Читать онлайн
"Лунный Чертог"

Бронзовая чешуя огненного трехглавого змея сливалась с выгоревшей степной травой, окрашенной в осеннюю пору в медно-рыжий. Низко зарычав, змей расправил кожистые ороговевшие крылья, увенчанные кривыми шипами, и столп пыли, смешавшейся с пеплом, поднялся ввысь. Три головы, оскалившись, одновременно извергли пламя. Черный дым, словно выбиваясь из-под чешуи, обрамлял гибкое тонкое тело.

— Сотрутся границы меж Явью и Навью, когда Змей, выползет из своей устланной костями ратников пещеры, что в черной горе за огненной рекой Смородиной, — заговорил мелодичный девичий голос. — Навьи отродья вырвутся в Явь. И будет их бесчисленное множество.

Силуэт говорившей стал вырисовываться где-то вдали, еще бесформенный и неясный. Но голос её зазвучал близко-близко. Ярослав попытался заговорить с ней, но не смог произнести ни слова, а горький запах жженной плоти и горящей сухой травы осел на губах мерзким горьким привкусом. И он закрыл глаза, жаждая отгородиться от видения, но оно, обратившись в жаркий ветер, опалило до боли его кожу. Ярослав отпрянул, распахнул глаза вновь — дева исчезла, остался лишь Змей, блуждавший меж обгоревших тел убитых им ратников. Липкий страх смешался с отчаянием, обратившись в безумие. И Ярослав надрывно засмеялся.

Он очнулся ото сна, когда одна из голов Змея склонилась к нему, опаляя лицо горячим дыханием, а девичий голос, зазвучавший откуда-то издали, вопросил: “кому отваги хватит остановить Змея, что соткан из пламени?”. И в миг пред пробуждением Ярослав будто увидел вдали высокого человека, облачённого в проржавевшую кольчугу.

Тихо завыв от неутихающего страха, он впился руками во взмокшие песочно-русые волосы, перебирая дрожащими пальцами всклоченные пряди. “Очередное навье видение! Да когда же это закончится?!” — взмолился он.

Окинув беглым взглядом корчму, Ярослав схватился за ендову с недопитой ячменной сикерой. Терпкий привкус пьянящего напитка заставил невольно поморщиться от едкой горечи, осевшей во рту, но Ярослав не оторвался от ендовы, делая глоток за глотком. Громкий гул людских голосов, давно огрубевших от пьянства и ругани, заглушал пугающие мысли, отгонял воспоминания о видении. Ярослав вскинул руку с опустевшей ендовой, подзывая корчмаря.

Владелец питейной глянул на него исподлобья и отмахнулся: “нет, Рось, с тебя уже будет”. Кто-то из мужиков поддержал его: “иди домой, ты уж упитый”.

С протяжным скрипом распахнулась дверь корчмы, пуская в душное помещение порыв холодного ветра, пахнувшего прошедшим дождем. Ярослав обернулся — в дверях стоял высокий широкоплечий юноша (не меньше 10 вершков ростом) с темно-русыми волосами, растрепанными после шлема. Поверх простого крестьянского одеяния он носил старую, местами проржавевшую кольчужную рубаху. Свой остроконечный шлем юноша держал в руке.

— Ну уж нет, — прошептал раздраженно Ярослав, узнав в незнакомце воина из своего сна. — Не приближайся ко мне, держись подальше. Мне это не нужно.

Бормоча ругательства, он залез под стол. Кто-то пихнул его ногой, но, проигнорировав это, Ярослав пополз дальше. “Да пусть хоть толпой отпинают до кровавой рвоты, все лучше”, — рассудил он.

— Проходи, дружище, — подозвал к себе гостя владелец корчмы. — Налить тебе чего-нибудь, аль иного желаешь? Пообедать, а, может, заночевать? Комнаты у меня отменные, и цена небольшая.

— Я слышал, что в здешнем лесу завелось навье отродье, и местный князь Велизар Всеволодович пообещал хорошую оплату тому, кто принесет голову этой твари.

— А ты зарубить его задумал? — рассмеялся владелец корчмы. — Не выйдет, дружище. Княжьи мужи, бравые дружинники ходили, да только все сгинули. Ни один из того леса не вышел.

