О кошках, собаках и других новых знакомых

Нью-Йорк, 6 августа 1994

О ЖИВОТНЫХ

(Письмо брату в Колорадо)

Должен вам сказать, что несмотря на обилие и большое разнообразие фауны Северо-Американского континента, я имел личный контакт только с очень незначительным количеством представителей местного животного мира. В основном с pets (pet - пет, домашнее животное, но не скот).

Вначале был Питтсбург. Первой была кошка по кличке Мана. Я не могу поручиться, что её звали именно так - в общем что-то индийское, но поскольку представлял нас друг другу Володька, причём с сильным американским акцентом, то я не очень-то понял, а попросить проспеленговать не догадался, да я и не знал тогда этот американский обычай спеленговать всё, что ни попадя. Впрочем, я думаю, что кошка тоже не очень разобрала, как нас зовут - по крайней мере, в дальнейшем она избегала обращаться к нам по именам. Это было годовалое вполне здоровое животное с манерами Королевской Аналостанки (см. ldquo;Животные Героиrdquo; Сетона Томпсона), но, в отличие от своего псевдоаристократического сородича, совершенно ординарной тигрово-коричневой расцветки. Поражали только абсолютная симметрия рисунка и очень милые белые перчатки на передних и следки на задних лапах. Я сознательно говорю - следки, а не носки, так как подозреваю, что вы, как и большинство известных мне людей, не знаете, где у четвероногих кончается стопа и начинается голень. Все мои знакомые почему-то думают, что у них (я имею в виду четвероногих, а не знакомых) коленки - назад. Действительно, попросите первых 10 встречных нарисовать собаку или лошадь и вы увидите, что 8 из них, как ни в чем не бывало, не задумываясь нарисуют бедное животное с вывернутыми задними ногами и только двое наиболее наблюдательных заметят, что что-то не так, и будут пытаться исправить рисунок, но безуспешно. Дело в том, что задняя нога у четвероногих имеет вид не такой - lt; и не такой - gt;, а вот какой - }, где внизу находяттся пальцы (или один палец с ногтем, как у лошади), в середине - пятка, а наверху, где у нормальных людей должен быть тазобедренный сустав, у них, бедных, ещё только коленка. С Королевской Аналостанкой Ману объединяло вполне пролетарское прошлое - её ещё котёнком подобрали на гарбедже, и с тех пор её любимое блюдо - это пластиковые мешки, которые она имела обыкновение вылизывать в поисках чего-нибудь питательного, грациозно наступив на мешок правой передней лапой. Занятие глупое и бесполезное, потому что наши мешки были абсолютно не питательны - она доставала их из-за холодильника, куда мы складывали только чистые шопинговальные мешки (у нас, как и у большинства ньюкамеров, т.е. вновь прибывших, рука не поднималась выбросить такую красоту).

Кроме мешков Мана питалась ещё специальной кошачьей едой из пакетов, которые Володька, учитывая нашу ньюкамерную безграмотность, привёз с собой из Кливленда вместе с кошкой. Ещё он привёз (я до сих пор не перестаю удивляться достижениям американской мысли в этом направлении), - он привёз кювету с крупным ароматизированным песком (и, конечно же, запасные пакеты с таким же песком) для её туалета. А чтобы такой красивый и благоухающий песок не расходовался понапрасну, он научил нас пользоваться специальным решётчатым совочком. Еда имела вид довольно неприглядных совершенно сухих колечек без определённого цвета и запаха. Надо отдать должное американской пет-мысли - Манины экскременты также не имели определённого запаха, что не могло не радовать нас, но, похоже, совершенно не радовало кошку. Она, по-видимому, просто недоумевала по поводу продуктов своей жизнедеятельности. Думать, что хотя бы сами по себе эти колечки доставляют Мане удовольствие (если даже отвлечься от конечного продукта), - думать так было бы ошибкой. Достаточно было посмотреть на выражение её лица, когда она с видимым отвращением принималась грызть свой ужин, не насытившись очередной порцией пластиковых мешков.

