Читать онлайн
"В дороге"

В дороге

Русскому человеку только в дороге хорошо.

М. Павич

В тот год я часто навещал больную мать. Возвращаясь уже домой в Москву и проехав несколько десятков километров по местной дороге, я увидел на пересечении с автомагистралью человека. Заметив меня, он поднял руку. Это был молодой худощавый мужчина с большой спортивной сумкой через плечо.

Пересекая шоссе, я оказался рядом с «голосовавшим», вышедшим прямо на полотно дороги и, не желая обдать его дорожной хлябью, остановился и спросил:

– Куда нужно?

– По пути, шеф, если можно.

Не очень была радостная перспектива ехать с незнакомцем весь день до Москвы, но не сворачивать же из-за него с дороги. И я почти безнадежно поинтересовался:

– А до столицы устроит?»

– Хорошо бы, – ответил он.

Поместив сумку в багажник, мы двинулись. Мужчина, немного освоившись, бросил искоса пару взглядов на меня, вытянул зубами из пачки «LM» сигарету и стал искать спички. Прибавив газу, я открыл стеклоподъемником близкое к нему правое окно. Воздушный поток с воем ворвался в салон и зловеще завыл за окном. Воротник рубашки пассажира колыхнулся и обнажил небольшое родимое пятно у его уха.

– Не сильно ли, – с удивлением протянул он.

– Нормально, – ответил я.

Попутчик вынул сигарету изо рта, я закрыл окно, и мы долго ехали молча, притормаживая перед обгоняемыми машинами, сбрасывая скорость на спусках и развивая её на прямых участках.

– Откуда едешь? – прерывая молчание, спросил он.

– Может быть, едете, – поправил я его, видя с ним разницу в возрасте и не очень желая продолжать с ним разговор.

Незнакомец промолчал, а я подумал, что это не очень вежливо, тем более ехать еще вместе до Москвы, и назвал место, откуда выехал.

– Шак там живет, – найдя удобную форму, сказал он.

– Да, личность известная, помогал он мне в прошлом году газ проводить, – ответил я, поняв, что за пассажир у меня оказался.

– И чем он мог помочь? – спросил с ухмылкой незнакомец.

– Оснастку для труб, переходники выточил.

– Это для него ни работа. Палыч коронки подгонял, лучше любого зубника, – снисходительно заметил он, теребя сигарету в руке.

В те годы я курил но, ограничивая себя в этом пристрастии, дал себе слово не курить хотя бы за рулем.

– На остановке покурим, – примирительно сказал я.

Поговорили о погоде, о пустой дороге, выложенной бетонными плитами, о грибных урожаях прошлых лет.

Остановиться по собственной инициативе нам не удалось, поднявшись на очередной холм, мы оказались у поста ГАИ. Жест постового красноречиво указал на обочину.

Подошедший гаишник, взяв у меня документы, заглянул в салон. Он попросил показать содержимое багажника. Я вышел из автомобиля и открыл багажник. Постовой, мельком глянув на сумки, спросил у меня о пассажире. Я сказал, где его посадил.

– Это Белый, – негромко сказал он, – постоянный клиент Песочки, тут она в двух километрах. Высади его, да поезжай спокойно.

Я поблагодарил внимательного милиционера:

– Смысла уже нет, засветился он здесь.

– Как знаешь, земляк, – с ничего не означающей улыбкой сказал мне гаишник, но документы не возвращал. Стал интересоваться автомобилем, не часто встречавшемся в этих краях.

– Если хочешь, я сам его сейчас выведу, – изменив резко тему, уже громко заявил постовой. Я еще раз его поблагодарил и отказался от такой услуги.

Он вернул документы.

Я вновь сел за руль, и мы отправились дальше.

– О чем он базарил? – спросил попутчик.

– О тебе, – чуть помедлив, сказал я.

– Да, мы с ним пересекались, он из одной ментовской семьи,– сообщил мне доверительно Белый, – папаша здесь на зоне в Песочке, а его сшибать поставили на дорогу.

– Не скажи, я недавно был тут в Хохляндии, не успел границу пересечь, как прицепились к тонированным стеклам, въехал в город, – уже к не пристегнутому ремню.

Здесь же меня ни разу не тормознули

не по делу … Как всё-таки тебя зовут? – спросил я.

– Егор.

Я назвался и предложил перейти на ты, так как уже сам это сделал.

– А Белым почему, вроде бы не блондин?

– По фамилии.

– Кури, я за рулем не курю.

– Потерплю до привала, перекусим да покурим. Смотри, вон дождь уже закончился.

Постепенно распогодилось. Вышедшее из-за туч солнце, осветив еще совершенно зеленые деревья и поля, вернуло нас в лето, и в тепле от работающей печки автомобиля, под звуки ритмичной музыки, лившейся из колонок, мы неслись по незагруженному шоссе, стремительно и плавно сливаясь с пространством, возникавшим за лобовым стеклом. Освободившись на какое-то время от тяжелых мыслей, больших и малых проблем, мы только наблюдали за легкими изменениями так хорошо знакомой нам местности, проносившейся за окнами, и отмечали про себя открывавшиеся с высоких холмов её великолепные виды.

– Я точно ехал бы так до Владика, – мечтательно сказал Егор.

– Если бы мне сказали, что все будет хорошо. Я довез бы тебя туда.

– О чем ты?

– Мать у меня сильно болеет…

– А я свою почти не знаю, очень редко виделись…

– А где она?

– Живет с одним в Иваново. Я там родился только.

– А здесь как оказался?

– Жил в деревне у бабки, пока не померла, сейчас был у тетки.

– А жена есть?

– Попал в тюрьму, меняй жену…

– Поменял?

– Нет, не успел, сама свалила...

– Обед! — останавливая машину, сказал я.

Приготавливая на придорожном столике нашу дорожную трапезу, я услышал за спиной шуршание в сумке Егора и его оклик:

– Шеф!

Я обернулся. Буквально в полушаге от меня Белый стоял с финкой в левой руке. Мне некогда были знакомы два приема по выбиванию из рук ножа. Но накрывшая меня откуда-то сверху волна, пробежав по всему телу, опустилась в ноги. Они стали врастать в землю, другие части тела также меня покинули, и я остался один. Солнце зашло за угрюмые тучи, небо опустилось на верхушки деревьев. Всё, что было до этого, стало не важным. Доля секунды этой жизни обернулась вечностью.

– Посторонись, – сказал Егор и легко, как играя в ножички, с ладони метнул в доску стола нож, с набранной рукояткой в виде обнаженной женщины.

Лезвие ножа прошло через подгнившую столешницу чуть ли не по самую рукоятку.

– Вот такая работа Шака! – торжественно сказал он.

–Ты следующий раз предупреждай, если захочешь что-нибудь показать, – тихо ответил я, чтобы не выдать волнения.

– В смысле?

– Да в прямом, как сам… когда за твоей спиной вдруг с ножом?

– Ты что подумал? — улыбаясь глазами, спросил он.

– Бывает не успеешь и подумать, – со значением сказал я.

Мы молча перекусили. Я обратил внимание, что продукты, выложенные Егором на стол, были не из магазина, а домашние, даже вместо хлеба блины и коржики. Чтобы прервать затянувшееся молчание, я сказал:

– Тетка хорошо собрала тебе в дорогу.

