Читать онлайн
"Считай кости, Мецтли"

Рацион питона начинался со страха гостей: у старухи не было террариума. Средний для своего вида, но откормленный, он ползал по потолочным балкам, перилам и свисал клубами с вешалки, перекладина которой так удачно стояла в прихожей. Мецтли подошла ближе, пока старуха шаманила; вероятнее всего время бы убила она, чем тварь – ее. Вкуса у его хозяина нашлось меньше змеиных чувств, поэтому, салатный, он особо не красил обстановку. Зато ловил мышей в пыли. Где-то ближе к гостиной замер желтовато-бежевый взгляд и минуты через три начал вызывать отвращение. Все-таки, рептилия дома к несчастью. Змеи, «Змея, — морщилась Мецтли, — она же не мягкая». Животное должно быть приятно гладить, их заводят для любви. Ну, нормальные люди. Любовь – первое правило скотины в доме, потому что та срет в углу твоей кухни, пусть и в лоток. Ежедневная забота за тупеньким беспомощным существом должна быть чем-то оправдана, и любовь – единственное, что может покрыть терпение. Со змеей, как со сволочным котом: грустно и пусто.

Питон был, вроде, умный. Не то чтобы угрожал, он и под ногами не путался, вообще не выказывал к ней интереса. Настолько крупных животных обычно заводили или ради позерства, или защиты, но чем змея могла быть лучше охранной магии или перед кем понтоваться в джунглях, Мецтли не знала. Однако Айседора не просто понимала, зачем ей питон, она спала мертвым сном рядом с тонной рептильных колец. Кто-то любил экзотику, но среди друзей животных особо не водилось: ну, как предел, коты, их в сумку проще кинуть, а ее мутное окружение держалось на одной мобильности. Образ жизни, чтоб его. Люди, которые уставали не больше, чем друг от друга, искали любви в отличных от них повадках и восхищались реальностью, непригодной для себя, чужой. Боги к возне с чем-то с анатомично непохожим были предвзяты. Работа с нечистью, помилуй Вселенная, – жажду тащить домой нечто безразумообразное отбивало напрочь, как насмотришься на чертей.

Айседора ничего не понимала в браке ровно настолько, чтобы к закату жизни делить одиночество с редкими любовниками и двухгодовалым питоном, которого сбагрил сын. Сын уехал в горы, на материк, а дочь принимать змеюку категорически отказалась: не в этом, мол, доме. Муж той ко всем пресмыкающимся тварям относился предвзято, и не стоило перечить его вкусам. С таким супругом или разводятся, или согласно мычат на чужие лифчики в гостиной и запрет на домашних животных, потому что хотят счастья и красоты в пределах хотя бы ближайших тридцати лет. Она, в принципе, неплохо устроилась: может, заполнять место для любви золотом было лучшим вариантом, чем отсек для золота – любовью. В конце концов, на любви не кончался мир, как считала сама Айседора и как вырастила своих детей.

Она добиралась сюда двое суток, тридцать часов порталами и еще двадцать – пешком через лес, попутно ломая чужие щиты. Измотанная дорогой и волнением, Мецтли хотела простой и понятной сделки: любая услуга в обмен на информацию, которую может достать только Полубог, медиум – щепотка Бога в человеческой крови. Но Айседора, видимо, слишком давно не принимала гостей: старая карга мариновала ее уже второй час за какими-то беспутными разговорами. Ту можно было понять вполне, не Мецтли когда-то сбежала из-под гильотины на край света и не Мецтли доживала век в глуши. Однако остатки терпения, растраченного еще задолго до Айседоры, таяли, как апрельский снег. Дело было срочное, повышенной важности, единственным, что имело значение в мире вообще. По какому-нибудь пустяку Мецтли бы пришла как полагается, на поклон с высокоградусной бутылкой, котирующейся в приличном обществе, запасом рыбы и сыров. Но в этот раз ее били злость и тревога и любые расшаркивания вызывали ненависть.

Случись что-нибудь, обычно родненькой головы с лихвой хватало на жизнь. Как выяснилось, трагедии растягивались на пути, как кишечник, однако выход, с геморроидальными трещинами или судьбоносными, был всегда. По опыту, редко на него указывали другие люди, поэтому дотумкивать причины любой случившейся дури приходилось самой. В этот же раз о помощи следовало бы попросить, потому что личная жизнь застряла колесом машины в размытой грязи, а Мецтли, умнейший древний Бог с кучей стратегических схем и решений, словно стремительно тупела и завернула в тупик. Невероятные сплетни кружили порой об амплуа таких, как она: правильно, Божественная сущность всезнающа и всемогуща по сравнению с людьми, впадающими в истерику при малом рождении детей или неудавшемся урожае. Молятся по каждой мелочи, как трясущиеся древесные листики, быстро угасают и наделяют Богов чрезмерной ответственностью за свое существование. А Бог – такой же растерянный пилигрим на дороге жизни.

Ее мотало по городам из дыры в дыру, и на Айседору выйти удалось только с подмахиванием друзей. Если навыки ныкаться по норам раньше Мецтли уважала, то теперь параноидальным эгоцентриком стал любой знакомый в контактах. Хотя друзья – на то и друзья, чтобы мало от тебя отличаться. Прикидывая, кому всучить ключи от дома, речь о поисках Айседоры даже страшно было заводить: медиумов годами ищут, десятилетиями.

Повезло с родственниками, ключи придержал Шиу-Кутли, как и, внезапно, адресок медиума. Удачливый счастливчик, находивший важнейшие вещи в самый необходимый момент. Он, конечно, просто отдал, родня родная испокон веков, но Шиу не был бы Шиу, не прикольнувшись: сторговался на обмен за услугу. Такую ма-а-аленькую, запугай мне подрасслабившихся жрецов, задница употела бегать заказы выполнять. «У меня что, дел больше нет, кроме как привороты, как на фабрике, клепать?» — звенел он ложечкой о кружку чая и косился в сад, где полола клумбы жена. Та за просьбы навести шухеру в храме иногда чай выливала за шиворот. Мецтли фыркнула весело. Семейный бизнес Богов Огня: Чантико – пряник, Шиу иногда от лени – кнут.

Полдня спустя, отожравшись и пересидев жару в бассейне, она вышла из храма под тучей, чуток отпустившей луну. Организация у главного святилища, мягко говоря, оказалась на будьте любезны. Община в строго ритуальных одеждах, на свежем воздухе в нос благовониями дает, идолы исправно реставрируют и чистят, плитка поменяна. Огонечки в главных залах полноценным освещением настроили. Может, Чантико не особо-то и ворчала, кто-то правда по мелочам не берег клиентов. Не сказать, что настроение тогда вспорхнуло, однако по мороси на ступенях она шлепала уже навеселе. Дождь забрызгивал штаны, в горошек перемешиваясь с чужой кровью, и записочку в руках. Друган каллиграфично вывел ей рисунок двери – не адрес, но портал, который можно было отворить.