Интересно, что на пакетах с колечками красовавалась надпись: ldquo;В разнообразии счастье и смысл жизниrdquo;. Поскольку разнообразие этого рациона заключалось, разве что только в форме колечек, то нельзя не отметить незаурядное чувство юмора производителей этого питательного продукта, а так же не порадоваться, что Мана не умеет читать по-английски. Впрочем, её здоровый пролетарский инстинкт и врождённая индийская склонность к самоанализу и самосозерцанию подсказали ей интересную идею. Ввиду отсутствия заметного разнообразия исходного продукта, она начала вносить разнообразие в консистенцию и форму конечного продукта и с интересом наблюдала результаты. Остановилась она на хорошо оформленных колечках двух конфигураций - почти правильной формы кольцо размером с десятицентовик и такого же размера шестерёнки или asterisks (звёздочки).

При этом она ограничивалась созерцанием своих творений, даже не пытаясь закапывать их в песок. Вероятно, полное отсутствие запаха атрофировало в ней этот инстинкт. Мана прожила у нас месяц, хотя Володька просил приютить её только на неделю, но что ни сделаешь для родного сына! Когда он приехал навестить меня через две недели после своего первого приезда с Маней, кошка встретила его довольно равнодушно и сделала вид, что они не знакомы. Вот тогда выяснилось, что вообще-то - это не его кошка, а его соседки по дорматорию (студенческое общежитие, но не такое, как у нас), и что он взялся посидеть с Маней, пока она (соседка, а не Маня) съездит на каникулы не то в Париж, не то в Южную Америку. Хотя Володькины каникулы уже кончились, он не очень-то торопился ldquo;посидетьrdquo; с ней и, сославшись на её (Мани, а не соседки) холодность к нему, сказал, что, пожалуй, ей (Мане, а не соседке) лучше пожить ещё недельки две в нормальной семье (это в нашей-то!). Кроме того он сказал, что специально не забирает кошку, что является гарантией его третьего визита к нам через две недели.

Чтобы несколько разнообразить нашу и Манину жизнь, он разрешил добавить в Манин рацион кошачьи консервы - банку на три дня. Маня весьма холодно простилась с ним и принялась осваивать новый продукт. Он ей понравился. Настолько, что она начинала вызывающе мяукать под дверью нашей спальни уже с 7 утра. Это было не так уж плохо в будни - всё равно в это время звонил будильник, но она стала проделывать то же самое и в выходные, когда мы будильник не заводили. И пока мы не давали ей положенную пайку консервов, она не успокаивалась. Как и предупреждал Володька, запах продуктов Маниной жизнедеятельности заметно изменился и не в лучшую сторону, с нашей, конечно, точки зрения. Что касается Маны, то она была вполне довольна продуктом, как на входе, так и на выходе, и у неё даже восстановился рефлекс закапывания экскрементов в песок. Но то ли кювета была маловата, то ли Мана потеряла квалификацию за предыдущий период полного равнодушия к судьбе конечного продукта, во всяком случае и дорогостоящий песок (теперь уже не столь ароматный), и сам конечный продукт часто оказывались на полу. К счастью, кювета стояла на кухне, где на полу был не карпет, а пластиковая плитка.

Кстати, о карпете. Дело шло к весне (шла уже вторая половина января), и Мана стала интересоваться четырьмя соседскими котами, хотя все в этой компании, включая нашу кошку, были кастрированы. Последнее не мешало им устраивать свидания на подоконнике на кухне по разные стороны оконного стекла. При этом коты по очереди прогуливались по подоконнику снаружи, задрав хвосты и с гордостью демонстрируя возлюбленной несуществующие уже гениталии. А Мана, то ли в силу своей девичьей невинности (напоминаю, что ей только что исполнился один год), то ли по природной индийской склоности к созерцанию, принимала их пустую похвальбу за чистую монету и, сидя в позе Сфинкса, могла часами разглядывать своих ухажёров. Идилию регулярно нарушала моя третья -целомудренная - тёща: возвращаясь с курсов около 3 часов, она прогоняла котов и шугала Ману с подоконника. Наша обычно идилически и созерцательно настроеная кошка, вспомнив, вероятно, своё пролетарское происхождение, мгновенно превращалась в фурию с манерами Шоу(в)ской Элизы Дулитл. Она начинала дико скакать по квартире, а потом принималась демонстративно жрать карпет, как это обыкновенно делают кошки ранней весной, но только не с карпетом, а с травой.

Я специально остановился на этом эпизоде, потому что такая же дурацкая привычка была у крольчихи, которую примерно при таких же обстоятельствах подбросила нам на время дочка моей знакомой, которая (дочка) незаисимо была знакома с Володькой ещё по Чикаго, что, впрочем, к теме этого письма отношения не имеет, но в другом месте может послужить поводом для рассуждений о том, какая нынче молодёжь в Америке пошла.

