Ехал грека через реку, еженедельник "Секрет" 655 от 19 ноября, Израиль

Ненависть. ….Меня окружали улыбающиеся, доброжелательные лица. Люди протягивали ко мне руки и их губы шевелились, произнося какие-то, по всей видимости, доброжелательные, слова. Губы людей растягивались в улыбках, искренних улыбках, и это было плохо, нет, даже ужасно! Я отбиваюсь от их участливых, дружеских рук, отбиваюсь изо всех сил, и чувствую, что всё - это конец. Ещё немного и я не смогу пошевелиться, ещё немного и я уже ничего не смогу сделать, вообще ничего. И вот когда меня уже подхватывает светлая и прозрачно-стерильная в своей бездушности, волна доброты, спасительная, жёсткая рука жены…будит меня. Уф-ф-ф! Я вытираю лоб слегка дрожащей рукой. Мышцы ноют, словно я пробежал несколько кругов вокруг дома. Я вытягиваю ноги, потянув изо всех сил мышцы. Хорошо! Вдохнув и выдохнув пару раз, я искоса смотрю на жену. Она лежит на боку и делает вид, что спит. Меня не обманешь! Я тихонько глажу её открытое плечо рукой, шепчу тихо-тихо, без звука – «спасибо!», и чуть не вскрикиваю от мгновенного укола острой иголочки где-то там, ближе к сердцу. Жена, словно почувствовав моё состояние, мгновенно накрывает мою ладонь своей и крепко её сжимает. Я вяло сопротивляюсь, отпихиваю её ладонь, и, шаркая ногами, почти выползаю в коридор. Тихо прикрыв дверь, двигаюсь по привычному кругу ритуала. Только я почему-то сегодня чувствую себя гораздо хуже, нежели обычно. Правильно говорят: «Не делай добра, не получишь зла». Мне бы сейчас хоть капельку, ма-а-алюсенькую капелюшечку вчерашнего…! В зеркале отражается моя довольно противная, опухшая физиономия, какой-то потухший взгляд, набрякшие мешки под глазами, всклокоченные волосы. Мрак! Надо срочно что-то делать! Остаётся как всегда, брать помощь у той, кто как всегда, крайняя. У кошки. Бедная животина! Она уже наготове, сидит под дверью и ждёт, когда её накормят. Заметив мой взгляд, она радостно бежит впереди меня на кухню. Та-а-ак, теперь самое неприятное. Я достаю из холодильника пакетик «Вискаса». Кошка ходит вокруг меня кругами, хрипло взмявкивая, и требовательно глядя на меня. Я старательно отвожу глаза. Сперва ничего не происходит, но постепенно я начинаю ощущать, как где-то далеко-далеко, почти на другом краю Земли, появляются такие сначала слабенькие, но постепенно усиливающиеся импульсы, толчки Силы, толчки ненависти. И вот, они усиливаются, становятся чаще, напористее, и, наконец, я могу потихонечку, но постепенно всё больше и больше зачерпнуть Силу и влить её в себя. Хорошо! Отлично, просто здорово! Я открываю глаза. Мурка сидит на полу, хвост её мелко-мелко подрагивает, и она не сводит глаз с моей руки, в которой зажат такой вожделенный пакетик корма. Увидев, что я открыл глаза и смотрю прямо на неё, она требовательно мяукает и бьёт меня лапой с выпущенными когтями. Великая штука злоба! Я сажусь на корточки и вываливаю содержимое пакетика на блюдечко. Мурка отталкивает мою руку мордочкой и начинает есть. Всё, «доброе» дело сделано. Ниточки Силы слабеют и рвутся. Мурка свою задачу выполнила, дала мне подзаправиться, её злость на меня прошла, теперь надо дать подзаправиться ей. Я включаю плиту, ставлю на неё разогреваться сковородку с картошкой и быстренько бегу в ванну. Здорово, Мурочка дала мне сегодня больше чем обычно, видать, её не покормили со вчерашнего дня. Класс! Из зеркала на меня смотрит уже совсем другой человек – глазки поблёскивают, мешки под глазами разгладились, вот только морщины на лбу и на щеках ещё остались, но это ничего, это до первого, хорошо набитого автобуса. Прибежав на кухню, снимаю с плиты сковородку и быстренько приготовив нехитрую закуску, начинаю торопливо есть. Во время еды я сегодня не читаю, как обычно, а придумываю, как и куда сегодня