элементарных частиц и заканчивая человеком, его общением. Я сказал бы: ни одна вещь не существует вне взаимодействия. В отношении человека это значит: вне общения нас нет.

Одним словом, для меня существую три уровня субъект-объектных отношений. Во-первых, это – мое мнение конкретного человека о том или ином явлении, во-вторых, мнение моего сообщества, которое люди очень часто, чаще, чем хотелось бы, называют объективным и, наконец, некая объективная реальность, о которой мы вряд ли когда-нибудь все узнаем, но которая проявляет себя в нашем взаимодействии.

Мне скажут: нельзя объять необъятное. Я, конечно, с этим соглашусь. Но добавлю: пока мы не охватим необъятное, мы не поймем ничего. Такой вот парадокс!

Введение.

Если что-то вызовет возражение, я скажу вслед за Нильсом Бором: «Мое суждение нужно понимать не как утверждение, а как вопрос»

А.Б.Мигдал

Лет через пятьсот или тысячу люди с удивлением будут смотреть на наши размышления по поводу мироустройства. Они станут улыбаться, читая наши книги, анализируя наш кинематограф, окунаясь в пучину интернет-археологии. Как могли так наивно рассуждать эти глупые и необразованные люди XXI века, скажут люди будущего, будто Земля крутится вокруг Солнца? Ведь, стоит посмотреть внимательно на восход и закат Солнца, и вы увидите, что каждый день Солнце появляется на Востоке и садится на Западе. Для нашего зрения все очевидно, скажут люди, но в XXI веке люди были будто одурманены призывами наук и словно не видели этих простых вещей.

Нет, скажут люди через тысячу или пятьсот лет. Это мир вращается вокруг каждого из нас. Наши миры соприкасаются, взаимодействуют друг с другом. Только так устроена Вселенная, и по-другому быть не может. Так, возможно, будет утверждать наука будущего.

Впрочем, не будем обижаться на людей из будущего. Мы, ведь, точно так же относимся сегодня к нашим предшественникам, жившим в далеком прошлом: как могли эти глупые и невежественные люди прошлого думать, будто Солнце крутится вокруг Земли?

Человечество не знает, как появилась наука. Вдруг, откуда ни возьмись появилась философия, включавшая в себя теоретические размышления о мироустройстве и практическом применении знаний: в Египте, Вавилоне, странах Востока. Появилась философия и в Древней Греции, где постепенно практика отделилась от философии и стала отдельной отраслью. Причиной этого банальны: новой информации накопилось так много, что одному человеку стало невозможно быть одновременно философом, математиком, инженером. И постепенно от философии стали отпочковываться разные направления исследовательского труда, превратившиеся в отдельные научные направления.

Как говорил Р.Декарт, «нет такого самого последнего человека, который был бы так привязан к объектам чувств, что когда-нибудь не обратился бы от них к чему-то лучшему, хотя бы часто и не знал, в чем последнее состоит» (Декарт, 2004, с.7). Словно следуя указанию Декарта, ученые разделились на отдельные группы (школы) и начали искать ответ на вопрос: почему вещи именно такие, какие они есть. Этот ответ в конечном итоге сводился к ответу: потому, что в Природе имеется некая сила, которая задает природе первотолчок, и имя этому первотолчку – Бог. Люди не пытались идти в своих поисках дальше, т. е. ответить на вопрос, каковы механизмы этого первотолчка. Эта мысль считалась греховной. Надо было только верить в существование Бога.

Но в XIX в. произошло событие, положившее начало всеобщему безверию. Г.Гегель задался целью описать божественную волю. Ему, наверное, было скучно от того, что все, что делает человек, объяснялось термином «божья воля». Правда, И.Ньютон в XVIII веке попытался заменить этот термин все тем же понятием «сила», но все равно и у Ньютона оставалась идея Всевышнего, который задает всеобщее движение косной материи, оставшейся бы безжизненной, если бы Бог не придал ей форму вечно движущейся энергии.

Г.Гегель же утверждал: душа человека изменяется потому, что в самой себе содержит своеобразный «двигатель», работающий за счет энергии, выделяющейся при соприкосновении двух противоположных «элементов», которые в ней имеются. Он назвал это учение диалектикой и сказал, что все, что есть в мире, изменяется и развивается именно потому, что содержит в себе эти разные, противоречивые начала.

Нельзя сказать, чтобы исследователи широкими массами бросились претворять идеи Г.Гегеля в жизнь: искать механизмы первотолчка. В психологии таких исследователей были единицы. И среди них – советский психолог Л.С.Выготский, заявивший в своей теории речевого мышления, что в сознании человека тоже есть два противоположных элемента: смысл и значение.

Надо сказать, эта теория Л.С.Выготского не была им завершена: он просто не успел ее проработать до конца – умер в 1934 г. Более того, психологическое сообщество с восторгом признала венцом культурно-исторической психологии теорию высших психических функций и теорию интериоризации Выготского. Но остановиться на теории интеориоризации означало согласиться с тем, что человек – пассивное существо, на которое влияет внешний мир, «вкладывая» в него все, что может пригодиться в жизни. Сам же человек не имеет возможности выбрать то, что он хочет, т.е. не свободен. С этим Выготский не мог согласиться и начал объяснять, каким образом человек создает свою свободу (или как она создается). Для этого он использовал теорию Г.Гегеля, философию К.Маркса, концепцию Б.Спинозы.

Коллега и ученик Л.С.Выготского А.Н.Леонтьев в 1930 году уехал в украинский город Харьков, где организовал свою особую психологическую школу. Харьковские психологи стали высказывать Выготскому свои критические замечания. Они говорили о том, что у Выготского все дело сводится к сознанию человека: когда он говорит про интериоризацию, социальность человека, про его особо опосредованные психические функции, он все время имеет в виду сознание человека. Но человек состоит не из одного лишь сознания. Человек – это такая «вещь», которая постоянно взаимодействует с другими «вещами». Такое взаимодействие Леонтьев назвал деятельностью. Психологи должны заниматься не сознанием человека, говорил Леонтьев, а его деятельностью, и именно в деятельности человека располагаются те самые противоречивые «элементы», смысл и значение, о которых говорил Л.С.Выготский.

Уподобление.

Один из основных терминов культурно-исторической психологии – «интериоризация», т.е. превращение, вращивание, переход внешнего во внутренне. Когда я разговариваю со своими коллегами, те, не задумываясь и с умным видом произносят это слово. А я, будучи студентом и позже, никак не мог понять, как она – интериоризация – происходит: как этот дом, который стоит на пригорке, становится моим образом, как этот огромный слон превращается в маленького слоника в моих глазах?

Но однажды меня осенило, и я начал понимать, что такое интериоризация. Но для этого мне надо было хорошенько вчитаться и вдуматься в тексты Л.С.Выготского и А.Н.Леонтьева. И (вдруг!) на первый план вышло высказывание Выготского об основном его достижении. Это достижение состоит в том, что предметом психологии является не вещь, как думали прежние психологии, а процесс: процесс перехода мысли в слово и обратно.

Но, ведь, этот процесс есть не что иное, как переход от нашего внутреннего мира к миру внешнего, от духа к материи и обратно, от организма к внутреннему миру. Но разве наша органическая составляющая – только слово в его материальном (звуковом) воплощении? Нет. Таким же (материальным) проявлением человека является любое проявление нашего тела: движение ног при ходьбе, биение сердца, взаимодействие нейронов во время сна. Но главным для человека, конечно, является движение наших рук, при помощи которых мы превращаем наши смыслы в произведения нашей мысли: Лев Толстой создает «Войну и мир», а рабочий на стройке – дом. При этом один из рабочих «кладет кирпичи», а другой – строит храм. Это уж зависит от мнения конкретного человека, от его опыта.

Но умению писать романы, класть кирпичи, вообще, делать что-либо, предшествует долгая и кропотливая работа учения. Вспомним, хотя бы, как ребенок овладевает умением письма. Тот, кто учит, показывает маленькому человеку, как правильно надо держать ручку или карандаш в руке: один пальчик справа, другой слева, третий – снизу. Как мы учим ребенка самостоятельно держать ложку? Один пальчик справа, другой слева, третий – снизу. Как мы учим человека писать симфонии, крепить изделия сантехники, летать к звездам? В основании любого дела лежит процесс изменения нашей деятельности. И главное здесь – правильное приспособление нашей деятельности к предмету труда.

Любое наше взаимодействие с внешним миром приводит к тому, что процесс нашей деятельности меняется. Для того, чтобы наша деятельности стала успешной, необходимо такое изменение. Но данное изменение представляет собой ничто иное как уподобление ее внешним предметам и событиям. Где бы мы ни находились и что бы мы ни делали, наша деятельность неизбывно и неизбежно уподобляется предметам внешнего мира. Это, тем более, ярко проявляется при общении человека, надевающим на себя разные ролевые маски. Действительно, один и тот же человек ведет себя по-разному в семье, при общении с коллегами или в компании сверстников. Мы по-разному общаемся с детьми и с начальниками на работе. И в каждом случае такому общению (как и «общению» с предметами внешнего мира) предшествует долгая работа уподобления процесса нашей деятельности. Именно такое уподобление, то есть изменение этого процесса, и есть та самая интериоризация – воплощение, переход, внешнего во внутреннее, о которой так много говорят психологи.

Надо сказать, психологи давно почувствовали наличие такого уподобления (не называя его по имени). На эту особенность всего существующего в нашем мире обратил внимание еще в середине XIX века французский философ Леон Дюмон. Его высказывание приводит У.Джемс: «Всякий знает, что поношенное платье теснее прилегает к телу, чем когда оно с иголочки: от носки в ткани произошли изменения, которые образовали новую «привычку» сцепления. Новый замок действует хуже, чем побывавший в употреблении: в новом нужно не без усилия преодолеть некоторую грубоватость механизма. Это преодолевание сопротивления есть приучение. Легче свернуть лист бумаги, который уже был свернут. Совершенно так же и в нервной системе впечатления от внешних объектов прокладывают для себя все более и более удобные пути, и эти жизненные процессы, будучи на некоторое время прерваны, снова возникают, как только имеются аналогичные внешние раздражения» (Джемс, 1922, с.99-100). Джемс развивает эту мысль, распространяя эту идею на различные заболевания человека: «Рубец на любом месте представляет locus minoris resistentiae (место наименьшего сопротивления), его скорее натрешь, он воспаляется, более чувствителен к холоду и жаре, чем соседние части кожи. Раз вывихнутая рука или лодыжка всегда рискует снова быть вывихнутой; связки, которые хоть раз были поражены ревматизмом или подагрой, слизистая оболочка, бывшая однажды местом катарального страдания, становятся все более и более восприимчивыми к болезненному процессу, пока, наконец, болезненное состояние не перейдет в хроническое.

Хорошо известно, как много так называемых функциональных расстройств в нервной системе, по-видимому, все более и более укореняется единственно потому, что они однажды возникли» (там же, с.100).

У.Джемс называет, также, процессы одевания и раздевания, научение ребенка ходить… Одним словом, наши внутренние процессы и наше поведение изменяются благодаря уподоблению свойствам внешнего воздействия. Но для их изменения недостаточно одних только внешних воздействий, необходима и некоторая работа самого организма. Неподвижный глаз столь же слеп, как неподвижная рука, перестает быть орудием познания.

Движения рук повторяют очертания данного объекта, как бы уподобляясь его структуре. Глаз действует по такому же принципу благодаря сочетанию деятельности своего оптического «прибора» с глазодвигательными реакциями, которые как бы очерчивают предмет. Движения голосовых связок также воспроизводят объективную звуко-высотную природу. При выключении вокально-моторного звена в экспериментах неизбежно возникало явление своеобразной звуковысотной глухоты.

При формировании образа восприятия происходит уподобление воспринимающих систем свойствам воздействующего объекта. При этом, анализ функций движений руки, проведенный Б.Ф.Ломовым, и глаза, проведенный В.П.Зинченко, показал, что они делятся на два больших класса: поисковые и познавательные (гностические) движения. Поиск заданного объекта приводит к установке глаза или руки в наиболее удобную для восприятия позицию и к изменению этой позиции: происходят так называемые поисковые движения. Затем гностические движения приводят к оценке размеров, к опознанию уже знакомых объектов, к процессу построения образа. В движениях руки, ощупывающей предмет, в движениях глаза, прослеживающих видимый контур, в движениях гортани, воспроизводящих слышимый звук, происходит непрерывное сравнение образа с оригиналом. Всякое несоответствие их друг другу немедленно вызывает корректирование образа. Уподобляясь объекту, моторные звенья перцептивного действия обеспечивают создание адекватного образа. Роль моторики в восприятии не ограничивается созданием наилучших условий для работы афферентных систем, а заключается в том, что движения сами участвуют в формировании субъективного образа объективного предмета.

Интересные результаты были получены при использовании методики стабилизации изображения относительно сетчатки, разработанной Альфредом Лукьяновичем Ярбусом. Главное в этой методике состоит в том, что на глазном яблоке испытуемого крепится маленькое зеркальце. Отраженный от него световой зайчик пишет на фотобумаге узор - след движения глаз. На этих записях периоды фиксации взора представлены точками, а точки соединены линиями, показывающими траекторию движения глаз.

Для нас в этой методике интересно то, что на прикрепленное к глазу зеркальце можно подавать разные изображения и направлять их в глаз. Таким образом, рисунок будет неподвижен относительно сетчатки глаза. Казалось бы, в этих условиях испытуемые не должны были ничего видеть. Но В.П.Зинченко и Н.Ю.Вергилес (Вергилес и Зинченко, 1967; Зинченко и Вергилес, 1969) решили проверить это утверждение. Воспользовавшись методикой Ярбуса, в условиях стабилизации исследователи предлагали испытуемым задачи, которые в обычных условиях могли решаться только при участии переместительных движений глаз - например, ознакомление с японскими иероглифами и поиск пути в сложном зрительном лабиринте. После опыта испытуемый должен был найти предъявлявшиеся иероглифы среди им подобных и рассказать, какой путь ведет из лабиринта.

Оказалось, что несмотря на кажущуюся невозможность движений глаз при стабилизации изображений, такие движения все же возникают. Явно выраженным движениям глаз во время этих опытов соответствовало отмеченное всеми испытуемыми впечатление того, что их глаза или внимание движутся по изображению. В результате испытуемым довольно легко удалось решить все предлагавшиеся задачи. Когда же испытуемых просили при решении задач держать глаза неподвижными, то не была решена ни одна задача.

Этот эксперимент сходен с теми опытами, которые каждый может провести над собой в домашних условиях. Если вы найдете на стене своей квартиры небольшое пятно, притушите свет и попробуйте в течение минуты смотреть на него одним глазом. Через минуту вы обнаружите, что это пятно не воспринимается: вы его не видите! Правда, такое «исчезновение» пятна происходит не всегда. И тогда вам необходимо использовать то, что называют «усилие воли». Если и это не помогает, аккуратно придержите уголок глаза рукой.

Примерно то же явление воссоздали психологи в экспериментальных условиях. Они установили, что движения глаз при свободном рассматривании и в условиях стабилизации примерно одинаковы в том, что касается их числа и общего рисунка траекторий. Отличие заключается в меньшей амплитуде движений глаз при стабилизации, которая составляла 3-5°, и в большей длительности зрительных фиксаций. В обоих случаях происходят одинаковые изменения: сокращается число движений, упрощается их траектория и т. д. Таким образом, был получен целый ряд общих характеристик глазодвигательной активности в совершенно разных условиях. Но главное: движения глаз и при полной неподвижности изображения относительно сетчатки глаза оказываются совершенно необходимыми для решения зрительных задач.

Так как движения глаз при стабилизации как бы замещают движения глаз в условиях свободного рассматривания, они были названы викарными (лат. vicarius - замещающий). Если обычно движения глаз участвуют в получении информации непосредственно из внешнего окружения, то благодаря викарным движениям осуществляется анализ различных участков последовательного образа.

Викарные движения наблюдаются после тахистоскопических (очень кратковременных) предъявлений изображений, слишком коротких для каких-либо поисковых движений глаз. В этом случае викарные движения также обеспечивают анализ оставшегося от изображения следа - последовательного образа. Аналогичные движения глаз наблюдаются у спящих людей во время сновидений. Вполне возможно, что они и здесь выполняют ту же функцию анализа и трансформаций зрительных образов.

Одним словом, действие необходимо для адекватного восприятия. И показано это было не только советскими, но и американскими учеными. Например, известно, что если новорожденных животных держать в полной темноте в течение нескольких недель после рождения, то у них остаются грубые дефекты зрения, близкие к полной слепоте. Американский психолог Р. Хелд решил выяснить причину этого. Согласно первой гипотезе нарушения зрения вызываются исключительно неупотреблением зрения - отсутствием каких-либо зрительных раздражителей. По второй гипотезе для развития восприятия не хватает связи зрительной стимуляции с активными движениями животного. Чтобы проверить, какая из этих гипотез верна, Р. Хелд воспитывал двух котят в темноте, давая им возможность зрительно ориентироваться лишь в ситуации эксперимента, которая была довольно необычной. Котята помещались в гондолы, расположенные на противоположных концах специальной «карусели». Один из котят, лапки которого были свободны, активно вращал все сооружение, в то время как второй котенок оставался пассивным. Котята перемещались внутри барабана, на внутренних стенках которого были нанесены вертикальные черные и белые полосы, поэтому характер и изменения зрительной стимуляции у обоих были совершенно одинаковыми. Оказалось, что зрительное восприятие сформировалось только у активного котенка, пассивный же остался, по существу, слепым.

Выводы о значении активных движений для развития восприятия подтвердились в опытах со взрослыми людьми. Р. Хелд воспользовался при их проведении специальными очками, вызывающими оптические искажения. Испытуемый, впервые надевающий такие очки, видит мир перевернутым вверх ногами или с переставленными левой и правой сторонами. Впервые опыты с искажающими очками поставил на себе в 1896 году английский психолог Дж.М.Стрэттон. В течение недели он постоянно носил очки, переворачивающие видимый мир сверху вниз и слева направо. В начале пространственная ориентировка была исключительно затруднена, но затем предметы постепенно «стали на свои места», и на седьмой день остались лишь почти не заметные искажения восприятия.

Природу происходящих в опытах с искажающими очками перестроек и попытался выяснить Р Хэлд. Для этого он надевал своим испытуемым очки, сдвигающие изображение влево на 20°, так, что, пытаясь в темной комнате попасть указкой в светящуюся точку, испытуемые промахивались как раз на это расстояние. Затем включалось освещение и испытуемым разрешалось ознакомиться с расположением комнат в лаборатории и их оборудованием, при этом одних испытуемых возили в кресле, а другие передвигались по помещению самостоятельно. Через определенный промежуток времени проба на точность попадания была повторена. Оказалось, что, как и в опытах с котятами, «активные» испытуемые научились правильно определять положение цели, а «пассивные» промахивались так же, как и в начале опыта.

Из опытов В.П.Зинченко и Н.Ю.Вергилеса, а также из исследований Р.Хэлда мы делаем вывод: восприятие представляет собой систему действий, овладение которыми требует специального обучения и достаточно долгой практики. Существенно, что как сами перцептивные действия, так и критерии адекватности образа не остаются неизменными, а проходят значительный путь развития вместе с развитием самой деятельности. Это значит, что важнейшей характеристикой восприятия является его историчность - обусловленность конкретными условиями протекания деятельности и прошлым опытом субъекта. Об этой свидетельствуют и факты о восприятии слепорожденных после удаления у них катаракты. В частности, наблюдения Р.Грегори над ослепшим в десятимесячном возрасте человеком, которому зрение было возвращено в 52 года.

Нечто подобное было найдено в исследованиях звуковысотного слуха, проведенных под руководством А.Н.Леонтьева в Московском университете. В этих опытах было показано, что движения голосовых связок также воспроизводят объективную звуко-высотную природу. В этих экспериментах принимали участие советские и вьетнамские студенты. При этом оказалось, что вьетнамцы лучше воспроизводят звуки, чем их советские сверстники. Исследователи объяснили этот результат тем, что вьетнамские студенты с момента рождения входили в контекст, где использовался так называемый звуковысотный язык, где высота произносимого слова может выражать разные значения.

А.В.Запорожцем (Запорожец, 1967) сформулировал концепцию, в соответствии с которой ребенок постепенно усваивает общественно выработанные системы сенсорных качеств, называемых сенсорными эталонами: общепризнанная звуковысотная шкала музыкальных звуков, «решетка фонем» родного языка, система геометрических форм и т.п. Такую смену сенсорных эталонов можно проследить на примере обучения чтению. Сначала обучающийся действует с каждой буквой отдельно, выделяя в ней характерные очертания, отличающие ее от других букв. После усвоения всего алфавита единицами восприятия становятся слоги, слова, фразы. Наконец, опытные чтецы способны схватить смысл целого абзаца относительно несложного текста, проделав всего несколько фиксаций. На этом этапе внешнедвигательные звенья перцептивных действий максимально редуцированы, и восприятие выступает как процесс мгновенного понимания смысла. Аналогичные изменения наблюдаются и при зрительном восприятии формы. Любой человек, знакомый с изображением Нефертити, способен узнать его, сделав значительно меньше движений глаз, чем наблюдатель, разглядывающий портрет царицы Египта впервые.

Результат индивидуальной деятельности человека по усвоению сенсорных эталонов называется оперативными единицами восприятия. Конкретно, оперативные единицы восприятия выступают как содержание, выделяемое субъектом при выполнении той или иной перцептивной задачи. Развитие восприятия связано со сменой оперативных единиц восприятия. Эта смена выражается в преобразовании групп случайных, частных признаков в целостные признаки. Возможно, в этих психологических размышлениях кроется загадка того, каков механизм перехода сукцессивного (последовательного) в симультанного (одновременного, здесь и сейчас) восприятия.

Развитие восприятия приводит к созданию целого алфавита оперативных единиц, т.е. определенной совокупности образов или перцептивных моделей окружения. На фазе опознания или действия на основе сложившихся оперативных единиц восприятия, характеристики и направленность процесса существенно изменяются. Эти изменения, по А.В.Запорожцу, заключаются в том, что субъект уже не только воссоздает с помощью перцептивных действий образ объекта, но и перекодирует, переводит получаемую информацию на язык оперативных единиц восприятия или перцептивных моделей уже усвоенных.

Уподобление воспринимающих систем объекту это - постоянное изменение процесса субъективной деятельности объекту. Этот процесс – не просто движение от объекта к субъекту (интериоризация), но и постоянный обратный процесс (экстериоризация). Только это двустороннее преобразование, взаимодействие приводит к формированию полноценного, адекватного и вместе с тем субъективного образа реальности.

Активность.

Уподобляясь миру, деятельность, при этом, никогда не повторяет уже проделанное. Выражается это в кажущейся ошибочности, которая является постоянным спутником нашего внутреннего мира. Если кто-то не считает, что постоянно ошибается, приведу простой, но, как мне кажется, убедительный пример. Английский психолог Ф.Бартлетт проводил эксперименты с искажением воспоминаний. Он показал, что элементы, которых не существует в стимульном материале, но которые типичны для событий такого типа, обычно «достраиваются» в памяти самим испытуемым. К примеру, участникам одного исследования рассказывали о визите человека к дантисту, а потом просили припомнить, что именно они услышали. Многие ошибочно «припомнили», как этот человек брал карточку в регистратуре и как «рассматривал журнал» в комнате ожидания, хотя в исходном рассказе эти де-тали совсем не были упомянуты. В другом эксперименте участников просили подождать некоторое время в кабинете профессора; затем их попросили описать этот кабинет. Треть испытуемых как бы «вспомнила», что в кабинете были книжные полки, хотя в действительности их там не было. В этом случае ошибка существенна (книжные полки имеют довольно большие размеры, испытуемые провели немало времени в кабинете, а припоминание происходил» сразу после выхода из него), но она вполне согласуется с обычными представлениями о том. что «должно» находиться в кабинете профессора.

Ф.Бартлеттом было введено в психологию очень важное понятие «схема». Сегодня это понятие часто применяется в психологии. Особенно активно этот термин стали применять в когнитивной психологии и в когнитивно-бихевиоральной психотерапии. Бартлетт проводил эксперименты, напоминающие игру в испорченный телефон, когда испытуемому показывали картину, просили пересказать ее пришедшему второму испытуемому, первый испытуемый уходил, а второй испытуемый пересказывал содержание пришедшему третьему и так далее. Бартлетт установил, что в этом случае испытуемые опускали побочные детали или связывать их таким образом, что они просто кажутся чем-то вроде инвентарного списка предметов; было установ-лено большое количество неточностей, касающихся относительного расположения предметов: сильную тенденцию помещать один или два предмета где-то посередине и в конечном счете опускать остальные; была большая путаница и забывание в отношении качеств предметов, в особенности цветов, размеров и форм; испытуемые очень часто за-бывали названия и имена, меняли фразы; часто испытуемые устанавливали необычные и странные взаимоотношения между предметами на картине, например, если на картине была изображена наковальня, которую держат и бьют ею по камню, то в памяти испытуемых такое точное содержание сохранятся на короткое время, и в конце, концов или полностью исчезает, или принимает форму, более соответствую-щую нормальной практике, то есть бить молотом по наковальне.

В итоге Бартлетт решил, что под влиянием опыта во внутреннем мире человека формируются особые образования, которые он назвал схемами. Эти схемы и определяют все наше дальнейшее поведение. Они обычно нами мало замечаются, но иногда могут очень отрицательно. Например, такое отрицательное влияние схем хорошо извест-но следователям, когда они снимают свидетельские показания. Свидетели иногда описывают факты прямо противоположным образом: у одного свидетеля машина – синяя, у другого просто темная, а у третьего – вообще зеленая.

Многие назовут «правильное» определение круга: круг это – фигура, представляющая собой геометрическое место точек, расположенных на одинаковом расстоянии от точки, которая называется центром круга. Но вряд ли кто-нибудь из людей сможет нарисовать такой круг на листе бумаги. Точки окружности будут располагаться на разном расстоянии от центра: то рука дрогнет, то в циркуле что-то произойдет.

На такое стремление нашей деятельности обязательно совершить какую-нибудь ошибку обратил внимание советский физиолог Николай Александрович Бернштейн (Бернштейн, 1990), на концепцию которого, говоря об активности деятельности, неоднократно ссылался А.Н.Леонтьев.

Каждый из нас забивал гвозди. И не редко, вместо гвоздя мы попадали по своему пальцу. Похожая ситуация была воссоздана в опытах Н.А.Бернштейна. Испытуемых просили многократно проводить рукой от верхней к нижней точке. В результате, никто из испытуемых не совершал в своих попытках одинаковых движений: если он сто раз проводил рукой сверху вниз, им совершалось сто разных движений. Анализ полученных данных позволил Бернштейну разработать концепцию физиологии активности и формирования движений человека в норме и патологии. В ходе проводимых исследований он сформулировал идею «рефлекторного кольца».

Н.А.Бернштейн выступал в научной литературе как защитник принципа активности - одного из тех принципов, на которых строится психологическая теория деятельности. В 1947 г. вышла одна из основных книг Бернштейна «О построении движений», которая была удостоена Государственной премии. В этой книге был высказан ряд совершенно новых идей. Одна из них состояла в опровержении принципа рефлекторной дуги как механизма организации движений и в замене его принципом рефлекторного кольца.

Объектом изучения Н.А.Бернштейн сделал естественные движения нормального, неповрежденного организма, и, в основном, движения человека. Для изучения движений ему пришлось разработать специальный метод их регистрации. До работ Бернштейна в физиологии бытовало мнение, что двигательный акт организуется следующим образом: на этапе обучения движению в двигательных центрах мозга формируется и фиксируется его программа; затем в результате действия какого-то стимула эта программа возбуждается, в мышцы идут моторные командные импульсы, и движение реализуется. Таким образом, в самом общем виде механизм движения описывался схемой рефлекторной дуги: стимул - процесс его центральной переработки (возбуждение программ) - двигательная реакция.

Первый вывод, к которому пришел Н.А.Бернштейн, состоял в том, что на основе такого механизма не может осуществляться хоть сколько-нибудь сложное движение. Если простое движение, например коленный рефлекс, действительно, может произойти в результате прямого проведения моторных команд от центра к периферии, то сложные двигательные акты так строиться не могут.

Главная причина состоит в том, что результат любого сложного движения зависит не только от собственно управляющих сигналов, но и от целого ряда дополнительных факторов, которые вносят отклонения в запланированный ход выполнения движений. В результате конечная цель может быть достигнута только в том случае, если в ход выполнения движения будут постоянно вноситься поправки. А для этого центральная нервная система должна иметь информацию о ходе выполнения движения. Таким образом, Бернштейн предложил совершенно новый принцип управления движениями, который был назван принципом сенсорных коррекций.

Рассмотрим факторы, которые, по мнению Н.А.Бернштейна, оказывают влияние на ход выполнения движения.

Во-первых, при выполнении движения в большей или меньшей степени возникает явление реактивных сил. Например, если вы сильно взмахнете рукой, то в других частях тела разовьются реактивные силы, которые изменят положение и тонус руки.

Во-вторых, при движении возникает явление инерции. Если вы резко поднимете руку, то она взлетает вверх не только за счет тех моторных импульсов, которые посланы в мышцы, но с какого-то момента движется по инерции, т.е. возникают определенные инерционные силы. Причем явление инерции присутствует в любом движении.

В-третьих, существуют определенные внешние силы, которые оказывают влияние на ход выполнения движения. Например, если движение направлено на какой-либо предмет, то оно встречает с его стороны сопротивление. Причем это сопротивление чаще всего оказывается непредсказуемым.

В-четвертых, существует еще один фактор, который не всегда учитывается при начале выполнения движений, это - исходное состояние мышц. Состояние мышцы меняется при выполнении движения вместе с изменением ее длины, а также в результате утомления и других причин. Поэтому один и тот же моторный импульс, достигнув мышцы, может дать совершенно иной результат.

Одним словом, нам необходима постоянная информация о ходе выполнения движения. Эта информация получила название сигналов обратной связи. Эти сигналы могут одновременно поступать от мышц в мозг по нескольким каналам. Например, когда мы двигаемся, информация о положении отдельных частей тела поступает от проприоцептивных рецепторов, т.е. от рецепторов, которые находятся в самих мышцах. Однако, параллельно информация поступает и через органы зрения.

Аналогичная картина наблюдается даже при выполнении речевых движений. Человек получает информацию не только от рецепторов, контролирующих движения языкового аппарата, но и через слух. Причем информация, поступающая по разным каналам, должна быть согласованной, иначе выполнение движения становится невозможным.

Таким образом, можно сделать вывод о том, что существует определенная схема осуществления механизмов движения. Она была названа Н.А.Бернштейном схемой рефлекторного кольца. Эта схема основана на принципе сенсорных коррекций и является его дальнейшим развитием.

В упрощенном виде схема рефлекторного кольца выглядит так. От мышцы идут афферентные сигналы в некий центр нервной системы, откуда в мышцу поступают обратные, т.е. эфферентные команды. Но между эфферентными и афферентными сигналами в центральной нервной системе происходит переработка поступившей информации, т. е. происходит переработка поступившей информации с учетом поступивших сигналов о коррекции. Только после этого сигналы вновь поступают в мышцу. Получается кольцевой процесс управления. Таким образом, рефлекторная дуга, о которой до сих пор говорили физиологи, выглядит как один из частных случаев рефлекторного кольца, когда совершаются движения, не нуждающиеся в коррекции.

Позднее Бернштейн детализировал схему рефлекторного кольца. В схеме присутствуют следующие элементы: моторные «выходы» (эффектор), сенсорные «входы» (рецептор), рабочая точка или объект (если речь идет о предметной деятельности), блок перешифровки, программа, регулятор, задающий прибор, прибор сличения.

Рефлекторное кольцо функционирует следующим образом, В программе записаны последовательные этапы сложного движения. В каждый конкретный момент отрабатывается какой-то частный этап или элемент, соответствующая частная программа запускается в задающий прибор. Из задающего прибора сигналы («то, что должно быть») поступают на прибор сличения. На тот же блок от рецептора приходят сигналы обратной связи («то, что есть»), сообщающие о состоянии рабочей точки. В приборе сличения эти сигналы сравниваются, и на выходе из него получаются сигналы рассогласования между требуемым и фактическим положением вещей. Далее они попадают на блок перешифровки, откуда выходят сигналы коррекции, которые через промежуточные инстанции (регулятор) попадают на эффектор.

Итак, мы познакомились с исследованиями, позволившим ввести в наш подход принцип активности деятельности человека. Одновременно, этот принцип подводит нас к еще одному принципу, который связан с деятельностью. Это – принцип уникальности.

Уникальность.

Американский психолог Генри Олпорт, выдвинул положение о том, что личность представляет собой открытую саморазвивающуюся систему. Одним из главных постулатов теории Олпорта было положение о том, что личность является открытой и саморазвивающейся. Человек, прежде всего социальное существо и потому не может развиваться без контактов с окружающими людьми, с обществом. Отсюда неприятие Олпортом положения психоанализа об антагонистических, враждебных отношениях между личностью и обществом. При этом, Олпорт утверждал, что общение личности и общества является не стремлением к уравновешиванию со средой, но взаимообщением, взаимодействием. Таким образом, он резко возражал и против общепринятого в то время постулата, что развитие – это адаптация, приспособление человека к окружающему миру, доказывая, что человеку свойственна как раз потребность взорвать равновесие и достигать все новых и новых вершин.

До Г.Олпорта основным способом существования человека считался гомеостаз – принцип, открытый в XIX веке французским физиологом Клодом Бернаром. Гомеостаз это - стремление организма к равновесию. Например, для сенсорных процессов важен так называемый информационный баланс. Не должно быть ни информационной перегрузки, ни информационная недогрузка сенсорных каналов. Так, у испытуемых, длительно подвергавшиеся воздействию монохроматического света, появлялись зрительные галлюцинации. В других экспериментах испытуемых подвергали частичной сенсорной изоляции, например изоляции от внешних воздействий отдельных участков поверхности тела. При этом испытуемые вначале испытывали дискомфорт, затем у них начинались галлюцинаторные явления и эксперименты надо было прекращать.

Согласно Г.Олпорту, основной движущей силой личности является стремление к гетеростазу, т.е. к нарушению равновесия со средой, без которого невозможен прогресс и самосовершенствование. Понятно, что подобное видение в корне противоречит гомеостатическому пониманию мотивации человека в психоанализе и бихевиоризме.

Г.Олпорт одним из первых заговорил об уникальности каждого человека. Каждый человек неповторим и индивидуален, так как является носителем своеобразного сочетания качеств, потребностей, которые Олпорт называл чертами. Эти потребности, или черты личности, он разделял на основные и инструментальные. Основные черты стимулируют поведение и являются врожденными, генотипическими, а инструментальные оформляют поведение и формируются в процессе жизни, т. е. являются фенотипическими образованиями. Набор этих черт и составляет ядро личности.

В качестве еще одной попытки показать уникальность человека можно назвать теорию познания другого представителя гуманистической психологии Абрахама Маслоу. Маслоу (1997) считал, что то, что мы в психологии называем «нормой», на самом деле является психопатологией серости, настолько широко распространенной, что мы даже, как правило, не замечаем ее. Иными словами, нормальными людьми Маслоу считал только самоактуализированных людей. Таких людей, по Маслоу, не больше десяти процентов. Остальные же девяносто процентов представляют собой патологическое отклонение от нормы.

Нормальные, то есть самоактуализированные, по Маслоу, люди отличаются рядом особенностей. Для таких людей характерна большая свежесть восприятия и богатство эмоциональных реакций. Они лучше понимают себя, других людей и мир в целом. Они быстрее реагируют на изменения, которые вокруг них происходят, лучше умеют сосредотачиваться на проблеме и т.д.

А.Маслоу выделяет две формы познания человеком мира. Но прежде он приходит к выводу о существовании двух видов мотивации, которой и руководствуются «нормальные» и «пребывающие в серости» люди. Многие из нас помнят «пирамиду Маслоу», в которой поуровнево располагаются различные виды потребностей (мотивов, как их называет Маслоу). В этой пирамиде высший уровень занимает мотив самоактуализации, т. е. стремления к развитию. Остальные же уровни Маслоу называет мотивами к устранению дефицита. Соответственно, он говорит о существовании двух видов мотивации: Д-мотивов (мотивов, направленных на устранение дефицита) и Б-мотивов (мотивов, направленных на бытие). Двум типам мотивации, по Маслоу, соответствуют два типа любви: обусловленную дефицитом Д-любовь и бытийно обусловленную Б-любовь. Состояние Б-любви Маслоу считает особым видом познания, Этот вид познания почти не исследуется психологами, но описывается у авторов, пишущих на эстетические, религиозные и философские темы. Этот тип познания Маслоу называет Б-познанием. Оно противоположно познанию, обусловленному потребностью в ликвидации дефицита, которое он называет Д-познанием. Индивид, пребывающий в состоянии Б-любви, способен видеть в объекте своей любви такую реальность, какую другие люди не замечают, то есть его восприятие может быть более острым и глубоким.

Б-познание, разумеется, более наполнено, более устремлено к вершинам, но оно же и более созерцательно, чем Д-познание. Его девиз: «Да будет так». Но для познания необходимо и созерцание и, конечно, действие. Надо быть разносторонним. Или искать помощников. Так, А.Эйнштейн, человек очень специализированный в последние годы свой жизни, «стал возможен», как считает Маслоу, лишь благодаря своей жене, друзьям и т. д. Эйнштейн мог отказаться от разносторонности и самоосуществляться, потому что другие люди делали за него все остальное.

Теоретическое построение Маслоу, является сегодня редким исключением: в нем познание не противопоставляется эмоциональной сфере. Но и в случае Маслоу следует признать: его теоретические построения не связывают эти две области нашего внутреннего мира.

Часто и много говорил об уникальности человека не менее известный гуманистический психолог и психотерапевт Карл Роджерс. Можно было бы привести множество цитат, в которых Роджерс использует этот термин – «уникальность человека». Но мы не будем этого делать по следующей причине. Во всех своих высказываниях и Олпорт, и Маслоу, и Роджерс, являясь сторонниками взгляда на человека, как на неповторимую личность, используют термины - «уникальность», «неповторимость» - не как предметы исследования, а как объяснительные принципы. Они не пытаются объяснить нам, что это такое – уникальность человека. Соответствующие термины используются ими, будто нам должно быть без особых размышлений понятно, почему человека необходимо считать уникальным и неповторимым.

Впрочем, такое использование терминов мы будем считать не виной, а бедой психологии. Как и во времена возникновения гуманистической психологии, так и сегодня психологи используют свои термины, совершенно не задумываясь о том, как их понимает собеседник. Даже Олпорт, Маслоу и Роджерс не задумывались о том, что если человек – существо уникальное, то и понимание его также уникально и неповторимо. Мы же как раз и ставим перед собой вопрос: почему человек уникален и неповторим?

Метафоричность.

Когда-то Льва Толстого спросили: про что его новый роман «Анна Каренина»? «Возьмите и прочтите – вот про это и есть мой роман», - ответил Толстой. Действительно, разве можно в нескольких словах высказать все смыслы, содержащиеся в литературном произведении. Для меня, например, «Анна Каренина» - противостояние двух форм любви: с одной стороны – это любовь страстная, любовь Анны и Вронского, с другой стороны, это - так сказать, «пасторальная» любовь Левина и Кити. Автор, будто, говорит мне: читатель, смотри и выбирай, что тебе ближе. Но это - мое понимание. Я ни разу не встречал человека, который так же, как я оценивает роман Толстого. Для большинства людей «Анна Каренина» - роман про то, как молодая женщина влюбилась в красавца и, не встретив понимания, бросилась под поезд. С такой интерпретацией я точно не могу согласиться. Но прочтение «Анны Карениной» - мое прочтение - не лучше, «не правильнее» прочтения любого другого человека.

Еще более показательно для нас прочтение философских трактатов. Если вы читаете (вдруг) Гегеля, Канта или Хайдеггера, сначала вы должны распознать язык автора, его, так сказать «тезаурус», а потом уже, при повторном прочтении, можете собственно чтением и заниматься. Без знания этого авторского «словаря», вы автора никогда не поймете. Именно поэтому очень многие, почти все, говорят о непонимании того или иного философского текста.

Еще один фактор, мешающий нашему пониманию – перевод. Когда мы читаем тот или иной переведенный текст, мы фактически читаем не автора данного текста, а переводчика. Переводчик сначала (до нас) прочитывает этот текст, и переводит его, исходя из того понимания, которое сложилось именно у него, переводчика.

Эти иллюстрации показывают, что наша речь, не только выраженная разными способами, но и выраженная одинаково, казалось бы, для всех, несет в себе разные смыслы.

Из такого непонимания, возникает мысль: автор живет, будто, в своем авторском мире, выраженном в тексте. Но надо всегда иметь в виду, что «мысль изреченная есть ложь». Иными словами, свой мир автор пытается передать нам при помощи слов. Но буквально каждое слово в тексте Толстого, Гегеля или Хайдеггера имеет для автора иной смысл: свой, авторский смысл. «Авторские» термины представляют собой более или менее сложную систему, которую я сначала должен «перевести» на свой язык, такую систему воссоздать, а уж потом пытаться понять, что хотел мне сказать тот или иной автор.

Раньше я, так мне казалось, чувствовал некие скрытые, невыраженные помыслы собеседников. Но потом оказывалось, что я ошибаюсь. Чаще всего, люди выражали это при помощи фразы: «я не то имел в виду». Данная ситуация случалась так часто, что это перешло у меня на уровень знания, т.е. уверенности в том, что люди так устроены и по-другому не могут. Поэтому с годами это переросло для меня в черту характера - я сначала стараюсь разобраться в терминологии собеседника, уточнить понятия, которые он употребляет, а потом уже переходить к содержательному разговору.

Понимаю, что такой мой подход вызывает раздражение людей, которым «все понятно» (в социальных сетях таких «все понимающих» людей довольно много). Мне же непонятное многое, поэтому я привык уточнять все, что возможно, чтобы, хотя бы, вести разговор об одном и том же.

Нечто аналогичное происходит и в психологии. Например, историки психологии насчитали более тридцати различных определений и, соответственно, точек зрения на то, что такое внимание! И это не удивительно. Все науки испытывают определенные затруднения из-за неопределенности употребляемых терминов.

Впрочем, затруднения других наук не идут ни в какое сравнение с затруднениями психологов. Другие науки спасаются при помощи разработки своей терминологии. Эта терминология, правда, отдаляет науку от обыденного языка обычного человека, не имеющего к науке никакого отношения. Но, вместе с тем, она помогает исследователям лучше понимать друг друга. «Высшим пилотажем» той или иной науки считается ее математизация: чем больше математика представлена в такой науке, тем «научнее» она считается. И.Кант даже сказал, что наука не может считаться таковой, если она не математизирована.

Психология, как и любая другая наука пытается терминологизироваться и математизироваться, хотя надо признать, что по этим показателям она занимает одно из последних мест.

Почему же психология так слабо терминологизирована? Почему психологи, как и все обычные люди, говорят каждый о своем? Думаю, причиной этого служит чрезвычайная метафоризированность психологии, то есть близость ее к обыденной речи человека.

Любой научный термин ведет свое происхождение от метафоры, то есть ученый открывает что-то ранее неизвестное и приписывает этому новому явлению какое-то название, которое, по мнению ученого, наиболее подходит. Так, например, возник в физике термин «кварк» - был перенесен из художественной литературы, где это словцо обозначало что-то необычное, неизвестное. Кварки можно назвать верхними, нижними или странными, и даже очарованием и прелестью. Более того, кварки имеют особый «аромат» (разумеется, такой аромат чувственно не воспринимается). То же самое можно сказать о термине «спин» - вращение.