Уезжала Маня неохотно. Когда Володька приехал ко мне в третий раз, она со своей индийской проницательностью почувствовала, что это за ней и что это навсегда. Она потеряла интерес к рыбным консервам и котам, перестала жрать пластиковые мешки и карпет, предпочитала всё время отсиживаться в неизвестных нам местах и только изредка демонстративно хрустела опротивевшей ей сухой кошачьей едой и тут же производила конечный продукт весьма замысловатой и вызывающей формы. Впрочем, я думаю, что её не столько пугала разлука с нами, сколько перспектива переезда в Кливленд в Володькином полуразвалившемся вэне.

Второй у нас была крольчиха. Она была очень странного и красивого серовато-горчичного цвета, очень мягкая на ощупь и какой-то совершенно мне не известной породы. На крольчиху она была похожа очень мало, скорее на спаниеля или овцу, так как её длинные, в общем-то кроличьи, уши свешивались вниз. Выражение лица у неё было довольно глупое. Мне не давало покоя её почти полное отсутствие сходства с известными мне кроликами. Я успокоился и примирился с её внешним видом только после того, как однажды поднял ей уши вверх и увидел, что она приняла совершенно нормальный кроличий вид. Больше сказать мне о ней практически нечего - я недооценивал тогда её общество и мало обращал на неё внимания. Да и как общаться с существом, которое ни при каких обстоятельствах не смотрит на тебя. У кроликов не поймешь, куда они вообще смотрят. В отличие от человека, собаки и даже кошки, у кроликов нет взгляда - они таращат свои лишённые всякого выражения глаза куда-то просто в пространство.

Вообще, это свойственно всем грызунам. Взять хотя бы моих двух крыс, которых мне перед отъездом на ПМЖ в США подарил Володька. У них были глазки-бусинки, направленные то ли в пространство, то ли в себя, но они любили играть со мной, и эта их явно выраженная способность и потребность общения будили во мне не вполне удовлетворённые родительские чувства. Да я почти и ощущал себя родителем. Когда незадолго до своего отъезда в США Володька зашёл попрощаться со мной и тогда ещё совсем юными крысятами, он бросился к ним с восторженным криком: ldquo;Ну, вылитый отец!rdquo; Я тогда испытал внезапный прилив гордости и был весьма разочарован, когда Володька сказал, что он не хотел обидеть меня, а имел в виду их кровного отца - чистопородного лабораторного чёрного крыса, с которым я, кстати, был лично знаком. Ну, а крольчиха? А что крольчиха? Да, поистине, никогда не ценишь то, что имеешь - сейчас мне её очень не хватает. По крайней мере, она была живая и тёплая и её можно было выводить погулять на поводке на улицу. Ещё можно было кормить её и убирать её клетку. Но что сейчас вспоминать, - я даже не знаю её имени.

Помимо довольно продолжительного сожительства с Маной и крольчихой, у меня были ещё случайные связи с соседскими котами и собаками. С котами я встречался на деревянном балконе, выходившем на бэкъярд. Это были холёные и холощённые 4 кота из Маниной свиты. Но они проявляли ко мне некоторый интерес, только пока и поскольку от меня пахло Маней; они утратили его, как только я утратил её запах к концу января. Они, правда, продолжали наведываться на наш балкон, но не в память о даме сердца, а в поисках чего-нибудь съедобного в гарбеджных мешках, которые моя третья - весьма чистоплотная- тёща выносила на балкон задолго до приезда гарбеджных машин. Их поиски не были бесплодными - мы часто находили мешки разодранными, а объедки разбросанными по балкону. Моя третья - весьма подозрительная - тёща, несмотря на обилие кошачьих следов на снегу, не верила в такое слишком примитивое объяснение налётов на гарбеджные мешки и считала, что это происки её врагов.

Соседские собаки преимущественно общались со мной на расстоянии на аудио-визуальном уровне. Прямого контакта с ними я и сам избегал, так как они в основном паслись на длинной сворке на относительно маленьком пятачке переднего двора, который когда-то был покрыт травой, но из-за тесноты и зимней слякоти собаки вытоптали и загадили его до консистенции российского скотного двора. Так что их дружелюбие и грязные лапы представляли реальную угрозу чистоте моей одежды. Положение усугублялось ещё тем, что у нас не было стиральной машины.