Прежде чем ответить, Егор, усмехнувшись, прикурил сигарету, тем самым показывая, что ему есть что сказать по этому поводу.

– Да, очень не хотела, чтобы я уезжал. Провожала как на войну… А что сейчас в деревне делать? Ну, выкопали мы с ней картошку, заготовил дрова на зиму, починил крышу, забор. И что делать дальше, особенно вечером? Хряпнешь стакан самогона, прошлепаешь три километра до трассы, станешь у дороги и смотришь. Едут, спешат куда-то люди, прут автобусы, как из другого мира всё. У них жизнь. А ты? Постоишь, покуришь, вернешься и спать. Были книжки какие-то, все перечитал. А зима наступит… Я большие города видел только из окна вагона. Проезжаешь ночью, люди спят, и огни, огни кругом ... Я не стал деревенским и… в настоящем городе не жил. …Не мог я у неё оставаться... Мне нужно дело.

–Женился бы еще раз, может быть, и нашлось бы дело.

Он как бы отвечая себе на свой беспокоивший его вопрос, продолжал:

– В другой город я ехал, но Москва нормально, ништяк.

Помолчав немного, Егор нехотя проронил:

– Такая была она коза, завербовалась на Север и с концами...

– Скучаешь по ней, но клин клином вышибают.

– Нет, это было до прежней ходки.

– Так что же, мало ли женщин, – небрежно заметил я.

Он посмотрел изучающее на меня и промолчал. В той же шутливой манере я продолжил. Темы другой не было, а путь наш был еще длинный.

– На родину написал бы … в Иваново, город невест...

– Есть у меня, – сухо сказал Егор, не поддержав шутку.

– И что же ты?– участливо спросил я, стараясь вернуть расположение попутчика.

Егор не ответил, а лишь сосредоточенно стал растирать окурок о столбик стола.

– Поехали, – сказал я, – в дороге расскажешь.

– О чем? – спросил, как бы не понимая, Егор.

– О ней.

Егор промолчал, ему давно уже хотелось с кем-нибудь поговорить, а точнее рассказать и услышать что-то в ответ. Незнакомый попутчик – всегда подходящий слушатель, а тут как бы само собой вышел такой разговор.

– Поехали, – тихо произнес Егор, – тем самым ответив «да» на мое предложение.

Вновь заморосил дождь, который затем пошел по-настоящему, и мы быстро погрузились в осень. Понуро стоявшие без движения животные на полях, хмурые люди на остановках, согнутые под зонтиками продавцы рыбы на дороге – все они своим видом безмолвно указывали на уже начало длинных ночей, коротких и пасмурных дней. И казалось даже, что их здесь забыли, а когда вспомнят, то они тоже поедут или их повезут по этой дороге, и будет тогда всем весело и хорошо.

Из-за плохой видимости мы пристроились в конец колонны, следуя за которой, внимали лишь легкому постукиванию колес на стыках бетонных плит.

После нелестных определений переменчивой осенней погоды и нерасторопных водителей впереди идущих машин Егор замолчал, прикрыв глаза. Я ему напомнил об «обещанном».

Моя бабка, – тихо начал он, как мне показалось, о чем-то совершенно другом,– была деревенской знахаркой. К ней приходили и привозили лечить людей со всей округи. Например, такую болезнь как «волос», при которой палец на руке отваливался вместе с костью, она вылечивала прямо с порога. Бабка дико кричала по ночам, отчего я вскакивал и не мог долго уснуть, а по вечерам боялся ложиться спать. Жила еще с нами сестра моей матери, тетка, значит, потом она замуж вышла. В пятом классе меня отправили в интернат, где и начались мои художества. Когда я учился в девятом, бабка померла, умирала долго. Я на выходные приезжал домой и застал её ещё живой. Говорили, что ей нужно было передать кому-то своё «знание», а никто не хотел его брать, и поэтому она не могла умереть. Она смотрела на меня, хотела что-то сказать, а я не подходил близко. И вот, чтобы душа её покинула, предложили прорубить в потолке ход, но потом догадались – лишь разобрали трубу. Как только трубу разобрали, бабка заворочалась, глазами зыркнула недовольно и испустила дух. После похорон я уехал в интернат, а на выходные – не приезжал домой, не к кому было, да и страшно одному, вот и шастал, где попало. Через полгода я уже парился в колонии, где мне за старые грехи ещё срок впаяли. Перед тем как мне выйти, позвала к себе тетка, которая жила уже одна километрах в двенадцати от бабкиной деревни. Там сгоряча я сошелся с одной первой попавшейся и зарегистрировался. Где-то надо было с ней жить. У её родителей еще было полно детей, а у тетки тесно. Думаю, посмотрю-ка бабкину хату, и поехали мы с ней на разведку, только я ей ничего не говорил о бабке, чтобы зря не будоражить девку. Дело было примерно в это время, еще до холодов. Приехали, кирпичи на чердаке остались, замесил я глину, трубу поставил. Молодая хату вымыла. Протопили печку. Решили ночевать. Выпили слегка. Она у меня спрашивает, почему трубы не было. Я ей отвечаю, что, похоже, хотели кирпичи украсть. «Ну-ну», — ответила она мне. Я подумал, наверное, все слышала, но, молодец, не раздувает кадило. Поужинали, легли спать на бабкину кровать с периной, понятное дело – не сразу уснули. Не помню снилась ли бабка мне когда прежде или нет, а тут приснилась и говорит ласково: «Егорушка, Егорушка, подойди ко мне, чего ты боишься?». Никогда она меня так не звала, обычно Егориком. Муж у нее был Егор, мой дед, по нему и меня назвали. Я какой-то во сне совсем другой, типа школьника, и она, веселая, сидит за столом. Подхожу к ней, а она меня хлоп за руку. Так все четко было, что и сейчас это хорошо помню. Я вскочил, как ошпаренный, а подруга, видимо, еще не спала, да как заорет бабкиным голосом. Электричества в доме не было, обрезали, кромешная тьма, и не могу я понять, что происходит. Бред какой-то! Зажег я спичку, смотрю на жену, она на меня, спрашиваю, чего орала? Она мне говорит, а ты что во сне кричишь? Выпили мы с ней, и только после этого я уснул. Утром продали мы, на хрен, бабкину хатку на дрова соседям и уехали. Через две недели уже другие соседи упекли меня отматывать новый срок. Деньги за дом не успел я тогда получить и как бы остался он за мной. Побоялись люди без меня его ломать. Сам по себе был он еще справный. Оттянул я свой срок от звонка до звонка, вернулся опять к тетке. Моей козы уже и след простыл, но не особо я печалился. Она мне вообще не писала, как и я ей. Зима была, но не морозная. Поскучал я недельку и решил прогуляться до бабкиного жилья. Пока дошел, стемнело. Подхожу к дому и вижу светится одно окошко. Странно, думаю, кто бы там мог быть. Обо мне уже такая слава шла, что похлеще, чем о покойной хозяйке дома. Не хотел я стучаться в свой дом, но все-таки заглянул в окно. Смотрю, молодая женщина ребенка купает. Хатка маленькая, дверь откроешь, холодный воздух запустишь. Решил покурить на улице. Домов в деревне уже было мало, и спросить было не у кого, кругом тишина и покой. Прежде чем войти, глянул я еще раз в окно, и тут как раз она перед мытьем раздевается. Кончил я на снег и пошел обратно. Поспал я немного, прицепил лыжи и опять в деревню, чтобы засветло попасть. Зашел вначале к одной знакомой старушенции узнать о моих постояльцах. Рассказала она мне, что поселившаяся в доме женщина потеряла во время землетрясения в Армении мужа-военного и все имущество и приехала с двумя детьми к его родне в соседнее село. Или не сложилось у них там, или еще какая причина, но переехала она в этот дом, а работает медичкой рядом в селе. Я уже за ночь в неё почти влюбился, только не знал, одна ли она, а когда узнал, что одна, то очень сильно захотел, чтобы и она ко мне так же отнеслась. Подошел к дому, постучал в дверь, открыл мне мальчик лет восьми и сказал, что мать на работе, а они с младшей сестрой делают уроки и в дом он меня не пустит: «Не велено!». Посмотрел я – во дворе брикет торфяной есть, а дров на растопку почти нет. Сходил я еще раз к старушке, где был, попросил у нее топор и к приходу женщины натаскал и нарубил дров. И вот пришла она и спрашивает: «Что вы здесь делаете?» А я у нее спрашиваю: «А вы что здесь делаете?». Она сразу догадалась, кто я, и говорит, что ей скоро дадут жилье в районе, а пока она готова мне платить за проживание. Я ей отвечаю, что для начала, может быть, она меня в дом пустит, а то вот сынок её – молодой хозяин – выставил меня на улицу. Она улыбнулась, и мы вошли в дом. Я не знал, что ей сказать, и спросил: «Сколько времени живете здесь?». Она смутилась, подумала, что я высчитываю, за сколько месяцев деньги с них брать, и говорит, что второй лишь месяц. И тогда я ей говорю, а знает ли она, кто я такой. Она помолчала и отвечает, что «неплохой человек». Я у нее спрашиваю, кто ей это сказал. Она опять помолчала и тихо говорит, что сама это видит. Я отвернулся к окну и сказал, что пока времени у меня вагон, то могу детей со школы встречать. Ходили они в соседнее село. Глупость, конечно. Она засмеялась и говорит, что не знает даже, как меня зовут. Мы познакомились и сели за стол.