Мы постоянно сталкиваемся с научной метафоризацией. Происходит это в тех случаях, когда ученые сталкиваются с чем-то не понятным и начинают приписывать этому «непонятному» и «неопределенному» новые свойства. Постепенно научное сообщество соглашается принять новое слово (уже с новыми свойствами), и когда это слово становится общепризнанным, оно приобретает статус научного термина.

Психология в этом смысле отстает от других наук. В силу и этого многие исследователи считают, что психология еще не достигла статуса «настоящей» науки и находится в предпарадигмальном состоянии.

Как следствие чрезвычайной метафоризации, психология сегодня, наверное, как ни одна другая наука, нуждается в своей популяризации. Конечно, это нужно и важно и для физики, и для химии, но, просто в силу своего «околонаучного» статуса именно психологические знания нужно доносить до массы людей. Мне, конечно, возразят. Э-э-э, скажут, психологи сегодня заполонили собой телевидение и интернет. Нет, скажу я, это – не популяризация, это - бизнес. «Психологи», заполонившие сегодня эфир, имеют очень косвенное отношение к той не очень большой группе специалистов, которых можно с полным правом назвать психологами. Те единицы настоящих психологов, которые пробиваются на телевизионный экран не могут, разумеется, изложить точку зрения фундаментальной психологии за те считанные секунды, которые имеются в их распоряжении.

Одним словом, настоящая психология остро нуждается в своих популяризаторах, которые сумели бы расшифровать для людей метафоры психологии.

Чтобы понять друг друга, мы пользуемся речью. В то же время, речь затуманивает наши мысли, наш внутренний мир. Любой другой человек, кроме меня самого, смело может высказать мне свое непонимание меня. И очень часто это связано с метафоричностью нашей речи, очень часто становящейся причиной иллюзий, которые создает себе сознание.

Метафоры играют огромную роль в нашей жизни и в частности, в науке. Сегодня, например, часто говорят о необходимости «перезагрузить» душу. Сегодня когнитивная психология создает образ предмета психологии в виде персонального компьютера с клавиатурой, монитором, хард-диском и оперативной памятью. В крайнем случае все это можно заменить ноутбуком, коммуникатором или айпадом.

Научный смысл такой метафоризации состоит в следующем. Психология, как известно, наука о душе, вот только никто не знает, что такое душа. Предметы, с которыми имеет дело психология, не увидишь и не пощупаешь, поэтому тут сплошь и рядом приходится иметь дело с метафорами. Человека пытались уподобить колеснице, государству, трехэтажному дому, паровой машине и даже системе химических элементов. Как правило, в ходе истории лучшей моделью для психики служило самое сложное техническое устройство, которое имелось в наличии. До того, как в мир пришли первые компьютеры, в психологии преобладали «водяные» мотивы. У.Джеймс удачно сравнивал наше сознание с потоком, а З.Фрейд - с гидравлической системой, по трубам которой вместо воды текут желания и влечения: если не знать, как правильно регулировать краны, трубу может прорвать!

В конце концов, отчаявшись изучить невидимую душу, для которой никак не находилось подходящей метафоры, психологи перешли к исследованию поведения. И только компьютер вернул учёным интерес к внутреннему миру: они быстро поняли, что психические процессы теперь можно описывать языком информатики. Тон в научной психологии стала задавать область под названием «когнитивная психология», сделавшая предметом своего изучения процессы переработки информации. И тут компьютерная метафора оказалась как нельзя кстати. Например, память разделили на кратковременную (по аналогии с оперативной у компьютера) и долговременную (по аналогии с записью информации на постоянные носители). И скоро все забывают, что это были лишь метафоры. «Метафора — это приговор без судебного разбирательства, вывод без мотивировки» (Арутюнова, 1990, с.28).

Но метафора не исчезает в термине. Она остается прыжком от знания к пониманию. Если мы знаем, что такое эта вещь, мы пытаемся при помощи ее наименования обозначить другую вещь, образ которой у нас уже есть, а имя отсутствует. Нужно только, чтобы старая и новая вещь обладали какими-то сходными признаками. И мы начинаем приписывать новой вещи основные свойства вещи, нам известной. И нам кажется, мы начинаем понимать новую вещь. Правда, это – пока понимание без знания: мы не можем дать новой вещи определение, даже с точки зрения наших скудных знаний об этой новой вещи, а наличие определения только и дает нам знание о том или ином предмете.

Что значит, провести метафоризацию? Это значит, для неизвестной нам вещи (предмета, события) выбрать то или иное имя. Разумеется, такое имя не подбирается случайным образом. Когда мы такое слово подбираем, мы пытаемся отыскать в нашем опыте те или иные свойства, которые напоминали бы нам эту новую вещь.

Вот, в частности, пример метафоризации (и терминологизации) в биологии, который приводит в своей книге Б.Латур: «оказавшись в поле, Пастер и его ассистенты, использующие данные, полученные на самом поле, а также свидетельства ветеринаров, начинают эти отношения создавать. Они намереваются рассмотреть, как точная локализация вспышек всех разновидностей сибирской язвы и их продолжительность могут соответствовать единственной, по их мнению, причине, а именно палочке сибирской язвы. Вне лаборатории они работают над переводом каждого пункта в ветеринарной науке на свои термины с тем, чтобы их работа внутри лаборатории соответствовала происходящему снаружи. Например, спора палочки (указанная Кохом) является переводом, с помощью которого объясняется возобновление инфекции на полях, даже спустя много лет после ее исчезновения. Термин «фаза споры» является лабораторным переводом выражения «зараженное поле» на языке фермера. Пастер и его коллеги принимаются за изучение этого языка, давая свое название каждому из соответствующих элементов на языке фермера» (Латур, 2002, с.5).

На втором этапе «Пастер переносит свою побывавшую на ферме лабораторию обратно в Эколь Нормаль. С собой он забирает всего один элемент: культивированную палочку сибирской язвы» (там же, с.5). Латур интерпретирует эту фазу, как перевод внимания с полевых условий на лабораторию. Однако, у нас есть другая интерпретация: создание условий для исследования «единицы»-бактерии, выделенной в «поле».

Наконец, третий этап: возвращение выделенной единицы в жизнь, в практику.

Почему мы имеем вообще какое-то представление о новой вещи? Потому, что мы обнаруживаем неизвестное до сих пор явление. Но, обнаружив такую новую вещь, мы сразу же производим ее сравнение с тем опытом, который у нас имеется на данный момент. Причем такие сравнение мы производим, «сканируя» отдельные свойства известных нам предметов. Разумеется, такое «сканирование» не является полным и однозначным. Мы выбираем свойства новой вещи наиболее похожие на свойства вещи, хранящейся в нашем опыте. Выбрав такую вещь, мы переносим ее имя на новую вещь. Новая вещь получает свое имя. Это и есть метафора.

Что же дальше? Ведь, в первый момент в имени новой вещи мы имеем дело лишь с некоторым довольно аморфным набором известных нам свойств. Далее вступает в дело исследователь, который, меняя последовательно контекст новой вещи, подбирая новый и новый ее контекст. Выстраивает свой новый предмет исследования. Как говорил английский философ, литературовед, лингвист, поэт А.Ричардс, «в основе метафоры лежит заимствование и взаимодействие идей (thoughts) и смена контекста» (Ричардс, 1990, с.47).

Как же «меняются контексты» и «взаимодействуют идеи»? Для того, чтобы ответить на этот вопрос, нам предстоит совершить довольно продолжительное путешествие.

Праформа.

Мы все хотим знать наше будущее. Но нам не дано знать, во что превратится человек. Возможно, он будет неотличим от нас. А, может быть, люди будущего будут странными существами, вовсе на нас не похожими. Говорят, как-то К.Э.Циолковский сказал А.Л.Чижевскому: следующая форма существования человека - лучистая энергия. С этими высказываниями Циолковского странным образом переплетаются идеи Г.Фехнера – того самого, создателя психофизики. Фехнер еще в 1835 г. в своей книге «Жизнь после смерти» назвал три этапа жизни человека: сон, сон-бодрствование, бодрствование, называя нашу жизнь вторым этапом. Для нас неважно, как именно Циолковский и Фехнер представляли себе мою будущую – после так называемой смерти – жизнь: как лучистую энергию, как вечное бодрствования или как жизнь бестелесной души. Важнее для нас разобраться в том, возможна ли жизнь после смерти, и форма такого существования – в контексте наших рассуждений - не столь важна.

Вопрос о смертности человека всегда занимал человека. Мы постоянно ищем ответ на вопросы: для чего мы живем, правда ли, что мы когда-нибудь навсегда исчезнем из этого мира, в чем тогда смысл нашей жизни? Мы не знали бы, что такое жизнь, если бы не было смерти. В итоге вопрос «что такое жизнь?», - сводится к одному: существует ли смерть?

Есть множество ответов на этот вопрос. Большинство из нас, безусловно, признают существование смерти, аргументируя, при этом исчезновением того или иного человека – его души и его тела – из поля нашего чувственного восприятия. Другие предпочитают рассуждать о бессмертии, подыскивая для своих убеждений иные аргументы. Среди этих иных есть и много серьезных исследователей. В этом направлении идут, например, размышления физиолога В.М.Бехтерева (1999) и писателя Л.Н.Толстого, психолога и математика Г.Фехнера (1915) и основоположника космонавтики К.Э.Циолковского (2004), философов УДжемса и В.С.Соловьева – всех не перечесть.

Почему верующие любой конфессии так свято верят в загробную жизнь, считая нашу жизнь только подготовительной формой жизни загробной? Все объяснить только невежеством и суеверием? Это было бы слишком просто. Да, и не профессионально. Вопрос «почему?» пока остается без ответа.

Большинство из нас, даже самые заядлые естествоиспытатели, занимаясь смертью, подходят к вопросу с этической стороны: смерть – зло, не стоит думать о плохом. Многие рассуждают следующим образом: смерть представляет собой либо распад и полное исчезновение с последующим поеданием моей бренной плоти червями, дабы обеспечить всеобщий круговорот веществ в природе, либо это – переход моей души в иное состояние, когда душа перемещается в «мир иной» и получает, наконец, отдохновение от страданий, приобретает вечное блаженство. Разновидностью этого подхода является определение смерти как полной остановки биологических и физиологических процессов жизнедеятельности человека. Такое определение, например, дано в Википедии, которая многими считается источником мудрости.

Другой распространенный ответ носит дуалистический оттенок. Придерживающиеся этого варианта исследователи рассуждают следующим образом. Есть две субстанции: душа и тело. Умирает только тело. Только душа продолжает жить и переселяется в «мир иной», а часто даже получает возможность реинкарнации. Если мы присмотримся к взглядам сторонников этой идеи, то заметим, что, говоря о бессмертии, все они говорят о бессмертии души, снова оставляя смертность уделом тела.

Понятно, что никто из людей не сталкивался с переживаниями трупа. Понятно так же, что никто и никогда (кроме завсегдатаев спиритических сеансов, которым мы не очень доверяем), не общался с умершими. Ни сами умершие, ни их отдельно взятые души не могут рассказать нам, что происходит с человеком после так называемой смерти. Почему же большинство отдает предпочтение червепоеданию? Пусть этот выбор навсегда оставалось неразрешимой загадкой. Для нас более важным является ответ на другой вопрос: почему все, кто рассуждает о смерти проводят свои размышления, изначально принимая парадигму картезианства, непременно рассматривая тело и душу как отдельные сущности?

Не будучи картезианцами, пытаясь ответить на поставленный вопрос (что есть смерть) попробуем размышлять следующим образом. Давайте возьмем какую-нибудь теорию, которая занимается стадиями, этапами, ступенями развития нашей психики в филогенезе. Нам безразлично, какого автора брать, поэтому мы возьмем известную теорию развития психики А.Н.Леонтьева (Леонтьев, 1959). Надеюсь, психологи помнят: элементарная сенсорная психики, перцептивная психика, ручной интеллект. Давайте возьмем эту теорию и посмотрим, что у нас получится, если взглянуть на нее, так сказать, с другого конца. Получается, что верен один из двух ответов. Один ответ: ручной интеллект получается из ничего, посредством чуда. Но нам такой ответ не нравится. Мы чувствуем себя английским богословом XVIII в. Дж.Нидхемом, который искал в кипящей бараньей подливке «жизненную силу» самозарождения. Лучше пойти по пути французского микробиолога из XIX века Л.Пастера. Если что-то существует, то оно – это самое «что-то» - обязательно должно иметь какие-то предшествующие формы, из которых оно произошло, возникло. Наличие таких предшествующих праформ – один из основных законов существования всего, что есть в бытии.

Если мы возьмем стадию ручного интеллекта, то разве мы можем говорить о ее возникновении будто бы ниоткуда? Нет. Должна быть какая-то праформа, продолжением которой является ручной интеллект. Если возьмем концепцию Леонтьева, то такая праформа должна быть спрятана где-то на уровне перцептивной психики.

Проследовав далее, мы получим: должна существовать какая-то праформа для перцептивной психики на уровне сенсорной психики. А на уровне раздражимости должна существовать какая-то праформа, из которой получается чувствительность. И так далее, и так далее. В итоге мы приходим к мысли: после так называемой смерти я вовсе не умираю, а перехожу в какое-то иное состояние. Это вовсе не исчезновение. Это – существование в какой-то другой форме. Как тут не вспомнить стадии жизни Фехнера или лучистую энергию Циолковского?

Поиски праформ науки можно найти в разнообразных работах исследователей разных времен. Это и «Начала философии» Декарта, и «Начала натурфилософии» Ньютона.

Наличие праформ предполагает, что у старых и новых образований имеются какие-то общие свойства. Конечно, скажет естествоиспытатель – все вещи состоят из материи. Нет, скажем мы. Во-первых, само слово «материя» не сильно определено. Оно – это слово – обозначает, скорее, все то, что я могу чувственно воспринимать. Но мы с вами уже условились, что кроме чувственно воспринимаемых есть еще огромный мир чувственно не воспринимаемых вещей. Так что вещи могут быть не только материальными. Даже если мы отыщем еще какие-нибудь общие качества для вещей, которые обычно считают, относящимися к разным уровням материальности, как это сделал индийский биофизик Дж.Бос (1964), в частности раздражимость, присущая растениям и металлам, это не избавит нас от необходимости найти термину «материальность» какую-то замену. Поэтому мы заменим слово «материальность» словом «реальность». Кажется, мы преодолели эту проблему. Реальность это – качество, принадлежащее, разумеется, всем вещам - и чувственным (материальным) и внечувственным (идеальным).

Рассматривая праформу, мы можем (и должны) обнаружить качества, присущие всем последующим формам. И это дает основание говорить о соответствии понятия праформы принципу соответствия. Этот принцип гласит, что новая теория должна «соответствовать» теории старой, т.е. быть ее продолжением, уточнением, конкретизацией. В этом смысле квантовая теория должна быть совместима с классической физической теорией. Для нас это означает, что и в новой, и в старой теории должны присутствовать некоторые общие элементы, инварианты.

И если, в дальнейшем, мы такие качества обнаружим в высших формах, проистекающих из рассматриваемых праформ, мы сделаем вывод о том, что эти качества являются качествами, присущими всем промежуточным видам, промежуточным с точки зрения перехода от праформы к современной форме.

В нашем случае термин «праформа» берется не как филогенетический или онтогенетический термин, а лишь в том смысле, что за переживанием или в переживании скрыт весь тот опыт, который хранится в нас, и в этом смысле генетически определяет наше сознание. И на этом можно было бы закончить наши размышления и перейти к выводам, если бы не препятствие, которое на первый взгляд представляется непреодолимым. Дело в том, что психологи со времен В.Дильтея (а, может быть, со времен Х.Вольфа) разделились на две партии. Одни из них стали подходить к предмету своего исследования как к целостному образованию. Символом этого течения в психологии стал У.Джемс. А другая группа стала рассматривать предмет как набор атомов. Самым показательным примером этого направления в психологии стал ученик В.Вундта Э.Титченер.

Разница между целостниками и атомистами – в том, что первые считают: сначала мы должны разобраться с тем, что такое исследуемый предмет как целое, например, разобраться с тем, что такое «внутренний мир человека», или сознание, или психика, а уже потом мы сумеем понять, что собой представляют так называемые части этого внутреннего мира. Представитель этого направления Л.С.Выготский говорил: запоминает не память, мыслит не мышление, воспринимает не восприятие, - запоминает, мыслит, воспринимает человек. А рассуждения атомиста выглядят прямо противоположным образом: мы сначала должны понять, что такое память, мышление и так далее, то есть понять, что собой представляет часть, и только на основе такого понимания мы сможем понять, что такое внутренний мир человека.

Наш анализ приводит к выводу: предмет, существующий в нашем мире, может быть только целостным. Время от времени такой (целостный) организм попадает в кризисное состояние. Но кризис – это не приговор. Наоборот, кризисные явления показывают, что организм борется с каким-то заболеванием. Результатом может стать либо смерть организма, либо выход этого организма на какой-то иной уровень существования. Должно появиться что-то новое. При этом и о смерти я не спешил бы рассуждать, как об исчезновении. Смерть – всего лишь иная форма существования (и хочу верить – не худшая).

Но наличие смерти вовсе не означает отделения от человека некоторой его части (души). Смерть это – не исчезновение. Смерть – переход в иную форму существования, переход в иное качество, переход в праформу.

Существует ли смерть? Чтобы ответить на этот вопрос, надо выбрать подходящую «систему координат», подходящий «масштаб», иными словами, подходящий контекст, в который вы помещаете изучаемое понятие. Наш ответ звучит следующим образом. Безусловно, да, если под смертью понимать определенную форму существования бытия. Безусловно, нет, если под смертью понимать абсолютное исчезновение той формы, непременным атрибутом которой является сознание человека. Каждый из нас может выбрать тот ответ, которые его устраивает. Я лично выбираю ответ: «смерти нет», - уж очень интересно посмотреть (почувствовать, попереживать), что там… А там – некий опыт, имеющий отношение только к нам. Опыт, который часто называют мистикой, но который от этого для нас не становится менее реальным.

С древних времен люди искали такие мельчайшие элементы мироздания, которые содержали бы в себе все основные элементы. Такие поиски характерны, например, для философии буддизма. Можно вспомнить и монадологию Лейбница. А советский физик М.А.Марков утверждал, что существует элементарная частица (фридмон), которая заключает в себе весь мир.

Если к физическому событию присмотреться, вдуматься в него, то мы должны прийти к выводу, что мир преисполнен подобными «фридмонами», находящимися в состоянии стремления к покою. И дело закончилось бы миром, наполненным «спокойными» фридмонами, если бы не существовало бы других фридмонов и нашему фридмону не приходилось бы с соседними фридмонами постоянно взаимодействовать.

«Живые организмы не могут создавать то, чего нет в Природе, они могут только собирать и использовать то, что заложено в общих свойствах Мира» - говорил другой физик Н.А.Козырев (Козырев, 1991, с.399). Для психологии это означает, что мы должны отыскать те инварианты, которые наличествуют уже на самых ранних этапах становления реальности, т.е. пытаться отыскать свойства клеточки, которые объединяют нас с Миром.

Однако, перед нами возникает «техническая» проблема. По-видимому, если следовать нашим рассуждениям, любая форма психологического отображения мира – мышление, характер, эмоция и т.д. – должна иметь свою праформу на физическом уровне. Поэтому любая психологическая праформа является необходимой, но не достаточной для того, чтобы построить образ мира. Убедительным стал бы анализ, который позволил бы построить систему праформ, включающую в себе все мыслимые фридмоны. Но читатель прав: нельзя объять необъятное. Поэтому мы возьмем лишь те принципиальные положения современной науки, которые позволят нам понять существо основных категорий, на которых человек строит свои рассуждения о мире. Таковы пространство, время и смысл. Не настаивая на том, что эти категории являются достаточными для понимания человека, тем не менее, мы безусловно считаем их необходимыми для такого понимания.

Кто-то может сказать: наши рассуждения могут быть верны только с позиций целостного подхода. А с точки зрения атомистов (точку зрения которых только и должен принимать любой здравомыслящий исследователь) все выглядит по-другому. В этом случае просто от внутреннего мира человека отделяется некая его часть – назовем ее «душа» - и жизнь исчезает. То есть нам нет необходимости переходить на уровень обезьян, собак и медуз, чтобы принять идею бессмертия, поскольку бессмертие существует только для души, и это видно из того, что душа уходит из умирающего тела, а душа отправляется в свой, только ей ведомый путь. Тело умирает, а душа - бессмертна. Значит, человек – сумма двух составляющих, в итоге дающие то, что я собой представляю.

Но автора данных строк не удовлетворяет такой подход, поскольку везде и всегда мы видим предметы, а не составляющие их части, человека, а не сумму рук, ног, мозга, памяти, мышления. В зоопарке я вижу слона, а не хобот, хвост и уши. Передо мной – монитор и мне дела нет, каковы физические процессы, которые позволяют нам видеть то, что мы видим. Когда я встречаю знакомого, я вижу в нем человека со всеми его внешними и внутренними особенностями. Наконец, удивительным свойством, демонстрирующим целостность нашей деятельности, служит свойство восприятия, состоящее в том, что всякий объект воспринимается как устойчивое системное целое, даже если некоторые части этого целого в данный момент не могут быть наблюдаемы (например, тыльная часть предмета).

Одним словом, разнообразных примеров целостности, которая создается нашим сознанием, так много, что нам необходимо подтвердить свои мысли чем-то еще, кроме психологической теории А.Н.Леонтьева. Поэтому мы продолжим наши размышления следующим образом. Нам нужно принять за начало какие-то более давние уровни развития Природы. Иными словами, мы должны выйти за пределы психологического анализа и найти особенности подобных праформ на более ранних уровнях становления Природы.

Целостность.

По мнению С.П.Капицы (Жизнь науки, 1973, с.19) люди стали интересоваться человеком как целым в XVI веке. С тех пор прошло полтысячелетия, было сделано множество открытий, которые, без сомнения, подтверждают это мнение. В разных науках появились наблюдения, подтверждающие такой вывод. Например, явление синестезии, т.е. феномен слияния свойств различных сенсорных систем.

Синестезия это - возникновение под влиянием раздражения одного анализатора ощущения, характерного и для другого анализатора. Каждый из нас интуитивно понимает, что обозначают словосочетания «холодный звук» или «крикливый цвет», хотя очевидно, что с точки зрения объективной реальности звук не обладает температурными характеристиками, а цвет - звуковыми. Ни у кого не вызывает сомнений возможность употребления таких выражений, как «острый вкус», «сладкие звуки». Наиболее часто встречаются зрительно-слуховые синестезии, когда при воздействии звуковых раздражителей у субъекта возникают зрительные образы. Способностью цветного слуха обладали некоторые композиторы Римский-Корсаков, Скрябин, литовский художник Чюрлёнис.

Наиболее универсальной в этом отношении оказалась характеристика «светлоты». Немецкий психолог Хорнбостель (20-е гг. XX в.) установил, что светлыми и темными могут быть не только зрительные, но и осязательные, органические, обонятельные и слуховые ощущения. Так ощущения голода, прикосновения гладким и твердым предметом оценивались людьми как светлые, а противоположные им ощущения - сытости, прикосновения шершавым и мягким предметом - как темные. Характеризуя незнакомые запахи, испытуемые использовали те же определения: запах духов казался им светлым, а запах дегтя - темным.

Немецкие биологи продолжили эти исследования. В одном из опытов рыбы обучались плыть всегда к более освещенной из двух кормушек. После выработки этого условного рефлекса освещение кормушек уравнивалось, но перед одной из них рассеивалось вещество со «светлым», а перед другой — с «темным» (по шкале Хорнбостеля) запахом. Рыбы направлялись к кормушке со «светлым» запахом.

Советский психолог С.В.Кравков показал, что слабые звуковые раздражители повышают цветовую чувствительность зрительного анализатора. В то же время наблюдается резкое ухудшение различительной чувствительности глаза, когда в качестве слухового раздражителя применяется, например, громкий шум авиационного мотора. Зрительная чувствительность повышается также под влиянием некоторых обонятельных раздражений. Однако при резко выраженной отрицательной эмоциональной окраске запаха наблюдается снижение зрительной чувствительности. Аналогично этому при слабых световых раздражениях усиливаются слуховые ощущения, при действии интенсивных световых раздражителей слуховая чувствительность ухудшается. Известны факты повышения зрительной, слуховой, тактильной и обонятельной чувствительности под влиянием слабых болевых раздражений.

Чувствительность можно упражнять или компенсировать какими-то особыми приемами. Например, сенсибилизация, к которой стихийно приводит необходимость компенсации сенсорных дефектов (слепота, глухота): так известная слепоглухонемая О.Скороходова распознавала речь, приложив руку к горлу собеседника, другая слепоглухонемая Элен Келлер узнавала многих друзей и посетителей по запаху. Была предпринята попытка объяснить повышение осязательной чувствительности у слепых. Удалось выделить тактильные рецепторы - пачиниевы тельца, имеющиеся в коже пальцев слепых людей. Для сопоставления было проведено то же исследование на коже зрячих людей различных профессий. Оказалось, что у слепых повышено число тактильных рецепторов. Так, если в коже ногтевой фаланги первого пальца у зрячих число телец в среднем достигало 186, то у слепорожденных оно составляло 270.

Еще один фактор, связанный с сенсибилизацией - деятельность, вызывающая особое приспособление органов чувств. Например, многие шлифовальщики обладают необычайная острым зрением. Они видят просветы до 0,0005 миллиметра, в то время как нетренированные люди всего до 0,1 миллиметра. Специалисты по окраске тканей различают от 40 до 60 оттенков черного цвета. Для нетренированного глаза они кажутся совершенно одинаковыми. Опытные сталевары способны довольно точно по слабым цветовым оттенкам расплавленной стали определить ее температуру и количество примесей в ней. Дегустаторы обладают хорошо развитым чувством вкуса. Это позволяет им различать многочисленные оттенки вкусовых раздражителей. У скрипачей звуковысотный слух более развит, чем у пианистов. Летчики по слуху легко определяют количество оборотов двигателя. Они свободно отличают 1300 от 1340 оборотов в минуту. Нетренированные люди улавливают разницу только между 1300 и 1400 оборотами.

Интересная иллюзия была получена в тысяча девятьсот девяносто восьмом году американскими психологами. Эта иллюзия называется иллюзией резиновой руки. Перед человеком на столе помещается резиновая модель руки, а его реальная рука также находится на столе, но заслонена экраном и находится вне зоны его видимости. Важная деталь: резиновая и реальная руки испытуемого должны лежать параллельно друг другу. Экспериментатор начинает синхронно водить одинаковыми кисточками по обеим рукам сразу, дотрагиваясь одновременно до одних и тех же мест. Спустя некоторое время испытуемый начинает чувствовать, что резиновая рука способна испытывать тактильные ощущения, кроме того, у исследуемого появляется чувство обладания резиновой моделью руки, словно она становится частью его тела.

Одним словом, имеется много фактов, которые, казалось бы, говорят о целостности нашего взаимодействия с внешним миром – о целостности, которая обязательно связана с работой самых разных систем деятельности. Вот только у автора подобная целостность всегда вызывала сомнения. Ответ на свои сомнения я нашел в давно и хорошо известном феномене, который психологи назвали «фигура и фон».

Фигура и фон.

Правота присуща не чувству, а одному лишь разуму, когда он отчетливо воспринимает вещи.

Р.Декарт

Мне скажут: может быть, человек с присущим ему сознанием, не является частью Природы? Может быть, между человеком и Природой – непреодолимая пропасть? Так, действительно, рассуждали ученые XVIII-XIX вв. В XX веке многое изменилось. Как утверждал Л.С.Выготский, мы должны рассматривать не просто человека как часть Природы, но и предмет естествознания рассматривать как живое, саморазвивающееся образование. Попробуем пойти именно этим путем.

В Природе все взаимодействует. Однако, такое взаимодействие происходит не так просто, как может показаться с первого взгляда. Дело в том, что в процессе взаимодействия происходит не простое воздействие вещей друг на друга. В ходе взаимодействия вещи еще обязательно изменяют свое состояние. И происходит это потому, что вещи «воспринимают» друг друга не как отдельные предметы, но как предметы, находящиеся в том или ином контексте, или, как сказали гештальт-психологи, как фигуры на том или ином фоне. Еще в конце XIX века на наличие некоторых фигур, которые в отличие от других предметов, находятся в зоне нашего внимания, обратил внимание В.Вундт, использовав понятия «апперцепция» и «перцепция». На этот феномен обратил внимание психологов в 1915 г. Э.Рубин, а в дальнейшем Э.Титченер ввел в психологию метафору волны. В этой метафоре фиксируется прерывистый характер нашего внимания, т.е. представление о том, что в каждый момент времени только содержание, находящееся в фокусе нашего внимания, достигает «гребня волны» (апперципируется) и, в дальнейшем переходит в зону перцепции.

Давайте посмотрим вокруг себя и задумаемся. Видим ли мы каждый раз отдельный предмет, вещь? Я берусь утверждать, что отдельный предмет мы никогда не видим. Нет, разумеется, когда я смотрю на шкаф или на лицо какого-нибудь человека, я вижу этот шкаф или это лицо. Но существует ли этот шкаф в беспредметном пространстве? Нет, я всегда вижу любую вещь в окружении других вещей.

Вытяните перед собой руку и посмотреть на пальцы свой руки. Сделайте это сейчас. Сосредоточьте свое внимание на пальцах. Видите свои пять пальцев? Уверен, видите. А теперь задумайтесь. Разве вы, кроме пальцев больше ничего не видите: нет мы с вами видим еще другие предметы. Если вы находитесь дома, вы видите, кроме вашей руки и другие предметы: шкафы, стулья, диваны – у каждого свое. Мы видим, другими словами, еще какие-то предметы, еще какую-то частичку нашего мира. Помните, еще Вундт называл это сферой перцепции, когда мы видим свою руку, и апперцепцией, когда, кроме руки мы видим еще что-то. Потом пришли гештальтпсихологи и сказали: мы всегда воспринимаем вещи как фигуру, которая располагается на фоне других вещей.

Существование человека напоминает легенду об Орфее и Эвридике: как только мы обратим наше внимание на какую-нибудь вещь, она тотчас, благодаря взаимодействию со своим фоновым окружением, меняет свои свойства, становится чем-то другим. Действительно, все вещи в этом мире находятся в окружении других вещей. И мы никогда не воспринимаем отдельную вещь саму по себе. Мы всегда воспринимаем вещи только и только в окружении других предметов. И совокупность таких предметов стали называть событием. Я смотрю на свою руку, но вижу ее в окружении других вещей. Это событие, а не просто восприятие отдельной вещи.

Представители гештальтпсихологии предположили, что все разнообразные проявления психики подчиняются законам гештальта. Психика человека и животного понималась гештальтпсихологами, как целостное «феноменальное поле» (совокупность переживаемого субъектом в данный момент), которое обладает определенными свойствами и строением.

Основными компонентами феноменального поля являются фигуры и фон. Другими словами, часть того, что мы воспринимаем, выступает отчетливо и наполнено смыслом, в то время как остальное лишь смутно присутствует в нашем сознании. Фигура и фон могут меняться местами в пределах одного изображения. В качестве примера такого явления психологи часто приводят восприятие куба Неккера. Схожий процесс, названный «переструктурирование поля», лежит, по мнению гештальт-психологов, в основе решения интеллектуальных задач. Мгновенное переструктурирование поля (оно переживается как «Ага!»-реакция) ведет к усмотрению скрытого до этого решения задачи. Такое явление было названо инсайтом (от англ. insight - проникновение в суть). Ряд представителей гештальтпсихологии считали, что феноменальное поле изоморфно (от греч. isos - одинаковый и morphe - форма) процессам деятельности, как сказали бы мы сегодня, но, будучи детьми своего времени, гештальтисты не придумали ничего иного, как связать изоморфизм с тем, что происходит внутри мозгового субстрата (причем мозговые процессы носят характер электрических взаимодействий). Мы попробуем подойти к изоморфизму со стороны психологии.

Чтобы лучше понять, что такое «изоморфизм», представьте сдутый воздушный шарик. Нарисуйте на нем квадрат, а теперь надуйте шарик. На нем сохранится тот же самый квадрат, но он приобретет какую-то другую форму. Вот в этом случае физики (и гештальтпсихологи) и говорят, что два изображения изоморфны. А математики говорят более точно: два изображения изоморфны, если существует взаимно однозначное положение их точек. Как в нашем примере: точки, казалось бы, те же самые, а получилось какое-то другое изображение.

В рамках гештальтпсихологии было получено много экспериментальных данных, которые остаются актуальными и по сей день. Важнейшим законом, полученным гештальтпсихологами, является закон константности восприятия, фиксирующий тот факт, что целостный образ не меняется при изменении его сенсорных элементов (вы видите мир стабильным, хотя ваше положение в пространстве, освещенность и т.д. постоянно меняется).

Говоря языком науки, константность это - относительное постоянство образа предмета при изменении условий его восприятия. Константность восприятия – относительное постоянство (инвариантность) феноменальных свойств наблюдаемых предметов (дистального стимула) при сравнительно широком диапазоне изменения соответствующих характеристик проксимального стимула. Так, например, цвет предмета не изменяется при изменении освещения, например, уголь, мел; его величина воспринимается приблизительно одной и той же независимо от того, на каком расстоянии от наблюдателя находится этот предмет; видимая форма предмета не зависит от ракурса и т.п.

Как мы видим, в гештальтпсихологии предмет остается тем же, что и у В.Вундта или З.Фрейда: это - сознание. В то же время, интерпретация этого предмета отличается от того, что мы видим в психологии сознания или во фрейдизме. Если Вундт и Фрейд исходили в понимании того, что они называли предметом психологии, прежде всего, из ассоцианизма, то есть считали, что можно из «атомов» сознания сложить целое и таким образом понять его, то в гештальтпсихологии сознание – целостный предмет, который требует своего предварительного изучения и понимания, а потом мы и сможем понять те отдельные элементы, из которых складывается сознание.

В дальнейшем К.Левин объявил, что любую вещь окружает контекст, в котором эта вещь только и может получить свои качества, а Л.С.Выготский добавил к этому идею кудьтурно-исторического контекста, без которого рассмотрение вещи просто бессмысленно. Выготский, при этом, распространил понятие «контекст» не только на внешнее окружение чувственно воспринимаемых нами вещей, но и на взаимодействие элементов нашего внутреннего мира. «В сознании … всякое понятие представлено как фигура на фоне соответствующих ему отношений общности, - говорит он. - Мы выбираем из этого фона нужный для нашей мысли путь движения. Поэтому мера общности с функциональной стороны определяет всю совокупность возможных операций мысли с данным понятием» (Выготский, 1982, с.275). Такую «совокупность возможных операций мысли с данным понятием» Выготский называет «психологической системой».

Таким образом, вся совокупность явлений внутреннего мира ничем не отличается от такой же совокупности в мире внешнем по отношению к человеку. В нашем внутреннем мире любая мысль вызывает различные ассоциации, сказал бы психолог XIX века, любая мысль вызывает различные смысловые интерпретации, скажет наш современник.

Само по себе явление «фигуры и фона» представляет собой хорошо известный факт, и нам нет необходимости проводить многословные рассуждения об этом. Более интересным представляется другой вопрос: почему появляется этот феномен – «фигуры и фона», как прозвали его гештальтисты. Более того, гештальтпсихологи рассматривали этот феномен только относительно человека, а мы попробуем рассмотреть его развитие.

Мы воспринимаем фигуру, как нечто изолированное и выделенное из своего фона. Но фактически мы воспринимаем фигуру не отдельно от других («фоновых») вещей, а как нечто составляющее единое целое (фигуру, но не отдельно, а «на фоне). Этот фон может быть самым разнообразным: начиная от «внешних вещей», которые окружают нашу фигуру, и заканчивая «фигурами», которые всплывают в нашем сознании в форме разнообразных образов и представлений, но тоже находятся «на фоне» других внутренних составляющих.

Но что собой представляет этот «фон»? Это - потенциальные фигуры, с которыми происходит, если можно так выразиться, первоочередное взаимодействие нашей фигуры. И в процессе такого взаимодействия наша фигура непрестанно меняется: меняет в ходе такого взаимодействия свои свойства.

Таким образом, мы всегда воспринимаем фигуру двойственно. Во-первых, это – просто вещь, взятая изолированно от других фигур. Но, в то же время, это вещь, изменившая (в результате взаимодействия с фоновыми вещами) свои свойства и качества. И здесь, в этой конфигурации одной вещи на фоне других вещей, мы сталкиваемся с занятным феноменом, который принято называть противоречием. Действительно, ведь мы всегда воспринимаем вещь, как бы, двойственно: с одной стороны, сама отдельная вещь, имеющая свои границы. С другой же стороны, это вещь уже изменившаяся, поменявшая свои свойства в процессе взаимодействия с «фоновыми» вещами. Во внутреннем мире мы, таким образом получаем то, что мы называем своим опытом.

Но как же выглядит этот «внутренний опыт», то есть реальность, не обработанная человеческим разумом и органами чувств? Если бы кто-то это знал, то получил бы много-много Нобелевских (и других тоже) премий. Этого не знают не только психологи, но и все другие. Тем не менее, современные ученые вынуждены работать не с самими предметами, а только с их частными проявлениями. Например, физики по так называемым трекам (следам) элементарных частиц высказывают свои предположения (гипотезы) о строении Вселенной, некоторые (большинство) из которых не подтверждаются. Примерно так же действуют генетики. А уж историки вообще добывают крупицы знаний о том, что было лет 500 назад (археологи - тем более). Так можно перечислять бесконечно.

Однако, этот внутренний опыт непременно дается человеку в его сознании. Это – переживание человека, в котором соединены не только чувства от воспринимаемых нами вещей и событий, но и еще нечто, что похоже на то, что Уильям Джемс назвал обертонами сознания. Правда, у Джемса эти «обертоны» дают сознанию, скорее те элементы восприятия, которые названы Вундтом перцепцией. А у Дильтея – это отображение того самого внутреннего опыта – отображение, имеющее структуру, развитие, смену состояний.

Все «вибрации» реальности становятся ощущениями, только попав в сферу нашего сознания (психики) И возникает новый вопрос: красота, нравственность, цвет и т.д. возникают «в» сознании или «благодаря» сознанию? Иными словами: существуют ли так называемые «красота», «нравственность» «на самом деле» или это – только выдумки нашего сознания?

Косвенно реальность «идеального» подтверждается интенциональностью сознания. Если сознание, действительно, интенционально, то возможна ли его направленность на нереальное? В чем функция такой направленности? Может быть, функция сознания – использование для адаптации организма к внечувственной реальности? То есть воспринимаемая человеком вещь не просто абиотична, но символична (т.е. внечувственно сигнальна). Сознание есть интенция на внечувственную реальность?

Тут же возникает новый вопрос: как возможна подобная направленность? Ответ, как мне представляется таков: через чувственную реальность. Не даром же для доказательства чего-либо, люди требуют подтверждения чувственными примерами.

В любом случае, каждый наш образ (идея) «здесь-и-сейчас» является историческим образованием, в котором содержится не только сиюминутная информация, которая дана мне теперь же органами моих чувств, но и вся та информация, которая присутствует в моем опыте: весь мой собственный опыт, все, что я усвоил в процессе обучения и т.д. и т.п. Это – не только то, что я вижу в данное мгновение, но и то, что прошло. Это – бывшая психика, если вспомнить высказывание П.Я.Гальперина. И так же точно происходит в науке: исследователь не является каким-то особо устроенным человеком, это – такой же человек как мы с вами.

Что бы я стал делать, если бы вдруг понял, что живу не в том мире, который считал единственно существующим – в мире, который презентирован мне (термин А.Н.Леонтьева) моими органами чувств? С точки зрения обычного человека, которым я себя считаю, ничего не стал бы делать. Разве от этого что-нибудь изменится? Мы так же будем жить, любить, кому-то нравиться, кому-то - нет, работать, учиться и т.д.

С точки же зрения науки, интересно, конечно было бы позаниматься этим вопросом, подумать о том, как, например, законы Ньютона (которые никуда не денутся от того, что мы еще что-то узнали) соотносятся с этой новой для меня информацией.

Так что спите спокойно. В мире есть достаточно много предположений о том, кто мы и где мы: кто-то говорит, что нас занесли инопланетяне, кто-то утверждает, что мы произошли в результате естественного отбора, кто-то - что мы - создания Бога, а еще есть предположение, что мы - такая компьютерная игра, в которую играют какие-то высшие силы.

Противоречие.

Наша жизнь полна противоречиями. Об этом есть многочисленные высказывания самых разных людей. Психологи не составляют исключения. То, что противоречия существуют, мы не сомневаемся. Но нас, в нашем случае, интересует не само наличие противоречий в жизни человека, а вопрос, откуда же берутся сами противоречия?

Чтобы ответить на этот вопрос, мы должны рассмотреть вещь А на фоне своего контекста. Мы редко обращаем внимание на то, что никогда не воспринимаем один предмет. В нашем сознании этот предмет существует всегда на фоне других вещей. И взаимодействует с ними. Действительно, давайте посмотрим на любой предмет. Разве мы видим только этот стол, этот стул, этот компьютер? Нет, мы всегда видим вещь на фоне других вещей. Такая вещь («на фоне») уже не является А. Это уже не-А. Любой человек, в том числе и исследователь, видит вещь как совокупность А и не-А. Более того, предмет А в процессе взаимодействия со своим контекстом, постоянно меняет свои свойства. Можно добавить, что и не-А также постоянно меняется, хотя для наших рассуждений это не имеет особого значения. Нам достаточно того, что А и не-А непременно присутствуют в нашем восприятии, и нам не важно, на что направлено наше внимание, т.е. что становится вещью, а что остается фоном. Главное – их непременное присутствие в процессе взаимодействия. Фигура и фон постоянно есть и непременно обладают разным набором качеств. В этом и кроется причина противоречивости в деятельности любого человека.

Восприятие любой вещи происходит всегда двойственно. С одной стороны, вещь воспринимается как предмет, как фигура, т.е. отдельно от других вещей. Такие вещи любят подсчитывать математики. Но, с другой стороны, вещь также воспринимается на фоне контекста, в котором она находится в данный момент. Причем, контекст этот может быть как внешним (то, что мы воспринимаем), так и внутренним (то, о чем мы думаем).

Иными словами, вещь, воспринимаемая нами, находится в постоянном изменении, происходящим под воздействием контекста. Но и сами контекстуальные элементы находятся под воздействием других вещей. Поэтому вещь, которая кажется нам «фигурой», в том числе и предметом научного исследования, находится в постоянном изменении. Ученый, изучающий свой предмет, каждый день (и каждое мгновение) начинает исследование новой вещи. Об том говорил еще А.Пуанкаре: «В физической реальности следствие вызывает не одна причина; его возникновению способствует множество различных причин, причем нет никакого средства различить вклад каждой из них.

Физики стараются найти это различие; но они находят его лишь приближенно, и, какого бы прогресса они ни достигли, они всегда будут находить его только приближенно. Приближенно верно, что колебание маятника обусловлено единственно притяжением Земли; но, строго говоря, даже притяжение Сириуса влияет на маятник» (Пуанкаре, 1990, с.223).