Хозяин собак - наш сосед слева, если смотреть с фасада (справа жили коты), держал дома ldquo;Flee Marketrdquo; (блошиный рынок), т.е. постоянно и, по-моему, не очень успешно пытался продавать ньюкамерам, вроде нас, подобранные им на гарбедже предметы первой необходимости после косметического ремонта. В частности письменный стол, который мы купили у него за $10, был склеен резиновым клеем. Правда, у него же я купил мечту своей жизни - деревянное кресло-качалку в очень хорошем состоянии (после того, как я его сам отремонтировал) - тоже за $10. Так вот, он в течение трёх месяцев обещал продать нам за $50 после ремонта одну из многочисленных стиральных машин, которыми был набит не только бэкъярд, но и дом от бэйсмента (полу-подвал) до второго этажа включительно. Поскольку кроме стиральных машин в доме было полно других предметов первой необходимости для иммигрантов и ещё жила его престарелая совершенно глухая мать, которая постоянно смотрела несколько различных программ сразу по нескольким телевизорам, ожидающим своей участи и случайного покупателя, и при этом в силу своего дефекта не очень заботилась об уровне шума, то и собаки, и их молодой хозяин предпочитали большую часть времени проводить вне дома. То ли поэтому, то ли из-за перебоев в снабжении американских магазинов резиновым клеем Дэн (так звали соседа слева) машину не починил и так и не продал нам её, что, может быть, и к лучшему. Вот и всё о соседских котах и собаках и, как принято писать в исландских сагах, больше они здесь упоминаться не будут.

Следующим моим сильным, но непродолжительным в связи с отъездом в Нью-Йорк увлечением была собака мииллионерши Марго. Точнее, это был кобель, очень дорогой, красивый и породистый далматский дог. Полное его имя было Pat, но хозяева называли его сокращённо Пэтчи. С одной стороны, это было как бы неофициальное, ласковое обращение, а с другой - как бы игра слов, поскольку, если я не ошибаюсь, в переводе на русский это означает Заплатка. А Пэтчина радикально-белая шкура была покрыта множеством с большим вкусом размещённых абсолютно круглых заплаток радикально-чёрного цвета размером от 10 до 25-центовой монеты.

Так что миллионерам нельзя было отказать в хорошем вкусе и чувстве юмора. Я уже писал вам раньше о том, как я убирал Пэтчину комнату, размером больше всей моей 2-спальной квартиры; о том, как он сожрал мою колбасу и кошерная хозяйка была в шоке от того, что её кошерный кобель наелся свинины, поскольку я с перепугу невинную ldquo;тёрки-чикен-болоньюrdquo; (курино-индюшачью ветчину) назвал ldquo;хэмrdquo; (свиная ветчина).

Потом, правда, я понял, что Марго гораздо больше (и не без основания) опасалась за состояние желудка своего любимца и консистенцию конечного продукта, поскольку в норме Пэтчи питался, как и Мана, какими-то очень питательными и бесформенными абсолютно сухими комочками. Маргошины опасения оправдались довольно скоро, хотя я показал ей упаковку моей ветчины, где красным по чёрному было написано, что ldquo;ноу поркrdquo; (без свинины). Это несколько утешило Марго, но не могло спасти положения, и я торжественно обещал ей больше ничего мясного не приносить с собой. Вообще-то я не очень был виноват - я ему не скармливал колбасу - он сам вытащил её из моей плохо застегнутой сумки вместе с половиной буханки белого хлеба, которую тоже сожрал. Так что ещё не известно, на что именно так бурно прореагировал его приученный к аскетизму желудок. Впрочем, нужно отдать должное миллионерам - они не жалели денег, чтобы как-то разнообразить рацион своего любимца. В пределах разумного, конечно. Так, например, ему было позволено без ограничения грызть пластмассовые кости, что он и делал с удовольствием, употребляя в качестве гарнира различные по материалу и цвету тряпки, которые в изобилии валялись на полу в его комнате. И кости, и гарнир он любил таскать по всему огромному миллионерскому дому, что значительно увеличивало объём нашей работы по уборке. Но поскольку он делал это не по злобе, а просто в соответствии со своими собачьими привычками и в общем-то был добрый малый (ldquo;Пэтчи, ю ар гуд бой, арн'т ю?. - часто говорила ему Марго), то на него было невозможно сердиться.