Егор, потушив сигарету о стенку пепельницы, достал новую и стал молча её разминать. Я тоже молчал, боясь сбить рассказчика с нужной волны. Егор не спешил продолжать, мне казалось, что он отбирал в памяти важное, чтобы лучше рассказать о главном. Мы вскользь наблюдали за работой щетки-дворника на лобовом стекле, счищавшей и вновь размазывавшей густые разводы на стекле, через которые то вспыхивали, то тускнели габариты впереди идущей машины. Из приглушенной автомагнитолы доносились звуки какой-то песни, смысл слов которой быстро растворялся в однообразном шуме покрышек. Сумерки, еще не обозначившиеся прямыми линиями света автомобильных фар, но уже повисшие над дорогой, поглощали последние остатки дня и настраивали на связь прошлого с настоящим. И я спросил у Егора, чтобы прервать паузу: «На нее можно взглянуть?»

Егор полез в боковой карман и достал из-под обложки паспорта цветную фотографию. Он протянул её мне, и я невольно прочитал надпись на обороте. На фотографии была молодая красивая женщина с умными глазами. На обратной стороне фотографии мужским почерком было выведено: «О моей смерти сообщить» и указывался адрес и фамилия женщины.

– Как ты думаешь, — произнес он, – можно ли женщине верить?

– Как любому человеку…

– Ты не ответил.

– Но ты же её знаешь…

Понимающая тишина – разновидность молчания, также необходима рассказчику, как утешение страждущему. Егор, не дождавшись ответа, стал продолжать:

Она была старше меня на три года, но она об этом не сразу узнала. В то утро, когда я к ней шел, я был уверен, что я ей понравлюсь. Но я не предполагал, что она будет такой. ...Веришь, я о ней думаю каждый день. Тогда я ушел от них под вечер. Не хотел уходить, но мне хотелось побыть одному. И я решил вернуться в теткин дом не по дороге, а напрямик, проложить новую лыжню, скостить на будущее пару-тройку километров, вначале через небольшой лес-сосонник, а потом полем. Я вырос рядом с лесом, но оказывается, леса не знал. Мне нужно было пройти всего лишь километра три по прямой, а дальше – поле и поле. Не успел я войти в лес, как стемнело, или в хвойном лесу было темно, оттепель стояла, к ночи подморозило, ни звезды на небе, ни луны, в двух шагах ничего не видно. Нужно было сразу на дорогу выйти, а я думаю – по прямой быстрее, да и не думал я ничего, перебирал наш разговор с ней. Продираюсь я на лыжах через сосонник, через какие-то заросли, пора бы уж и полю быть, а все лес и лес. Стал я прислушиваться, ничего не слышно, только разломы деревьев под ветром скрипят. И час прошел, и два, а все нет и нет поля. Если вначале я только и вспоминал её лицо, слова, мелькавшие мысли о нас, то тут, уже подустав, стал я думать, как бы выбраться мне из незнакомого леса. Вдруг услышал лай собак, повернул я в ту сторону и вскоре был в деревне. Что за деревня, понять не могу. Иду по ней и на магазин наткнулся, догадался я, куда попал, знакомое место. Именно из-за него мне на «малолетке» срок добавили. Постоял я возле него, покурил, пацанов вспомнил. Стало мне ясно, куда двигаться дальше, блуждая, я приличный крюк сделал, ушел в другую сторону, и предстояло мне возвращаться домой через бабкину деревню. Поздним уже вечером попал я в деревню, откуда стартовал, бегу я по дороге на лыжах и вижу: впереди двое идут. Не мог я их не догнать, а тем более по походке узнал одного знакомого кента из района. Поздоровались мы, поздравили они меня с возвращением, снял я на время лыжи и идем вместе. Подходим к бабкиному дому, смотрю, они ход замедляют. Я тоже. Подошли мы к дому и стал я с ними прощаться. Они спрашивают, мол, ты куда, а я говорю – да пришел уже. Посмотрели они друг на друга, развернулись и ушли. Я тихо вошел во двор, простоял там полчаса и только потом направился к себе…

Егор запнулся, как бы перелистывая страницу. Я, чтобы показать свою внимательность к рассказчику, хотел что-нибудь ему сказать, но не нашелся и промолчал.

Дождь закончился, мы уже на дороге были одни. Лучи фар, освещая нам путь, выхватывали из темноты ночи куски дороги, мутные стога сена, одинокие, нахмуренные деревья и нигде в стороне мы не видели огней, никаких, ни больших, ни малых городов, только наши две струйки света блуждали в ночи, словно что-то искали и не могли найти.

– Ты знаешь, что в году есть такие дни, – не то размышляя вслух, не то задавая мне вопрос, сказал Егор, – по которым сразу определяются будущее лето, зима?

Я посмотрел на него, чтобы понять, какая же связь со всем предыдущим, но Егор молчал и как будто ждал, что я отвечу, видимо, собираясь сказать затем что-то существенное. Может быть, он и не ждал, но я не выдержал и не совсем к месту сообщил ему:

– Читал, что в конце декабря погода последних двенадцати дней соответствует погоде каждого месяца года

– Не слышал я об этом, – мрачно сказал Егор

– Никто только не может это проверить…

– Почему? – серьезно спросил Егор.

