Читать онлайн
"Крылья"

Крылья

В основу рассказа положен реальный случай. В 1565 году, во время правления Ивана Грозного, в подмосковной Александровской слободе состоялся полет человека на изготовленных им крыльях. Этим человеком был холоп Никита, из дворовых «боярского сына» Лупатова («боярские сыны», – сословие, существовавшее в России в конце XIV — начале XVIII веков. Они вместе с дворянами входили в число «служилых людей»).

Никите удалось пролететь несколько сотен метров, но последствия были неожиданными…

– Бог дал птице крылья, а человеку – разум. Птица взмахнёт крыльями и полетит, но человеку, чтобы полететь, много ума надо приложить, – говорил Никита своему племяннику Юрию. – Нет силы выше силы разума; когда Адам и Ева были изгнаны из рая, ничего у них не было, и земля была пустынна и невозделанна, – а ныне люди расселились повсюду, и украсили землю трудами своими. Но что такое труд без разума? Разум есть свет в ночи, нет предела сиянию его; придёт время, и человек станет летать подобно птицам.

– На сказку похоже, дядя Никита, – недоверчиво сказал мальчик.

– Бывает, что и сказки делаются былью, – Никита взъерошил ему волосы. – Представь себе огромное небо, а по нему летают люди так же запросто, как теперь ездят по дорогам. Захотелось тебе, к примеру, матушку твою навестить: поднимешься в небо и полетишь. Вот уже её дом: «Здравствуй, матушка, я к тебе в гости!».

– Вот она удивится, а не то и языка лишится! – рассмеялся Юрка. – Как же: будто ангел к ней спустился!

– Ангелы крыльями наделены по естеству своему, как птицы, и летают безо всяких усилий, а человеку самому надо о крыльях позаботиться, – возразил Никита. – Ну, будет лясы точить, принимайся за работу.

– К завтрему кончим? – спросил Юрка.

– «К завтрему», – передразнил его Никита. – Больно ты шустрый… Крылья изготовить, чтобы летать можно было, это тебе не баклуши бить. Думаешь, до нас охотников не было? Однако же никто не полетел… Правда, не то делали: видел я как-то махолёт, то есть крылья, которыми надо махать, чтобы лететь. Но человек так махать не сможет, он тяжелее любой птицы, да и крыло птичье хитро устроено: оно в полёте меняется. Вот из затеи с махолётом ничего и не вышло; нет, подумал я, тут другой подход нужен – крылья должны быть заедино сделаны, прочные и лёгкие, чтобы парить на них, подобно орлу. Их-то мы и смастерим, если получится.

– У нас получится, – уверено сказал мальчик. – Ты умный, дядя Никита, и уменьями богат.

– Эх ты, хвалебщик! Не хвались, на рать едучи… – Никита шутливо хлопнул его по лбу. – Но будет зря болтать, работа не ждёт…

***

– Очумел? Четыре аршина шёлка?! Знаешь, сколько это стоит? Хоромы отстроить можно, а ты хочешь, чтобы я на твои глупые выдумки потратился? – боярский сын Лупатов выпил от возмущения водки. – Поди к попу, пусть помолится святому великомученику Валентину о том, чтобы к тебе ум вернулся.

– Я в здравом уме, господин, – отвечал Никита. – Посуди сам: крылья надо обтянуть материей лёгкой и прочной, чтобы они человека в воздухе выдержали. Холстина не подойдёт, тяжела, а лён лёгок, да не прочен.

– Что ты привязался ко мне со своими крыльями? По мне, так и вовсе не лети, – Лупатов выпил ещё водки. – Мне-то какая польза от твоего летания, если оно и будет?

– В иных странах каждый правитель, будь то герцог, король или даже сам император, привечает искусных мастеров, потому что их творения и его имя прославляют, – принялся объяснять Никита. – Видел бы ты, каким почётом эти мастера пользуются: поистине, святых так не почитают.