Несмотря на широту своих вкусов и полное отсутствие пищевых предрассудков, он был всё же в определённом смысле ортодоксом. Не таким, конечно, как его хозяева, - он не соблюдал субботу, например; он не остановился бы перед тем, чтобы сожрать настоящий свиной ldquo;хэмrdquo;, окажись тогда ветчина, а не индющачья колбаса в моей сумке, но ревностно выполнял некоторые ритуалы, к которым был приучен, вероятно, с раннего детства. Уже позже, когда я уехал из Питтсбурга, Алёна стала своим человеком в особняке, и ей доверили, кроме уборки, ещё и собаку. Так вот, она рассказывала по телефону, что на прогулках Пэтчи обязательно должен был расписаться на гидрантах по дороге к соседнему Магазину. Магазин этот был, как предупредила Алёну Марго, апогеем Пэтчиной прогулочной орбиты, а он никогда с этой орбиты не уклонялся. Поначалу Алёна водила его до Магазина, и по дороге он не пропускал ни одного гидранта, причём на пути туда - на чётной стороне улицы, а на обратном пути - на нечётной. Всего гидрантов было 15 штук. И каждому он воздавал должное. Но вот как-то в сильный дождь Алёна, заботясь о его и своём здоровье, решила, что в такой дождь хватит и 7 гидрантов и с полпути решила повернуть назад. Не тут-то было! Пэтчи упёрся и ни в какую. Пришлось тащиться до Магазина. Алёна попробовала по крайней мере идти побыстрее, но орбита есть орбита - для Пэтчи важна была не только траектория, но и скорость. Всему этому можно, конечно, найти рациональное объяснение, можно предположить, например, что организм Пэтчи был рассчитан на определённое количество гидрантов и заданную скорость их обслуживания. Но я вижу в этом нечто большее, более личное, я бы сказал: и силу характера, и твёрдость убеждений, что не у каждого человека встретишь. И следующий пример ещё больше убеждает меня в моей правоте.

Алёне объяснили, что после прогулки нужно подвести Пэтчи на поводке ко входу в большую пластмассовую конуру, которая стояла в его комнате, затем Пэтчи, в соответствии с ритуалом, сам должен зайти внутрь неё и развернуться лицом ко входу, чтобы с него сняли ошейник с поводком. После этого Пэтчи выходил из конуры и возобновлял свою обычную домашнюю собачью жизнь. После нескольких удачных повторений ритуала Алёна со свойственным ей рационализмом попыталась упростить процедуру, а именно: полностью исключить из неё операции, связанные с конурой. Рацпредложение не было принято ортодоксальным кобелем. Во время первой же попытки, когда Алёна сняла с него ошейник при входе в дом, он с недоумением уставился на неё, ожидая, что она исправит свою ошибку. Не дождавшись от неё разумных действий, он с укоризненным видом молча взял у неё из рук ошейник с поводком, спустился в бэйсмент, зашёл в свою комнату, затем в конуру, развернулся, как полагается, лицом ко входу и стал ждать, пока Алёна сообразит надеть на него ошейник, а затем снять его. Когда она всё это проделала, он одобрительно кивнул и вышел на свободу. Ну, не верность ли убеждениям?! Это вам не Галлилей.

А ещё, в отличие от большинства, если не всех, знакомых мне собак и кошек, он обожал работающий пылесос. Когда в очередной уикэнд Алёна приходила к нему попетситтерствовать, то, чтобы не терять время, раз уж пришла издалека, она пылесосила (или, как здесь говорят, вакуумировала) карпет впрок. Пэтчи ложился невдалеке на карпет и, положив подбородок на лапу, задумчиво смотрел на пылесос, как другие его аристократические сородичи ложатся у камина и смотрят на огонь. Стоило Алёне выключить пылесос, как он вскакивал, проявлял сильное беспокойство и тащил её обратно к пылесосу. При этом руководили им не любовь к технике или чистоте, а простое и очень понятное чувство - он боялся остаться один: пока пылесос работал, это было верным признаком, что какое-то время рядом с ним будет человек, когда же пылесос выключали, это могло означать, что он будет обречён на одиночество, по крайней мере, до следующей прогулки к Магазину. Свой однообразный питательный продукт он тоже предпочитал жевать под пылесос. Так что не в богатстве счастье - можно быть родным кобелем миллионера и страдать от одиночества или недостатка общения, как другие нормальные люди. Ко мне он успел сильно привязаться и, я думаю, мы могли бы составить неплохую пару, останься я в Питтсбурге. Но обстоятельства сильнее нас!