Но исследователи, будто не замечая высказывания А.Пуанкаре, упорно продолжают настаивать на том, что вещи, ими исследуемые, продолжают оставаться неизменными изо дня в день. Видимо, многие современные исследователи не хотят перейти к галилеевскому стилю мышления, к чему еще в начале прошлого века призывал К.Левин (2001).

Если же к А.Пуанкаре и К.Левину прислушаться, то мы придем к удивительному выводу: все вещи нашего мира обладают свойством, которое мы назовем двойственностью вещей. Означает это следующее. Все, что существует, является, с одной стороны предметом, который есть определенная фигура со своими четко очерченными границами. С другой же стороны, любая такая вещь несет в себе свойства того контекста (фона), который ее окружает. Иными словами, любая вещь есть одновременно некоторое А и в то же время представляет собой что-то от А отличное, не-А.

Иными словами, во всем, что есть в реальности существует изначально присущее этой вещи противоречие. Именно это неизбывное противоречие между А и не-А и является источником развития всего существующего. Собственно, именно это еще в начале XIX в. утверждал Г.Гегель (1972). Но никто из исследователей (даже Гегель) не обращают внимания на следующий занимательный феномен. Все исследователи считают, что противоречие возникает между вещами, которые существуют одновременно, здесь и сейчас. Но на самом деле все обстоит по-другому. Противоречие возникает не между одновременными состояниями вещей, а между старым состоянием и возникновением этого состояния в его новой форме.

Именно такое противоречие является неотъемлемым атрибутом любой вещи и любого явления. Иными словами, непременное существование фигуры на фоне своего контекста

Подобные рассуждения приводят нас к выводу, в соответствии с которым целостный подход к изучению мира является более правдоподобным взглядом на мир. Как пишет Е.Е.Соколова, «научное познание начинается с многообразного по своим свойствам чувственно-конкретного целого, которое ученый считает предметом (или объектом – в данном случае мы отвлекаемся от различий этих понятий) своего исследования. Следует только уточнить, что на это чувственно-конкретное нужно смотреть «умными очами», как говорил М.В. Ломоносов, то есть имея уже предварительное теоретическое представление об исследуемой реальности, которое возникает в результате изучения и обобщения исторически возникших взглядов на нее (значение истории науки – в нашем случае истории психологии – здесь просто невозможно переоценить)» (Соколова, 2023, с.311).

Предмет психологии.

В науке принято считать, что каждая наука должна иметь свой объект и свой предмет. Поэтому, если мы считаем, что и психология может претендовать на звание науки, она должна иметь свой объект и свой предмет. Значит, волей-неволей, мы должны понять, что является объектом и предметом психологии.

Человек, конечно, состоит из разных органов и у него есть душа, которую обычно считают характерным для человека качеством – качеством, отличающим человека от всех других организмов. Так говорят все (почти все): и психологи (и не психологи). И в этой душе есть эмоции, мышление, память и дак далее – так называемые психические функции. Иными словами, обычно предмет психологии считается некоторой вещью, состоящей из разных частей. Исследователь направляет свое внимание на ту или иную часть этого предмета, отвлекаясь от всех прочих частей и занимается только ею. Кто-то памятью, кто-то эмоциями, кто-то характером или способностями человека. Таков традиционный подход к своему предмету, существующий в психологии, как и в других науках.

Мы скажем по-другому. Психологическую систему человека, вернее, его деятельность мы представим себе в виде целостной сферы, которая находится в постоянном движении, то есть в постоянном изменении. Вот мы попросили нашего испытуемого что-то запомнить, и сфера превращается в память. Если же перед человеком поставить задачу подумать о чем-то, она превращается в мышление. Но, разве, из-за этого исчезает наше мышление или наше восприятие. Нет. Они только как бы отходят на второй план. Сейчас мы – память. А потом превращаемся в мышление, потом в воображение и так постоянно. И ни один так называемая часть этого процесса не исчезает. Мы только абстрагируем, как говорят, одну сторону этого целостного процесса, начинаем описывать только ее. Но разве бывает так, что вы запоминаете что-то, не используя восприятие или речь, разве какие-то переживания не сопутствуют этому? Поэтому, если кто-то спросит: что же важнее, способности или мотивация, память или восприятие, я скажу: на этот вопрос нет ответа, по крайней мере на сегодняшний день.

Что бы ни делала эта сфера, она постоянно приобретает (то есть человек постоянно получает) новые знания о мире. Это приобретение знаний мы называем познанием. Любая деятельность невозможна без приобретения человеком новых знаний, без процесса познания окружающего мира, в том числе и своих собственных действий, направленных на преобразование этого мира. Именно такое целостное сферическое образование мы назовем объектом психологии.

Представив объект исследования в виде сферического тела, далее, представим себе, что к нему извне тянутся разные стрелки. Это – не просто стрелки. Отдельные стрелки - отображение различных психологических школ, направлений, отдельных исследователей, которые пытаются изучать этот объект. Исследователи подбираются к своему объекту с разных сторон и по-своему, а, значит, по-разному, интерпретируют его. И это не удивительно, поскольку каждое направление обращается к объекту со своей «стороны». Поэтому и интерпретация объекта приобретает своеобразную окраску в различных научных школах, группах, даже у отдельных исследователей. Именно так своеобразно (в том числе, индивидуально-личностно) окрашенный объект мы и считаем предметом исследования. Предмет не является каким-то списыванием с натуры или описанием объекта. Предмет всегда строится исследователем и приобретает своеобразие в зависимости от тех условий (как «внешних», так и «внутренних»), в которых происходит исследование.

Итак, у психологии, как и у любой другой науки, есть свой объект. Давайте назовем его «внутренний мир человека». Мы только что изобразили этот объект в виде сферы, исследуя которую разные исследователи создают свои предметы. Но с самими предметами дело обстоит сложнее. Дело в том, что психологи до сих пор сомневаются в том, что собой представляет предмет. Создается впечатление, что, устав от поисков своего предмета, психологи вообще перестали обращать внимание на этот вопрос, отдав его на откуп физиологам: мозг как-то делает. Но в свое время (в первой половине прошлого века) в психологии в ходе ее развития появилось множество так называемых школ, каждая из которых настаивала на правильности своего подхода.

И здесь мы должны на некоторое время остановиться и пояснить отличие школы в психологии и во всех остальных науках. Обычно в научной школе работает группа исследователей под руководством того или иного исследователя, который считается главой этой школы. При этом, исследователи любой научной школы в той или иной науке согласны в том, что все они занимаются одним и тем же предметом. Например, все физики согласны с тем, что объектом их науки является неживая природа. Но кто-то из физиков занимается квантами, а кто-то проблемой времени. Каждый из этих физиков согласен с тем, что они исследуют «свою часть» объекта и между ними не возникает по этому поводу разногласий. Так же происходит в биологии, химии, географии. Биологи знают, что их объект – живая природа. Но кто-то в этой природе занимается корнем, а кто-то – листом. Один историк занимается эпохой Тутанхамона, а кто-то - средневековьем Европы.

По-другому складывались дела в психологии. Здесь, по крайней мере на заре ее становления появилось множество так называемых школ, представители которых считали, что только их мнение о предмете психологии является единственно верным: гештальт или бессознательное, поведение или деятельность. В этом - коренное отличие «школы» в психологии и школ в других науках. Можно сказать, психология и сегодня еще не до конца пришла к своему предмету. До сих пор психологи спорят о том, что собой представляет психика человека. Если воспользоваться словами известного философа и науковеда Томаса Куна, можно сказать, что сегодня психология находится в предпарадигмальном состоянии.

Со времен Огюста Конта, то есть около двухсот лет, люди считают науку вершителем судеб человечества. В общественном сознании накрепко внедрилась мысль о неоспоримом авторитете и абсолютной непогрешимости науки. Проявляется эта мысль в том, что общественное сознание уверено в том, что наука «выдает на-гора» только непогрешимые истины и сомневаться в них недостойно современного человека. Не последнюю роль в деле укрепления такой веры стало появление и внедрение во все сферы нашей жизни интернета, позволяющего очень быстро соотнести свои мнения с мнениями других людей. В итоге современная отечественная психология раскололась на два враждующих лагеря: физиков-естественнонаучников и лириков-психологов.

Очень часто сущность научной деятельности психологов (особенно в исследованиях, построенных в традициях материалистической философии) пытаются найти в поведенческих реакциях, и поведение в данном случае интерпретируют как нечто чувственное и внешнее по отношению к сознанию. Подобная трактовка ведет либо к физиологическому редукционизму, утверждающему, что психика является продуктом физиологических отправлений организма, в частности - центральной нервной системы, более конкретно - головного мозга, что было характерно для советской науки, либо - к редукционизму поведенческому, когда онтологию деятельности пытаются свести к ее чувственным, предметным формам.

В основе нашей работы лежит идея, в соответствии с которой понимание предмета исследования происходит как процесс его целостного, а значит, конкретного, истолкования. Такой подход часто встречается в так называемых гуманитарных науках. Но это не только основной «тренд» гуманитарного знания. Мы пытаемся показать, что само естествознание не может рассматриваться как нечто монолитное. Первоначально естествознание в качестве предмета своего исследования принимало конкретное целостное событие, исследуемое при помощи индуктивно-аналитического математического осмысления, но позитивизм заменил предмет на вырванное из контекста чувственно-воспринимаемое явление, изучаемое при помощи дедуктивного синтезирования экспериментальных данных.

Именно первый из названных подходов характерен для теории Выготского, призыв которого к созданию естественнонаучной психологии вызывает внутренний протест у гуманитариев.

Указанное отношение между естественно-научным детерминизмом, основанным на представлениях об истинности чувственно данной картины мира, и каузально-генетической причинностью, обращающейся за разъяснениями к внечувственной реальности, на первый взгляд может показаться парадоксальным и трудно совместимым с современными научными представлениями. Впрочем, это не помешало заниматься такой внечувственностью З.Фрейду, писавшему: «Бессознательное – есть истинно реальное психическое, столь же неизвестное нам в своей внутренней сущности, как реальность внешнего мира, и раскрываемое данными сновидения в столь же незначительной степени, как и внешний мир показаниями наших органов чувств» (Фрейд, 1991, с.319).

Л.С.Выготский, призывая к созданию новой естественно-научной психологии, призванной по-новому объяснить предмет психологии, одновременно, важную роль отводит проблеме понимания, которое рассматривается им как продукт функционирования смысловой сферы.

Объяснение и понимание являются непременными форматами научного познания (впрочем, как и познания вообще). В таком случае мы должны ответить на вопрос: как понимание и объяснение взаимодействуют в процессе познания? Как правило, понимание и объяснение рассматриваются как поочередно совершающиеся процессы. Однако если объяснить предмет можно, рационализировав его, т.е. описав его в виде формализованных структур, то понимание всегда находится за пределами такой рационализации и предполагает какой-то иной метод своего описания.

Познание.

Только познание дает нам возможность понять что-либо. Поэтому давайте рассмотрим, как современные психологи относятся к вопросу о познании человеком окружающего его мира. То есть, что такое познание.

Одна группа ученых рассуждает следующим образом. В мире существуют разнообразные вещи. Но размеры вещей, разумеется, разные. Все вещи складываются из своих частей, которые, естественно, меньше самих вещей. Есть такие самые маленькие вещи, из которых складываются все остальные вещи. Эти самые маленькие вещи великий древнегреческий ученый Демокрит назвал атомами.

Психологи иногда говорят: мыслит не мышление, а человек, запоминает не память, а человек и так далее. Но психологи не умеют изучать человека целиком. Люди вообще не умеют изучать вещи целиком. Люди всегда отделяют какой-нибудь кусочек предмета и изучают, отделяют другой кусочек и изучают его. Потом складывают разные знания о разных кусочках и считают, что изучили весь предмет. Ученые редко задумываются о том, что в результате такого изучения получают недостоверные, искаженные знания о предмете. Но когда ученые эти искажения замечают, они снова чтобы эти искажения убрать, изучают кусочки. И снова складывают, только немного по-другому.

Уже в античной философии выделились две линии исследования познания. Одна из них восходит к Аристотелю, другая связана с именем его учителя - Платона.

С точки зрения Аристотеля, мир состоит из чувственно воспринимаемых вещей, и главное, что дает нам познание - соединение этих вещей в единую систему. А Платон считал, что помимо мира вещей существует особый мир идей, которым движет бестелесный разум, а в душе каждого человека ум созерцает самого себя и этим активно воздействует на жизнь человека. Душа бессмертна и имеет способность, по возвращении на землю в человеческом теле, вспоминать то, что она видела «там». Таким образом, уже античность поставила вопрос: откуда взялось познание, - принадлежит ли оно конкретному человеку, являясь именно его достоянием, или же познание человека является частью мирового разума.

На протяжении всего Средневековья в Европе была распространена вторая точка зрения, поскольку она совпадала с основными догматами христианства. На протяжении столетий в христианстве существовало представление о том, что бессмертная душа человека обременена не только телесной оболочкой, которую называли «сосудом мерзости и греха», но и разумом, то есть способностью познавать, и познание противостоит бессмертной душе, несущей дыхание самого Бога. Кстати, именно поэтому на протяжении многих столетий все попытки «умствования» оценивались церковниками резко отрицательно. Поэтому здесь вопрос, скорее, стоял так: как душа управляет сознанием? Само же познание практически не становилось предметом изучения.

Эпоха Возрождения возродила интерес к человеку и к его познанию, а в эпоху Нового времени философы (такие как Рене Декарт, Френсис Бэкон, Джон Локк) поставили вопросы, связанные с общими проблемами познания. Эти философы ставят вопросы о потенциальных возможностях человека. Они считают, что главным в сознании является внутренний анализ себя самого, собственного «Я», самосознание человека, а основным содержанием сознания человека является именно знание, то есть результат познавательной деятельности. Так этот ответ и прожил до двадцатого века.

Постепенно в теории познания сложились три основные линии: оптимизм, скептицизм и агностицизм. Оптимисты утверждают принципиальную познаваемость мира, агностики, напротив, ее отрицают. Скептики же не отрицают принципиальной познаваемости мира, но сомневаются в достоверности нашего знания.

Сторонники оптимизма (как правило это материалисты) с надеждой смотрят на настоящее и будущее познания. По их мнению, мир познаваем, а человек обладает потенциально безграничными возможностями познания. Материалисты считают познание процессом, в результате которого материя через свою отражательную способность – сознание – изучает сама себя.

Основная проблема, которая подводит к агностицизму, заключается в следующем: предмет в процессе его познания неизбежно преломляется сквозь призму наших органов чувств и мышления. Поэтому у нас нет достаточных оснований утверждать, что мир существует и познаваем. Агностики (часто это - идеалисты) не верят в возможности человека познавать мир, либо в познаваемость самого мира или допускают ограниченную возможность познания. Идеалисты считают познание самостоятельной деятельностью идеального разума. В классическом виде агностицизм сформулирован Имануилом Кантом. Кантовскую философскую позицию, согласно которой субъект познания активен в том смысле, что конструирует сам опыт познания, иначе называют трансцендентализмом (трансцендентное – то, что находится за пределами сознания и возможного опыта).

Одним из истоков агностицизма является гносеологический релятивизм - абсолютизация изменчивости, текучести явлений, событий бытия и познания. Сторонники релятивизма исходят из принципа, что все в мире скоротечно и изменчиво, что вчера считалось истиной, сегодня считается заблуждением. Еще более зыбкими являются наши оценочные суждения, то есть суждения, которые связаны с нашими ценностями.

Агностицизм можно считать гипертрофированной формой скептицизма. Скептицизм, признавая принципиальную возможность познания, выражает сомнение в достоверности знаний. Человек, движимый стремлением к знанию, говорит: я не знаю, что это такое, но надеюсь узнать. Агностик же утверждает: я не знаю, что это такое, и никогда не узнаю. В разумной мере скептицизм полезен и даже необходим. Как познавательный прием скептицизм выступает в форме сомнения, а это - путь к истине. Невежество утверждает и отрицает; знание сомневается.

Когда мы говорим о познании, мы обязательно должны иметь в виду, что есть много видов или характеров знания. И, наверное, самое главное из них – житейское, бытовое познание. Действительно, большинство людей так и живут с этим бытовым познанием. Они знают, конечно, что где-то там английские, или американские, ну, на худой конец, наши ученые недавно открыли, что не надо совать пальцы в розетку, потому что убьет током. Так и живут люди. И не суют пальцы в розетки.

Бытовое знание основывается, прежде всего, на наблюдении, оно носит абсолютно эмпирический характер и, надо признать, часто лучше согласовывается с жизненным опытом, чем с абстрактными научными построениями. Значимость житейского знания в качестве предшественника иных форм знания не следует преуменьшать: здравый смысл оказывается нередко тоньше и проницательнее, чем ум некоторых ученых. Ведь научные знания предполагают объяснение фактов, осмысление их во всей системе понятий данной науки. А это означает, что мы все дальше и дальше уходим от нашего вопроса: можно ли совать пальцы в розетки. Нам нужен простой ответ на наш бытовой вопрос. А ученые начинают рассказывать про ток, про нейтроны и позитроны. На бытовом уровне нам всего лишь надо понять: совать пальцы в розетки или нет?

К научному и бытовому познанию тесно примыкает практическое знание. Различие между ними состоит в основном в целевой установке. В научном познании мы хотим узнать, как все устроено, в бытовом – что нам делать в том или ином случае, а в практическом познании мы хотим, узнать, как сделать так, чтобы вещи приносили нам пользу.

Еще одна форма нашего познания - художественное познание. Художественное познание обладает определенной спецификой, суть которой в целостном отображении мира и особенно человека в мире. Художественное произведение строится на образе, а не на понятии. Восприятие художественного образа влечет за собой огромное расширение человеческого опыта, охватывающего собой и сферу настоящего, и сферу прошлого, а иногда и будущего.

Постепенно наукой стали считать такую форму познания, когда природа и человек как бы противопоставлены друг другу, то есть существует активный субъект и пассивный объект познания. Так возникло естествознание, и в естествознании мир как бы раздвоился на объект и субъект.

В XIX веке - особенно под влиянием марксизма – в качестве объекта науки стали выделять уже не просто отдельного человека, а человека, который живет в обществе. Но человек, как нам понятно, не живет в изоляции, он постоянно взаимодействует с другими людьми.

Постепенно в науку проникла идея, в соответствии с которой объект познания не только познается, но и создается людьми: прежде чем стать объектом, он должен быть ими предварительно создан, сформирован. И что в познании человек имеет дело, таким образом, с результатами собственной деятельности. Иными словами, будучи субъектом познания, человек в форме продукта своей деятельности оказывается вместе с тем и его объектом.

Область познания традиционно считалась предметом философского анализа. Однако в XIX веке научное исследование познания во многом свелось к предмету появившейся с В.Вундтом экспериментальной психологии. В том же XIX веке внутреннюю жизнь человека стали понимать исключительно как рациональную. То есть психологам отводилась только сфера того, что называют познавательной сферой. Все остальное – мотивы, эмоции, другие состояния и свойства человека стали относить к чему-то иррациональному, чем не стоит заниматься настоящему психологу. Конечно, никто не отрицал наличие у человека мотивов или эмоций. Вспомним, хотя бы теории эмоций Джемса-Ланге или Кэннона-Барда, или теорию оптимума мотивации Йеркса-Додсона. Просто, эти «иррациональные» процессы пытались свести к чему-то биологическому, физиологическому или поведенческому. В широком смысле термином «психика» была обозначена сфера психической жизни человека, которая отлична от его мотивационных, эмоциональных, волевых проявлений, индивидуальных особенностей, от темперамента и характера. Более того, ученых-непсихологов, представлявших разные науки, и которые хотели заниматься этими процессами, коллеги-естествоиспытатели стали презрительно называть психологистами, а в науке возник термин «психологизм». То есть, если какой-нибудь математик или физик говорил, что физики или математики должны учитывать психологические факты, его тотчас объявляли таким психологистом. Так постепенно психология стала позиционировалась себя как науку о познании, позже стали говорить о психологии как о науке когнитивной, или познавательной.

До Вундта в психологии эксперимент почти не использовался. Вернее, если и были какие-то серьезные эксперименты, то они проводились физиологами, которые экспериментировали над животными, а потом старались применить свои результаты по отношению к человеку. Например, отрежут лягушке голову, приложат к лапке бумажку, смоченную кислотой, и смотрят: раз лапка дернулась, значит и у человека, если ему отрезать голову, что-нибудь дернется, если капнуть кислотой. Конечно, с человеком такие опыты никто не проводил из соображений этики (хотя в старые «добрые» времена зрители, присутствовавшие при казнях, когда преступникам отрубали голову, говорили, что и голова, и тело после их разделения будто бы жили еще какое-то время). Но желающие во что бы то ни стало подтвердить свою точку зрения всегда использовали прием, который называется «аналогия»: лягушка – живое существо, и человек – живое существо, значит если капнуть кислотой на ногу обезглавленного человека кислотой, то человек должен действовать аналогично лягушке. А отсюда следует, что для познания внутреннего мира человека нужно изучать мозг и другие части нервной системы.

Вообще-то, настоящий ученый всегда сомневается в своих результатах. А вот люди, которые не имеют отношения к науке, почти всегда считают, что результаты ученых – это истина в последней инстанции. Это далеко не так. Вот, например, в последние десятилетия в науке известен так называемый принцип фальсификации. Его автором считается математик и методолог Карл Поппер. В соответствии с принципом фальсифицируемости, настоящая наука это - поиск аргументов, которые отрицали бы, могли бы опровергнуть имеющуюся теорию. И этот принцип должен заменить собой принцип верификации, когда ученый, наоборот ищет подтверждения своей теории. Сегодня почти все ученые рассматривают принцип фальсификации, как единственно верный научный способ добывания новых знаний. Но даже сам Поппер не настаивал на этом принципе, говоря, что это его точка зрения, он считает ее верной, но готов рассматривать и другие варианты. Более того, постпозитивисты - Имре Лакатос, Пола Фейерабенд - пошли новой дорогой, пытаясь внедрить в свой методологический анализ исторический подход (ограничивая его сферой познания). Фейерабенд даже утверждал, что в науке возможно все, и за это его называют методологическим анархистом.

Одним словом, в науку двадцатого века все чаще стали проникать мысли о том, что внутренний мир человека не может быть сведен к физиологическим или поведенческим характеристикам, то есть к чему-то только чувственно воспринимаемому. Некоторые ученые стали говорить о том, что главной характеристикой человека является не что-то чувственно воспринимаемое, а какие-то характеристики, которые совсем не сводятся к работе мозга или поведению. Такой характеристикой, главным качеством человека А.Н.Леонтьев называл смыслы человека. Он говорил, что человек пропускает чувственно воспринимаемый мир через свою смысловую сферу, словно мы смотрим на мир, как через затуманенное стекло. Сегодня многие психологи, не один только Леонтьев, так считают. И эти психологи утверждают, что не мозг человека должен изучать психолог, а душу, которую сегодня принято называть психикой. Но у нас нет никаких способов подобраться к этой самой душе, не используя наше теоретическое познание.

Одним словом, все большее количество наших коллег склоняются к тому, что явно или неявно, но психологические теории и конкретно психологические исследования исходят из определенной философской концепции, философской версии человека, подтверждая или опровергая какие-то представления о сущности человека и его предназначении.

Познание традиционно считалось самыми «молодыми» психическими явлениями. Еще раз вспомним теорию развития психики А.Н.Леонтьева. Сначала организм находится в гомогенной среде, то есть окружающий контекст для организма представляет собой единую нерасчлененную массу. Это, наверное, не означает, что предметы и вещи вокруг этого организма отсутствуют. Они, наверное, есть. Говорю: «наверное», - потому что мы никогда не узнаем, то есть чувственно не сумеем воспринять, что происходило миллиарды лет назад. Сегодня мы можем только строить гипотезы о том, что тогда происходило. Некоторые гипотезы так овладевают умами, что превращаются в теории, то есть в подтвержденные теми или иными фактами гипотезы. Их-то и приводит Леонтьев в подтверждение своей теории.

И если внимательно отнестись к этой теории, то появляется точка зрения, в соответствии с которой сначала, то есть на первых этапах развития жизни, у таких живых организмов были только качества, которые позволяли отображать лишь само по себе наличие организма и среды, окружающей этот организм. Только в дальнейшем, по мере возникновения отдельных органов чувств и отдельных органов передвижения, а затем и органов манипулирования с вещами, то есть лап (рук и ног у человека), мир из гомогенной, однородной массы превратился для животного в мир, состоящий из вещей. Так появляется познание, как чисто человеческое свойство.

В подтверждение нашей точки зрения, приведем еще одну генетическую классификацию. Это - генетический подход, предложенный английским неврологом X.Хэдом. Генетическая классификация Хэда позволяет выделить два вида чувствительности: 1) протопатическую (более примитивную, аффективную, менее дифференцированную и локализованную), к которой относятся органические чувства (голод, жажда и др.) и 2) эпикритическую (более тонко дифференцирующую, объективированную и рациональную), к которой относят основные виды ощущений человека. Эпикритическая чувствительность, по Хэду, более молодая в генетическом плане, и она осуществляет контроль за протопатической чувствительностью.

Итак, в соответствии с генетическими типологиями наши познавательные процессы являются наиболее молодыми образованиями по сравнению с (иррациональными) чувствами. Но из этой молодости люди выводят удивительное следствие. Ученые стали считать, что познавательные процессы - именно потому, что они возникли последними - являются и более правильными, то есть дают человеку самые истинные знания об окружающем мире. Впрочем, такой подход к разным явлениям характерен не только для представлений о филогенезе психики. С чем-то подобным мы сталкиваемся в самых разных сферах нашей жизни. Например, большинство молодых людей считает, что они рассуждают правильнее, знают больше нового, что, в отличие от старших за молодыми - будущее. Иными словами, молодые люди думают: если они лучше знают самое последнее, значит они и знают самое правильное.

Люди стали считать: познавательные процессы зародились самыми последними, поэтому познание - тот механизм, который позволяет человеку узнать что-то самое правильное, истинное. А все остальное в нашей психике - только что-то отмирающее, старое, не только не дающее истины, но вообще что-то такое, что нам не нужно. Только после работ немецкого философа Фридриха Ницше, люди задумались о том, что кроме познавательных процессов, важную роль в жизни человека играют и его свойства: эмоции, потребности, мотивы.

Переживание.

Изучения по кусочкам до сих пор существует в науке, в том числе и в психологии. Психологи делят наш внутренний мир на его отдельные части – память, мышление, восприятие и т.д. – и пытаются их изучать. Так же люди относятся и к более крупным частям психики, таким как свойства, состояния, процессы. Но они ведь тоже не существуют отдельно друг от друга. Одним словом, разговор в нашем тексте идет не о памяти, не о мышлении, не о восприятии, а о том, что их, эти отдельные психические функции, объединяет. А объединяет их то, что они рассматриваются как психические состояния.

В нашем языке много слов, которыми мы обозначаем наши психические проявления, но не можем назвать их ни эмоциями, ни познанием. Например, куда мы отнесем утомление или работоспособность, или удивление, или любознательность? Вот так и возникла в психологии проблема психических состояний. К таким состояниям мы относим, например, спокойствие, увлеченность, надежду, раздумье и так далее.

В самом общем виде состояние, как говорят ученые, это - характеристика любой системы, отражающая ее положение относительно координатных объектов среды. Что это значит? А это значит, что положение любой вещи мы можем определить только с помощью других вещей. Только когда вещь воспринимается в системе других вещей, мы и можем определить ее координаты. Действительно, где для нас верх? Наверное, там, где звезды на небе. А где низ? Там, где земля. А по отношению к нам на другом краю Земного шара, все - наоборот. В Америке, например. Впрочем, по отношению к звездам и Земному шару, там все так же, как у нас.

Постепенно люди стали понимать, что такие системы и такие состояния существуют не только вне нас. В нас, в нашей психике тоже присутствуют события и состояния, существуют особые психические системы, элементы которых пребывают в каком-то воображаемом пространстве, то есть элементы, которые располагаются, будто, на некотором расстоянии друг от друга.

Когда мы говорим о разных состояниях, мы видим в них что-то от психических процессов: восприятия, внимания, памяти, мышления, - и в то же время в наших состояниях есть и что-то от наших эмоций, мотивов, что-то - из волевой сферы. В состоянии собраны в одно целое многие наши познавательные и эмоциональные процессы. То есть психические состояния человека невозможно охарактеризовать как простые изменения в протекании отдельных свойств или процессов. Состояние это - сложное системное образование.

Возьмем для примера восприятие человека. Как вы уже догадались, восприятие включает в себя ощущение и основывается на нем. При этом всякий перцептивный образ включает в себя целый ряд ощущений, так как любой предмет или явление обладают многими и различными свойствами, каждое из которых способно независимо от других свойств вызвать ощущение. Однако было бы ошибочным полагать, что такой процесс (от относительно простых ощущений - к сложному образу восприятия) является простым суммированием отдельных ощущений. На самом деле восприятие (или отражение) целых предметов или ситуаций гораздо сложнее. Помимо ощущений в процессе восприятия задействован предыдущий опыт, процессы осмысления того, что воспринимается, т. е. в процесс восприятия включаются психические процессы еще более высокого уровня, такие как память и мышление. Поэтому восприятие часто называют перцептивной системой человека.

Исходя из подобной точки зрения, Б.М.Величковский, В.П.Зинченко и А.Р.Лурия выделили пять таких систем:

Зрительная система реализует сложную эпикритическую форму чувствительности. Она принимает участие в регуляции локомоций и предметных действий. Зрению принадлежит важная роль в восприятии пространства. Эта система позволяет оценить свойства поверхности предмета, а также обеспечивает высшие формы предметного восприятия, которые отличает высокая константность.

Слуховая система дает информацию о свойствах акустических явлений и о положении звучащих объектов в пространстве. Она участвует в координации артикуляционных движений. Наконец, слуховая система связана со сложнейшими видами социальных восприятий — восприятием речи и музыки.

Кожно-мышечная система состоит из множества подсистем. Она участвует в регуляции движений и определяет восприятие взаимного положения частей тела. На основе активного осязания возможны высшие формы предметного восприятия. Функционирование кожно-мышечной системы проходит под контролем зрительной системы.

Обонятельно-вкусовая система делает возможным восприятие химических свойств различных веществ. У некоторых животных она используется для пространственной ориентации. Однако наибольшую роль эта система играет в контроле пищевого поведения.

5. Вестибулярная система отражает действующие на тело силы тяжести и инерционные силы, связанные с его ускоренным движением. С ее помощью осуществляется оценка положения, позы, начала и окончания движения тела в различных направлениях. Вестибулярная система взаимодействует с большинством других перцептивных систем.

О состояниях человека ученые стали задумываться издавна. Но активное внимание науки психические состояния привлекли только в конце девятнадцатого века, когда стали говорить о возникновении научной психологии. Разумеется, в то время исследователи даже помыслить не могли о рассмотрении психических явлений без постоянных отсылок к физиологии. Поэтому ученые стали изучать такие психические состояния, при которых происходит активное изменение физиологических параметров человека и стали называть проявления этих параметров функциональными состояниями.

Постепенно, функциональные состояния начали привлекать внимание психологов прежде всего в процессе труда. Это было связано с бурным развитием в конце девятнадцатого и в начале двадцатого века так называемой психологии труда, или, как в то время говорили, психотехники. Одним из первых, кто занялся этим вопросом стал немецкий психолог Эмиль Крепелин, которого сегодня больше знают как психиатра. Крепелин описал так называемую «кривую работы», в которой выделил несколько этапов: врабатываемость, (кривая идет вверх), плато и спад работоспособности (кривая идет вниз).

Но на самом деле, эта кривая не является совсем ровной. И на стадии подъема, и на уровне плато, и при снижении в этой кривой работоспособности бывают отклонения от абсолютно ровной линии. Чем же вызваны эти отклонения? Э.Крепелин назвал некоторые причины, которые влияют на нашу работоспособность.

Это - продолжительность работы; далее, это - мотивация (заинтересованность) в выполнении той или иной работы; затем - волевое усилие, которое прикладывает человек, привыкание к работе; и, наконец, обученность к выполнению своей трудовой функции.

Любой человек, который готовится к работе, должен быть достаточно заинтересован в ней, прикладывать достаточные усилия, даже, если делать это не хочется, уметь выполнять те или иные трудовые действия, привыкнуть к тому, что работа - не всегда приятное занятие. Наконец каждый должен уметь рассчитывать свои силы. Кому-то нужно делать частые перерывы, а кто-то может работать непрерывно часа три-четыре.

Какое же конкретное содержание вкладывается в понятие состояния современными исследователями? На первый взгляд, состояние человека представляется в виде некоторого фона, состоящего из отдельных предметов, на котором разыгрывается определенная деятельность. Однако очевидна условность такого чисто внешнего противопоставления. Cостояние нельзя рассматривать как фон, состоящий из отдельных вещей, на котором существует отдельная фигура как отдельная вещь, предмет. Психическое состояние надо рассматривать как целостный процесс, в котором отдельные его составляющие свойства и познавательные процессы можно считать абстракциями, которые мы искусственно выделяем, абстрагируем из целостного состояния. Такое выделение нам необходимо в исследовательских целях, но в реальности свойства и процессы нашей психики не существуют по-отдельности. Не бывает памяти или мышления без эмоций, и наоборот. По существу, любое состояние это - результат включения субъекта в некоторую деятельность, в ходе которой оно формируется и активно преобразуется, и оказывает при этом обратное влияние на успешность выполнения этой деятельности.

Надо заметить, что субъективно мы не можем определить четкие границы изменения наших состояний, перехода от одного состояния в другое. Функция таких состояний заключается в том, что в качестве накопленного и обобщенного ранее опыта они опосредуют осуществление психических процессов в знакомых ситуациях и позволяют человеку адаптироваться к восприятию и действию в незнакомых, непривычных условиях. В этом смысле психические состояния выступают для них своеобразным процессуальным фоном.

Объекты, которые отображаются нашими психическими состояниями, это - не просто отображение объектов как внешнего, так и внутреннего мира человека. Это - отображение не отдельного цветка, а цветок во всей совокупности тех вещей, в контексте которых этот цветок существует сейчас. Например, цветок может нами наблюдаться в поле или на лугу, а может стоять в вазе на столе. и одновременно - это какое-то переживание этого цветка. И эти наблюдения будут сопоставляться с совершенно разными событиями нашей жизни. Вот такое соотнесение вещей с событиями нашей жизни и было названо состоянием.

Значит, мы должны обратить внимание на то, что понятие психического состояния, имеет интегративный характер. Интеграция может интерпретироваться по-разному. Во-первых, в том смысле, что отображению подлежит не только внешняя, но и внутренняя стимуляция. Во-вторых, в соответствии с определением, психическое состояние интегрирует (объединяет в целое) разные компоненты психического отражения: когнитивный, эмоциональный, личностный и другие. И, наконец, психическое состояние, действительно, выступает своеобразным фоном, на котором осуществляются остальные психические процессы и свойства.

Таким образом, психическое состояние оказывается тесно связанным с индивидуальными особенностями человека. Можно сказать, уникальность человека в некотором смысле является следствием его психических состояний. Следовательно, психическое состояние это можно интерпретировать как интегративный процесс опосредствования психических процессов.

Наше психическое состояние характеризуется целостностью, является отображением воздействий на деятельность человека внешнего и внутреннего, оно - промежуточное звено между процессами и свойствами личности, связано с ними. Можно сказать, состояние и есть сама деятельность, поскольку деятельность не может не быть в том или ином состоянии. Любые же термины, которыми мы обозначаем «элементы» психики – память, эмоция, воля и т.п. – лишь абстракции, которые пытается применить человек, думающий, будто при помощи таких абстракций ему проще будет узнать себя.

Состояние на некоторое время характеризует своеобразие деятельности и имеет определенные временные границы. Поэтому психическое состояние может быть охарактеризовано двумя положениями, которые отображают сущность этого понятия. Во-первых, мы должны понимать психическое состояние как единство внутреннего чувства человека и его поведения (поступков, действий, реакций) а, во-вторых, психическое состояние вызывается не отдельным предметом, а ситуацией жизнедеятельности.

Понятие «состояние» тесно связано с понятием «переживание», которое сегодня становится одним из ключевых в психологии, особенно в психотерапии. Некоторые исследователи связывают данное понятие – «переживание» - только с эмоциональной сферой личности. Но это слишком узкое толкование. Понятие «переживание» шире «эмоций» и «чувств», т.к. переживание проявляется не только в этой форме, но и входит в состав мышления, произвольного внимания, памяти – любого психического явления. Акт любопытства, как и догадка, также переживается. Переживается все.

Понятие «переживание» играет большую роль в современной отечественной, да и мировой психотерапии. Введенное в психологию Л.С.Выготским оно было исследовано советским и российским психологом Ф.Е.Василюком, который в конце восьмидесятых годов прошлого века (Василюк, 1984) сделал термин «переживание» предметом исследования в отечественной психологии.

Л.С.Выготский называл переживание настоящей единицей психологического анализа. Затем в течение многих десятилетий эта концепция хранилась в памяти А.Н.Леонтьева, который в начале восьмидесятых годов поручил разработку этой концепции одному из последних своих учеников – Ф.Е.Василюку. Трудно сказать, почему сам Алексей Николаевич не стал заниматься проблемой переживания. Думаю, здесь сыграли свою роль определенные общественно-политические факторы, в контексте которых жил и работал Леонтьев, в которые мы не станем вдаваться. Что же касается Л.С.Выготского, разработавшего концепцию переживания как единицы, то у него переживание выступает как некое центральное образование, которое можно представить в виде нескольких концентрических окружностей, в центре которых (малый круг) – некое образование, которое я назвал бы «смыслозначение» или «значениесмысл», т.е. образование, представляющее собой целостность смыслов и значений, которые составляют внутренний мир человека.

Л.С.Выготский называл сочетание смыслов и значений во внутреннем мире человека единством. Мы назовем его целостностью. Это – не особые (смыслы и значения) элементы. Это – один элемент (смыслозначение), при переходе во вне (от мысли к слову, говорит Выготский), теряющий свои смысловые характеристики и в виде значений передающийся другому человеку (другому предмету). И где-то там, в другом, приобретающий новые характеристики. И новый смысл (в виде значения) возвращается в меня в процессе нашего общения. Другой становится, таким образом, Другим - частью моего внутреннего мира. Другой – не часть меня. Это – я в новом обличии.

Смыслозначения – не единственный элемент нашего внутреннего мира. У Л.С.Выготского есть термин, который из предлога в обычной жизни превращается в теории Выготского в научный термин. Это – словечко «за». По Выготскому за центральной окружностью лежит окружность аффективного (по Выготскому), эмоционального, скажем мы сегодня, поля. А «за» аффективным полем – самая большая окружность – жизнь. Переживание – не поле (не окружность) смыслозначения. Это – смыслозначение в контексте аффективного поля. Именно это – и есть переживание, то есть единица психологического анализа.

Надо добавить, что здесь, в такой методе «геометрического» построения психологической системы четко прослеживается влияние на мысль Л.С.Выготского замечательного философа XVIII века Б.Спинозы, который славен тем, что пытался установить связь между познавательными и эмоциональными сферами человека. Впрочем, нельзя не отметить еще одного мыслителя (уже из XIX века) – С.Кьеркегора (2011), который в своих рассуждениях рассматривает «рефлексивные» (как он говорит) и чувственные содержания нашего внутреннего мира и предлагает рассматривать эти две формы в виде концентрических окружностей, центральной из которых является рефлексивная составляющая.

Переживания не имеют локализации ни в окружающем мире, ни в самом организме: то есть, когда мы воспринимаем окружающий мир, у нас может что-то болеть, например, голова или сердце, а когда у человека болит голова или сердце, он, разумеется, воспринимает и окружающий мир. В этом случае мир, разумеется, воспринимается нами, как совокупность отдельных предметов. Но само переживание «презентируется» нам как не имеющее своего конкретного места, как нечто, охватывающее весь наш внутренний мир. Но когда мы говорим, «душа болит» пространственная привязка исчезает. Эта ситуация воспринимается нами как что-то что связано с чем-то, что находится, конечно, во мне, но не имеет своей физической привязки. Более того, переживание может «окрашивать» в свои «цвета» окружающий нас мир: весь мир воспринимается нами в темных тонах, когда нас что-то угнетает, и наоборот, если происходит какое-то радостное событие, то и все остальное мы воспринимаем как что-то более светлое.

Как я уже сказал, отдельные формы переживания могут иметь свои границы во времени. Но само переживание сопровождает нас постоянно, оно не имеет временных границ и закончиться может только в одной точке – в моменте смерти человека.

Переживание невозможно восстановить по требованию. Оно не подчиняется никакого рода волевым усилиям. Более того, любое вмешательство воли убийственно для переживания. Мы не можем сказать себе: я хочу что-то и как-то переживать. Когда-то известный советский философ Мераб Константинович Мамардашвили говорил: переживания не должно быть, а оно есть. Переживание – это не функция, а сама жизнь человека.

Переживание требует усилий, но усилий не волевых. Психологи иногда говорят, что в этом случае человек, чтобы оказаться в ситуации переживания должен произвести какие-то жизненные или, говоря другим словом, витальные усилия. Иными словами, человек сам должен проделать какую-то работу по принятию переживания. Если же мы начинаем «помогать» переживать другому человеку, то этот процесс очень скоро начинает носить теоретический характер и «человеколюбивый» проект превращается в насилие. Говоря о психотерапии переживанием и соответствующей ей профессиональной терапевтической позиции, отметим, что психотерапевты могут лишь пригласить клиента в мир переживания и ждать, когда это произойдет. Разумеется, принимая возможность, что этого может и никогда не произойти. Переживание не может быть остервенелым и фанатичным, иначе оно умирает. Необходима свобода не переживать, именно она поддерживает парадоксальным образом естественный процесс переживания.

Необходимо усвоить одно важное обстоятельство – человек не управляет процессом переживания, а наоборот – рождается в этом процессе. И истинная сущность человека проявляется в той мере, в которой он позволяет переживанию делать эту свою работу. И человек тем более здоров, чем в большем соответствии он находится с динамикой переживания.

Переживание не переносит концептуализации, то есть определения при помощи какого-нибудь слова, понятия. Когда мы называем, определяем наше переживание, оно сейчас же превращается во что-то другое. По этой причине любые попытки придать смысл происходящему в процессе переживания, и уж тем более назвать его словами, самим этим фактом уничтожают его суть. В некотором роде переживание бессмысленно, точнее – оно находится за пределами реальности, в которой обитает смысл в привычном для обыденного сознания значении этого слова. В этом случае переживание близко так называемому «дао», о котором когда-то говорили древние мыслители Востока. Так, один из основателей даосизма Лао Цзы говорил: «дао, которое может быть выражено словами, не есть постоянное дао».

Целью психотерапии, которую создал Ф.Е.Василюк, является переживание. Он назвал ее понимающей психотерапией, то есть психотерапией, в основе которой лежит понимание мира человеком. И не просто мира, а тех целей, которые ставит перед собой человек, живущий в этом мире.

Мы привыкли думать, что цель по своей сути конечна. Иначе говоря, мы можем в тот или иной момент выдохнуть и сказать, что мы достигли ее. Один раз поднявшись на Эверест, человек всю жизнь будет считаться его «покорителем», и Олимпийский чемпион сохраняет этот титул до конца жизни. Однако этого совершенно нельзя сказать про цель понимающей психотерапии. Переживание это - необычная цель, она не может быть достигнута раз и навсегда. Более того, уже через мгновение содержание переживания устаревает. Ни само переживание, ни даже отдельное его мгновение, не могут быть конечной точкой.

