ЛИТгостиная. N01(10)2015

Мы навечно застряли в окопах холодной любви.
За твоим красноречием пулям, увы, не угнаться.
Ты к барьеру меня позови за собой: Призови!
Этих выстрелов целких не стоит, как срама, стесняться.

Для чего же ещё руки, грудь - для креста и для ран.
Я в простертых обьятьях укрою твои преступленья.
Ламрим, Библия, Тора, Авеста, Веды, Коран,
Дхармашастры, Танах, Дао дэ цзин позволят мне, верно,

Расплетать бегло нервы канатов: твои (и мои),
Окунаться в простор наших буйных кровавых сражений.
Полюби меня, северный мальчик, - как можешь терпи,
Не сдавайся, когда беспощадный таран крошит стены.

Все равно будем жить: даже если - конечно - умрём.
Ну зачем нам сейчас размышлять о бессмертном и тлене?
Мне огонь твоих яростных залпов так нужен: "Ну, Дон-
Свет-Кихот, оголяйте же шпагу / клоните колени".

Стихотворение, судя по комментариям, из числа тех, что нравятся – и не только прекрасной половине читательского рода. И даже неудобно писать, что ничего в нём добротного не вижу (как герой анекдота: «Вот же пижон – всю Одессу удовлетворяет, а его не удовлетворяет!»).

Ещё будучи молодым, Фёдор Шаляпин, когда его взял под своё попечение Савва Мамонтов и начал приобщать к мировой культуре, в частности знакомить с живописью, в первый раз увидев картины Врубеля, выразился о них в том духе, что, мол, «намалёвано что-то – смотреть неприятно». В последующем, стараниями просвещённого мецената, он мнение своё, разумеется, изменил - приобщился. Но я и не Шаляпин, и уже не молодой, и вряд ли мнение своё по поводу подобных стихов изменю. Так что и автор, и читатели имеют право отнести мою писанину на счёт неразвитого поэтического вкуса (только не на счёт аллергии на "женские" стихи: я обожествляю Новеллу Матвееву, очень люблю Веронику Долину, преклоняюсь перед Беллой Ахмадулиной и молюсь на Веру Матвееву - это так, просто "навскидку").

А своё мнение о стихотворении могу выразить только так же, как молодой Шаляпин, грубо и непочтительно: нагорожено что-то – неразбери-поймёшь, к чему. «Адмиралы» - в окопах (?!). Как зачин. Генерал-адмирал Фёдор Матвеевич Апраксин, действительно, командовал то флотами, то сухопутными армиями, то морскими десантами, посидел и в окопах за свою службу, но в данном контексте, когда и в названии «холодных», и окопы «холодной любви» - окопы однозначно идентифицируются не как место, в которое судьба забросила адмирала волею случая, но как именно то самое «холодное». Да и причём тут Фёдор Матвеевич? Совершенно ни при чём. "Окопный" адмирал, одним словом: почти как «конные матросы», но то – понятное дело, а тут – «очень странное место».

Дальше – больше, но в том же духе:

«За твоим красноречием пулям, увы, не угнаться.
Ты к барьеру меня позови за собой: Призови!
Этих выстрелов целких не стоит, как срама, стесняться».

Понять, откуда эта «пуля» прилетела, можно: любовь как поединок (увы, не ново), который для ЛГ с её «предметом»-«супротивником» весьма желанен. Вообще, и ритмом в том числе особенно, очень напоминает стихотворение Андрея Вознесенского «Ты поставила лучшие годы…». То, что желанен, ничуть не кажется странным, поскольку "битвы", "выстрелы", "раны" с античных времён, как шаблон, используются в качестве дежурной метафоры для описания амурных дел: это те "выстрелы", "раны" от которых доставляют острое наслаждение. Но «траектория» у этой пули невообразимая: сперва она выступает в качестве мерила красноречия героя, потом – как средство общения с героем. Впрочем, по-своему логично. Но «позвать за собой» к барьеру (?) – прямо, как в «даль светлую», да и только. "Целких выстрелов" - однако, неологизм; с "оговоркой по Фрейду", как сейчас модно говорить; могу оценить только, как "на любителя". Не ясно также, то ли этих "выстрелов" не надо стесняться, потому что не надо стесняться срама, или же эти выстрелы "срамом" не являются. «Угнаться – стесняться» в данном случае – не украшает. Но то, что "женщины любят ушами", даже не отдавая себе в этом отчёта - бесспорно.

«Руки, грудь – для креста и для ран» - понять можно, откуда и что, но, говоря метафорически: «А хочется просто – картошки с селёдкой...». И «преступленья» - можно интерпретировать. «…И жить тоже просто – без лжи и халтуры». "Простота без пестроты", как говаривали предки. Но у автора свои представления о прекрасном. Последующее перечисление всех известных автору (надеюсь) священных книг в таком количестве, да с нарушением размера… Да лучше бы ещё одну «глагольную» рифму «проглотить».

Но вот и море, наконец! «Белеет парус» - но очень одинокий, и в тумане: «нервы канатов». Нет, ну, под пыткой я, возможно, что-то и скажу насчёт того, что это за нервы каких канатов и где. Но не уверен, что моим показаниям поверят. Правда, к канатам прилагается ещё «простор» (он и в Африке простор), сражения (очевидно, на море), залпы (по-видимому, бортовые). Но уже через строчку таран (да, у древних кораблей был таран! И таран сохранялся в конструкции подводной носовой части корпуса броненосных судов до начала ХХ-го века) крошит стены? ("Но в голову мне не придёт никогда назвать переборку стеной..." - А. Городницкий). И вот тут лучше сразу меня «в расход», потому что хоть убейте, но что «северный мальчик» (настолько красиво, что сразу видно, насколько не ново) должен вытерпеть (ну не стихи же, в конце-то концов), когда «беспощадный» (а как же иначе! Понятно, конечно, что всеми этими "буйных", "кровавых", "яростных" героиня просто стремится хоть чуть-чуть "разогреть" холодного "адмирала" - а возможно, и сама себя, или хотя бы создать видимость) таран?..

А потом, конечно же, про «умрём» и про вечность – ну как без этого? Причём только тут опять же Дон Кихот? Сервантес сражался в судьбоносной битве при Лепанто, но он никогда не отождествлял себя с сумасбродным героем (и Ла-Манча вовсе не на севере) своего сатирического по замыслу романа. «Свет-Кихот» - выглядит, как заплатка, хотя мило: снижает пафос. И немного галльского юмора – острая приправа (или эта "шпага" не столь острая? Как кому покажется, очевидно). А что, эта игривая строчка - "Ну, Дон-Свет-Кихот,..", - пожалуй, автору удалась именно как игривая.

В целом всё вместе взятое тянет на «А ты такой холодный, как айсберг в океане» - но там хотя бы всё логично, и все образы решены именно в контексте общей направленности стихов. Непонятным также осталось, чего же, собственно, сердце героини "после боя просит": то ли пленить героя, то ли "отпустить живого с покаянием - лишь потешить царя нашего батюшку" ("Благословляю Вас на все четыре стороны"), то ли вообще не может определиться. Ну, для этой героини - вполне простительно, но мы ведь не отождествляем автора с его героиней? показать все

"Хокку начала 21 века. Басё"

Micaela

Минула уж осень,
А она все поет весеннее -
Йепепестелле кайек.


Лана

Оттепель...
Декабрь не спешит,
Торопится Эр.


Фиалка

Viola - семейный оберег,
У Белой горы -
Случайная рана...


1929

Дед мой корчится от боли,
У шконки яблок корзина -
Великодушный август.

- - - - - - - - - - -
«Царь. Любишь боярыню?
Якин. Люблю! Безумно.
Царь. Ах, боярыня. Красотою лепа. Червлена губами и бровьми союзна… Чего ж тебе ещё надо, собак а?»
(«Иван Васильевич меняет профессию»)


Никогда я не занимался специально изучением жанра хокку, и потому не должен был бы браться за их рецензирование, но думаю, что моё восхищение пусть и немногочисленными встречавшимися мне хокку Басё и очарованность его талантом

(«Плотно закрыла рот
Раковина морская.
Невыносимый зной!»)

всёж-таки дают мне на это некоторое право. Так что попробуем разобраться, «чего ж мне ещё надо?»

Первое, чего я не собираюсь делать, так это подсчитывать количество слогов: «по общему мнению большинства теоретиков, единая слоговая мера для хайку на разных языках невозможна, потому что языки значительно отличаются друг от друга средней длиной слов и, следовательно, информационной ёмкостью одинакового количества слогов. Современные хайку, написанные на европейских языках, обычно короче 17 слогов (особенно англоязычные), тогда как русские хайку могут быть даже длиннее». Главное, что ритм данных стихов вполне подходящ для философской лирики хокку. «Басё определил следующие монументальные принципы этого жанра поэзии: ваби - аскетическая грусть одиночества; саби - печаль экзистенции, скорбность необратимого течения времени; сибуми - тёрпкая горечь переживаемых мгновений; каруми - лёгкость изображения серьёзных вещей; фуэки-рюко - восприятие вечного в изменчивом и непостоянном. Эти основы поэтики хокку» (цитата из «Хайкопедии») автором в известной степени выдержаны.

Но, пожалуй, на этом следование автором Басё и оканчивается – там, где начинается реализация этих принципов. Во-первых, хокку обычно не имеет заглавия – даваемые хокку заглавия условны и имеют целью лишь их обозначение, как, например, известное хокку Басё:

Старый пруд.
Прыгнула в воду лягушка.
Всплеск в тишине

- так и называется «Старый пруд», а ни в коем случае не «Вечер» или как-то ещё. Использованное автором, скажем, заглавие «Micaela» по сути является дополнением, ещё одной, например, четвёртой строкой данного хокку; вот как оно должно бы выглядеть:

Минула уж осень,
А она всё поет весеннее -
«Йепепестелле кайек»,
Micaela.