Здесь, в Нью-Йорке я познакомился только с одной собакой, тоже кобелем, между прочим. Звать его Эмби, но он русский. Не русский еврей, а просто русский. Он родился в С.- Петербурге и эмигрировал как политический беженец, поэтому еврейская община ему не помогала, а от фудстемпов (продуктовых талонов) он отказался из гордости, как и его хозяева - мои бывшие сотрудники из ldquo;МАГНЕЗИТАrdquo;. Они приехали 2 года назад и по причине своей гордости столкнулись на первых порах с большими материальными трудностями, которые они почти преодолели, но сейчас трудности возникли опять в связи с тем, что они потеряли работу (я имею в виду - хозяева, потому что Эмби здесь ни дня не работал). Сейчас Эмби проедает хозяйские сбережения и пособие по безработице и выглядит довольно неплохо. Это громадный овчар 5 лет от роду и, как и все немецкие овчарки, если только их специально не натаскивают на людей другой национальности и/или убеждений, очень миролюбив и доброжелателен. Когда меня с ним знакомили, я, как, впрочем, и всегда в таких случаях, встал на четвереньки и дал ему обнюхать себя. Обнаружив, что я тоже мальчик, он не стал проявлять агрессивности, как это принято у кобелей, а вылизал мне всё лицо в знак своего расположения. Последствий это никаких не имело, так как виделись мы редко - только когда я бывал у него в гостях или мы вместе ездили на его машине купаться на Брайтон Бич. Впрочем, воды, особенно волн, он боялся и предпочитал носиться по берегу за мусором, который всегда в изобилии встречается на Нью-Йоркском побережье Гудзонова залива. Но что-то всё же привлекало его во мне - при каждой встрече он снова вылизывал мне всё лицо, хотя я больше и не становился на четвереньки. Надо сказать, что мой способ знакомства обезоруживает собак: точно также протекали мои первые (и последующие) встречи с Пэтчи, а ещё раньше, в Питере - с Эрсой. А поскольку Эрса - не кобель, а сука, причем самая женственная из всех знакомых мне сук, то я думаю, что я избрал общечеловеческий (не сцепленный с полом) способ общения с себе подобными. В общем, как я уже сказал, несмотря на дружелюбие Эмби, я остался для него чужим человеком, а он для меня - чужим кобелем.

Самым крупным представителем животного мира САСШ в моей новой квартире был таракан. Он действительно был крупным, поскольку принадлежал к роду черных тараканов - примерно 2. (2 дюйма) в длину, 0.75. в плечах и 0.5. в холке. Дружелюбия он особенного не проявлял, а когда я по привычке встал на четвереньки, он молча обошёл меня стороной и вышел в корридор, который ведёт к лестнице и мусоропроводу. Я догнал его и снова встал перед ним на колени, но это его не смягчило - бросив на меня исподлобья довольно мрачный взгляд, он пошёл дальше. Когда я его окликнул (войдите в моё положение - как его зовут, я не знал, не знал также, понимает ли он по-русски, поэтому я неуверенно промямлил что-то вроде -. Хай! Хау ар ю дуинг? Постой, как тебя там?. Я решил в дальнейшем называть его для определённости Эдиком),- когда я окликнул его, он даже не оглянулся и также молча исчез в мусоропроводе. Чего же он тогда приходил? Несколько дней я терялся в догадках, потом подумал, что это, может быть, Игоря (хозяина квартиры) знакомый или даже друг. А поскольку ко мне он больше не приходил, я думаю, это он зашёл проведать Игоря. Видно, он очень сильно по нему скучал - как-то раз, возвращаясь с работы, я ещё издали увидел Эдика в корридоре неподалёку от мусоропровода. Он лежал на полу с совершенно убитым видом - вероятно, кто-то случайно наступил на него ещё утром, так как смерть наступила, где-то между 9 и 10 am.