Трудно ответить, ценили ли Боги семью больше людей. Люди-то, пока не прогорит их спичка, успевали развлечься с размахом, а за дремучую сверхъестественную жизнь вообще можно было успеть что угодно. Если обобщать. Однако насколько человек в своем веселье умирал от тоски, настолько же Бога преследовал душок одиночества, какой-то неискоренимый и, видимо, выписываемый с рождения. Конечно, и они в определенный момент женились, дружили, сбивались в кланы и ездили к родителям на дачу, только кому оно светило в их скромной компании неудачников – вопрос. С любовью все играли в лотерею одинаково: ни аристократу, ни торгашу, ни егерю не продавалось преимущество. Брак Шиу-Кутли не стал особым исключением. Влюбившись по молодости, пару столетий спустя они жили чисто из принципа. Общие деньги, общие заказы, перекликающиеся жрецы, понятно, что развод, когда вдвоем проще вести хозяйство, смешил рассудок. Никогда любовники еще не прикрывали спину, – первой, к кому бежал Бог Огня, если пахло ну чересчур паленым, была его жена. Без поддержки капище возводить тяжело, а шибко с кем-то и не задружишься: пока ищешь, куда бы приткнуться, что Боги, что люди продолжают разочаровывать друг друга с завидной регулярностью. К тому же, сверху на природное скотство, Боги в силу занятий обязаны были юлить при любом удобном случае, и зачастую это не так касалось работы, как личной жизни. Мецтли держалась простого плана: никому не доверяй и бей первой. Правило практичное и грустное, потому что заведомо о своем обладателе ничего хорошего не говорило.

Жена женой, любовница по расписанию. С пару недель назад Шиу-Кутли выгуливал себя где-то за городом, и озеро, разлившееся близ шашлыка и пляжных шорт друзей, свело за костром с интересным типом. Скромная слабость Бога Огня, знакомиться с людьми, оправдывалась, а тучный, свиноподобный, лысоватый мужик выяснился магом. Знакомства, в частности, случались с женщинами, но в пору походов, бывало, налетишь на кого поинтересней. По-первой тот Шиу взбесил, оно и верно. Лихой Божок, отвлекшись на мясо, поболтав и тут, и там, только заприметил стул между дамочками и собачкой, как место заняли: боров, просто Свин, обрабатывал женские умы с тем же успехом, с каким приколдовывал он сам. Стекали на газон жиры его человеческой копии, аки прихехешница, хихикая слаще девчонок, тип сиял ярче звезд. Бог Огня, возмущенный и подвыпивший, не став терять время даром, подрастегнул рубашку, чтоб торчало полгруди. Скинув чьи-то сумочки, уселся на соседний стул и поправил рукава лиловой шелковой шмотки. Взъерошил волосы. Едва открыв рот перебить Свина, как за надутым, раскрасневшимся лицом Шиу вдруг услышал обрывок разговора: «А чего ко мне не обратилась?! Я бы тебе щиты поставил!». Он сплюнул: «Твою ж… маг», — и спала пелена. Айседору так и сдали, через зятя, допившегося до Бога Огня, родственника Мецтли. Другу, у которого язык жил отдельной жизнью, не стоило труда с часок потрещать за магию. Упокоившись, он развалился за столиком, а под вечер перебрался с пляжа заканчивать коньяк в чью-то гостиную. Два раза женатый Свин нашел, о чем поговорить с бессмертно женатым Шиу-Кутли. Теща продавалась по цене одной женщины.

Жара, что гнев Шиу-Кутли, стояла та же. Мецтли оттянула ворот футболки, шаркнула по гальке от усталости. Ткань прилипла к взмокшей спине, от капелек пота под волосами чесалась башка, шелестел залив. Ближе к пляжу уже просвечивало солнце, потому что вечнозеленые кроны остались позади, и лишь так были заметны очертания домика. На огромной территории островов эти леса считались заповедными. В них не водили туристов и не строили дорог, и вряд ли у кого-то были полные карты местности – это люди, по большей части, не совались сюда из страха, а не любви к природе. Зону пометили что-то типа аномальной, но в начале Мецтли все равно видела народ: куда без него, местные лесники устраивали экскурсии. Чаще магам, ясное дело, они от нечисти неплохо отбивались. Пусть такие дебри и служили укрытием, только среди сожравших небо веток магия сбоила подло, а тропы путались и плутали. Выйти было тяжело. Слитый с кустарниками, мутно-зеленоватый фасад пригляделся не сразу – вероятно, она пялилась сквозь защиту. Дом старый, почти нежилой, однако себя не изживший. Над дверью нависал узкий балкончик, под ним лежала пошарпанная плитка красного цвета. Фантомно пахло тухлятиной. Мецтли передернуло; ее вечно пугало открытое пространство, будто море, разлитое до горизонта, могло что-то родить.

— Мне ничего не нужно от Бога Смерти, — звякнула щеколда, вторя старушечьей усмешке. Сбив язык за прошедшую неделю, от медиума, принимавшего клиентов, Мецтли ждала практичности. «Заказ – оплата» – работал любой нормальный маг и не вникал в подробности. За расспросами о личном не читали потом нотации, а вовсе ничего не желали спрашивать, так как болтовня убивала работу намертво.

— Из угроз я могу тебе только крыльцо соплями залить, — развела руками. Кругом коряги да пни, приземлиться негде. Среди сочной травы просвечивал песок. В распахнутом оконце ветер трепал короткую седую стрижку. Строго сошлись на смуглом лице яркие черные брови, поджарая взрослая женщина упирала кулаки в бока. В возрасте, но далеко не пожилая. Почесав затылок, Мецтли выдохнула и уселась прямиком на землю, складывая под себя ноги. — Я – Мецтли. Почему Бог Смерти?

— Богиня Войны? — присвистнула Айседора. Крутанула ножом с ошметками зелени на лезвии, смягчилась, сбросив с позы напряжение. — А взгляд натурально инфернальный. В тебе же жесть, хоть газон подпаливай. Не смотрят так Боги Войны, дорогая.

— Ты настолько обратила на это внимание, что захлопнула дверь? Я специально задела сигналку на пороге леса, чтобы предупредить, и не сносила щиты, а огибала. Вежливо, как возможно. И поздоровалась бы, не перебей меня.

— В твоем случае ни на что иное обращать нельзя, — спрятавшись за косяком, спустя десяток секунд она отперла замок. Ступила босо на разогретую плитку. — Зачем пришла?

— Не знаю, — потерла переносицу, сощурившись, обняла ладонями голени в татуировках. — Понятия не имею, что с собой делать. Я с рождения строила людям империю, чтобы они не подохли среди плотоядных тропиков, а личная жизнь – все, как в прорву. Будто бы все вокруг, рано или поздно, находят родственную душу, а я – деталь, к которой никто не подходит.

— Впервые меня Бог Смерти про свои романы спрашивает. Да вы должны ко мне толпой ходить, — крякнула старуха. — Что ж ты-то одна додумалась спросить? Видать, сильно припекло. Что, думаешь, я Бога Смерти за версту не почую? Не дури меня. Проходи давай.