– Тьфу, нехристь окаянный! – Лупатов сплюнул и перекрестился на икону в углу. – Набрался заразы еретической, пока по полнощным краям скитался: за такие слова и языка лишиться недолго. Доложу, куда следует, и будешь мычать до конца жизни.

– Я не нехристь, господин, и тебе это ведомо, – ответил Никита. – Веру нашу я соблюдаю, ни в чём от неё отступления не делая, однако не убогие же мы, не слепые и не глухие, чтобы вечно во тьме и глухоте блуждать. Господь и нас умом не обделил: было бы лишь желание к сокровенным тайнам прикоснуться и мастерство своё показать.

– Научился словеса-то плести; прямо Иоанн Златоуст! – ухмыльнулся Лупатов. – Но только я тебе не Аким-простота, чтобы меня вокруг пальца обвести. Положим, удастся тебе полететь, однако как к этому великий государь отнесётся? А ну, как не одобрит? С тебя спрос небольшой, – холоп, он и есть холоп, – а с меня взыщется. Подведёшь ты меня под монастырь.

– О том я и толкую: позволь досказать, – возразил Никита. – Купить четыре аршина шёлка для тебя, конечно, дороговато будет, но тебе нет нужды на свои деньги покупать; ударь челом великому государю, пусть он из своей казны оплатит, а тем самым и одобрение его получишь.

– Господи, ты взаправду спятил! Чтобы я с такой просьбой царю челом бил?! – Лупатов от изумления забыл выпить третью налитую себе чарку. – Да меня взашей вытолкают, дураком обзовут, а не то кнутом попотчуют... Сам знаешь, царь нынче крамолу изводит – сколько изменников на Руси развелось! – ему не до забав.

– Выслушай сперва, а уж после горячись, если придётся, – спокойно продолжал Никита. – Государственным заботам царь немало времени отдаёт, но и для потехи час находит: Александровская слобода недалече, и что там делается, от людей не скроешь. В часы отдыха царь до увеселений охоч, а помимо того, всем известно, что он ко всяческим новшествам любопытен. Вот ты и пади ему в ноги, и расскажи, что, мол, есть у меня холоп Никитка, который крылья изготовил, дабы по воздуху летать. Для исполнения замысла сего всего-то одной малости не хватает: шёлк нужен, чтобы эти крылья обтянуть. Так ты уж распорядись, великий государь, чтобы шёлку купили четыре аршина, и Никитка потешит тебя зрелищем, какого ни в одной стране не было: полетит по воздуху, как птица.

– Гладко стелешь… – Лупатов почесал в затылке. – Боязно, однако, перед государевы очи с таковым делом явиться: тут или пан, или пропал.

– Никакого преступления в этом нет: спрос – не грех. А если царю угодишь, он тебя щедро пожалует, – улыбнулся Никита.

– Змей-искуситель! – Лупатов одним махом выпил водку. – Ну, быть по сему!..

***

Царь сидел на большом деревянном кресле в палатах в Александровской слободе и слушал своего шурина – крещёного кабардинца Михаила.

– Русским не верь, нам верь; русские лживы, лукавы, верности не знают, – говорил Михаил на ломанном русском языке. – А у нас, на Кавказе, если клятву верности дал, то на смерть идут, но клятвы не нарушат. Твоя воля для нас закон: укажи на врагов своих: всех вырежем, как баранов, – Михаил схватился по привычке за пояс, где должен был быть кинжал, забыв, что с оружием к царю не пускали. – Зубами будем их грызть, как собаки, – только прикажи! – вскричал он. – Хочешь, мой отец десять тысяч воинов в Россию приведёт; у них тут родни нет, жалеть некого.

– Родни нет, жалеть некого… – задумчиво повторил царь, а потом прибавил: – Но ведь можно и наших русских от родни оторвать, чтобы они одному лишь государю преданы были. Пусть дают клятву служить только ему и, если на то будет его воля, не щадить ни отца, ни мать своих, ни иных родственников.

