Рассказ
Который день Ольга разбирала завалы собственного дома.
Она сбилась со счёта дням и не помнит числа месяца. Нет, она помнила хорошо, что тогда был месяц май. Его начало. А сейчас, может, уже и июнь? Кто ж его знает? И спросить нет у кого.
Но тогда был май. Последний месяц весны.
И дом её ещё был целым, не разрушенным.
И живы были муж, двое внуков тоже были живы.
И их хуторок из пяти хозяйств в донецкой степи тоже ещё был целым. И соседи были живы. Всё ещё было хорошо. Не спокойно, как хотелось бы, но жить ещё можно было.
Дочка привезла внуков из города, из районного центра.
Они заканчивали последнюю четверть в школе и должны были уйти на каникулы. Но начались самые страшные обстрелы города.
До этого как-то обходилось.
Да, обстреливали райцентр, но это было на противоположном краю. До них вроде как не долетало.
А тут стали обстреливать и их край городка. И очень сильно.
Это был один из самых страшных обстрелов за всё время войны.
А может им так казалось?
Но дочка привезла детишек к ним на хутор. Чтобы не рисковать.
- Может, здесь спокойней, - говорила она родителям. – Да и с питанием лучше.
Тогда так оно и было: спокойней и сытнее.
Всё же свой огородишко, сад, поросята, гуси, куры. Небольшой хуторской ставок почти зразу же за их огородом. Благодать для животины. Да и детишкам в удовольствие в летнюю пору.
И, главное, не стреляли.
Жители хутора были хорошо осведомлены о том, что творилось в стране.
Кто-то из молодых земляков воевал на одной стороне, а кто-то – на другой. Однако родители их здесь, на хуторе, не враждовали друг с другом, а, напротив, жили мирно и дружно.
Вот и привезла дочка внуков. А сама вернулась в город.
- Я – врач, - сказала родителям, расставаясь, когда они предложили и ей остаться на хуторе. – Я – хирург, и моё место там, - она махнула рукой туда, в ту сторону, где остался райцентр, где была больница, в которой она работала.
- Так ведь там стреляют, доченька. Там война, и всякое может случиться, - увещевали родители дочку.
- Ну что вы такое говорите?! – дочка всегда была ласковой и обходительной с родителями, а тут вдруг вспылила.
- Я обязана быть там! – твёрдо, с надрывом произнесла в ответ. – Ну, а если что и случится, значит, такова судьба. Но я обязана быть на своём рабочем месте. Там – наши!
С тем и уехала.
Ольга не знает сейчас ничего о судьбе дочери. Связи нет уже давно. С тех пор, как пропало электричество. А оно пропало в конце зимы.
До некоторых пор хуторяне даже не знали, есть ли у них и над ними хоть какая-то власть или нет. Они были, по словам покойного мужа, бесхозными. Где-то кто-то с кем-то воевали, а у них было на удивление тихо.
Потом к ним на хутор заехали военные на танке и двух легковушках. Чуть позже подтянулись и на грузовой машине.
Она хорошо помнит, как они упрекали жителей в том, что здесь, на отдалённом хуторе, все ждут прихода русских.
Никто из хуторян не соглашался с гостями, но и не опровергал их утверждение.
Молчали. Стояли и молчали. Лишь смотрели, насупившись.
И она, Ольга, тоже молчала. И муж молчал. Даже внуки притихли, прижавшись к бабушке и к дедушке.
А гости распалялись и распалялись.
Потом пошли по домам. Чего-то или кого-то искали.
Не нашли.
Но после них хуторок перестал существовать. От него остались руины. Да ещё общая могилка у Ольги в огороде, где она захоронила мужа и двоих внуков.
Надо было бы отвести тела на хуторское кладбище, но у неё почему-то пропали силы. Их хватило только выкопать небольшую ямку в огороде, в дальнем углу, замотать трупы в брезент и прикопать, в надежде на нормальное захоронение потом как-нибудь.
Тогда никого из жителей хутора не пощадили.
Правда, две семьи на том краю хутора уцелели. Успели спрятаться в овраге, что за хутором. Они же потом и уехали в сторону России.
А вот она, Ольга Григорьевна Кондратьева, осталась, не уехала. Не смогла оставить пепелище собственного дома, могилки родных ей людей намертво приковали и её к этой земле.