– Все забывают об этом, когда наступает новый год.

– То, что я говорил, – произнес медленно Егор, – то же смешно.

– Пока не очень…, – сказал я. Продолжай, скоро уже приедем... Спас ты их, а дальше что?

Егор прикурил сигарету, сделал глубокую затяжку, выпустил медленно в приоткрытое окно струйку табачного дыма и, не глядя на меня, заговорил:

– Часто я вспоминаю эту ночь и стал уже думать, что все тогда было не случайно, вся моя последующая жизнь в ней как бы прокрутилась. Когда умирала бабка, старухи сказали, что нужно развернуть лавку с покойницей, чтобы ее душа обратно не вернулась в дом. Жутко мне, школьнику, всё это было слушать, и вот когда я вернулся туда – в бабкин дом, моя уже душа как будто слетела с петель. Анна впитала меня в себя как губка, мне никто не был нужен. Мне все время хотелось, чтобы она была рядом, я готов был её держать при себе, как расческу в боковом кармане. Я все время ей говорил только хорошее, и она мне также. Она меня называла по имени и отчеству, смешно было, но это был пример для детей. Мы не стали сразу жить вместе. Наверное, стеснялись её детей. До осени спали на чердаке сарая, а утром я уходил. Работы нормальной не было, получал гроши сварным в совхозе. Ремонтировал еще на дому швейные машинки. Огород убрали, перебрались в район в С-ск, квартиру сняли. Устроился я там на механический завод. Через полгода перестали платить зарплату, а у неё вообще её по-настоящему и не было. Жизнь – малина! На пенсию мужа и на дотации детские хлеб покупали, соль да спички. Как в лесу на ощупь тыкался, так и тогда искал за счет чего можно прожить. Поехал я в Л-но, на сахарный завод. Приняли меня туда по старым связям. Вскоре и она с детьми переехала. Не успели обжиться, как опять облом. Зарплату только сахаром выдают, а все её какие-то сбережения в трубу вылетели. Но ничего я не видел, кроме неё, и она также; плохо было без денег, но мы не печалились. Я по-прежнему считался женатым на другой женщине, концы которой трудно было найти, чтобы развестись. Наступили времена сахарного бизнеса. Вокруг только и разговоры, как замутить да наварить. Мне тоже это стало интересно. Надоело с хлеба на воду перебиваться. Инфляция бешеная: мешок сахара за месяц в два раза дорожал. И вскоре вышли мы с ней, как говорится, на дорогу, появились деньги, а затем и немалые. Дом купили за дешево хороший. Вроде бы спас я их всех в это время. Весь я был в делах, возвращался из поездок и опять уезжал. Разборки, «стрелки», друзья, товарищи. И однажды возвращаюсь я на машине, «Нива» у меня была, подъезжаю ночью к своему дому и вижу – двое у моих ворот толкаются. Похоже, они знали мою машину, увидев меня, издали начали палить, всю изрешетили, а у меня ни одной царапины. Я тоже ответил и одного хорошо зацепил. Не захотела она после этого больше жить там, и купил я ей квартиру в соседней области. А сам остался на время в поселке при заводе, дела проворачивать, как говорили, ночным директором. Раз в неделю, как по расписанию, ездил я к ней. Она в больницу устроилась, работала по специальности.

Рассказчик неожиданно замолк, как бы сверяя в памяти, правоту сказанного или того, что предстояло сказать.

– С ней я старался быть лучше, ...чем был, или мне так все время казалось.

Егор выжидающе посмотрел на меня. Я лишь покивал вежливо головой и промолчал. И он продолжил.

– Жила она в Д-ске, а я – на сахарном заводе. Прошло так больше года. Возвращаюсь я как-то от неё в поселок, а в почтовом ящике письмо, которое она написала мне еще до того как приехать мне к ней в город. «Я женщина и хочу семейного счастья». Я сразу же снова к ней. И прошу её: дай мне ещё время, максимум полгода, а потом будем вместе жить... Я, наверное, был не прав, но что-то меня все же сдерживало, не знаю даже, что. Но для меня она была всё! Я боялся, наверное, утопить это всё в семейной жизни с моим характером.

Егор бросил сконфуженный взгляд на меня и, стесняясь пояснил:

– Она во всем была такой чистой, как звон колокольцев. Не долго мы говорили, а расстались, как в первый день знакомства, счастливыми и с надеждой. Проходят полгода, она мне ничего не напоминает, и я, гад, молчу. Дела как раз очень даже неплохо шли. Телефон в квартиру поставили, почти каждый день звоню. И вдруг она мне сообщает, что есть у неё... мужчина.

Я посмотрел на Егора, теперь он лишь покачал в такт своей речи головой.

– Ночи для меня стали пыткой, днем работа спасала. В этот момент у меня как раз всё завертелось по поводу пальбы прошлогодней. Поехал я к ней не сразу. Открывает мне дверь мужик, такой благообразный, я у него спрашиваю: «Анну можно?». Он зовет её. Анна вышла ко мне на лестничную площадку и говорит мужику, очень резко: «Дверь закрой!». Со мной так она никогда не говорила, удивился я... Так просто она с ним, не вчера познакомились... Хотела она мне что-то сказать, но я не дал, опередил её: «Пока, дорогая!» Через пару дней получил от неё открытку. «Прости. Буду любить тебя всегда». И последние слова два раза.

– И я ей верю! Я даже рад. Мы не расстались. Мы остались вместе. Думаю, что так даже лучше. Она никогда не говорила и не сказала бы мне так: «Закрой дверь!» Вскоре я попал на зону, со спокойной душой, я не ревновал, не бесился, я был спокоен. Она осталась со мной...

Мы уже подъезжали. Воронка большого города втягивала нас в себя, высоко над дорогой тысячи огней побеждали ночь, и наши два лучика вливались в общее дело.

Продолжение. Тридцать лет спустя

Наш теплоход «Александр Грин» пришвартовался к известному мне уже по предыдущему круизу причалу Углича. По заведенному порядку пассажиры теплохода распределяются между ожидавшими их на пристани экскурсоводами и небольшими группами отправляются знакомиться с местом прибытия. На сей раз был старинный русский город с особой славой – здесь при загадочных обстоятельствах погиб царевич Дмитрия, юный сын Иоанна IV. Как все хорошо знают из школьных учебников эта трагедия была ловко использована самозванцами в Смутное время, а в наше стала гвоздем программы при осмотре его достопримечательностей. Мы с женой были уже в Угличе, в городе есть на что посмотреть, сфотографировать; можно выйти на высокий берег и полюбоваться видами на Волгу, на простирающуюся зеленую даль пойменных приволжских лугов. Это Святая Русь с нетронутой временем и войнами средневековой архитектурой, так недостающей нам на нашей многострадальной земле. Уютный Кремль с памятником погибшему наследнику престола, церковь Дмитрия «на крови», музей в храме. В музее мне запомнились …носилки, на которых несли убиенного сотни верст до первопрестольной. Они были сделаны на скорую руку, практически из оглоблей, так не подобающих для переноски царской персоны. Вспомнилось в музее не к месту смерть Брежнева. Вызывает меня, молодого преподавателя парторг института, сообщает новость и требует организовать траурный антураж в учебных корпусах: повесить в фойе портреты Леонида Ильича с черной ленточкой. Я же, как бы размышляя вслух, ему говорю: «Портретов много, а где ленточки брать?». Он молчит. Я же, назвав его по имени отчеству, продолжаю: «…нужно было заранее готовиться». Парторг вспыхивает, но не принимает на свой счет такие аполитичные рассуждения, а отправляет выполнять задание. Непредвиденное событие у нас редко с легкостью заканчивается, будь то смерть генсека или царевича либо разлив мазута из получившего пробоину танкера. Решил я тогда проблему черными колготками. Но вернемся в приволжский город.