Я старался больше не вспоминать о нём, но у меня не выходил из головы его печальный взгляд. Я догадывался, что Эдик тосковал по Игорю и по утрам поджидал его в корридоре. Он искал Игоря повсюду. Однажды я видел Эдика даже в аэропорту, куда мы с Димой ездили встречать одного его знакомого. Он (не Димин знакомый, а таракан) выбежал нам навстречу из туалета, но увидев не Игоря, а чужих ему людей, повернулся и, как всегда, молча исчез за дверью. Забегая вперед, скажу, что всё это так просто не кончилось - вот уже больше недели, как по ночам ко мне стала являться тень Эдика, а, может быть, его отца. Точно я сказать не могу, так как видел её всего несколько раз, да и то в полумраке и полусне, когда ночью пробирался по своей необъятной квартире в туалет. Если это тень отца, то сходство поразительное - ну, просто одно лицо. Я вот о чём сейчас подумал: а, может быть, это был не Эдик, а Эдита и, может быть, у неё развился комплекс Анны Карениной и она сама бросилась под ноги прохожему? Ху ноус?

Так как никто крупный и даже просто существенный у меня в квартире больше не появлялся, то я в общем-то скучал и часто, особенно когда, сидя на кухне, курил в одиночестве, я размышлял о самых разных вещах - иногда даже о весьма серьёзных. О судьбе эмигранта в Америке, например, или о религии, или о механизме освоения чужого языка пожилыми людьми, или о разнице культур в России и США, которая проявляется почти во всём, но, в первую очередь, в устройстве слива для унитазов и ванн, а также в организации шопинга и помойки. А поскольку размышлять мне никто не мешал, то я свои размышления даже повторял по нескольку раз и хорошо их запомнил, несмотря на возраст. Когда-нибудь я изложу их в очередных письмах в разделах: ldquo;О наукеrdquo;, ldquo;О числахrdquo;, ldquo;О религииrdquo;, ldquo;О сантехникеrdquo; и т.п. Но сейчас я пишу ldquo;О животныхrdquo;. Так вот, размышляя в очередной раз об устройстве мира (или санузла? сейчас уже не помню), я вдруг подумал, что я не так уж и одинок в своей роскошной времянке. Я читал где-то, что в каждых 22.4 литра воздуха находится примерно 6.022 на 10 в 23-ей бактерий. Я не очень точно представляю, сколько это, но чувствую, что много. Неясно, правда, можно ли относить их к фауне или это всё-таки флора. Насколько мне известно, до сих пор не существует общей точки зрения на этот счёт. Я, конечно, понимаю, что это вопрос терминологии.

Классификация - это вообще вопрос соглашения, т.е. терминологии. Я, лично, считаю, что флора - это то, что нужно поливать, хотя бы время от времени. А так как я никогда не слышал, чтобы кто-нибудь поливал бактерии, то считаю, что это всё-таки фауна. Хотя в контексте это особенного значения не имеет, потому что здесь я рассматриваю любых представителей фауны только с точки зрения возможности общения с ними. В этом отношении бактерии даже хуже грызунов. Правда, некоторые из них играют довольно существенную роль в жизнедеятельности нашего организма - ну, хотя бы те из них, которые населяют наш пищеварительный тракт. Вообще-то их принято называть микрофлорой, но это, как я уже говорил - вопрос терминологии. В контексте важнее другое - можно ли испытывать привязанность к бактериям, хотя бы к тем, которые населяют наш кишечник. Зависимость - безусловно, но не привязанность. Это всё равно, как испытывать привязанность к своей руке или к аппендиксу. В норме мы ими пользуемся, но не замечаем. А уж тем более, если речь идёт не о кишечных бактериях, а о тех, которые находятся в воздухе. Вообще, если бы не Лёвенгук с Авогадро, мы бы и не знали, что они есть и что их так много. Поэтому я не особенно навязывал им своё общество, да и они были достаточно тактичны. Мы жили как бы в параллельных мирах.