мне пойти, чтобы «заправиться» на два дня вперёд, ведь завтра уже выходные. Как обычно, во время еды мысли скачут блохами, перепрыгивая через друг дружку и не давая другим мыслям пролезть без очереди. Тут и мысли о скорой зарплате, дадут ли, или опять задержат; мысли о том, а не стоит ли мне поискать другую, менее спокойную работу, лучше всего разъездную; мысли о скором дне рождении старшей дочери; мысли о том, что мне уже не 20, и даже не 30, а, следовательно, «еды» мне нужно уже больше и чаще, словом обычный набор. Как всегда, под конец, самая последняя, выползает мысль, а может уже хватит? Вот её то, я старательно и запихиваю как можно глубже. Нечего, нечего комплексовать, есть-то надо? Да и Договор никто не отменял….Но мыслишка осталась, и пока я одеваюсь тихо-тихо, она копошится и свербит. Ну, действительно, может уже хорош, хватит, пора охолонуть? Хватит уже мотаться по переполненным автобусам, толкаться, лезть дальше, невзирая на пинки, ответные тычки и нелестные замечания в свой адрес. Хватит бродить возле неприятных и противных мне мест, и вытягивать, вытягивать всё из обитателей? Хватит с жадностью слушать передачи «Авторадио» через наушники, и бежать сломя голову туда, где, как они сообщают, что-то происходит плохое? Договор Договором, деньги деньгами, и неплохие, кстати, деньги, но, как говориться, пора и о душе подумать…. Эх, жизнь моя – жестянка, да ну её.… Вымыв посуду и сварив себе чашечку кофе, я примащиваюсь за стол и пытаюсь в который раз продумать свой маршрут. Несмотря на допинг в виде кофе, ничего лучше и новее, чем поехать в центр, я придумать не могу. Разбудив жену лёгким поцелуем, я начинаю тихо одеваться. «Как ты сегодня, - сонным голосом спрашивает жена, - опять поздно? Тебе ночью плохо было, да?». «Нет, - шёпотом отвечаю я, - плохо не было, так, чуть-чуть, а сегодня как – не знаю, постараюсь пораньше». Одевшись, я опять целую жену и выскальзываю из комнаты. Хорошо, что сейчас зима, светает поздно, темнеет рано, люди сердиты из-за этого, из-за толкотни в автобусах, из-за постоянной слякоти на улице, из-за того, что вчера они легли спать опять поздно из-за интересного фильма, а вставать рано, не выспишься… Хорошо! Летом вот, гораздо хуже. Про весну я уж и не говорю. Это вообще кошмар какой-то, а не время года! Сейчас у меня самые горячие и продуктивные денёчки! Столько заработать я скоро уже не смогу, всё из-за этой проклятой весны. При этой мысли меня опять кольнуло в сердца, так, чуть-чуть, и я вынужден был не так резко нагибаться и натягивать ботинки. Стоп, тихо, говорю я себе, не расходуйся зря, не транжирься, до выхода на улицу. Ну, наконец всё! Я беру в руку портфель, почти пустой, но для меня он необходим, как один из моих «инструментов», и выхожу. Замок тихо щелкает, и я оказываюсь на лестничной площадке. Одновременно из двери напротив выплывает соседка. Именно выплывает, а не выходит. Она совершенно необъятных размеров и очень доброжелательна. Просто до противности и отвращения доброжелательна! Она любезно со мной здоровается, и начинает говорить. Обо всём сразу, и многословно, и долго. До выхода на улицу, я вынужден только слабо улыбаться и поддакивать, делая вид, что я её внимательно слушаю и сочувствую. Она отнимает мои последние припасённые крохи Силы, и я почти выползаю на улицу, к подъезду. Делаю пару шагов и останавливаюсь, вроде как что-то вспомнил, чтобы отвязаться от неё. Она проходит мимо меня, любезно пожелав мне удачи. Это доброе, от души, пожелание отнимает мои последние силы. Мне плохо, мне очень плохо. Только бы никто не останавливался и не предлагал бы мне помощь! Мимо идут довольно большим потоком школьники. Большие и маленькие, умные и не очень, они сливаются передо мной в какую-то безликую массу. Они должны мне помочь, она, эта