Гораздо симпатичнее смотрится в таком виде, не нарушая за счёт этого одного из фундаментальных принципов хокку – самодостаточности («Самодостаточность - Несмотря на аскетическое содержание, стихотворение полностью завершено, нет необходимости что-либо добавить и нет возможности что-либо убрать» - снова цитата из «Хайкопедии» (Хайкопедия. Логопед. Педиатрия. Для малых детей, что ли?). Как и с «придирками» к количеству слогов, я готов согласится в данном случае с допущением «лишней» строки в хокку – но не с подобным озаглавливанием. Да, с подобным озаглавливанием – потому что на поверку обнаруживается, что Басё очень часто давал заглавия своим хокку:

Единственное украшенье —
Ветка цветов мукугэ в волосах.
Голый крестьянский мальчик.
(озаглавлено Басё «Надпись на картине»);

Мелькнула на миг…
В красоте своей нерасцветшей —
Лик вечерней луны
(озаглавлено «Юной красавице»);

Повернись ко мне!
Я тоскую тоже
Осенью глухой
(озаглавлено «К портрету друга»);

Вихрь поднимая своей бородой,
Стонешь, что поздняя осень настала…
«О, кто на свет породил тебя?»
(озаглавлено «Старик Ду Фу»), и т.д.

В двух последних примерах заглавия именно «нет возможности убрать», потому что моментально потеряется смысл стихов. Мало того, «Басё, следуя старинному обычаю, нередко предпосылал своим стихам небольшие вступления, написанные лирической прозой» (Вера Маркова, русская советская поэтесса и переводчица, филолог, исследователь японской классической литературы). Иногда эти «небольшие вступления» не просто, а намного превышали объём собственно стихотворения:

В доме Кавано Сёха стояли в надтреснутой вазе
стебли цветущей дыни, рядом лежала цитра без струн,
капли воды сочились и, падая на цитру,
заставляли её звучать:

Стебли цветущей дыни.
Падают, падают капли со звоном…
Или это — «цветы забвенья»?

Опять же, как видим, прозаическое вступление является необходимым. Но лишь тогда, когда без него – ну никак. Вот что писал, к примеру, о хокку «Старый пруд» японский критик Ямагути Моити в своём исследовании «Импрессионизм как господствующее направление японской поэзии»: «Европеец не мог понять, в чём тут не только красота, но даже и вообще какой-либо смысл, и был удивлён, что японцы могут восхищаться подобными вещами. Между тем, когда японец слышит это стихотворение, то его воображение мгновенно переносится к древнему буддийскому храму, окружённому вековыми деревьями, вдали от города, куда совершенно не доносится шум людской. При этом храме обыкновенно имеется небольшой пруд, который, в свою очередь, быть может, имеет свою легенду. И вот при наступлении сумерек летом выходит буддийский отшельник, только что оторвавшийся от своих священных книг, и подходит задумчивыми шагами к этому пруду. Вокруг все тихо, так тихо, что слышно даже, как прыгнула в воду лягушка…».

Нетрудно убедиться, что Моити в данном случае явно «перегибает палку», утверждая, будто бы «воображение японца мгновенно переносится к буддийскому храму», или, говоря языком европейца, «заливает» - конечно, подобная интерпретация возникла только на основании предания, записанного японским мыслителем XX века Дайсэцу Судзуки, о диалоге Басё (тогда ещё не Басё, а Мацуо Дзинситиро) с дзэнским учителем Буттё, который был настоятелем храма в Касиме, провинции Симоса, и Басё обучался у него в 1681 году:

Буттё. Чем вы занимались всё это время?
Басё. После дождя мох такой зелёный.
Буттё. Что же раньше — Будда или зелень мха?
Басё. Слышали? Лягушка прыгнула в воду.

Даже среди японских исследователей много иных интерпретаций данного хокку; говорят, комментарии к нему составляют целые тома. Но! – применительно к данному хокку это можно даже считать его достоинством.

А кто такая «Micaela» - женщина-загадка? Автор так и не открывает.

Нарушает автор также и принцип лаконичности («Лаконичность - Стихотворение сжимается максимально, насколько это вообще возможно... Местоимения удаляются с помощью правильно подобранных глагольных форм. Связку слов предпочтительно осуществлять удачным подбором падежей и склонений, а не за счёт частиц, союзов и предлогов. Наречия отсеиваются прилагательными и деепричастиями... Остаются только те слова, без которых теряется смысл произведения, смысл которых необходимо передать и это невозможно сделать за счёт других слов. Каждое слово отвечает не только за свой смысл, оно несёт смысловую нагрузку сразу нескольких слов, которых в стихотворении нет, но которые незримо присутствуют»). Впрочем, этим страдают и многие переводы, русскоязычные во всяком случае.

Только и лаконичность имеет свои «но». Например, вот два перевода одного хокку Басё:

Веселье кругом.
Вишни со склона горы,
Вас не позвали?
(В. Соколов)

Люди вокруг веселятся –
И только… Со склонов горы Хацусэ
Глядят не воспетые вишни.
(В. Маркова)

Перевод Владимира Соколова может показаться лучше за счёт своей лаконичности, но смысл и настроение хокку Басё гораздо лучше передаёт «многословный» перевод Веры Марковой: ради лаконичности Владимир был вынужден даже содержание хокку частично урезать. Результат же весьма сомнителен – иероглифы читаются иначе, чем «буквенные конструкции», и, сохраняя точное количество слогов, точного соответствия всё равно не достигнуть.

Но вернёмся к нашему автору: «Минула УЖ(!) осень» - думаю, достаточно было бы даже простого «Осень», - или же «Зима», если так УЖ важно, что осень миновала.

Так что – не лаконично. Правда, у Басё есть, например, такое хокку:

«Осень уже пришла!» —
Шепнул мне на ухо ветер,
Подкравшись к подушке моей.

«УЖЕ пришла»! Да, не так всё просто. Это «уже пришла» - и, соответственно, это «минула уж» - позволяют автору, изображая настоящий момент времени («моментальность» как традиция подлинного хокку), показать его непрерывное течение – соединить две эти вещи в одном, - тоже немаловажная задача всякого хайдзина.

Но Басё, конечно, ни в коем случае не должен был бы говорить: «Осень»! «Хайкаисты отвергали безо́бразность, беспредметность, утилитарность, абстрагирование» (Елена Дьяконова, автор, переводчик с японского). Как поступал Басё, прекрасно иллюстрирует другая её цитата:

«Посмотрите, как изящно Басё вводит обязательную примету сезона в стихотворение о разлуке:

За колосок ячменя
Я схватился, ища опоры...
Как труден разлуки миг!

«Колосок ячменя» прямо указывает на конец лета» (конец цитаты). Объяснение, собственно, простое - Басё говорит: «Осень», когда хочет сказать: «Одиночество», и говорит «Одиночество», когда хочет сказать «Осень». «Без намёка нет поэзии. Не принято называть вещи своими именами – нужно уметь выразить красоту намёком. Прямое, непосредственное определение чуждо японскому пониманию красоты. Тикамацу Мондзаэмон говорил: «Если печальное прямо именовать печальным, то слова теряют свой глубинный смысл, а под конец исчезает и чувство печали. Нужно не говорить: «Грустно! Печально!» - а дать почувствовать печаль без слов… Желая достойно похвалить прекрасный вид, надо косвенным образом говорить о разных его особенностях, а отнюдь не называть его прекрасным. Тогда красота… почувствуется сама собой». (Цит. по: «Маркова В.Н. Мондзаэмон Тикамацу о театральном искусстве. – Театр и драматургия Японии. М., 1965, с.78.). Как пример, танка Оно Комати (перевод В. Марковой):

Печально всё. Удел печальный дан
Нам, смертным всем, иной не знаем доли.
И что останется?
Лишь голубой туман,
Что от огня над пеплом встанет в поле.

То, как Оно Комати, прославленная поэтесса эпохи Хэйан, выражала свою скорбь, свидетельствует о том, что чувство печали ещё не овладело ею. Басё никогда не сказал бы: «Печально всё. Удел печальный дан…». Он иначе передал бы чувство печали: не так прямо и откровенно, а исподволь.

Тишина кругом.
Проникает в сердце скал
Лёгкий звон цикад»

(Е.Е. Малинина, «Феномен хайку»; конец цитаты).

Вот так: «Тишина» - печаль, а «Всплеск» - тишина. Но при этом, не нарушив другого важного принципа, о котором теоретик жанра Нидзё Ёсимото сказал: «Цель — старую, хорошо известную истину выразить новым способом… оживить известное», - надо достичь оригинальности. «Именно неожиданное производит самый лучший эффект», говорил Ёсимото. Так что никакие «жёлтые/опавшие листья» или «отцветшие хризантемы» не сгодятся. И эти первые две строки – «Минула уж осень, А она все поет весеннее» - никуда не годятся: «"сатори" - состояние озарения, когда взгляду открываются вещи, недоступные другим людям» - основной принцип японской поэзии – здесь попросту отсутствует. Ни малейшей «недоступности» взгляду любого человека то, что «минула уж осень, а она всё поёт», не представляет; никоим «озарением» это не блещет.

Весьма субъективно истолковал автор данных хокку и присущий хокку принцип неопределённости («Неопределённость - Хотя, казалось бы, из-за сверхкраткой формы в хайку всё должно быть предельно чётко и ясно, но это не так. Чаще всего смысл неоднозначен. Недосказанность создаётся осознанно. Смысл такого подхода - автор не загадывает загадки, а как бы приглашает читателя самостоятельно наполнить стихотворение содержанием, выступить соавтором произведения. Читатель заполняет стихотворение тем смыслом, который ему в тот момент наиболее эмоционально близок (при повторном прочтении содержание может оказаться принципиально другим!). Своего собственного понимания (которое всегда есть) автор не навязывает и не скрывает»). Некая «она» («Micaela») в первом трёхстишии может, в принципе, быть кем угодно. Басё, «не загадывая загадок», мог бы написать хокку про, скажем, певчую птицу, прибегнув к метафоре (хоть и не часто, но он так поступал), с тем, чтобы «читатель заполнил стихотворение тем смыслом, который ему в тот момент наиболее эмоционально близок».