Поскольку мы уже побывали прежде в угличском Кремле, то наш выбор пал на экскурсию в музей гидроэнергетики, куда поехали на автобусе. Осмотр его натуральных экспозиций был недолгим, предстояло посещение еще местного монастыря и универсама с превосходными сортами сыра угличского молокозавода. Перед посадкой в автобус один из наших туристов отошел за зеленую изгородь музея и громко опорожнил желудок. Его место в автобусе находилось перед нами. На теплоходе в свободном доступе для отдыхающих было вино, которое можно было на стойке в баре закрепить уже элитным спиртным. Однако от него не несло перегаром. На вопросительный взгляд соседки, женщины его возраста, с угадывающимися, легкими азиатскими чертами лица, он сказал:

– Всё-таки зря поехал, похоже, хорошо траванулся.

Они тихо между собой стали обсуждать способы лечения и где купить лекарство. Перед тем как тронулся автобус, мужчина встал в проход и снял легкую куртку. С утра моросил дождик. Я мельком глянул на него и над воротником его синей рубашки-поло у левого уха увидел родимое пятно. Седые волосы туриста говорили о его немолодом возрасте, однако, старше пятидесяти пяти я бы ему не дал. Выше среднего роста, подтянутый, легко вскочивший на подножку автобуса, почти как юноша, полагая, что он задерживает всех. «Родимое небольшое пятно, что-то знакомое – я напрягся, вспоминая. – Родимое темное пятно было у старшего брата моего одноклассника, но выше, на щеке, – у кого же ещё – встречались и у других мне знакомых людей, но не они, а у мочки уха – только у одного, …у моего бывшего попутчика в дороге – Егорика-Егора. Но он ли?»

Мы остановились у стен монастыря и вышли на следующую экскурсию, мужчина остался в автобусе. Мне хотелось его рассмотреть и, может быть, услышать его имя, но не удалось. Когда уже возвращались на пристань, мужчина с женщиной сошли у аптеки. В каюте я сказал жене, что с нами на экскурсии был человек, с кем возможно встречался очень давно. Она не ответила и этой темы я больше не касался.

Круиз только начинался, и остановка в Угличе была одной из первых. «Времени еще достаточно, как-нибудь узнаю его имя», – думал я. Оказалось, что питались мы на разных палубах, на лекциях и увеселительных шоу я его не видел, на верхнюю палубу на танцы мы с женой не ходили, бывал ли он там, не знаю, и в общую группу на экскурсию больше не попадали. И вот наш теплоход взял курс на обратный путь.

Постепенно я стал забывать о нем, несколько раз видел его издали на пристани, но моя близорукость здесь упорно молчала, порой не узнаю и хорошо знакомых. Подойти же к незнакомому человеку с вопросом об его имени, это не совсем для меня.

Наша последняя остановка перед Москвой была в миниатюрном и славном городке Мышкине, сияющей жемчужине в бриллиантовой россыпи городов Золотого кольца и Русского Севера. Замечательный экскурсовод добавил красок в палитру, рассказывая о нем. Завершилась «официальная» часть знакомства с городом и туристы с теплохода разбрелись кто-куда. На небольшой площади у пристани шла торговля сувенирами и другим китайским ширпотребом. И тут я увидел попутчика со спутницей. Они направлялись к рыбному киоску. Я попросил жену подождать и рванул за ними. Жена удивилась, обычно я обходил стороной торговые точки поскольку цены ничем не уступали московским, зачем нагружаться в пути ещё дополнительным грузом, но неспешно последовала за мной. Мои «подопечные» ничем себе не выдавали, обсудив, наверное, заранее, что будут покупать, они молча стояли в очереди. Купив копченного угря, также молча отправились в сторону теплохода. Я, правда, успел рассмотреть незнакомца, он стоял напротив женщины и ко мне правым боком. Его лицо мне ни о чем не рассказало и не напомнило. Легкие мешки под глазами, небольшие складки у губ, прямой нос, гладко выбритый волевой подбородок. На левой руке смарт-часы с черным циферблатом, на правой – обручальное кольцо из белого золота. Возможно, бизнесмен или государственный чиновник во время отпуска и никаких у меня не возникло ассоциаций. Мое внимание к нему, наверное, он заметил. На мою шутку о местном МГУ, где нет никогда конкурса, рассказанную со смехом жене, мужчина как бы даже отреагировал, чуть дольше, чем полагается незнакомым людям, задержал свой взгляд на мне. Мы также обогатились дарами Балтийского моря, постояли на берегу, полюбовались в последний день круиза видами широко раскинувшейся Волги-матушки, и направились к теплоходу. У сходен «Александра Грина» стоял и курил наш незнакомец. «Не ждет ли он нас?» – мелькнула у меня догадка. Курить на теплоходе не возбранялось, но только в одном специально отведенном месте.

– Добрый вечер, – обращаясь к нам, с улыбкой сказал мужчина.

Мы ответили вежливому туристу, и я почему-то проглотил ком в горле.

– Мы с вами никогда не встречались? – он посмотрел на меня.

Жена, вступившая уже на ступеньки сходен, остановилась и посмотрела с недоумением на меня. Я передал ей легкий пакет с покупкой и попросил ее идти в каюту.

– Думаю, что встречались, – сказал я, и протянул ему руку.

Мы обнялись.

– Как вас по отчеству? – крепко сжимая мои плечи, спросил он.

Я назвался и спросил:

– А что имя помнишь?

– Помню, но я запомнил на долго ваш номер непростой, пробил его позже, и оказался человек с другим именем.

– Я покупал машину у племянника министра МВД и ездил долго по доверенности. На Кутузовском на разъединительной никогда не останавливали. Но это в прошлом, другой уже номер.

– А тебя, Егор, как по отчеству?

– Вы помните мое имя?

– Помню, ведь долго ехали. Я смотрел постоянно вперед и только лицо твое не запомнил. Как ты меня узнал?

– По улыбке и голосу, вы не изменились.

– Имеешь в виду передние зубы, – улыбаясь сказал я.

– И их тоже, – улыбаясь ответил он.

– Мы ведь с тобой перешли на ты, а ты все на вы.

– Помню. Наверное, нам нужно уже пора подниматься на борт и давай поговорим в другом месте.

Договорились встретиться после ужина в баре теплохода.

* * *

Мы пришли в бар каждый ровно за пять минут до назначенного. Он переоделся в светлый костюм, я так же поменял рубашку и пуловер.

– Что будем пить? – спросил Егор.

– Что-то нужно взять, может быть, красного, сухого, – предложил я.

Заказали два бокала, чокнулись. Молча посмотрели друг на друга.