масса, не может не помочь. Поташнивает, и начинает медленно кружиться голова. Ну, скорее же, скорее! И, наконец-то, вот оно! Какой-то великовозрастный балбес, походя толкнул девчонку, раз в десять меньше его, и даже не оглянулся. По-моему он её даже и не заметил. Она, поскользнувшись, чудом удержалась на ногах и послала ему полный ненависти взгляд. Класс! От такого мощного посыла у меня даже слегка потемнело в глазах, но тут же прояснело, и я почувствовал себя тут же лучше. «Так, здорово, а ну, поддай ему ещё» - шептал я, отдуваясь. До моего чуткого слуха донеслось еле слышное – «Дурак!», и я получил добавочный посыл. Уже не такой мощный, но всё же, всё же… И сразу же волна моего отката достигла её. Она вдруг фыркнула, сморщила нос и, улыбнувшись, показала язык его спине. Ну и славно! Уже вполне бодрый и готовый к делу, я зашагал к остановке. Мне повезло, автобус был полон. Я втиснулся на заднюю площадку и, подождав, пока все вошли, и стало ещё теснее, стал протискиваться вперёд. Люди расступались неохотно, впрочем как всегда. Пока никто не выразил недовольства и не пихнул меня в ответ. Эта всеобщая инертность не входила в мои планы. Автобус остановился у следующей остановки и новая порция пассажиров начала медленно вдавливаться в салон. Автобус дёрнулся, двери зашипели и, не закрылись. Зашипели опять, с тем же результатом. «Пока двери не закроются, не поеду», - проклекотал в микрофон водитель. «Ну, вот сейчас», - с надеждой подумал я, и точно. «Да ладно, тоже мне, не поеду, – начал чей-то хрипловатый голос, людям ехать надо, а он тут выдрачиваться будет – не пое-еду, ишь ты!». «Ой, да ладно, вы, что не видите, двери не закрываются, он же не может ехать!» - выступил в защиту водителя чей-то женский голос. Тут внезапно автобус дёрнулся, двери коротко шипнув, закрылись, и автобус, набирая скорость, покатился по шоссе. Я сжал зубы и зажмурился. Как обычно, первая, самая сильная волна Силы проходила не важно, у меня всегда после этого начинало двоиться в глазах. Правда не долго, секунды две-три. Волна накатила, необычно сильная и насыщенная. Знакомое чувство охватило меня и в душе медленно расползлось, как плёнка бензина по луже, пятно удовольствия. Ни с чем не сравнимое, спокойное, мягкое, сладковатое чувство. Есть, процесс пошёл! Сейчас откатит, а дальше легче будет. Откат был болезненнее, чем всегда, но я ведь и истощённее был, чем всегда. Заныли зубы, и захотелось чихнуть. Я подышал носом. Голоса в автобусе стихли. Я вывернул шею и нашёл выясняющую отношения пару. Оба смотрели друг на друга с удивлением. И действительно, секунду назад – враги врагами, а тут – р-раз и, вроде как нет ничего…! Я ухмыльнулся про себя, ничего, лиха беда начала. Ещё пару раз в автобусе вспыхивали перебранки, которые я гасил быстро и беспощадно. К концу маршрута я выпал из автобуса с прекрасным самочувствием и чем-то шуршащим в кармане. Сунув руку в карман, я нащупал там две бумажки, одна в 50, другая в 10 рублей. Ну что ж, для начала неплохо! Сил было много, самочувствие прекрасное, и я решил не ездить далеко, а походить по перекрёсткам, и подождать каких-нибудь аварий, вдруг повезёт? И точно, не успел я дойти до угла, как серый «Жигуль», вывернув из-за угла, по касательной, задел бок микроавтобуса «Автолайна». Я подоспел как раз во время. Оба шофёра вылезли и стояли, препираясь и что-то доказывая друг другу. Пассажиры микроавтобуса прилипли к окнам, стараясь понять – надолго ли их задержка. Водитель «Автолайна», был более агрессивен. Он что-то яростно доказывал «Жигулям» потрясая перед его носом своим пальцем. Тот молчал, периодически презрительно ухмыляясь и кратко отвечая. Наконец не выдержав, он сунул под нос «Автолайну» какую-то бумажку и залез в салон. Пассажиры полезли из «Автолайна» и каждому водитель отдавал деньги. Как от сердца отрывал. Чувствовалось, что злоба из него так и прёт. Я привычно сосредоточился и опять волна пришла, подняла меня и отхлынула, оставив чувство радости и желание повторить ещё раз, и ещё, и ещё.