— А я зарублю.

Юноша опустился на пустующую скамью, повернувшись спиной к Ярославу, и тот осторожно высунул из-под стола голову. Заметив его светловолосую макушку, владелец корчмы воскликнул:

— Вон Роську расспроси, он единственный в том лесу бывал и цел остался. Но вряд ли невредим. Даром, что сын самого... — Недоговорив, он глянул на Ярослава и нахмурился: —Неважно. Вот что ты там делал, непутевый?

Ярослав поморщился раздраженно, тихо ругнувшись. Поднявшись на ноги, он обтер о штаны перепачканные в пыли ладони, и кивнул юноше. Тот протянул ему руку и представился:

— Ратмир.

— И как много навьих отродий ты уже зарубил, Ратмир? — криво ухмыльнулся Ярослав. — Я даже меча у тебя не вижу.

— С другими вещами лежит меч. На моем коне.

— Тогда тут и закончится твой путь, горе-богатырь. Украли уже твой меч. Надо же было додуматься, оставить такую ценную вещь без присмотра.

Ратмир растерялся на мгновение. “Тоже мне, охотник на навьи отродья, — позлорадствовал Ярослав. — Крестьянский мальчишка. Вырос таким, что в дверь едва входит, а умом не обжился”.

Ярослав хотел опуститься на скамью и попросить у владельца корчмы еще ендову с сикерой, но Ратмир внезапно схватил его за ворот рубахи, бросив “тогда на улице поговорим”, и потянул за собой к выходу.
Ярослав был не слабым или низкорослым: к своим восемнадцати годам он дорос почти до восьми вершков и, по воле отца, обучался владению мечом, но Ратмир оказался по-богатырски огромным и сильным.

— Вот так, Ярослав Велизарович, от видений не спрятаться под скамьей, — ухмыляясь, пробормотал Ярослав, не сумев вырваться из крепкой хватки Ратмира.

Косые солнечные лучи, проскальзывающие меж густых ветвей, золотистыми полосами ложились на рыхлую от свежей грязи дорогу, ведущую к корчме. В свете рассветного солнца светлые волосы Ярослава отливали медью. Из-за участившихся ведений он почти не спал трое суток, и усталость темными кругами под глазами и болезненной бледностью легла на его лицо. Даже среди густых древесных ветвей Ярославу чудился силуэт трехглавого огненного змея.

— Положи, паршивец! — закричал кому-то Ратмир.

Худощавая девчонка в большой не по размеру светлой рубахе, тряхнула головой с всклоченными короткими волосами цвета льна и, прижав к себе обернутый в белую ткань меч, и отскочила от тощего пегого коня. Ратмир, отпустив Ярослава, медленно пошел в ее сторону. Правая половина лица девочки была сильно обожжена, а глаз прикрывала самодельная повязка из старой тряпки.

— Послушай, мальчик, — Ратмир попытался заговорить с ней вежливо. Девочка глянула на него затравленно и зло и сделала шаг назад. И Ратмир прикрикнул на нее: — А ну стой, паршивец! Я бить тебя не собирался, но, если побежишь, то знатно огребешь!

Ярослав ухмыльнулся: “что за увалень? Не видит, что это девчонка, пусть и покалеченная? Но какое мне до этого дело? Сикера сама себя не выпьет. Прощай, деревенщина”. Он медленно развернулся.

Девочка бросила на землю меч.

— Ты витязь или разбойник? — заговорила она, поглядывая на Ратмира снизу вверх. — Меч знатный. У простых ратников таких не водится. Да и сам ты... слишком уж громадный.

— Навьих отродий рублю за деньги, — отмахнулся Ратмир. — Ты еще куда пошел?!

Ярослав замер. Тихо ругнулся: “да что ты привязался ко мне, увалень деревенский? Не хочу я никаких пророчеств, не хочу я никаких навьих отродий. Ничего я вообще не хочу”.

— Тебе-то меч зачем? — вновь обратился к девочке Ратмир.

— Продать, — ответил вместо нее Ярослав. — Надеется выручить несколько монет. Только вы будто одного ума. Вникай: денег никто не даст, просто изобьют и отнимут меч. А, если на дружинников нарвешься, и казнить могут за кражу. Никто не поверит, что это твой меч.