– Не ожидал, что когда-нибудь встречу тебя. Я живу не в Москве и чаще бываю в Китае.

– Я тоже не ожидал, и рад, что встретил тебя таким. Расскажи о себе. Кстати, как твое отчество?

– Геннадьевич, а зови по-прежнему Егором.

– Ты меня высадил у Киевского вокзала, – начал с этих слов свой рассказ Егор. – Помнишь?

– Помню, после Смотровой площадки нас остановил постовой.

– А я это не помню.

– Давай, лучше без деталей. Вышел ты у Киевского.

– Вышел я у Киевского, Москву не знал, я слышал лишь о Красной площади, Мавзолее и Киевском вокзале, куда приходили из Брянска поезда. Поэтому и сказал тебе – до Киевского вокзала, не к Мавзолею же. Было темно, но был только вечер. Осенняя пора. Потолкался на вокзале, перекусил, поехал на метро прокатиться и Москву посмотреть. Вернулся вновь на вокзал как бы на ночевку и наметить хотя бы примерные планы. Ты мне говорил о стройке, откуда можно будет оттолкнуться. С трудом попал в зал ожидания: без билета не пускали, пристроился на лавочке. Спать не хочу, все думаю, как же правильно поступить, с кем лучше встретится, у меня была тетрадка с телефонными номерами: одного кунцевского и еще кореша из Ногинска. Не спал, осенью ночи длинные, вдруг, как будто кто-то ладонью мне рот прикрыл, дернулся, открыл глаза, а сумки нет, уснул я сидя. Черт бы побрал! Тебя вспомнил.

Я посмотрел на Егора с удивлением.

– А что ты мне сказал на прощание у вокзала?

– Не помню, но не береги сумку.

– Это точно! Ты мне сказал другое.

Я вновь посмотрел на рассказчика, но он молчал. Ему не хватало сигареты, отпив из бокала, он продолжил.

– Пробежался я взад-вперед по залу, смешно, что я мог найти? Зато меня вычислил мент у входа в зал и выпер грубо за дверь, на улицу. Вышел злой, в сумке была одежда, тетрадка с телефонами и продукты. Паспорт и деньги лежали в боковом кармане. Купил у таксиста водки и по набережной пошел в сторону светящегося высотного здания. Было холодно, зашел во двор отлить, смотрю стоит «Нива» такая же, как была у меня. Открыл я ее, плюхнулся на заднее сидение, пару часиков поспал. Проснулся еще не рассвело, люди мимо машины проходят, разговаривают. Оставил недопитую бутылку хозяину на водительском сидении, и вместе с прохожими двинулся к вокзалу, к метро. Иду и думаю, хорошо же ты накаркал мне, четко получается.

Я прервал Егора Геннадьевича:

– Просвети, наконец, что такое я сказал?

– Ты сказал: «Притормози, начни сначала и у тебя получится». Хочешь-не хочешь, а с потерей сумки с тетрадкой мои ближайшие планы были похерены. И что делать? Шел и думал: «Какое же у меня было начало?». Начинал я с «малолетки», чему меня там научили: суходрочке? Какое мое образование? Три ходки. Кто я – для всех – зэк! Что мне делать и чего не делать? У Киевского вокзала остановился, покурил, дал денег бомжу на счастье. Главное, я понял, что никогда не делать! На «Киевской» сел в метро и начал все с нуля. Большой город и я один, ни одной души с кем можно было переговорить. Только твои слова – мне, щепке, в бурном потоке – оставалось про себя повторять, чтобы сохраниться и как-то двигаться вперед. Доставал иногда фотографию женщины, если помнишь о ней я говорил, смотрел на нее. Телефон я ее хорошо помнил и сейчас помню, но ни разу не позвонил. Ты мне сказал, что на Трубной площади идет строительство. Подъемные краны я видел кругом, а поехал на незнакомую мне Трубную, оказалось это в центре и не далеко. Взяли сварщиком, койка в общаге, и зарплата по тем временам подходящая. Девяностые, никому не было дело, кто я, откуда, написал заявление и в бухгалтерии показал паспорт. Сварщик – это не совсем мое, я у Шака – слесаря инструментальщика экстра-класса был подсобником, учеником, кое-чему научился. Да, и в той разрухе слесаря уже не были нужны… А ты его знал!

– Умер он, – сказал я.

– Давно?

– Давно, в начале двухтысячных.

– Что с ним?

– Своей смертью, тяжелая ему выпала судьба.

Егор встал, подошел к барной стойке и заказал по пятьдесят грамм «Посольской».

– Помянем Петра Павловича.

Мы выпили. Помолчали. В зале кроме нас никого уже не было, время работы бара заканчивалось, чувствовалось нетерпение бармена: ждал, когда и мы уйдем. После выпитого хотелось еще поговорить, да и не все еще рассказал Егор.

– Он меня, еще пацана, взял под свое крыло, а это там дорогого стоит. О себе он мне ничего не говорил, я знал только его статью. Расскажи ты, что знаешь.

– Это был мой сосед, если так сказать, жил недалеко. На четыре года был старше и отношений между нами никаких не было. Я подростком его лишь наблюдал со стороны. Шестидесятые – все потянулись к технике: радиолы, телевизоры, магнитолы. Во время обеда местный радиоузел прекращал вещание, и мы, школьники, начинали общаться по проводам: заказывали музыку, подносили радио к играющей радиоле, слышали голоса своих сверстников. И вот Петька, не понятно каким образом, где он мог найти детали, и кто ему мог помочь, собрал радиоприемник и выходил в эфир. Наверное, его предупреждали, а закончилось первой отсидкой. Вышел, и на перроне вокзала не поладил с Мишей-детским, маленького роста милиционером, это его вторая. Затем я ушел в Армию, поступил учиться и не знаю причину остальных. На каникулах студенческих встретил его у своего дома, он с молодой женщиной возвращался из леса: обнаженный по пояс – грудь, спина, руки всё синее, в наколках. Они остановились, он слышал, где я учусь, поздоровались, спросил об этом, показал мне их грибной улов. Последний раз встретились, спустя много лет, он опять был на свободе, работал в местной Сельхозтехнике и выточил мне все необходимое для проводки газа. Думаю, родился он не в то время и, может быть, не в том месте.

– Согласен, Палыч был правильный и рукастый, Царствие ему небесное. Повторим?

– Нет, не нужно, рассказывай дальше, а то нас скоро выгонят.

– Кстати, что-то у тебя наколок не видно?

– Да, есть немного, вот под часами браслет. На плече сделал и лечился, все опухло. Думал жало дырявое, вторая – такая же история, аллергия.

Ни с кем я толком не общался. Утром на автобусе отвезут, вечером привезут, в субботу работали, а в воскресенье много своих дел. Жил каким-то затворником, могло показаться со стороны, пришибленным, люди вокруг простые работяги, в основном азиаты, никого не замечал, постоянно сам в себе. Они горбатились для своей семьи, откуда-то приезжали и, поработав, уезжали. А я словно лямку тянул на «химии». Мысли у меня крутились: «Надолго ли все это?» Жил в столице, а выбирался иногда только пива попить, даже местный кинотеатр закрылся.

– Где ты жил?, – спросил я.

– За кольцевой, в Солнцево.

– На какой улице?