Но, если быть честным, она и не помнит многое из того, что происходило на хуторе. Как кто вычеркнул из памяти. Так, всплывают проблески какие-то, словно отрывистые картинки страшного сна.
То вдруг пламя горящей хаты; то вдруг крики детишек; то лежащий во дворе муж с размозженной головой; то визг горящих заживо свиней. И стрельба, стрельба по всему хуторку и громкие, громкие взрывы.
А то вдруг вспомнится она сама, стоящая на коленях перед трупами внуков. А то и бродит по пепелищу, чего-то ищет, а чего? Не помнит. То пыталась собрать гусей в стайку. Они противились, страшно гоготали и, напуганные, ни в какую не хотели идти на свой двор. Вот про гусей она хорошо помнит. Хотя и двора как такового уже не было.
А хоронила уже осознанно. И это осталось в памяти ярко, зримо, как горящая хата и как детские предсмертные крики. Как пылающий огнём хуторок.
К тому времени она вроде как опомнилась, взяла себя в руки, исчез страшный морок, что окутал её сознание в первые часы того ужасного дня.
Уже потом в один из дней, на его исходе, к ней на велосипеде приезжал молодой священник из соседней деревни. Искал уцелевших жителей. Но их не было. Те старики, что остались помимо неё, сгорели в собственных хатках. Выжила только она.
Батюшка предлагал укрыться на время в подвале церкви, переждать. Говорил, что там уже собралось около десяти человек. Мол, вместе сподручней. И электрогенератор у них, и топливо для генератора есть. Вот только с питанием напряжёнка. Особенно детишкам. Пожилые вроде как ещё крепятся, терпят. А вот малышня…
Мол, и Россия вскоре подойдёт и станет легче.
Но она отказалась.
Потом ещё приезжал кто-то из какого-то руководства. Она не запомнила. И тоже что-то говорили, убеждали её в чём-то. В чём? Тоже выпало из памяти.
Запомнила лишь, что те, последние посетители, оставили ей два коробка спичек. Она так и носит их в кармане фуфайки.
А ещё они говорили о безвластии в округе.
Да ей это уже было безразлично.
Сегодня она добралась до того места, где была когда-то кладовка в пристройке к дому. И, о, чудо! обнаружила практически не тронутыми огнём под завалами добрый куль муки и подсолнечное масло в жестяной банке. А ещё пачку соли.
Перенесла это богатство в сад, положила в шалаш, где она сейчас жила.
И вот эта находка не давала ей покоя.
Почему-то и мысли не было оставить муку, соль и масло себе. Она последние дни питалась чем придётся. Чаще всего находила куриные яйца то в траве на краю огорода, то ещё где. Куры неслись, где хотели. И у них не стало угла. Они беспризорно бродили не только по их огороду, но и разбредались по всему хуторку.
На ночь облюбовали себе старые вишни в саду, сидели на них как на насесте.
Она выкопала ямку около шалаша и складывала туда куриные яйца, чтоб не на солнце, чтоб не испортились. Перекладывала их сухой травой.
Погребок её завалил танк, развернувшись прямо на нём.
Гуси полностью обосновались на ставке. Впрочем, там обосновались и гусиные стайки других хозяев.
Да и она сама тоже обосновалась у себя в саду. Сгоношила из уцелевших досок что-то вроде шалаша под старой грушей, там и ночевала.
Для сна набила несколько мешков сухой травы. Использовала как матрац. И вместо подушки под головой тоже мешок со свежей травой.
Яйца пила сырыми. И вроде как не чувствовала голода.
Или на ходу перекусывала чем-то с грядок. Как бы то ни было, но есть не хотелось.
…А тут вдруг мука, соль и масло.
Сказочное богатство.
Ольга и рада была ему. Впрочем, она была рада хоть чему, что осталось или напоминало о той жизни: сохранившейся миске, чашке, чугунку, иной утвари.
А тут хлеб. Как тут не радоваться?
Но вот внутренне не чувствовала себя счастливой от находки. Может, разучилась? Или забыла, что такое счастье?