Девочка нахмурилась.

— Тогда я с тобой пойду. Коня чистить могу, меч нести. А, как убьешь навье отродье, дашь мне малую часть награды, — обратилась она к Ратмиру. Подняв меч, девочка вновь обхватила его двумя руками, крепко прижимая к себе. — Можешь звать меня Ждан.

— Не пойдешь. Ты, малец, только под ногами мешаться будешь.

— А этот что ль лучше — скоморох-ендовочник? От него польза будет?! — возмутилась Ждана. — А все могу, меня обучали. Мож, мой батюшка был дружинником княжьим да меня готовил к тому же?

— От него пользы никакой, — согласился с ней Ратмир. — Да и к отродью я его не потащу.
Ярослав криво ухмыльнулся:

— И меня это более чем устраивает. А ты едва меч в руках удержать можешь, то же мне рындель. Хотя с таким...

Он не договорил, увидев перед собой силуэт девы-птицы. Ярослав замечал ее где-то вдали и в иные дни, но расстояние прежде стирало детали — золотую корону, венчающую ее голову; черные волосы, спадающие на девичью обнаженные плечи, обрастающие на предплечьях светлыми перьями. Длинную изящную шею девы-птицы украшали ожерелья из белого жемчуга. Она смотрела на Ярослава своими черными-черными глазами, чуть нахмурив густые темные брови. Он невольно отшатнулся.

Дева-птица заговорила тем же мелодичным и тихим голосом, что преследовал Ярослава в его видениях:

— Граница меж Навью и Явью уже почти стерлась. Моя сестра Сирин, не смолкая, поет песни страшные, пророчащие погибель княжествам.

Ярослав поднял голову к небу — низкие облака клубились, подобно дыму пожарищ. Дева-птица взмахнула крыльями, взмывая вверх. Ее грозный голос зазвучал откуда-то издали:

— Поспеши же, Ярослав! А не послушаешь меня, так рассудка лишу, — предупредила она. — Безумным блуждать по лесу будешь, да от собственной тени в ужасе отскакивать!

— Ты в порядке там, ендовочник?

Ярослав оглянулся, встречаясь помутневшим взглядом с темными глазами Ратмира. Ждана стояла подле него, скрестив на груди руки. На ее голове болтался, подобно ведру на палке, остроконечный шлем Ратмира.

— Да что мне будет, фофан? И пойдем уже, навьи отродья сами себя не убьют, — бросил, криво ухмыльнувшись, Ярослав. Он глянул на Ждану. — Повелся на уговоры, значит. Но мне-то дела никакого нет. Доведу до леса, а там вас пусть хоть княжьи люди загрызут и навье отродье зарубит. Или наоборот.
Ратмир кивнул, и, усадив Ждану на своего коня, двинулся следом. Меч, обернутый в белую льняную ткань, вновь покоился в тонких девчачьих руках. “Вот же межеумок, никак не поймет, что это девчонка, — подумал Ярослав. — Но не беспокойся, Ждана Как-тебя-по-батюшке, Ярослав Велизарович не станет ему подсказывать. Но только оттого, что дурость его забавна”.

— Корчмарь сказал, что ты в лесу том бывал и единственный вернулся живым, — заговорил с ним Ратмир.— Как так вышло, что ратники да дружинники полегли, а ты такой бестолковый жив остался?

— Слушай, но впрямь в какой момент отвалится дитя? Ты же не пойдешь с ребенком на навье отродье? Хотя... щита-то у тебя нет, — Ярослав ухмыльнулся. Ратмир нахмурился, заметив его кривой оскал, но ничего не сказал. И Ярослав продолжил: — А что до навьего отродья... Может, оно не хотело похмелье на утро? Сам видишь, что выпивки во мне больше, чем крови.

— Это не ответ, — раздраженно бросил Ратмир.

— А что думаешь, я сам и есть отро..? — Ярослав осекся. Тихое мелодичное пение послышалось вдали. — Ты про отродье узнать хотел? Так я сам не знаю, чего они пристали ко мне. Мне этого не нужно!
Он не договорил, прерванный громким шелестом огромных крыльев девы-птицы. Ветер завыл в изумрудно-зеленых древесных кронах, клекот ворона раздался за спиной, протяжный и тоскливый. Защебетали иные птицы, и тут же затихли.