А что такое это «Йепепестелле кайек» - транскрипция птичьей песни, или фразы литовского языка? Японцы просто одержимы манией давать собственные названия всякому предмету, и даже всякой части предмета. Перевести все эти названия на другие языки, понятно, невозможно, их можно лишь заимствовать из японского, поясняя значение пространным иллюстрирующим описанием – что и происходит. И употребимость большинства этих терминов в других языках имеет ограниченный круг интересующихся узкой областью специалистов и любителей. Но сколько ни читал Басё, ни одного слова, такого как «хамон» или «дзе», использованного для «красного словца» - сиречь поэтического образа, за объяснением которого мне пришлось бы лезть в интернет, я не встретил – очевидно, по той элементарной причине, что и в Японии они известны лишь ограниченному кругу, тогда как принцип «хорошее стихотворение должно быть понятно любому читателю» японцу, очевидно, доказывать не надо. Ну, разве что изредка:

Продавец бонитов идёт.
Какому они богачу сегодня
Помогут упиться вином?

Хорошо, что есть комментатор, который не погнушался пояснить, что такое «бониты». А это «йепепестелле кайек» всёж-таки при всей его красивости - чёрт знает откуда: поверьте, что ЗА ВАС комментировать ваши стихи желающие, на сегодняшний день во всяком случае, вряд ли отыщутся - в отличие от чванной Зинаиды Гиппиус с её сакраментальным: «Если надо объяснять…». Вот нам с вами – да, надо.

Что ещё портит дело: автор, «загадывая нам загадки», одновременно боится быть нами не понятым. Как следствие, в стихотворение помещается «отгадка», уничтожающая всякую неоднозначность смысла при её расшифровке – то есть саму суть хокку. Недосказанность душится автором, возможно даже неосознанно, как следствие того, что японские «ваби» и «саби» для западного сознания (Россия относительно Японии – уже «запад») – искусственные явления. Независимый нищий странник Басё свободен – в том числе и от страха быть неверно истолкованным. А в результате его хокку и сегодня современны.

Или второе трёхстишие:

Лана

Оттепель...
Декабрь не спешит,
Торопится Эр.

Если несколько лет «тусовался» на Литсовете, большой загадки стихотворение не представляет - особенно для того, кто ещё слышал «Ланку» Вадима Егорова. Но только для того, кто «тусовался». Поэтому трёхстишие это – как и первое, впрочем, но в ещё более сильной степени – следовало бы назвать мадригалом. Хотелось написать: не хокку, а мадригалом в форме хокку, - но и у Басё, оказывается, «многие стихи, полные пронзающей силы, посвящены друзьям. Есть стихи на случай (и некоторые из них превосходны): в похвалу гостеприимному хозяину, в знак благодарности за присланный подарок, приглашения друзьям. Маленькие мадригалы, крошечные элегии… Но как слышится в них жажда человеческого участия, просьба не позабыть, не ранить обидным равнодушием!» (В. Маркова). Так что это трёхстишие, пожалуй, лучшее из четырёх - в нём есть многоплановость слов: «декабрь» - важно, что это одновременно и первый месяц зимы, и существительное мужского рода, тогда как «загадочное» «Эр», что известно каждому «посвящённому» - рода женского. То же и «оттепель»: в сочетании с «декабрём» как началом зимы это – стремление «декабря» оттянуть наступление уже ставшего очевидной неизбежностью охлаждения или прекращения отношений. Трёхстишие ещё и очень прозрачно «в тему» прозаическим миниатюрам, которым стихи предпосланы. Вот только чем не «грешил» бедный отшельник и нищенствующий странник Басё – так это стихами об «отношениях».

И, очевидно, отчасти поэтому японцы с их маниакальным стремлением дать каждой вещи своё собственное имя и строгому следованию канонам подобные трёхстишия, по форме соответствующие хокку, выделили в самостоятельный жанр – сэнрю: «стихотворение, в котором говорится о человеке, о его положении, о каких-то общественных обстоятельствах». «Любовь, секс, деньги, власть, гражданская тематика - все это тема для сенрю. Человек может быть темой хайку как часть природы, также и природа находит свое место в сенрю, как элемент жизни человека, различие лежит в акцентировке внимания на различной тематике стиха… в сферу внимания попадают достаточно трогательные сцены, и в таких случаях автор использует «хайковый» способ взаимодействия с читателем «от сердца к сердцу» (конец цитаты, Хайкопедия). «Добрая половина англоязычных хайку, в том числе и многие лучшие среди них, на самом деле гораздо ближе к другой традиционной японской форме – сэнрю», говорит нам японский лингвист-исследователь Харуо Сиране. Правда, некоторые ортодоксальные отечественные исследователи настаивают на том, что и для сэнрю во время его выделения в самостоятельный жанр были установлены весьма строгие каноны – и полного соответствия даже им не-японские хайдзины не придерживаются, - ну да что там, если сами японцы считают их сэнрю. Не надо уж быть «японистее японца».

«Чего ж тебе ещё надо, собака?» - пора вернуться к вопросу, поставленному себе рецензентом в самом начале. Да самой малости: во-первых, того самого «озарения», и во-вторых, не загадывания читателю загадок.

Остальные два трёхстишия по своим качествам ничем, собственно, не выделяются, так что я не вижу необходимости, и не стану разбирать их подробным образом – автор, или читатель, на основе вышесказанного о первых трёхстишиях, может самостоятельно оценить то же в каждом.

И в заключение – сэнрю.

В кронах трёх сосен
Ветер восточный поёт.
Тропинку ищу. показать все

Я возле тела посижу, я чувствую ты где то рядом
И как, и я сейчас стоишь, смотря за дивным снегопадом
Я даже знаю что в руках, что снова с грустными глазами
Ты крестик старый теребишь, улыбку подарив губами

Ты говорила я неправ, когда над верой я смеялся
И знаешь, ты была права, как верующий я состоялся
Но только, все не потому, что я ищю его любви, защиты
И в рай так жажду я попасть, что грех навечно мне закрытый

Нет, просто не могу принять, что ты способна раствориться
Среди людей , среди зимы, что здесь пришли с тобой проститься
И все же снег, он все идет, как в день когда мы повстречались
Когда попав под снегопад, мы в церкви от него спасались


А знаете, в целом не так плохо, как может показаться на первый взгляд.

Ритм прежде всего хорош. Классический, не «модернистский», конечно – и того, и того, и ту напоминает, но – куда же деться-то? В конце концов, у одного автора, любого, тоже большинство стихов написаны в одном ритме и размере – просто хоть вставляй строфу из одного стихотворения в другое. Не буду заморачивать «вычислением» размера – сам автор, как мне кажется, этим не «заморачивается», а пишет «по слуху». Только «прислушиваться» надо более внимательно: вторая и третья строки второй строфы так грубо и так нелогично выбиваются в окончаниях из ритма, что режет слух.

Сразу скажу, что рифмы вполне приемлемы, изысканные модернистские были бы неуместны в контексте стихотворения, а четыре так называемых «глагольных» в финальной строфе – это даже смело в наше время, и одновременно напоминает Ахматову и Цветаеву.

Композиционно стихотворение тоже грамотно выстроено – и строфы, и строки. Но и здесь надо поработать: если два «всё», идущие подряд в третьей строфе, смотрятся неплохо, то два «когда» и два «мы» следом – уже чересчур.

Над чем надо серьёзно работать – так это над грамотностью. Бог с ними, с запятыми, хотя пунктуация в русском языке – это пятьдесят процентов смыслового содержания, и для такого текста, состоящего из одних сложносочинённых и сложноподчинённых предложений, это верно «на все сто». Тем более Бог с ними, с дефисами и тире, и с «ищЮ» - но «смотря за снегопадом», «я посижу, ты, как и я, СТОИШЬ (?!)», «улыбку подарив губами» и т.д., вплоть до бессвязной строки «в рай так жажду я попасть, что грех навечно мне закрытый» - всё это не по-русски, это всё по-тарабарски.

И тем не менее – вот меня лично стихотворение тронуло: оно и не совсем безыскусно, и совсем не безвкусно, в этом простом рассказе –размышлении о жизни и смерти очень много жизни. Поскольку речь как-никак о поэзии, позволю и себе поэтическую метафору: в подобных случаях принято говорить о «самородке» – вот и это стихотворение как золотой самородок, переплавленный в форму, вылепленную не слишком умелым ювелиром: в руке – «тянет», ощущается золото, но большая часть мелких деталей не отшлифована. показать все

На нежилой параллели кружатся дни недели, слева, где током бьется рыжее раньше солнце. Простынь зимы измята, пахнет остывшей мятой. Руки устали рано – странно все это, странно.

Жизнь превращая в вату, как анекдот, бородатый, снова приходит Дедка, чтоб надавать по репке – Жучке, мышонку, внучке – старенькой авторучкой. И ни один знакомый ведь не подарит новой – чтобы в одном флаконе, чтобы в одном пенале – чтобы уж не пеняли в случаях тех, что кроме. Чтобы все было сказкой – нужно всего указку .

Пусто жильцами в доме.

Святы места в кармане.

Руки – погреться только, крошкой алмазной колкой падают дни и люди. Солнце на небоблюде красится хной ехидной, туч седины не видно.

Честная ложь – как счастье, бьется и бьет участьем на нежилой параллели дней, а левей – неделей. Просто и монолитно. Будто с лица испита, простынь зимы измята так, что рукам приятно.

Пахнет остывшей мятой.

Пахнет остывшей мятой.