Ей иногда казалось, что в те мирные годы жизни не было нужды искать его. Сейчас она понимает, что оно было рядом, постоянно, и его, счастье то, никто и не замечал. Было привычным, каждодневным. А домашние неурядицы – так куда ж без них в семье?!
А вот слова батюшки о голодных детках в подвале полуразрушенной церкви намертво засели в её в сознании.
Она и до этого часто думала о детях. Собирала яйца, в надежде как-то выбраться с хуторка и добраться до соседнего села, до церковки.
А тут мука, соль, масло.
…Вместо противня она использовала хорошо очищенный лист жести.
Уложила его на кирпичи, развела костерок.
Пирожки, на удивление, получились в меру зажаристыми, румяными. И вкусными. Она впервые за долгое время попробовала хоть что-то, приготовленное на огне. Может, поэтому они были такие вкусные?
Ольга половину испекла простых, как она их назвала «пустых» пирожков. А ещё половину с яйцами и молодым луком.
На всё про всё у неё ушла большая часть дня.
Она и не заметила, как пролетело время.
Это были очень приятные, светлые хлопоты. Она отвыкла от них. И они, эти хлопоты, на мгновение, на миг вернули ей то, довоенное счастливое состояние мира и покоя. Пока месила тесто, готовила, все тяготы и невзгоды страшных прошедших дней отодвинулись куда-то на задворки её памяти.
Потом как опомнилась вдруг. Обвела взглядом развалины, пожарище своего подворья, и содрогнулась. Словно окунулась во что-то страшное, чуждое человеческой природе.
И тут же снова осознала, что это реалии её сегодняшней жизни.
И в очередной раз вспомнила, что там, в подвале церкви, малышня. И они, детишки, хотят кушать, а у неё целое богатство: куль муки, масло и соль.
Она это помнила с того момента, как нашла муку.
Она жила этой мыслью. Это была её самая светлая и чистая мысль за последние дни. И мечта. Она страсть как мечтала накормить детишек.
- Детишки голодные, а так нельзя, нельзя, - шептала как заклинание.
Если до этого ещё и проскальзывало иногда чувство жалости к себе, забытой людьми на этом хуторке в донбасской степи, то теперь она думала только о ребятишках.
То ли это были нерастраченные материнские чувства, заложенные в её женский организм природой, то ли ещё что, она не знала. Да и не пыталась ковыряться в них. Её внутреннее состояние, её внутренний голос звал к детям. Это вдруг стало целью Ольгиной жизни в этот момент. И на её будущее.
Она вышла рано поутру.
Пирожки сложила в две корзинки, которые нашла у соседей на плетне. Соединила их там же найденном домотканым полотенцем, перекинула через плечо и пошла.
Это был её первый выход «в люди» после трагедии на хуторе.
Идти-то каких-то три километра. Рассчитывала к вечеру вернуться на хуторок, к себе. Когда-то, совсем недавно она легко преодолевала это расстояние, когда ходила в магазин, на почту за пенсией.
Делов-то.
Одиноко стоявший на отшибе полуразрушенный храм она уже хорошо видела.
Он был рядом и ярко маячил в лучах утреннего солнца, манил к себе.
Ольга передохнула в очередной раз, поправила корзинки с пирожками, как вдруг услышала с высоты какой-то необычный звук-жужжание.
Она остановилась, стала оглядываться.
До этого она уже знала от других, слышала, что есть такая техника, которая всё видит и летает сама по себе. Но вот встретить её не приходилось.
А тут вдруг она над ней, прямо над головой.
Старуха замерла, задрав голову, смотрела на эту чудо-технику.
И она, эта жужжащая техника, зависла прямо над женщиной.
Ольга ещё хотела помахать ей рукой, поприветствовать, как оттуда отделилось вдруг что-то и стало стремительно падать на неё.
Инстинктивно старуха отшатнулась, сделала шаг-другой в сторону.
Когда она очнулась, то увидела разбросанные вокруг пирожки на земле и бегущего к ней батюшку.
- Пирожки… детки… - она пыталась ещё ползти навстречу священнику, в сторону церкви, оставляя за собой кровавый след на песке. – Пирожки… детки…
ЛитСовет
Только что
Комментарии
Сортировать по
Оставлять комментарии могут только авторизованные пользователи
К сожалению, пока ещё никто не написал ни одного комментария. Будьте первым!