В привычном традиционном понимании переживания, принятом в современной психологии и психотерапии, оно привязано к тому или иному событию. Чаще всего это слово используется не самостоятельно, а в словосочетании «переживать нечто», например, горе, стресс, кризис, радость, стыд, развод, повышение по работе и пр. То есть в самом горе или радости мы обнаруживаем разные оттенки: переживание как бы непрерывно меняется. Мы, собственно, так и говорим: большое или небольшое горе или радость.

Бихевиористы утверждали: внешние стимулы вызывают наши реакции. Для нас характерно совершенно иное понимание этого процесса. А именно – не событие вызывает или предполагает переживание его, а, наоборот, постоянный процесс переживания также может формировать те или иные события. Собственно, об этом мы и говорим, когда приписываем миру тона нашего переживания, когда говорим мрачный мир, или все радостно. И физиологически понимаемые процессы ассимиляции или адаптации к этим событиям вторичны. Они не играет ведущей роли, хотя, безусловно, и важны.

Переживание постоянно изменяется. Разумеется, при этом могут формироваться те или иные события, представления, образы, чувства. Однако, эти образы или чувства не являются целью переживания – они лишь составляют его поток. В этом суть переживания. Сами по себе события, образы, мысли или чувства не имеют применительно к обсуждаемой теме особого значения. Они - только материал переживания.

И именно в этом заключается фундаментальное различие, лежащее в основе отличия переживания от их вербального выражения. Ничто не является конечной точкой переживания, равно как никакой из феноменов не является более ценным для переживания, чем другой. Тот или иной феномен может быть, конечно, более актуальным, более важным, чем другой, но никогда не более ценным. Каждое новое мгновение переживания есть угроза для предыдущего феноменологического контекста. Соотношение меняется постоянно, и предсказать его невозможно. По крайней мере, не разрушив сущность процесса переживания.

И здесь мы можем сказать, что переживание это - деструктивный процесс: он разрушает все старое и создает новое. И делает это постоянно. Таким образом, переживание -- и разрушающий, и созидающий процесс одновременно. Но созидание, которым занимается переживание своеобразно. Например, когда мы размышляем о строительстве, мы всегда думаем о какой-то форме. Так, когда мы представляем дом, мы видим некую его форму. В процессе же переживания мы строим поле: так, наверное, мог бы сказать Курт Левин. А поле по своей сути не привязано к форме. Любая попытка вычленить в процессе переживания ту или иную форму ведет к мгновенному исчезновению переживания. За поддержание формы отвечает слово, а переживание же фокусировано на процессе. Слово и переживание являются альтернативами. По этой причине одновременное их проявление невозможно. 

Именно поэтому переживания, которые люди называют одним и тем же словом, обычно по-разному испытываются нами. И нам не дано знать, что переживает другой человек, когда говорит, что он радуется или печалится. Эти наши индивидуальные различия имеют личностные, групповые, национальные, цивилизационные особенности. С другой же стороны, в силу тех же причин, в одних и тех же, казалось бы, условиях деятельности люди находятся в различных психических состояниях. Особенности состояния у отдельного человека зависят от ряда факторов: от свойств нервной системы, от типа темперамента, от общей эмоциональной направленности (то есть излюбленных и нежелательных переживаний), от способности к нейтрализации негативных эмоциональных следов, от степени развития тех или иных волевых качеств, от владения техниками управления собственным психическим состоянием, от интеллектуального развития.

Как мы уже говорили каждое состояние проходит этапы постепенного развертывания во времени и формируется от начальных своих фаз до «вершины» максимальной выраженности (до своего апогея) и дальше идет к спаду, исчезновению, замене новым состоянием, с которым в той или иной форме оно вступает во взаимодействие. Все это - динамические моменты состояния.

Цикл существования переживания (как важнейшего состояния человека) и его изменение обусловлен взаимодействием ряда переменных. Важнейшая из них это – «ситуация», как система условий, в которых существует субъект. Переживание в большей степени зависит от ситуации и изменяется с ее изменением. Другой важнейший компонент – «внутренние условия», связанные с особенностями субъекта. К ним относятся различные свойства личности, черты характера и другие внутренние особенности, их разная включенность во взаимоотношения с ситуацией. Взаимодействие этих механизмов обусловливает возникновение психического состояния, его качество. Переживание отношения к ситуации выражается в ее значимости. Такую значимость можно назвать смыслом, который, как мы помним, невозможно выразить словом, но который всегда присутствует, мы его «чувствуем». Кроме того, отношение переживания к ситуации влияет на продолжительность и устойчивость переживания, а также на его интенсивность и «угасание». Каждое психическое состояние проходит основные этапы развертывания во времени и формируется от начальных фаз до вершины - максимальной выраженности и далее идет к спаду, исчезновению, замене новым состоянием, с которым в той или иной форме оно вступает во взаимодействие. Разумеется, на последующее состояние оказывает влияние и предыдущее.

Как мы уже говорили, психическое состояние является фоном, на котором протекают психические процессы. В ходе жизненного пути человек взаимодействует с разными обстоятельствами. И на первом месте для человека находятся события его социальной жизни. Эти постоянно меняющиеся социальные обстоятельства составляют ту или иную социальную ситуацию его развития. Включаясь в различные виды деятельности и соответствующую систему отношений, выполняя в них социальную функцию (роль), он формируется как субъект деятельности и отношений. Эти преобразования касаются всей структуры личности.

В жизни человека некоторые виды деятельности повторяются многократно. Кто-то много работает, кто-то много учится, кто-то много гуляет. И в любом случае некоторые виды деятельности являются характерными для конкретного человека. При многократном повторении отдельной деятельности в течение длительного времени происходит развитие психических процессов и свойств. Одновременно происходит, как это называют, центрирование психических состояний (то есть выделение типичных состояний) и, таким образом, происходит формирование свойств личности каждого человека. Формируется характер человека.

Обычно формирование типичных психических состояний человека занимает немного времени. Это может занять даже не более одного часа или, может быть, один день. Но иногда такие состояния могут формироваться и несколько недель или даже несколько месяцев. Но в любом случае такое формирование происходит под влиянием той деятельности, в которой человек, как он считает, выполняет свою основную социальную функцию. Это может быть урок, лекция, учебный или рабочий день, а для кого-то время, проведенное в компании других людей.

В любом случае переживания, которые возникают в результате такой деятельности, являются основным механизмом преобразования наших психологических свойств и психических процессов. И таким образом происходит организация качественно новой психологической структуры личности (как говорят некоторые психологи, «психологического строя»): структуры, необходимой для эффективного функционирования личности. Благодаря психическим состояниям достигается адаптация (уравновешивание) человека, т.е. приведение психологических особенностей субъекта в соответствие с требованиями предметного и профессионального характера деятельности. Вследствие этого формируются адекватные свойства личности субъекта и развиваются психические процессы, деятельность уподобляется окружающему ее миру.

Существует сложнейшее переплетение, множество связей между психическими процессами и состояниями: один и тот же процесс находится под влиянием множества разных состояний, а одно и тоже состояние влияет на разные психические процессы. Со стороны свойств личности картина та же - одно свойство взаимодействует с множеством психических состояний, т.е. компоненты свойства включены в структуру состояния, влияя на него. Это говорит о том, что актуализация отдельного состояния зависит от множества свойств. С другой стороны, одно и то же свойство связано с разными состояниями. Можно также полагать, что качество состояния определяет формирование психологического свойства и развитие психических процессов.

Психологические свойства личности в значительно большей степени, по сравнению с психическими процессами, «включены» в структуру психических состояний. Так, было показано, что для человека при работе его состояний более важными являются такие его свойства, как темперамент человека, его характер, общая воспитанность, направленность на приобретение профессионально значимых качеств.

При этом важную роль играют и другие особенности человека. Так было установлено, что влияние характера на состояния возрастает при увеличении напряженности, сложности деятельности на ее начальном этапе; у лиц молодого возраста, по сравнению с представителями старших возрастных групп, имеющих большой стаж работы; в ситуации конфликта и так далее

Существует определенная вариативность включенности психологических свойств во взаимодействие с состояниями, связанная с уровнем мотивации, социально-психологическими особенностями групп, в которых пребывает человек, и другими факторами, обусловливающими большую или меньшую величину взаимодействия «элементов» переживания в состоянии. Переживание субъективного состояния является руководящим фактором для организма. Отсюда, достаточно лишь появления определенного субъективного состояния, чтобы организм получил точнейшую информацию о том, как ему поступать и строить свое поведение в данной ситуации.

Таким образом, одна из основных функций наших психических состояний (переживаний) - интеграция. Она проявляется в том, что психическое состояние играет роль связующего звена между различными психологическими характеристиками человека, прежде всего, связывая психические процессы и свойства. Эта функция проявляется во влиянии состояния на формирование психологической структуры человека, включающей систему «процессы - состояние - свойства». Без такой связи, «взаимоувязки» невозможно единство психического, его целостность. Одним словом, переживание это – презентированность (термин А.Н.Леонтьева), данность состояния нашей деятельности сознанию.

Взаимодействие.

Страшный закон истории: основание чего бы то ни было нового требует убийства старого.

Ж.-П.Неродо

Наука прошлого и позапрошлого веков пришла к идее движения как основного принципа нашего существования. Именно с движения как из исходной точки своего исследования, начинали свои рассуждения исследователи XVIII века: Ньютон, Эйлер и многие другие. Причем одно из основных положений их подходов состоял в том, что тело, не подверженное воздействию со стороны других тел, находится в состоянии равномерного движения и его состояния неизменны. Но сегодня пора признать, что в основе нашей жизни – не просто действие, а взаимодействие всего, что существует в реальности. Предметы, вещи, организмы не просто действуют на другие предметы, но одновременно испытывают ответное воздействие. В том числе и приспособление (адаптация) живых существ не может обойтись без такого взаимодействия. Одним словом, не действие, а взаимодействие должно являться исходной точкой любого исследования. Все остальное – абстракция нашего мышления.

Люди привыкли к тому, что основной объем информации поступает к ним через органы зрения. Но надо разобраться, что означает слово «основной». Обычно люди вкладывают в термин «основной» понимание его как наибольшего. Действительно, как говорят ученые, основная масса информации поступает к нам через глаза. Но значит ли это, что этот массив означает и «наиболее важное»? Со времен Дж.Беркли (Беркли, 1912) - т.е. с XVIII в. - человечество пришло к выводу, что без мускульного чувства человек вообще не в состоянии был бы овладеть понятием пространства. Этот факт, известный нам с XVIII века только подтверждает идею взаимодействия: все вещи в этом мире находятся во взаимодействии. В мире нет ничего, что существовало бы «само по себе». Взаимодействует камень с точащей его каплей воды, взаимодействуют электроны и позитроны, взаимодействуют органы чувств и органы передвижения. Все в этом мире существует только в процессе взаимодействия. И такое взаимодействие позволяет нам (и всему сущему) узнавать себя, открывать в себе все новые и новые особенности. Ведь в процессе взаимодействия мы получаем возможность сравнивать себя с иными вещами (прежде всего, с людьми, но и с другими вещами - тоже).

Взаимодействие может пониматься по-разному. Можно сказать, что члены семьи взаимодействуют друг с другом. Можно говорить о взаимодействие между различными военизированными структурами для выполнения определенной задачи. Политики часто говорят о необходимости взаимодействия государств. Физики – о взаимодействии элементарных частиц. Одним словом, не плохо было бы прийти к какому-то более-менее общему пониманию того, что собой представляет взаимодействие.

Так мы устроены, что не можем выжить, не сравнивая себя и окружающие вещи с чем-то еще. Вон тот стол - больше, а вон та звезда на небе - не такая яркая. А вон тот человек - хуже меня. В тех сферах жизни, где человек имеет общепризнанные единицы измерения (например: метр, грамм, секунда) такое сравнение осуществляется при помощи этих единиц. В психологии такие единицы отсутствует (степень математизированности психологии близка к нулю), но оценка, тем не менее, требуется. В этом случае применяют метод экспертной оценки (сравнить ведь надо!) Для этого люди, которых другие люди считают наиболее сведующими в этих вопросах, дают свою оценку тому или иному явлению.

Возьмем для примера патопсихологию. Мы все, конечно, стараемся определить «на глазок» нормален или нет тот или иной человек. Но, чтобы, так сказать, «точно» определить, насколько человек отклоняется от нормы, в соответствующем учреждении (например, в психиатрической больнице) имеются эксперты, которые свое экспертное суждение и выносят. Почему они? Как правило, потому что у них есть должная квалификация, подтвержденная документально (дипломом о высшем образовании, свидетельство о научной степени, документы, подтверждающие повышение квалификации и т.п.). Во-вторых, большое значение имеет время работы в данной области. Но самое главное: эти эксперты должны так или иначе уметь отличать патологию от нормы, то есть иметь представление о том, что такое норма и что такое патология.

Субъективна ли такая оценка? Разумеется. Но другой у нас (именно, у нас, у обычных людей, а не где-то там, у математиков) нет. Мы просто на веру принимаем, что эксперты - самые квалифицированные в данном вопросе. Поэтому и верим! Вы хотите дать оценку как-то более «объективно»? Наверное, и я тоже с интересом посмотрел бы на такие «объективные» методы. Но их нет. Нет в психологии, нет в религии, нет в искусствоведении, много, где нет. От этого мир не становится другим. Так что предлагаю сегодня жить так, как живется. И если мой ответ, покажется удивительным, скажу только, что ничего не могу поделать - так обстоит дело с экспертной оценкой в разных сферах нашей жизни.

В каком-то смысле, мы все – эксперты, постоянно оцениваем те или иные события: людей, предметы, события. В результате наших «экспертных оценок» возникает противоречие. И одно из главных психологических противоречий XIX века – между необходимостью исследовать чувственно воспринимаемые вещи и чувственной не воспринимаемость нашего внутреннего мира.

Психологи столкнулись с проблемой, которая сильно осложнила их работу. Чтобы управлять своим предметом психологам надо было видеть этот предмет. Действительно, невозможно как-то воздействовать и изменять то, чего нет. Но сознания, психики мы как раз и не можем воспринимать при помощи наших органов чувств. Конечно, мы знаем, что сознание у нас есть, но как-то воспринимать его у нас нет никакой возможности. С другой стороны, если мы будем изучать деятельность, то тем самым признаем, что занимаемся чем-то другим, а не сознанием человека. Так возник парадокс современного когнитивизма: мы хотим изучать сознание, наблюдая поведение.

Как мы уже говорили, большую философскую теорию развития создал Г.Гегель, считавший, что все развивается благодаря внутренним противоречиям, которые живут в «вещах». Эту теорию применили в своих рассуждениях Л.С.Выготский и А.Н.Леонтьев. Но Гегель считал, что главное противоречие находится в такой «вещи», которую он назвал «абсолютный дух». Он утверждал, что объективно существуют не только те «вещи», которые человек может воспринимать, но и особый организм, который не имеет тела, а его движение не подвластно нашему восприятию, но которое производит законы, управляющие людьми. Многие философы, рассуждавшие похожим образом, стали спорить с этим утверждением. Среди них был немецкий философ, политик и экономист К.Маркс, считавший, что Гегель прав в том, что движение является результатом внутреннего импульса, который получается в результате столкновения противоречий в самой «вещи». Однако, эти противоречия, по мнению Маркса присущи не какому-то «абсолютному духу», а самой природе, т.е. тем «вещам», которые составляют объективную реальность. Именно такую философию развития использовали в своих психологических теориях Выготский и Леонтьев.

В своих работах Л.С.Выготский и А.Н.Леонтьев использовали один важный момент, о котором писал Г.Гегель. Это – закон снятия старого новым. Выготский и Леонтьев так объясняли своим читателям, что это такое. Лучше всего, говорили они, перевести гегелевский термин на русский язык словом «схоронено». Это слово обладает двумя главными значениями: «что-то умерло» и «что-то спрятано». Таким образом, когда мы говорим о снятии в философском смысле этого слова, мы имеем в виду, что нечто старое исчезло («умерло»), но, в то же время, оказалось «спрятанным» в новом. И Выготский, и Леонтьев занялись исследованиями развития, в котором снимаются старые формы, и на их месте появляются новые формы организмов.

Если мы говорим о развитии природы как снятии старого новым, то непременно построим следующую картину. По мере возникновения новых стадий развития, т.е. новых организмов, в них оказывается заключенной вся история предыдущего развития. Но во всех таких формах должно существовать что-то одинаковое – ведь старое никуда не исчезает, оно только «прячется» в новом. Новое приобретает по сравнению со старым иные черты, качества, свойства, но и содержит в себе что-то, что есть в старом. Значит, изучая развитие, мы должны в любом образовании, организме, «вещи» открыть то, что есть специфического в ней по сравнению со старым, но, одновременно, нужно открыть и то, что объединяет все эти формы, то инвариантное (как говорят математики), что в них есть. Л.С.Выготский и А.Н.Леонтьев так и видят задачу психологов – открыть инвариантную «клеточку» души и ее единицу, в которой содержатся все ее характерные новые свойства (атрибуты).

Все ученые верят в то, что человек является частью природы и продуктом ее развития. Особенно сильной стала эта вера после того, как в середине XIX века свою теорию эволюции создал английский натуралист Ч.Дарвин. В соответствии с этой теорией, человек – самый поздний продукт эволюции, ее вершина. Но не это - главное. Главное в том, что Природа (и человек, как природное явление) развиваются не по воле человека и даже не по воле Бога, а по каким-то своим только самой Природе присущим законам. Так, в своей главной книге «Происхождение видов», увидевшей свет в 1859 г., Дарвин, рассуждая о появлении новых видов домашних животных, пишет: «не человек вызвал превращения в домашних организмах: он мог только сохранять и накоплять встречавшиеся ему уклонения» (Дарвин, 1897, с.40).

Но, как мы видим, главной особенностью человека, отличающей его от всей остальной природы, позволяющей произвольно взаимодействовать с природой, является сознание. Значит, мы можем сказать, что человек есть осознавание природой самой себя. Мы должны признать, что человек это - такое природное существо, которое, в отличие от всех остальных организмов воспринимает мир сквозь особое образование, которое мы называем сознанием. Впрочем, идея эта не нова. Еще астроном Иоганн Кеплер убеждал своих коллег-ученых в XVII веке, что человек видит окружающий мир не так, как его воспринимает (Жизнь науки, 1973). Конечно, особый вопрос – насколько сильно мы тем самым отличаемся от других организмов. Ведь сознание должно было из чего-то произойти, должно иметь какой-то инвариант, объединяющий нас с другими животными, должна существовать какая-то инвариантная «клеточка».

Контекст.

Когда идешь пешком, то кратчайшее расстояние между двумя точками лежит не по прямой, а по линии наименьшего сопротивления.

В.Фишер

Одним из важных факторов, влияющих на восприятие, является контекст. Контекст и опыт могут изменять способ, которым человек воспринимает и интерпретирует информацию. Например, различные факторы, такие как эмоциональное состояние, место и время восприятия, наличие других людей вокруг, могут значительно повлиять на восприятие одного и того же воздействия.

При этом, сознание всегда «направлено-на», сказал Ф.Брентано в своей работе 1874 г. (Брентано, 1996) и тем самым положил начало экзистенциалистской интерпретации мира. Эти дефисы становятся отличительным признаком новой понимающей психологии, основателем которой считается немецкий философ В.Дильтей, разделивший психологию на экспериментальную и понимающую. Понимающая психология в течение всего XX в. спорит с вундтовской, экспериментальной. Впрочем, в XX в. и сам Вундт спорит со своей психологией. Не только философы, но и психологи начинают употреблять дефисы, демонстрируя тем самым свою принадлежность к экзистенциально-гуманистической «партии».

Разумеется, с течением времени исследователи ставили перед такой направленностью все новые вопросы. Так, Ю.М.Резник (2012) вносит новый оттенок в категорию «направленность»: направленность это – не попытка установить границы предмета, а попытка человека выйти за пределы того предмета, который воспринимается. Тогда правильнее было бы сказать: не «направленность-на», а «направленность-за». «Общая семантика «пограничья» адресует нас прежде всего к удаленности от центра, периферии, окраинам, краям, кайме», - поддерживает эту мысль П.К.Гречко (2012, с.90).

Еще один пункт, на котором необходимо обратить внимание: пространство и время границы. Если до недавнего времени ученые ставили проблему в пространственной плоскости, изучали пространственное расположение и изменение границ, то сегодня в полный рост встал вопрос о том, как меняются границы во времени.

Но сегодня нас интересует направленность сама по себе. Бывает ли сознание без всего? Нет. Если мы сознаем, то сознаем что-то, значит сознание есть только тогда, когда оно направлено-на - на что-то, что может быть (но может и не быть) в нашем чувственном восприятии). Если этого чего-то нет, то нет и сознания.

То же самое можно сказать и о бытии. Если я нахожусь в каком-то бытии, то такое бытие может быть только «в». Бытие может быть только «бытием-в», как сказал С.Л.Рубинштейн (1975). Нельзя быть нигде. Часто мы представляем бытие как абстрактную философскую категорию, не имеющую отношения к реальной жизни. Но разве бытия нет для нас, в нашей реальной жизни? Разве то, что мы сейчас воспринимаем, испытываем, переживаем, ощущаем, видим, слышим не есть наше бытие-в, конкретное бытие здесь-и-сейчас? Вся Вселенная, вся реальность бытия сводится к тому, что нас окружает в данный момент, к Этому. Я мыслю мир, как Эту комнату, в которой я сейчас нахожусь.

Но тотчас же я начинаю спорить с самим собой. Я нахожусь в этой комнате, но могу думать о чем-то совсем другом: о моих друзьях, незавершенной рукописи, о необходимости пойти в магазин и т.д., и т.п. Разумеется, так оно и есть. Но это означает, что бытие-для-меня приобретает все новые и новые очертания. В конце концов я могу унестись мыслью в просторы Вселенной и тогда мое бытие расширится до философских обобщений. Но оно все равно останется моим бытием-здесь-и-сейчас. Это значит, что бытие не сводится к пребыванию в какой-то физической пространственно-временной точке, в точке бытия-в мы находимся психологически. Мы легко можем переходить из одного формата бытия в другой. Например, студент, сидящий в аудитории на лекции по астрономии, в какой-то момент может возвыситься до философского бытия, но через мгновение вспоминает о необходимости сдать экзамен и возвращается в своем бытии в аудиторию.

Это можно сравнить со съемкой научно-популярного фильма про животных. Представим себе, что оператор увидел слона. Он снимает животное издалека. Потом камера «наезжает», мы видим хобот, глаз или ухо. Похоже, наше сознание, то «отъезжает» от предметов, расположенных близко, и мы воспринимаем бытие как философы. Но потом сознание «наезжает» на тот или иной предмет, и мы оказываемся в «аудитории». Но мы должны понимать, что любая форма такого восприятия есть направленность-на нашего бытия-в. Психологическая школа экзистенциализма указывает именно на такое понимание нашего сознания.

Когда мы говорим о бытии-в человека, мы не можем оторвать его от контекста, в котором он существует. Отрывать человека от условий его существования, значит искажать результат психологического исследования.

Все вещи на земле существуют только в определенном контексте. Иными словами, все вещи и всегда окружены чем-то другим. Как мы уже говорили, все в мире и всегда взаимодействует с чем-то. Вот это «что-то» и создает тот контекст, в котором живут вещи. Даже анализ проблемы лабораторных исследований (Латур, 2002), не может не вызывать ошибочных умозаключений, если, при этом, не рассматриваются разнообразные сопутствующие факторы. «Первое сделанное мной исследование лаборатории было слабым, - пишет Латур, - оно было слабым в силу простой методологической причины. Я сконцентрировал внимание непосредственно на лаборатории, принимая как данность ее существование в качестве отдельного элемента» (там же, с.23).

Для человека таким контекстом являются другие люди (не только люди, но люди по преимуществу). Для атома контекстом выступают другие атомы и элементарные частицы. Мало того, и в сознании человека (правильнее сказать, в его психике) все элементы существуют только в контексте других идей. Выготский называл такие наши «внутренние» образования психологическими системами. Именно благодаря этим системам, мы можем, как говорили прежде, ассоциативно вызывать разнообразные мысли, а наш современник назвал бы это возникновением новых смысловых интерпретаций.

В науке контекст проявляет себя в том, что ни один эксперимент не может быть повторен точно в тех же условиях, что и в первый раз. Что-нибудь в последующих экспериментах обязательно изменится. Например, температура воздуха, в котором проходит эксперимент, функциональное состояние экспериментатора и/или испытуемого и т.д. Я уж не говорю о состоянии предмета исследования. Почему это происходит? Да все потому же, что вся целиком экспериментальная ситуация и каждый ее элемент находятся в постоянно меняющихся условиях, которые придают этой ситуации (и ее элементам) все новые и новые состояния. Когда исследователь пытается сформулировать вновь открытую закономерность, он, этот исследователь, конечно, не задумывается о том, что предмет со времени первого эксперимента, уже изменился. На этот предмет уже повлияло контекстное окружение. Таким образом одно из главных требований позитивизма – повторяемость экспериментальных данных – просто не может быть осуществлено.

Показательный пример влияния контекста – наши иллюзии: помещая вещь в разные контексты, мы видим разные вещи. Интересно при этом, что патопсихологи наличие такого (кажущегося) восприятия считают признаком нормального человека: если у нас отсутствуют иллюзии, направляйте такого человека к патопсихологу, во взаимодействии такого человека с миром происходит какое-то нарушение!

Но наши идеи не живут только здесь и сейчас. Они подвержены влиянию идей, которые мы уже переживали ранее. Вот эти идеи ранее происходивших событий и накладывают свой отпечаток на здесь и сейчас существующую нашу мысль. Отсюда становится ясно, что и научные идеи имеют тот же отпечаток, как и любые другие идеи. Когда жил Ньютон, не было Эйнштейна, а Аристотель понятия не имел о делимости атома. Для нас это означает, что факты, полученные тем или иным исследователем, мы должны анализировать только с точки зрения их – этих фактов – исторического контекста.

Контекст всегда воздействует на наш предмет, постоянно меняет его. Контекст может сделать наше отношение к тому или иному событию прямо противоположным. Например, трубка мира у индейцев могла быть также трубкой войны, в зависимости от тех обстоятельств, в которых она ритуально выкуривалась. И не является ли таким «усложнением контекста» отмена цепей для душевно больных людей, т.е. попытка ввести таковых в более широкий и, тем самым, более естественный, контекст?

В качестве контекста, влияющего на становление той или иной научной школы, можно назвать и «оппонентный круг» (термин ввел М.Г.Ярошевский) исследователя, то есть тех коллег, которых знает ученый, с которыми соглашается или спорит. И этот оппонентный круг представляют собой не только коллеги того или иного исследователя. Такой «круг» могут представлять собой самые разные люди. Скажем представители культурно-исторической психологии были лично знакомы с самыми разными личностями: так А.Р.Лурия вел знакомство с С.Эйзенштейном и, в бытность свою молодым исследователем в Казани, рассматривался на роль сотрудника Психологического института, который пытался (но не сумел) организовать замечательный и явно недооцененный логик Н.Васильев. Хорошо известны связи Выготского с представителями гештальтпсихологии. Менее известно тесное сотрудничество Выготского с представителями так называемого Общество по изучению языка (ОПОЯЗ), куда его ввел двоюродный брат Д.Выгодский. А в это общество входили заметные деятели российской культуры: В.Шкловский, Ю.Тынянов, Р.Якобсон. И все эти исследователи (Васильев,Выгодский, Якобсон и т.д.), разумеется, оказали определенное влияние на становление культурно-исторической психологии.

С предельной ясностью что-то, наподобие оппонентного круга выступает в явлении, которое называется «второе высшее образование». Дело в том, что студенты, вторично пришедшие за вторым высшим образованием, уже имеют таковое. И первое высшее образование накладывает неустранимый отпечаток на человека. Не говорю, что это плохо (или хорошо). Говорю лишь о том, что это есть: студент-физик, решивший стать психологом, останется в значительной степени физиком, а юрист или экономист – юристом или экономистом. И проявляется это в том, что не психологию они превращают в науку, так сказать, первичную для себя. Наоборот, те жесткие и строгие (иногда математические или логические) формулировки, сталкиваются в процессе гуманитарного образования с расплывчатостью и неоформленностью психологических формулировок. И не всегда психология может победить!

Человек видит то, что есть в его культурно-историческом опыте. Известно, как сильно влияет на человека то общение, с которым он сталкивается с первых дней своей жизни, со дня своего рождения. Это неоднократно отмечалось в литературных источниках. Так историки говорят, что личность Ивана Грозного несла в себе черты определенной двойственности. С одной стороны, на Ивана-подростка сильное влияние оказал один из наиболее замечательных людей того времени митрополит Макарий. Он привил юноше любовь к знаниям и нравственное чувство, бытовавшее в нем. Но, с другой стороны, Иван Грозный с первых дней оказался в условия жесткой борьбы, переходящей всякие границы, между влиятельными кланами того времени – Глинских и Шуйских. Именно это условия его взросления сформировало основу его характера. Еще одним примером может быть хрестоматийная история о воспитании Джеймсом Миллем своего сына Джона Стюарта. Не менее показательной может служить загадочная метаморфоза, произошедшая с Римским императором Августом, превратившимся из злобного беспринципного тирана в благодушного «вождя нации» (Бобровникова, 2003).

Подобных примеров из разных сфер жизни можно привести большое количество. Как повлияли африканские корни А.С.Пушкина на творчество поэта, да и на становление русской (и российской) культуры? Что явилось причиной столь резкого перехода, который мы видим в русском языке и границей которого мы считаем творчество А.С.Пушкина? Что явилось причиной тех резких перемен, которые произошли в мировоззрении Н.В.Гоголя (Гоголь до последнего переезда в Италию и Гоголь в «Выбранных местах»)? О чем спорили Гоголь и Аксаков? О том же, о чем спорили западники и славянофилы?

Давайте проведем один незамысловатый мысленный эксперимент. Представьте себе ребенка, родившегося в той или иной стране (А). Теперь представьте себе, что в ту же минуту он потерял своих родителей и был перевезен в страну В. Там он и рос, ничего не зная о своем происхождении. Вопрос: какой национальности этот ребенок? Разумеется, он будет считать себя человеком той национальности, которая ему «предписана» людьми, проживающими в стране В. Иными словами, например, французский ребенок, привезенный в Россию, будет считать себя русским, а ребенок, перевезенный из России во Францию, будет считать себя французом.

Одним словом, контекст для человека всегда выступает в форме своеобразного «оппонентного круга», при взаимодействии с которым осуществляется изменение существующих у человека психологических систем. И тут возникает вопрос о том, каковы те границы, которые отделяют разные состояния предмета друг от друга.

Граница.

Мы говорим о взаимодействии вещей, живущих в разных контекстах. При этом, когда мы говорим слово «вещь», то представляем себе четко очерченный предмет, то есть предмет, имеющий четко очерченный границы. Этот ответ мы имеем в виду, в частности, когда мы говорим об ограниченности нашей Вселенной. Скажем, если мы достигнем границ нашей Вселенной, то за этой границей должно быть еще что-то. Или другой аргумент, который привел еще Лукреций: что произойдет, если кто-нибудь, дойдя до «края света», метнет копье? Вопрос, который возникает здесь: разделены ли отдельные «вещи» непроницаемыми границами, или между ними всегда есть возможность взаимного проникновения? Этот вопрос возникает по отношению ко всему существующему, начиная с элементарных частиц и заканчивая геополитическими пространствами. Например, Томазо Кампанелла мечтал о всемирной испанской монархии под началом Папы. Маркс – о всемирной республике под эгидой пролетариата. Кампанелла был мистиком. Значит ли это, что мистиком был Маркс?

Но возникает вопрос: а имеют ли вещи границы на самом деле? Как говорил У.Джемс, «действительное настоящее представляет простую пограничную линию между настоящим и прошедшим, которая не должна обладать толщиной» (Джемс, 1922, с.362). Мы привыкли к тому, что понятие «граница» ассоциируется у нас с понятием «граница между государствами». А это понятие возникло совсем недавно: в XIX веке. До этого не было ни государств, ни, соответственно, границ между ними. В XIX веке одновременно с современной наукой возникают и государства, и границы между ними в виде четко проведенной линии на карте. И здесь хотелось бы привести одну старую апорию, имеющую непосредственное отношение к теме границ.

Апория эта носит наименование «Куча», и придумана она была, говорят, еще в IV веке до нашей эры в Древней Греции. Суть ее такова. Одного человека попросили ответить на вопрос, что такое куча. Ему показали несколько зерен, и спросили, куча ли это? Ответ был: нет не куча. Тогда ему показали несколько мешков зерна и снова задали тот же вопрос. Да, ответил человек, это – куча. Тогда ему показали две горсти зерен. Нет, не куча, ответил человек. Один мешок? «Куча», был ответ. Так этот «эксперимент» и продолжался, пока, наконец у человека не возникло ощущение своеобразной границы между «кучей» и «не кучей».

Но продолжим этот опыт. Предложим тому же человеку еще раз проделать все то же самое. В этот раз, скорее всего, он назовет «кучей» совсем другое количество зерен. На его ответе скажется состояние «испытуемого». Да и условия самого «эксперимента» изменились. И у «экспериментатора» изменилось настроение. Одним словом, изменился «фон» или контекст, в котором проходит наш опыт. Сделаем еще одно усложнение: возьмем другого «испытуемого». Здесь результаты могут оказаться вообще разительно отличными от первого случая. Здесь вступает в силу правило индивидуальной нормы: для кого-то, наверное, и десять зерен будут «кучей», а для кого-то и миллион зерен «кучей» не будут.

Таким образом, мы не можем найти отчетливую, раз и навсегда заданную «границу» (для всех и всегда) между двумя понятиями: «куча» и «не куча». Скорее существуют «пограничные полосы», а не границы. Похоже, границы существуют только на политических картах, но не в природе.

Проблема границы (вернее, ее отсутствия) время от времени возникает буквально в любой науке, а с другой стороны, мы видим почти полное отсутствие интереса исследователей к этой проблеме. Если этот интерес и возникает, то исследователи чаще всего пытаются ответить на вопрос, почему границы отделяют один предмет от другого, а не то, что такое граница. Может быть, биологи поэтому до сих пор не могут отличить живое от неживого, поскольку в природе встречаются существа, обладающие свойствами и того, и другого.

Что же касается психологии, приведу только один, правда, по необходимости, довольно продолжительный, пример такого отношения.

Психологи (и физиологи) знают: если фиксировать взгляд на одной из равноудаленных точек, то другая точка будет раздражать соответствующие, или корреспондирующие, точки сетчатой оболочки обоих глаз.

Корреспондирующие точки сетчатых оболочек обоих глаз соответствуют определенным точкам в объективном пространстве. Совокупность точек пространства, дающих изображения на корреспондирующих точках сетчатых оболочек обоих глаз, носит название гороптера. Для каждого положения зрительных осей имеется свой гороптер. Иными словами, гороптер - воображаемая, или виртуальная, проходящая через точку фиксации взгляда искривленная поверхность. Проекции всех точек этой проекции попадают на корреспондирующие точки сетчаток обоих глаз и вызывают ощущение единичного объекта. Казалось бы, такой гороптер должен иметь свою границу.

Но чаще всего в нашей жизни поля зрения правого и левого глаза, перекрываясь лишь частично, оказываются несколько сдвинутыми по горизонтали друг относительно друга. Это несовпадение полей зрения правого и левого глаза по горизонтали называют диспаратностью. Или, иными словами, диспаратность это – величина различия в локализации соответствующих элементов ретинальных изображений в правом и левом глазе.

Объекты, расположенные ближе или дальше точки фиксации взгляда, проецируются на не соответствующие друг другу участки двух сетчаток, что и приводит к диспаратности и двойному видению. Так вот: исключением из этого общего правила являются те некорреспондирующие точки сетчаток, которые представляют собой образы точек пространства, лежащих в пределах узкой горизонтальной полосы, окружающей гороптер. Этот участок называется фузионной зоной Панума (по имени датского физиолога Петера Панума, который в XIX веке первым указал на его важность). Или, говоря языком определения, зона Панума – совокупность точек пространства, которые при бинокулярной фиксации проецируются на корреспондирующие точки сетчатки и воспринимаются без двоения.

Итак, если верить естествоиспытателям, человек может отчетливо видеть предмет, только если отображение этого предмета попадает на корреспондирующие точки сетчатки. Но на самом деле есть еще какие-то не корреспондирующие точки, на которые данный предмет отбрасывает свое изображение, но человек все равно видит этот предмет отчетливо. Нет границы, как отчетливой линии между «вижу-не вижу». Есть «пограничная полоса»!

Впрочем, факт наличия «пограничной полосы» психологи и не психологи не удостаивают своим вниманием. И это вполне понятно: ведь подобное внимание сразу заставит исследователя предаться каким-то «философическим» размышлениям, но чувство собственного (позитивистского) достоинства не позволяет «настоящим ученым» опускаться до таких мелочей.

Попробуем, все же, «опуститься» и рассмотреть вопрос: каково содержание элементов, составляющих эти «пограничные полосы». Данный вопрос имеет следующий вид: являются ли такие элементы набор отдельных «вещей» двух разных типов или это «вещи» одного вида, имеющие в себе свойства двух разных типов.

Ученый-атомист, разумеется, скажет, что в «пограничной полосе» обитают элементы двух разных видов – тех, которые сейчас взаимодействуют. Ученый-целостник так не скажет. С его точки зрения, в «пограничной полосе» происходит образование третьего свойства, содержащего в себе особое качество, включающее в себя снятие, преобразование свойств взаимодействующих предметов. То же самое происходит и между внешним предметом и взаимодействующим с этим предметом органом человека (с глазом, рукой, слухом и т.п.).

Есть множество вопросов, которые вызывают у меня чувство невозможности дать ответ. Почему Ахилл никогда не догонит черепаху, а стрела не долетит до цели (в апориях Зенона)? Почему, складывая лошадей и коров, мы в сумме вдруг получаем животных? Почти такое же ощущение «невозможности» формируется во мне, когда я говорю о «пограничной полосе».

Когда-то меня учили: граница, как таковая, это набор, расположенных друг за другом точек. Точка же это – нечто, не имеющее пространственных характеристик. Точка не имеет никаких размеров. Ее невозможно чувственно воспринимать. Любая «точка», нарисованная нами, содержит бесконечное число «математических» точек. Одним словом, есть нечто внечувственное, что мы должны непременно принимать в расчет, проводя свои рассуждения. Такая (неизбежная) позиция почему-то не вызывает у людей сомнений, хотя, как я уже говорил, люди думают, что мир (бытие) состоит лишь из того, что мы можем воспринимать. Но, похоже, это не совсем так.

Представьте себе ситуацию, когда вы узнаете, что давно ожидаемое вами мероприятие отменяется - концерт любимой группы, долгожданное путешествие или приобретение новой машины, о которой вы прямо-таки мечтали. Все сорвалось, причем вашей вины тут нет - но и никто другой объективно не виноват, просто так получилось. Какой будет вероятная реакция нормального человека? Расстроиться, погрустить, но через какое-то время забыть и заниматься своими делами дальше.

Человек с так называемым пограничным расстройством личности поведет себя иначе: он воспримет такую ситуацию как личное оскорбление и персональную войну против него, обязательно найдет «козла отпущения», который лично будет виноват в произошедшем и вообще будет вести себя довольно агрессивно.

В отношении многих состояний человека психологи так и не могут найти адекватного ответа: к какому типу отнести такого человека, к норме или патологии. Для этого и используется особое понятие: «пограничные состояния». Понятие пограничного состояния неоднозначное. Этот термин обозначает промежуточное состояние психики. Оно не входит в рамки нормы, но и не является патологией в чистом ее проявлении.

Пограничное состояние в патопсихологии рассматривается как нарушение адекватного восприятия действительности. Оно способно приводить к расстройствам личности, провоцировать развитие соматических заболеваний.

У людей, страдающих пограничным расстройством личности, часто меняется настроение, есть проблемы с межличностными отношениями, их поведение импульсивно. Приступы ярости и кризисы - обычное явление. Многие «пограничники» умны и креативны, но им нечасто удается развить свои таланты. Для них типично неоконченное или несколько неоконченных высших образований, им трудно найти хорошую работу. Они склонны к самодеструктивному поведению, причиняя себе физический вред или принимая наркотические вещества.

К числу пограничных состояний относят депрессию, неврозы, гипертрофированное чувство тревоги, изменения в поведении, отказ от взаимодействия с окружающими, неправильное понимание существующей действительности, безосновательные приступы страха и паники, отсутствие в избирательности половых связей, резкую и беспричинную потерю веса (анорексия) или его набор. Одним словом, границу тут найти довольно сложно. Поистине – пограничная полоса!

Вследствие своего «пограничья», то или иное психическое заболевание во многих случаях остается незамеченным очень долго, хотя первые тревожные симптомы могут начать проявляться уже в подростковом возрасте. Оно постепенно, но неумолимо влияет на психику человека: на то, как он воспринимает собственную личность и окружающих людей - близких в первую очередь. Приступы внезапного гнева, импульсивные, необъяснимые поступки, заниженная или слишком завышенная самооценка - все подобные проявления в характере должны указать на то, что стоит как минимум задуматься о консультации со специалистом.

Можно представить линию психического здоровья в виде вектора. На одном конце находятся логично мыслящие и уравновешенные здоровые люди, а на другом - те, кто страдает теми или иными психическими заболеваниями. Нужно отметить, что те, у кого есть психическое расстройство личности, могут перемещаться между этими точками - но независимо от собственных желаний, повинуясь некоему импульсу, который они и сами не осознают.

Теперь представим себе две концентрические окружности, в центре которых располагается точка. Обозначим маленький круг понятием «норма». Площадь между маленьким и большим кругами будет «патологией». Мы с вами находимся в круге «норма». (Я надеюсь.) Но все мы в той или иной мере отличаемся от понятия «идеальная норма», которое соответствует центральной точке. Мы и правда все разные, и наше положение в центральном круге разное. Это похоже на наш вес или рост. Действительно, средний вес у людей около 75 кг, но это не значит, что тот, у кого 70 или 80 кг – ненормальный.

Но чем дальше мы располагаемся от центра, тем больше в нас доминируют те или иные черты, которые приближают нас к той или иной патологии. Тем больше вероятность того, что нас назовут акцентуированной личностью, как назвал такие состояния известный немецкий психиатр Карл Леонгард. Фактически очень многие из нас так или иначе акцентуированы. Очень немногих можно назвать идеальной нормой. Я вообще не очень уверен, что такие люди бывают. Такая акцентуированность фактически является чертой нашего (подчеркиваю, нормального) характера. Постепенно мы приближаемся к границе, отличающей норму от патологии. Но это не совсем такая граница, к которой мы привыкли. Здесь нет четко очерченной границы. Эта граница захватывает определенное количество людей. Вспомним здесь апорию из Древней Греции. Что такое куча? То есть, где граница между нормой и патологией? Приходится даже ввести особое понятие «пограничные состояния». Ну и, наконец, за пределами маленького круга, за пределами пограничных состояний располагается область того, что мы называем патологией.

Одним словом, мы вряд ли найдем где-либо однозначно определяемую границу, которая четко отделяла бы друг от друга взаимодействующие элементы. Но, рассуждая о границе мы сталкиваемся еще с одним парадоксом, который всегда присутствует в нашей жизни. Парадокс этот я бы назвал парадоксом нашей чувственности.

Парадокс этот выглядит следующим образом: что мы, собственно, чувственно воспринимаем? И здесь я бы выделил три подхода, пытающихся ответить на этот вопрос.