Голос, молодой и бойкий, удалялся вглубь, пока Богиня отряхивалась. Скрипнули половицы в прихожей, и будто заодно с ними скрипнул сам дом. Хлопнул ставнями, треснул, где Мецтли не видела, но в самом важном месте наверняка, и покосился, как собранный ребенком бумажный куб. Почудилось в секунду: крыша сейчас чихнет, слетят листья, с уставшей и замызганной, и с мусором на улицу вытолкнет и ее. Айседоре что Бог, что ветки, равна напасть.

Их мир глобально отличался от Земного: бесчисленное количество измерений, перетекающих из одного в следующее. Мецтли не наблюдала привычной кому-то планеты, космоса, разморенного звездами и туманностями – только дымки и штормы на границах их миров. Она выходила из ацтеков, локально чутка совпадая с Земной Южной Америкой, но жила не на материке, а на тропическом Архипелаге, деля острова по племенам и с множеством Богов-коллег. Через океан, на континенте, обитала народность майя, выше – остров инков, за какими простиралась терра инкогнита, неизвестная местность, и скандинавы-викинги.

Ее дом был прост и относительно понятен. С людьми вперемешку строили шалаши и города Боги, копались в тех же грядках и ели те же фрукты, что и народ, призвавший их. Вязали магические доспехи на тела воинов, отгоняли нечисть, следили за урожаем, лечили детей, развивали общество, кто молотком и хозяйством, кто культурными ценностями. Под ними пещерами и скалистыми дворцами заведовал Бог Смерти, отвечающий за портальные переходы между мирами – своеобразный тебе Бог Дорог, но, в целом и общем, для друзей, по блату бегающих по мирам, и для рогатых не особо обремененных порядками тварей – чертей. Перекидывал души умерших по измерениям, считал, кому достанется какая жизнь, открывал двери, часто нудел, наслушавшись историй о беспутных судьбах. Мецтли, где бы не оказалась, исправно салютовала Мику. Смерть всему присуща, куда тебя не занеси, а со своей личной грех не созвониться. Лучший друг как никак, да, Миктлантекутли? Под его высотками, тянущимися от недр почвы до потолка, еще ниже, располагалось Земное измерение – никакой магии, никаких летающих крылатых лодок или разговорчивых ящериц с копьями, единственные люди с незащищенной голой кожей, машинными ревущими моторами и холодным космосом, в котором с их способностями не имелось даже смысла плавать. Порталы-переходы они все равно не видели, ящериц Мецтли, закалывающих в кустах недругов-майя, – тоже, и не подозревали, что над небом у них взвешивает чьи-то кости Мик.

Боги всегда держат в руках выбор. Бывает, глупые люди молят о помощи, о богатстве, семейном счастье, признании, вознаграждении, о легкой жизни, и путей им ответить существует несколько. Поправить судьбу вручную или договорившись с кем-нибудь, кто есть в списке твоих Божественных контактов, не особо надолго вылезая из гамака, или воплотиться маленьким ребенком в самой обычной человеческой семье, практически без памяти и сил. Второй путь сложный, унизительный – сбрасывать шкуру в угоду чьим-то желаниям и проживать посредственную, короткую, ничем не наполненную жизнь, слившись с обществом, которое должно бить лбы о ступени твоего храма. Однако пользуются и им, по большей части Боги, не способные тягаться с коллегами на рынке услуг: дома ты никто, червячок, умеющий левитировать камни над деревенскими тропами и не интересующий жрецов, а среди людей, вырожденный женщиной и вынянченный в общественной люльке, ты – великий архитектор или скульптор. Земные люди-то Богов в глаза не видели давным-давно, можно удивить неординарными, нечеловеческими талантами. Мецтли обобщает, конечно, разное случается.

Земное измерение, планета, размером два на два квадратных метра, – это вотчина чертей. Наиболее развитая, чем остальные. Нижний мир, колыбель страха, удовольствий, одиночества и душ, обязанных прошибать лбом стены через кровь и пот, пока не эволюционируют до чего-то более приличного. Основа населения – рогатые утырки, разбавленные сущностями послабее или сбежавшими из дома Богами.

Она лучше собственных глаз знала рисунок на ветках стрел и тиснения рукоятей мечей. Слышала треск костей чудовищ, лязганья калиток, разбивающих поселения с буреломом джунглей, непостижимых ногам. Видела орду золотых щитов на кораблях майя, взваливала на поля тонну бочонков-тел, пока Шиу жег их лодки. Опаляла нос в кружках спиртного на вулкане, окутанном кольцами города Огненной Богини, подружки за давностью лет и общей территории. Подтрунивала над знакомым, напыщенным Богом Воды, мозаикой выложив его лицо на ступенях здания городского совета, где господа-старосты пускали слюни на камень после попоек. Торговалась с Миком на таможне, стыке мира живых и Царства Мертвых, при нем же наматывала сопли на кулак. От ее прищура трескались столы и звенели тарелки, ржали друзья, когда она в ночи, в тумане шаманских трав, фруктовых запахов и алкогольной неге, вытягивала колья шуток, и посмеивались в такт пружинки русых кудрей.

— Тебе как, в деталях проблему обрисовывать или сама посмотришь? — прихлебнула она чай, остуженный и немного с похода размаривающий. — Я высказаться-то всегда могу, мне только повод дай.

— Хоть кто-то у меня тут языком почешет. Богов Смерти слушать еще не доводилось, — Айседора буркнула под нос и перевела тему: — По тебе за милю видно, что мужчины нет. Был бы, не отпустил в такую даль.

— Мировоззрение у тебя почти оскорбительное, но договоримся, что в этой комнате я уважаю твое мнение, — не осталась в долгу Мецтли. — В чем-то ты права, конечно, но мне не надзиратель нужен, а семья.

— Ай, бешеные вы все, — не обиделась старуха. — С вами, Богами, вечно все не как у людей. Задело, что величие Богини Войны не может определять мужик? Портит образ, когда тебя ставят в зависимость?

— Прозвучало так, как будто мое счастье исключительно от мужчины зависит. Естественно, соглашусь, что зависит, однако это никак не отражается на внешнем виде или энергетике, которую я транслирую. Счастье чувствуется и наполняет жизнь и без мужчин. Просто не ставь важность его присутствия выше моей личности.

— Вот ты все мне и рассказала, — по-доброму усмехнулась Айседора. — Хочешь любви, но такую, которая не будет тебя подавлять.

— Да-а, думаю, ты верно сформулировала мою мысль. Именно так, но у меня еще нюансов куча.

— У кого же их нет? Ну выкладывай, я слишком стара, чтобы с ясновидением в шарады играть, — будничным тоном проговорила она в распахнутый ящик, долго рыская по цветению шкафов. Так долго, что по итогу пятном на сетчатке отпечатались скрюченная в три погибели задница и антикварный буфет.