… В кармане опять зашуршало. Ого, целых 100 рублей! Здорово! Водители «Жигулей» и «Автолайна» обалдевши смотрели друг на друга, потом «Автолайн» что-то сказал и оба рассмеялись. «Жигуль» дал ему сигаретку и они, прикурив, стали болтать, как ни в чем, ни бывало. Ну вот, тут я больше не нужен. Я примостился возле палатки с какой-то снедью, уничтожая булочку. Всё шло неплохо. Нет, ну в самом деле, если задуматься, люди живут, бегают, суетятся, работают, хамят в транспорте друг другу, наступают на ноги, злятся непонятно на что, и их иногда мимолётная ненависть, их злоба распирает всё и вся. Если бы они могли увидеть хоть частичку того дерьма, которое они же сами и порождают, хамя и сквернословя, посылая друг друга далеко и надолго…Но они слепы и глухи, они сами идут к.… Нет, никуда они не идут, они просто люди. И сказать «бля» для «связки слов», для красного словца, они уже не считают позором. И если я могу использовать их злобу, их ненависть, себе на пользу, да ещё и попутно заработать… Звон рассыпавшихся бутылок, и отборный мат, нагло оторвал меня от приятных размышлений. Ага, моя пожива тут как тут. Бегу, бегу, вот он я! Что случилось? Ненавижу зевак. Хлебом не корми, дай поглазеть, позырить. Встанут и смотрят, смотрят. Бараны! Но от них столько можно получить…! Грязно одетая старушка-побирушка, тащившая сумку на колёсиках, набитую стеклотарой, не сумела её удержать, и та, вывернувшись из её тощеньких ручек, просто-напросто упала на бок. Какие-то верёвочки не выдержали, и сумка исторгла из себя поток бутылок. Они с весёлым звоном разлетелись по асфальту, прямо под ноги проходящим и торопящимся на работу людям. Особо шикарно одетому и важному г…, э-э-э, «джентельмену», пара бутылок видимо задела его шикарные брюки, и вероятно, слегка их запачкали. Видимо считая, что своим отборным и, в чём-то даже вычурным матом, он их очистит, свои штаны, то есть, он, не слишком стесняясь проходивших мимо, высказывал всё. Не всё, а ВСЁ! Чего тут только не было.…И про всяких подонков, и про бомжей, и про «гостей столицы», и про «любимого» мэра, и, и…, про кого только не было. Мрак! Я напрягся, получил желаемое, а он обалдевшим взглядам упёрся в бутылочное море под своими ногами. Потом вяло махнул рукой и тихо пошёл, раздвигая бутылки ногами, прочь. Бабка как встала, поражённая его «залпами», так и продолжала стоять. Я был на вершине блаженства, от его посыла! Какая мощь, какой напор! Всё во мне кипело мириадами крошечных пузырьков, и жизнь была прекрасна! Я неторопливо пошёл к станции метро, обходя бутылочное море, и не глядя на бабку, как вдруг, шёпот коснулся моего, как всегда после отката, обострившегося слуха. «Господи, за что, Господи? Сынки, дочки, что же это, а? Ведь внучок-то побьёт мать, а? Как же это? Ведь ненарошно я, ей Богу, как перед иконой, нечаянно! Убытки-то, убытки какие! Вон горлышко треснуло, и вот тоже, а там донышко.…Домой-то, как же теперь, ведь бить будет, уж бил, и ещё будет! Внучок ведь, сил моих больше нет, Господи! Как же это?» Я встал, как налетел на стену. Бабка. Её слова. Бить будет. Её. Вот за это? ВОТ ЗА ЭТО? Поднять же надо, и всё. Собрать, да и не побились они, большая-то часть осталась! А прохожие шли мимо. Шли, огибая бабку на почтительном расстоянии. Какая-то дама в шубке, брезгливо сморщила носик и обошла её по большой дуге. Какие-то девицы, хихикая и бросая любопытные взгляды из-под шапочек, пропорхнули мимо бабки. Кто-то возле ларька, допил пиво и, поставив бутылку с краешку бутылочного моря, рыгнул, и неторопливо двинулся