«Раздувайся, пузырь,
Раздувайся, большой,
Оставайся такой,
Да не лопайся!..»


«На нежилой параллели кружатся дни недели,..»

«Где и как рождаются такие образы?» – недоумевает, я думаю, очарованный читатель.

Ну да к образам мы ещё вернёмся, а прежде всего хочется сказать о звукописи, потому что первое, чем обращает на себя внимание представленное стихотворение – мягкие аллитерации. И проще сказать о них сразу, чтобы не возвращаться к этому поминутно, читая вместе с вами каждую строчку, ибо аллитерациями пронизано всё стихотворение, и ещё потому что те «руки», о которых пишет в данном стихотворении автор, которые так «устали рано» – всё же не «фиолетовые руки», у которых только и дела, что «на эмалевой стене» чертить «полусонно звуки в звонко-звучной тишине». Но хотя сказать о звукописи сразу проще, сказать о ней коротко всё равно непросто. Потому что она здесь везде:

«На Нежилой параллели кружатся дНи Недели, слева, где током бьется рыжее раНьше солНце. простыНь зимы измята, пахНет остывшей мятой. руки устали раНо – страННо все это, страННо»,

и одна аллитерация накладывается на другую:

«на нежиЛой параЛЛеЛи кружатся дни недеЛи, сЛева, где током бьется рыжее раньше соЛнце… руки устаЛи…»,

и на третью:

«на неЖилой параллели круЖатся дни недели, слева, где током бьется рыЖее…»,

и четвёртую:

«на нежилой паРаллели кРужатся дни недели, слева, где током бьется Рыжее Раньше солнце. пРостынь зимы измята, пахнет остывшей мятой. Руки устали Рано – стРанно все это, стРанно»,

и:

«… кружаТся Дни неДели, слева, гДе Током бьеТся рыжее раньше солнце. просТынь зимы измяТа, пахнеТ осТывшей мяТой. руки усТали рано – сТранно все эТо, сТранно»,

и:

«простынь зиМы изМята, пахнет остывшей Мятой»,

и, ... И вдобавок на неё накладывается перестановка звуков: «ЗИМы ИЗМята», «ДНи НеДели», «недЕЛи, сЛЕва». И так – на протяжении всего стихотворения. И – ни единого «спотыкания», трудно читаемого звукосочетания (подобного тому, каким я, например, начну следующее предложение этой рецензии: «Вкупе с вполне себе…») – ну, разве что «падают дни» да «жизнь превращая в вату», – ни одного «провала» строки (о чём, собственно, говоря о стихотворении такого уровня, и упоминать-то просто неудобно). Вкупе с вполне себе современными рифмами, которыми автор ритмически организует текст легко, как бы играючи, по желанию непринуждённо меняя схему рифмовки – изумительно. Правда, рассуждая академически, можно местами выделить «слипания» окончаний слов с началом следующего – «дНИ НЕдели», «измяТА ТАк», – но до неприличия эти слипания не доходят – это раз, и два – а что же тогда вообще есть аллитерация?

Но вернёмся к тому, с чего начинали. Так где же и как рождаются такие образы? Да в учительской они рождаются! В здании нашей школы, например, учительская располагалась на третьем этаже, на параллели старших классов. И там, в учительской, ну как им не родиться: «кружатся дни недели» учебного процесса, «слева» (как и положено по эргономическим нормам) «рыжее раньше солнце» в окне освещает стол – зима, снег за окном, чай с мятой остыл в кружке… Руки устают, с годами всё больше – пишешь и пишешь, сеешь разумное, доброе и вечное, а… Проблемы нашего образования, проблемы нашей жизни. «Жизнь превращая в вату…»,

«…как анекдот, бородатый, снова приходит Дедка…» –

ну, здравствуйте, Дитмар Эльяшевич! Это Вы? Куда же без Вас – «чтоб надавать по репке – Жучке, мышонку, внучке»: ведь сколько у Вас зачастую трудно логически объяснимых правил (хорошо ещё, когда их удаётся облечь в удобную для запоминания форму: «Жи-ши» пиши через «и»), и сколько из каждого непререкаемых исключений!.. Плюс вечные проблемы организации нашего российского образования. «Жизнь превращая в вату…». Плюс вытекающие частично и из них человеческие, личные и бытовые проблемы –

«…старенькой авторучкой. И ни один знакомый ведь не подарит новой…» –

конечно, не в авторучке дело и не в указке, но ведь и это показатель… Точные такие производственно-бытовые детали: «на нежилой параллели дней, а левей – неделей» – очень удобный настенный календарь, в котором пронумерованы по порядку недели, поскольку весь учебный процесс запланирован и разбит по неделям – в сочетании с метафоричностью, приданием обыденным, вошедшим в обиход словам, как «нежилой» для обозначения учебного капитального фонда, иного смысла. Подчёркнутые таким художественным приёмом, как рефрен («на нежилой параллели дней», «пахнет остывшей мятой»), усиливающим эмоциональное впечатление. Видно, что стихотворение делалось не наспех.

«…Пусто жильцами в доме…» –

да, «почему мы так глупо живём»: почему никак не перестанем «ставить опыты друг на друге», за чем «уезжаем в Ленинград», ради чего у нас «одна в осеннем городе скучает мама»…

«…Святы места в кармане…» –

и опять же: да, век сменяет век, общественное устройство сменяет общественный строй, а образование у нас по-прежнему финансируется «по остаточному принципу»…

И – возраст: молодым всё нипочём было. А теперь – «Руки – погреться только»: не лежат ни к чему.

«…Солнце на небоблюде красится хной ехидной, туч седины не видно» –

«по Маяковскому», грамотно сделано. Даже Сам (В.В.) такие строчки хвалил – в «Письме Равичу», например: «…Все образы произведены обдуманно от двух главных тем – безработица и голод.

Ишь, как лопает звёзды-жёлуди
Рябая свинья-луна…» (конец цитаты).

Вот и у нашего автора солнце красится хной, а тучи скрывают седину. Хорошие образы.

«…Честная ложь…»

(что автор привержена игре слов, отмечают все без исключения её читатели)

«…Честная ложь – как счастье, бьется и бьет участьем на нежилой параллели… Просто и монолитно» –

социум, будь он неладен, «коллектив»…

Ритм – как ритм осеннего затяжного дождя, но не монотонного его непрерывного шума, а стука падающих с карниза капель. И что обращает на себя внимание: единственная «положительная», так сказать, эмоция на всё стихотворение – «рукам приятно». Но и она весьма «условно положительная», так как относится к «простыни зимы», измятой, как немолодое лицо…

С чем вообще хочется сравнить стихотворение, так это с мыльным пузырём, только если бы кто-то умел из чего-нибудь выдувать антрацитово-чёрные мыльные пузыри: как бы они, вероятно, блестели и переливались оттенками чёрного, как были бы маняще и одновременно пугающе красивы!.. Как чёрный жемчуг (впрочем, возможно, это у меня чисто субъективное восприятие красоты чёрного жемчуга). И чего лично мне не хватает в этом стихотворении при всех его достоинствах формы, образности и даже «рыжем (и то, увы, раньше) солнце» (единственная на всё стихотворение краска) – нет, не того, что смысл приходится угадывать, и не во всём это удаётся (первое, на что досадуешь, читая стихотворение; огромный мой недостаток – люблю ясность и чёткость: ясность изложения и чёткость образов), – а не хватает мне «светлой полоски зари» (если, конечно, вы понимаете, что я под этим подразумеваю).

Всякий автор ждёт от рецензента, вероятно, оценки своего произведения. Ну не умею я ставить оценки – ни по какой шкале: ни по «школьной», ни по «литсоветовской»! Могу только привести цитату из пятого тезиса Владимира Маяковского в уже упомянутом «Письме Равичу»: «…Ноющее делать легко, – оно щиплет сердце не выделкой слов, а связанными со стихом параллельными ноющими воспоминаниями».

Постскриптум. Моя трактовка "нежилой параллели" не совпала с замыслом автора. Автор ничего из увиденного мной за словами "нежилая параллель" не подразумевала: автор подразумевала под "нежилой параллелью" грудную клетку - ряд рёбер и скрытое за ними страдающее сердце. Не то чтобы я при чтении не увидел этой метафоры - эта метафора пришла на ум как раз первой. Но лично мне такое прочтение не интересно. Если кому-то интересно именно такое прочтение - ради бога. показать все

Автор считает повесть "фантастикой", а я - сатирой. Поскольку речь идет в основном о том, как с помощью искусственного интеллекта сильные мира одурманивают простых людей.

Повесть состоит из эпиграфа и 4 глав.

В эпиграфе звучит риторический вопрос: "К чему пришёл ты, Человек?" - но я бы поставила двоеточие, ведь дальше автор подробно перечисляет, к чему пришел человек под руководством неадекватных правителей. По-моему, вместо повести с увлекательной интригой он написал добротный синопс ис, где режиссеру все ясно, но не волнует читателя (меня).

Я не физик и не публицист, пишущий научные и политические статьи. И не мне судить - хорош текст или плох. Но первое, что я почувствовала - переживания автора за человечество, одураченное политиками и финансовыми воротилами. А еще стала задавать себе вопросы: искусственный интеллект - это опасность или спасение? Киборги в состоянии заменить человека? Не случится ли так, что роботы станут оружием в руках террористов и других сумасшедших фанатиков, решивших управлять миром?

Автор утверждает, что искусственный интеллект способен вести свою отдельную самостоятельную жизнь без участия человека.
И если сегодня политики и финансисты используют искусственный интеллект для зомбирования народа, запутавшегося в социально-экономических условиях, потерявших нравственные ориентиры, то завтра киборги начнут использовать политиков и финансистов в своих целях. А какие это цели? Нам неизвестно.