Буфет, кстати, был классный: старинный, массивный, с резным орнаментом и, вероятно, привезенный с севера. Ни на их островах, ни на материке такие рисунки не встречались, зато барыгам, побывавшим у народов с другой стороны карты, удавалось перекупить племенные побрякушки. Чаще – посуду и украшения, за редким исключением – оружие, но багаж приносил лишь несчастья. Корабли, забитые ящиками, гибли, не пройдя и полпути, а те, кому все же удавалось заполучить хенд-мейд эксклюзив, заканчивали не своей смертью. Шептались в народе слухи, по крайней мере. Поэтому на старушенцию Мецтли поглядывала с любопытством: та не походила ни на матроса, ни на купчиху, ни на заграничный колорит, который охотился на живность повышенной опасности ради теплой шкуры.

— У меня есть подозрения, почему ты зовешь меня Богиней Смерти, отнекиваться не стану, дураков среди нас нет. Так или иначе, как бы там ни было, я себя полноправно Богиней Войны называю, потому что, сколько себя помню, всегда с чем-то сражалась и всегда что-то защищала.

— Ну. Я знаю Богиню, чей главный храм в центре столицы искусств построен. Уж не знаю, почему, но Смертью люди тебя не зовут. Не просветишь для летописи?

— Какой летописи? Собираешь шаманскую базу знаний? — улыбнулась Мецтли. Шаманы и медиумы, тоже ими считавшиеся, не менялись с начала времен, жадные до информации, как дети до игрушек. Поди, на выходе оплату даже не попросят – историями откупится. — У вас братство, ведете подпольный архив общины?

— В точку, всезнающие Боги. Не ты, случайно, его курируешь?

— Иногда заглядываю, но там в основном Шипе-Тотек верховодит. У меня приземленных дел навалом.

— Э-хе, как его еще никто не застукал. Поставили в высший чин бестолочей, присутствие Бога не заметили. Все науку и исследования развивают, а с Богами разучились говорить.

— Вина не наша, — пожала она плечами. — Шаманы ведь Полубоги, сами настолько очеловечились. Слышит тот, кто действительно думает, как Бог, а не человек-ученый, который примитивно жаждет напитаться знаний, чтобы в учебники занести.

— На вопрос-то мне ответь, Бог с вершины. По мелочам земным не отвечаете, как только себе храмы построили?

— Когда люди знали нас в лицо, в деревнях на пятьдесят-сто человек. Восхищаюсь, когда вы научились включать в каждом доме свет, подмывать ваши задницы стало нужно не настолько часто. Слушать будешь или продолжим с достоверных слов эпохи изучать? — вскинула Мецтли брови. Сознательно излюбленная ей подвижность мимики придавала внешности еще большую харизматичность. Разведя руками, Айседора макнула улыбку в кружку. — Мое имя переводится как «Луна» или «Музыка». Весьма расплывчато, не находишь? Люди, призвавшие меня, целенаправленно ждали мести и возвышения, пришлось покровительствовать женщине, пожелавшей стать Вождем племени. Покровительствовать грязно и безжалостно, а в подобных вещах никогда не обходятся без оружия. Я появилась с целью победить и с магией, не чурающейся никаких методов ради достижений, в руках. Однако, как это не иронично, жрецы мои были фанатами стремления к цивилизованному обществу и жить не могли без культуры.

— Тебя заставили заведовать всем? Без конкретного назначения для Бога? — задорно, с ярчайшим любопытством вникла старуха, даже наклонившись и приблизившись к ней через стол. Глаза расширись, щеки раскраснелись от веселья и удовольствия, доставляемых древними байками.

— О-о, нет-нет, нас никогда никто ни к чему не принуждал, — потрясла руками Мецтли. — Не берите, люди, на себя так много ответственности. Ты можешь представить жизнь без Богов, хотя бы свою собственную?

— Если скрыть гордость, нет. Вы наполняете мир таким чувством защищенности, что, кажется, и корабли бы в морях на щепки распадались, не обращай вы на нас внимания.

— Именно. Не играет роли, по какой причине изначально люди отплясывали у костра призыв. Порой Вселенная откликается на молитвы о помощи, считает необходимым создать и познакомить с вами Бога, что властью, наоборот, наделяет не вас, а нас. Боги – это полноценное олицетворение свободы воли и выбора, желания, чувства у нас концентрированнее и глубже, чем у человечества. Ты забываешь, что твой дом – мой тоже. Само собой, выполнив первую просьбу людей, продолжишь защищать их и направлять просто потому, что заботишься о своей земле. Мое призвание – просчитывать ходы и строить планы, получалось неосознанно, по наитию, раскалывать чужие замыслы, сыпать угрозами и исполнять обещания. Я стратег в первую очередь, так было испокон веков и всегда будет.

— Спорить не претендую. Вот почему взгляд такой злой, маленькая воительница с завышенным самолюбием, — хрюкнула старуха. — Поняла я тебя, продолжай.

— Воспользуюсь возможностью намекнуть, что у тебя он – алчный. Совершенное отсутствие уважения, как будто ты себе не гроб, а персональную лодку до ложи в Царстве Мертвых заказала, — ровно ответила Мецтли, констатируя факт. — Не перебивай, а то свалю и останешься без историй.

— Нашла, чем подстегнуть шамана.

— Цыц. Единственное, в чем мне выдается возможность толково помочь, исключая выносить вердикты в спорах друзей, – это оберегать территорию и воевать за близких. Рассудительно, просчитано, вероятно политически, всегда с размахом перспектив на будущее. Отбиваешься от нападения чудовищ, чтобы деревню не сожрали, сопровождаешь друзей в походах, договариваешься за подруг дипломатично… Моментов куча, — ее низкий, женственный голос заполнял пространство. Серьезный, текучий до плавности, мутный, но убедительный. Голос заклинателя змей, обскальзывающий острые грани в личности собеседника и неожиданно резко отдающий команды. Мецтли сама была змеей или песней, клубками слов и тезисов проникновенно сворачивающимися вокруг жертвы. — Случилось, что наклонности к философии перевесили мстительность. А где философия, там искусство, следом жажда видеть красоту мира и голод до комфорта, о котором, как не суди, тайно мечтает любой художник. Я верила и верю до сих пор, что истинную защищенность дает бытовое благополучие, потому что только оно позволяет человеку и мне, вообще-то, расслабить психику и пожелать развиваться дальше. Если развиваешься, начинаешь себя любить, заботишься о себе и не хочешь перестреливаться с соседями. Я оберегала человечество, развивая культуру. И воюя за нее, поскольку, все-таки, Бог, а у нас… несколько сложнее.

— Твой комфорт – это по графику снести кому-то башку? — ковыряясь ехидным взором, вставляла шпильки старуха.

— Условно. Люди, если искренне захотят, способны прекратить конфликтовать. Я же из конфликта создавалась, — она повела плечами, распрямляясь на секунду, и откинулась обратно на спинку стула, изрешеченную прутьями. — Песни о вечном. У тебя бутылка там нигде не пропадает?

— Тебе к табаку еще спирт подавай? Запасы мои не тронь.