— Вот еще одно навье отродье, — хмыкнул Ярослав. — Убей ее, горе-охотник-на-отродий, она мне уже надоела.

— Здравствуй, Ярослав, — заговорила дева-птица, опустившись на ветвь кривого раскидистого дуба. — И ты юный витязь, рада увидеть тебя.

Ратмир выхватил меч, и лезвие клинка блеснуло серебром на солнце. Дева-птица нахмурила темные брови, широко расправив белые крылья. Ярослав простонал: “вот увалень деревенский”.

— Навье отродье, — произнес Ратмир, глядя на нее снизу вверх с раздражением и неприязнью.

— Это Алконост! — воскликнула Ждана, восторженно. Забывшись, она перестала делать свой голос грубее, и он зазвучал звонко и мягко, совсем по-девичьи. — Убери же меч. Алконост глас светлых богов, дева-птица, отмеченная Правью. Мне то матушка покойная рассказывала.

— Рубани разок. Знал бы ты, какая она надоедливая, — бросил раздраженно Ярослав. И, подражая голосу Алконост, протянул: — Ярослаааав, сделай ээээто, сделай тооо. Не сделаешь, так с умааа сведу.

— Оба замолчали! — прикрикнул Ратмир.

А Алконост заговорила вновь: “путь твой, витязь, будет лежать через дремучий лес к огненной реке Смородине, где цепь последнюю из сковывающих его разорвал трехглавый Змей. Должен ты срубить его головы, и сковать тело вновь нерушимыми цепями, или же сотрется граница меж Явью и Навью, и полчища отродий, сдерживаемых прежде лишь страхом пред охранявшим вход Змеем, вырвутся на свободу”. Взмахнув мощными крылья, вознеслась она ввысь.

***

Низкие грозовые тучи сгущались над выжженным полем, окрашивая в дымно-черный багряно-алое вечернее небо. Перепачканное в серой пыли алый кипчакский стяг хана Севенча, увенчанный фигурой позолоченного трехглавого крылатого змея, возвышался над искореженными телами убитых ратников, служа напоминанием — очередную деревню обратили в пыль копыта половецких коней. Все смешалось в единый непривычно тихий-тихий гул: лошадиное ржание, протяжный вой умирающих, свист ветра, разговоры, смех выживших половцев и чей-то надрывный громкий плач. Медленно рос длинный ряд неглубоких пустых могил, присыпанных порошком алой охры.

— Вернешься к своему князю и скажешь, что мы похоронили его мертвецов, — бросил без интереса хан Севенч брезгливо покосившись на сваленные в кучу тела, ожидавшие сожжения. Его всклоченные медно-русые волосы трепал холодный предгрозовой ветер, бросая влажные от крови пряди на лицо. Подняв взор к небу, Севенч довольно оскалился: — Милосердие. Передашь ему, что кипчакский хан был к нему милосерден.

— И головы на кольях тоже милосердие, так и передам, — огрызнулся стоящий близ него Деян, сын убитого в бою княжьего рынделя, пятнадцати лет отроду.

— Я же подождал, когда они умрут, а потом отсек головы, так что... — Улыбка Севенча стала шире и злее. — Хотя не у всех подождал.

Деян взглянул на него, рассматривая бледное красивое лицо, перепачканное брызгами свежей крови. “Севенч не сильно старше меня, но он уже опытный воин, убийца, страшнее любого навьего отродья, а я..” — задумался Деян, вспоминая невольно, как, прячась за телом убитой лошади в разгар битвы, он увидел вдали молодого хана Севенча.

Тот ехал во главе войска, восседая на черном неоседланном коне, а темноволосый кипчак подле него поднимал к небу алый стяг, увенчанный золотым трехглавым змеем — символом племени, где ныне владычествовал Севенч. Сотни половецких всадников, не облаченных в доспехи, промчались сквозь ряды княжеских ратников и дружину. Юный Севенч, едва ставший ханом после убийства своего предшественника, сражался без щита и кольчуги, подобно нищим крестьянам.
Когда ратники и дружинники начали отступать, Деян выполз из-под трупа лошади. Он увидел недвижимое тело отца и склонившегося над ним кипчака. Тот держал в руке клинок кривой клинок, обагренный кровью убитых им княжьих людей. Деян зарыдал, обхватив себя трясущимися ладонями за предплечья. Он зажмурился от резкой боли в висках и тихо завыл.