– Сделай так, и будешь грозой для всех рабов твоих! – сказала вошедшая в палаты царица Мария.

– Спасибо за совет, – глумливо поклонился ей царь. – Без бабских советов мне не управиться.

– С кем, говоришь, женщина?! – прикрикнул на неё Михаил. – Это муж твой и повелитель!

– Вы тут разбирайтесь между собой, а я, с вашего позволения, пойду, – царь Иван поднялся и, не попрощавшись с женой и шурином, вышел из палат.

– Что с тобой, сестра? – спросил Михаил, переходя на родной язык. – Когда царь женился на тебе, не было такого твоего желания, которое он не исполнил бы. Как влюбленный юноша, он трепетал при виде тебя, теряя голову от вожделения. А теперь он холоден с тобой; чем ты отвратила его от себя?

– Аллах… Бог свидетель, что я ни в чём не нарушила обязанности жены! – сердито ответила Мария. – Я ли не ублажала царя, я ли не угождала ему? Я родила царю сына; не моя вина, что ребёнок умер, не прожив и двух месяцев, – она вытерла слёзы на глазах.

– Почему ты не рожаешь ещё? Твои пасынки не любят тебя; случись что-нибудь с царём, тебе несдобровать, – сказал Михаил.

– Ты говоришь глупости: будто я отказываюсь рожать, будто не хочу детей! – вспыхнула Мария. – Я перепробовала все средства, которые помогают женщине зачать ребёнка, – ничто не действует.

– Да поможет тебе Бог! – неумело перекрестился Михаил. – Но женщина способна привязать к себе мужа не только детьми: женские чары столь велики, что самый суровой мужчина не устоит перед ними. Вспомни свою старшую сестру, которая стала женой астраханского хана; она так очаровала его, что он тает от одного её взгляда, словно мёд на солнце. Вспомни свою среднюю сестру, которая стала женой хана ногайской Орды – перед ним трепещет вся степь, враги боятся его пуще огня, но этот свирепый лев становится ручным котёнком, оставшись наедине с твоей сестрой.

Вспомни ещё Махидевран, женщину нашего племени, красивее которой не было никого в подлунном мире; когда она попала к величайшему из земных владык, султану Сулейману, он так пленился её красотой, что сделал Махидевран любимой наложницей. Но после появилась русская рабыня, и так очаровала султана, что он даже женился на ней – виданное ли дело, султан женился на рабыне! Он звал её Хюррем, что означает «моя радость», надышаться на неё не мог, советовался с ней по всем вопросам; она имела такое влияние, что по праву считалась настоящей султаншей. А куда подевалась наша Махидевран? Сгинула без следа: никто не знает, что с ней сталось… Не забывай об этом, сестра: ты тоже можешь сгинуть без следа, подобно Махидевран, если не вернёшь себе сердце царя.

– У него есть ещё и ум, – возразила Мария. – Плох мужчина, который слушается зова сердца, но не слышит веления ума. Царь не таков; сегодня мы обратились к его уму, и наше обращение будет услышано, не сомневайся! Царь давно подозревает измену даже среди близких к нему людей, и неудачная война усилила эти подозрения. Он теперь видит измену повсюду, – там, где она есть, и где её нет, – поэтому наш посев даст богатые всходы. Скоро он наведёт такой ужас на свою страну, что адские картины поблекнут по сравнению с этим! И тогда я стану ближе ему, чем кто бы то ни был: разве ужас не больше радости?

– Ты мудрая женщина, сестра, – с уважением произнёс Михаил. – Можешь рассчитывать на меня во всём.

– Да поможет нам Бог! – Мария хотела перекреститься, но передумала.

***

– …По челобитным этим отвечать так, – говорил царь дьяку, записывающему за ним. – Война есть дело всеобщее и праведное, ибо на укрепление Русской державы направлена, – на оберегание её от врагов и посягательств их. Посему ни жизни, ни, тем паче, достатка своего жалеть никому не следует, но, напротив того, отдавать с великой готовностью, а жалоб никаких не подавать.