Опершись на стол, зашатавшийся и затрясшийся под весом, Айседора подцепила сигару. Вытянула ноги, сложа руки на животе и уставившись вверх, к потолку, куда поднимался подожженный дымок. Богиня Мецтли отсчитывает пальмовые листья своей жизни, вытянутые, длинные, потертые и изрезанные краями, с провалами в памяти и забывшимися колодцами страхов, отверстиями в неполных овалах листов. Прикуривает, затягиваясь на пару со старухой, и в плывущем мареве расстилается лишь золотой песок родных пляжей: ночные звезды или чистый морской небосвод, пышные зеленые джунгли, вой барабанов у костров и шипящие ящерицы на плечах друзей. Тепло, ветер окутывает пальцы и заползает под юбки Бога Ветра, Тескатлипока, Бог Дорог, распугивает людей на лавочках близ их сборища, дабы не слышать человеческое бухтение, Бог Огня возится с мясом, перекатывая шампуры между подмигиваниями девочкам-нимфам, скатерть ломится от фруктов и все, как обычно, ржут.

Боги в силу природной любви к себе не особо сходились характерами. Понимали чужие законы, ценили помощь, уважали, как-никак, однако не проникались: в любви нужно принимать чью-то веру, а верования они поголовно любили исключительно свои. Оттого не уживались, засыпая в разных спальнях и сезонно разъезжаясь по личным дачам, пакуя чемоданы в браке, но без надзора время проводя как будто бы и вне его. Богиня Войны запугивает соседей, ограничивая число посягательств на дни безделья, Бога Ветра носит по краям карты за барахлом, расписанным узорами заграничных языков, Бог Огня обжимается с русалками в бухте, Бог Воды играет в императора, бумажно склеивая территориальные границы с владениями друзей. Задачи принципиально разные наравне с характерами, попробуй, полюби существо, единолично следующее своим целям. В мире поголовных эгоистов ты остаешься один на один со своими желаниями. Боги, по сути своей, это разумная энергия, текущая по каналам Вселенной. Нечто, что откликается на мольбы людей, если обретает готовность принести помощь. Бесплотное, бескровное сознание с отсутствующими жаждой еды, любви или развлечений, сотканное из магии, по неизведанным причинам отвечающей на человеческие мысли. Не вдаваясь в подробности, достаточно сказать, что Боги, вольные делать что угодно, положи им на душу судьба какие-нибудь чувства, изначально возникали по людской просьбе.

— Я люблю свою работу. Правда, просто обожаю острова и пальмы, задачки интеллектуальные, возникающие, когда с людьми возишься или у нас в кругу. Империя в восторг приводит, которую мы пинаем, и гордость от заработанной репутации и денег. Бабки в купе с благодарностью знакомых – двигатель вдохновения и прогресса, знаешь ли. Мне нравится бесконечная жизнь, потому что она приносит удовольствие больше, чем драму и страхи. Молюсь на своих друзей – это самые лучшие люди, ради которых и впрямь стоило однажды обрести сознание, — потерла переносицу, с легким нажимом по привычке проведя по бровям. — Однако, понимаешь, почему я и пришла: это все – нагрузка на голову и эмоции. Болезненно устаешь от общества и решения проблем, хочется выключится и погрузиться в какой-то другой мир, собственный и личный, который позволил бы ни о чем не думать и обычно снять напряг. Только я ненавижу одиночество, — призналась Мецтли, зажмурившись.

— Объяснишь? У него много приверженцев.

— Для меня расслабление – поддержка от кого-то, с кем можно поделиться самым сокровенным. Я – личность веселья, мой отдых обитает на вечеринках и душевных пьянках, мне постоянно нужно выговариваться и находится в движухе рядом с теми, кто меня замечает и ценит. Мне хорошо со своими, быть идеальным компаньоном, собеседником и другом. Однако принципиальная суть проблемы в том, что друзья у меня колоссально разные, а в пару выбираешь себе того, кто совпадает с тобой в каждых мелочах: в самоощущении, чувствах, мировоззрении, философии. Я могу, конечно, могу поделиться с близкими любой кашей, кипящей в мыслях, и они поддержат, но практически везде у нас не совпадает душевный резонанс. Выслушиваем друг друга, а в унисон-то не поем. Хватает уединения, чтобы подумать о высоком и перезагрузиться, да уединение – это одно, а одиночество – совсем другое.

— Поэтому ты делаешь ставку на мужика. Рассчитываешь, он вытянет личные разговоры.

— Отчасти, ты очень грубо обрисовываешь. Я загадываю нежность, — отстраненно протянула она, костяшками пальцев приложившись к уголку губ и припомнив выражение подруги. — Тянет провалиться до единой частички души в другого человека и, пока ты с ним наедине, ни о чем не думать. Потому что он – твоя родственная душа, взаимно безразмерно любящая и понимающая досконально. Взаимность – это безопасность, может быть, безопасность – это нежность.

— Да ты настоящий образец счастья, — вынесла вердикт Айседора, — жить в неоспоримом доверии с людьми. Неужто никогда не проходила через унижение? Не знаю почти никого, а на своем веку повидала многих, кто верит, что люди способны не причинять боль. Я не смеюсь, а восхищаюсь. Откуда в тебе святая уверенность, что твои убеждения не опрометчивы? Я поражена, еще и по отношению к мужчинам.

— У меня третий глаз пашет похлеще твоего, Айседора. Я не верю – знаю, — грудным, с едва звучащей ноткой мрачности, тоном хмыкнула Мецтли. Лишь сейчас, в миге между сигаретным дымом и рекой беседы, старуха поняла, насколько страшен Бог, сидящий перед ней. Он владел миром, потому что знал о мире все. — Продолжим? Значит, из чего склеивается любовь? Из одинаковых характеров. Глубокие сильные чувства – основа мироздания, признаю и по глупости не отрицаю, но кто решится со мной дискутировать, Богиней, с первой человеческой колыбели разбирающей психику и поступки общества, что люди сами не осознают, чего хотят. Вы меняетесь равноценно с нами, а в божественном бессмертии невозможно вечность совпадать в планах на жизнь и отношении к ней. В лично мои планы не входят конфликты с мужем и расставание. Вы разойдетесь рано или поздно, у Богов время чрезмерное, значит, семья крепится не исключительно на единственной любви. Вы можете привязаться друг другу, боясь потерять, однако в определенный момент наступают притирки и смирение с посторонними принципами и желаниями, которые требуют терпения, учитывая, что эйфория от первой влюбленности прошла. Мое неподдающееся сомнениям убеждение, терпение – это не любовь. Такая мне не нужна. Рассказать, в чем заключается счастье? В легкости, о какой народ и человеческий, и божественный по странным причинам забывает. Восхищаешься человеком, совпадающим с тобой в мировоззрении, что легко и прекрасно. Из не отягощающей притирками легкости рождается настоящая любовь. Называется общей взаимной принципиальностью. На этом самом пьедестале, возвышающим вас над миром, возникает сочувствие, из него – нежность. Просто до примитивного, Айседора: если вы думаете одинаково, вы способны друг друга пожалеть, потому что понимаете, зачем и из-за чего, даже вникать и выслушивать, мысленно подключая анализ, не надо. Звучит чутка паршиво, но из жалости рождается искренняя любовь, ты ведь не человека жалеешь, а себя в нем. Мы всегда ищем и любим только свое отражение. Хочу ли я, чтобы меня любовно пожалели? О да, определенно. Поэтому я здесь.