— Выродок избалованный! Люди гибнут, а он за шкуру свою печется! — закричал кто-то рядом с ним. И Деян распахнул глаза: он увидел перед собой Севенча, скрестившего мечи с высоким светлобородым ратником.

— Не обижай мальчика. Маленький трус станет моим гонцом, передаст послание своему князю, — заговорил Севенч. Он оттолкнул от себя ратника ногой, с силой ударив в живот, и полоснул лезвием по шее, снеся голову с плеч. Глянув на Деяна, он зло оскалился. — Будь благодарен, мальчик, я спас твою жизнь.

— Я передам твое послание, но, знай, хан, князь не склонится пред тобой, — отпустив воспоминание, обратился к Севенчу Деян.

— Тем веселее.

Новый порыв ветра обдал их двоих горьким запахом свежей крови, и Деян согнулся, хватаясь за живот. Все его тело мелко задрожало, взгляд на мгновение помутнел. Деян сделал шаг назад, закашлялся, в безуспешной попытке подавить приступ тошноты. Его вырвало.

— Умойся, трусливый мальчик, — потрепав его по темным курчавым волосам, влажным от пота, мягко приказал Севенч. Деян прохрипел «пожалуй, спасибо», сплевывая вязкую слюну на землю.

Умываясь холодной водой из половецкого кувшина, он смотрел на то, как кипчаки стягивают сохранившуюся одежду или доспехи с мертвых тел, – Севенч дал разрешение на это, — и бросают в ямы практически обнаженные тела. “Для некоторых ратников-бедняков кольчуга была роскошью, из-за которой можно не пережить зиму. Хорошая кольчужная рубаха да шлем стоят дорого. Конь того дороже. Некоторые отдают последнее, чтоб купить один только железный меч. Те, кому не хватит денег, будут сражаться хрупким старым. И, претерпев все эти унижения, они заслуживают быть погребенными в одежде и с оружием”, — наблюдая за половцами, размышлял Деян. Жалость, презрение и ненависть к самому себе смешались воедино.

— Хан Севенч... — заговорил он неуверенно.

Севенч обернулся, мазнул беглым взглядом по его фигуре, пробормотав: “стало лучше?” По побледневшему лицу Деяна текла вода, мокрые волосы липли ко лбу, лезли в глаза. Он слабо кивнул.

— Оставь им хотя бы одежду. Не дружинникам, крестьянам. Неужто тебе нужны нищенские тряпки?

— Не нужны. Но разве ты не видишь, что так гораздо веселее? — Злая ухмылка Севенча вновь обратилась в оскал, и Деян невольно вздрогнул всем тело, испугавшись. — А теперь о послании, что должен услышать от тебя ваш князь Всеволод.

— Князь Велизар, — неуверенно поправил Деян. — Всеволод почил многие годы назад.

— Короток людской век, — протянул, задумавшись, Севенч. На дне его янтарных глаз плескалось безумие, когда он, по-мальчишески широко улыбнувшись, заговорил вновь: — Что до Велизара, передай, что я хочу дань золотом. Много золота. Все, что у него есть. Иного не нужно. Если сможет утолить мою жажду, так я убью все свое войско. На колья их головы насажу, да и сам не вернусь до тех пор, пока Велизар правит.

— Людей своих убьешь, хан? — изумился Деян.

— Да-да, так и передай. И “ханом” меня не зови.

“Уже ясно мне, что не человек Севенч, а отродье навье. Отец сказывал, что раньше Велизару служил человек по имени Ротибор — богатырь последний, витязь, что навьи отродья рубил нерушимым мечом. Ежели отыскать его, сможет ли он и эту нежить зарубить?” — подумал Деян. Глянув на Севенча, крепче задумался он: “только знать бы, кто такой молодой хан?”