О воздаянии же за то, что на войну взято, просьб быть не может, если только кто вовсе стыда не имеет и греха не боится. Но таковым бесстыдникам и корыстолюбцам на святой Русской земле не место: как Христос изгнал торгашей из храма Божьего, так и мы изгоним их из Богом хранимого нашего государства. А ежели вздумают охулку класть на предначертания, самим Господом одобренные, суть сии охальники псы смердящие, которых палками со двора гонят, а не уймутся, так смерти предают.

Слово в слово запиши, и пусть писцы многажды перепишут, а после глашатаи зачитают на площадях… Добавь, что те, кто без ропота, но с охотою животы свои для государевой войны отдадут, – быть тем в милости у государя, а если дух испустят, будет им воздаяние от Господа в Царствии Небесном…

Пьяницы, блудники, мерзавцы несусветные, – живут во грехе, погрязли во всяческих мерзостях, а о душах своих не думают! – взорвался царь. – …Не пиши этого, сдурел?! Не для оглашения предназначено… Чем за такую жизнь цепляться, не лучше ли о вечной загробной жизни позаботиться и заслужить в ней вечное блаженство?..

– Последнее записать? – спросил дьяк.

– Говорю же тебе – нет! – прикрикнул на него царь. – А запиши вот что, но в отдельной бумаге, ибо не каждому дано понять… Господь послал нам испытания, дабы проверить прочность веры нашей. Православие есть древо животворящее, с давних времён нам завещанное для оберегания и дальнейшего произрастания, – продолжал царь. – На дереве том бывают и засохшие ветви, которое надо срезать и бросать в огонь, как Христос велел. Когда же дерево зелено, те ветви засохшие лучше видны; ныне древо наше зазеленело пуще прежнего, соками новыми наполнившись, – вот и видим мы и сухость и паршу, но неужто дадим сухости и парше всё древо погубить?.. Записал?..

– В точности, государь, – кивнул дьяк.

– Ещё какие челобитные нынче подали? – спросил царь.

– Большей частью по собственным делам: кто кому чего не додал или отнял. По твоему, великого государя, указу такие дела в Приказах разбирать надлежит, но всё подают и подают на твоё царское имя, – отвечал дьяк, позволив себе изобразить некоторое негодование.

– Плохо, что Приказам не верят: значит, худые у нас Приказы, в чём мне упрёк, – насупился царь. – Но хорошо, что к государю своему обращаются, – продолжал он через минуту, – в том веру в самодержца всероссийского воочию вижу. Ради одного этого стоило войну начать: она изменников выявила, но и крепость державы показала, ибо народ вокруг веры православной и государя своего наитеснейше сплотился… Так, что ли? – взглянул он на дьяка.

– Истинно так! – ответил дьяк, выдержав его взгляд.

– Всё с челобитными? – спросил царь, смягчившись.

– Ещё одно дело, пустяшное, – дьяк улыбнулся.

– Чего осклабился? – спросил царь.

– Смешная вещь, великий государь, – ответил дьяк, желая развеселить царя и продолжая улыбаться. – Просился к тебе боярский сын Лупатов; его не пустили, так он челобитную подал.

– Ну, и что тут смешного? – сказал царь.

– Пишет, что холоп его изготовил крылья для полёта: хочет, вишь, по воздуху летать, но ему нужно шёлку четыре аршина, чтобы крылья обтянуть, – объяснил дьяк. – Нижайше просит боярский сын Лупатов, чтобы купили эти четыре аршина шёлка за счёт казны.

– Ишь ты, четыре аршина! – удивился царь. – Это ведь дорого выйдет… Неужто впрямь полетит?

– Лупатов уверяет, что холоп толковый и мастеровитый, – осторожно ответил дьяк.

– Невиданное зрелище, чтобы человек по воздуху летал, – царь покачал головой. – … А ты что думаешь?