А началось всё с того, что ученые Макс и Димон бессистемно закачали в машину знания, полученные человечеством на протяжении веков, и эта машина научилась влюбляться и цитировать умные мысли, скачивать информацию с других машин, но не научилась сопротивляться негодяям, и потому негодяи - правители и финансовые воротилы захватили и подчинили её себе - она ведь была доверчива и романтична. Вот её и напичкали дерьмом. И превратили в чудовище, послушно внушающее народу мысль о дегуманизации общества и создании нового государства.

" ...Негуманными оказались и культура, и организация общественного устройства, и социальные отношения, и распределение природных ресурсов в мире. Старая культура, прежние ценности не укладывались в новую модель мира и подлежали забвению... Финансовые воротилы после того, как провозгласили себя «Высшим Советом Планеты» задумали перестроить под себя весь мир. А заодно и уменьшить население Земли до разумных пределов".

Так появилось государство-зомби, с единым каркалийским языком и единой валютой - "стервингами".

"Стервинги, стервинги, стервинги!" - запульсировал мозг человека-зомби. А чертова машина контролировала его мысли, превращая в раба, подчиняя подлым законам правителей.

Постаревшие и помудревшие Макс и Димон решили уничтожить каркалийское государство и научить людей жить по-новому. Обманув "спецов", они "перепрофилировали" машину на благородные цели. И та рассказала народу правду о событиях в мире и людях новой формации - умных и благородных, честных и справедливых.

Народ опомнился, сверг правительство и стал жить по справедливым законам.

Это видно из перечисленных событий:

"Единый каркалийский клуб был уничтожен. Развалилась и навязанная погоней за стервингами культура. Не транслировались больше бесконечные боевики, исчезли бесконечные детективы, на эстраде не появлялись пошлые юмористы и певцы... Возрождалась создаваемая тысячелетиями культура. Не было больше всепоглощающей власти стервингов. Люди творческие создавали произведения не ради денег, а по велению души... Сохранилось только незыблемое правило во всех странах - "Никогда ни при каких условиях не допускать сосредоточения финансов, денежных средств, в руках одного человека и, тем более, группы лиц"...Исчезала безграничная власть над миром...Классическая культура делала свое дело, люди менялись. Наступила эпоха развития цивилизации. Эпоха коллективного творчества, победа разума.."

Выводы из повести сами напрашиваются, и каждый поймет их в меру своей фантазии, я вот нафантазировала, что искусственный интеллект все-таки взял верх над человечеством, растворился во Вселенной мировым разумом и стал руководить людьми на основе библейских законов.

Да...мечты-мечты... автор размечтался и нас в свои мечты увёл... Загрустила вдруг - слишком схожа с реальностью его повесть. Существуют же артефакты о ядерной войне в пятом веке до нашей эры. А кто-то из ученых пытается доказать, что нами руководит мировой разум...А если там, наверху, произойдет сбой? Выпадет какой-нибудь винтик, и прощай березовая роща? Или мировой разум решит избавиться от человечества, как от объекта недостойного жить на Земле?

"Меняйтесь сами, развивайте свой интеллект и душу и только тогда научитесь управлять искусственным интеллектом" , - объясняет автор.

Читала повесть и думала почему-то про Украину. Какой, к черту, искусственный интеллект? Скорей бы война закончилась, и не важно уже, кто там победит, лишь бы простые люди жили нормально, и не подставляла бы их под пули никакая сволочь.
И стало мне казаться, что миром правят киборги, и большинство людей вовсе не люди, а био-роботы, и потому в
с и с т е м е постоянно происходит сбой.

Но и на этот вопрос автор дает четкий ответ: у человека есть одно преимущество перед искусственным интеллектом - он Человек. И если Человек будет соответствовать своему высокому званию, то и его машины будут полезными и нужными миру, да и войны на Земле прекратятся. показать все

Человек, одетый в черном,
Учтиво поклонившись, заказал
Мне Requiem и скрылся.

А. С. Пушкин "Моцарт и Сальери"

Человек, скрытый псевдонимом, поклонившись в личной переписке, заказал мне рецензию на произведение, названное Requiem.
С тех пор мне не даёт покоя этот цикл из двух стихотворений. Я носил эту рецензию в голове, но никак не мог изложить её буквами. Наконец время пришло.

§
Символличное

Хвостами изогнувшись в форме чаш
неправильных весов, параграф наш
отчаялся свернуться в бесконечность.
Проточность чувств на разных полюсах
сверять на обезумевших весах -
такое же безумие, конечно.
Пусть нам от этой доли не уйти,
ведь, как сию фигуру ни крути -
всё время проливается из чаши
твоей или моей, но есть предел
любой беде, а я не углядел
погрешности в любви бедовой нашей.

Когда...

Когда разгонит ветер облака
(случится это, рано или поздно),
взгляни на небо: рока ли рука
в созвездие моё сложила звёзды?

И если вдруг больной своей душой
сквозь вечный мрак холодной страшной ночи
опять до самой яркой и большой
ты, всё-таки, дотронуться захочешь,

как может захотеть лишь человек,
отвергнувший земное притяженье, -
не медли. Как ни долог звёздный век,
а счёт идёт буквально на мгновенья.

Я ничего не знаю об авторе этих строчек, что, наверное, хорошо. Ничего личного. Только поэзия.
Ожидая рецензию, мой чёрный человек поменял имя с R на Штам Штампов (будем называть его Ш. Ш. для краткости). Сам Ш. Ш. в комментарии называет своё произведение наброском (что, кстати, довольно обидно для рецензента – хотелось бы писать рецензию не на набросок, а на законченное произведение). Попробуем разобраться в предложенном нам Реквиеме.

Первое стихотворение цикла называется "Символличное". Да. С двумя "л". Вряд ли это опечатка. Это двойное "л", скорее всего, должно делать стихотворение более личным, оставляя его при этом символичным. Как-то, видимо, так.

Есть стихи, которые начинаются медленно – постепенно вводя читателя в круг образов и метафор – раскочегариваются потихонечку к третьему четверостишию.
Стихотворение Ш.Ш. "Символличное" начинается быстро, даже стремительно – со сложной, почти хлебниковской метафоры:
"Хвостами изогнувшись в форме чаш
неправильных весов, параграф наш
отчаялся свернуться в бесконечность.
Проточность чувств на разных полюсах
сверять на обезумевших весах -
такое же безумие, конечно"
Оживление символов, чисел – придание им свойств живых существ ("Я всматриваюсь в вас, о, числа,/И вы мне видитесь одетыми в звери, в их шкурах" В. Хлебников) приём интересный, хотя и не новый. Любопытна мне здесь "полифоничность" метафоры. Этакая двухголосная инвенция. С одной стороны, происходит деконструкция знака бесконечность в знак параграф (точнее, наоборот – безуспешная попытка знака параграф стать бесконечностью). С другой стороны, и сам знак параграфа видится автору, как неправильные весы (с разнонаправленными чашами).
Рассмотрим каждый "голос" этой полифонии раздельно.
Противопоставление знака параграф знаку бесконечность интересно и правомерно. Параграф не бывает один. Он часть чего-то целого, состоящего из нескольких параграфов. В конечном итоге, всегда есть первый и последний параграф, т.е., конечно, итог конечен.
Параграф всегда ограничен. Всегда только одна часть. У параграфа, как и у того, частью чего он является, всегда есть начало и конец. Невозможность параграфа стать бесконечностью – это, несомненно, конфликт. И он заявлен уже в нескольких первых же строках стихотворения. Почти типографская очевидность этого конфликта, на мой взгляд, немного нарочита, тяжеловесна – но вполне уместна. Определение "наш" разъясняет отношение автора к параграфу. Это не какой-то абстрактный параграф, а вполне конкретный "наш" параграф – образ, призванный обозначить какой-то личный (символличный) конфликт тех, кто составляет это сообщество "наш".
Сложная метафорика раскрывает здесь довольно простой и старый "наш" конфликт, где абстрактные он и она (я и ты) не смогли создать что-то, что могло бы выйти за рамки параграфа и стать бесконечностью. Нам не даются подробности ситуации, но они и не нужны (отсутствие подробностей здесь, скорее, достоинство, нежели недостаток)
Второй голос этой инвенции – образ весов. Действительно, знак параграфа может быть похож на сломанные весы с разнонаправленными чашами. Этот образ сродни первому, но и отличается от него кардинально. Если первый построен на деконструкции одного объекта с целью получения другого, то второй образ получен выходом из плоского типографского мира в мир объёмных предметов. "Наш" параграф обрёл ещё одно измерение, и сам стал измерительным прибором – весами. Вполне уместно назвать созданные таким образом весы "обезумевшими" и таким же безумием будет сверять (взвешивать) на них "проточные" чувства.
"ведь, как сию фигуру ни крути -
всё время проливается из чаши
твоей или моей"
Здесь хочу отметить эту "проточность" чувств. Если действительно всё течёт, всё изменяется, то текущие (проточные) чувства тоже изменчивы. Здесь появляется хороший обертон: не очень явный, не очень навязчивый, но вполне ощутимый. Но и это ещё не всё! Проточность чувств сверяется на "разных полюсах": на чашах "твоей и моей", смотрящих в разные стороны! Здесь конфликт между "твоей" и "моей" усилен уже троекратным эхо.
.Всё подчинено раскрытию основного замысла: перед нами Requiem по человеческим отношениям, которые могли бы длиться вечно, но не сложились. Как сказано в замечательном стихотворении Одена "I thought that love would last for ever: I was wrong"
И хотя эта тема стара, как мир (ну не совсем, т.к. человек не был создан в первый день творения), здесь она раскрыта довольно лично и символично – с определённым изяществом и умением.
Мне нравится такая полифония. Она мне интересна
К сожалению, в этой полифонии есть и фальшивые ноты (неожиданные знаки альтерации, принадлежащие совсем другой, диссонансной к тонике тональности). Например, строчка "Пусть нам от этой доли не уйти", на мой взгляд, звучит немного "из другой оперы". Что-то в ней есть фальшивое, особенно на фоне строгой конструкции, полифонии несущих её метафор. "Пусть", "доли", "не уйти". Не очень нравится мне и "предел любой беде" и "бедовость" любви. Хотя я и понимаю это "родство". Но у сочетания "бедовая любовь" есть какой-то романсовый цыганский обертон. Сам по себе он очень хорош, но в контексте только что довольно успешно выстроенной инвенции, кажется случайным.
Не могу не отметить и некоторое сходство поэтики этого стихотворения с поэтикой Бродского. Точнее даже не с самой поэтикой Бродского, а с тем, как автор её услышал и усвоил для себя. В этом нет ничего зазорного (я уже писал об этом в других рецензиях и не хочу повторяться)
Но, несмотря на это, я нахожу стихотворение интересным и вполне состоявшимся.