дальше. Бабка по привычке перекрестилась в благодарности, и её рука, не завершив своего движения, упала плетью. Поневоле я сделал шаг, ещё шаг. Нет, не надо! Нельзя! Это добро, мне этого нельзя! Рука сама подняла бутылку, другую. Я смотрел на себя как-то со стороны. Это не я, нет, точно не я. Мне это надо? …Мои руки поставили тележку на колёсики, расправили склизкую ткань и положили внутрь бутылку, ещё одну, и ещё… Портфель мне мешал, его ремень всё норовил соскочить с плеча, и я поставил его рядом с собой. В грязь. Бутылок было много. Как они все поместились-то тут? Все, нет, вон ещё одна. Вот теперь всё. Я закрыл клапан сумки и выпрямился. Люди шли, и никто не смотрел на нас с бабкой. Она стояла, не шелохнувшись, и смотрела куда-то поверх моей головы. Мелкое, невзрачное, старушечье личико, всё в морщинах. Глазки её, выцветшие, старческие, были широко распахнуты. Сморщенные губы что-то не то шептали, не то что-то жевали. Сморщенные ручонки, даже скорее лапки, мелко-мелко дрожали. Она сделала какое-то судорожное, глотательное движение, и вдруг мелкие, обильные, светлые, старческие слёзы, буквально хлынули из её глаз. Она плакала, захлёбываясь, заходясь в рыданиях, сотрясаясь своим тщедушным тельцем, но всё молча, тихо. Чтобы никто не услышал! Слёзы всё текли, но взор её сделался более осмысленным. Встретившись с ней взглядом, я криво улыбнулся, запустил грязную руку в карман и, вытащив комок денег, насильно втиснул в её безвольную лапку. Мои глаза щипало, и я почти сердито отвернувшись, зашагал куда-то вперёд. Внезапно, как утром, в сердце вошла тупая игла, и, повернувшись пару раз, медленно, не торопясь, уползла. Я остановился как вкопанный, глотая ртом воздух и, обливаясь горячим потом. В голове шумело. Мысли неслись хороводом: - «Бабка, всё из-за неё. Дурак. Доброе дело захотел сделать. Дурак, как есть дурак! «Не делай добра…» До меня донёсся чей-то тоненький голосок: «Мила-а-ай, мила-а-ай, пожди, милок, родимый, бабку-то пожди чуток, я счас, я быстро, ноги-то бегать быстро уже не могут, вишь!» Эти тоненькие крики сопровождал грохот и звон бутылок. Я оглянулся. Волоча изо всех сил, и еле сдерживая вырывающуюся из рук сумку со злополучными бутылками, ко мне ковыляла бабка. Я стоял, потихоньку хватая воздух ртом, и думал совсем не о ней. Мне просто было плохо, и мне надо было отдышаться, и всё! Бабка доковыляла до меня и, оставив в покое свою драгоценную ношу, уцепилась за мой рукав. Переводя дыхание, она смотрела мне в глаза, и я видел в них доброту, одну только доброту. Слёзы, вдруг опять покатились крупными горошинами из её глаз. Вдруг она, не отрывая от меня глаз, начала медленно опускаться на колени. «Милок, милок, да что же это, Господи-и-и! – бессвязно шептали её бескровные губы, - да Боже дай тебе, и деткам твоим, хоть один, челове-е-ек, нашёлся, бабку старую, немощную, пожалел, не побрезговал…» Она всё говорила и говорила, а я стиснул зубы и закрыл глаза от боли. В сердце ворочалась уже не игла, а здоровенный, тупой нож. Было больно, очень больно. Сила стремительно куда-то уплывала. Я попытался стряхнуть с себя бабкины ручонки, но не смог. Ноги перестали слушаться, и я слепо протянув руку, почти упал на подвернувшуюся кстати скамейку. Бабка, не отпуская мою руку, опустилась рядом со мной и продолжала бормотать. Я громко закричал: «Бабка, да уйди же, видишь мне плохо, умираю, уйди!», но это был уже только хрип, не крик. Бабка с каким-то удивлением, смешанным пополам с обожанием смотрела на меня снизу вверх, не отпуская моего рукава. Небо опрокинулось надо мной, и уже краешком сознания я услышал: «Да уберите же её, видите ему плохо, скорее, врача, врача!» Я хотел крикнуть изо всех сил, что мне не нужна их доброта, их участие, их забота, а мне нужна их нена.…Но не успел.