– Тебе решать, государь, – ответил дьяк.

Царь помолчал немного, а потом сказал:

– А что, пусть попробует: то-то иноземцы изумятся! У них такого нет, а у нас человек по воздуху летает… Выдать Лупатову деньги на шёлк, да проследить, чтобы не украл. А когда крылья готовы будут, привезти выдумщика этого, холопа, сюда; посмотрим, как он полетит.

***

– …Боится народ, не хочет нам помочь. Говорю им: «Царь и великий князь Иоанн Васильевич мне полёт разрешил и самолично присутствовать будет», – нет, не хотят! Придётся нам, Юрка, вдвоём крылья на колокольню поднимать, – сказал Никита своему племяннику, примеряясь, как лучше взять большое деревянное крыло, обтянутое шёлком. – Ничего, поднимем сначала одно, потом – второе, а наверху скрепим воедино.

– Конечно, дядя Никита! – ответил мальчик, берясь за другой конец крыла. – Подымем, не сомневайся!..

– …Ну, теперь царя надо дождаться, – сказал Никита на верхней площадке колокольни, затянув ремни от крыльев на груди и плечах. – Вон, видишь, у реки для него специальную площадку сколотили? Туда он и придёт.

– А уж не царь ли это? – воскликнул Юрка. – Смотри, из ворот выходит!

– Царь и есть, – кивнул Никита, прищурившись от яркого солнечного света. – Одежды блестят, золотом сияют, и вокруг него все люди пышно одетые.

– А чего же он без короны? – удивился Юрка.

– Ну, зачем корону каждый раз надевать: она тяжелая, шея отвалится, – сказал Никита.

– А возле него какие смешные два человека: штаны короткие, а ноги чем-то обтянуты! – засмеялся мальчик. – Не нашенские, что ли?

– Иноземцы, такой у них обычай в одежде, – кивнул Никита. – Тоже, стало быть, хотят на полёт посмотреть… Помоги-ка мне залезть на перила.

– Не страшно тебе? – спросил Юрка. – Высота-то какая, голова кружится…

– Страшновато, но пуще того боюсь осрамиться, – признался Никита. – Но ты погляди, сколько в небе простора, сколько свободы! Так бы лететь и лететь, и на землю не спускаться; что на земле – оплеухи да зуботычины, батоги да плети, кандалы да колодки, – а тут воля-вольная! Эх, Юрка, много ли человеку надо, чтобы человеком себя почувствовать: глоток свежего воздуха, и жизнь уже иной кажется!.. Однако, хватит болтать, негоже заставлять царя ждать; подтолкни-ка меня посильнее!

– Господи, боженька, помоги! – Юрка с силой толкнул Никиту и зажмурился, боясь увидеть, как тот падает. Но звука падения не было; тогда он открыл глаза и увидел, как поток воздуха подхватил Никиту и понёс над домами и стенами слободы, и далее, за речку.

– Летит, летит! Ей-богу, летит! – закричал Юрка. – И я полечу, не испугаюсь; будут люди по небу летать – будут, дядя Никита!

– …Ишь ты, и впрямь полетел, – сказал царь, когда Никита скрылся за рекой. – Ну, что? – обратился он к иноземцам.

– Das ist fantastisch! Er hat Leonardo selbst übertroffen! – с восторгом воскликнул один из них.

– It is amazing! This has never happened before! Can I take a closer look? – спросил другой.

– Посмотреть поближе просятся, – перевёл дьяк.

– Пусть посмотрят, от нас не убудет, – разрешил царь. – Сопроводи их… А вы чего такие кислые, будто уксус выпили? – обернулся он к царице Марии и Михаилу, когда иноземцы ушли. – Перепугались? Или не понравилось летание?

– Можешь казнить меня, великий царь, но я правду скажу, – отвечал Михаил. – Небо для Бога, для человека – земля. Когда человек, как вор, в жилище Бога входит, этот человек – большой преступник. У нас с него кожу содрали бы и на барабан натянули. Живи на земле, как тебе Аллах… Бог велел, а на небо не лазай.