— Ты вещай-вещая, милая, грех прерывать. Пойду блокнот возьму, — торопливо махнула старуха, подхватив заварник подлить еще. Мецтли поглядела на пустое донышко чашки.

— Ну какой у меня характер? Пятьдесят на пятьдесят, блаженно-уравновешенный или взрывной, презирающий болотную скуку и параллельно необдуманную глупость. Выберу надежного и рассудительного – обрету безумие от тоски, спокойные Боги тем болотом и отдают. Сумасброд без царя в голове, что часто рифмуется с философами и поклонниками искусства, не внушает семейной стабильности. Никогда не знаешь, чего через час ожидать. Я в потоке баланса плыву, где передвижки в укладе быта и событий подкреплены моими неизменными правилами – верностью близким и моментальной реакцией на их чувства. Мне без проблем спонтанно к скандинавам с Богом Ветра рвануть, но как личность-то я не теряю надежности и доверия. Я жду человека, у которого адекватность совпадала бы с моей: то есть постоянного в принципах и любви, но готового к судьбоносным переменам по сюжету или, напротив, их отсутствию, если нам обоим не хочется. Симбиоз уравновешенности с движухой и тягой к впечатлениям. Ум-м, романтичный.

— Загадка на интуицию: сердцем распознать мужика, который не наведет смуту словами, а по правде будет внутри наполнен тем, чем ты хочешь, — с женским понимаем кивнула старуха, достойно избежав ерничества. — Что же еще тебе нравится в мужчинах? Фифы с мозгами в юбке, как ты, не довольствуются одной стабильностью.

— Интеллект. Наглость? У меня слабость к гонору. Особому, изящному такому и пробивному, когда им пользуются осмысленно, чтобы вдавить на скоростях и распахнуть дверь ногой, где надо. Тупость презираю. М-м, интеллигентность. Список не слишком обширный, хотя увесистый, но перебирать его – ни о чем.

— Вот у вас, Богов, заско-о-ки, — по-детски, расслабившись, засмеялась Айседора. — Я тебе его сейчас, что ли, рожу? Тут свору чертей надо подключать, чтоб по свету вынюхивали. Вот ты зарядила, мать.

— «Мать»? Сплюнь, чтобы меня никогда в жизни никто больше так не назвал, — сморщилась Мецтли. — И чужая культура даром не сдалась, подавайте ацтека. Знаешь, за что я уважаю наших мужчин? За эго, защищенное бешенством. Каждого в общак не сгребешь, но зачастую самолюбие ранит нечто, посмевшее перейти дорогу планам или покуситься на их семью. Звереют за долю секунды, а правило не причинять боль родным чтят за святое. Будто котики, периодически по квартире носятся, когда кишки завертело, но все равно ласковые. Впрочем, про женщин скажешь тоже самое, тебе ли объяснять. Наша фирменная марка – безумство, гениальность и верность. Я не собираюсь корабль заграницу снаряжать, у меня на других не встает. Просто нужно найти стандартного ацтека, только с зеркальным моему характером, домашнюю сумасшедшую лапочку. Кстати… Стояк-то не по часам встает, — она заржала, — должна быть эмоция с вау-эффектом, когда видишь в первый раз. Мысль «какой классный» – не пушка, стреляющая в любом случае при встрече с хорошим парнем. Горячий секс и нежная романтика существуют исключительно в пузыре из обоюдного восхищения, которое сносит башню. Наверное, первое притяжение в момент щелкает, когда вы столкнулись случайно, а восхищение рождается потом, после любви, приходящей с жалостью. Посмею сейчас предположить, и настоящая любовь может возникнуть за секунду, потому что ясновидение Богов сразу просчитывает все аспекты личности человека. Ну, ничего толком пока про него не знаешь, однако чувствуешь – «твое». Осознаешь интуитивно, пусть не поговорил, не просмотрел, а просто понял. Поэтому мы, Боги, до последней капли души влюбляемся, не успев узнать чье-то имя. Мы не психопаты, подвластные нездоровой влюбленности. Мы предсказатели. Теперь просвети, что делать, если от каждого, кого я вижу, не встает, а падает и отсыхает, — оттянула Богиня веки, прижав ладони к щекам, затюканная переживаниями, недостатком любви и усталостью ждать.

Минуя инков, через не такой уж протяжный океанический заплыв, добираешься до скандинавов. Их мир цилиндрический, скрученный в трубочку пергамент, поделенный на уровни: внизу, по стандарту, мертвечина с чертями, повыше рождаются люди, с которыми стыкуются инки, дальше набор из разноплановых существ, на самой верхушке Божества греют неусидчивые задницы над печами разумной нечисти. Двигаешься снизу вверх по тропе, ведущей меж измерений, чем-то действительно смахивает на дерево. В общем, к инкам ближе, но до ацтеков расстояние тоже терпимое.

Викинги, мореплаватели с исчирканными пластами карт, загремели в тропики с разбитым кораблем и прижились на раскаленном песке, оценив пальмовые опахала. Именно их потомки однажды вызвали Мецтли, а потому она унаследовала кровь скандинавов, смешанную с южным огнем. Мецтли взяла себе лик от людей, выпросивших ее воплотиться в человеческом облике, оттого не сходилась с островитянами ни в характере, ни во внешности, не попахивая – буквально фоня другой культурой и голову свою разворачивая во что-то, что на проклятой Земле называлось европейским. Кожа ее смуглая, однако все-таки светлая, обтягивала высокий стройный скелет, с крупными чертами, как у народов, чьи каноэ или проа строились как драккары. Массивный, но аккуратный нос с горбинкой, длинные, но пропорциональные ввиду роста руки, покатые узкие плечи и большие зеленые глаза. Очень четкие, прямые темные брови, чуть скошенные у висков вниз, северные скулы, прикрытые мягким лицом, и широкие, не от деревни до деревни, конечно, но полные губы. Средний лоб, не маленький, не расплюснутый куда-то в облака, будто горы. Русые волосы, парусником растопыренные вокруг головы пружинами больших кудрей, и выделяющаяся складка с двух сторон, очерчивающая носогубный треугольник от щек.

Поджимая под себя руки, кости, легкие и изящные, как металлические сережки в мочках ее жриц, пряча тонкие запястья, Мецтли закатывала зрачки под миндалевидным разрезом век, упираясь взглядом во флаг, повисший над судном прибывшей семьи: на красном фоне ворон, своей чернотой напоминающий о холодных ночах, разделенных отсюда тоннами воды, столь же снисходительно смотрел на наивный люд, купающийся в мякоти фруктов и обмотанный крошечными лоскутами ткани. Пока затыкала уши, маленькие и прижатые к голове, наслушавшись островного лепета, ушлого, в пору их слепленным глазам, в душе ее принципиально ревели фьорды, какие Мецтли тогда даже не видела.