Первый ответ гласит следующее. Человек чувственно воспринимает то, что дано нам в наших органах чувств. Мы уже начинаем понимать, что этот ответ мало что добавляет нам по сравнению с мыслителями Древней Греции и Средневековья.

Поэтому в недалеком прошлом, пожалуй, со времен Галилея, появился второй вариант интересующего нас ответа: человек чувственно воспринимает все то, что дают его органы чувств, в том числе и то, что дано при помощи разнообразных приборов (микроскопов и телескопов).

Нас сегодня эти ответы не могут удовлетворить. Мы редко обращаем внимание на то, что в нашем языке имеется множество понятий, которые не имеют никакого соответствия в реальности. Из внечувственных точек складываются линии, говорят нам. Из линий – внечувственные плоскости. Еще один вполне логичный шаг и перед нами окажется внечувственное пространство.

Не могу не припомнить здесь спор между номиналистами и реалистами Средневековья: существует ли все то, что обозначается тем или иным словом, или слово само существует реально? Признаюсь: я на стороне номиналистов: если есть слово – за ним скрывается что-то реальное. В нашем случае – внечувственное пространство.

Иными словами, есть третий ответ на поставленный вопрос: есть такая реальность, которую принципиально нет возможности чувственно воспринимать. Поэтому нам волей-неволей необходимо разобраться с проблемой внечувственности.

Внечувственность.

Слова философов о Реальности зачастую столь же обманчивы, как вывеска в окне лавки, на которой сказано: «Глажка белья». Если вы принесете сюда свои вещи – останетесь в дураках; вывеска выставлена на продажу.

С.Кьеркегор

Никого не удивляют такие физические понятия, как «сила», «магнетизм», «энергия». Даже понятие «поле» - вполне привычно нам. Все эти понятия мы никогда не видели, не ощущали, чувственно не воспринимали. Однако, в наличии неких «вещей», которые обозначаются этими понятиями, мы не сомневаемся.

До XVIII века люди не могли вообразить себе существование какой-то реальности, которая существовала бы вне того, что дано им при помощи органов чувств. Большую роль здесь сыграла трехмерная система координат, разработанная великим Р.Декартом. Но постепенно картезианская точка зрения стала подвергаться все большим сомнениям. Не последнюю роль в этом сыграли усилия математиков. В XVIII в. усилиями физика Ж.Даламбера и математика Ж.Лагранжа в науку вошло представление о четвертом (время) измерении. В XIX в. усилиями Н.И.Лобачевского и Б.Римана человечество окончательно вышло из-под власти трехмерности нашего мира. А вместе с этим оставался всего один шаг до изменения взгляда на всеохватность нашего чувственного восприятия. Но все такие рассуждения считались абсолютно теоретической, оторванной от реальной жизни «игрой ума» ученых. Простому человеку незачем было задумываться о таких «глупостях».

Параллельно с исследователями, которые упорно продвигались к многомерности нашей реальности продвигались размышления исследователей, пытавшихся изучать проблему аксиоматики. Со времен Евклида люди были уверены, что аксиомы науки построены на чувственном восприятии. Лишь в самом конце XIX в. французский математик А.Пуанкаре объявил аксиоматику продуктом конвенции, к которой приходят исследователи. А в самом начале XX в. немецкий философ, создатель феноменологии Э.Гуссерль предложил своим коллегам искать механизмы аксиоматики на аподиктическом уровне нашего сознания, т.е. на уровне, элементы которого расположены на уровне плохо осознаваемых истин (феноменов), находящихся вне ассерторического уровня сознания (уровня явлений).

Математики разделились на две партии. Одни из них признавали исследования, подобные приведенным выше, не более, чем «игрой ума» своих коллег и продолжали заниматься математическими выкладками, посвященные тому, что мы чувственно воспринимаем. Представители другой «партии» призывала своих коллег «одуматься» и стали заниматься абстракциями, как они это утверждали, реально существующими и требующих своих подсчетов. Но и те, и другие считали, что математика, в любом случае, направлена на исследование либо физических явлений, либо их отображений в мышлении человека, которое к реальности бытия никакого отношения не имеет. Одним словом, в науке XIX века превалировало философское направление, признающее чувственный опыт единственным источником достоверного знания.

Решительный поворот во взглядах исследователей мог бы произойти после работ русских и советских физиологов. По крайней мере, со времен И.М.Сеченова в отечественной литературе присутствует термин «внечувственная реальность». В первой половине XX века усилиями физиологов было установлено, что средний человеческий глаз в средних условиях дневного освещения воспринимает чрезвычайно узкий (по сравнению со спектром возможных излучений) диапазон длин волн: от 380 до 780 нм (1 нанометр = 10^–9м) или 0,38-0,78 мкм. А диапазон сигналов, принимаемых органами слуха человека, ограничен 16–20 000 Гц. Таким образом, в сознание человека попадает лишь та информация, которая попадает в соответствующие диапазоны. Это явление дало основание Л.С.Выготскому (1982) сравнивать сознание человека с прибором, который пропускает в наш мир только то, что может быть полезным человеку, отсекая все остальное. Иными словами, за пределами нашего восприятия находится огромный мир, защитой от вредных воздействий которого и является наше сознание.

Косвенным доказательством такого внечувственного мира может служить тот факт, что изменение чувствительности какого-либо анализатора может иметь место и при подпороговом раздражении других анализаторов. Раздражители, сила действия которых лежит ниже абсолютного порога ощущения, не дают ощущений, но это не значит, что они не оказывают никакого воздействия на организм. Так, исследования отечественного физиолога Г.В.Гершуни (1947) и его сотрудников показали, что звуковые раздражения, лежащие ниже порога ощущения, могут вызывать изменение электрической активности мозга и расширение зрачка. Зона воздействия раздражителей, не вызывающих ощущений, была названа Г.В.Гершуни «субсенсорной областью». П.П.Лазаревым (1935) были получены факты снижения зрительной чувствительности под влиянием облучения кожи ультрафиолетовыми лучами. Вероятно, при определенных условиях и у человека может быть сформирована чувствительность к стимулам, обычно находящимся за пределами возможности работы сенсорных систем. Примером может служить эксперимент по формированию «кожного зрения», проведенный А.Н. Леонтьевым (1959).

Многие животные обладают такими способностями, которые недоступны человеку. Хорошо известна, например, эхолокация, имеющаяся у летучих мышей, т.е. их способность воспроизводить ультразвуковые сигналы, а затем воспринимать их, когда они отражаются от окружающих предметов. Есть свидетельства, что птицы и насекомые обладают магнитным чувством и используют его для навигации в пространстве. Ничего подобного у человека нет.

Таким образом, в сознание человека попадает лишь та информация, которая попадает в соответствующие диапазоны. Иными словами, за пределами нашего восприятия находится огромный мир, защитой от вредных воздействий которого и является наше сознание.

Некоторые чувственно не воспринимаемые человеком вещи, могут вызывать определенные поведенческие проявления. Но значит ли это, что они могут каким-то образом восприниматься чувственно? По-видимому, нет. Значит, вокруг нас существует мир, который мы не можем воспринимать при помощи наших органов чувств, но этот мир влияет на нас и вызывает в нас определенные изменения. Как говорил известный физик Р.Фейнман, «не следует быть ограниченными: то, что мы можем непосредственно обнаружить своими органами чувств, глазами, это далеко не все, что есть на свете!» (Фейнман, 2012, с.33). Назовем такую реальность внечувственной и попробуем разобраться, какое отношение эта внечувственная реальность имеет к психологии человека.

Внечувственность проникает в мир чувственности и исподволь, незаметно для человека конструирует нашу жизнь во всех ее проявлениях. Однако, наше мышление, оставаясь в прошлом, придумало этим проявлениям название: абстракция. Поэтому, волей-неволей, мы должны задуматься о том, возможна ли психология как наука об абстракциях. Об этом размышлял еще О.Шпенглер (1998): возможна ли вообще абстрактная наука о душе? Тождественно ли то, что можно найти этим путем, тому, что мы ищем, и почему всякая психология, взятая не как знание человека и опыт, а как наука, издавна оставалась самой плоской и ничтожной из дисциплин, сделавшейся в своей жалкой пустоте излюбленной областью для посредственных умов и бесплодных систематиков?

Сознание.

Существенная идея человека – это дух, и мы не должны позволять себе отвлекаться в сторону тем обстоятельством, что человек способен также ходить на двух ногах. Существенная идея языка – это мысль, и мы не должны позволять себе отвлекаться, прислушиваясь к мнению чрезмерно чувствительных людей, полагающих, будто высшей целью языка должно быть бормотание неких

нечленораздельных звуков.

С.Кьеркегор

Что такое сознание, которое выстраивает пограничные полосы между предметом-фигурой и окружающим фоном?

В XVIII веке философы Дж.Беркли и Д.Юм считали, что мир есть комплекс наших ощущений. В этой связи интересной является так называемая теория «специфических энергий органов чувств», которую в XIX веке сформулировал немецкий физиолог И.Мюллер. Согласно этой теории, каждый из органов чувств (глаз, ухо, кожа, язык) не отражает воздействия внешнего мира, не дает информации о реальных процессах, протекающих в окружающей среде, а лишь получает от внешних воздействий толчки, возбуждающие их собственные процессы. Согласно этой теории, каждый орган чувств обладает своей собственной «специфической энергией», возбуждаемой любым воздействием, доходящим из внешнего мира. Так, достаточно нажать на глаз или воздействовать на него электрическим током, чтобы получить ощущение света; достаточно механического или электрического раздражения уха, чтобы возникло ощущение звука. Из этих положений делался вывод, что органы чувств не отражают внешних воздействий, а лишь возбуждаются от них, и человек воспринимает не объективные воздействия внешнего мира, а лишь свои собственные субъективные состояния, отражающие деятельность его органов чувств.

Близкой была точка зрения другого немецкого физиолога Г.Гельмгольца, который не отвергал того, что ощущения возникают в результате воздействия предметов на органы чувств, но считал, что возникающие вследствие этого воздействия психические образы не имеют ничего общего с реальными объектами. На этом основании он называл ощущения «символами», или «знаками», внешних явлений, отказываясь признать их изображениями, или отображениями, этих явлений. Он считал, что воздействие определенного объекта на орган чувств вызывает в сознании «знак», или «символ», воздействующего объекта, но не его изображение. Эта теория получила название иероглифической.

Легко видеть, что оба этих подхода приводят к следующему утверждению: человек не может воспринимать объективный мир, и единственной реальностью являются субъективные процессы, отражающие деятельность его органов чувств, которые и создают субъективно воспринимаемые «элементы мира».

Как истинно выглядит реальность, не обработанная человеческими органами чувств? Этого не знают не только психологи, но и все другие. Но все исследователи пытаются изучать такой внечувственный предмет. Например, физики, не воспринимая такую реальность, по так называемым трекам (следам) элементарных частиц высказывают свои предположения (гипотезы) о строении Вселенной. Примерно так же действуют генетики. А уж историки вообще добывают крупицы знаний о том, что было тысячу лет назад (археологи - тем более). Так можно перечислять бесконечно.

Чтобы внести полную ясность в этот вопрос, надо сказать вот о чем. Я прекрасно понимаю, что многие тут же начнут выдвигать контраргументы против представленной точки зрения. Мы тоже, скажут многие, признаем существование некой реальности, которая не дана нам органами наших чувств, но мы можем об этой реальности думать, воображать ее. Логика сторонников этой точки зрения такова. Есть единственно материя, которая «как-то» производит все эти воображаемые и мыслимые форматы. Возможно, даже наверняка, их производит наш мозг. Это и есть сеченовская точка зрения. Я же говорю нечто прямо противоположное. Вне нас существует реальность, отличающаяся от того, что мы можем чувственно воспринимать, тем, что воспринимать ее мы не можем. У человека нет такой способности. Впрочем, иногда такая возможность – воспринимать внечувственное – у нас проявляется. Тогда мы называем такого человека «экстрасенсом» и очень часто относим таких экстрасенсов в разряд жуликов, обманывающих людей.

Разумеется, среди так называемых экстрасенсов большинство – не добросовестные люди, зарабатывающие таким способом деньги. Но, уверен, среди них есть и люди, действительно обладающие способностью воспринимать каким-то, пока не известным нам способом информацию, которая большинству людей не доступна. В конце концов, не воспринимаемая, не имеющая ни цвета, ни вкуса, ни запаха радиация чувственно проявляет себя в виде всевозможных заболеваний. А вышеописанные наблюдения над животными показывают, что они обладают способностью реагировать на свойства внечувственной (для человека) реальности.

Наконец, еще одно отличие моего понимания внечувственного от того, как это обычно понимается. Обычно разнообразные экстрасенсы (и «хорошие», и «плохие»): рассматривают разнообразные явления, которые может наблюдать человек (НЛО, снежный человек, всевозможные духи). В этом случае берутся кажущиеся невозможными интерпретации наблюдаемых событий и предлагаются нам в виде чувственно воспринимаемых. Я же говорю о тех интерпретациях, которые производит человек – интерпретации, присущие только этому человеку во всей их полноте и многообразии, интерпретации того, что, скорее, должны быть названы переживаниями человека. Вот такие переживания я и называю переживанием внечувственности и предлагаю считать такую внечувственную реальность не менее реальной, чем то, что мы наблюдаем.

К этой внечувственной реальности я и отношу деятельность. Чувственно воспринимать так понимаемую деятельность мы не можем. Именно такая деятельность названа Леонтьевым предметом психологии. Но мы можем как-то интерпретировать ее посредством переживаний, при помощи которых она нам дана.

Сегодня в психологии существует явная тенденция понимать деятельность, как поведение плюс сознание. Эта тенденция берет свое начало из философии Декарта, который провел между материей и сознанием четкую границу. С тех пор все, не только психологи живут в этой декартовой парадигме, с которой призывал бороться Алексей Николаевич. И боролся, насколько у него это получалось.

Так что же сделал Алексей Николаевич Леонтьев, когда сказал, что предметом психологии является деятельность? Ничего особенного. Просто в своей книге «Деятельность. Сознание. Личность.» он на время становится философом. И утверждает, что имеется такая субстанция, которую он называет деятельностью. То, что наличие такой реальности сегодня не берется в учет исследователями, мне не понятно, кажется странным. Я могу объяснить это только какой-то странной инерцией нашего мышления, застрявшего где-то в девятнадцатом веке. Для меня очевидно, что эта субстанция дана нам, презентирована - Алексей Николаевич любил это слово – в виде двух своих атрибутов: сознания и поведения, в свою очередь данного, презентированного нам посредством сознания. Кстати, этим и отличается теория деятельности Леонтьева от бихевиоризма. Бихевиоризм берет свое начало в картезианстве, Леонтьев, как и Выготский – в Марксе, Гегеле и Спинозе. Если я так начинаю понимать сознание, мне становится понятной дискуссия 1969 года, где А.Н.Леонтьев сетовал на то, что его коллеги продолжают настаивать на разделении деятельности на «внешнюю» и «внутреннюю», и становится понятной посмертная статья А.Н.Леонтьева 1979 года, где он называет сознание пятой (после трех измерений пространства и измерением времени) пятым измерением человека.

Это, конечно, самое трудное для человека - поверить в то, что мы воспринимаем мир не напрямую, не непосредственно, а через особое устройство, которое пропускает в наш внутренний мир далеко не все, что есть вне нас. Конечно, мы начинаем нашу жизнь с той непреложной истины, с которой человек приходит в этот мир: я непосредственно воспринимаю все, что происходит вокруг меня, и если что-то не может быть воспринято, то это – дефект воспринимающего органа: так учат нас папы и мамы, бабушки и дедушки. И вот оказывается, все - наоборот. Мы не видим эту прозрачную сферу, которая отделяет нас от внешнего мира, но мы видим те узоры, которые на ней изображены. Эти узоры кажутся нам самой реальностью.

Для чего же нам нужен этот прибор, работающий как фильтр? Тут среди ученых, которые согласны с такой точкой зрения, мнение сходно. Правда, таких ученых не очень много. А среди этих немногих большинство - так называемых идеалистов, т.е. тех, кто считает, что сознание – это первое, что возникает в мире, именно оно и порождает то, что мы называем объективной реальностью. По мнению философов, встречаются даже так называемые солипсисты, т.е. такие ученые, которые считают, что мир существует в представлении человека, но на самом деле объективной реальности не существует. Правда, таких людей на самом деле не существует (даже английские философы Джордж Беркли и Давид Юм, жившие в XVIII веке, которых все почему-то считают солипсистами, ими не были), но миф о солипсизме живет в сознании многих философов.

Ответ же на вопрос, для чего нам нужно сознание, звучит следующим образом: сознание защищает нас от вредных влияний внешнего мира. Так думал, например, древнегреческий философ Платон. Того же мнения придерживался в XX веке французский философ Мишель Фуко. Но самое интересное для нас, что таково же мнение Л.С.Выготского. Самое удивительное, что это в точности соответствует так называемому принципу эволюции, в который верит большинство современных ученых и в соответствии с которым естественный отбор происходит таким образом, что выживают те организмы, которые лучше защищены от вредных воздействий окружающей среды. Поэтому ничего удивительного нет в том, что природа создала такое средство защиты (наше сознание), которое позволило человеку не только сохраниться как виду, но и «прибрать к рукам» все, что его окружает.

Выше мы говорили о том, что начинать исследование надо с «клеточек», содержащих инварианты нашего предмета. Это вполне согласуется с подходом древнегреческого философа Аристотеля, в соответствии с учением которого сущность вещи должна рассматриваться как набор главных ее свойств, то есть таких свойств, без которых вещь немыслима. Но мы должны иметь в виду, что вещь, которая воспринимается человеком обязательно имеет набор дополнительных (не обязательных, но имеющихся) свойств. И когда человек пытается сравнивать вещи друг с другом, часто это происходит на основании таких главных свойств, а дополнительные свойства в расчет не берутся.

На основе такого подхода в XVIII веке шведский естествоиспытатель Карл Линней создал свою классификацию. В то время (в XIX веке, фактически до середины XX века) человек признавался биологическим существом, вышедшим из мира животных, и сам являющийся животным. Самым же главным в человеке, тем, что отличает человека от животных считался разум. Отсюда и термин «человек разумный», в соответствии с которым человек - разумное животное, т.е. - животное, у которого со временем появилась (по Дарвину) «добавка» в виде сознания, которое имеет определенную полезную функциональную нагрузку (Джемс). Кажется, Линней не учел, что человек по своим характеристикам является качественно иным существом по сравнению с другими животными. Да, в каком-то смысле, мы - животные, но особые животные - животные, продуцирующие смыслы (так что, вместо «Хомо сапиенс», я бы предложил термин «Хомо сенсум» - «Человек смыслопорождающий»). Смысл - не просто «прибавка» к телу, но нечто, формирующее из нас некий особый тип природных существ. Это - энтелехия (Аристотель) или деятельность (Леонтьев), которые - не сознание и не поведение, но нечто, не воспринимаемое органами чувств и продуцирующее и сознание, и поведение.

Кстати, для того, чтобы «освоить» эту категорию, стоит переосмыслить вклад в психологию В.Вундта, который пытался в закончившуюся науку - так считали в конце XIX века – «добавить» демокритовские «атомы» - элементы сознания. Впрочем, и сам Вундт понял ошибочность такого подхода и в начале XX века (когда совсем уж общепризнанной истиной стала делимость атома) занялся психологией народов, завершив этот десятитомный труд в год своей смерти. Но сообщество психологов по какому-то странному недоразумению продолжает считать Вундта основоположником научной психологии. Кроме парадигмальной инерции, я не имею других объяснений этому странному факту. А если все же вернуться к «Хомо сенсум», то, по-видимому, сегодня психологи (как и представители других наук) просто не могу представить себе иное, кроме линнеевского, продолжение человеческого рода. Хотя и существуют отдельные мнения, что вслед за человеком и на базе «Хомо сапиенс» возникнут новые формы живых существ. Например, К.Э.Циолковский убеждал Чижевского, что следующая форма существования человека - волновая энергия. Однако, сегодня есть только Хомо сенсум, и никакие иные классификации просто невозможны (нет, так сказать, материала). Впрочем, имеется множество иных классификаций. Это всевозможные типологии, которых сегодня в психологии - множество (начиная со Шпрангера). Но это все - про Хомо сапиенс, а не про его продолжение.

Люди любят классифицировать, и среди попыток разместить человека в классификационной сетке, наверное, самое время пояснить авторскую позицию, дабы сделать понимание данного текста более удобоваримым. Наверное, кто-то подумает (на основании выше и, особенно, нижесказанного), что автор данного текста склонен к солипсизму. Скажу вполне определенно: автор не имеет никакого отношения к солипсизму. Автор считает понятие «солипсизм» (не понятно, зачем привнесенное в науку) термином, который можно применить лишь к психически нездоровым людям. Действительно, как можно считать мир не существующим, если исходить из понятия «взаимодействие», как это и делает автор. Наоборот, только будучи убежденным в наличии чего-то, с чем такое взаимодействие только и может осуществиться, а, значит, и продемонстрировать наличие (существование) самого автора он (автор) и все остальное только и может существовать. Другое дело, что мир может быть дан мне («презентирован», как любил говорить А.Н.Леонтьев) в двух формах: как материальное, то есть данное мне посредством органов чувств и как идеальное, то есть не данное мне при помощи таковых.

Но из всего, о чем мы говорим, следует один непривычный вывод. Этот вывод состоит в том, что само сознание и является одной из составляющих (наряду с поведением) той самой деятельностью, о которой с удовольствием говорят многие психологи. Правда сознание, о котором говорим мы, отличается от того сознания, о котором говорят современные ученые, по крайней мере – большинство из них. Дело в том, что некоторые люди обладают удивительной способностью высказывать такие идеи, в которые сразу же все начинают верить. Такой способностью обладал французский философ Р.Декарт, который в XVII веке заявил, что сознание и тело человека представляют собой две сущности (субстанции, как он это называл), которые не имеют между собой ничего общего. Все вокруг вызывает сомнения, говорил Декарт. Единственное, в чем я могу не сомневаться, это - мое сознание, которое всегда дано мне, и которое я никогда не смогу познать научными средствами. Этой моей данности противостоит субстанция, которая подчиняется законам, изучаемым естествоиспытателями. Как мы видим, сознание Декарта похоже на бронированное стекло, из-за которого человек смотрит на мир, включающий, кстати, и тело человека. Мир эволюционирует, а сознание – это вечная, неизменная, божественная сущность, которая может познавать, но не познаваема, говорил Декарт. Более того, он сформулировал соотношение между сознанием и материей так лаконично и просто, что мир нисколько не усомнился в правоте его слов. «Мыслю, следовательно, существую», - так звучит главная формула Декарта.

Но подход Декарта страдает той же ошибочностью, как и все последующие рассуждения науки. Декарт рассматривает сознание и материю, как субстанции, которые расположены «параллельно» друг другу. То есть сознание и материя в учении Декарта должны появиться в нашем мире одновременно. У него отсутствует идея историзма.

В отличие от Декарта, другой философ XVII века Б.Спиноза рассматривает сознание и материю, как два атрибута единственной субстанции, которую он называет Бог-Природа. Более важное значение для нас имеет концепция Спинозы о единстве разума и эмоций. Именно эта концепция стала одним из оснований теории речевого мышления Л.С.Выготского.

В течение тысячелетий человечество пытается понять, что такое человек. К XIX веку человечество прочно уверовало в то, что человек представляет собой самое лучшее животное, присвоив ему соответствующее название – Homo sapiens (Человек разумный). Человек разумный – такая обезьяна, которая оказалась наделена разумом и поэтому ее правильнее называть человеком. Человек разумный – такое животное, которому присуща особая добавка, которую мы называем разумом. Поэтому разум это – то, что является отличительным признаком человека.

Разум человека считался «прибавкой», надстройкой над теми психическими качествами, которые были присущи животным. Эмоции – животные качества, рациональные, познавательные процессы – чисто человеческие образования: такие представления о человеке бытовали вплоть до конца XIX века. Отсюда – казавшийся вполне логичным вывод: если вы хотите познать человека – изучайте его рациональную сферу. Все остальное - область иррационального (эмоции), исследовать которое не только незачем, но и просто неприлично. Ярким примером такого подхода стали взгляды Ч.Дарвина, который считал, что эмоции являются психическим качеством животных и должны отмереть у человека.

В конце XIX века в науку проникли взгляды, в соответствии с которыми разум человека, выделяющий нас среди всего животного царства, является последним (крайним?) но не единственным фактором, определяющим нашу специфику: эмоциональные (и прочие «иррациональные) составляющие входят в разум в форме особых «добавок». Поговаривают, что начало такому взгляду на человека положил немецкий философ Ф.Ницше, а в первой половине XX существенный вклад в развитие этой идеи внес своей теорией речевого мышления Л.С.Выготский.

Разумеется, то сознание, о котором говорим мы, кардинально отлично от того, о чем говорил Р.Декарт. Сегодня мы видим, что сознание это - не нечто, оторванное от природы. Наоборот, сознание – часть природы. Более того, если вспомнить законы Гегеля, то мы можем сказать, что сознание, как высшая форма развития природы, включает в себя все более ранние стадии. «Природа - говорит Гегель - как раз не есть застывшее и завершенное «для себя», которое, следовательно, могло бы существовать и без духа, лишь в духе достигает она своей цели и своей истины, и точно так же дух в свою очередь не есть лишь абстрактное потустороннее природы, а есть поистине дух и подтверждает себя в качестве такового лишь постольку, поскольку он содержит в себе природу как снятую» (Гегель, 1975, с. 237). Мы знаем также, что в тех случаях, когда происходит серьезное изменение содержания того или иного термина, требуется ввести новое понятие. Поэтому мы сегодня скажем: такой эволюционирующий, саморазвивающийся процесс, позволяющий человеку сохраниться, называется деятельностью. И такая деятельность-сознание не может быть чем-то отдельным от остальной природы, поскольку включает ее в себя (в снятом виде).

Но как же работает этот механизм, который как мы помним, находится в постоянном движении и способен сам создавать изменения самого себя? Тут мы оказываемся в самой трудной точке рассуждений. Причем, эта трудность – не только наша, но и всех ученых всех времен и народов. Дело в том, что какую бы картинку мы ни придумывали, чтобы объяснить особенности души, всегда на нашем пути встает одна и та же проблема. Это – вопрос о свободе воли. Или, называя это другими словами, проблема детерминизма. Если попробовать сформулировать это как-то по-другому, то мы возвращаемся к тому же вопросу, который уже высказали: как же работает механизм сознания-деятельности, если мы уверены в ее способности к изменениям? Фактически, в истории человечества возникли два ответа на этот вопрос. Эти ответы по-разному, можно сказать, противоположным образом объясняют причины движения всего, что есть в этом мире. Иногда даже кажется, что люди рождаются с этим главным ответом, да так потом и живут всю жизнь. Один ответ гласит, что все в мире подчиняется закону механической причинности. Этот закон по-разному проявляется в разных науках, но везде он означает, что если как-то повлиять на «вещь», то она будет двигаться в том направлении, куда была направлена сила этого воздействия. Физики, например, говорят, что когда мы ударим по мячу, то он и полетит в том направлении, в котором был произведен удар. У психологов это выглядит посложнее, но тоже очень похоже. Если, например, мы скажем человеку: ты должен сделать то-то и то-то, то он это обязательно сделает, если за это получит вознаграждение (или, наоборот, его накажут, если он это не сделает).

Второй ответ выглядит по-другому. Многие люди считают, что главное в нашей жизни – свобода, а описанный механизм «механического» детерминизма показывает как раз ее отсутствие, поскольку человек в этом случае подчинен внешним воздействием и не имеет возможности выбирать. Собственно, Г.Гегель и попробовал объяснить, как можно преодолеть теорию детерминизма, предложив идею саморазвития, в основании которого - борьба противоположностей. Л.С.Выготский, соглашаясь с Гегелем, предложил считать такими борющимися противоположностями смысл и значение какого-то явления. Поясним механизм этой «борьбы» следующим примером. Представьте себе, что вы увидели корову. В голове человека сразу возникают две разных формы одного и того же образа. Одна форма наполнена тем содержанием, которое создано у нас в процессе нашего образования. Так, в школе нам дают научное определение слова «корова», рассказывают про то, какие полезные продукты мы получаем из коровьего молока и т.д. Но одновременно в нас рождается и другая форма этого же образа. Здесь собрано все, что мы знаем о коровах из нашего личного опыта. Кто-то сразу вспоминает про то, как убегал от коровы в деревне, когда гостил у бабушки, кто-то – корову из любимого мультфильма и т.д. Одним словом, у каждого из нас для любой «вещи» есть что-то общее с другими людьми (это – значение, говорит Выготский), а что-то – только наше, чего нет у других людей (это – смысл).

Как мы помним, Л.С.Выготский рассуждал о сознании. А.Н.Леонтьев предложил другую идею: смысл и значение являются составляющими не сознания, а деятельности человека, поэтому именно деятельность является тем развивающимся организмом, главными «частями» которого являются смысл и значение.

Сразу возникает вопрос: для чего смыслу и значению бороться друг с другом? Разве они не могут мирно ужиться в одном человеке, в одном образе, как кусочки одной мозаики уживаются друг с другом, создавая целостное изображение? В том-то и дело, что не могут. Вернее, ответ на этот вопрос зависит от нашего отношения к проблеме свободы. Если мы считаем, что свободы нет, мы можем согласиться с тем, что наша деятельность-сознание состоит из отдельных кусочков, толкающих друг друга и таким образом создающих движение самого сознания. Так в детской игрушке калейдоскопе меняются изображения, создавая видимость бесконечного изменения, хотя на самом деле это всего лишь разноцветные стеклянные кусочки меняются местами. Если же мы настаиваем на своей точке зрения: детерминизм не может объяснить, как происходит свободное движение, - то мы должны отказаться от идеи раздельного существования смысла и значения. Но если они не существуют по-отдельности, то это значит только одно: они существуют как что-то целое, но отличающееся от совокупности своих «частей». А.Н.Леонтьев так и называл деятельность: молярной (т.е. целостной) и неаддитивной (не равной сумме своих частей).

Таким образом, мы приходим к проблеме целостности: мы должны ответить на вопрос, что это слово – «целое» - означает? Этот вопрос издавна интересует психологов. Можно сказать, в современной психологии существуют две «партии». Одна из них – назовем их структуралисты – вслед за В.Вундтом – утверждает, что мы сначала должны отыскать отдельные элементы души, а когда мы их изучим, то узнаем, какова сама душа. Другие психологи, как, например, современник Вундта американец У.Джеймс, утверждают, что, сложив такие элементы, мы все равно не сможем понять целое, которое обладает еще чем-то, отличным от суммы своих частей (Джеймс называл это «что-то» обертонами, как музыканты называют непередаваемые оттенки музыкального произведения, которые нельзя вывести из набора нот). Надо сказать, в психологии многие говорят о существовании такого «невычислимого» остатка. Впрочем, мы и сами видим, что душа человека, скорее, является таким неаддитивным целым. Чтобы ответить на поставленный вопрос, мы приведем рассуждения древнегреческого философа Фалеса. Он, как и многие его современники-философы, пытался найти такие «первые» элементы (они называли их «единицами»), из которых состоит все остальное. Всего называли четыре таких элемента (это – вода, огонь, земля и воздух, хорошо известные любителям астрологических прогнозов), и говорили, что либо один из них, либо целостная совокупность из двух или трех элементов и представляют собой «единицу». Фалес называл таким первоначалом целое, состоящее из воды и земли. Но мы знаем: если смешать воду с землей, никакой целостности не получится. А получится грязная вода (химики называют такой «раствор» взвесью), в которой плавают (а затем оседают) частицы земли. Как же быть? Выход только один: такое целое можно только помыслить. Следовательно, мы приходим к выводу: душу человека нельзя исследовать при помощи органов чувств – она представляет собой образование, внечувственное по своей природе. Придется и нам сделать то же самое: помыслить существование нашего внутреннего мира.

В.Вундт решил найти эти самые психологические атомы и сделать, наконец, психологию наукой. Он решил, что правильнее всего, если испытуемые сами будут наблюдать за тем, что происходит в их сознании и рассказывать об этом экспериментатору. Так он и поступил, причем и за своим сознанием понаблюдал. В результате Вундт открыл одно из самых странных свойств нашего сознания – его ритмичность. Сделал это он при помощи метронома, в «тикание» которого просил вслушиваться своих испытуемых. Читатели и сами могут провести такой эксперимент, даже не используя метроном – не у каждого он есть – а взяв простой тикающий будильник и внимательно вслушавшись в «тик-таки», которые он производит. Слышите? Правда, ведь: тик-так, тик-так? Хотя, некоторые услышат «тик-так-тик-так», «тик-так-тик-так». Не важно, два тика объединяются в один «тик-так», или четыре – в «тик-так-тик-так». Главное, что мы обнаруживаем объединение одинаковых звуков в единую структуру, состоящую из двух или четырех элементов. А ведь будильник произносит только «тик», «тик», «тик»… Кто же создает эти «тик-таки»? Нам остается предположить одно: это делает само сознание.

Никто не знает, как сознание это делает. Но мы вместе с В.Вундтом узнали, что ритм, который всегда сопровождает нашу жизнь (посетители ночных клубов и шаманы всех времен особенно хорошо про это знают), это - продукт нашего сознания. Очень странно, правда? Нам-то кажется, что сознание – это никчемное слово, не обозначающее ровно ничего. А вот, видите ли, оно, оказывается что-то делает. И если теперь мы встретим на улице странного человека в наушниках, производящего смешные телодвижения, мы не станем смеяться над ним, а вспомним – это его сознание производит ритм, который, совмещаясь с музыкой, заставляет его пританцовывать. И вообще, теперь мы начинаем понимать, откуда берется музыка – это не выдумка композиторов, а внутреннее состояние каждого человека – просто не каждый об этом знает.

Ритм важен в любой реальной системе (а иных, кроме реальных, не существует). Ритм является системообразующим элементом системы, задает ее целостность. Отчетливо это видно в танце. Здесь сначала задает ритм кто-то из танцующих. Кто-то первый выходит на первый план (становится «фигурой» данного танца). Первый танцор задает ритм, к которому присоединяются остальные. Разумеется, у нас идет речь о танцах, которые возникают непроизвольно, о так называемых народных танцах. Здесь первого танцора, видимо, можно назвать наиболее волевым, в отличие от тех танцевальных групп, которые создаются кем-то другим и которые принято называть танцевальными ансамблями. К таковым можно отнести ансамбль Моисеева, «Березку» и т.д. В этом случае таким «предметом», задающим ритм танцевальной группы, становится режиссер. Ритм важен во многих областях нашей жизни: на параде, в поэзии, даже – в строительстве.

Но один ли только ритм продуцируется нашим сознанием? Помыслив, попытаемся представить предмет психологии следующим образом. Изобразим его в виде шара, в центре которого находится некий наблюдатель объективной реальности. Ему кажется, что он наблюдает саму эту реальность и делает это непосредственно. Но на самом деле, если еще немного помыслить, то станет вполне очевидным, что эту самую действительность мы наблюдаем только при помощи нашего сознания. Т.е. поверхность шара «покрывает» тонкий слой, который мы назовем чувственным восприятием или «чувственной тканью» (воспользовавшись термином А.Н.Леонтьева). Этот слой, как мы помним, защищает наше сознание (оно же - деятельность, оно же – душа человека) от всего, что может ему навредить. Поэтому, то, что мы воспринимаем, никогда не может соответствовать тому, что находится вне нас, т.е. наши органы чувств никогда не дают нам так называемую «объективную» картину. Как говорят некоторые философы и психологи, бытие и явление не совпадают, а если бы они совпадали, никакая наука не была бы нужна, поскольку в этом случае мы просто «переписывали» бы то, что находится вокруг и никогда не сталкивались бы ни с какими проблемами: нам сразу все становилось бы понятно.

За границей чувственной ткани в шаре располагается слой деятельности, который мы обычно называем самим сознанием. Именно здесь, в этой «части» нашей души происходят те процессы, благодаря которым мы соотносим себя с внешним миром, осознаем себя, с одной стороны, как часть мира, а с другой стороны – как нечто, существующее отдельно. Это – та самая «картинка», которую мы считаем внешним миром. Наконец, есть еще центральная часть нашего воображаемого шара, его ядро, в котором происходит нечто, что пока плохо поддается нашему пониманию, но постоянно сигнализирует сознанию о своем присутствии при помощи более или менее отчетливых переживаний, которые постоянно сопровождают наше существование. Если в самом сознании все кажется вполне четким, ясным и поддающимся объяснению, то нечто, «всплывающее» из ядерной зоны (из зоны феноменов, по Гуссерлю), постоянно мешает нам четко и ясно формулировать наши мысли. Только мы собираемся что-то сказать, как тут же оказывается, что все это не так, и нужно подбирать новые слова. Некоторые люди даже придумали для этого особое название: «муки слова».

Обратимся к слою ясного сознания. Нам кажется, что мир, представленный нам, находится сейчас перед нами. Но ведь слой сознания, который дает нам картину мира, не представляет собой моментальную фотографию. Как мы помним, он содержит в себе (в снятом виде) длительную историю своего становления. Поэтому, когда мы видим «объективную реальность», на самом деле это – образ, представляющий нам не только внешний мир, но и мир внутренний. Это – чувственное восприятие, пропущенное сквозь призму нашего опыта.

Как же работает механизм самоизменения деятельности? Чтобы ответить на этот вопрос, мы должны припомнить, что человек не существует в одиночестве. Наша деятельность всегда существует в мире «вещей», среди которых встречаются и такие «вещи», как люди. Более того, пожалуй, наибольшее количество «вещей», которые мы встречаем в своей жизни – это, как раз, люди или вещи, сделанные людьми. Человек возник как один из членов сообщества людей и не может существовать иначе. И мы должны понять, каким образом это сообщество вызывает связано с изменениями, происходящими в деятельности отдельных людей. Можно предложить два варианта такого объяснения. Так и делают ученые. Одни утверждают, что социальное окружение «стимулирует» отдельных людей, меняя тем самым содержание их деятельности. Как мы помним, такой подход не может объяснить свободу человека. Поэтому для нас предпочтительнее другое объяснение, в соответствии с которым мы должны говорить не о воздействии общества на человека, а о взаимодействии человека с обществом. Но и в этом случае перед нами открываются два варианта дальнейших рассуждений. В одном случае многие ученые готовы рассматривать такое взаимодействие как поочередное воздействие друг на друга человека и социума. Это похоже на отдачу ружья после выстрела: нажатие на курок вызывает удар приклада в плечо стрелка. И снова мы оказываемся перед проблемой свободы: где же та исходная точка деятельности, которая позволяет человеку принимать свободные решения? И снова мы возвращаемся к необходимости найти такой «механизм», который позволял бы объяснить жизнь свободного человека. Если внимательно присмотреться к рассуждениям, которые мы делали до сих пор, то обнаружится следующую закономерность. Мы всегда располагали воздействия тех или иных «вещей» друг на друга во времени: сначала одна «вещь» действует на другую «вещь», а потом вторая «вещь» - на третью или производит обратное воздействие на первую. Так, общество действует на человека, потом - человек на общество и снова общество на человека и т.д. и т.д.

Но в том-то и дело, что единичное воздействие – абстракция нашего мышления. Любое воздействие не может существовать без встречного воздействия. Даже если мы обопремся рукой о крышку нашего письменного стола или о подлокотник кресла, мы тотчас же ощутим обратное воздействие. Наше воздействие и обратное воздействие всегда существуют одновременно. Именно поэтому мы должны обратиться к проблеме взаимодействия «вещей», которые существуют в природе. Именно вопрос о взаимодействии является главной темой нашего текста.

Идея внечувственности нашего внутреннего мира имеет странный вид. С одной стороны, психологи не могут не обращать внимания на тот простой (наиэмпиричнейший) факт, что «душу» человека нельзя воспринимать при помощи органов чувств человека. Собственно, с этого факта и берет начало психология. С другой же стороны (и здесь трудно не обратить внимание на роль бихевиоризма) психологи постоянно пытаются «гносеологизировать» (Н.А.Бердяев) психику, создать предмет своего исследования по образу и подобию так называемых объективных наук. Но все эти попытки разбиваются о фактическую (хочется сказать, объективную) внечувственность предмета психологического исследования.

Наряду с дихотомией «субъективное-объективное» стала все громче заявлять о себе дихотомия «воспринимаемое-не воспринимаемое». Одна группа исследователей исходит из презумпции возможности восприятия всего, что существует, но часто только при наличии соответствующих инструментов: мы не видим атом, но у нас есть принципиальная возможность его увидеть – необходимы подходящие инструменты. Создание микроскопа и телескопа отчасти подтвердили это утверждение. Этой точки зрения придерживается, по-видимому, большинство исследователей, включая создателя так называемой планетарной модели атома Нильса Бора.

Вторая группа исследователей исходила из презумпции принципиальной невозможности воспринимать те или иные вещи. Логика этих ученых такова: есть вещи, устроенные таким образом, что они не могут быть восприняты органами чувств человека. Но возможность их изучения подвластна таким методам как интуиция, инсайт и т.п. Себя мы отнесем именно к этой группе исследователей. И у нас есть аргументы в пользу этой точки зрения. К счастью, у нас имеется ряд понятий, которые обозначают нечто не воспринимаемое людьми: «точка», «линия», «плоскость», «вакуум», «предел функции», «вакуум» и т.п. Обычно такие понятия применяются в математике и физике. Они обозначают нечто не воспринимаемое человеком, но от этого мы не перестаем верить в существование того, что этими понятиями обозначается. Именно этой чувственно принципиально не воспринимаемой реальности посвящен наш текст.

К.Маркс в середине XIX века назвал эти два течения в науке материализмом и идеализмом. Разумеется, никто из ученых не отрицает существования реальных вещей. Но идеалисты, в отличие от материалистов, считают некоторые вещи принципиально непознаваемыми для эмпирических методов, которыми располагает естественнонаучное направление.

Вторая группа настаивала на том, что в мире существуют не воспринимаемые нашими органами чувств сущности. Когда-то таких исследователей называли не только идеалистами, некоторых из них – еще и эзотериками. Так называли тех идеалистов, которые считали, что некоторые идеальные сущности могут быть воспринимаемы некоторыми людьми, обладающими особыми способностями. Среди эзотериков в XIX веке наибольшей известностью пользовалась Е.Н.Блаватская.

Еще одну группу идеалистов назвали солипсистами. Многие ученые призывают бояться солипсистов, поскольку, по мнению этих ученых, солипсисты отрицают существование реальности и, будто бы считают, что мир – это только мое представление. Впрочем, не могли бы вы показать кого-нибудь, боящегося солипсизма. Я никогда людей, утверждающих подобное, не встречал. Правда, иногда встречаются не очень умные авторы каких-нибудь учебников, которые начинают пугать людей солипсизмом. Я думаю, никогда и никто из солипсистов реальность не отвергает. Другое дело, что они считают реальность неким подобием хаоса, из которого человек при помощи сознания выстраивает свое собственное вИдение этой самой реальности. Но в этом случае и многих отечественных (и советских, и российских) психологов надо бояться. И тогда вопрос из вопроса о солипсизме превращается в вопрос: «кого пугают мысли о психологии».