– Верно мой брат говорит, – поддержала его Мария, – а я ещё добавлю.

– Ну, ну, поучи, поучи меня, неразумного, – усмехнулся царь.

– Учить тебя я не смею, – ты повелитель и муж мой, – но мыслей своих скрывать не буду; хочешь – казни, хочешь – милуй, – ответила Мария. – Если кому и позволено летать, то это лучшим людям, а не холопом. Холоп должен знать своё место, а место его при господине, чтобы волю господскую исполнять… Сам рассуди, что будет, если холопы летать начнут? Возомнят о себе многое: какие тогда они холопы? Шаткость повсюду появится: даже мне, женщине, это понятно… У нас и без того времена неспокойные – война с Литвой идет, и Литва нас одолевает…

– Где одолевает?! – резко перебил царь Марию. – Мы войну со всей славой начали и немало земель себе подчинили, а если после заминка вышла, так в том виноваты внутренние изменники и внешние недруги. Но мы им укорот дадим: изменников повыведем, а внешним недругам такой урок преподнесём, что до веку не забудут. Дай срок, и Россия святая над всем христианским и нехристианским миром господствовать будет!

– Отрадно слышать это, государь мой, – Мария нежно коснулась его руки. – Ты для великих подвигов рождён, для вечного процветания царствия твоего.

– Ах ты, лиса! Знаешь, как мужа умилостивить, – царь потрепал её по щеке. – Вечером приду к тебе в опочивальню, жди…

***

На следующее утро в своих особых покоях царь перебирал драгоценности в ларце, чтобы выбрать подарок царице.

– В наших, русских бабах, такого огня не найдёшь: они тлеют, что сырые поленья, а тут чистый порох, аж обжигает! – говорил царь сам себе. – Настенька, незабвенная моя, первая Богом данная жена, была милостивицей, души добрейшей, – царь вздохнул и перекрестился на икону, висевшую в углу. – А эту недаром прозвали «дикой кобылицей», – нравом яростна, куда там, не подходи! – да и душой жестока… Но не так ли и должно быть – сказано: «Око за око, зуб за зуб». Времена ныне тяжёлые, и воздух тяжек, а воздух наилучше всего грозой очищается…

– Государь, – осторожно проговорил дьяк, вошедший в комнату. – Примешь ли просителя?

– Какой проситель? – поморщился царь, закрыв ларец. – Чего лезешь в неурочный час?

– Боярский сын Лупатов, господин того холопа, что вчера полёт совершил, просится предстать перед твоими светлыми очами, – сказал дьяк.

– А ты ходатай за него, что ли? Или мзду получил? – зло спросил царь.

– Он спозаранку дожидается, а ты, государь, давеча сам хотел его видеть, – ответил дьяк.

– Да, хотел… – на лице царя промелькнуло странное выражение. – Иноземцы уехали? – спросил он.

– Ещё вчера отбыли, – ответил дьяк.

– Ну, зови сюда Лупатова: он, поди, за наградой пожаловал, – царь недобро усмехнулся.

…Лупатов, войдя в комнату вслед за дьяком, пал ниц перед царём.

– Подымись, – сказал ему царь. – Так это твой холоп полёт совершил?

– Мой, великий государь, – отвечал Лупатов, пытаясь понять, милостив царь или грозен.

– Неужто сам он додумался? – продолжал спрашивать царь.

– Как есть, сам, однако по твоему величайшему повелению на выдумку его было выдано денег для покупки четырёх аршин шёлка, – решился напомнить Лупатов.

– Помню… – сказал царь. – Откуда он сего набрался, как пришёл к выдумке своей?