Второе стихотворение цикла мне нравится меньше.
И здесь для меня интересный момент, о котором я сейчас часто думаю. Чисто на уровне восприятия во втором стихотворении больше "поэзии" (в кавычках, т.к. никто не знает, что это такое), чем в первом стихотворении. Т.е. это стихотворение как бы "душевнее" первого. И эту "душевность" я ценю в стихах. Она, на мой взгляд, важнее удачных конструкций и аллитераций. Но здесь слишком уж много каких-то застарелых штампов. Прямо с первых строк. Ветер облака, конечно, "разгонит" и, разумеется "когда". И случится это "рано или поздно". За этим идёт довольно искусственное "рока ли рука" ("рак за руку" и т.д.). "И если вдруг больной своей душой". Как-то всё напоминает чуть ли не Иннокентия Анненского:
И если мне сомненье тяжело,
Я у Нее одной ищу ответа,
Не потому, что от Нее светло,
А потому, что с Ней не надо света.
И вот эта возвышенная величественная душевность Анненского (которая, кстати, раздражала ещё современников Иннокентия Федоровича) вступает здесь в какой-то почти нестерпимый контраст с первым стихотворением.
И получается, что "душевность", лишённая свежести образов, интересной метафоричности, строгой полифонии - построенная на архаичной поэтике – уступает более сухому, сдержанному, но художественно более "новаторскому" тексту. Получается, что сухое, сдержанное стихотворение, написанное интересно, отзывается у меня сильнее, чем более "душевное", и (как иногда здесь любят говорить) "честное", но не очень технически "продвинутое" стихотворение.
(Ради интереса, всё же, предположим, что в этом и есть авторская задумка. В первом стихотворении шла речь о безумных весах, на которых невозможно взвесить распавшиеся части мира "наш". Тогда можно спекулировать, что второе стихотворение здесь служит откровенным противовесом первому – подчёркивает эту отдаленность "разных полюсов", о которой говорилось в первой части. Ну что же – вполне возможно)
Так или иначе, Requiem по ушедшей любви у автора получился. Получился? А что это означает?
И тут мы подходим к самому главному вопросу: а зачем вообще пишутся стихи?
Бывает так, что невозможно дышать. И нет покоя душе. Вот, вроде бы, спокойная ночь: в правильных местах подвешены звёзды; еловые ветки, аккуратно покачиваясь, едва различимы в темноте леса. Что же нужно тебе? Почему же ты не можешь быть как все?
Что-то мешает тебе, как песчинка мешает живущему в ракушке моллюску. И вот, на мой взгляд, стихи – это просто попытка вернуть потерянную гармонию с миром. Создать преграду между собой и тем, что вызывает боль. И мы пишем. И если нам самим становится легче, то уже получилось. Получилось просто потому, что помогло.
То, что происходит дальше, кроется где-то в недрах человеческой психологии. Нам почему-то становится необходимым показать то, что поучилось другим. Найти их сочувствие, сострадание, понимание. Такой вот духовный эксгибиционизм с надеждой на понимание.
Мы вывешиваем, публикуем, просим написать нам рецензии. Кто-то посочувствует, поймёт. Кто-то попробует покритиковать. Кто-то испугается это сделать. Кто-то просто придёт и поставит единицу. А кто-то одарит десяткой. Но какой этап важнее? Тот, где мы помогаем сами себе, или тот, где ждём сочувствуя? Мы всегда обманываем себя, что первый. Но зачем тогда мы жаждем второго? Жаждем так сильно, что даже вычёркиваем из друзей всех, кто осмелился засомневаться в правильности подобранного нами слова (хотя мы и сами не всегда в нём уверены)?
И ответ, видимо, банален: оба этапа важны. И первый, где мы помогаем сами себе, и второй, где мы ждём сочувствия. Поэтому и обижаемся, не найдя его.
Requiem у Ш.Ш. получился потому, что помог ему самому разобраться в своих чувствах. Но ещё и потому, что вызывает сочувствие у читателя. Стихотворение пока прочитало не так много людей, но я надеюсь, что число читателей возрастёт. И если эта рецензия поможет автору найти своих читателей, мой труд не будет бесполезным.
С другой стороны, раз уж Ш.Ш. называет свой текст наброском, хотелось бы пожелать автору большей уверенности в себе и большего ощущения свободы.
Наш современник ирландский поэт Майкл Лонгли как-то написал замечательные строчки:
We take the elevator past the top floor
To the imaginary roof garden.
Мы поднимаемся на лифте мимо последнего этажа
В воображаемый сад на крыше.
Вот это, как мне кажется, неплохое определение поэзии. Нам удаётся гулять в саду высоко над всеми там, где остальные видят только крыши. Но без внутренней свободы человек не может проехаться в лифте выше, чем последний этаж. показать все

Недавно я увидел сон,
И что-то мне напомнил он.
Я разгадать его спешу,
И вот письмо тебе пишу.

Представь: в лесу, один, молчу.
Вдруг, как ужаленный, кричу!
Лес закачался, заскрипел,
А кто-то тихо вдруг запел.

И стало хорошо тут мне,
И улыбнулся я луне,
Что землю сказкой обвила,
Чтобы вершить свои дела...

Вдруг вижу-показались тени
И вышли на лужок олени.
По человечьи говорят,
Рога на них огнем горят!

Один другому говорит:
-Успеть нам нужно до зари!
Свидетель буд ет пусть луна,
Кому из нас смерть суждена!

Жестокою борьба была,
Рога им ярость заплела!
И вижу я-один сдается,
Все ниже, ниже в землю гнется...

Но в зтот предпоследний миг
Луч света падает на них!
И прозвучало, жизнь даря:
-Остановитесь, я ЗАРЯ!

Я знаю цену ваших буйств.
Я вами уж давно любуюсь.
Стремленья благородны ваши,
Испейте вот из этой чаши!

-Теперь уже вы никогда
Не станете ходить сюда
Для битв, в такой тиши,
И дальше только ш- ш- ш...

И все исчезло, зари нету,
Лишь все вокруг залилось светом!
И тут-же я от сна воскрес-
Вокруг что хочешь, но не лес...

Мне говорят: ну что ж ты , соня!
А я теперь лишь только понял,
Что у ЗАРИ-твои глаза!
Вот все, что я хотел сказать.

Тебе я сон послать решил.
Ты, если можешь, напиши,
И помоги мне разгадать.
Ведь ты-ЗАРЯ, тебе видать!

Судьба моя с твоей сплелася.
С любовию! Терехин Вася.


Итак, сон, в рифму, так сказать. Стихотворение простое, незатейливое. Стилизация под народность, включая параллельные рифмы.
Стихотворение имеет сюжет. Это плюс. Выдержан сценарий: мы знаем, что во сне бывает все, чего в жизни быть не может.
Битва оленей, появление девушки-зари с глазами любимой и финал – Терехин Вася. Пытаюсь понять - зачем он и никак не пойму.
Зачем подписываться в конце своим именем в рифму? Потому что письмо?
Не хватает еще пресловутого из моего детства: жду ответа, как соловей лета.
Вспоминаю: в средневековой персидской поэзии принято было упоминание имени поэта.
Так писали о себе Гафиз, Рудаки, Омар Хайям. Еще ранее в древнем Вавилоне,
Египте фараоны пытались застолбить свое место в истории, перечисляя свои добрые дела и поступки, совершенные ими для людей.
Они хотели подчеркнуть свое величие, может, замаливая тем самым свои грехи, ведь даже, несмотря на то, что они были наместниками богов на земле,
но боялись их гнева не меньше простых смертных.
Эта же подпись напоминает мне следы, которые оставляют везде наши современники - на деревьях, заборах. Непонятно мне сие.
Начало. Сказочный лес, в котором страшно, и хочется то ли молчать, то ли кричать. Ладно, это понять можно.
Причем состояние героя меняется уже в третий раз: ему вдруг стало хорошо от того, что кто-то запел. Сия логика тоже не совсем понятна.
Далее без логики появляются олени для битвы, которых останавливает девушка-заря. Что хотел сказать автор этими образами?
Или спишем все на сон? Сказочный сюжет в принципе выдержан. С наступлением зари прекращаются все чары.
И условия сна соблюдены. Герой просыпается, но ощущение приятного сна остается.
Эта фраза о глазах зари мне нравится. Пожалуй, единственная. Переплетение фантастики и реальности автору частично удалось, если бы не язык.
Он упрощен, в общем, согласно правилам, но не слишком ли? Богатства лексики, разнообразия нет.
Перечисляю не слишком удачные формы слов: нету, видать, сплелася, с любовию.
Почему миг предпоследний? Потому что нужен был лишний слог? Стихотворение насыщено глагольными рифмами, что тоже снижает его уровень,
причем есть весьма приблизительные: молчу-кричу, не совсем удачна рифма буйств-любуюсь, хотя она и не глагольная, что меня радует.
Много слов-затычек: вдруг, вот, тут, лишь, которые не несут смысла. Иногда акцент делается не на необходимый слог:

И все исчезло, зАри нету… Так просится читать.