Из некрупных, но для меня существенных, животных стоит, пожалуй, упомянуть об одном. Вид Его мне не известен. Обратите внимание на игру слов! (Я вообще тонко чувствую язык и использую разные литературные приемы). Эта игра заключается в том, что я никогда не видел это Существо, хотя несколько долгих дней и ночей Оно было у меня перед глазами (опять игра слов) - Оно поселилось у меня под левым веком. Это было, по-видимому, какое-то ночное животное. Днём, во всяком случае между восходом и зактом, Оно смирно сидело в своём правом углу моего левого глаза и никак себя не проявляло. Но в сумерках Оно начинало вести активный образ жизни - принималось шевелиться и пробираться к выходу. Это вызывало весьма ощутимый зуд, но никакие попытки вытащить, выгнать или выманить его не приносили успеха. И я смирился. Надо отдать ему должное: как только я выключал свет, Оно выходило из своего убежища и где-то гуляло или охотилось всю ночь, не беспокоя меня во сне. Но перед рассветом - сразу после звонка будильника - Оно снова пробиралось на своё обычное место и около получаса возилось, устраиваясь у меня в глазу поудобнее. С первыми лучами солнца Оно засыпало до вечера. Когда я изучил Его привычки, я перестал тереть глаз, а просто ждал, пока Оно выполнит все необходимые действия в соответствии с ритуалом. Ну что ж, ldquo;против природы не попрёшьrdquo; - вспомните Пэтчи с его гидрантами или поводком и конурой. (ldquo;Против природы не попрёшьrdquo; - это не моё. Сам бы я никогда не решился так выразиться - вы, наверное, обратили внимание на то, что я избегаю грубых выражений. Это - Вальтер Нернст. Так он говорил своим ученикам-физикам, когда на улице становилось слишком жарко. После таких слов он отменял семинар, и все шли купаться на озеро).

Оно исчезло так же внезапно, как и появилось - как-то раз Оно не вернулось с ночной охоты, а может быть, у Него начался гон и Оно загуляло. Не знаю. Но этот непродолжительный, но тесный контакт с другой культурой ещё больше укрепил меня в моей толерантности. В конце концов основой успехов и благополучия США является терпимость его жителей. Это с одной стороны. А с другой - как тут не вспомнить царя Соломона, который ещё более двух тысяч лет назад заметил, что ldquo;всё проходитrdquo;, и даже приказал выгравировать эту интересную мысль на своем знаменитом кольце. О царе Соломоне я собираюсь кое-что написать в разделе ldquo;О религииrdquo; и к его кольцу я ещё вернусь.

Вообще, когда соприкасаешься с великими людьми или мыслями, так и подмывает сделать или сказать, что-нибудь значительное. Поскольку сам я ничего оригинального придумать не могу, то я специализировался на развитии и уточнении чужих афоризмов. В данном случае мой опыт подвигнул меня на следующие разработки Соломоновой мысли: 1) ldquo;Всё проходит! Но не сразуrdquo;; 2) ldquo;Всё проходит! Но не совсем.rdquo; Неплохо сказано?! И всё же мне далеко до Тимы Литовского: ему принадлежит, например, такой афоризм - ldquo;Нельзя дважды войти в одну и ту же реку! Не замочив ногrdquo;. Впрочем, моя Мысль 2 очень актуальна: - когда я пишу эти строки, у меня опять нестерпимо чешется правый угол левого глаза (может быть, у Него всё-таки была течка и Оно вернулось; и не одно, а с детьми?).

Может показаться, что я так много времени и места уделяю таким, на первый взгляд, несущественным мыслям и событиям, потому что ничего значительного в моей жизни не происходит. Но это не так - кое-что происходит. Ну, например, пропало письмо, в котором я отослал Алёне мани-ордер (денежный перевод) на $250, и я потратил немало времени, чтобы разобраться в алгоритме моих действий для возврата мне этих денег (это, правда, ещё не означает, что алгоритм сработает). Или вот ещё - в прошлые выходные я случайно оставил на прилавке в ldquo;Русском магазинеrdquo; непочатую книжечку фудстемпов (продуктовые талоны для малоимущих) на $65. Обнаружив пропажу, я через 15 минут вернулся в магазин. Мальчик - сын хозяйки, который стоял за прилавком и обслуживал меня перед этим, увидев меня снова, сразу же заявил, что фудстемпов моих он не брал и вообще меня не помнит, хотя я даже не успел сообщить ему, по какому поводу я вернулся. Так что я остался без фудстемпов. А месяц только начался. Но я к таким вещам отношусь спокойно. Значительными эти события, конечно, не назовёшь, но всё же видно, что я живу нормальной, насыщенной происшествиями жизнью.

Больше того - в эту субботу раздался звонок в дверь, и, когда я открыл её, на пороге стояли двое полицейских. А у меня, как вы знаете, ни прописки ни штампа в трудовой книжке.