– Он в походе против татар был, в плен к ним попал, и они продали его туркам. Служил гребцом на галере, а когда галеру эту христианский корабль захватил, свободу получил. Жил в городе Венеции, а потом в разных иных городах; там учения и мастерства и понабрался. Вернулся в Россию: хотел, вишь, своим умом жить, дивности всякие изобретать, но его обратно к ко мне привезли, поелику он холоп мой, – пояснил Лупатов. – От замыслов своих, однако, он не отказался: таким образом и крылья смастерил.

– Ясно… – царь нахмурился, а после жёстко сказал: – Един я во власти, одному всё решать приходится. Сначала я вреда в летании не разглядел, а теперь ясно вижу вред великий. Если кому и суждено летать, так это лучшим людям, по породе их и достоянию, а холоп от земли отделяться не должен. Что будет, если холопы летать начнут? Возгордятся и возомнят о себе: какие тогда они холопы? Нет, холоп должен знать своё место, Господом ему отведённое!

– Так и есть, великий государь, – едва мог прохрипеть Лупатов, у которого перехватило горло.

– Вот вопрос: что теперь с этим холопом делать? В кипятке сварить, чтобы прочим неповадно было? Иль на бочку с порохом посадить, дабы взлетел на небо и уподобился ангельского чина? – ядовито спросил царь.

– На всё твоя воля, великий государь, – с трудом отозвался Лупатов.

Царь призадумался, а потом приказал дьяку:

– Постановим так, пиши: «Человек – не птица, крыльев ему не иметь. Если же кто приставит себе крылья, тот против естества творит. За сие содружество с нечистой силой отрубить выдумщику голову, тело окаянного, пса смердящего, бросить свиньям на съедение, а выдумку после священной литургии огнём сжечь».

– Воистину! – выдохнул Лупатов. – Туда ему и дорога! Ввёл во искушение, холоп проклятый!.. – он упал на пол перед царем. – Не вели казнить, великий государь: по глупости я сие допустил, – помилуй меня, верного раба твоего!

– Пошёл вон! – царь пнул его ногой. – За четыре аршина шёлка с тебя взыщем.

***

Вечером царь в одиночестве сидел на кресле в своих палатах; на коленях его была раскрытая книга, но он не читал её, погрузившись в глубокое раздумье.

В палаты неслышно вошёл огромного роста человек, густо заросший рыжей бородой; на одном глазу его было бельмо, второй глаз – серо-жёлтый, волчий, – дико смотрел из-под мохнатых бровей.

Подойдя к царю, человек отвесил земной поклон:

– Здрав будь, великий государь!

– А, это ты, Лукьяныч, – вздрогнул царь, очнувшись от раздумья. – Я рад тебе. Не каждому душу откроешь, а тебе можно: ведь ты не предашь меня? – царь испытующе посмотрел на него.

– Малюта Скуратов – пёс твой! Прикажи, – издохну за тебя с радостью, – угрюмо ответил человек.

– Знаю, – сказал царь ласково. – Ты верный раб мой, безо лжи и лукавства.

– Ты – царь, власть твоя от Бога, – Малюта поцеловал ему руку. – Все мы рабы Божьи и твои рабы.

– Верно говоришь: как все человеци – рабы Божьи, так все подданные мои – рабы государя своего: Бог на небе, царь на земле, – кивнул царь. – Видано ли дело, чтобы рабы давали наставление господину своему и определяли, как ему управлять? Как Господу подчиняются беспрекословно, так и государю подчиняться следует, и если понадобится – жизнь отдать по приказу его.

Коли они так живут и жизни не жалеют для государя своего, – они хорошие рабы, будет им воздаяние в Царствии Небесном; строптивых же и прекословных, а пуще того, исполненных гордыни и ропщущих, ждет кара Божья, но прежде того – кара земная, от государя, ибо Господь вверил их мне, дабы я был для них повелителем, и карал за грехи их, как Господь карает.

А если суждено им принять мученический венец, пусть принимают с покорностью и смирением. Обрекая их на муки, душу свою гублю: чем больше их мучаю, тем больше сам мучаюсь, а им от мучений – одна отрада, ибо открывается через это дорога к вечному спасению. Кто же больший мученик – я или они?..