Надо сказать, оба эти направления – материализм и идеализм - обладают определенными недостатками. Очевидным недостатком первого направления является его утверждение, что, как только мы отрываемся от непосредственного восприятия и начинаем пользоваться теми или иными приборами – телескопами, микроскопами – мы перестаем понимать увиденное «как оно есть на самом деле» и начинаем давать этому увиденному субъективную трактовку. Подобное утверждение, разумеется, вызывает недоумение обывателя, который искренно считает, что все приборы, созданные человеком-исследователем, должны давать истинные изображения, но это – не так, и примерами подобных искажений полна история науки. Здесь можно назвать и историю создания генетики, и рассматривание (и интерпретацию того, что мы увидели) Луны и планет Солнечной системы Галилеем. Сюда же можно поместить всевозможные «расшифровки» изображений, которые получают исследователи: таким исследователем может оказаться врач, делающий рентгено- или томограмму нашего организма, и физик, расшифровывающий снимки треков (следов) элементарных частиц на стенках коллайдера.

Недостатки идеализма также очевидны. Главный из них – уверенность в невозможности чувственно воспринимать сверхчувственные (К.Маркс) или внечувственные (И.М.Сеченов) объекты. Впрочем, это не мешает ученым такие объекты исследовать (например, радиоактивное излучение, которое, как известно, не имеет чувственных характеристик). Кроме того, идеализм часто путают с так называемым мистицизмом в науке.

Теория, в соответствии с которой мистицизм представляет собой нечто противостоящее науке, не просто распространена. Она – эта теория – является чуть ли не одной из основных научных аксиом. Однако, некоторые уважаемые ученые показывают, что мистицизм – не просто аргумент, на фоне которого наука выглядит наиболее эффектно. С точки зрения этих ученых, мистицизм – неизбежный момент в истории развития науки. Взять, хотя бы, судьбу Дж.Бруно. В сознании современного человека Бруно – истинный ученый, пострадавший за свои убеждения. Но Ф.Йейтс (2000), еще в середине XX века показала, что Бруно – мистик, сожженный инквизицией вовсе не за приверженность взглядам Коперника, а за свою склонность к мистицизму, в основе которого приверженность идеологии мифического божества Гермеса Трисмегиста. Йейтс считает, что герметизм был широко представлен в науке и только в XVII веке «ушел в подполье» вместе с братством Розенкрейцеров. Кстати, символично, что именно в XVII веке жили известный саксонский мистик Якоб Беме и окончательно формируется «настоящая» наука усилиями Бэкона и Декарта. Наука Картезия сменила магию Бруно и Кампанеллы. Декарт – граница между магией (все – живое) и естествознанием (природа – механизм). Одним словом, мистицизм Бруно – артефакт или неизбежность? Похоже, мистицизм это – учение о способности некоторых людей воспринимать реальность, которая находится за пределами наших органов чувств – внечувственную реальность.

Проблема внечувственности связана также с понятием «бессознательное», обстоятельно разрабатывавшимся З.Фрейдом. Эта идея к середине XX века глубоко укоренилась в сознании людей. Действительно, девяносто процентов нашей жизни протекает в сфере бессознательного. Так говорил в начале XX века (вслед за З.Фрейдом) великий режиссер, но не менее хороший психолог, роль которого в деле изучения психологических закономерностей далеко еще не изучена как следует (Станиславский, 1957, с.101). Но где находится это бессознательное не знает никто. Многие думают, что бессознательное – то место в человеке, где живет чудо. Впрочем, сегодня распространена точка зрения, в соответствии с которой «чудеса - суть мечтания, посредством которых материалисты пытаются сбежать от своего материализма» (Бейтсон, Бейтсон, 2019, с.154).

Станиславский жил в то время, когда считали, что все психические процессы могут быть сведены к мозговым – стоит лишь продолжить работу по изучению мозга, и психология откроет свои тайны. Но уже скоро известный философ М.Хайдеггер заявил, что «психическое не есть нечто такое, что человек «имеет», осознанно или неосознанно, а нечто такое, что он есть и что им «живет»» (Хайдеггер и Ясперс, 2001, с.73).

Вопросы, которые у нас возникают, состоят в следующем: как возникает ощущение жизни, которое мы называем сознанием? В.Вундт дает на этот вопрос свой ответ: сознание возникает, когда его элементы вступают в единство. Надо только точно определить этот набор. Однако, примерно в то же время, что и Вундт, в Америке работал другой человек. Его имя – У.Джемс. Он рассуждал так. Сознание это - свойство нашего организма, которое возникло в нашем организме и закрепилось, осталось в нем, поскольку оказалось полезным, т.е. позволило нашим предкам сохранить свой вид в борьбе за существование. Конечно, в основе таких рассуждений лежала теория, созданная Ч.Дарвином за полвека до Джемса. Сегодня идет много споров по поводу дарвинизма. Мы не собираемся в них вступать, но признаем, что принцип развития, со времен Дарвина прочно вошедший в науку, не мог не оказать заметного влияния на дальнейшее ее развитие. Будто про это сказал психолог Эрих Фромм: «Если, находясь в совершенно темной комнате, зажечь одну свечу, то темнота исчезнет и станет светлее. Если добавить к ней десять, сто или тысячу свечей, то с каждым разом комната будет становиться все светлее и светлее. Однако принципиальное изменение внесла первая свеча, которая уничтожила темноту» (Фромм, 2011, с.88-89).

Как сказал другой, уже современный ученый (Деннет, 2004) задача духа – предвидеть будущее. Впрочем, Д.Деннет – механицист и атомист, и рассуждает очень похоже на В.Вундта. Только вместо элементов сознания он говорит об элементарных роботах, из который состоит человек, сам являющийся таким же, но только целостным, роботом. Это один из вариантов механистического подхода – начинаем с начала, то есть от элементарных частичек, которые, по Деннету, обладают какой-то направленностью. Суммой этих частичек и является человек.

Так или иначе, но наши размышления приводят к идее: интенциональность есть не только направленность на предмет, но и попытка найти такой предмет, который удовлетворил бы определенную потребность этого человека. Это – то, что путем опредмечивания (термин А.Н.Леонтьева) превращается в мотив.

Не зависимо от того, как трактуют сознание человека, тем не менее все исследователи согласны с тем, что оно обладает набором определенных признаков. Сознание (и знание, и переживание) всегда предметно. Действительно, мы сознаем наш мир, только если осознаем какие-то предметы. Просыпаясь утром, мы видим свет, слышим какие-то голоса, может быть, какие-то запахи. Одним словом, мы воспринимаем что-то, иначе мы не говорили бы о сознании. Это очевидно по отношению к знанию, но не менее истинно по отношению к переживаниям. Возможно, мы начинаем испытывать какие-то эмоции, нам грустно или радостно, и мы знаем, что этому есть определенная причина, хотя не всегда эту причину осознаем. Одним словом, мы говорим, что сознание всегда интенционально, то есть направлено на предмет.

Предметность образа восприятия означает следующее:

реальность - человек верит в существование того предмета, который дан ему в образе, т.е. он убежден в объективном существовании этого предмета. Если образ сохраняет реальность в отсутствие предмета (противостоящего субъекту в акте восприятия), то он называется галлюцинацией. Иногда образы, также возникают в отсутствии предмета, но субъективность их осознается. Такие галлюцинаторные образы, которые лишены реальности, называются псевдогаллюцинациями;

объективированность - человек переживает образ как вынесенный вовне. Так, например, у хирурга, ощупывающего зондом пулю в ране, его тактильные ощущения локализованы не на кончиках его пальцев (т.е. не на границе, разделяющей поверхности кожи и зонда), а на границе зонда и пули, т.е. на поверхности ощупываемого предмета. При неадекватном стимулировании того или иного органа чувств (например, при приложении механического усилия к глазу или уху) могут возникнуть образы, лишенные объективированности. В этих случаях мы говорим «в ухе звенит», «из глаз посыпались искры» и т.п.;

означенность. Иными словами, все образы человека имеют значение. Образы восприятия, лишенные значения, встречаются в клинике при локальных поражениях коры головного мозга у больных с симптомами предметной агнозии. Такие больные могут весьма детально и точно описать предмет, на который они смотрят, но не способны его опознать;

4) полимодальность - органическое единство данных, получаемых от органов чувств различной модальности (зрения, слуха, осязания, вкуса, обоняния и т.п.).

Но предметность сознания выражается не только и не столько по отношению к отдельным предметам, но по отношению к социуму. Наивные представления о предмете человеческого познания, предмете какой-либо науки заключаются в том, что каждая наука изучает определенный круг вещей и их свойства. Но на самом деле это не так. Предмет науки это - вещь, взятая в известной системе отношений, в известном взаимодействии. Еще лучше сказать - в каком-то движении. И каждая наука изучает то, как вещь проявляется в этих особых отношениях и связях, этих взаимодействиях, в этом движении, движении реальности. Значит, не с вещами имеет дело наука, а с вещами, взятыми в тех или иных отношениях, в той или другой логике: в логике истории, развития культуры они получают одну характеристику, а в логике, например, технологического анализа - иную характеристику. Так и в психологии: человек не может быть познан, если он рассматривается вне социума. Поэтому можно сказать: сознание социально.

Способность к рефлексии определяет возможность человека наблюдать за самим собой, за своим ощущением, за своим состоянием. Причем наблюдать критически, т. е. человек в состоянии оценить себя и свое состояние, поместив полученную информацию в определенную систему координат. Такой системой координат для человека являются его ценности и идеалы.

Еще один признак сознания – его реальность. Психика (в том числе, сознание) – реальный продукт эволюции. Каждый человек на самом себе может установить, что его чувства, мысли, стремления, цели тоже реальны - они существуют. Более того, хорошим подтверждением реальности сознания служит тот факт, что элементы сознания – хотя бы в искаженном виде - могут быть получены в ходе экспериментального исследования. Конечно, наше сознание никогда не является абсолютным, стопроцентным отражением внешнего мира и всегда одинаковым воспроизведением того, что подлежит отображению, обычно оно оказывается искаженным, ложным его воссозданием. Поэтому в психологии принято различать реальность мира, который нас окружает и реальность нашего сознания. Эти две формы так и называют: реальность объективная и субъективная.

Чувственная ткань.

По мнению А.Н.Леонтьева следует говорить о трех образующих сознания. Первая из них это - чувственная ткань сознания, которая заключает в себе чувственные впечатления, чувственные образы. Основная функция чувственной ткани сознания заключается в создании «чувства реальности» внешнего мира: благодаря ей мир выступает для субъекта как существующий не в сознании, а вне его.

Чувственная ткань - необходимая, но во многом второстепенная образующая сознания. Например, несмотря на то, что слепые люди лишены визуальной составляющей чувственной ткани сознания, их сознание равноценно, равноправно сознанию зрячего. Люди, страдающие дефектом цветового зрения - дальтонизмом, видят мир лишенным ряда цветов и, соответственно, располагают чувственной тканью сознания, отличной от обычной. Это, однако, не оказывает фатального влияния на их картину мира.

Чувственная ткань образует чувственный состав конкретных образов реальности, актуально воспринимаемой или всплывающей в памяти, относимой к будущему или только воображаемой. Образы эти различаются по своей модальности, чувственному тону, степени ясности, большей или меньшей устойчивости и т.д. Обо всем этом написаны многие тысячи страниц. Однако эмпирическая психология постоянно обходила важнейший с точки зрения проблемы сознания вопрос: о той особой функции, которую выполняют в сознании его чувственные элементы. Точнее, этот вопрос растворялся в других проблемах, таких, как проблема осмысленности восприятия или проблема роли речи (языка) в обобщении чувственных данных.

Особая функция чувственных образов сознания состоит в том, что они придают реальность сознательной картине мира, открывающейся субъекту. Что, иначе говоря, именно благодаря чувственному содержанию сознания мир выступает для субъекта как существующий не в сознании, а вне его сознания - как объективное «поле» и объект его деятельности.

В отличие от подхода, который рассматривает явления в их изолированности, системный анализ сознания требует исследовать «образующие» сознания в их внутренних отношениях, порождаемых развитием форм связи субъекта с действительностью, и, значит, прежде всего, со стороны той функции, которую каждое из них выполняет в процессах презентирования (представленности) субъекту картины мира.

Чувственные содержания, взятые в системе сознания, не открывают прямо своей функции, субъективно она выражается лишь косвенно - в безотчетном переживании «чувства реальности». Однако она тотчас обнаруживает себя, как только возникает нарушение или извращение рецепции внешних воздействий. Свидетельствующие об этом факты имеют для психологии сознания принципиальное значение.

Мы рассматриваем чувственную ткань как защитный механизм деятельности, а не как средство вычерпывания информации из внешнего мира. Соответственно, моделью деятельности в нашем тексте выступает модель, похожая на модель Гуссерля. Но в нашей интерпретации она имеет три уровня. Это – чувственный, ассерторический и аподиктический уровни. Чувственная ткань является медиатором, который опосредствует явления ассерторического уровня, данные сознанию человека.

Очень яркое проявление функции чувственных образов в сознании реального мира мы наблюдали в исследовании восстановления предметных действий у раненых минеров, полностью ослепших и одновременно потерявших кисти обеих рук. А.Н.Леонтьев во время Великой Отечественной войны работал в госпитале с ранеными, которые при разминировании потеряли кисти рук и зрение. Эти пациенты, утратив визуальную и осязательную образность внешнего мира, его чувственную ткань, переживали странное состояние - «утрату связи с реальностью». Так как у них была произведена восстановительная хирургическая операция, связанная с массивным смещением мягких тканей предплечий, они утрачивали также и возможность осязательного восприятия предметов руками (явление асимболии). Оказалось, что при невозможности зрительного контроля эта функция у них не восстанавливалась, соответственно у них не восстанавливались и предметные ручные движения. В результате через несколько месяцев после ранения у больных появлялись необычные жалобы: несмотря на ничем не затрудненное речевое общение с окружающими и при полной сохранности умственных процессов, внешний предметный мир постепенно становился для них «исчезающим». Хотя словесные понятия (значения слов) сохраняли у них свои логические связи, они, однако, постепенно утрачивали свою предметную отнесенность. Возникала картина разрушения у больных чувства реальности. «Я обо всем как читал, а не видел... Вещи от меня все дальше» - так описывает свое состояние один из ослепших ампутантов. Он жалуется, что когда с ним здороваются, «то, как будто, и человека нет».

Сходные явления потери чувства реальности наблюдаются и у нормальных испытуемых в условиях искусственной инверсии зрительных впечатлений. Выше мы уже упоминали опыты американского психолога Дж.Стрэттона, который провел опыты с ношением специальных очков, переворачивающих изображение на сетчатке. Стрэттон отмечал, что при этом возникает переживание нереальности воспринимаемого мира.

Дж.Стрэттон хотел понять суть тех качественных перестроек зрительного образа, которые открываются субъекту в виде переживания нереальности зрительной картины. В дальнейшем были обнаружены такие особенности «перевернутого» (инвертированного) зрения, как трудность идентификации знакомых предметов и особенно человеческих лиц, его аконстантность и т.п.

Отсутствие прямой отнесенности инвертированного зрительного образа к объективному предметному миру свидетельствует о том, что на уровне рефлектирующего сознания субъект способен дифференцировать восприятие реального мира и свое внутреннее феноменальное поле. Первое представлено сознательными «значимыми» образами, второе - собственно чувственной тканью. Иначе говоря, чувственная ткань образа может быть представлена в сознании двояко: либо как то, в чем существует для субъекта предметное содержание (и это составляет обычное, «нормальное» явление), либо сама по себе. В отличие от нормальных случаев, когда чувственная ткань и предметное содержание слиты между собой, их несовпадение обнаруживается либо в результате специально направленной интроспекции, либо в особых экспериментальных условиях - особенно отчетливо в опытах с длительной адаптацией к инвертированному зрению. Сразу после надевания инвертирующих призм субъекту презентируется лишь чувственная ткань зрительного образа, лишенная предметного содержания. Дело в том, что при восприятии мира через меняющие проекцию оптические устройства видимые образы трансформируются в сторону их наибольшего правдоподобия; другими словами, при адаптации к оптическим искажениям происходит не просто иное «декодирование» проекционного образа, а сложный процесс построения воспринимаемого предметного содержания, имеющего определенную предметную логику, отличную от «проекционной логики» сетчаточного образа. Поэтому невозможность восприятия предметного содержания в начале эксперимента с инверсией связана с тем, что в сознании субъекта образ представлен лишь его чувственной тканью. В дальнейшем же перцептивная адаптация совершается как своеобразный процесс восстановления предметного содержания зрительного образа в его инвертированной чувственной ткани.

Значение и смысл.

Предметные образы восприятия имеют чувственную составляющую. Например, опыт с кубом Неккера показывает, что в образе восприятия можно выделить как бы два плана - чувственный и предметный. Вспомним: еще Э.Титченер выделял в образе его чувственную основу (sensory core) и воспринимаемый смысл (perceptual context). Один из основоположников физиологии органов чувств Г.Гельмгольц различал первичные образы и образы восприятия. По Гельмгольцу, первичный образ не содержит ничего, кроме непосредственных чувственных данных. Он предложил следующий критерий для определения того, что в образе восприятия следует относить к первичному образу: все то в чувственном восприятии, что можно изменить или обратить в свою противоположность с помощью опыта, установки, упражнения и т.п., не является первичным образом. Поэтому, по мнению А.Н.Леонтьева, кроме чувственной ткани, в сознании человека, представлены еще две его составляющие. Это – значение и смысл.

Совокупность значений включает в себя не только значения слов языка, но и значения событий, состояний и т.д. В значениях, которыми оперирует сознание, в свернутой форме представлен весь опыт культуры, важные для всех людей («общественные») свойства предметов.

Еще одной образующей сознания является смысл. Дело в том, что при одной и той же предметной отнесенности значения слов достаточно сильно различаются для разных людей. Эти различия коренятся, в первую очередь, в несовпадении культурного опыта. Кроме того, смыслы не существуют изолированно, а объединяются в сложные системы. За счет того или иного положения в системе индивидуальных психологических систем слова приобретают дополнительные смысловые оттенки, которые не зафиксированы в словарях. Например, в Древней Руси слово «немец» имело смысл «человек, который не понимает русского языка», после окончания Второй мировой войны для жителей СССР это слово было тесно связано с понятиями «враг», «плохой человек», сегодня это понятие носит более нейтральный оттенок.

В процессе деятельности человек присваивает свои смыслы предметам, то есть объективирует смысл. Таким образом, продукт деятельности является в той или иной степени отображением деятельности человека. Поэтому мы можем сказать, что в процессе деятельности человек вступает в отношение с предметом как с самим собой.

Смысл, в отличие от универсального значения «для всех», фиксирует, что то или иное событие значит для человека лично, как оно относится к его системе мотивов. Например, одно дело рассуждать о росте преступности и соглашаться с тем, что нужно принимать меры по ее искоренению, и совсем другое - стать жертвой уличного ограбления. Одно и то же понятие «преступление» в первом случае будет иметь универсальное беспристрастное значение, а во втором окрасится субъективным личностным смыслом. Личностный смысл задает пристрастность сознанию и делает его «моим», поскольку личностные смыслы отражают опыт индивидуальной деятельности.

Смысл и значение в процессе своего взаимодействия «выплескиваются» вовне - в форме слов, жестов, формул, предметов и т. д. И эти продукты деятельности, приобретя новые качества, возвращаются в деятельность, видоизменяя внутренний мир человека.

Значение и смысл изначально, уже на ранних стадиях развития психики, существуют как неразделимые аспекты единого целого. Лишь при участии смысла и значения в их взаимодействии происходит присвоение человеком окружающего мира.

В процессе деятельности одновременно осуществляются переход ее свойств в предмет деятельности и обратный процесс: опредмеченные смыслы, став значениями, возвращаются в сферу деятельности. Существуя в деятельности субъекта первоначально в виде смысла, проходя в объекте через процесс социального преобразования, они приобретают форму значения и уже в такой форме возвращаются в деятельность субъекта. Но абстрактное, обобщенное, социально детерминированное значение отличается от конкретного, индивидуального смысла. Таким образом, возникает противоречие между смыслом и значением одного и того же явления.

В посмертно опубликованной статье, посвященной категории «Образ мира», А.Н.Леонтьев вводит понятие «значение как пятое измерение». Мы воспринимаем мир, говорит Леонтьев, в его пространственно-временных характеристиках. Но мир всегда воспринимается в преломлении через наши психологические (смысловые) системы. Если мы воспринимаем окружающий нас мир, то этот мир не одинаков для каждого из нас. Каждым человеком мир преломляется, словно между нами и миром помещена своеобразная призма. Мы «смотрим» сквозь призму наших смыслов. Экстериоризированный «внутренний» мир, социализируясь, возвращается к нам и еще больше индивидуализирует нашу психологическую систему.

В отличие от значений, смыслы, как и чувственная ткань сознания, не имеют своего «надиндивидуального», «непсихологического» существования. Если внешняя чувственность связывает в сознании субъекта значения с реальностью объективного мира, то смысл связывает их с реальностью самой его жизни в этом мире, с ее мотивами. Смысл и создает пристрастность человеческого сознания.

Психика и мозг.

Один из важнейших вопросов, которые занимали психологов во все времена – соотношение психики и мозга. Мозг – одно из важнейших образований тела, которое играет существенную роль в работе всех проявлений человека, в том числе и в психике.

Начиная с работ Р.Декарта, люди живут в убеждении, что все, что нас окружает, имеет в своей основе две так называемые субстанции: телесную и материальную. Последователи Декарта сформулировали теоретический постулат, который фактически лег в основу всех дальнейших изысканий науки. Этот постулат был сформулирован в виде так называемой психофизической проблемы, частным случаем которой явилась проблема психофизиологическая. Суть психофизической проблемы составляет вопрос о том, как соотносятся между собой душа человека и его тело или, говоря другими словами: каково соотношение сознания и материи. Психофизиологическая проблема хотела ответить на вопрос о соотношении физиологии человека (прежде всего нервной системы) с его сознанием. С течением времени, это соотношение превратилось в вопрос о сознании человека и его мозге.

Исследователи, пытавшиеся решить психофизическую проблему, создали несколько вариантов такого решения. Сегодня имеется много вариантов решения этой проблемы (см: Оболевич, 2012), но все они могут быть сведены к четырем основным.

Одной из разновидностей картезианского решения психофизической проблемы стал дуализм, то есть философский подход, в соответствии с которым материя и сознание являются двумя субстанциями, существующими параллельно и независимо друг от друга.

Еще одна концепция – эпифеноменализм, в соответствии с которым сознание – всего лишь ненужное образование, случайным образом возникшее в ходе эволюции и не имеющее практического значения. Надо сказать, эпифеноменализм был бы достаточно привлекательной теорией, если бы не одна житейская, но очень настойчивая мысль, владеющая умами человечества. Мысль эта: если это существует, значит это для чего-нибудь надо. Как сказал поэт: если звезды зажигают, значит, это кому-нибудь надо. Мысль эта, в совокупности с теорией эволюции Ч.Дарвина, настолько овладела людьми, что эпифеноменализм сегодня выглядит, скорее, как чудачество отдельных философов и естествоиспытателей, чем как строгая научная теория. Хотя и среди современных авторов встречаются такие, которые получают изрядную долю читательского внимания. Сюда я отнес бы Р.Докинза с его «эгоистичным геном» (Докинз, 2023).

Наиболее популярным при решении психофизической проблемы стал монизм, в соответствии с которым одна из субстанций продуцирует другую и, таким образом, является генетически первичной по отношению ко второй – вторичной субстанции. Среди сторонников монизма выделилось два направления: материализм и идеализм.

Сторонники идеализма считают, что первичным является сознание, производным которого является внешняя, материальная, объективная, реальность.

Авторы, настроенные материалистически, утверждали, что первичной субстанцией является материя, которая производит вторичную субстанцию – сознание. Эта концепция, впрочем, как и все остальные, есть следствие того же картезианского подхода.

Отечественная психология сегодня находится под сильнейшим воздействием материалистической монистической концепции. Трудно сказать, почему другие варианты решения психофизической проблемы с таким трудом находят свое место в современной отечественной психологии. По крайней мере, можно уверенно сказать, что материализм в России, по крайней мере, со времен И.М.Сеченова, занимал сильные позиции, тем более в психологии Советского Союза. Видимо, во многом по этой старой, въевшейся в исторический генотип традиции наша психология постоянно сбивается на материализм, приняв позицию «мозг как-то делает». Именно поэтому мы уделим этому подходу чуть большее внимание.

Возьмем формулировку известного советского и российского психофизиолога, сделанную во времена перехода из Советского Союза в Россию: «Если не понятно, как психика возникает из деятельности мозга, то естественно, столь же мало понятно, как она может оказывать какое-либо влияние на поведение живого существа, управление которым осуществляется посредством нервной системы. Поэтому второй оборотной стороной положения о «непохожести» психического на деятельность мозга почти неизбежно является представление об эпифеноменальности психического, либо теория психофизиологического взаимодействия» (Чуприкова, 1985, с.11).

В этом отрывке ярко проявляется предельный догматизм материалистически ориентированных исследователей. В нем содержатся как методологические, так и логические ошибки, присущие монистическому материалистическому направлению.

Прежде всего, скажем о том, что мозг живых существ является лишь часть их нервной системы. Физиологам хорошо известно, что головной мозг является лишь самым последним результатом ее развития. Более того, известно, что определенные психические процессы живых существ (навыки, инстинкты, рефлексы) могут регулироваться не только головным мозгом, но и другими отделами нервной системы. Поэтому отдельные процессы, происходящие в нервной системе, не только могут, но и на самом деле протекает параллельно процессам психическим независимо от головного мозга.

Далее, в приведенной цитате ее автором сразу, «вдруг» выражается отрицательное отношение к эпифеноменализму и психофизиологическому взаимодействию без всякой аргументации, будто они не верны только из-за того, что вступают в противоречие с «единственно верным» учением. Но это самое «единственно верное» учение ничем не подкрепляется, кроме смутной идеи, которую можно сформулировать так: не может же быть по-другому, не может же быть неверным мое представление о марксизме, материализме и прочих единственно верных вещах.

На самом же деле, если придерживаться точки зрения, что психика является продуктом мозга, то эпифеноменализм – не так уж не правомерен. Действительно, зачем нам сознание, если все можно объяснить без его участия? В этом случае оно выглядит как излишний рудимент эволюционного отбора. Но любой здравомыслящий человек знает, что у него имеется психика, существование которой требует своего объяснения – будь это физиологическая или психологическая, но – объяснения аргументированного.

Наконец, в приведенном отрывке «психофизиологическое взаимодействие», видимо, рассматривается с точностью до наоборот: как психофизиологический дуализм, т.е. отсутствие взаимодействия между мозгом и психикой. Но как мы пытались показать всем своим текстом, такой дуализм, действительно, невозможен. Проблема здесь вовсе не сводится к вопросу о взаимодействии мозга и психики.

Думается, что вопрос о взаимодействии мозга и деятельности следовало бы перевернуть и поставить его совсем по-другому. Конечно, если исходить из категории «мозг» как из чего-то исходного и первоначального, то приведенные выше рассуждения физиологов окажутся вполне логичны. Но если же принять во внимание, что мозг – всего лишь один из органов человеческого тела, которое и является исходной точкой нашей деятельности, то вопрос следует поставить следующим образом: как деятельность человека оказывает влияние на наше поведение. Конечно, в этом случае следует признать мозг (и нервную систему в целом) не органом, а орудием (одним из орудий) нашей деятельности.

Н.И.Чуприкова спорит с А.Н.Введенским, который вывел такое правило: «Всякая душевная жизнь (где бы она ни была, во мне ли самом, или в других, это безразлично) протекает так, что всякий может ее отрицать во всех существах, кроме самого себя, нисколько не рискуя быть опровергнутым; ее нельзя отрицать только в самом себе» (Введенский, 1892 с.30). Введенский доказывает, что нет никакой возможности доказать существование одушевленности у других людей. Это можно сделать только по отношению к самому себе. И весь наш опыт показывает, что Введенский был прав.

Концепции, которые мы обозначили выше – монизм, дуализм, эпифеноменализм – имеют ярко выраженное философское наполнение. Их можно отнести, скорее, к попыткам решить психофизическую проблему: о соотношении материального и идеального. Нас же больше интересует психофизиологическая проблема: о соотношении телесности человека и его нервной системы, в частности, мозга и психики (сознания).

Надо прямо признать, что эта великая психологическая загадка до сих пор не решена. Некоторые исследователи в XIX веке даже считали, что она не имеет своего решения. Но мы, все же, дерзнем обозначить свою точку зрения.

С одной стороны, следует признать, что мозг является очень важным компонентом нашей деятельности. Очевидно, что без мозга психические процессы протекать не могут. Но, с другой стороны, ученые до сих пор не могут найти причинно-следственные зависимости, обнаружив которые можно было бы однозначно утверждать, что мозг является органом, производящим психику человека. Учитывая такое положение дел, думается, правильней было бы называть мозг не органом, а орудием психики. Мозг – очень важное орудие, без которого психика не может функционировать. Но это всего лишь орудие, при помощи которого психика функционирует, а не орган, производящий психику. Такими же важными являются органы передвижения, внутренние органы, каждая часть живого организма. Не зря, видимо, исследователи далекого прошлого называли органами психики не только мозг, но и сердце и печень.

Но разум обычного человека далек от того, чтобы столь радикально изменить свое отношение к психофизиологической проблеме. Обычно в общественном сознании, не обремененным глубокой мыслительной деятельностью, превалирует мнение, будто кто-то другой («настоящий ученый») точно знает и при нужде может рассказать простому человеку, как оно все устроено на самом деле. Просто ученому человеку недосуг – он занят своими сложными научными делами. Но я должен огорчить «простого человека: наука не знает, как оно есть на самом деле. Она, наука только высказывает более-менее правдоподобные гипотезы, и пытается их эмпирически подтвердить. Но простому человеку дела нет до этих тонкостей. Он уверен, что науке все известно. Поэтому простой человек с маниакальным упорством повторяет фразы: «как известно…», «наукой давно открыто…» и заканчивает одной и той же фразой: «мозг как-то делает…».

Наука оставляет за пределами своего внимания подобные «мелочи». Например, физиологи очень радуются, когда приводят в качестве доказательства наиважнейшей значимости мозга эмпирический факт: если стимулировать много раз одну и ту же мозговую зону, то у пациента будет возникать один и тот же образ. Но физиологи совсем не обращают внимания на то, что если как-то стимулировать испытуемого, то возбуждение охватит не одну-единственную зону мозга, но весь мозг целиком. Физиологи почему-то не обращают внимания на тот абсолютно эмпирический факт, что встречаются случаи наличия зрения при полном нарушении физиологического аппарата, который, согласно общепринятому мнению должен это зрения осуществлять. Физиологи не обращают внимание на то, что мир, который предстает перед нами должен был бы представать в перевернутом виде, если опираться только на физиологические данные. Наконец, физиологи почему-то считают, что данные, которые они получают, говорят о причинно-следственной связи между химическими процессами, происходящими в нервной системе и психологическими образами, хотя на самом деле логичнее было бы говорить о корреляции, существующей между этими образованиями. Впрочем, на все эти загадки у людей есть один универсальный ответ: мозг как-то делает. Однако, меня этот универсальный ответ не устраивает.

Поведение и деятельность.

В начале XX века на психологической арене появились сторонники нового учения, выдвинутого американским исследователем Дж.Уотсоном. Его идеи хорошо известны в науке. Но современные психологи мало внимания уделяют категорическому отрицанию Уотсоном физиологизма.

Бихевиористы, будучи продолжателями позитивизма XIX века, считали, что предметом психологии может быть только нечто чувственно воспринимаемое нами. Этим «нечто» они назвали поведение. При этом они, конечно, не отказывались от существования сознания и иных психологических явлений, но таковые они считали чем-то невозможным для изучения при помощи методов естествознания. Причем, среди этих методов самым важным они посчитали эксперимент.

Надо подчеркнуть, что современная психология не на много оторвалась от бихевиоризма. Разумеется, современные психологи, прочитав учебники психологии, утверждают, что к бихевиоризму они не имеют отношения, но, одновременно, современные психологи убеждают всех, что их задачей является исследование естественных явлений при помощи столь же естественных методов.

В начале 30-х гг. прошлого века Л.С.Выготский начал разрабатывать свою теорию речевого мышления. Он хотел докопаться до ответа на вопрос: почему человек свободен, что такое свобода человека. Он работал в то время, когда в психологии превалировала доктрина бихевиоризма – учения, в соответствии с которой психология может заниматься только чувственно данными проявлениями внутреннего мира. Такая незамысловатая логика, вполне укладывающаяся в наши повседневные наблюдения, очень понравилась психологам, и бихевиоризм стал главенствующей теорией. В соответствии с этой теорией, каждый поведенческий, чувственно воспринимаемый акт обязательно должен иметь столь же чувственную свою причину.

Выготский думал иначе. Если мы будем искать такие внешние причины, мы обязательно придем к идее божества. Будучи человеком нерелигиозным, Выготский с этим смириться не хотел. Поэтому он, будучи увлеченным философскими наработками Гегеля и Маркса, пришел к необходимости найти те внутренние противоречия человека, которые приводят к его саморазвитию.

Когда Выготский приступил к своей работе над теорией речевого мышления, жизнь его подходила к концу. Оставалось три-четыре года. Поэтому работа эта так и осталась не завершенной, а, соответственно, и не понятой его современниками. Осталась эта работа на уровне внутренних составляющих человека: его мышления и речи.

Но ученики и последователи Выготского, среди которых выделялся А.Н.Леонтьев, сумели эти ростки нового подхода оставить в живых. Впрочем, сначала и Леонтьев был среди критиков Выготского, правомерно полагая, что оставаться на уровне одного только внутреннего мира, значит вернуться к рассуждениям философов-идеалистов. Но затем Алексей Николаевич понял, что в самом подходе Выготского скрыта гениальная мысль, которая только требует своего адекватного артикулирования. Мысль эта, так и оставшаяся не прописанная в текстах Выготского, состояла в том, что, собственно главное у Выготского это – новое понимание предмета психологии как непрерывного процесса перехода мысли в слово и обратно. Но, что такое мышление как не внутренний мир человека? И что такое речь как не одна из форм поведения? Леонтьеву осталось «всего лишь» распространить идеи Выготского на человеческую жизнь: предмет психологии это – непрерывный процесс взаимодействия внутреннего мира человека и мира внешнего. Но подобное взаимодействие означает ни что иное как непрерывное проникновение внешнего во внутреннее и обратно. И непрерывное преобразование одного в другое. Только бихевиористское (картезианское) «внешнее» и «внутреннее» надо было изменить на деятельность, как внутреннее и мир как внешнее по отношению к миру. Так возникает совсем новое понимание человека, где главным для психолога становится не поведение, а деятельность, в которой внешнее, взаимодействуя с внутренним, превращается в новые смыслы, посредством которых мы получаем новые интерпретации природы. Но подобное «интерпретирование» невозможно без взаимодействия со своим окружением, своим контекстом. Для человека же таким контекстом является его социальное окружение, которое, благодаря деятельности, становится неотъемлемым атрибутом человека. И вовсе не единственной причиной деятельности выступает нервная система и ее основной элемент – мозг. Не менее важны все остальные части нашего организма.

Но, кроме того, что было сделано А.Н.Леонтьевым, мы должны учесть еще один момент. Деятельность дана нам в нашем сознании, но разные ее уровни даны сознанию по-разному. Уровень чувственной ткани мы обычно относим к чувственному восприятию. Уровень ассерторический мы обычно отождествляем с ясной, четко очерченной картиной, самим сознанием. Аподиктический уровень нам дан в форме смутных, неясных, недифференцированных переживаний, но этот уровень во многом определяет собой то, что мы воспринимаем при помощи сознания. Но главным, в любом случае, остается одно: деятельность это – не деятельность сознания (психики), а деятельность человека.

Основными составляющими деятельности являются сознание и поведение. При этом, сознание является самым новым образованием деятельности – образованием, которое не надстраивается над поведением, а качественно изменяет его. Сознание – не прибавка к поведению, а снятие последнего. Чувственно воспринимать так понимаемую деятельность мы не можем. Именно такая деятельность названа Леонтьевым предметом психологии. Но мы можем ее как-то интерпретировать, анализируя переживания, при помощи которых она нам дана.

Сегодня в психологии существует явная тенденция понимать деятельность, как поведение плюс сознание. Эта тенденция берет свое начало из философии Декарта, который провел четкую границу между двумя субстанциями. С тех пор все, не только психологи живут в этой декартовой парадигме, с которой призывал бороться А.Н.Леонтьев. И боролся, насколько у него это получалось. Конечно, мы должны учитывать то положение психологов, которое они занимали в советское время: ученый обязан был быть материалистом, и никак иначе.

Так что же сделал Алексей Николаевич Леонтьев, когда сказал, что предметом психологии является деятельность? Ничего особенного. Просто в своей книге «Деятельность. Сознание. Личность.» он на время становится философом. И утверждает, что имеется такая субстанция, которую он называет деятельностью. То, что подобная (леонтьевская) интерпретация сегодня не рассматривается исследователями, мне не понятно, кажется странным. Я могу объяснить это только какой-то странной инерцией нашего мышления, застрявшего где-то в девятнадцатом веке. По крайней мере, когда сегодня в психологических текстах я встречаю слово «деятельность», я понимаю, что к Леонтьеву такая деятельность никакого отношения не имеет. Для меня очевидно, что эта субстанция дана нам, презентирована - Алексей Николаевич любил это слово – в виде двух своих атрибутов: сознания и поведения, которое, в свою очередь, презентированного нам посредством сознания. Кстати, этим и отличается теория деятельности Леонтьева от бихевиоризма.

К сожалению, среди психологических, да и всех остальных исследований нет таких, которые могли бы подтвердить подобные размышления. Например, сегодня в медицине активно применяется пересадка органов человека. Из всего нами сказанного следует, что после таких операций должны происходить изменения внутреннего мира пациента. Но такие исследования, вполне понятно, связаны со множеством методических и этических затруднений. Но все же, я могу назвать один такой случай.

У автора данного текста несколько лет назад появилась «счастливая» возможность провести такое наблюдение над собой. Просто автору однажды отрезали часть тела, утверждая, что в этой части находится не нужная ему – автору – опухоль. Вернувшись после операции домой, он – автор – не удержался и задал соответствующий вопрос своей жене: изменился ли он – автор – после операции? Ответ потряс меня. «Да» - ответила жена. И начала описывать эти изменения, что для читателя данного текста особого интереса не представляет.

Предмет и объект психологии.

В науке принято считать, что каждая из форм научного познания должна иметь свой объект и свой предмет. Поэтому, если мы считаем, что и психология может претендовать на звание науки, она должна иметь свой объект и свой предмет. Значит, волей-неволей, мы должны понять, что является объектом и предметом психологии.

По крайней мере, со времен Р.Декарта, люди не сомневаются, что органы чувств не дают нам полной и неопровержимой истины. Только психологи, словно люди с улицы, удивляются, когда им говорят о внечувственности их предмета. Привычный нам язык настолько отвергает психологические объяснения, что даже обычную симпатию людей друг к другу описывает словом «химия»: между ними возникла химия. Хотя вернее было бы сказать: между ними возникла психология.

Нам могут возразить: мы не имеем возможности видеть, слышать психические «элементы», а физики научились «видеть» различные «силы» и «поля» при помощи разных приборов, как бы приближая к себе предметы. Но то же самое происходит и в психологии. Разве люди, между которыми возникла «химия», стараются держаться подальше друг от друга? Нет. Наоборот, можно было бы измерить (даже при помощи физических единиц), насколько сокращается расстояние между ними.

Обычно, объект или предмет исследования представляют как некую «вещь», которая располагается перед нами, которая остается неизменной, если исследователь не действует на нее. Таким образом, предмет исследования остается неизменным, наподобие предметам картины мира, созданной Ньютоном. Мы представим объект исследования в виде сферического тела, передвигающегося из прошлого в будущее вдоль шкалы времени. Далее, представим себе, что к этому сферическому телу в разные мгновения протягиваются разные стрелки. Это – не просто стрелки. Отдельные стрелки - отображение различных психологических школ, направлений, отдельных исследователей, которые на разных этапах развития человечества пытаются изучать этот объект. Исследователи подбираются к своему объекту с разных сторон и по-своему, а, значит, по-разному, интерпретируют его. И это не удивительно, поскольку каждое направление обращается к объекту со своей «стороны». А наш шар со временем постоянно меняет свое содержание на разных временных этапах. Поэтому и интерпретация объекта приобретает своеобразную окраску в различных научных школах, группах, даже у отдельных исследователей. Именно так своеобразно (в том числе, индивидуально-личностно) окрашенный объект мы и считаем предметом исследования. Предмет не является каким-то списыванием с натуры или описанием объекта. Предмет всегда строится исследователем и приобретает своеобразие в зависимости от тех условий (как «внешних», так и «внутренних»), в которых происходит исследование.

Итак, в психологии, как и у любой другой науки, есть свой объект. Мы назвали его «внутренним миром человека» и только что изобразили этот объект в виде сферы, исследуя которую разные исследователи создают свои предметы. Но с самими предметами дело обстоит сложнее. Дело в том, что психологи до сих пор сомневаются в том, что собой представляет предмет. Поэтому в психологии в ходе ее развития появилось множество так называемых школ, каждая из которых настаивала на правильности своего подхода.

Здесь мы должны на некоторое время остановиться и пояснить отличие школы в психологии и во всех остальных науках. Обычно, в научной школе работает группа исследователей, которую возглавляет тот или иной ученый, который считается главой этой школы. Обычно все исследователи любой научной школы в той или иной науке согласны в том, что все они занимаются одним и тем же предметом. Например, все физики согласны с тем, что объектом их науки является неживая природа. Но кто-то из физиков занимается квантами, а кто-то проблемой времени. Каждый из этих физиков согласен с тем, что они исследуют «свою часть» объекта и между ними не возникает по этому поводу разногласий. Так же происходит и в биологии. Биологи знают, что их объект – живая природа. Но кто-то в этой природе занимается корнем, а кто-то – листом. Так происходит в любой отрасли естествознания.

По-другому складывались дела в психологии. Здесь, по крайней мере на заре ее становления появилось множество так называемых школ, участники которых считали, что только их представление о предмете психологии является единственно верным. Здесь мы можем зафиксировать коренное отличие «школы» в психологии и школ в других науках.

Можно сказать, психология и сегодня еще не до конца пришла к своему предмету. И сегодня психологи спорят о том, что собой представляет психика человека. Поэтому, если воспользоваться словами известного философа и науковеда Томаса Куна, можно сказать, что сегодня психология находится в предпарадигмальном состоянии.

Одним словом, если физики пытаются смотреть на мир с одной стороны, каждый психолог проводит наблюдение объекта, стараясь высказать свое мнение.

Наблюдатель.

Проведем эксперимент. Предъявим нашему испытуемому несколько букв на очень короткое время (несколько миллисекунд) и попросим его ответить, что он увидел. Результат будет близок к нулю. Теперь пометим место, на котором через полсекунды появится буква. Например, обведем это место кружком. После предъявления буквы, снова спросим испытуемого, видел ли он что-нибудь. Результат будет близок к ста процентам. Оказывается, нужно было «всего лишь» направить внимание человека на соответствующее место.

Психологи обратили внимание на то, что в человеке, будто, живет какой-то отдельный наблюдатель, который внимательно смотрит не только вне себя, но и на то, что происходит внутри нашей психики и разглядывает ее саму и сознание. И этот наблюдатель «видит», что наш внутренний мир все время меняется: нам то весело, то грустно, мы то смеемся, то гневаемся.