Он назвал.

– Там еще небольшое футбольное поле было, турники у него я варил, – добавил Егор.

– На поле никогда не видел людей, прогуливающих бойцовскую собаку?

– Нет, не замечал, не был я собачником, да и прожил там около года. Почему спрашиваешь?

– В доме через дорогу, торцом к полю моя квартира. Когда нужно было по-быстрому выгулять пса шли туда.

– Нормально! Вот как бывает!

Егор посмотрел на меня, думая, наверное, а что изменилось бы в его жизни, если мы встретились бы на поле. Я прервал его размышления и сказал:

– А я тебе по этому случаю расскажу еще маленькую историю.

Но рассказать не дал бармен:

– Мужчины! Вы будете еще что-нибудь заказывать? Я бар закрываю!

Мы с Егором переглянулись. Я покачал головой, Егор сказал, что тоже свое по жизни выпил. Мы взяли минералки и пирожных, кофе было в свободном доступе.

– Когда уйдете, скажите на ресепшене, чтобы закрыли зал, – сказал нам, попрощавшись бармен.

– Какая твоя история? – спросил Егор, поставив две чашки кофе на столик.

– Да пустяк, попей кофе, послушай.

Середина восьмидесятых, перестройка. Возвращался я в Москву на поезде, в Брянске ко мне в плацкартном вагоне подсели двое пассажиров: отец с сыном. Вез папаша сынка поступать в московский институт. Поезд шел днем, познакомились, сидим, говорим. Проехали так с часок. Мужчина полез в сумку, достал бутылку «Столичной», целую курицу, сало, яйца, лук, хлеб. Одним словом, полный путевой набор.

– Не стесняйтесь, присоединяйтесь, – говорит мне попутчик.

Я хотел было свою закуску достать, но он руками замахал, мол, не надо, да и класть было некуда. Мальчишка перекусил и полез на верхнюю полку с учебником. Мы же с ним по граммульке пьем и политику обсуждаем. Я же в тот период политически был очень активен, на встрече с Ельциным, где он выступал весь день, руки отбил, аплодируя, а уже через год, после партийной конференции его на дух не переносил. Мой попутчик оказался председателем колхоза, и с каждым моим словом был согласен. Покритиковали мы с ним вместе журналиста Черниченко, с его лозунгом: «Фермер страну накормит!» и подъехали к Киевскому вокзалу. Тут выяснилось, что ночевать он будет у родственника в Солнцево, где никогда не был, но наслышан об этом московском районе. Мне же он опять оказался по пути, жил я тогда в деревне, недалеко от станции Солнечная и район знал. Сели мы в электричку и через двадцать минут были на ее платформе. Подошли к автобусной остановке, нужная ему улица мне была известна. Время позднее: либо автобусы уже не ходили, либо вообще туда не заворачивали. О такси и речи идти не могло. На освещенной площади у остановки никого, дальше непроглядная темень. Мне на этот раз было совсем с ними не по пути, а в противоположную сторону с пару километров. Примерно столько же и до его улицы нужно было прошагать, а еще тяжелая сумка у меня была. Смотрит на меня председатель и говорит:

– Если сын поступит в институт, приеду к нему, гуся тебе привезу, проводи, пожалуйста, нас.

Конечно, кто откажется от гуся, но мог ли я отказать в просьбе единомышленнику с кем выпивали и так душевно поговорили. Пришли мы по адресу, звоним в дверь, никто не открывает. Стучим – такой же результат.

«Хороший номер, – думаю я, – пригласить их к себе? Не самый лучший вариант, а жил я с семьей у тестя.» Продолжаем стучать, дернули за ручку дверь открылась. Вошли, свет горит, на кухне гора пустых бутылок. Квартира коммунальная, в двух комнатах спали люди в отключке, третья была закрыта.

Через год я получил по ордеру именно эту квартиру за выездом.

– А гуся получил?

– Да, хорошего к Новому году. Каким образом! Кому он мог передать, если только «на деревню дедушке»? Быстро с ними распрощался и ушел, тащить мне сумку было еще порядочно по расстоянию.

– Пойдем, покурим, – предложил мне Егор.

– Сходи, я бросил, подожду здесь.

Егор ушел, а я стал вспоминать, была ли у меня когда-либо такая неожиданная встреча с кем-либо спустя многие года: нет, никогда не было. Возможно, мы стояли друг с другом рядом в метро, проезжали мимо на эскалаторе, летали в одном самолете, но не случилось, не узнаем мы ни Кольку, ни Таньку по прошествии многих лет. О, нет, была, спустя сорок лет! В подземном переходе, в людском потоке, двигавшемся мне навстречу, я увидел знакомое лицо человека плотного телосложения, прошел и обернулся, он тоже обернулся и приостановился, …и пошли мы дальше. Вечером в поисковике Интернета набрал имя и не встречавшуюся больше никогда еврейскую фамилию. Выскочил список депутатов муниципального района, того, где мы встретились, и среди них мой армейский сослуживец, уроженец Симферополя.

Вернулся довольный Егор, как не перекурить после горячего кофе.

– Теперь мы можем говорить хоть всю ночь, никто нам не мешает.

– Да, продолжи, – согласился я с ним.

Мою работу, похоже, заметили, а по-хорошему не с кем там было сравнивать. Перебросили меня через год в Ватутинки на стройку коттеджа владельца фирмы. Стал я там и по металлу кое-что делать, вытачивать разные украшения на решетки, нередко задерживался и ночевал на стройке. Когда я откинулся с зоны и вернулся к тетке, то сразу решил уехать куда-нибудь, и стоявшую у нее «Ниву» продал. Она была новая, практически после обкатки, взял за нее зелеными, часть поменял на рубли и оставил тетке. В Москву я приехал с деньгами, в общаге сделал тайник в матрасе и спрятал в нем баксы. Мои отлучки с ночевкой на стройке по этой причине мне не нравились. Старшим в Ватутинках от хозяина был парень моего возраста, звали его Вася Кореец. Постепенно мы с ним хорошо сошлись, дал он мне место в гостевом доме, где сам жил, и я туда перенес свои вещи. Был он приезжий из Забайкалья, никакой не кореец, бабка его была эвенка и, что интересно, кочевала со своим стадом когда-то в Монголии. По специальности он был электриком, но продвинутой мужик во всех отношениях: ответит, что у него ни спросишь. В Москве жил с отмены прописки, знал ее не хуже москвича. По вечерам сидели с ним пиво пили, играли в шашки, обсуждали новости и некоторые горячие. Вложился он на пробу в «МММ» и неплохо получил. Предложил он и мне стать «партнером» Мавроди, но не на долго, а на короткий период. Носился я с этими баксами, как с писанной торбой, но, конечно, их берег. «Эх, – думаю, – была не была у человека то получилось»; поехали мы с ним в офис «МММ», добавил я еще из заработанных, жил, почти не тратился. Проходит время, говорит мне Кореец: «Пора!» Отправились мы на его разбитом «Москвиче» и привезли полный рюкзак, деньги тогда были другие. Разделили по внесенному вкладу и положили в его сейф. И тут у меня появилась другая проблема: «Деньги у Корейца!», ведь порой на стройке падают кирпичи. Но кирпичом оказался электрический кабель в строящийся дом: опытного электрика Васю так шибануло, что с его слов, никогда прежде подобного с ним не случалось. Предложил я ему после этого случая поменять рубли на доллары и хранить их каждый у себя. Купил я простенький сейф, приварил к трубе и стал небедным человеком.