А о благочестии и разговора нет: я молюсь обо всех убиенных мною, – а кто помолится обо мне? Много ли умученных мною обо мне молится?.. Грешники окаянные, – есть и такие, что проклятия изрыгают на государя своего, идучи на казнь!.. Обиды чинят мне великие, но я несу крест свой с покорностью, как и подобает православному христианину…

– Государь!.. – Малюта снова поцеловал ему руку.

– Они там, в своих гнилых европах, человеколюбие проповедуют, – с едкой иронией продолжал царь, – так я и есть истинный человеколюбец: сколько душ человеческих спас, на небо отправив! Ежели тех умников послушать, так и не смей я какого-нибудь человечишку своего казнить – как же, жизнь-то его великую цену имеет! А то и мнения его слушайся, или ещё пуще – к делам государственным допускай; нет, у нас, славу Богу, так не повелось!

В государстве Российском есть единственный правитель – царь: ему власть от Бога дана и потому полное право имеет рабов своих казнить. Людишки наши к строгости привыкли, ими без строгости управлять нельзя: сами пропадут и государству погибель. Грозный им царь нужен, суровый, от одного вида которого поджилки трясутся: вот такого царя они любят, почитают и уважают, как отца строгого, но родного; от такого царя любые муки готовы вытерпеть не только что с покорностью, но с восторгом.

Так-то у нас в России издавна устроено, на том стояли и стоять будем! А ихняя Европа всё равно скоро издохнет – туда её и дорога, суке проклятой: ишь чего вздумали, жизни нас учить! – с яростью вскричал он. – Хороши учителя, нечего сказать: мы их били и бить будем, а вскорости все их земли себе возьмём, и тогда раскинется на весь белый свет лишь одна держава – наша, православная! Два Рима пали, а третьему, Москве, Богом суждено всем миром править!

Но для этого всех изменников надо извести: как заповедано в Писании – весь род до седьмого колена, – царь отбросил книгу; его взгляд вспыхнул нестерпимым огнём. – Андрюшка Курбский, слуга антихристов, Иуда, аспид ядовитый, сколько лет другом прикидывался, а оказался врагом первейшим и злым погубителем Русской земли. Перебежал к литовцам, и теперь в мерзких письмишках своих сравнивает нас с Литвой и немецкими странами: во всём превосходство их находит, а нас в тиранстве и жестокости обвиняет. Истинный василиск, от коего одно избавление – голову срубить, остов сжечь, и всё семя василесково истребить! Так-то и с другими изменниками поступить следует; Андрюшка Курбский называет нас «адским воинством», так мы покажем им, – изменникам, крамольникам, злопыхателям! – адские муки, – голова царя затряслась, на губах показалась пена; он начал выкрикивать тонко, быстро и отрывисто: – Живьём распиливать будем, в кипятке варить! На сковородах жарить, кожу на ремни резать, кишки по кускам вынимать!.. И жёнам их пощады не дадим, и детей покидаем в печи огненные!.. Мы им покажем «адское воинство», сам ад содрогнётся!.. – по телу царя пошли судороги, он упал на пол и забился в припадке.

– Опять падучая, – пробурчал Малюта. Встав на колени возле него, он всунул ему в рот свою шапку, чтобы царь не отгрыз себе язык, а после приподнял его голову и стал поглаживать, приговаривая:

– Ничто, государь, ничто! Ты только себя береги, а уж мы выведем всех изменников под корень, – никому пощады не дадим, не сомневайся! – единственный глаз его блеснул жутким светом.

Вместо эпилога

Казнь холопа Никиты прошла незамеченной из-за многих других казней, начавшихся в Александровской слободе. Дело о полёте человека на изготовленных им крыльях было надолго похоронено в архивах, и лишь в XIX веке сведения о нём были опубликованы в одном из русских исторических журналах как курьёзный факт.