С Айседорой она себя не равняла, человеческая кровь, но разница в них не столь содержательна, как казалось на первый взгляд. Никакая сила не укроет от судьбы, и вены на ногах старухи выпирали от той же тяжести, что тускнели и путались волосы Мецтли: от эмоций. Сетка морщин, рассекшая шею медиума, стреляла в плечи Богини, и боль по ним растекалась до души, где антикварный комод и кухонный гарнитур за полчеловека золотых никогда ее не умалят. Имей понимание цену, купила бы, потому что не каждая сделка держится на одних договорах. Нужна была информация, нужнее – помощь, и хотя бы за одно человечное слово она бы отвалила половину своих счетов.

Медиумы, Полубоги, на полноценных Богов похожи были хотя бы тем, что владели телепатией, если уж не упоминать мощнейшее ясновидение, прицельно третьим глазом распознающее события в судьбе, имена и даты. Боги общались мыслями, и естественно, их черту Айседора унаследовала себе. Старуху день едва ли утомил. Мецтли напоминала, что связь со Вселенной – штука коварная, поэтому со временем медиумы сходят с ума. Люди магию практически не понимали: изучали, но не чувствовали, видели, но не слышали. Основная толпа народа все еще пользовалась письмами, маги, редко, заклинаниями для передачи мыслей, но телепатия не прекращала быть для них дикостью. Практически легендой, учитывая, что такие, как Айседора, встречались раз в бездну лет. Поэтому что делать с перегруженным каналом, когда твоя башка бесконечно ловит сигналы пришельцев, никто не знал. Бесконечный поток информации, который затмевает жизнь, нужную каждому обыденность – участь стареющего медиума. Они не справлялись со своими способностями и стремительно теряли разум. Из Айседоры не вышло исключения, но какая-то лошадиная крепость то ли в скелете, то ли в уме позволила сохранить товарный вид: на буфете, в вазе с прикольным пошлым рисуночком, стояли цветы. «Вульгарноватая, — косилась Мецтли. — Я бы тоже взяла». Или это вовсе был кувшин; керамическое мятное пятно из остатков молодости. Прикрытый пышными лепестками, лиловый узор из вульв стоило перенести на гобелен и повесить как семейную реликвию, потому что, со слов дочери, Айседора спускала силы на клиентов, когда нужно было зарабатывать на любовниках. Мецтли очень слабо представляла мужиков, утаптывающих разбитое крыльцо, хотя может, под их напором оно и треснуло. В конце концов, не зазря золото в чужих ушах не пряталось в седине волос, а запах парфюма, наверное, въелся в дом намертво.

— Ты за свое хваленое бессмертие не поняла, в чем разница между Богами Войны и Смерти? Любого, кто собирается меня искать, я вижу. А погляди-ка на себя: нагрянула без спросу и внезапно, пройдя сквозь защиты, не шелохнувшись. Не ждала я тебя. Дурная, ты – Богиня Смерти, ищешь себе пару среди живых.

Мошкара, ползущая рядом, огребла по затылку чайной ложечкой. Размазалась, растопырив лапки. Мецтли прислушалась, готовая соглашаться с чем угодно, распутал бы кто веревочки ее существования.

— Повелось, что Смерть не ждут, а та всегда приходит, как бы судьба не складывалась. Не беги в какие заросли и сколько не ставь защит – не скроешься. Холодный у тебя взгляд, как сталь, режет хуже меча. Люби-и-шь, — прокряхтела старуха, прижав руку к пояснице и поерзав на стуле, — оре-ешь, плюешься, торгуешься, только вот в глазах равнодушие безликое: поди сыщи в них страх, сожаление, интерес или печали. Тебя судьба не унижает, словно всевышнем провидением поцелованную, даже отряхиваться, чтоб дальше идти, не надо. Страшишься лишь, ни с горем, ни с болью не знакомая, что счастье не купишь на репутацию и славу заработанные. Вдруг деньги станет тратить некуда от скуки… Потому что зависишь, да что там, торчишь на удовольствии от жизни. Ты с Уицилопочтли в каких отношениях? — резко задала вопрос.

— В отличных, я его уважаю. Но не закадычные друзья.

— А почему ты с Богом Войны не спелась? Как ни крути, а Солнца Бог – у него и погода ясная, и мечи сверкают под чистым небом, и людей крики в горах не слышно. Мечешься по лесам и заливам, по земле, где слышно, как снизу черти стучат, среди жизней человечества, пролетающих ветрами. С Царством Мертвецов лобызаешься чаще, чем с родными джунглями, за уши не оттянешь. Со жнецами сплетни разносишь, с чертями наклюкиваешься. Боги Войны на сходки звали?

— У них своя компания, — забавно смяла Мецтли губы. — Мы в нейтралитете, если так стоит выразиться. Просто не лезем друг к другу.

— Друзья твои кто? Один в один пришибленные?

— Не друзья, это моя братва, — положила она ладонь на сердце. — Кали. И все, чьими храмами ты любуешься в моем городе.

— Династия Богов Огня? Первейшие Боги Ветров? Миктлантекутли, властвующий под вами?

— Я со всем архипелагом дружу, тут как ни крути, а каждый свой. Но Мик с Ээкатлем, Кали и мои горячие друганы, да, прям родные-родные. Мы жили вместе с рождения, семья.

— Как родственники?

— Ну. На общих диванах спали и в туалет друг при друге ходили.

— А ты подумай, кто такой Ээкатль. Бесшабашный Бог Ветра, летящий, куда душа гонит: ни границ, ни рамок, ни правил.

— Ээкатль очень порядочный. У него серьезные моральные ценности, он просто… свободный. Не обремененный забором, который нужно подкрашивать или сломанной печью, или отношениями. Он – олицетворение доступности мира, пространства, любые горизонты которого открываются и покоряются любопытством.

— Ты теряешь суть. Ээкатль переламывает правила, потому что не уважает те или не знает. Бог Ветра не поддается контролю и разумным увещеваниям, у него мертвы соображения приличий и опаска причинить своими действиями вред миру.

— Если принципиально не вникать в детали, ты не ошибаешься, — подтвердила Богиня и уточнила, защищая честь друга: — Однако Ээкатль ничем не отличается от Чантико или Шиу, от Кали, про Мика и упоминать не стоит, Бог Смерти сам там себе правила прописывает. Поэтому мы бережем его – он в праве делать, что пожелает, как я. Если никто из нас себя не останавливает и не читает нотации, я до последнего буду защищать и волю друга.

— Кали твоя, Богиня Смерти, сейчас с тревожной кнопочкой джунгли штурмовать начнет, если ты пискнешь, точно? Ацтеки по одному не ходят, и я тут тоже родилась, — прищурилась Айседора. — Расскажи мне про Шиутекутли.