Егор посмотрел на меня, не утомил ли он своим рассказом. Я кивнул головой: «Слушаю, мол, внимательно» и спросил:

– Значит, не кинул он тебя?

– Нет, но не нужно вводить в соблазн и нормального человека.

– И что дальше?

Корейцу написала его сестра из Забайкалья, она работала главным бухгалтером на золотом прииске. Он с домом постоянно переписывался. Звала его приехать, есть хорошая возможность с деньгами войти в учредители прииска. Он недолго размышлял, дело верное, предложил вместе поехать. Для меня это было слишком стрёмно ехать к незнакомым людям, да в тайгу и с приличным баблом. Он улетел один, как бы в отпуск. Через две недели вернулся вместе с сестрой – …это сейчас моя жена. Началась новая жизнь, и пошла она вначале не гладко. Можно было бы еще долго рассказывать, но главное ты понял. Скажу лишь, что Корейца застрелили, а меня жена выходила. С ней мы имеем равные доли и трудимся, пополняя золотые запасы страны.

Мы помолчали, нужно было бы выпить, но закончилась и минералка.

– Я хотел бы тебя отблагодарить.

– За что?

– Ты мог проехать мимо на шоссе, даже в Москве просто высадить у метро. Где бы я был сейчас?

Егор помолчал и решил что-то добавить.

– Бабка моей жены, я с ней виделся, выросла в семье шамана. В советское время воспитывалась, ее дети хорошее образование получили, моя теща была учительницей, но шаманское в бабке осталось. Когда она меня впервые увидела, то сказала, что тебя сюда направил человек из далека. Я с серьезным лицом подтвердил ее слова и похлопал по плечу ее внука Васю. Но она сказала нет, другой.

* * *

Мы вышли на палубу, вдоль берега в непроглядной мгле, вдали, светились мерцающими огоньками силуэты строений незнакомого городка, и только ближе к воде вырывалось светодиодным пламенем здание, у которого можно было различить припаркованные автомобили и фигуры людей. Город спал и немногие могли видеть вначале двигавшийся луч по речной глади, а затем почти неожиданно выплывавший из тумана красавец, многопалубный белый теплоход. Полюбоваться им было некому или почти некому, он, покачивая боками, отправлял с шумом легкую волну-привет одиноким полуночникам и шел дальше. Увидеть, может быть, важное и не пропустить, сделать свой правильный выбор суждено не каждому, если ты один плывешь в людском море, и только спустя годы понимаешь от чего все могло измениться в любую сторону: кто ненароком тебе помог, или наоборот, кто в твоей судьбе сыграл злую шутку.

– Ты сейчас кормишь комаров в болоте, а где бы ты был, все зависело от тебя! – назидательно, как старший по возрасту, сказал я Егору, не ждавшего ответа на свой вопрос.

– Да, прав, только от меня, и я мог сейчас кормить гнус в тундре на кума, а подфартило бы – на Бали нежился, но, конкретно, я довольствуюсь «малым», приглашаю тебя с супругой к себе в гости. Не бойся, не на болото, у меня квартира в Чите. Ты не был на Байкале?

– Спасибо, не был, приглашаю и вас погостить у меня.

– Благодарю, не получится. Мы после прибытия сразу на поезд, билеты уже куплены. Не волнуйся, к нам летают и самолеты, но жена плохо переносит взлеты, посадки. Теперь, вот, четверо суток будем лицезреть Россию, наверное, в последний раз.

– Почему, уезжаете?

– Нет, упаси Бог, мне здесь дел хватает. Слишком далеко.

У меня на это лето была программа: обязательно съездить в родные края, не был там двадцать лет со времени похорон тетки, и, чтобы заинтересовать жену купил речной круиз.

– Побывал?

– Побывал. Взял авто в Москве, дорога классная, после поездки с тобой, я ехал по ней впервые. В деревне, где жила моя бабуля Нина Васильевна, лопух в человеческий рост, крапива, лебеда и ни одного дома. Местами только яблони со сломанными ветками, да вербы с березами указывали направление и ширину бывшей улицы. Могилу на кладбище найти не удалось, плохо помнил я ее, а спросить уже не у кого было. Деревня моей тетки Елизаветы в таком же состоянии. Похоронив её, я оставлял деньги на памятник. Все было сделано честно, по памятнику среди крапивы нашел ее могильный холмик. Времени было много, очистил его, подправил ограду и помянул символически. Все кругом заросло ещё побегами вишни, как в джунглях, и вдруг вижу чьи-то глаза, жующая мордочка, рога – козочка! Надо же, где-то люди живут. Выбрался на простор, с другой стороны, откуда заходил. Домик – хатка покосившаяся на все четыре стороны, без слез на нее не посмотришь, стоит в бурьяне. Куры с петухом возле нее щиплют травку, кошка, увидев меня, метнулась в огород. Постучал, никто не отозвался. Вошел, над дверью висит липкая мухоловка, пахнул запах теплый, чисто деревенский и хорошо знакомый, за многие годы не улетучился; в доме – никого. В огороде нашел старушку, вязала веник. Было 12 июля, праздник. Поздоровались, поздравили друг друга. Она меня назвала Павлом и позвала в дом. Я улыбнулся находчивости старушки, был праздник Петра и Павла. Я попросил ее подождать у дома и принес из машины, купленные в Москве на всякий случай угощения и мелкие подарки. Сели за стол. Живет она в деревне одна, раз в две недели завозит коммерсант продукты, заказанные заранее, привозят еще пенсию. Была уже пятница и конец дня, а пенсию не везли, она, посматривая в окно, чувствовалось сильно беспокоится. Когда я уже собрался уходить, она мне говорит: «Ночевать не будешь?». И тут как раз на мотоцикле прибыл почтальон с пенсией. Пообщались с ним, он сказал мне, что хозяйка избушки забывается, потом отходит, она ждет сына Павла, которого почтальон, работая здесь восемь лет, ни разу у нее не видел. Пока я разговаривал с почтальоном старушка, перебрав мои гостинцы и разложив их на две части, спросила у меня, держа полученную пенсию в руке: «Сколько будут стоить платок и конфеты?». Я ей сказал, что это все передал Павел и еще деньги, починить крышу. Попрощался, мне уже была пора ехать. Старушка успела сунуть мне в дорогу целлофановый пакетик с малосольными огурцами.

– Вот такие дела. А ты как часто бываешь?

– Редко, сейчас там война.

– Тебя она не коснулась?

– Нет, все было тихо.

Мы стояли в курилке теплохода, держась за поручни, за нашей спиной уже появилась алая полоска, предвестник быстрого летнего рассвета. Егор, рассказывавший о вкуснейших северных рыбах, о несравненном удовольствии их ловли, неожиданно прервался, метнул окурок за борт, и спросил:

– О тебе я ничего не знаю, расскажи.

– У меня короткая история, приеду – будет о чем поговорить. Идем спать.

Мимо нас, покачиваясь на волнах проплывала на спине уснувшая выдра, выросшая здесь на реке и отличавшая не глядя хорошее от плохого, ее сладкий сон мы не нарушили.