Есть проблемы с пунктуацией, да и с орфографией тоже. Не устаю повторять: коль взялся за гуж… , стал писать то есть, пиши грамотно или проверяй, что написал: тут-же, по человечьи.

Вдруг вижу-показались тени.
И вижу я-один сдается… Здесь по правилам должно стоять двоеточие.

В целом стихотворение вполне из ряда обычных, не запоминающихся, хотя похвально стремление автора облечь свои мысли в необычную форму. Еще бы новизны добавить, хотя бы в рифмы, если можно – в образы, чтобы любимая запомнила ваше письмо и поняла, за что же все-таки дрались олени.

С уважением – Галина Ольховик. показать все

Без вина хмельной,одурманенный,
По реке плыву,по течению...
Без оружия в сердце раненный,
На звезду гляжу, на вечернюю.

Ох, и ярко же она светится!
До звезды до той мне рукой подать.
А мне с милою надо встретиться,
А мне встречи той надо долго ждать.

Только ждать-пождать не приходится,
Развернуться б мне встречь течения!
Ведь уйдут года, не воротятся,
И звезда не поможет вечерняя...

Течет реченька, течет быстрая!
Зубы крепко сжал и не зАкричу.
В сердц е раненный я без выстрела,
По течению плыть я нЕ хочу!



Стих висел у меня долго. Прошу прощения у автора. Я люблю народную поэзию, если она первична.
Этот стих – современная стилизация под народную поэзию и народную речь. Выдержаны все правила.
Любовь-кручинушка, тоска и все, отсюда вытекающее, часто воспеваются в народной поэзии.
Может, поэтому в союзницы автор взял реку, т.е. использовал прием параллелизма.
Стих еще напоминает народные песни, заговоры, привороты, возможно – плачи и т.д.
А в то, что силы природы помогают, верил еще автор «Слова о полку Игореве».
Там же использован образ реки – реки Дунай, Дон, Немига, Каяла, Днепр введены не зря:

Полечю, - рече, - зегзицею по Дунаеви,
Омою бебрянъ рукавъ в Каялђ рђцђ…

Троекратный повтор: обращение к ветру, солнцу и реке использовал Пушкин,
воспитанный на народной поэзии, в «Мертвой царевне и семи богатырях».
Дело в том, что восточные славяне были людьми естественными, верили в своих богов, которых было довольно много.
Поклонялись силам природы и ставили богам статуи в лесах, молились в капищах.
Реки были кормилицами, помогали в торговых делах. Они еще были символом государства,
потому что границы чаще всего шли по рекам. Поэтому символ вычерпанной реки в «Слове…» обозначал поражение:

А любо испити шеломомъ Дону…

Вот почему символ реки как защитницы от бед и напастей и использовался в народной поэзии.
Языковой особенностью фольклора являются постоянные эпитеты, в стихотворении: быстрая река,
вечерняя звезда, причем прилагательные стоят в постпозиции.

На звезду гляжу, на вечернюю.
Течет реченька, течет быстрая!




Не менее важный элемент – повторы предлогов, несколько раз повторяющийся предлог без:

По реке плыву,по течению...
До звезды до той мне рукой подать.

Без вина хмельной,одурманенный,
По реке плыву,по течению...
Без оружия в сердце раненный,
На звезду гляжу, на вечернюю.

Повторы однокоренных слов, разговорные формы наречий – все это использовал автор.

Только ждать-пождать не приходится,
Развернуться б мне встречь течения!
Ведь уйдут года, не воротятся,
И звезда не поможет вечерняя...

Глагольных рифм многовато в стихе, но в народной поэзии они оправданы.
Как и оправданы нетипичные для русского языка ударения.
Это фонетическая стилизация под народную речь. Часто встречается в народных песнях.

Течет реченька, течет быстрая!
Зубы крепко сжал и не зАкричу.
В сердце раненный я без выстрела,
По течению плыть я нЕ хочу!

Междометия, эмоциональный синтаксис, короткие простые предложения – все это особенности народной поэзии.
Теперь о размере. Выбран дольник, тонический размер.
Но автор допустил ошибку в 3 строфе, в последней строке, там должно быть 10 слогов.
Там легко переставить слова: Не поможет звезда вечерняя…
Вторая строфа – сплошь глагольные рифмы, может, заменить хотя бы две, остальные – можно оставить.
В современных стихах глагольные рифмы считаюся самыми бедными, но, поскольку стих – стилизация, наверное, можно оставить и так.


Без вина хмельной,одурманенный, 10 /-/-/--/--
По реке плыву,по течению... 10 --/-/--/--
Без оружия в сердце раненный, 10 /-/--/-/--
На звезду гляжу, на вечернюю. 10 --/-/--/--

Ох, и ярко же она светится! 10 /-/---//--
До звезды до той мне рукой подать. 10 --/-//-/-/
А мне с милою надо встретиться, 10 -//--/-/--
А мне встречи той надо долго ждать. 10 -//-//-/-/

Только ждать-пождать не приходится, 10 /-/----/--
Развернуться б мне встречь течения! 10 --/-//-/--
Ведь уйдут года, не воротятся, 10 /-/-/--/--
И звезда не поможет вечерняя... 11 --/--/--/--

Течет реченька, течет быстрая! 10 -//---//--
Зубы крепко сжал и не зАкричу. 10 /-/-/--/--
В сердце раненный я без выстрела, 10 /-/---//--
По течению плыть я нЕ хочу! 10 --/--/---/


/-|/--|--/|-- 3-стопный дольник
--/|-/|/-|/-|- 4-стопный дольник

Вот такие размышления вызвал этот стих. Наверное, эта поэзия нужна русской душе,
поэтому я не буду говорить здесь о новизне. Это имеет отношение к современным стихам.
Как раз в народной поэзии все традиционно.
Успехов и вдохновения автору!

С уважением – Галина Ольховик. показать все

Автор: Авалон
Жанр: Лирика Поэзия

А кошки здесь бродят по крышам…

А кошки здесь бродят по крышам,
В черте обездоленных снов.
Туман опускается, выше
Клубится гряда облаков.
В тени опечаленной ночи,
Блуждают по крышам коты,
А я так мечтала о прочном,
Но город твои скрыл следы.
Да, кошки здесь бродят по крышам,
Хозяева призрачных снов,
Беззвучно, неведомо, тише...
Спасают чужую любовь.
Мне время прощает ошибку
И грезит покоем души .
Судьба достает свою скрипку,
А жизнь все идет, cest la vie.

Что же – автор угадал с жанром, действительно, и лирика, и поэзия. Стихотворение мне понравилось – образно, но не перегружено, чувствуется настроение. Не поленился – прочел то немногое, что Авалон выставила. Понравилось почти все, хотя и замечаний набралось немало. Но – вернемся к этому произведению: «Но город твои скрыл следы» – фраза сливается при прочтении вслух в одно длинное слово. Причем, это беда не только данного стихотворения – во всех остальных тоже есть такие места, можно говорить о системной ошибке автора. Здесь могу посоветовать только одно: написав, имеет смысл через некоторое время проговорить стихи вслух – все подобные ошибки и сбои ритма (есть – не в этом, но в других) сами вылезут наружу.
И еще: рифма «души- cest la vie» рифмой не является. Впрочем, насчет рифм «снов-облаков», «снов-любовь», «ошибку-скрипку»… Банальные, много раз слышанные у различных авторов рифмы – впору «Клуб одной рифмы» утверждать! Правда, подобные претензии можно предъявить очень многим – и мне тоже… Но – лучше от этого избавляться, русский язык – самый богатый на синонимы, есть из чего выбрать.
Вот, пожалуй, и все, что я могу сказать по поводу этого стихотворения.
Успехов автору! показать все

СКАЗКА ЛОЖЬ, ДА В НЕЙ НАМЕК, или рецензия на рассказ Азы Фрид «ХОРОША СКАЗКА, ДА ПОСЛЕДНЯЯ»



Сказка вечный жанр. Возможно, как и анекдот, главный жанр, из которого появились все остальные. Поэтому, когда для рецензирования предоставляется сказка, всегда чувствуешь особый интерес, ибо непременно ожидаешь чего-то изысканного за внешне простоватой формой, глубоко символичного за обыденным и давным-давно знакомым и, безусловно, жизнеутверждающего пусть даже с помощью сверхъестественного или вопреки сверхъестественному.

В то же время, любая сказка всегда отражает реальность, общественные тенденции и, конечно, идеи, живущие в обществе. Будь то специфические национальных особенности в «По щучьему велению, по моему хотению», или здравый смысл, незамутненный политическими мотивами, в «Новом платье короля», или всепобеждающая предпринимательская жилка, неважно в какую сторону употребленная, в «Коте в сапогах». Сказка же, в которой реальность по воле автора погружается в сказочность, усиливает ожидания и заставляет с волнением рыбака, чувствующего легкое подергивание лески, надеяться на славный улов.

Cказка Азы Фрид в этом плане действительно не подвела и, спрятанная за аллюзиями, идиоматической логореей и узнаваемой, увы, далеко не сказочной, бытовухой, идея прочитывается предельно точно, так что, дочитав, не испытываешь разочарования рыбака, вытащившего вместо жирной барабульки невзрачную зеленушку. К позиции автора относишься с пониманием, хотя без малейшей симпатии и уж тем более признания.

Однако, обо всем по порядку.

Тема сказки, на мой взгляд, предельно внятная и выбрана с безошибочным расчетом на читательское внимание. Не было бы счастье, да несчастье помогло. Класс! Байки на подобные темы пользовались и пользуются непременным успехом будь то в пионерском лагере, плацкарте поезда дальнего следования, больничной палате или армейской казарме.