— Мы его Шиу-Кутли зовем, — медленно моргнула. Храм женатых Богов Огня возвышался на вулкане посреди города, возведенного их с Мецтли совместными усилиями. Кента, в полушаге ругающегося на кухне с женой, она видела по сто раз на дню, чертовски вездесущего и даже просочившегося на личную консультацию с шаманом, где она о нем точно не планировала говорить. — Шиу в моей жизни появился, когда Чантико завела с ним роман. Они просто один раз поцеловались, и он к ней сразу переехал, как само собой. Где Чантико – там и я, у нас деревни почти срастались. Сказал, что я теперь его сестра, потому что все Боги, живущие на одной территории, родственники. Учитывая, что мой народ тусовался под вулканом на берегу, избежать новоявленного брата не удалось.

Айседора снова крякнула, вылупившись на Богиню.

— Как у вас просто до безумия. Сказал – и дело с концом, наглый. Вы замуж тоже спонтанно выходите?

— Нет, Шиу был для Чантико именно «своим» с вау-эффектом.

— Какой он, подобно Богу Ветра?

— Я могу только без такта выразиться, — посмеялась Мецтли. — Ебанутый. Он – Бог Безжизненных Пустынь, расплавляющий лавой грунт и останки животных. Мы его из песка вытащили, когда острова еще не заросли лесами, в пустынях раздолье и полная свобода действий. Шиу вообще рамок не видит, но умеет любить. Он… Шиу и Шиу, повезло, если ты его семья и если удалось договориться.

— Значит, смертоносный?

— Бог Огня же. Не буквальная, но смерть.

— Рассуди сама, ты близких коллекционируешь без чувства самосохранения и с балаганом в голове. Не ведающих цели в жизни, как страха. Какие цели мертвякам, какая жизнь? Вам бы гору приключений размером с вулкан ваш, чтобы не скучать, да сигареты разного сорта в пути курить. Смерть, знающая каждую закрому устройства людей, читающая их низкие желания, мерзостные мысли, наблюдающая за пресными судьбами, просит в дорогу спутников: интересных, душевных, умных. Ты себе друзей, как кости, собираешь.

— О, не напоминай о подоплеке работы. Я действительно слишком много знаю. Кем меня не называй, Смертью или Войной, а чтобы отражать удары, которые сыплются всегда и на всех, надо владеть информацией о психологических маневрах людей. Я почти историк, столетие за столетием ведущий архивы, — отбив барабанную дробь пальчиками по поверхности стола и задумчиво помолчав, Богиня продолжила: — В людях есть хорошее, нас они развивают во многом также, как мы их. Однако стоящие внимания и уважения встречаются в единичном количестве, а в основном в массах процветает неосознанная потребность выжать из собственной жизни любые возможности, до конечной капли, даже если те очевидно ведут к краху. Меня сильнее, наверное, омрачает, когда родители кладут на плаху судьбы невинных детей, чтобы получить нездоровое удовольствие от реализации своего характера. В какое угодно время, в какую угодно эпоху не меняется ничего. Главенствовать над теми, кто не может защититься, детьми или бесхребетными невестками, подавлять, скандалить, продавать целую жизнь ради минутного секса. Боги сумасброды, но все-таки, все-таки, всякий раз мы отдаем себе отчет о том, что делаем, даже если не тормозим и не сомневаемся. Люди же практически никогда глубинно не задумываются о причинах желаний и их последствиях, поэтому, говоря о человечестве в общем, к нему мы в основном испытываем брезгливость. Не от того, что люди слабее, а от примитива их психологии. Состариться от скуки и ужаса можно. Боги душевнее, что ли. Порядочнее, хотя далеко-далеко-о не любой.

— В корень зришь. Мне нет дела обмусоливать кости людям, когда передо мной сидит Бог Смерти. Давай-ка в твоей психике покопаемся.

— А мы чем последний час занимались? Я тебе тут целую картину нарисовала.

— В чем сущность Богов Смерти? В постоянности, словно восходы луны и рассветы солнца. Первая мысль, ударившая в голову при рождении, остается с ними на века. Хоть столетний, хоть тысячелетний Бог будет лелеять свой характер в первозданном виде: вы глупцы, ненавидящие судьбу, желающую сломить принципы. Станешь спорить, что не борешься с судьбой?

— Договариваюсь, — прилично обобщила Мецтли, вспомнив, сколько раз предсказывала события и просматривала методы, позволившие бы те переиграть. — Если продуманная политика жизни – это война, то возможно.

— Это не политика. Это – ненависть ко всему, что смеет тебе перечить. Труп на то и труп, чтобы в гробу покойно лежать, запертому в своем мире и не терпящему шевелений. Боги Смерти изменениям не подвержены, их уклад жизни, характер, взгляды постоянны. Вы как звезды, светящие каждую ночь с небес, которые не сдвигаются, – уже написанная карта. Но живые еще глупее вас, потому что знать не знают, чего хотят. Можешь себе представить, чтобы человек жил с мертвецом?

— Абсурдно.

— К чему тебе моя помощь? Ты сама прекрасно чувствуешь: стабильность обожает стабильность. Вам душу рвет при виде Бога, который как щенок готов скулить, лишь бы не изменить своим взглядам, потому что тем самым он не изменит вашим, какие вы рассмотрели и поняли в нем. Ты сама сказала, что ни один Бог не разделяет твоих чувств. Но ты смотрела не на тех. Сунь свой провидческий нос в Богов Смерти, Мецтли, мужа найти проще, чем тебе кажется, — Айседора оглянулась на кухонные ящики. В темноте, за дверцами, простаивало нечто покрепче, однако разговор двигался и без того. — Если брать в руки твой стояк… Даже у меня нет эрекции на тупость. Женщин редко привлекают рукастые, но безмозглые мужчины.

— Интеллект тоже в принципах. Способность рассуждать на характере базируется. Моментами увиливать приходится, но по сути говоря, я сторонник радикальных решений, отчего и действую стремительно, мол, главное – успеть, дальше разберемся по мере необходимости. Условно, с места в карьер. Выигрывает у судьбы тот, кто соображает первый, касайся то стычек, подружек или переездов. Сделай шаг, если кто-то понравился и хочешь подружиться, знаки сразу просматривай, чтоб не налажать от отсутствия информированности. И отдых ничем не отличается: тянет – пей, требуется – кури, компанию наскоро собирай, потому что Посейдон в тухляке сам бухать не приплывет. Заскучала – город поменяй, у друзей заграницей поживи. Люби тоже до отвала, потому что – это по-настоящему. Жизнь должна быть удовольствием, иначе в ней нет смысла и нужды.

— А Смерти или сразу и прямо, или ничего, у нее границ-то с условностями нет. Почему ты до сих пор зовешь себя Богиней Войны? Не стратегии, а танец хаоса: «само там как-нибудь» – так мыслишь. Конечно, само. Разве Смерть не приходит к результату в любом случае? На носу заруби, Боги Войны – планировщики, у которых чувства второстепенны, тебе ли не знать. Глаза изотрут, пока план проектируют. Ходишь под чужим именем, не Богиня Войны, а Смерть с ебанцой.

— Потрясающее открытие. Мужика-то мне найдешь, или третий глаз тоже постарел?