Одновременно внутренний наблюдатель вглядывается в то, что происходит за пределами психики и видит мир, в котором присутствует наше тело, находящееся в постоянном движении: даже когда мы спим в нашем организме не прекращается работа внутренних органов. Психологи стали понимать, что движение – не простое свойство вещей, а именно то, что является общим для всего существующего – даже для таких различных вещей как душа и «объективная реальность». Ученые решили заняться движением, чтобы с его помощью изучить душу человека. Поскольку же людям кажется, что со временем движение становится все более сложным, а часто – и более полезным, ученые стали называть движение развитием.

На мгновение (по историческим меркам) в психологию ворвался феномен «фигуры и фона». Правда, психологи про это явление быстро забыли. Физики же оказались более внимательными.

Как всегда, физики, не озвучивая психологические термины, вплотную подошли к изучению феномена «фигуры и фона». Сделал это датский физик Н.Бор в своем известном принципе дополнительности. Бор первым из физиков указал на тот факт, что если наше внимание направлено на один из предметов, то именно характеристики этого предмета окажутся в поле нашего внимания. Все другие предметы, становятся «фоном», на котором происходят изменения предмета.

Н.Бор, а затем и А.Н.Леонтьев любили приводить следующий пример. Человек, идущий с тростью, ощущает не место соединения своей руки с тростью, а место соприкосновения трости с землей. Именно такое ощущение дает человеку переживание уверенности своих движений. Еще один пример из Леонтьева: врач, ощупывающий зондом пулю в теле пациента. В этом случае, ощущение дает место окончания зонда и пули, а не соединение зонда с рукой хирурга. Одним словом, из подобных примеров Бор делает вывод: наблюдатель направляет свое внимание на наиболее информативный участок, при помощи которого он взаимодействует с миром (трость-земля, зонд-пуля). Место же соприкосновения руки с предметом (трость, зонд) дает человеку только дополнительную информацию.

Но в теории Н.Бора принцип дополнительности выступает так, словно два элемента всего лишь служат друг для друга внешними дополнительными элементами, без которых невозможно описание целого, которое представляет собой сумма этих элементов. Так, например, научное описание дополняет религия или искусство дополняют науку (и наоборот). В том подходе, который мы пытаемся рассмотреть, целое является интегральным образованием, которое не просто суммирует элементы, но при своем образовании снимает их.

Н.Бор вводит в науку принцип наблюдателя. Если классическая наука рассматривала предметы совершенно независимыми от человека (объективными), то в теории Бора качества предметов зависят именно от того, кто и как наблюдает жизнь этих предметов. Таким образом, наука вступила с свою постнеклассическую стадию (по терминологии В.С.Степина).

Отсюда, из принципа дополнительности, со всей остротой встает вопрос о той роли, которую играет в процессе научного познания наблюдатель протекающих процессов. В XVIII в. епископ Дж.Беркли сформулировал свой знаменитый вопрос о том, будет ли падающее в лесу дерево издавать звук и в том случае, когда там никого нет, кто бы это слышал. Девис следующим образом описывает эту проблему: «В отсутствие наблюдателя квантовая система каким-то образом существует и развивается. После того как произведено наблюдение, поведение системы становится совершенно иным. Чем именно вызвано изменение в поведении системы, не ясно, но некоторые физики утверждают, что это изменение явно обусловлено вмешательством экспериментатора» (Девис, 1989, с.57).

Но откуда мы знаем, что происходит с миром, например, во время нашего сна? Ответ понятен: нам рассказывают об этом другие люди, наблюдавшие когда-нибудь процесс сна у человека. Но далее следует другой вопрос: а откуда мы знаем, что было миллиард лет назад, когда не то, что людей не было, но и зрения и слуха – никаких органов чувств? Вот тут и возникает эта самая проблема: кто наблюдал все это и рассказал людям? Ответы на это могут быть разные.

В науке отвечают: не было никого, а сегодня мы можем только выдвигать разные гипотезы о происходившем тогда. Эти гипотезы мы можем подтверждать с помощью тех или иных методов и с определенной долей вероятности утверждать, что миллиард лет назад происходили те или иные события.

Другой вариант ответа имеет околонаучный характер. Например, инопланетяне были на Земле миллиард или десять миллиардов лет назад и «оставили» свои знания людям. Правда, этот вариант вызывает много других вопросов, но мы не будем их сейчас затрагивать.

Наконец, свой ответ дает религия: Бог был всегда и всегда и за всеми «наблюдал».

Какой ответ выбрать, решайте сами. Мне ближе ответ, связанный с научным подходом. Но я ни на чем не настаиваю. Могу только сказать, что в конце XIX века (одновременно с Вундтом) жил и работал другой немецкий историк и философ – В.Дильтей. По Дильтею, наблюдение события дает человеку только внешний опыт, как он это называет. А внутренний опыт может быть получен только из отношения к событию.

Истоки подхода В.Дильтея мы можем найти в философии Дж.Локка: в его концепции первичных и вторичных качеств. Первые даются чувственным опытом. Вторые – возникают на основе первых. Но в этом случае возникает вопрос о том, что исследователи называют наблюдением. Является ли оно вариантом нашего зрительного восприятия? Пожалуй, именно так оценивает наблюдение большинство. Но наблюдение, во-первых, не бывает исключительно зрительным. К нему обязательно подключаются другие модальности. А, во-вторых, процесс наблюдения не сводится к воздействию одного предмета на другой: как всегда, чтобы понять, что такое наблюдение, мы должны сделать исходной точкой наших рассуждений взаимодействие, в процессе которого оно и протекает.

Американский психолог Джеймс Гибсон отмечал, что в зависимости от установки наблюдателя возможны два способа восприятия. Один из них приводит к обычному восприятию, с которым все мы хорошо знакомы. Гибсон назвал его восприятием видимого мира. Второй способ возможен лишь при особой установке на «картинный» способ видения, и он доступен лишь тем людям, которые владеют навыками самонаблюдения. Этот способ восприятия Гибсон называл восприятием видимого поля. Гибсон предлагал заменить старое деление на ощущения и восприятия новым - на видимое поле и видимый мир.

Одним словом, вопрос, который всегда волновал исследователей, особенно после появления физики элементарных частиц – проблема принципиальной наблюдаемости окружающего мира. В частности, физики разделились на тех, кто исходил из невозможности исследования вне принципиальной наблюдаемости явлений, и тех, кто такую ненаблюдаемость признавал.

Психология и физика.

Строго говоря, существуют только две науки: психология, чистая и прикладная, и естествознание.

З.Фрейд

Так уж сложилась моя жизнь, что волею судеб я стал заниматься историей психологии. А раз я стал этим заниматься, в том числе и читать студентам лекции по этой дисциплине, я пришел к необходимости написать учебник, и даже написал его. И вот, в ходе работы над этой книгой я столкнулся со странным для меня явлением. Оказалось, что диалоги Платона «были совершенно неизвестны ученым вплоть до конца XV века. Лишь в это время один флорентийский философ, по имени Марчеллио Фичино, принес богатому издателю Лаврентию Венету латинскую рукопись под этим названием, объявив ее своим переводом с греческой рукописи» (Морозов, 1924, с.72). И подобных историй было много в то время. «Флавий был «открыт» и сделался известным лишь с 1566 года. Только в это время автор XVI века, Самуил Шеллам, вдруг предъявил издателю рукопись «Иудейские Древности», опять без предъявления кому бы то ни было «подлинной рукописи»» (там же, с.73). «Возьмем хотя бы сочинения Василия Великого, Иоанна Златоуста, Оригена, не говоря уже о Сократе, Аристотеле, Цицероне, Виргилии, Горации, Геродоте, Пифагоре и о всех до одного остальных. Их рукописей, хотя бы от IX века, нигде нет; как будто лица, принесшие их в типографии, нарочно уничтожали их тотчас же после напечатания…» (там же).

Среди философов древности имя Аристотеля упоминают так, будто он – Аристотель – является «отцом» всей современной науки, будто вся наука сегодня вышла из недр его – Аристотелевского ума, будто Аристотель ухватил своим умом все существующие проблемы и если не раскрыл, то наметил способы их решения. Однако, со временем, стало появляться все больше высказываний, в соответствии с которыми Аристотель – вовсе не «отец», а, скорее «отчим» современной науки, что ошибок в его взглядах не меньше, чем у любого современного автора и что надо бы повнимательнее отнестись к его работам – там мы найдем немало несуразностей и несоответствий.

И вот появляется множество работ, в которых Аристотель подается не как величайший ум все времен и народов, который допускал массу ошибок и неточностей, который всего лишь один из…

В результате психолог К.Левин призывает отказаться от «Аристотелевского способа мышления» в пользу «способа мышления Галилеевского» (Левин, 2001). Семиотик Ц.Тодоров считал, что Аристотель, будто бы, утверждал, что предметы одинаковы всегда и везде, одинаковы и душевные состояния, независимо от того или иного индивида (Тодоров, 1999, с.5). Именно по этой причине (опять же, по Тодорову), Аристотель считал, что психика человека относится к социальной, а не «индивидуальной» психологии (там же, с.7). Язык же человека Аристотель рассматривает в «Поэтике» вообще «вне какого-либо психологического аспекта» (там же). Наконец, философ М.Хайдеггер пишет работу, в которой опровергает один из основных постулатов Аристотеля – закон тождества, на котором построена вся современная наука (Хайдеггер, 1997).

Почему же Аристотеля продолжают восхвалять и продолжают призывать ему следовать? Некоторые объяснения феномену Аристотеля дает итальянский физик М.Ливио (2016). Во-первых, считает Ливио, законы, выведенные Аристотелем, «вроде бы» соответствуют жизненному опыту. Во-вторых, работает авторитет Аристотеля среди ученых. Наконец, христианская церковь включила его в свою систему догматов, «а это надежно защищало предположения Аристотеля от любых попыток их оспорить».

«Физики обычно воздерживаются от заявлений о принадлежности к той или иной философской школе, даже если они и отдают себе в этом отчет. Влияние философского «климата» на их научную работу, часто оказывающееся решающим при создании новых концепций, тем не менее обычно игнорируется» (Джеммер, 1985, с.168). Физики убеждены в том, что их наука является главной. Такой вывод следует из того, что в основе всех природных процессов лежат законы физики. Однако, я всегда сомневался в подобной точке зрения. Формированию этого моего мировоззрения послужила события из моей юности. Тогда я был сильно увлечен чтением так называемой «Литературной газеты». Это чтение привлекало меня не литературой, а тем, что в каждом номере на последней, шестнадцатой полосе этой еженедельной газеты размещался раздел сатиры и юмора («Клуб «Рога и копыта»»), а на пятнадцатой полосе довольно часто размещались научно-популярные статьи, среди которых большое место занимали материалы, посвященные всевозможным парапсихологическим явлениям. Так вот: эти статьи всегда писались таким образом, что никогда автором очередной «парапсихологической» статьи сам факт, который в данной статье описывался (перемещение спичечных коробков усилием воли, чтение коленками, распознавание чужих мыслей и т.п.) не подвергался сомнению: то есть такое двигание, чтение и распознавание, несомненно являлись неоспоримым фактом. Учтите при этом, что все эти материалы были размещены в советской газете, а информация, которая появлялась в советской газете, по определению, не могла подвергаться сомнению.

Но, с другой стороны, рядом с такой статьей размещалась статья какого-нибудь маститого физика, и главная идея такой физической статьи была такова: 1) этого не может быть, потому что не может быть никогда; 2) этого не может быть никогда, потому что это противоречит законам физики. Впадая в когнитивный диссонанс от чтения таких «парных» статей, я решил, что надо как-то разрубить этот гордиев узел. Прав кто-то один: журналист, описывающий факты или физик, считающий эти факты противоречащими законам физики. Пытаясь разрешить возникшее противоречие, я пришел к выводу, что те законы физики, которые упоминались в «физических» статьях, имеют исторический характер, имеют значение лишь для современных физиков, и в дальнейшем вполне могут быть пересмотрены. Одним словом, я пришел к выводу: надо в физике что-то подправить.

Став в дальнейшем психологом, я от этой мысли не отказался, стал почитывать физическую (популярную) литературу и начал понимать, что физики не так далеки от философских размышлений, как это могло показаться, если верить им на слово и всерьез воспринимать их попытки описать свои размышления при помощи математических формул.

Постепенно я обнаружил, что подобные мои рассуждения имеют не только отвлеченный, теоретический вид, но и вполне конкретны. Например, я обнаружил, что психологи имеют самое непосредственное отношение к открытию закона сохранения энергии. Возможно, я немного преувеличиваю вклад психологии, но знаменитый психофизиолог Герман Гельмгольц был среди тех, кто этот закон разрабатывал. Логика была такова: если энергия переходит и меняет свою форму от уровня к уровню материи, то должны существовать физическая, химическая, биологическая и психическая энергия. Но все естественные науки были к тому времени математизированы, даже биология вполне могла претендовать на статус математизированной науки, а психология до сих пор свою единицу измерения так и не нашла. Так что, последним из психологов всерьез рассуждавшим на тему энергии, был К.Юнг. На этом разговоры про энергию в психологии заглохли.

Но самое существенное философское (и психологическое) воздействие на открытие фундаментальных физических законов обнаруживается в истории формулирования Н.Бором принципа дополнительности. Большую роль здесь сыграли концепции философов и психологов И.Канта, С.Кьеркегора, Ш.Ренувье, Э.Бутру, Э.Кассирера. Наиболее значительным в этом случае надо считать влияние датского философа, друга отца Н.Бора Х.Геффдинга и американского философа и психолога У.Джемса (Алексеев, 1978; Джеммер, 1985; Очиров, 2004). На наш взгляд, именно джемсовский подход, с которым Н.Бор, видимо, познакомился под влиянием Геффдинга еще в самом начале XX века, оказал наибольшее влияние на Бора, а, может быть, это внимание Бора заострил его друг Э.Рубин, который, собственно, и привлек взоры психологического сообщества к проблеме «фигуры и фона» - так или иначе, влияние идей У.Джемса на теорию дополнительности неоспоримо.

В целом У.Джемс весьма пессимистично оценивал состояние современной ему психологии; сравнивая ее с кучей сырого фактического материала, он считал, что такую психологию нельзя назвать наукой. Новейшую экспериментальную психологию, зародившуюся в Германии, он описывал с уничтожающей иронией, называя знаменитых психологов Э.Вебера, Г.Фехнера и В.Вундта «философами призмы, маятника и хронографа», занятыми «выслеживаниями и выпытываниями». Также скептически он отнесся к психоанализу З.Фрейда. Ближе для Джемса непосредственное наблюдение и сознание как его объект.

В связи с размышлениями о сущности сознания У.Джемс наметил новый подход к его исследованию. Он отрицал сознание как сущность, как субстанцию, но резко настаивал на его значении в качестве функции. Эти идеи были навеяны успехами в биологии, которая в соответствии с подходом английского естествоиспытателя Ч.Дарвина показала, что различные виды наших чувств и способы мышлений достигли теперешнего состояния в силу своей полезности при регулирования воздействия на нас внешнего мира. Именно эти идеи Джемса дали начало новому направлению американской психологии - функционализму.

Функционализм, как подсказывает его название, занимается проблемами функционирования психики или ее использования организмом при адаптации к окружающей среде. На большинство теоретиков-функционалистов, изучающих процесс научения, заметное влияние оказали труды Ч.Дарвина. Движение функциональной психологии сконцентрировало свои усилия на практическом вопросе о роли и значении психических процессов. Функционалисты изучали психику с точки зрения исследования не ее состава (структуры и основных элементов), а, скорее функций и процессов, которые приводят к практическим последствиям в реальном мире.

У.Джеймс не является основателем функционализма в точном смысле этого слова. Но есть психологи, которых с полным основанием можно считать основателями нового направления в психологии. Прежде всего, это представитель Чикагской психологической школы Дж.Дьюи. Дьюи выразил сомнение в том, что поведение и сознательный опыт могут быть сведены к частям или элементам, как утверждали Вундт и Титченер. Таким образом, Дьюи и Джемя нанесли удар по самим основам ассоцианистского подхода в психологии.

Когда Н.Бор попытался объяснить свой подход гуманитариям (Бор, 1938), у него получилось так, будто при помощи этого принципа можно разъяснить особенности разных культур, которые будто бы дополняют друг друга в системе общемировой культуры. Если послушать подобные объяснения, получится так, что сумма всех культур мира дает нам итоговую общемировую культуру. Таким же образом, Бор «суммирует» биологическое и социальное. Впрочем, подобное «суммирование» всегда было присуще человечеству. В качестве примера можно привести теорию двух истин Аверроэса, который пытался совместить таким образом мирскую философию и теологию. В теории дополнительности Бора две «вещи» рассматриваются как предметы, существующие вне контекста: «наблюдатель видит» в тот или иной момент времени точечно ограниченный предмет, переводя затем фокус своего внимания на такую же «фигуру». В отличие от этого мы хотим рассмотреть эти две «фигуры» в процессе их взаимодействия.

Безвременье.

Мы сделали взаимодействие исходной точкой наших рассуждений. Но в физике существуют теории, в которых возможны ситуации, когда взаимодействие отсутствует. Далеко ходить не надо. На этом принципе построена теория И.Ньютона: если бы взаимодействия не существовало, тела двигались бы неизменно. Другой пример - специальный принцип относительности, который гласит: законы природы остаются неизменными во всех инерциальных системах отсчета, причем инерциальные системы отсчета это - системы координат, которые покоятся или равномерно и поступательно движутся друг относительно друга, когда на них воздействует какая-либо сила или они уравновешеиы.

Но, как мы установили, таких систем просто не существует в природе. Нет таких вещей и состояний, которые оставались бы неизменными по отношению к своему контексту. Система, если на нее не оказывается воздействие, согласно принципу относительности, должна оставаться неизменной. В этом случае, в соответствии с простыми логическими умозаключениями, вся система мироздания должна быть абсолютно неподвижной. Такого явления мы не наблюдаем в сфере чувственного восприятия. Впрочем, может быть, Парменид отчасти был прав, и где-то во Вселенной все-таки существует область неподвижности (безвременья, беспространственности), действительно, существует. А, может быть, Парменид просто проводил своеобразный мысленный эксперимент.

Удивительно, но похожие рассуждения встречаются среди физиков. Например, вот как описывает свое понимание времени Н.А.Козырев: «Проблема свечения звезд является частным случаем общей проблемы – почему во Вселенной отсутствуют равновесные состояния. Если во Вселенной действует принцип недостижимости равновесных состояний, то это означает существование всегда и при всех обстоятельствах различия будущего от прошедшего. Если это различие реально и течение времени является объективным физическим свойством времени, то оно должно проявляться воздействием на материальные системы. Это воздействие будет препятствовать осуществлению равновесных состояний, при которых нет отличия будущего от прошедшего, т.е. нет течения времени. Препятствуя звездам перейти в равновесное состояние, течение времени будет источником их энергии. Время нельзя рассматривать оторвано от материи. Все процессы, происходящие в материальных системах Вселенной, являются источниками, питающими общий поток времени, который в свою очередь действует на материальные системы. Поэтому следует ожидать существования связи между системами и возможности воздействия одной системы на другую через время. Возможность таких воздействий, разумеется, должна быть в пространстве ограничена некоторым расстоянием…

Наблюдения показали, что степень необратимости процесса, вводимого в систему для установления различий причин и следствий, часто меняется из-за каких-то внешних обстоятельств, не связанных с обстановкой опытов. Оказалось, что подобные изменения условий появления дополнительных сил можно получить, осуществляя вблизи системы различного рода достаточно энергичные, необратимые процессы. Эти опыты прямо доказывают возможность воздействия одной материальной системы на другую с помощью времени. Поскольку время не передает импульса, такие воздействия не могут распространяться и их существование означает возможность мгновенной связи. Передача воздействий через время показывает, что помимо постоянного хода времени… у времени есть еще и переменное свойство, которое может быть названо плотностью времени. В окрестностях необратимого процесса изменяется плотность времени, и это обстоятельство действует на другие процессы и другие системы. Нарушения плотности времени медленно убывают с расстоянием, скорее всего, обратно первой степени расстояния» (Козырев, с.175-177).

Л.С.Шихобалов (1991) перечисляет три основные гипотезы, при помощи которых исследователи пытаются выразить свое отношение к существованию времени.

В основе первого доказательства лежит гипотеза о постоянном расширении Вселенной: поскольку такое расширение имеет место, характеристики времени должны меняться, значит, время имеет таковые. Но, говорит Л.С.Шихобалов, тогда не понятно, как мы узнаем об этих изменениях: ведь такие изменения происходят синхронно для все вещей и явлений, поэтому в этих условиях время для человека не меняется.

Вторая гипотеза исходит из понятия энтропии: поскольку энтропия, следующая из второго закона термодинамики, обязательно приводит к изменению (разрушению) вещей, то это не может не привести к изменениям времени. Значит, время есть.

Наконец, третья точка зрения утверждает, что времени вообще не существует. Это – только, иллюзия нашего сознания. На основе такого подхода вытекает, что живущий в четырехмерном мире человек лишается свободы выбора, и вся его жизнь становится предопределенной, с чем Л.С.Шихобанов тоже не может согласиться. Хотя бы потому, добавим мы, что интеллект человека представляет собой выбирающую систему (Князева, 1995) и является непременным условием существования человека. Даже само слово «интеллект» в переводе с латинского языка означает выбор. Одним словом, наш интеллект, как и сознание в целом, постоянно выделяет из сенсорного поля какие-либо предметы и размещает их в центр нашего внимания.

Одним словом, можно сделать вывод: физики не очень хорошо понимают, что такое время. Мы, оставаясь в пределах психологии, не будем вдаваться в рассуждения по поводу обоснованности перечисленных гипотез. На наш взгляд, они имеют достаточно слабых мест. Но мы перейдем к психологическим явлениям, которые определенно «доказывают» человеку наличие времени.

Изменение состояний, вернее, скорость этих изменений, продуцирует ритм жизни человека. Этот ритм может меняться от скорости, близкой к скорости света до совершенно замедленной. Но, как показали исследования (Красота и мозг, 1995) ритм музыкальных произведений в разных культурах одинаков. Правда авторы этих исследований делают из этих наблюдений вывод, что данное явление, таким образом, имеет биологическое происхождение. И с этим спорить не приходится. Спорить приходится с тем, что между биологическим и социальным существует граница, по обе стороны которой существуют только свои, этой грани реальности присущие закономерности. Наоборот, скажем мы, как раз подобные исследования говорят о том, что такой четкой границы не существует: именно подобные исследования показывают, что культурное и биологическое едины в том, что касается законов, которые здесь властвуют. Биологические законы не исчезают в культуре, они снимаются культурой, т.е. пребывают в ней в измененном, но существующем виде.

Чтобы познать законы, управляющие культурными законами человека, нам лучше всего обратиться к той «клеточке», которая является исходной праформой культуры. Назовем ее элементарной частицей.

Представим себе человека, по той или иной причине потерявшего память. Придя в себя, первое, что он спрашивает: «Где я?» Следующий вопрос, который его интересует: «Какое сегодня число?» Человек не сомневается, что он есть, существует. Но выяснив, в каком пространственном и временном измерении он находится, его начинает интересовать проблема осмысления своего существования: человек задает вопрос «Кто я?» Он понимает, что он существует, но теперь его интересует его имя, родственники, дом и т.д. Вот так же и наша элементарная частица, пребывая в мире, задает себе эти вопросы. И ответы она находит в процессе взаимодействия со своими «соседями».

Из взаимодействия и связанного с ним противоречия проистекает понятие времени. Попробуем понять, что это такое – время, в котором, как кажется человеку, он живет.

В современной физике существует два основных подхода к проблеме времени. Одни исследователи считают, что время представляет собой обычное «объективное» явление, как и другие «вещи» окружающего нас мира. Вторая группа ученых называет время исключительно «субъективным» явлением, одним из качеств живого организма. Не буду скрывать: мне, как психологу, ближе концепция, в соответствии с которой время является субъективной характеристикой человека. Но, все же, постараемся не поддаваться такому субъективизму и попробуем рассмотреть, что собой представляет время, более «объективно».

Давайте сначала посмотрим, чем взаимодействие отличается от действия. Наверное, многие скажут взаимодействие это – сумма двух действий. Но это, на наш взгляд, полностью не верная позиция. В том-то и дело, что действие и противодействие мы привычно располагаем на шкале времени: сначала действие, потом – противодействие, а взаимодействие на такой шкале расположить не возможно. Давайте хлопать нашими ладонями. Делаем хлопки один за другим. Теперь увеличиваем количество хлопков в единицу времени: постепенно время между двумя хлопками уменьшается, достигая наконец, нулевой точки, точки безвременья. Иными словами, взаимодействие всегда происходит в точке момента – там, где время отсутствует.

Именно в точке безвременья происходит изменение свойств предмета. Вспомним, предмет всегда содержит в себе противоречие между отдельно наблюдаемой фигурой и фигурой на фоне того или иного контекста: А+ДельтаА=не-А. Но это изменение не имеет временных характеристик (напоминаю, время равно нулю).

А и ДельтаА располагаются на разных уровнях. ДельтаА всегда привносит элемент новизны в А и располагается на более высоком уровне. Это, например подчеркивается Гегелем, который рассматривал превосходящее рассудок значение разума человека: «противоречие как раз и есть возвышение разума над ограниченностью рассудка и ее устранение» (Гегель, 1975, с.3).

Наши рассуждения приводят нас к мысли о том, насколько правомерен закон тождества Аристотеля: А=А. Действительно, в точке безвременья А престает быть А и превращается в не-А. Значит ли это, что закон тождества должен быть отвергнут? Приведем здесь два аргумента.

Во-первых, в XX веке в закон тождества были привнесены некоторые нюансы. Прежде всего, упомянем М.Хайдеггера, который говорил, что на самом деле закон тождества означает не голое тождество А и А. Он – этот закон - означает единство предмета самого по себе и предмета, подвергнутого обработке при помощи нашего мышления. Не будем вдаваться в подробности того, что такое «предмет сам по себе». Оставим эту идею «саму по себе». Пожалуй, мы сегодня и так знаем, что человек представляет собой не что иное, как «бытие в бытии» (С.Л.Рубинштейн). Значит и наша элементарная частица находится «в бытии», то есть в контексте других элементарных частиц. Поэтому «самой по себе» элементарной частицы быть не может, она находится в постоянном взаимодействии.

Второй пункт более важен для нас. Часто, когда говорят про Аристотелевский закон, добавляют: А=А в одно и то же время, в одном и том же месте. Вопрос, который вызывает такое добавление: что такое А «в одном и том же времени и в одном и том же месте»? Привести примеры подобных «в одном месте и в одно время» мы можем довольно легко. Представим себе предмет, который мы делим пополам. Затем каждую половинку снова делим и такое деление продолжаем до тех пор, пока у нас не получаются отдельные точки. При этом опустим технические подробности: существуют ли у нас приборы, которые позволяют увидеть такую точку? Примем, что в какой-то момент наши «части» предмета преодолевают некую границу и переходят из зоны принципиальной чувственности в зону полной бесчувственности (не теряя, при этом, свойств целого). Таким образом пере нами – элементарная частица, «клеточка».

Другим, более наглядным, примером является магнит. Возьмите намагниченную вещь. Вы обнаружите, что у нее есть два, как говорят, полюса: «плюс» и «минус». Теперь разрежьте этот магнит. В каждой из половинок окажется свои плюсы и минусы. Так мы можем разрезать вещь бесконечное количество раз: плюсы и минусы остаются, пока мы в нашем, уже ставшем мысленном опыте не придем к мысли о том, что любая пространственная точка имеет свои плюсы и минусы.

Давайте проведем над собой опыт: совершим хлопок нашими ладонями. Потом второй, третий. Сделаем наши хлопки частыми. Ускоряя наши движения, мы наконец придем в мгновение, когда расстояние и время между хлопками будут равны нулю. Такая нулевая точка - точка безвременья и беспространственности. На ум приходит дзен-буддистский коан «Хлопок одной ладонью». Что это такое? Уход в беззвучие, отвечает буддист. Мы же считаем, что вопрос не имеет решения в реальности, которую мы воспринимаем при помощи органов чувств. Точка безвременья внечувственна.

Наличие такого (теоретического) безвременья физики не отрицают. Н.А.Козырев так и пишет: «В природе всегда существуют только взаимодействия, а выражением этого является третий закон Ньютона… Действие и противодействие образуют одно явление, и между ними не может быть разрыва во времени» (Козырев, 1991, с.318). Но отсюда он делает странный вывод: «Поэтому невозможно движение системы в целом за счет внутренний сил, то есть невозможны двигатели типа пресловутой «машины Дина»» (там же).

Машина изобретателя Нормана Дина, показанная публике в конце 50-х гг., интересна тем, что ее создатель будто бы доказал (показал), что взаимодействие происходит не одновременно и между двумя действиями, соответственно, существует временной разрыв, благодаря которому только и возможно движение, которое машина продемонстрировала. Ведь по третьему закону Ньютона время в момент взаимодействия равно нулю. Значит причин и следствий просто не существует (причина, ведь, всегда должна предшествовать следствию). Значит: если машина летит, значит имеются причины и следствия, а отсюда следует, что сначала было время.

Одним словом, выдвигая проблему взаимодействия, как ключевой вопрос современной науки, мы неизбежно приходим к выводу о том, что пространственно-временные контексты, в которых пребывает человек, являются чем-то производным от такого взаимодействия, в конечном итоге – от деятельности человека. Понятно, что в нашем тексте подобные вопросы поставлены не впервые. Есть исследователи, которых уже занимал этот вопрос. Вопрос уже был сформулирован. Необходимо дать на него ответ.

Собственно, все усилия Н.А.Козырева были направлены на доказательство наличия в любой момент причин и следствий, что, по его мнению, доказывает изначального наличия различный временных моментов, т.е. отсутствия безвременья. Мы же будем исходить из того, что нулевая точка времени существует и попробуем поразмышлять над вопросом: может быть, действительно, движение возможно в точке безвременья.

Что мы получаем, оказавшись в точке безвременья? Перед нами, действительно, А=А: закон тождества налицо. Но Аристотель не был бы Аристотелем, если бы не следовал своему, «аристотелевскому» способу мышления, как это назвал К.Левин. Что же это такое и надо ли этот аристотелевский стиль мышления чем-то заменить? Дело в том, что Аристотель берет вещь вне ее развития, будто она – вещь – находится в безвоздушном пространстве, не связана никакими отношениями с другими вещами: свеча всегда остается свечой.

К.Левин считает, что вещь не может существовать в вакууме. Где бы она ни находилась, она всегда окружена определенным контекством, всегда взаимодействует с другими вещами, а, взаимодействуя, вещь обязательно изменяет свои свойства. Поэтому нельзя говорить, как это делал Аристотель, будто свеча всегда остается свечой. Нет она постоянно меняет свои свойства, и мы должны обязательно это учитывать, или, по крайней мере, иметь это в виду. Вот такой подход к Вселенной Левин называет галилеевским стилем мышления.

В науке существуют исследования, дающие нам определенные показания того, как соотносится «безвременье» с системой отсчета времени при помощи часов. Начало таких подтверждений мы встречаем еще в конце XIX в. в феномене М.Вертгеймера, показавшего, что если давать испытуемому две точки, которые загораются в разное время, то при времени такой задержки менее 0.3 сек. испытуемый воспринимает эти точки так, будто они возникают одновременно. В интервале 0.3-0.5 сек точки воспринимаются как следующие друг за другом. А когда время задержки увеличивается более чем 0.5 сек., точки воспринимаются отдельно, как загорающиеся одна за другой.

Дополняют эти данные результаты слухового восприятия, описанные Ф.Тернером и Э.Пепплем (Красота и мозг, 1995). Вот, что они пишут: «События, разделенные промежутками короче примерно трех тысячных долей секунды (0,003 с), воспринимаются слуховой системой как одновременные. Если сначала один краткий звук воздействует на одно ухо, а затем другой такой же краткий звук - на другое с интервалом менее 0,003 с, то испытуемый услышит только один звук. Если звуки разделены промежутком несколько больше 0,003 с, то испытуемый услышит два звука, но не сумеет определить, какой из них первый: для этого разделяющий промежуток должен удлиниться приблизительно вдесятеро. Таким образом, низшая категория в слуховой иерархии промежутков времени - одновременность, а следующая за ней - простая временная разделенность, не позволяющая установить порядок событий. Простейшее и первичное временное ощущение это - ощущение безвременной слитности…

Если звуки разделены примерно тремя сотыми долями секунды (0,03 с), то испытуемый может воспринять их последовательность и безошибочно указать, который раздался первым. Это третья ступень временной иерархии; она включает в себя одновременности и разделенности, подчиняет их и располагает определенным образом по отношению друг к другу…

Совсем иное дело, если промежуток длиннее трех десятых долей секунды (0,3 с). Тут мы восходим на новую временную ступень - становимся способны на отклик. Чтобы отозваться на звуковой стимул, времени человеку уже достаточно» (Красота и мозг, 1995, с.80).

Важно, чтобы в данном случае мы не получали бы критических замечаний типа: вы меряете время при помощи человеческих часов, а разговор ведете так, будто такие часы отсутствуют. В данном случае наличие (или отсутствие) таких часов для нас не представляет интересна. Важно то, что существуют три точки перехода нашего восприятия: более 0.3 сек, 0.03 и 0.003 сек, до которой мы и переживаем ту точку безвременья, о которой идет наш разговор.

Контекст, окружающий вещь, мгновенно вызывает в ней определенные изменения. Но «мгновенно» не означает, что все в А остается по-прежнему. Прибавление некоторой Дельты к А дает нам эффект новизны (напомню, все это происходит в отсутствие времени). И именно столкновение нового со старым дает тот толчок, который Гегель называл «снятием». Появляется не-А. Иными словами, вещь меняет свое состояние.

Таким образом, время всегда связано с изменением состояний, которые испытывает данный человек. Поэтому время всегда индивидуально. Правда, ничего нового для науки мы не сказали. Понятие «собственное время» давно (со времен Эйнштейна) известно физикам. Пожалуй, это известно всем, но психологи продолжают упорно игнорировать это понятие.

Для того, чтобы как-то координировать свои действия, люди разработали разнообразные виды часовых механизмов: от водяных, известных еще в древности, до современных, электронных. Правда, любые часы, созданные человечеством, смогут «показывать время» человеку только в его – человеческих условиях. То есть в условиях, как говорят физики, мезомира, т.е. в мире, который состоит из вещей по своим физическим характеристикам привычных человеку, составляют его контекст. В микромире или мегамире такие часы особых удобств человеку не принесут.

Заметим, что описанные нами особенности времени в «точке безвременья» находят своеобразное проявление и, возможно, развитие на уровне человека. Немецкий врач Эрнст Вебер проверил способность человека определять более тяжелый из двух предметов в правой и левой руке, и установил, что разностная чувствительность относительна, а не абсолютна. Это значит, что отношение добавочного раздражителя к основному должно быть величиной постоянной. Например, если на руке лежит груз в 100 граммов, то для возникновения едва заметного ощущения увеличения веса необходимо добавить около 3,4 грамма. Если же вес груза составляет 1000 граммов, то для возникновения ощущения едва заметного различия нужно добавить около 34 грамма. То есть груз надо увеличить не на 3 и не на 30 граммов, а на 3,4%, то есть в 1,34 раза. Иными словами, в этом случае работает не арифметическая, а геометрическая зависимость.

В конце XVIII века аналогичные исследования вел и другой ученый - французский физик Пьер Бугер, поэтому этот психофизический закон получил название по именам обоих авторов. Закон Вебера-Бугера выражается формулой AI/I= const., где I - интенсивность стимула, Д - приращение стимула.

Итак, порог различения или дифференциальный порог характеризуется относительной величиной, постоянной для данного анализатора. Для зрительного анализатора это отношение составляет приблизительно 1/100, для слухового - 1/10, для тактильного - 1/30. Например если мы определяем яркость, когда в комнате горят 10 лампочек, достаточно прибавить одну лампочку, чтобы заметили изменение освещенности. Но если горело 100 лампочек, нужно прибавить не менее 10 лампочек, чтобы заметить, что стало светлее. Правда, надо сказать, что экспериментальная проверка этого положения – эта проверка была проведена Б.М.Тепловым – показала, что данное положение справедливо только для раздражителей средней силы, а при раздражителях, близким к пороговым величинам раздражителя, оно перестает работать.

Надо сказать, подобные мысли в те времена буквально витали в воздухе. Например, швейцарский физик Даниил Бернулли рассуждал следующим образом. Возьмем богача и бедняка. Предположим, они поспорили на 10 руб. Проигрыш для богача ничего не значит, а бедняк может остаться голодным, потеряв 10 рублей. Исходя из этого, Даниил Бернулли предложил ввести в теорию вероятностей некий «психологический элемент», который позволял бы точнее отображать нравственную составляющую вероятностного выбора. Похожие мысли высказывал швейцарский математик Леонардо Эйлер.

Одновременно с Вебером, немецкий психолог Густав Фехнер сформулировал идею существовании универсального основного психофизического закона, обнимающего, как частный случай, законы Вебера-Бугера, Бернулли, Эйлера. В соответствии с законом Фехнера между физическими и телесными величинами существует логарифмическая зависимость, то есть зависимость интенсивности ощущений от силы раздражителя выражается следующей формулой:

S = KlgJ + C,

где S - интенсивность ощущения,

J - сила раздражителя,

K и С - константы.

Разумеется, мы не можем поставить вопрос таким образом: какие приращения к А происходят быстрее, а какие – медленнее. Время в безвременье, естественно, отсутствует, поэтому такие понятия, как «скорость», «темп» и проч. должны быть выведены из взаимодействия, но не наоборот. Но вот, что мы можем сделать, это – обнаружить более и менее частое такое изменение, но не в самом предмете, а по сравнение с другими предметами. Частота изменений А по отношению к частоте изменений другого предмета и задает то, что мы называем временем. Разумеется, время различных предметов предполагает наличие какого-то общего показателя, с которым могли бы сопоставить свое индивидуальное время различные предметы. Для этого требуется какой-то общий для всех (в данной системе) предмет. Им в человеческой системе становится (выбирается) Земля. Именно изменение перемещений Земли и становится системой, по отношению к которой мы устанавливаем всеобщее время. Понятно, что в других системах (для другой группы предметов) время устанавливается по отношению к частотности иных предметов. Важно одно: такая вещь должна быть воспринимаема всеми предметами данной системы. В качестве показателя всеобщего времени человек изобретает часы, которые, разумеется, не могут показать какое-то абсолютно «точное» время.

Итак, появление Нового не есть столкновение вещей. Это – столкновение старой вещи со своей Новизной. Изменение же состояния дает нам эффект, который исследователи называют временем. Таким образом, время оказывается чисто субъективным феноменом, то есть у каждой вещи (значит, и у каждого человека) – свое индивидуальное время. Впрочем, удивляться этому мы не должны. Данное явление описано не только Эйнштейном в его теории относительности. Множество подтверждений этому имеется и в психологии. Правда, связаны они не только со временем, но и с другими органами чувств.

Время в психологии.

Восприятие времени в психологии, несмотря на важность данной проблемы, изучено гораздо меньше, чем вопрос о восприятии пространства. Сложность изучения данного вопроса заключается в том, что время не воспринимается нами как явление материального мира. Религиозный философ блаженный Августин говорил о времени: «Если никто не спрашивает меня об этом, я знаю, что это такое. Но если я пытаюсь объяснить, что такое время, тому, кто задает мне такой вопрос, я понимаю, что не знаю этого».

Не существует особой стимульной энергии, воздействующей на соответствующий рецепторный аппарат и создающий, таким образом, сенсорную основу для временной перцепции.

Существует ли время? Августин утверждал, что время приходит из будущего, которое еще не существует, превращается в настоящее, которое не имеет продолжительности (длительности), и становится прошлым, которое более не существует.

Но что такое «течение времени», «сейчас», «одновременность»?

В психологии проблема времени стала привлекать внимание естествоиспытателей в начале XIX века, когда было обнаружено, что наблюдатели, засекающие момент прохождения звезды через меридиан, дают разные показания. 

В дальнейшем появились другие экспериментальные факты. Так, оказалось, что предъявление коротких сигналов на 5-50 мс воспринимается человеком как щелчок. Эмпирическими исследованиями показано, что для полноценного восприятия звука его длительность должна быть не менее 200¬250 мс. Для нормального восприятия звуков сложного тембра длительность их звучания должна быть еще больше. Суммируя разрозненные данные, психологи решили, что в зависимости от выполняемой задачи минимально воспринимаемый «квант» времени находится в пределах 25¬150 мс.

Имеется два основных объяснения восприятия времени: одно из этих объяснений имеет биологическую основу, второе - когнитивную. Эти объяснения не являются ни взаимоисключающими, ни исчерпывающими. Они, скорее, дополняют друг друга. Для начала посмотрим, каковы биологические основы восприятия времени.

Понятие биологического времени появилось в связи с понятием течения времени. О течении времени мы судим лишь по определенным признакам. Наиболее элементарными формами являются процессы восприятия длительности и последовательности, в основе которых лежат элементарные ритмические явления, которые и называют «биологическими часами».

Больная жена американского психолога Х.Хогланда жаловалась на то, что он долго шел за ее лекарствами, в то время как он отсутствовал всего минуту. У больной был сильный жар, и она плохо ориентировалась во времени. Хогланд заинтересовался, и попросил ее отмерить мысленно одну минуту. Она подала знак на 37 секунде. Хогланд проделал несколько десятков экспериментов, установив: чем выше температура, тем длиннее казалась для нее минута. Согласно гипотезе Хогланда, мозг имеет некие биологические часы, регулирующие скорость протекающих в организме процессов обмена веществ, которая, в свою очередь, влияет на восприятие течения времени.

Кроме того, на восприятие биологического времени влияют так называемые биологические ритмы. По видам ритмы бывают ультрадианные, циркадные и инфрадианные.

Циркадные биоритмы это - циклические колебания активности различных биологических систем организма, повторяющиеся с периодом, примерно равным продолжительности суток (от 20 до 28 ч.). Циркадные ритмы выполняют важные функции: приурочивают биологическую активность к оптимальному времени суток, обеспечивают согласованность процессов жизнедеятельности. У человека выявлено около 500 функций и процессов, имеющих циркадную ритмику. К циркадным ритмам относят изменения температуры тела (у здорового человека), частоты сердечных сокращений, степени работоспособности на протяжении суток.

Ультрадианные биоритмы приурочиваются к циркадным, но имеют более короткий цикл: они повторяются с периодом около 1-5 часов и обеспечивают согласованность процессов жизнедеятельности. К ультрадианным ритмам относят изменения чередования фаз медленного и быстрого сна, общей двигательной активности. Один едва уловимый ультрадианный цикл повторяется каждые полтора часа независимо от того, спим мы или бодрствуем. Изо дня в день, как показывают электроэнцефалограммы, у взрослых людей наблюдается цикличность мозговой активности с периодом около 90 минут. Сдвиги при этом настолько незначительны, что мы их не замечаем. Благодаря ультрадианным ритмам мы можем наблюдать подъемы и спады работоспособности через каждые 3-4 часа. Ряд специальных психологических тестов также подтверждает, что внимание и познавательная деятельность человека, по-видимому, подвержены циклическим колебаниям с периодом 90-100 минут.

Инфрадианные это - ритмы длительностью больше суток. К ним относится впадение в зимнюю спячку у животных, колебание гормонов стресса и др.

Есть и другие аргументы в пользу биологической теории восприятия времени. Так, лекарственные препараты, ускоряющие обменные процессы в организме, приводят к «переоценке» времени (т.е. у человека возникает ощущение, что проходит больше времени, чем на самом деле), а препараты, замедляющие обменные процессы, оказывают противоположное действие.