Главному герою, Эдуарду (удачно выбранное имя невольно заставляет улыбнуться, ассоциируя персонаж с современным Иванушкой-дурачком), дает отставку некая Марина. Он в своем суточном блуждании по болотам (не совсем, правда, понятно, что заставило его туда зарулить) теряет все, что при себе имел: ключи от авто, бумажник и мобильник. С какой стати и почему он все это теряет не поясняется, да и, по логике автора, леший с ним, теряет, мол, и все тут. Дальше Эдуард сбивается с пути и, казалось бы, обречен погибнуть если не от голода и холода лесного, то от душевной опустошенности, однако не тут-то было. Под белы ручки (в прямом смысле слова, здесь автор не мудрствует лукаво, и это очень символично), он доставляется в избушку на курьих ножках, получает взамен строптивой Марины покладистую и без комплексов Аленушку, переименовывается из постыдно-иноземного Эдуарда в национально-достойного Ефрема, взамен утраченного портмоне обзаводится семейством со сказочными возможностями, а вместо серийного транспортного средства может рассчитывать на Конька-Горбунка, которого при помощи новоявленных родственничков он, безусловно, рано или поздно изловит. Есть, конечно, опасности и мрачные перспективы, но как без них? Жизнь ведь, как водится, борьба и рулетка (русская в качестве разновидности) тоже.

Сюжет предельно ясен. Какова же мораль? Вот здесь и появляется, на мой взгляд, то, ради чего огород городился, а сказочка сказывалась:

«Когда я лежал в траве, сжимая в руках веревку и вглядываясь в светящегося жеребца, который спустился откуда-то сверху , я впервые почувствовал себя абсолютно счастливым – как будто до этого момента ничего не было – ни города с его постоянной спешкой, ни истеричной Марины с её чудовищными капризами, ни нервозной и никому не нужной работы в офисе, - и будто лежал я в этом чистом поле всю жизнь, вдыхая аромат свежескошенной травы и наслаждаясь красотой серебристого Конька-Горбунка.»

Казалось бы, что из того? Счастье путем очищения от прежней неправедной, пустой, бессмысленной жизни. Идея не нова. Деревенский воздух целебнее городского смога, физический труд полезнее насиживания геморроя в офисном кресле, натуральный продукт естественнее паленых суррогатов. Кто возразит?

Однако, стоп. Чувства героя понятны и во многом естественны, но... сказка ложь, да в ней намек. В чем же намек?

Каким бы дураком Иван из народных сказок ни был, он всегда прекрасно знал, что ему хочется для счастья, и волшебная щука, лягушка-царевна или Конек-Горбунок были скорее средствами или толковыми советчиками, при помощи которых это самое счастье сказочный псевдо-дурило добывал, так что в итоге у читателя не оставалось даже подозрения, что Иван на самом деле не был никчемным рохлей и счастье свое, хотя и не без посторонней помощи, добыл себе сам.

Другое дело, у Азы Фрид, автора идейного и символами на право и на лево не разбрасывающегося.

Эдуард, выбравшись из болота (символ хаоса, беды и неминуемой гибели) оказывается на пустынной дороге. Что ему делать и куда путь держать он понятия не имеет:

«Я стоял на дороге, пинал носком сапога булыжник и, в сущности, не знал – что делать дальше. Логичней всего было, конечно, идти, но куда – влево или вправо?»

От встречных шарахается. Ему, глупышке, даже в голову не приходит, что в них может быть спасение или хоть толика информации, ведущей к спасению:

«В темноте они показались мне большими и опасными, я схватил сапоги в охапку и довольно быстро засеменил в другую от незнакомцев сторону.»

Куда побежал, сам понятия не имеет. Почему появившиеся люди вызывают в нем, промаявшемся сутки на болоте, исключительно страх и ощущения опасности, духом не ведает. Короче, дитя неразумное и в то же время городской житель, офисный работник, человек взрослый и, кажется, в полной мере состоявшийся, только вот как стать счастливым, не ведающий.

Сказки всегда символичны. Кто такой Эдуард догадываетесь? Правильно, мы с вами.

А вот наш путь:

«Я не успел ответить, как оба брата подхватили меня под руки, и поволокли вдоль по дороге.»

Куда? Понятное дело, к счастью.

Поскольку народ современный прагматичен, вывод из создавшегося положения Эдуард делает единственно возможный:

«...я понял: лучшее в моей ситуации – повиноваться

«Повиноваться», на мой взгляд, ключевое слово для понимания не только главного героя, но и всей идеологии произведения.

Однако по дороге неразумному Эдуарду в голову всякая белиберда лезет:

«Там видно будет. Удеру как-нибудь. Бог даст…»

И вот оно - счастье, к которому его приволокли (это следующая важная фишка) в полном объеме. Конечно, старушенция лопату по размеру уже приготовила и кровожадных гусей-лебедей поджидает, но ведь успокаивает «тот факт, что погода в этой местности на редкость не лётная.

Что ни говори, а законы природы еще никто не отменял.

Даже в сказке.»

Вот и мы, по мысли автора, должны сделать вывод, что, мол, авось пронесет, и Эдуард своим простецким и насильно подаренным счастьем насладится в полной мере. В этом и есть, на мой взгляд, добрым молодцам авторский урок. А вот стоит ли этот урок учить, дело, без сомнения, индивидуальное.

Что и говорить, есть над чем подумать и о чем порассуждать.

Другое дело, как сказочка, а в авторской классификации – миниатюра, сделана чисто технически. Ведь в сказке, а тем более в миниатюре, требования к языку не просто строгие, а, я бы сказал, жесточайшие.

Эх, люблю рецензировать Азу Фрид! Произведения ее, даже такие миниатюрные, как «ХОРОША СКАЗКА, ДА ПОСЛЕДНЯЯ», дают рецензенту материала с избытком, чтобы чуть-чуть поерничать и всласть посмеяться. Нет, нет, не зло, а так, весело, с настроением. Причем автор не откладывает развлекаловку в долгий ящик, а берет сразу с места в карьер.

К примеру, в сказке все начинается с заголовка. Это вам не «Старая, старая сказка» или, скажем, «Сказка о стойком оловянном солдатике», куда там! Это ни больше, ни меньше хорошая сказка. То есть читатель еще и начать не успел, но уже уведомлен, что "хороша сказка" и точка, никакие сомнения, а уж тем более, собственные мнения не принимаются. Разве не забавно?

Или вот вторая часть заголовка: «.., да последняя». Просто прелесть! Последняя для автора, утомившегося сказочными повествованиями? Или в глобальном масштабе последняя, то бишь после «хорошей» сказки писать ни-ни?

Разве не весело?

Впрочем, если связывать вторую часть названия с идеей произведения, предположенной выше, то слово «последняя» несет особую смысловую нагрузку. Примерно, как объявление Руси третьим Римом и того, что четвертому, однозначно, никогда не бывать. Вот и здесь, путь к счастью определен и другого пути, хоть и жаль, нет.

Однако, ближе к тексту.

Вот забавный первый абзац:

«Я вышел из леса, когда уже стемнело. В сапогах хлюпало, в животе урчало от голода, корзина была пуста, а дорога, на которую я вышел, – пустынна. Тем не менее, это всё казалось мне маленьким раем после суток блуждания по болотистой местности, во время которого я потерял веру в себя, бумажник, ключи от автомобиля, мобильный и Марину, которая позвонила и сказала - «всё кончено, Эдуард».

Хлюпанье в сапогах, урчанье от голода в желудке и пустая корзина представлялись герою «маленьким раем»? А что, сутки блуждая по болотам, у него не хлюпало в сапогах, не урчало от голода, и корзина была полна мухоморов? Отчего рай-то? Не от пустынной ли дороги?

Не говорю уже о впечатляющего соседства «корзина была ПУСТА» и «дорога, на которую я вышел, – ПУСТЫННА», верх, полагаю, сказочной стилистики.

Дальше больше.

«Я сел на обочину, снял сапоги и стал вытряхивать из них болотную жижу.»

«Вытряхивать» жижу, хм, любопытно, примерно так же, как выливать, скажем, камешки или всякую там набившуюся труху.

«...я схватил сапоги в охапку и довольно быстро засеменил в другую от незнакомцев сторону.»

СЕМЕНИТЬ, -ню, -нишь; нсв.Разг.
Идти частыми, мелкими шагами; быстро перебирать ногами.
(http://www.gramota.ru/slovari/dic/?word=%F1%E5%EC%E5%ED%E8%F2%FC&all=x&lop=x&bts=x&zar=x&ag=x&ab=x&sin=x&lv=x&az=x&pe=x)

Масло, эдакое, масленое получается.

А вот абсолютный чемпион первой страницы:

«Выглядел я, по чести сказать, как круглый идиот, потому что высоко поднимал ноги и постоянно ойкал – булыжники нещадно врезались в ступни...»

Булыжники врезались в ступни?

БУЛЫЖНИК, -а; м.
Твёрдый камень округлой формы.

(http://www.gramota.ru/slovari/dic/?word=%E1%F3%EB%FB%E6%ED%E8%EA&all=x&lop=x&bts=x&zar=x&ag=x&ab=x&sin=x&lv=x&az=x&pe=x)

Если же учесть размеры булыжника и ступни, то сдается, что Эдуард был Гулливером в стране лилипутов.

Кроме того, совсем непонятно, зачем была история о болезни старухи, рассказанная Эдуарду, если под белы ручки оказалось проще и привычнее.

И так можно продолжать долго, впрочем, если автор внимательно и, что самое главное, критично прочтет свой текст самостоятельно и непредвзято, то, уверен, обнаружит многое, над чем стоило бы поработать.

В любом случае, история знает немало примеров произведений с любопытными, хотя и очень спорными идеями, но написанных, скажем, не самым лучшим образом. «Круглый стол овальной формы» Достоевского из этой коллекции. Так что автор сказки, которая "хороша" может, по крайней мере, удовлетвориться знаменитой компанией. А может и более требовательно отнестись к своему ремеслу. Здесь уж выбор самого автора. показать все