— Моего коня стрелой половецкой убило, новый нужен, — заговорил Деян.

Севенч протянул, думая о чем-то своем “по-ло-вец-кой”. И, вздернув раздраженно верхнюю губу, оглядел Деяна.

— “Дешт-и-Кипчак” — земля кипчатская. Где ж тут “по-ло-вец”? — Он отмахнулся. — Аааа не важно. Что до коня, ты его получишь. Моего коня. Пусть лучший будет конь, чтоб Велизар видел, как милосерден я к его людям.

“Будто не с одним человеком говорю, а с несколькими сразу, столь быстро его настроение меняется. Но благо он пока во всех ипостасях не желает убить меня”, — подумал Деян.

— За мной иди, мальчик. — Его голос переменился вновь, став ласковым и чуть настороженным: — И лучше не смотреть тебе на это.

Но Деян обернулся. Коренастый кипчак, облаченный в темную одежду, склонился над одним из обнаженных тел, и, вскрыв кривым клинком горло мертвому ратнику, цедил в кувшин с молоком свежую кровь. Севенч оскалился довольно.

— Он жаждет силы да ловкости покойника. Да только, будь бы мертвец впрямь силен, лежал бы он оскоплённым на земле? — он рассмеялся.

— Оскопленный? — пробормотал Деян. Он опустил взгляд, и мелкая дрожь пробила все его тело. Деян согнулся, его вновь затошнило.

— Бедный трусливый мальчик. Тебе нужно выпить что-то.

Деян представил сладковато-кислый вкус лошадиного молока, смешанного с солоноватой человеческой кровью, и прикрыл лицо рукой. Севенч похлопал его по плечу и подозвал одного из кипчатских воинов. Деяну подали чистую холодную воду.

— А расскажи мне о вашем князе, — заговорил с ним Севенч. — Есть ли жены, дети? Каким богам жертвы приносит и любим ли ими?

“Прежде не задумывался и о том, кто ныне князь, а теперь интересуется им, — посетовал Деян. Но тут же одернул себя: — Не мне причитать из-за такой незначительности. Пока убить меня не хочет, все хорошо”.

Он ответил Севенчу:

— Уж двадцать пятый год правит князь Велизар. От трех жен у него есть живых пятеро детей. Первая супруга, что в народе была боле иных любима, была дочерью ободритского короля. Родила она князю шестерых детей, но выжил лишь один — Святополк. Ныне он наследник Велизара. Вторая супруга, как говорят, была ведуньей, приворожила к себе князя. Ходила молва, будто она Чернобогу служит, да с ним в постель ложится. Родила она Велизару лишь одного ребенка, да и, когда сыну пять лет исполнилось, ушла. Через год князь женился вновь, и с той супругой живет и поныне. Жертвы Велизар совершает во имя Перуна, и символ его на груди носит.

Деян не стал договаривать, что меж княжьих людей блуждает молва, будто Велизар тайно служит и иным богам, темным и кровавым, и лишь их покровительством он некогда обрел власть. В народе перешептывались тоже, будто боги Прави разгневались на князя за его тайные служения, и наслали на его земли сотни напастей: отродий из Нави да полчища половцев. Но худшим наказанием были, как молвил народ, первые двое сыновей Велизара.

— Пе-ру-ну? — задумавшись, протянул Севенч. — Сдох его Перун, сгинул как псина. Или нет. Кто же знает? Но не спускаются ваши правьи боги в Явь уж не одно столетие. Видно, давно мертвы. Одна Алконост о них песни поет, не смолкая. — Севенч, вновь изменившись в лице, лязгнул рассерженно зубами, сжал в кулак руку. — Если встречу, горло птичке разорву.

Его ногти на мгновение обратились в кривые черные когти, и, заметив это, Деян испуганно отшатнулся. Севенч нахмурился.

— Я тебе жизнь спас. И потом не убил. Сомневаешься в моем милосердии? — Его голос вновь переменился, Севенч заговорил зло, выделяя каждое слово: — Так не нужно воспринимать меня как отродье, иначе я тебе сердце вырву.

Деян быстро закивал. Слезы сами текли по его покрасневшему от рыданий лицу. Севенч улыбнулся благосклонно.