Под влиянием кофеина у человека возникает ощущение более медленного течения времени. Газы, обладающие анестезирующими свойствами, воздействуют на человека таким образом, что время для него укорачивается, т.е. имеет место занижение временных отрезков. К числу наиболее поразительных примеров влияния на восприятие времени относятся эффекты, возникающие под воздействием так называемых психоделических препаратов, т.е. наркотиков. Они могут приводить как к ускорению, так и к замедлению субъективного времени. Как правило, они кардинально изменяют восприятие времени, вызывая такое ощущение, будто оно не идет, а тянется невероятно медленно. Большинство наркотиков обостряют восприятие всего происходящего вокруг и готовность к различным действиям, которые тоже могут влиять на восприятие времени.

Экспериментальные результаты по оценке 20-секундноrо времeннoго интервала в условиях кратковременной невесомости показали, что те испытуемые, кто хорошо переносил невесомость, как правило, нeдooцeнивали интервал времени, а испытуемые, испытывавшие неприятные ощущения тошноты и головокружения, в 3¬4 раза его переоценивали.

В соответствии с когнитивными теориями восприятия времени оценка длительности временного отрезка во многом зависит от того, какими событиями он был заполнен. Если событий было много, и они были интересны для нас, то время шло быстро. И наоборот, если событий было мало или они были не интересны для нас, то время тянулось медленно. Однако если приходится оценивать прошедшие события, то оценка длительности носит обратный характер. Время, заполненное разнообразными событиями, мы переоцениваем, временной отрезок кажется нам более продолжительным. И наоборот, не интересное для нас время мы недооцениваем, временной отрезок кажется нам незначительным.

Среди основных переменных, ускоряющих течение субъективно-го времени, отмечают следующие: 1) увеличение числа событий, происходящих в единицу времени; 2) возрастание сложности стимулов; 3) рост усилия, необходимого для переработки информации; 4) усиление внимания, направляемого на оценку течения времени.

Создавая свою теорию восприятия времени, американский психолог Р.Орнштейн исходил из того, что психологическое время определяется количеством и сложностью сохраненной в памяти информации. Все как в компьютере: для хранения более сложной информации потребуется больше места, как и для информации неоднородной, состоящей из разных фрагментов. Чем больше объем сохраняемой информации, тем более продолжительным кажется промежуток времени.

Прямая зависимость между количеством событий и воспринимаемой продолжительностью данного отрезка времени была установлена экспериментально. Р.Орнштейн в течение одного и того же времени подавал звуковые стимулы с разной скоростью: 40, 80 или 120 сигналов в минуту. Как и ожидалось, чем больше элементов предъявляется в течение определенного временного отрезка, тем продолжительнее он кажется; чем больше информации о прошедшем временном интервале сохранилось в памяти, тем более продолжительным он кажется.

Косвенно когнитивная теория подтверждается рядом исследований восприятия времени в условиях сенсорной изоляции и сенсорной депривации. Например, французские спелеологи, находившиеся в одиночестве в пещере, сообщили о значительных нарушениях чувства времени. Один спелеолог, находившийся в одиночестве более 58 суток, в oцeнке времени cвoeгo пребывания «отстал» на 25 суток, другой спелеолог за 174 дня изоляции «отстал» в своих отсчетах времени на 88 суток.

Еще одним аргументом в пользу когнитивной теории выступает тот житейский факт, что время знакомой работы определяется точнее.

Разновидностью когнитивной теории является так называемая когнитивно-аттенционная теория, в соответствии с которой восприятие времени непосредственно зависит от того, сколько внимания испытуемый уделяет его течению. Как отмечал французский психолог П.Фресс, чем больше человек обращает внимания на время, тем медленнее оно течет. Напротив, если работа трудна и/или интересна, оно пролетает незаметно.

В типичных экспериментах, проводившихся в рамках данной модели, одну группу испытуемых предупреждали заранее о том, что кроме выполнения основной задачи от них потребуется оценить время выполнения задачи, а для другой группы это требование было неожиданным. Результаты показали, что в первой группе средние оценки времени выполнения тестовой задачи были выше, чем во второй.

Открыты и другие факторы, влияющие на восприятие времени. Например, влияние эмоций. Оценка длительности времени зависит от эмоциональных переживаний. Если события вызывают положительное отношение к себе, то время кажется быстро идущим. И наоборот, негативные переживания удлиняют временной отрезок.

Старение организма способно отразиться как на биологических, так и на когнитивных аспектах восприятия продолжительных временных отрезков. Практически каждый человек на своем опыте ощущает, что с возрастом ему начинает казаться, будто такие ежегодные события, как праздники, наступают все быстрее и быстрее. Всем пожилым людям знакомо это нередко ставящее в тупик ощущение мчащегося временем.

Одно из возможных объяснений этого феномена заключается в том, что мы автоматически воспринимаем течение продолжительных временных отрезков, таких, например, как промежутки между днями рождения или праздника, относительно всей прожитой нами жизни. Иными словами, при восприятии определенного промежутка времени собственный возраст служит некой шкалой сравнения. Например, шестидесятилетнему человеку год кажется незначительной частью уже прожитой им жизни (1/60 или менее 2%). Именно поэтому время и кажется пожилому человеку более быстротекущем, чем ребенку. Хотя появляющееся с возрастом ощущения, будто время ускоряет свой бег, и распространяется в первую очередь на восприятие достаточно больших временных интервалов (например, на восприятие целого месяца, времени года), известно, что обусловленная возрастом недооценка времени (т.е. ощущение, что время идет быстрее) проявляется и к относительно коротким периодам (например, к периодам, равным от 30 до 120 с)

Многие неврологические и физиологически изменения, происходящие в стареющем организме способы оказать прямое или косвенное влияние на восприятие времени. Не исключено, что с возрастом постепенно замедляется некий биологический механизм, задающий темп организму.

Одним словом, рассмотренные эмпирические факты достаточно убедительно подтверждают предположение, что восприятие времени носит индивидуальный (субъективный) характер и является следствием тех процессов, которые происходят в организме человека, в том числе, в его внутреннем мире.

Пространство.

Некоторые физики считают, что искать наши пространственные координаты – бессмысленно. П.Девис так и утверждает: «Наше место во времени» (Девис, 1989, с.10). Это, действительно, похоже на правду, но, если внимательнее рассмотреть понятие «пространство», то окажется такая точка зрения окажется верной, только если мы будем абсолютизировать понятие «координаты»: начнем искать какую-то абсолютную точку, по отношению к которой мы хотим определить расположение нашей «точки». Но найти наши координаты по отношению к другим «точкам» нам все же удается.

Как и время, пространственные характеристики вещей, существующих в реальности, производны от наших взаимодействий. Ни одна вещь не может быть-в, если ее не окружает ее контекст. Вопрос, который возникает в данном случае: как из беспространственной и бескачественной точки получается пространство. Наш ответ: только сравнивая свое расположение по отношению к другим вещам мы можем определить свое пространственное положение.

Большинство людей считают, что пространство существует (и существовало, и будет существовать) вне и не зависимо от нас. Они называют это объективной реальностью. Но представьте себе, что вокруг нас нет ни столов, ни стульев, ни других людей, ни Луны, ни Солнца и попробуйте ответить на вопрос: «где я?». Наверняка, ответить вы не сможете.

Считается, что человек при своем рождении оказывается в некотором состоянии, когда его окружают существующие в этом же пространстве вещи. Именно это образование и называют пространством. Очень трудно как-то иначе описать этот феномен – пространство. Хотя, с другой стороны, кажется, что ничего трудного здесь нет: это же так очевидно (даже очевиднее времени) – пространство вокруг нас. Мы постоянно воспринимаем пространство, кажется нам. Но кто когда-нибудь пространство, действительно, воспринимал? Своими чувствами мы воспринимаем разные вещи, которые, кажется нам, так же, как и мы, располагаются в пространстве. Но, как только мы задаемся вопросом: так что же это такое – пространство, мы скромно опускаем глаза и говорим что-то вроде «это же так очевидно».

Мы попробуем отказаться от постулата «очевидности» и постараемся подойти к ответу на поставленный вопрос, как и прежде, с точки зрения точки, как фигуры, располагающейся на некотором фоне. Мы помним, как эта точка (вернее, жизнь этой точки) формирует время. Но мы брали одну-единственную точку, будто она в одиночестве существует в этом мире. Но точка не живет в одиночестве. Где-то существуют мириады таких же точек. Вопрос для нашей точки: «где?» Чтобы ответить на этот вопрос, точка начинает сравнивать себя с другими точками, с которыми она находится в процессе (как мы помним) постоянного взаимодействия. На уровне человека средством такого сопоставления является метафоризация, о которой у нас уже шел разговор. Поскольку мы условились, что любое явление, существующее на уровне человека, должно иметь свою праформу, попробуем разобраться с тем, что собой представляет метафора на уровне точки.

Но тут настала пора разъяснить отличие нашей точки-«клеточки» от математической точки. У математической точки нет размера, объема, площади. Зато, у нее есть координаты. У математической точки нет количества, но мы можем говорить о качествах математической точки: безразмерность, целостность: еще со времен Евклида принято: точка это – то, что не имеет частей. Даже бескачественность можно назвать качеством такой точки. У нашей точки-«клеточки» ничего этого нет. Ей только предстоит ответить на вопрос «где я?». Именно, поэтому мы выбираем такую точку в качестве пра-пра-…-праформы человека. Поняв, как из точки происходит пространство, мы надеемся понять это и для человека. Что же происходит с точкой?

Мы уже говорили о том, что точка изменяется и создает, таким образом, свое время. Пришло время ответить на вопрос: откуда эти изменения берутся? Это и будет наш ответ на то, как точка создает пространство.

Одна точка создать пространство не может. Создавая время, точка в то же мгновение вступает во взаимодействие с другими точками, которые тоже изначально не знают, где они находятся. Главное здесь в том, что точка не пребывает в безвоздушном пространстве. Вокруг нее существуют и другие точки. Точки вступают во взаимодействие друг с другом. Таков главный закон нашей вселенной: все в мире взаимодействует. Но, приступив к такому взаимодействию, точка, тем самым, меняет свои свойства. Это означает не что иное как изменение точки, что, в свою очередь ведет к возникновению времени.

Давайте еще раз воспользуемся «геометрическими» аналогиями. Взаимодействующие точки можно представить, как две окружности, в месте пересечения которых (в зоне пограничной полосы) происходит изменение их свойств. На уровне человека такое взаимодействие можно назвать местом встречи смыслов и значений.

Естественно, изменение нашей точки (как и других точек, с ней взаимодействующих) происходит более или менее интенсивно: чем больше площадь пограничной полосы, тем интенсивнее идет взаимодействие. Но, так или иначе, изменение точки и интенсивность этого взаимодействия и задает пространство и время. Объединяя эти качества точки – ее изменение и интенсивность такого изменения – мы обнаруживаем те праформы смысловых характеристик человека, которые нас, собственно, интересуют.

Нечто похожее мы обнаруживаем в развитии наших понятий. «Научное исследование фактов тем и отличается от регистрации, что оно есть накопление понятий, оборот понятий и фактов с прибылью понятий» (Выготский, 1982, с.317). Понятие – не неподвижный предмет или слово, написанное на бумаге. Понятие это - процесс овладения значением соответствующего слова или термина. Понятие совершается в постоянном взаимодействии, в кольцевой взаимозависимости двух друг в друга переходящих операций:

а) во-первых, в употребления понятия, применения его к отдельному частному случаю, т.е. введения его в новый конкретный, наглядно представленный, предметный контекст,

б) а во-вторых, его постоянного доопределения, раскрытия его обобщенного значения через осознание отношений, определяющих его в контексте других понятий.

Вот так и наша точка-«клеточка», вступая в новый контекст (взаимодействуя с соседями), постоянно доопределяется, приобретая то, что в психологии XX века назвали опытом и сделали одним из главных понятий психологии. Здесь можно назвать категориальную концепцию Дж.Брунера, теорию перцептивных циклов У.Найссера, концепцию Р.Грегори и многое другое. Но рассмотрение всех этих теорий увело бы нас далеко от вопросов, которыми мы занимаемся.

Метод.

С предметом исследования всегда связан метод. Как только мы задумываемся над тем, что, собственно, мы хотим исследовать, мы тотчас подбираем способ исследования этого предмета.

С середины XIX века главным методом естествознания стал эксперимент. Естествоиспытатели думали, что благодаря этому методу они смогут досконально изучить предмет своего исследования. Они не подумали о том, что, перенеся его руками В.Вундта в психологию, они утрачивают сам предмет исследования. Позитивистский подход научного исследования исходит из того, что научно исследовать можно только то, что мы чувственно воспринимаем. Отсюда – построение так называемой классической науки, которая до сих пор не изжита. В психологии убедительным примером такого классического подхода стал бихевиоризм. В естествознании примером может служить теория относительности А.Эйнштейна.

Но в XX веке появился подход, который отказался от абсолютной «объективности» (чувственной воспринимаемости) мира. Если же появился новый подход к предмету, т.е. новый взгляд на предмет, значит, нужен новый метод. В психологии ростки этого метода появились в гештальтпсихологии, а затем – в культурно-исторической психологии Л.С.Выготского. В естествознании чем-то похожим стала новая физика Н.Бора с его принципом дополнительности.

Это - метод анализа по единицам. Этот метод, правда, до сих пор не до конца понят психологами. Он предполагает, что в единице содержатся все основные свойства целого, которое эта единица представляет.

Правда, мы должны внести здесь некоторое уточнение. Гештальтпсихологи предложили удачный пример того, что собой этот метод представляет. Давайте, сказали они, представим себе, что исследователь захотел понять, что такое вода. Этот естествоиспытатель может проследовать к близлежащему водоему, набрать банку воды и усердно изучать ее. Он, даже, может опубликовать массу статей, в которых изложит результаты своих исследований. Но другой исследователь наберет свою воду в Тихом океане. Третий – в ближайшей речке, четвертый – в потоке, стремящемся из водопроводного крана. И все они начнут опровергать друг друга, поскольку свойства набранной ими воды окажутся разными. Действительно, сегодня даже школьники знают, что в разных водоемах вода – не одинаковая.

Что же нам делать? Гештальт-психологи, а за ними Л.С.Выготский, дают такой ответ: давайте изучать не воду из разных источников, а то, что содержится в любой воде, то, что, собственно водой и является – H₂O. Вот она – единица анализа. Надо только найти подобную единицу в психологии. Так и поступил Выготский, в конце своего научного пути назвав такой единицей переживание.

Кажется, решение найдено. Но вот – загвоздка. Вы видели когда-нибудь, где-нибудь H₂O? Любой химик скажет вам, что получить абсолютно чистую воду невозможно. В ней всегда будут присутствовать микроэлементы. Более того, биолог скажет нам, что, если такую (абсолютно чистую, дистилированную) воду человек станет употреблять, он перейдет в иную форму своего существования (умрет).

Что же нам делать? По-видимому, только смириться с тем, что естествоиспытатель, изучая в своем эксперименте воду, собственно, воду не изучает. А то, что Гештальт-психологи и Выготский назвали единицей, можно изучить, только помыслив ее. Правда, при таком подходе сразу возникает крамольная мысль: так ли уж был прав В.Вундт, отрывая психологию от философии?

Однако, казалось бы, теперь следуя по правильному пути, мы снова обнаруживаем очередную загвоздку. В психологии часто принимают как синонимы два термина: «единица» и «клеточка». Надо признаться: для нас эти два слова наполнены разным смыслом. Если единица – это часть целого в его настоящем существовании (здесь и сейчас), то клеточка это – праформа единицы, т.е. существование целого в его прошлом. Собственно, размышлениями об этой «клеточке» мы и занимались в течение всего нашего текста.

Вопрос, который возникает в этом случае: каковы способы, при помощи которых можно было бы такую клеточку исследовать? Ведь такая клеточка, во-первых, принципиально не воспринимаема нашими органами чувств и, во-вторых, требует не только физиологического, биологического, естественнонаучного анализа, но и глубокого генетического (исторического) исследования. Одним словом, при изучении клеточки нам может содействовать не столько эмпирический, сколько теоретический подход. Думаю, такими более конкретными способами исследования клеточки психологического анализа могли бы стать могли бы стать мысленный эксперимент и математика.

Мысленный эксперимент это - вид познавательной деятельности, строящийся по типу реального эксперимента и принимающий структуру последнего, но развивающийся целиком в идеальном плане. Мысленный эксперимент, замещая в некотором роде материальный, служит его продолжением и развитием. Субъект может произвести, например, косвенную проверку истинности знания, не прибегая к реальному экспериментированию там, где это, как в нашем случае, невозможно. Кроме того, мысленный эксперимент позволяет исследовать ситуации, не реализуемые практически, хотя и принципиально возможные.

Поскольку мысленный эксперимент протекает в идеальном плане, особую роль в обеспечении реальной значимости его результатов играет корректность форм мысленной деятельности. При этом очевидно, что мысленное экспериментирование подчиняется логическим законам. Нарушение логики в оперировании образами в мыс-ленном эксперименте ведет к его разрушению.

Так с помощью воображения, достаточно жестко направляемого логикой, Галилей представляет ситуацию, в которой причины, мешающие свободному движению тела, полностью устранены. Тем самым он преступает грань реально возможного, но зато со всей возможной очевидностью демонстрирует осуществимость инерциального движения - тело будет сохранять свое движение бесконечно долго.

Продуктивная мощь мысленного эксперимента представила здесь ситуацию, невозможную с точки зрения аристотелевской физики. И Галилей отдавал себе отчет в том, что аристотелевской физике противостоит воображаемый результат мысленного эксперимента - тело, продолжающее движение в отсутствии движущих его сил, есть нечто невозможное с точки зрения физики.

Своеобразным продолжением мысленного эксперимента является другой способ проникновения во внечувственную реальность – математика.

Когда-то я считал так же, как многие - математика нужна психологу для статистики или для моделирования. Но потом я осознал, что математика это - вовсе не наука, а специфический метод работы с материалом. Более того, я понял, что математика это - не часть, не метод естественных наук, а огромный пласт философских размышлений. И дальше: в основе этих размышлений проблема единицы, и главное в математике - не математический анализ, не статистика, не тригонометрия, а арифметика: что мы считаем, как мы считаем и то ли мы считаем. Меня поразило, что никто не знает, что такое единица. Потом я понял, что и сами математики сильно сомневаются в том, что есть единица. И тогда я задумался: а почему в психологии нет такой единицы? Единственный человек в психологии, более или менее содержательно задававшийся этим вопросом, оказался Выготский. И я стал еще более горячим приверженцем его теории. И понял, что психология это, как и математика, огромный пласт философии, без которой невозможна ни одна наука. Вывод, который я сделал для себя - психологии нужна особая математика, совершенно особая (назовем ее философской), которой сегодня нет и которая без усиленного участия философов создана быть не может.

О.Шпенглер в своей книге «Закат Европы» обращает наше внимание на то, что для глаза мир дан только так, как его воспринимают органы чувств. Античная, говорит он, мраморная статуя в ее чувственном существовании выражает без остатка все то, что называется действительностью. Но к XV веку исследователи начали подозревать, что не одна только чувственная реальность правит миром. Шпенглер пишет: «Как раз тогда Николай Кузанский, кардинал и епископ Бриксенский (1401 —1464), ввел в математику принцип бесконечно малых, этот контрапунктический метод чисел, который он вывел из идеи Бога, как бесконечной Сущности. Благодаря ему Лейбниц получил решающий толчок к созданию своего дифференциального исчисления» (Шпенглер, 1998, с.409). Николай Кузанский и его последователи будто сказали: если дифференциальное исчисление и идея бесконечно малых – это следствие идеи Бога, то, может быть, нам требуется другая математика?

К сожалению, математика, как она возникла и существует до сих пор, считает вещи в границах фигуры, от которой «отрывается» контекст (фон). И с этого начинается математика. Мы же с вами говорили о вещах, от которых эти математические знаки отрываются. Вещь, от которой этот знак оторван, превращается в другую вещь. Отрывают, ведь от вещи, а вещей, на мой взгляд, не бывает. Бывают только вещи на фоне, то есть в контексте. И контексты разные: актуальные, исторические, психологические. А то, ведь и неопозитивистов можно записать в первооткрыватели: у них ведь тоже много про историю. Но и эта их история оторвана от жизни (от переживания). Если говорить языком Л.С.Выготского, все рассуждают о значениях, а мы предлагает говорить о смыслах.

Одним словом, математика до сих пор «отрывает» не то и не так. Математика только берет оторванное и пытается что-то о нем сказать, не задумываясь о том фоне, на котором вещь пребывает, взаимодействует с которым. Пока наука не придет к идее взаимодействия, боюсь, нас ждут очень неприятные события.

С таким же успехом можно было бы искать идею взаимодействия в других современных науках: в геологии или в политологии, или в лингвистике. Все равно мы окунулись бы в эту «оторванную» реальность: все берут вещь (которой нет) и начинают рассуждать о ее (вещи) предназначении, говоря о знаках, не замечая взаимодействия. И здесь важнейший вопрос: а почему все (почти, все) производят этот «отрыв» в своем мышлении?

И тут мы переходим к психологии: что такое мышление, психика, сознание? Ведь, именно благодаря нашему сознанию такой отрыв происходится. Так мы приходим к идее А.Н.Леонтьева: к попытке преодоления (при помощи категории деятельности), как он писал, картезианско-локковской дихотомии.

Если же попытаться представить себе контуры новой (психологической) математики, в которой учитывается позиция наблюдателя, мы получим довольно странное образование, где

- сложение подчиняется правилу: А равно не-А;

- разность это – не вычитание из А предмета В, а вычитание той «прибавки» (фона), которая окружает В:

- умножение, правда, остается сходным, с умножением в обычной математике, но и здесь умножаться друг на друга будут не равные А;

- деление вообще невозможно, поскольку, сколько бы мы не производили такое деление, полученное А/п остается равным А.

На этом я хотел бы завершить настоящий текст. Дальнейшее – молчание, как сказал герой одной известной пьесы.

Впрочем, хочется закончить этот текст некоторыми соображениями о том, что в дальнейшем может ожидать психологию.

Вместо заключения.

Смейся над глупостью мира, и ты об этом пожалеешь; плачь над нею, и ты об этом пожалеешь; если ты будешь смеяться или плакать над глупостью мира, ты пожалеешь и о том, и о другом; независимо от того, будешь ли ты смеяться или плакать над глупостью мира, ты пожалеешь и о том, и о другом.

С.Кьеркегор

Говорят, в современной психологии сгрудилось около сотни разных направлений: психологии труда и экономики, социальная и медицинская психологии, психологии менеджмента и рекламы и т.д. и т.п. делают психолога все более и более узким специалистом, редко задумывающемся о «предельных точках фиксации» (М.К.Мамардашвили) своей науки.

На одной из страниц нашего текста было размещено высказывание З.Фрейда о том, что есть лишь две науки: физика и психология. Мне хотелось бы, чтобы читатель нашел подтверждение этого высказывания в нашем тексте. Но я сформулировал бы резче: есть два мировоззрения: естественнонаучное и психологическое. В течение последних столетий естественнонаучное мировоззрение одерживает явную победу. В этом не было бы особой беды, если бы не те опасности, которые сегодня грозят человечеству. Этих угроз много, и все о них хорошо знают. Поэтому я не стану их перечислять. Скажу только, что почти уверен в том, что все эти угрозы станут явью, если человечество не поймет, что не естествознание, вернее, не то естествознание, которое пронизывает мышление современного человека, а психология (не психотерапия) спасет человека и человечество.

Я отдаю себе отчет, что сегодня это выглядит самонадеянно и, даже, наивно, поэтому в моем внутреннем мире нет веры в современного человека. Но все же где-то в глубине души таится маленькая и робкая надежда: а вдруг! Но для этого нужно понять, что собой представляет психология и психологическое мировоззрение.

Современная психология тесно связана с различными областями науки и практики. Мы с полным основанием можем утверждать, что везде, где задействован человек, есть место психологической науке. Поэтому не случайно психология с каждым годом приобретает все большую популярность и распространение. Для того чтобы осветить на вопрос, почему это происходит, необходимо посмотреть, какое место занимает среди других форм научного знания, то есть, какое место психология занимает в классификации наук.

Мы привыкли к тому, что при делении наук на группы по признаку предмета изучения выделяют естественные, гуманитарные и технические науки. Первые изучают природу, вторые - общество, культуру и историю, третьи связаны с изучением и созданием средств производства и орудий труда.

Надо сказать, человек - существо социальное, и все его психические явления в значительной мере социально обусловлены, поэтому психологию часто принято относить к гуманитарным дисциплинам. Хотя это и вызывает неприятие у многих исследователей, считающих психологию естественной наукой.

В XIX в. популярностью пользовалась классификация наук, разработанная создателем философии позитивизма, французским ученым О.Контом, который создал свое учение в первой половине XIX века. Позитивизм проник во все сферы жизни человечества, в том числе во все виды искусства. В науку пришла идея о возможности только такой науки, которая занимается материальными вещами. То же самое происходило в искусстве. На смену последним романтикам в живописи (таким, как И.Айвазовский) пришли реалисты (И.И.Шишкин, И.Н.Крамской). В танцевальном искусстве вершиной позитивизма стала русская балетная школа, против которой так яростно (уже в начале XX века) выступила А.Дункан: «Искусство – говорила она - это прежде всего ритм природы, движение волн, ветра, облаков, цветов, всего, что живет вокруг нас, до мельчайших частиц материи… Именно там надо искать самые прекрасные формы, чтобы затем найти то, что верно передаст душу этих форм… Главное - это соотношение между бурей и страстью, между бризом и нежностью, между телом и вселенной. Душа танца это - одновременно согласие и исступление. Это нельзя придумать… это создается, открывается… по вдохновению, благодаря энергии, которую мы черпаем из вселенной» (Левер, 2006, с.45).

Под влиянием позитивизма изменилось отношение человека к миру, главным в жизнедеятельности человека исследователи стали считать чувственное восприятие и описание материальных предметов и их конфигураций. В классификации Конта места для психологии вообще не нашлось. Отец позитивизма полагал, что психология не стала еще положительной наукой, а находится на метафизической ступени. Для первой половины XIX века эта констатация была в целом справедливой, но с тех пор многое изменилось: психология выделилась в самостоятельную науку, в значительной степени стала «положительной». В конце XIX века наука пыталась выйти из порочного круга позитивизма при помощи теории вероятности. Но и здесь она столкнулась с непреодолимым барьером чувственно воспринимаемого.

После Конта классификации наук составлялись неоднократно. При этом почти все авторы недвусмысленно стали указывать на особое, центральное место психологии среди других наук. Многие известные психологи высказывали мысли о том, что психология в будущем займет ведущее место в структуре человеческого знания, что психология должна явиться основой для наук о духе.

Одной из наиболее популярных сегодня считается классификация, разработанная отечественным философом и науковедом Б.М.Кедровым. Согласно Кедрову, классификация наук имеет нелинейный характер. Он выделяет три группы научных дисциплин: естественные, социальные и философские. Схематически это можно представить в виде треугольника, вершины которого соответствуют естественным, социальным и философским дисциплинам. Психология в этой классификации имеет тесные связи со всеми тремя группами наук, поэтому располагается внутри треугольника, так как различные проявления человеческой психики изучаются не только психологией, но и другими науками.

Несколько иначе подошел к вопросу об определении места психологии в системе наук выдающийся швейцарский психолог Ж.Пиаже. Традиционно вопрос о связи психологии с другими науками рассматривается в таком аспекте: что психология может получить от других наук. Такая постановка вопроса была логичной, поскольку психология - одна из самых молодых научных дисциплин. Но в своем докладе на XVIII Международном психологическом конгрессе, который состоялся в Москве в 1966 г., Пиаже поставил вопрос иначе: что может дать сама психология другим наукам?

Ответ Ж.Пиаже знаменателен. Психология занимает центральное место не только как продукт всех других наук, но и как возможный источник объяснения их формирования и развития. Пиаже отмечает, что, с одной стороны, психология зависит от всех других наук. Но, с другой стороны, ни одна из этих наук невозможна без психологии, которая позволяет изучить саму научную деятельность. Поэтому будущее психологии Пиаже видит в развертывании междисциплинарных связей.

Попробуем немного продолжить рассуждения Б.М.Кедрова и Ж.Пиаже. Классификации, ими созданные, имеют геометрическую форму своеобразного треугольника с углами, которые составляют разнообразные науки и, как мы уже говорили, в центре этого треугольника и Кедров, и Пиаже располагают психологию. Попробуем продолжить эту геометрию, исходя из того, что везде, где есть присутствие человека, можно говорить о наличии психологической проблематики. Учитывая это, давайте попробуем потянуть воображаемую точку, в которой находится психология, вверх. Мы, таким образом, получим воображаемую «пирамиду», в верхней точке которой (четвертый угол «пирамиды») занимает психология. Если психология есть везде, почему бы ей не оказаться в верхней точке? Конечно, можно эту пирамиду перевернуть. Но тогда, достаточно малейшего изменения (взаимодействия) и пирамида обрушится.

Подобные рассуждения возникают не на пустом месте. Вы когда-нибудь видели ученого, сделавшего открытие, работающего в бессознательном состоянии? Я не видел. Поэтому наша классификация наук, в которой вершинное положение занимает психология, вовсе не безосновательна! Вначале исследователь осознает ситуацию, осознанно соизмеряет между собой ее элементы, а уж потом может рассуждать об этих элементах как об «объективных», т.е. независимых от нашего сознания. Любая «объективность» является лишь абстракцией, которую мы применяем в тех или иных целях.

Сегодня мало кто из психологов помнит о том, что психологически мыслящие исследователи стояли у истоков многих закономерностей, которые физики считают своими достижениями. Так, известный физиолог Г.Гельмгольц считается одним из первооткрывателей закона сохранения энергии, а принцип дополнительности, сформулированный Н.Бором был им артикулирован под влиянием работ основоположника экзистенциализма С.Кьеркегора и психолога и философа У.Джемса.

Наконец, известный физик, популяризатор науки С.П.Капица, видимо, не чужд был знаний из области психологии, когда высказывал идеи близкие по духу теории А.Н.Леонтьева: «Не компьютер может довести человека, а Интернет. Замечательный русский психолог Алексей Леонтьев сказал в 1965 году: «Избыток информации ведет к оскудению души». Эти слова должны быть написаны на каждом сайте» (см: Мостинская, Бодрихин, 2015).

Но физики предпочитают не вспоминать о подобных казусах: невозможно же сводить физику к эзотерике! А психологи, в силу своей природной скромности, считают такие события не замечать: не может же физика происходить из психологии!

Когда-то А.Н.Леонтьев утверждал, что психология это – наука XXI века. Сегодня этот век идет, и мы попробовали разобраться, насколько прав был Леонтьев.

Но все сказанное нами о месте психологии в классификации наук является лишь начальной точкой. Ранее психологию называли биологической или философской наукой. Затем появилось название: биосоциальный предмет психологии. При этом, не имело значения, принималась ли такая «биосоциальность» как влияние на человека двух факторов (В.Штерн) или как целостный процесс (в культурно-исторической психологии). Сегодня, кроме биологической и социальной составляющих человека, стали говорить о некоей психической составляющей, и о человеке стали говорить как о био-социо-психическом существе.

Тут перед нами неминуемо должен возникнуть вопрос: разве человек состоит только из биологических, социальных и психических элементов? Разве физические и химические элементы, атомы, кванты, молекулы не являются столь же законными нашими элементами? Следовательно, с точки зрения формальной логики было бы более справедливым называть человека физико-химико-био-социо-психологическим существом.

Но тут же возникает следующий вопрос. Нельзя ли человека назвать физическим или психологическим (химическим, биологическим) в зависимости от той точки зрения, с которой мы данного человека рассматриваем. Если, например, мы возьмем человека в его нормальном состоянии, то станем называть его социальным (или психологическим) существом, а если будем рассматривать человека состоящим из отдельных органов, то в этом случае того же человека станем рассматривать как физиологическое (или химическое) существо. Разве так нельзя? Конечно, нет, так нельзя. Любой орган человеческого тела, отторгнутый от самого человека, перестает быть человеком и превращается в иной предмет, который никогда не станет предметом психологии.

Но еще более важным с точки зрения классификации наук является то, что, занимаясь человеком, мы не занимаемся его частями. Когда психолог начинает изучать сознание, этого психолога не интересует ноготь человека или его сердце. Разумеется, исследователя может заинтересовать ноготь человека или его печень безотносительно к сознанию. Но тогда такой психолог перестанет им быть и превратится в физиолога или физика. И за примерами таких «превращений» далеко ходить не надо. Например, И.П.Павлов, которого все по не понятной мне причине называют физиологом, действительно, был таковым до тех пор, пока его не заинтересовала проблема условных рефлексов. С тех пор, он начинает заниматься этологией, превращается в этолога, что и дает ему право (в контексте подавляющего воздействия бихевиоризма в начале двадцатого века) возглавлять делегации советских психологов на международных психологических съездах. Впрочем, сам Иван Петрович неоднократно открещивался от наименования «психолог». Павлов был в этом прав.

Но мы не будем цепляться к словам. Нас больше интересует другой вопрос, что это значит: быть физиологом, а потом стать этологом? На наш взгляд, это означает не простой переход от одной вещи к другой, от одного предмета исследования к другому предмету – переход от пищеварительного тракта к поведению живых существ, как это случилось с Павловым. Исследователя интересует не сам предмет, а те законы, которым этот предмет подчиняется. Исследователя интересует не «что», а «как»? И если мы согласимся с такой точкой зрения, то психология, которую мы разместили на вершине нашей пирамидальной классификации, окажется там по праву. Действительно, человек это - высшее творение природы, отличительной чертой которого является сознание. И что бы ни было присуще данному предмету (печень, мозг, живые клетки, волосы), все это может быть рассмотрено психологией только с точки зрения соотношения всех частей человеческого тела с этой отличительной чертой.

Наука всегда стремилась получить знание о вечных и неизменных законах, которым подчиняется природа. Наши рассуждения приводят нас к выводам прямо противоположным: таких вечных и неизменных законов природы не может существовать. Единственным вечным и неизменным законом мы можем назвать только закон взаимодействия. Поскольку же вещи существуют во взаимодействии, они постоянно меняют свои свойства, меняя состояния Вселенной. Именно поэтому каких-то единственно возможных и неизменных «законов природы» не существует.

Но не все так плохо. Есть и хорошие новости: хотя мы не можем установить какие бы то ни было неизменные законы, мы должны прямо сказать:1) мир познаваем; 2) наука бесконечна. Ведь, сколько бы мы ни старались познать «вечные» и «неизменные» законы, по завершении наших стараний мы обнаружим, что мир изменился – в силу все того же бесконечного взаимодействия (хотя бы исследователя с миром) и нам снова необходимо продолжить наши исследования.

Автор не надеется сразу же, мгновенно по ее обнародованию получить признание подобной точки зрения со стороны представителей научного сообщества. Но и оставлять без обнародования идеи, которые кажутся автору вполне законными, вытекающими из наблюдений окружающих нас вещей и событий, думаю, не принесет никому особой пользы.

У меня тлеет надежда, что высказанные в данном тексте мысли, успеют привести человечество к осознанию простого факта: все наши проблемы – от семейных и производственных до самых глобальных, политических – производны от нашего непонимания друг друга.

Более того, думается, те идеи, которые изложены в данном тексте, должны привести к новому (вслед за Птоломеем) геоцентрическому взгляду на природу. Впрочем, этот мой взгляд следовало бы назвать не геоцентрическим, а гомоцентрическим, подразумевая, что каждый человек создает для себя свою собственную систему бытия, в центре которой он и оказывается. Бытийная область человека (его «пространство-время-смысл») представляет собой сферу, центр которой находится там, где находится человек, и границы которой непрерывно расширяются.

Я не знаю, кто же прав, Парменид с его идеей изначальной неподвижности или Гераклит с мыслью об изначальном Логосе, как всеобщем движении? Разумеется, мои симпатии – на стороне Гераклита! Однако, Пармениду не откажешь в прозорливости, если признать, что в основе законов природы лежит вечный и неизменный закон взаимодействия.

Литература:

Алексеев И.С. Концепция дополнительности. М., Наука, 1978.

Арутюнова Н.Д. Метафора и дискурс // Теория метафоры, М., Прогресс, 1990, с.5-32.

Бейтсон Г., Бейтсон М.К. Ангелы страшатся. М., АСТ, 2019.

Беркли Дж. Опыт новой теории зрения. Казань, изд-во М.А.Голубева, 1912.

Бернштейн Н.А. Физиология движений и активность. М., Наука, 1990.

Бехтерев В.М. Психика и жизнь. Избранные труды по психологии личности, СПб, Алетейя, 1999.

Бобровникова Т. Божественный Август // Ж.-П. Неродо. Август М., Молодая гвардия, 2003, с.16-39.

Бор Н. Философия естествознания и культуры народов.1938.

Бос Дж.Ч. Избранные произведения по раздражимости растений тт.1-2, Москва: Наука, 1964.

Брентано Ф. Психология с эмпириской точки зрения // Ф.Брентано Избранные работы. М., Дом интеллектуальной книги, Русское феноменологическое общество, 1996, с.9-94.

Василюк Ф.Е. Психология переживания. М., Издательство МГУ, 1984.

Введенский А.И. О пределах и признаках одушевления. С.-Пб, 1892.

Вергилес Н.Ю., Зинченко В.П. Проблема адекватности образа // Вопросы философии. 1967, №4.

Выготский Л.С. Собр. соч. Т.1. М., Педагогика, 1982, с.291-436.

Выготский Л.С. Мышление и речь // Л.С.Выготский Собр. соч., М., т.2, М., Педагогика, с.5-361.

Гайденко П.П. Смерть // Большая Российская Энциклопедия,

Гегель Г. Энциклопедия философских наук / Г. В. Ф. Гегель. Т. 1. Наука логики, М., Мысль, 1975.

Гершуни Г.В. Изучение субсенсорных реакций при деятельности органов чувств // Физиологический журнал СССР, XXXIII, №4, 1947, с.393-412.

Грегори Р. Разумный глаз. М., Едиториал УРСС, 2003.

Гречко П.К. Пограничье как социокультурная реальность // . Т. 6, М., Институт философии РАН, 2012, с.81-96.

Дарвин Ч. Происхождение видов. С.-Пб, изд. Носовича, 1897.

Девис П. Суперсила. М, Мир, 1989.

Декарт Р. Начала философии. М., Современный гуманитарный университет, 2004.

Деннет Д., Виды психики. М., Идея-Пресс, 2004.

Джеммер М. Эволюция понятий квантовой механики. М., Наука, 1985.

Джемс У. Психология. Петроград, Наука и школа, 1922.

Докинз Р. Эгоистичный ген. М., АСТ, 2023.

Жизнь науки: антология вступлений к классике естествознания. Сост. С.П.Капица, М., Наука, 1973.

Запорожец А.В. Развитие восприятия и деятельность. Вопросы психологии, 1967, №1.

Зинченко В.П., Вергилес Н.Ю. Формирование зрительного образа. Издательство Московского университета, 1969.

Йетс Ф.А. Джордано Бруно и герметическая традиция. М., Новое литературное обозрение, 2000.

Князева Е.Н. Одиссея научного разума. М., ИФРАН, 1995.

Козырев Н.А. Избранные труды, ЛГУ, 1991.

Лазарев П.П. Законы действия света на организм человека. «Акта евпаторика», 1935.

Латур Б. Дайте мне лабораторию, и я переверну мир // Логос, №5-6, (35), 2002, с.1-32.

Левин К. Переход от аристотелевского к галилеевскому способу мышления в биологии и психологии // К. Левин Динамическая психология. М., Смысл, 2001, с.54-86.

Леонтьев А.Н. Проблемы развития психики. М., Изд-во Академии педагог. наук РСФСР, 1959.

Леонтьев А.Н. Психология образа // Вестник МГУ. Серия 14. Психология, 1979. № 2. с. 3—13.

Левер М. Айседора Дункан. М., Молодая гвардия, 2006.

Ливио М. Был ли бог математиком? М., АСТ, 2016.

Маслоу А. Психология бытия. М., Рефл-бук - К., Ваклер, 1997.

Мигдал А. Поиски истины. М., Молодая гвардия, 1983.

Морозов Н.А. Христос. Ленинград, Государственное издательство, 1924.

Мостинская А., Бодрихин Н. Сергей Капица. М., Молодая гвардия, 1915.

Неродо Ж.-П. Август М., Молодая гвардия, 2003.

Оболевич Т. Из истории психофизической проблемы. // Философские проблемы биологии и медицины. Выпуск 4. Фундаментальное и прикладное, Принтберри, 2010, с.76-80.

Очиров Д.-Д.Э. Методологическая физика. Улан-Удэ, Изд-во ВСГТУ, 2004.

Пуанкаре А. О науке. М., Наука, 1990.

Резник Ю.М. Граница человеческого (эпистемологический ракурс) // Вопросы социальной теории. Т. 6, М., Институт философии РАН, 2012, с.10-24.

Ричардс А. Философия риторики // Теория метафоры, М., Прогресс, 1990, с.44-67.

Роджерс К. Взгляд на психотерапию. Становление человека. М., Прогресс, 1994.

Рубинштейн С.Л. Человек и мир // Рубинштейн С. Л. Проблемы общей психологии. М., 1976, с. 253—381.

Сеченов И.М. Рефлексы головного мозга // Медицинский вестник, 1863, № 47, с. 461-484; № 48, с. 493-512.

Смерть // Википедия, https://ru.wikipedia.org.

Соколова Е.Е. Психология деятельности. Становление и перспективы развития. М., Канон-плюс, 2023.

Станиславский К.С. Собрание сочинений. Т.4. М., Искусство, 1957.

Тернер Ф., Поппель Э. Поэзия, мозг и время // Красота и мозг. Под ред. И.Ренчлера, Б.Херцбергер, Д.Эпстайна. М., Мир, 1995, с. 75-98.

Тодоров Ц. Теории символов. М., Дом интеллектуальной книги, 1999.

Томкинс П., Берд К. Тайная жизнь растений. М., Гомеопатическая медицина, 2006.

Фейнман Р. КЭД – странная теория света и вещества. М., АСТ, 2012.

Фехнер Г.  Пг., Новый Человек, 1915.

Фрейд З. Толкование сновидений. Киев, Здоровье, 1991.

Фромм Э. Дзен-буддизм и психоанализ. М., АСТ, 2011.

Хайдеггер М. Разговор на проселочной дороге. М.: Высшая школа, 1991.

Хайдеггер М. Тождество и различие. М., Гнозис, 1997.

Хайдеггер М., Ясперс К. Переписка. 1920-1963. М., Ad Marginem, 2001.

Циолковский К.Э. Космическая философия. М., Сфера, 2004.

Чуприкова Н.И. Психика и сознание как функция мозга. М., Наука, 1985.

Шиффман Х. Восприятие времени // Общая психология. Тексты: В 3 т. Т. 3: Субъект познания. Книга 2. Изд. 2-е, испр. и доп. / Отв. ред. В.В.Петухов. М., УМК «Психология»-Московский психолого-социальный институт, 2006, с.220-244.

Шихобалов Л.С. Причинная механика Н.А.Козырева: анализ основ // Н.А. Козырев Избранные труды, ЛГУ, 1991, с.407-426.

Шпенглер О. Закат Европы. М., Наука, 1998.

Рукопись, 2024 г.